Страсть по расчету (Строптивая леди)

3

Глядя на отца, Шарлотта неторопливо развязывала зеленые шелковые ленты своей шляпки, напоминавшей в результате происшествия смятый блин. Девушка стояла в передней городского дома отца на Вест-стрит, уже получив первую порцию тревоги от столкновения с коварным Стоунлеем.

Под пристальным взором сэра Джона она перевела взгляд на четыре брелока и печать, привычно висевшие у него на поясе. Вид знакомых мелочей неприятно поразил ее, хотя она до этого считала, что отец всегда элегантен. Он одевался у Вестона, создававшего модели в стиле Франта Браммелла; даже перчатки ее отца были сшиты по индивидуальной мерке.

Однако сейчас количество брелоков показалось ей чрезмерным, а ведь никогда до этого Шарлотта не позволяла себе подобных суждений о пристрастиях отца. Оглядев алый жилет, плотно облегающий голубой фрак с подложенными плечами, она подумала, что ее родитель вырядился так определенно из тщеславия. Шарлотта поймала себя на мысли, что сравнивает его со Стоунлеем. И дело тут вовсе не в подложенных плечах. Ее отец стремится привлечь к себе любым способом всеобщее внимание, тогда как Стоунлей желает оставаться инкогнито.

Мысли Шарлотты обгоняли друг друга, словно чайки над морем. Тревога не оставляла ее: почему до сего момента она не замечала в щегольстве отца самодовольного фата?

Но срочность других дел вернула Шарлотту к беспокоящему ее вопросу, и она тихо спросила:

— И как глубоко ты увяз, папа?

Она поймала на себе ускользающий взгляд больших красивых глаз отца, прежде чем сэр Джон отвернулся и уставился на лестницу. Шарлотта не торопила его с ответом. Отец картинно поставил обутую в блестящий сапог ногу на нижнюю ступеньку лестницы и облокотился на резные перила. Шарлотта, посмотрев на великолепную обувь отца, вспомнила, что он, подражая Браммеллу, приказывает добавлять в ваксу шампанское, добиваясь этим сияния кожи. Кто сейчас и где этот законодатель мод? Разорившийся игрок живет в Кале, в нищете и забвении.

Шарлотту охватило странное ощущение, что стоящий перед ней человек совсем чужой. Боже милосердный, на нем бледно-желтые панталоны! Может, она вообще никогда его не знала?

Она взглянула на посеребренную сединой голову отца. Он причесывался на юношеский манер, завитки его тщательно уложенных волос были слегка сбрызнуты макассаровым маслом, добываемым в Вест-Индии. Наиболее привередливые хозяйки гостиных не жаловали его, поскольку на шелковой обивке мебели оно оставляло следы, если во время затянувшегося бала кто-то из гостей вздумал вздремнуть, положив голову на спинку дивана или кресла. Шарлотте невозможно было представить отца похрапывающим где-нибудь в дальней комнате, как это случалось со многими джентльменами в годах, в то время как молодое поколение протирало туфли в бальном зале.

Нет, только не отец. Пусть ему за пятьдесят, пусть он поседел и его начинает мучить подагра, он все еще обладает энергией двадцатипятилетнего мужчины.

Все годы после смерти матери до Шарлотты доходили слухи о его связях с разными дамами-аристократками. Как баронет и как человек, обладающий большим состоянием, сэр Джон Эмберли был вхож в самое избранное общество — явная и долгая привязанность к нему принца-регента служила залогом успеха. Говорили, что ее отец всем компаниям предпочитает общество прекрасной половины человечества.

Шарлотте показалось, что в этот момент их с отцом разделяют тридцать, а не три фута. Она понимала, что когда-нибудь увидит в нем обычного человека со своими слабостями и пристрастиями. Это неизбежно: становясь взрослыми, дети утрачивают иллюзии в отношении родителей. Но почему именно сегодня, когда она только что прибыла в Брайтон, совершив первую серьезную поездку за пределы Бедфордшира? Новый взгляд на отца нисколько не уменьшил озабоченности Шарлотты.

Она шагнула к нему, чувствуя потребность утишить внезапную боль, сжавшую ей сердце. Дернула его за рукав фрака, как делала всегда, когда была маленькой, чтобы привлечь его внимание.

— Неужели так плохо, папа? — спросила Шарлотта и задержала дыхание, готовясь услышать ответ.

Если речь идет о двух-трех тысячах фунтов — даже о пяти, — она убедит его, что имение выдержит, несмотря на все ограничения, которые должен повлечь за собой подобный долг. Семь тысяч будут означать суровое испытание. А если долг превышает эту сумму? Шарлотте даже страшно было об этом подумать, и она отмела, внутренне усмехнувшись, свои страшные фантазии.

Сэр Джон бездумно не рисковал своим имуществом, учитывая, что его младший сын, его дорогой Генри, должен в один не такой уж далекий день унаследовать титул и состояние. Можно не утруждать себя заботой о кузене или нелюбимом племяннике, но не помнить о Генри, который вот-вот вступит в большую жизнь и подает блестящие надежды, сэр Джон не мог и должен был неусыпно блюсти свое состояние.

Нет, разумеется, не десять тысяч фунтов, решила Шарлотта, вновь обретя уверенность, что, хотя отец и начал разговор с заявления о долгах, сумма, очевидно, не так уж велика. Десять тысяч потребовали бы продажи части земли или ценных бумаг. От отца можно ждать чего угодно, но только не безрассудства!

— Размер моих долгов тебя не касается, — наконец ответил сэр Джон. — Но я тебя знаю: как и твоя мать, ты не отстанешь, пока не загонишь меня в угол и не добьешься своего, придется сказать тебе. — Он посмотрел в сторону двери, проверяя, нет ли у порога лакея. — Двадцать тысяч, — тихо, разрушая все надежды, произнес он.

Если бы отец дал ей пощечину, Шарлотта не была бы так потрясена. Она судорожно глотнула воздух, чувствуя, как от лица отливает кровь, и отступила на шаг. Она не могла перевести дыхание. Мысли лихорадочно бились в голове, вызывая острую боль и отупение.

— Папа, нет! Как же так?

Шарлотта отвернулась, прижав ладони к щекам и в ужасе уставившись на груду свертков на полу. Практичность не изменила ей, и она воскликнула:

— Я сейчас же все верну! Мне не следовало… Папа, почему ты не сообщил мне? Когда… Как ты мог… Как вообще можно задолжать двадцать тысяч? — Не отдавая себе отчета, Шарлотта стремительно подошла к нему, схватила за отвороты фрака: — Папа! Умоляю, ответь мне! Ты стал… игроком?