Глава 12

Что-то в его поведении испугало Кэтрин в тот вечер. Он как будто принял какое-то решение, придавшее уверенность чертам его лица, сердцу, а может быть, и душе. Во время обеда она сидела напротив и из-под ресниц наблюдала за ним. Ей очень хотелось спросить, что случилось, но что-то удерживало. Нет, не страх, а подозрение, от которого ей было не по себе, подсказывало ей, чем он был встревожен.

Это была она. Из-за нее он попал в ловушку и был впутан в странную аферу. Из-за нее его могли изувечить и лишить жизни. Ему надоело ее постоянное присутствие, из-за чего он был лишен возможности побыть в одиночестве. Ему хотелось бы избавиться от нее и уехать из Аркадии, но несвобода действий подняла в нем волну раздражения, за что, конечно, его нельзя винить, но и спрашивать об этом она ни за что не станет. Ей не хотелось слушать его объяснения, а правду он, конечно, ей не скажет.

Рован кончил обедать, откинулся в кресле, ел орехи, запивая их бургундским. Огонь камина отражался в его фужере. Время от времени он поглядывал на нее: ее лицо, плечи, вырез ночной сорочки, волосы, падавшие на мягкую шерстяную шаль. Он таинственно смотрел на нее своими темными глазами, увлеченный мыслями, казалось, требовавшими его полного внимания.

Кэтрин очень хотела, чтобы он хоть что-то произнес, и сама пыталась придумать какую-нибудь тему для разговора, чтобы снять напряжение, сковавшее их обоих. Сначала он крошил своими сильными руками орехи, треск которых бросал ее в дрожь, потом уставился немигающими глазами на растущую гору скорлупы. Тишину нарушал только треск дров в камине и щелканье орехов. Ей вдруг захотелось вскочить и убежать из комнаты, но она только позволила себе поднять на него глаза.

Рован допил вино, поставил стакан, собрал шелуху со стола и бросил ее в огонь.

— Если так и дальше будет продолжаться, то мы к их приезду или станем идиотами, или убьем друг друга, — напряженно произнес он.

— Мне кажется естественным, что мы должны раздражать друг друга.

— Раздражать? Вы интригуете меня, я благоговею перед вашим самообладанием. Ваша уклончивость, не говоря уже о вашей нежной, как жемчуг, коже, доводит меня до сумасшествия. Но вы не раздражаете меня.

Конечно, из-за их заточения в башне он дошел до точки. Она сказала:

— Нужно потерпеть еще только несколько дней.

— Слишком много. Для женщины и мужчины, запертых вместе в состоянии, близком к совершенно раздетому, — это дьвольское испытание для нервов и воли.

— Так и задумывалось.

Он горько улыбнулся.

— Кругом рай: тут и предательство, и рождение ребенка, и в конце запланированное наказание. Да. Расскажите-ка мне еще раз, почему мы должны следовать нашему заговору, задуманной мести?

Наверное, он выпил лишнего за обедом, а она не заметила. Кэтрин положила вилку, вытерла рот салфеткой и сложила руки на столе.

— Что вы такое говорите? — спросила она, поджав губы.

Он долго рассматривал ее, прежде чем ответить.

— Цель всей этой шарады, с точки зрения вашего мужа, — наследник. Ради нее он разрешает вам тщательно контролируемый эпизод неверности с мужчиной, которого он сам выбрал. Нет, не разрешает, он настаивает на этом. Вы скажете, что он заслуживает того, чтобы быть разочарованным?

— Это мое окончательное решение. — Кэтрин крепче сжала руки.

— И мое… — согласился Рован. — Жаль только, что для нас не существует более сильного метода неповиновения. Очень горько, что приходится не только сопротивляться планам вашего мужа, но и, по крайней мере, я должен сопротивляться неистовому желанию, равного которому я никогда не испытывал.

Кэтрин вдруг увидела, какие изумрудные у него глаза. Он сидел расслабленно, вытянув вперед свою длинную ногу. Рубашка открывала мощную мускулистую грудь и твердый живот. Голова его лежала на спинке, а руки — на подлокотниках кресла. Темные густые волосы были в живописном беспорядке. Картина усталой праздности была испорчена крепко сжатым ртом и напряжением, которое исходило от него и витало в воздухе.

— Желание, — прошептала она.

— Вы, конечно, знали об этом.

Она знала. Но в то же время думала, что в нем, желании, очень мало личного. От Дельфии, да и от Мюзетты она часто слышала, что мужчины имеют слабость желать любую, сколько-нибудь хорошенькую женщину. А здесь, видимо, что-то другое. Она облизала пересохшие губы.

— Вы бы сейчас так не говорили, надеюсь, если бы я раньше по недомыслию не упомянула это слово.

— Оно, до некоторой степени, дало мне мужество говорить. Тогда позвольте мне собрать его остатки и спросить: есть ли у вас возражения насчет того, чтобы отплатить вашему мужу за то, что он с нами сделал?

— Вы имеете в виду… — начала она и не смогла сложить в слова то, о чем догадалась.

— Я предлагаю, — мягко продолжал он, — поменяться ролями и позволить себе радость любви и измены. И отказаться от роли заложников под чутким присмотром вашего мужа.

— Почему я должна хотеть этого?

— Каслрай вовсе не жаждал вверять вас мне, это бы, думаю, оскорбляло его чувство собственника. Скажите мне правду, неужели это не даст вам чувство удовлетворения?

— Я поклялась…

— Вы поклялись не быть в роли кобылы. Я не думаю, что вы давали обет оставаться невинной всю жизнь только потому, что ваш муж неспособен изменить это состояние. А то, что вы выберете для себя, исходя из собственных желаний, совсем другое дело.

— Удобный аргумент, не лравда ли? — спросила она, глядя на огонь в камине.

— Вы, конечно, думаете, что я убеждаю вас только ради себя? Может, вы и правы. Мне хотелось бы верить, что я исхожу из того, что вы лишены радостей супружеской постели, и из необходимости поставить на место вашего мужа. А правда такова, что я медленно схожу с ума от желания прикоснуться к вам. И неужели это не может стать сладкой местью?

Кэтрин чувствовала, как гулко бьется в тишине ее сердце. Там, в душе, она неожиданно согласилась, и вдруг неистово захотела освободиться от своей двусмысленной девственности, в то же время отплатить Жилю за унижение, которому она подверглась за эти несколько дней. Но как она могла выразить свои мысли словами и одновременно оставаться леди?

Он ждал ее ответа. Тщательно подбирая слова, она произнесла:

— В любом случае, я думаю, невозможно сказать с уверенностью: будет ребенок или нет?

Он покачал головой.

— Если я скажу вам, как и что нужно делать, можно ли мне надеяться на перемену в наших отношениях?

— Я… можно, — очень тихо решилась она произнести эти слова.

Рован посмотрел на нее и кивнул, — В Аравии и даже еще дальше — в Персии и Индии — существует свод законов о любви, называемый тантризмом или исмаком. Некоторые относятся к нему, как к религии, поклоняясь принципам женского и мужского начал. В античных храмах и на могилах сохранились цветные рисунки, на которых мужчины и женщины занимаются любовными играми. А другие называют это методом пролонгированной любви. Основным аспектом метода является правило самоконтроля, обязательного для мужчины. Партнер не допускает выброса спермы. Вы понимаете, о чем я говорю?

Кэтрин не смотрела на него, залившись краской, но, тем не менее, она была достаточно знакома с поведением лошадей и некоторой стороной жизни слуг, чтобы понять его объяснение. Поэтому она и сказала:

— Да. Думаю, что да.

— Арабские женщины презирают тех мужчин, у которых отсутствует это умение. То же мне говорили бедуины в Аравийской пустыне. Те, кто не умеет должным образом обращаться с женщиной, не только лишает ее удовольствия, но и подвергает опасности ее жизнь, заставляя часто рожать детей, а ведь они ведут кочевой образ жизни. Если он хочет, чтобы его уважали, он обязан научиться не допускать собственного быстрого удовлетворения, гарантировать женщине безопасность и продлить обоюдный экстаз. Более того, ислам разрешает мужчине иметь четырех жен и даже любовниц, считая необходимым для него сохранять свои жизненные соки, которые отождествляются с мужской силой. И все это для того, чтобы удовлетворить всех жен. Могу сказать, что эта концепция заинтриговывает и что меня обучили этому.

Медленно, коварно, словно яд, жар слов проникал в Кэтрин. Она попыталась бороться с ним, но напрасно, он захватил ее всю, от головы до ног, и сконцентрировался где-то внизу. Кожа покрылась испариной, ее всю заколотило, и ей вдруг страстно захотелось, чтобы он обнял ее.

Она как-то по-новому посмотрела на сидящего напротив мужчину. Он выглядел, конечно, так же: очарование было в линиях его носа, форме рта, длинных пальцах, его высоком росте и естественности поведения. Перемена произошла в ней. Она поняла это, но не противилась и не была уверена, хочет ли она противостоять новым ощущениям. Наконец она сказала:

— Если вы жертвуете своим удовольствием, в чем же ваш выигрыш, чего вы добиваетесь?

— Форма удовольствия очень переменчива, оно не исчезает, мужчина тоже пребывает как бы в раю, но по-другому. А какое удовлетворение получаю я? У меня будете вы, плюс успокоение, какое мы можем иметь в нашей золотой клетке.

— Временный рай, — задумчиво откликнулась она.

Его взгляд встревожился.

— А какой еще, по-вашему, может быть?

Наступила напряженная тишина. Кэтрин подумала, что Рован де Блан объяснил ей свои побуждения и эмоции. Но он не обратился к ней ни с каким предложением. Теперь она должна откликнуться. Она должна решить, чего хочет и что дальше делать с их отношениями. Можно ли верить тому, что он рассказал? Она раньше не слышала об этой удивительной концепции, хотя женщины ее круга шептались о каких-то грубых приспособлениях для предотвращения нежелательных последствий.

У нее не было причины сомневаться в его словах. Ею также овладело новое чувство — уходят время и возможность. Никогда не возвратится эта изоляция с человеком, которого она могла бы уважать и который окружил бы ее новыми, доселе неведомыми эмоциями. Она ведь может никогда не узнать, что же такое на самом деле любовь мужчины и женщины.

Теперь она уже не представляла, как можно не востребовать это смятение, желание, которое недавно в ней поселилось. К тому же именно Жиль санкционировал их союз. Ведь так? А вообще, можно ли сравнить ее хваленую честь, которой она так гордилась, с долгими и пустыми годами впереди?

Слова. Как ей найти слова, как сказать ему, что она согласна, но все равно чувствует себя предательницей, так как все время была хорошей и сознательной женой, чувствовала себя леди и уже не могла быть иной? В отчаянии она открыла было рот, но не смогла выдавить из себя ни звука, вдруг в один миг став такой несчастной.

Рован долго наблюдал за ней, казалось, он даже боялся дышать, а потом в его лице вдруг что-то изменилось, он как-то весь собрался, отодвинул в сторону стол и встал перед Кэтрин на колени. Он взял ее холодные руки в свои и приложил к груди.

— Дорогая, не нужно мучить себя, не будем все усложнять, пусть все идет по-прежнему.

Она застыла перед ним. Потом с трудом покачала головой, а в глазах появились слезы и медленно потекли по щекам.

— Нет? Тогда позволь мне показать тебе первые движения любовной игры. Если в любой момент ты решишь остановиться, только скажи мне, и сразу же все прекратится, и никаких вопросов, сетований, извинений и обвинений.

— И никакой боли? — Она имела в виду не физическую, а душевную, хотя знала, что он понял ее.

— Ах, да. Боль — это цена, которую мы платим за наши поиски радости.

Он повернул ее руки ладонями вверх и припал к ним губами. Она почувствовала тепло его губ, языка и хотела сжать руки в кулачки, но он опять разжал их, покрыл поцелуями места, где бился пульс, потом запястья, потом голубые жилки на руках, хрупких и нежных локтях. Он положил затем обе ладони себе на грудь, взял ее за локти и притянул к себе. Почувствовав тепло его губ на шее, она закрыла глаза, и оно передавалось ей, а сердце отзывалось ритмическими ударами. Она пальцами касалась его груди, и хотелось углубиться в нее, словно тесный контакт поможет прочесть его глубинную суть. Ей нужно было узнать его, его мысли и чувства, скрытые в тайниках души. Ей необходимо было также удостовериться, что все слова его были правдой, и отогнать страх, что действовал он не ради только собственных желаний.

А его губы, скользнув по нежным изгибам ее шеи, щеки, умело и нежно захватили ее рот. Теперь уже никакие причины не имели значения. Рот его был настойчив, она ощутила сладость смеси бургундского и желания. Он исследовал контуры ее губ нежными движениями, пока не почувствовал, как они дрогнули и стали отвечать. Он настойчиво языком возбуждал ее, дотрагиваясь до кончика языка Кэтрин, исследуя уголки ее рта, прошелся по белоснежным зубам, всасывая в себя ее восхитительный медовый нектар. Он обеими руками нежно прижал ее лицо к своему, а она положила ему руки на плечи, потом стала робко гладить его волосы, волнами спадавшие на шею. Они тесно прижались и чувствовали друг друга: он — ее соски сквозь тонкий муслин, а она — его твердую грудь и глухие удары сердца. Он гладил ее по спине, изгибам талии, восхитительным мягким ягодицам. Потом она почувствовала, что его объятия стали настойчивее, жарче и вдруг ослабели, когда он стал нежно гладить ее мягкую грудь и затвердевшие под его пальцами соски. Она глубоко задышала, слыша, как бьется в восторге ее сердце, задрожала и застыла.

Рован моментально почувствовал, что в ней что-то изменилось, оторвался от ее рта, поднял голову и разомкнул объятия. Изменившимся голосом он спросил:

— Мне остановиться?

Кэтрин медленно, но определенно покачала головой, и тогда он облегченно вздохнул и снова тесно прижал ее к себе. Одной рукой он обнял ее за талию, а другой взял под колени и быстро встал. Несколько шагов, — и шерстяные занавески кровати сомкнулись над ней, тело коснулось простыни, а голова — подушки. И когда она почувствовала его рядом, то ей вдруг захотелось встать и убежать куда угодно, лишь бы отсюда, пока еще не поздно. Она было хотела сказать ему, но встретила глубокий взгляд внимательных зеленых глаз, и такое было в них желание, что ее паника и страх куда-то исчезли.

И тогда он прикоснулся к ее животу, как бы успокаивая и умиротворяя страх, поселившийся там. Губы ее задрожали, и она улыбнулась, положила руку ему на плечо, разрешая обнять себя.

Милосердно, с нежной осторожностью он учил ее познавать новые удовольствия, и это ему удавалось. Он прижался лицом к ее животу, вдыхая сквозь сорочку ее тепло и свежесть. Поцеловав крошечную впадину на животе, осторожно прошел языком между грудями и припал поочередно к соскам, словно пробуя сладость лесной малины.

И наконец она ощутила его руку на бедре, а потом обнаружила, что лежит обнаженная, без сорочки. Он очень осторожно снял ее через голову Кэтрин, стараясь не задеть ее роскошных волос, а потом рассыпал их по плечам и груди, оттеняя ими ее белоснежную кожу. Затем вновь нашел и прикоснулся губами к соскам. Жар забился внутри Кэтрин и собрался где-то внизу, и каждый нерв отзывался на ласки радостным ожиданием. Дыхание стало легким, поверхностным, и она, наконец, позволила своей руке прикоснуться и начать открывать для себя его тело.

Мгновения спустя он скинул рубашку и бриджи, и, взяв ее руку в свою, провел ею по груди, поцеловав ладонь, положил ее руку на горячую и гладкую свою плоть. Потом убрал руку, а ее оставил, чтобы она могла привыкать к нему и поступать по своему разумению. Она ощутила в руке твердую, но бархатистую, упруго-эластичную, сильную и подвластную его воле часть тела. Ее так заворожили противоречия его плоти, что она не сразу обнаружила его руку на внутренней поверхности своих бедер, что заставило пошире раздвинуть ноги и почувствовать, как он гладит влажные и нежные складки самых сокровенных и тайных участков женского тела. Она спрятала свое лицо у него на шее и так глубоко вздохнула, что почувствовала, как заболела грудь, но не шевелилась, не убирала руку с его тела, а в это время он раздвинул похожие на лепестки складки и осторожно, но безошибочно вошел в нее. С ней произошло невероятное: улетучился страх, разбилась о новое чувство излишняя стыдливость. Она была наверху блаженства — он познакомил ее с новым ощущением, и уже ничто, даже слабая боль, не смогло заглушить радости этого момента. Так ей думалось, пока она не ощутила прикосновение его губ в том месте, где раньше была его рука.

Время преобразилось: торжество и радость овладели Кэтрин, сознание уступило место огненному экстазу. Она полностью растворилась в его руках, ее тело и все ее существо, ее душа стали необыкновенно податливыми. Она полностью отдала себя ему и абсолютно не думала о цене. Кажется, прошла вечность, когда он приподнялся над ней, словно суровый бог ночи, и спросил:

— Мне остановиться?

Что-то отчаянно гордое, победное всколыхнулось в Кэтрин. Она обняла его за талию и притянула к себе.

— Ради бога, нет, — прошептала она.

И снова было ощущение полноты, но уже почти без боли, так как он хорошо подготовил ее. Он вошел в нее и какое-то время был неподвижен, потом начал ритмичные движения, открывая для нее новые внутренние стороны удовольствия. Они вырвали из нее последние резервные силы души и сердца и соединили все в сплошной восторг: Но она продолжала хотеть его каждой клеточкой своего тела и каждой каплей крови и робко, но нежно стремилась ему навстречу, пока блаженство не стало глубоким и полным. Она резко вздохнула, чувствуя полное с ним единение.

Его движения чуть стихли, и он позволил себе в восторге прижать ее своим телом. Это на самом деле был восторг — страхи, сомнения, надежды слились вместе в одно это чувство. Ее восхищение им перешло в ощущение какого-то чуда, и она еще сильнее приникла к обнимающему ее мужчине. Они лежали неподвижно, пока дыхание Рована не замедлилось, сердце не стало биться ровнее, а потом с совершенной легкостью и неутомимой нежностью он начал все снова. И снова началось сплошное очарование, он не оставил ни единой клеточки в ее теле, которой бы он не овладел.

Медленно и быстро, нежно и мощно они любили друг друга, окунались друг в друга, и уже ничто не могло их защитить от дикой радости. Это был настоящий букет восторга, даже целый сад, нежно ухоженный и который во что бы то ни стало необходимо сохранить в памяти, как любимые цветы сохраняются в книге.

И потом они лежали, прислушиваясь к биению своих сердец, а тела были влажными от пота. Его лицо зарылось в копне ее волос. Она, опустошенно обнимая его за спину, прошептала:

— Все, пожалуйста, остановись!

Загрузка...