Стрела в сердце

Глава 5

Соревнования с копьем и кольцами на следующее утро были организованы точно так же, как и фехтование, но выбор победителя до некоторой степени был прост.

Вдоль поля с интервалами поставили дюжину высоких шестов с прикрепленными к ним под прямым углом перекладинами. С перекладин свисали цепи с медными кольцами. Кольца прикреплялись к последнему звену цепи. Величиной первое кольцо приблизительно было с полную луну в период сбора урожая. Каждое последующее кольцо было меньше предыдущего, и в него, естественно, было труднее попасть. Последнее было с женский кулак.

Всадникам требовалось на полном скаку насадить на копье как можно больше колец. Собравший большее количество выигрывал. В случае, если у кого-либо оказывалось равное количество колец, они должны были повторить тур, соревнуясь только друг с другом.

Это была демонстрация высокого мастерства, стальных нервов и умения сидеть на лошади. Турнир собирал мужчин, считавших себя спортсменами и наездниками. Единственным внешним фактором был выбор лошади.

Слуга Рована вывел серого жеребца. Это было нечто: играющие мышцы и сухожилия, изогнутая шея и совершенная, вычищенная до блеска шкура, сияющая в утреннем солнце, словно сталь. Это был чистокровный арабский жеребец. В конюшне говорили, что его звали Саладин. Как только Кэтрин увидела его, она поняла, что это рок. Эта мысль бросила ее в дрожь, лицо запылало.

День был ясным, небо — необыкновенно прозрачным и голубым, противопоставляющим себя зелени деревьев вокруг. Ночью после дождя стало еще холоднее, с деревьев упало больше листьев. Для защиты от утренней прохлады был необходим плащ, хотя днем становилось теплее. Заканчивалось долгое южное бабье лето.

Кэтрин с большим удовольствием сидела на солнце и разглядывала мужчин, расхаживающих по полю с сосредоточенными лицами и копьями наготове. Она радовалась количеству колец на копьях одних и охала, правда слишком часто, когда всадники попадали в край кольца и посылали его в воздух. В этот день она отдала предпочтение Перри. Она поняла, что Мюзетте, судя по ее бледно-голубому взгляду, жест с шарфом не понравился, но что поделаешь… Из всех участников у Перри был самый острый глаз, и он хорошо смотрелся в седле.

У Кэтрин бешено заколотилось сердце, она вскочила, когда Перри одно за другим без промаха насаживал кольца, пока не настала очередь последнего, самого маленького.

Это кольцо он пропустил. Теперь она уже предчувствовала исход турнира. Все случилось именно так, как она предполагала.

Рован мчался стремительнее и с большей энергией. Он удержал в руке копье, словно оно было не тяжелее трости. Жеребцом управлял, казалось, не вожжами, а сердцем и умом. А кольца собирал — от большого до самого маленького — будто яблоки или груши.

Это привело ее в ярость, а затем в мрачное уныние. Ей хотелось уйти с трибуны, чтобы не награждать его, не видеть в его глазах торжества победы. Но она не могла этого сделать. Это была ее обязанность, этого от нее ждали, и не поняли бы ее отказа. Жиль, несомненно, не разрешил бы уйти.

Итак, она сидела на своем месте, в то время как Рован ехал по полю с поднятым вверх копьем и насаженными на него кольцами. Она оставалась сидеть, когда он остановил коня и протянул ей копье. Ока сидела неподвижно, когда копье наклонилось и все собранные кольца каскадом соскользнули в подол ее платья.

Ока ненавидела его; ненавидела за спокойную уверенность в глазах, за то, что заставил поверить в заслуженность награды, ненавидела за то, как он сидел на лошади на одном с ней уровне и ждал. Он знал, что должно произойти. Она хотела притвориться, что ее держит, словно в плену, на стуле тяжесть колец, чтобы кто-нибудь вместо нее занялся награждением. Она хотела бы встать, чтобы кольца упали ей на ноги, а она бы артистично потеряла сознание. Наконец, у нее было желание бросить медные кольца одно за другим в голову человека на лошади.

Краешком глаза она видела, что Мюзетта встает со своего места. Невестка хотела незаконно захватить право, принадлежащее ей! Она, несомненно, была бы в восторге подарить поцелуй победы Ровану. Вдруг это тоже оказалось невыносимым. Кэтрин подняла кольца и передала их Жилю. Потом встала и спустилась на последнюю ступеньку, а Рован спешился с лошади и пошел ей навстречу. Возложение венка на голову, деликатное прикосновение губ, сначала к одной щеке, затем к другой — все это быстро закончилось.

Он стоял неподвижно, опустив глаза, но лицо его горело от напряжения, а сердце билось так, словно хотело вырваться наружу.

Она не доверяла ему. Кэтрин решила быстро ретироваться, но тут каблук ее туфли зацепил край юбки из шотландки. Она споткнулась, теряя равновесие. Он вытянул вперед руки, чтобы подхватить ее. На секунду она почувствовала твердые мускулы его плеча под руками, ее грудь прижалась к его твердой груди. Она была окружена аурой его самоуверенной мужественности и сдержанной силы, запахов лошади, лосьона, накрахмаленного белья и разгоряченного мужского тела. Она, скорее, чувствовала, чем слышала его дыхание. Он отступил назад, удостоверившись в ее устойчивости, затем опустил руки. «Осторожно, — сказал он мрачно. — Вы так можете ушибиться». «И вы тоже», — напряженным голосом ответила она. Он улыбнулся, но по глазам, зеленым, как у обратной стороны дубового листа, пробежала тень. «Ни в коем случае», — ответил он.

Вскоре они уже танцевали вдвоем, слаженно двигаясь под мелодию вальса «Лунное сияние». Это было в гостиной; все собрались там, отодвинули столы и стулья к стенам, освобождая место для танцев.

Затем был обед, после которого они умели удовольствие видеть Мюзетту за пианино. Она не только прекрасно смотрелась у инструмента, но и замечательно исполнила сонату Шопена. После нее заставили выступить тихую темноволосую Шарлотту. Она было отказалась, но ее кузина Жоржетта настояла, подтолкнув вперед. Она огляделась, лицо стало бледным, как ее белое платье, а глаза такими растерянными, словно ее заставляли совершить преступление. Так было, пока Рован не выступил вперед и не взял лежавшую на пианино гитару. С помощью его ободряющей улыбки Шарлотта спела «Девичьи мечты» и «Ярмарку в Скарборо». Она не могла оторвать восхищенного взгляда от Рована.

Кэтрин любила такие простые вечера. Присутствовало всего около двадцати человек: мужчины устали после трех напряженных дней турнира, а женщины копили энергию для предстоящего большого бала, который должен был состояться назавтра после скачек.

Турнир был закончен. Завтра вечером Рован будет царствовать в качестве короля. Ему будет вручен финальный приз — мешочек с золотом. Этим все и закончится до следующего года.

Жиль организовал охотничью экспедицию. Послезавтра они отплывают на его собственном пароходе вниз по реке. А вообще, он предпочитал, чтобы балы продолжались неделю, а то и две-три.

Кэтрин решила, что после скачек она найдет выход из дилеммы. Когда вечер заканчивался, она заволновалась. Жиль целый день был угрюмым, а сейчас стоял, наблюдая, как Рован и Кэтрин кружились в танце. Прищурив глаза и плотно сжав губы, он, казалось, пришел к какому-то твердому решению.

— Ваш муж, — сказал Рован, легко кружа ее в вальсе, — был очень щедр, разделяя вашу компанию до вчерашнего вечера. А теперь я ни за что не поверю, что ему доставляет удовольствие видеть вас в руках другого.

— У него нет причин для ревности, — сказала она.

— Для большинства мужей не требуется настоящих причин. Имеет значение даже внешнее проявление ситуации. Признаюсь, что его отношение к этому кажется мне наиболее разумным.

— Вы не понимаете, — сказала Кэтрин и, вспомнив вчерашнее объяснение с Жилем, нахмурилась.

— Возможно. А Теренс? — Рован был неумолим, хотя и видел на ее лице выражение боли. Он находился в опасности, забыв, зачем приехал сюда, и увлекшись игрой с хозяйкой дома. За эти несколько дней он пытался поговорить с Аланом и Перри, Брэнтли Хэнноном и даже с очаровательной Мюзеттой. Это не дало никаких результатов. Время шло, но он не приблизился к разгадке случившегося с братом.

Прошлой ночью, когда он лежал в постели и старался не думать о том, как Жиль Каслрай увел Кэтрин в спальню, ему вдруг пришло в голову, что, возможно, это были умышленные попытки отвлечь его внимание. Не в первый раз женщину использовали с такой целью. Вопрос был в том, как далеко Кэтрин зайдет, чтобы достичь ее, а также выяснить, не была ли она просто орудием в чьих-то руках. Она сомневалась, он это знал (или просто думал, что знает). Может быть, это просто притворство. Ему не хотелось думать, что она притворяется.

Он знал многих женщин, однако мало кто из них мог удержать его более одной ночи. Только она обворожила его, однако, признавая это, он злился на себя. Она вся состояла из мягкого соблазна, обольщения и неуловимого коварства. Она была откровенное зло и обман. Она то обещала, то отказывала, то подзывала, то убегала, пока он

не захотел схватить ее, сжать и держать в руках. Затем снять с нее все, чтобы увидеть, что она прятала. Он ведь почти уже сделал это, но что это ему принесло, кроме ночи волнений и желаний. Когда эта ночь миновала, он все еще был в плену.

Танцевать с ней, чувствуя ее покорность, уступчивость в своих руках, было очень приятно, но и опасно. Она двигалась с такой грацией и так соответствовала его движениям, будто читала его мысли. Прелюдией к чему-то большему было прикосновение складок ее платья к его ногам. Запах ее волос и кожи напоминал запах ночного сада — лаванда, розы и жасмин в полном цвету. Сияние ее волос, глянец кожи полностью покорили его. Он проклинал традицию, гласившую, что король вправе выбирать танцы. Он сделал все, что мог, и от всего этого осталась лишь рана от сабли на ноге.

Он знал — Кэтрин все это не нравилось. Она не хотела встречаться с ним глазами более секунды и держала строгую дистанцию между ними. Они молчали, затем он все-таки заговорил:

— Мне кажется, вы все это время меня избегали. Я вас чем-то разочаровал?

— Конечно, нет, — ответила Кэтрин. — Просто я была занята делами.

Он проигнорировал объяснение.

— Мне кажется, что между нами не должно быть недоговоренности. Если проблема в том, что вчера между нами случилось, то в тот момент это было неизбежно.

Она бросила на него полный раздражения взгляд.

— Я понимаю.

— Тогда отчего же вы покраснели?

Глубокие оттенки его голоса вызвали в ней какую-то неясную гамму чувств. Кэтрин посмотрела на него из-под ресниц. Его лицо смягчилось такой чарующей улыбкой, что ее голос прозвучал напряженно:

— Я не покраснела, это от напряжения.

— Ну, конечно же, — сказал он, и затем последовала такая серия кружений, что она вцепилась в него руками.

— Ваш муж делает какие-то знаки, хотя я не уверен, с кем он хочет поговорить, со мной или с вами.

У Кэтрин вдруг что-то екнуло внутри, но она не ответила.

Жиль был весьма любезен, когда они остановились перед ним после танца.

— Простите, моя дорогая, но я боюсь, что должен увести от вас ненадолго партнера. Мне нужно обсудить с ним кое-что в кабинете.

Это, должно быть, о мешочке с деньгами, но она вдруг испугалась чего-то другого. Встретившись с мужем взглядом, она предложила:

— Может быть, я пойду вместе с вами?

— О, я думаю, нет. Будет лучше, если мы поговорим как мужчина с мужчиной.

Краешком глаз она заметила, что Рован нахмурился. Она проигнорировала это, поскольку все внимание было на муже.

— Вы уверены во всем?

— Да, да, моя дорогая. Не волнуйся, если я не приду после, я хочу раньше лечь сегодня.

— Вы больны?

Жиль стоял бледный, с синими губами.

— Да, я нехорошо себя чувствую, несомненно, я что-то не то съел за обедом.

— Мне послать к вам Като?

— Не суетись, пожалуйста, Кэтрин. Я позвоню ему, когда он мне понадобится. А теперь займись гостями, — нетерпеливо ответил муж.

— Полагаю, да, — сказала она, почти теряя сознание и глядя, как они вдвоем шли к кабинету.

После того, как Жиль и его гость оставили компанию, вечер продолжался не более получаса. Один за другим все ушли в свои отдельные спальни. Она отдала Като и еще двум слугам, приводившим в порядок гостиную, какие-то приказания и быстро побежала вдоль холла, поднялась по ступенькам к кабинету Жиля, служившему еще и библиотекой.

Перед дверью она остановилась, подняв руку, чтобы постучать, опустила ее, затем сжала руки перед собой. Стиснув зубы, ненавидящим взглядом она смотрела на дверь. Но все-таки постучала по дереву и, взявшись за серебряную ручку, распахнула ее и вошла.

Жиль сидел за столом со стаканом бренди перед собой, с мертвенно-бледным лицом. Воротник его рубашки был мокрым от пота. Он так прижал руки к животу, словно он у него болел.

Рован был в дальнем конце кабинета. Он стоял спиной, рукой перебирая ткань оконных гардин, глядя куда-то в темноту. Когда Кэтрин вошла, он обернулся и встретился с ней взглядом, в котором еще ничего нельзя было прочитать.

Муж лихорадочно посмотрел на Кэтрин с удовлетворенной улыбкой, хотя рот его трясся.

— Входи, дорогая, — сказал он. — Ты будешь счастлива узнать результат нашего разговора. Ро-ван согласен.

Кэтрин так внезапно остановилась, что взмах ее юбки послал кринолин резко назад. Прошло какое-то время, прежде чем она смогла собраться с силами и вымолвить: «Нет!»

— Я уверяю тебя, что это так. Не думай, что соглашение нам далось легко. Но я провозглашаю победу.

Она тяжело дышала, стараясь взять себя в руки. Напряженным, бесцветным голосом произнесла: «Поздравляю».

— Спасибо. Я совершенно обессилел. Мне нужно лечь. В любом случае делать нечего, кроме того, как оставить вас двоих наедине.

Она, протестуя, открыла было рот, но не смогла вымолвить ни звука. Секунду спустя она оставила эту попытку: все, что необходимо сказать, нужно было говорить сразу.

Жиль с трудом поднялся и зашагал к двери. Взявшись за ручку, он помедлил, затем обернулся:

— Доброй ночи, моя дорогая.

Кэтрин не ответила. Через секунду дверь за ним закрылась.

Теперь она была лицом к лицу с человеком у окна. В тишине, что легла между ними, можно было услышать тиканье часов на камине и шипенье свечей в медных канделябрах. Она видела их, отражавшихся в стекле, как две неподвижные безжизненные статуи. Болело сердце, горло сдавило так, что она не могла, а так хотела кричать, закрыть лицо руками, убежать и спрятаться, чтобы избежать последующих унизительных минут. Но это было невозможно.

Она так глубоко вздохнула, что корсет протестующе затрещал. Наконец она сказала:

— Я склонна думать, что могу надеяться на ваш отказ из-за соображений чести.

— Вы ошибаетесь, — резко прозвучали слова.

— Почему? — закричала она. Слова рвались из нее. — Бог мой, почему?

Он отпустил штору и повернулся к ней лицом.

— Есть несколько причин, одна из которых — вопрос чести.

— О! Пожалуйста! — Выражение ее лица стало презрительным.

— Одной из главных причин является мое впечатление, что вы сами вовсе не противитесь этому, что я — выбранный вами человек.

Все это прозвучало бесцветно и невыразительно. Она сделала резкий вздох.

— Если вам так сказал Жиль, то он ошибся. Запомните, что я вам сказала сама…

— Хорошо, запомню, — ответил Рован, наклоняя голову. — Хотя я не знал, о чем вы говорили с мужем раньше, но думал, что у вас появилась небольшая возможность изменить свое мнение.

— Нет! — коротко ответила она.

— Так, понял. — Он помедлил, запустил руки в волосы. — Я думаю, мы говорили о моих причинах. Одной из них также является любопытство, Я не мог отказаться от шанса узнать, делалось ли моему брату подобное предложение и принял ли он его?

— Нет-нет, опять нет. На оба вопроса — «нет», — сказала она, так сильно сжав пальцы в кулаки, что кольца впились в кожу. — А теперь вы можете быть свободны, так как я ответила на все ваши вопросы.

— Неужели? А как насчет моего обета раскрыть причину смерти брата? Могу ли я позволить себе отказаться от возможности, позволяющей мне остаться здесь еще на несколько недель. Недель, которые, возможно, помогут открыть правду.

Она холодно улыбнулась.

— А разве это место, где может быть задета ваша честь? А как же вы примиритесь с вашими принципами и совершите низкий поступок, чтобы выполнить свой обет?

— Он не совсем уж низменный, если из него будет извлечена выгода. — Слова прозвучали твердо, хотя смотрел он уже не на нее, а на рисунок ковра у ног.

— Ваш расчет не знает границ. Выгода, позволю напомнить вам, не моя, а мужа.

— Выгода и расчет ваши, — мягко сказал он. — Своим отказом я подвергну вас опасности и боли.

Он выдержал ее взгляд своими темно-изумрудными глазами в отблеске свечей. Она могла поклясться, что в них не было ни тени вины. Срывающимся голосом она потребовала ответа:

— Что вы такое говорите?

— Вашим мужем до моего сознания было доведено, что, если я откажу в его просьбе, он не будет больше устраивать никаких состязаний, чтобы найти мне преемника. Он прямо обратится к человеку, которого выбрал первым, — к его родственнику.

— Льюису?

— Так точно. Ваш муж уверен, что вы его терпеть не можете. Льюиса проинструктируют, правда, с большим сожалением, что придется применить силу.

Краска сошла с лица Кэтрин. Она чуть покачнулась и в то же самое время вспомнила предупреждение Жиля о непокорной кобыле. Через некоторое время она снова смогла смотреть на Рована.

— А вы, — прошептала она, — было ли вам дозволено применять это средство?

Рован смотрел на нее спокойно, но губы скривились в презрении.

— Что мне было дозволено и что я сделаю — вещи совершенно различные.

— Вы сделаете… — повторила она. Глаза на ее лице выглядели огромными.

— Я никогда в жизни не насиловал женщин и не собираюсь начинать, — скрипучим, словно железо о железо, голосом ответил Рован.

Кэтрин едва слышала его. Как Жиль мог так поступить с ней? Как он мог, уверяя, что любит ее? Даже сейчас она не могла в это поверить. Ее муж был сумасшедшим — другого объяснения этому кошмару нет. Его болезнь повлияла на мозг. Ах, какая разница, коль она вынуждена жить под его диктатом? Он хочет наследника, хочет получить его любыми путями, это совершенно ясно. Она избегала обсуждения его идеи многие месяцы, даже годы. Но больше не смогла.

— Нет, — сказала она, приложив руки к пылающим щекам. — Я не могу. Все не так, нет. Я едва знаю вас, вы — меня. Это оскорбляет истинные чувства. А самое главное — обет, который я дала как жена, запрещает это.

— Вы также обещали повиноваться приказам мужа.

Она так сильно тряхнула головой, что встрепенулись густые кудри.

— У него нет на это права.

— Права никакого значения больше не имеют.

Она презрительно посмотрела на него.

— Неужели вас не тревожит мысль, что Жиль смотрит на вас, как на племенного жеребца, выбранного для конюшни?

Тень, может быть, даже презрения к себе, пробежала по его лицу.

— Да, я это понял, когда мне было сказано, что выбор пал на меня из-за моей предполагаемой доблести. Это и сейчас меня беспокоит. Но тем не менее я пришел сюда, имея на это свои причины, и едва ли смею жаловаться, если у кого-то на то есть свои.

— Вы могли отказаться, даже сейчас.

В холодных глазах Кэтрин была мольба.

— Также могли и вы. Вы могли бы оставить своего мужа и вернуться в свою семью?

— Неужели вы допускаете, что я не думала об этом? — закричала она. — У меня нет семьи. Мой отец умер вскоре после моего замужества. Мать умерла, когда мне было всего несколько лет. У меня никого нет, некуда уйти, не на что жить.

— А что вы будете делать, если я удалюсь? Подчинитесь Льюису?

— Никогда! — с отвращением отрезала она.

— Есть ли тогда у вас выбор, кроме как следовать предложению вашего мужа?

Их глаза встретились.

— Нет, я никогда не позволю… я не разрешу… я не могу…

— Можете вы назвать вещи своими именами? — спросил он с мрачной иронией. — Ладно, я понимаю. Вы никогда по своей воле не ляжете со мной в постель, не будете любить меня, никогда не будете носить моего ребенка.

В его голосе почувствовалось такое, что передалось ей глубокой скорбью, а в глубине сознания возникли образы, вызвавшие вдруг головокружение и слабость. Она с трудом отогнала их, так как в голову пришла мысль — она нашла выход.

— Вы согласны с тем, что это невозможно?

Прошло достаточно времени, прежде чем он довольно спокойно ответил:

— Нет, мадам Каслрай, я не могу. Это ваши обеты против моих, ваше благополучие против моей выгоды, ваши сомнения и страхи против моего данного слова. Я договорился с вашим мужем, и я использую все средства, имеющиеся в моем распоряжении, чтобы выполнить это. — Он добавил: — Кроме силы, конечно.

От сознания, что зародившаяся хрупкая надежда исчезла, в ней закипели горечь и гнев.

— Вы так легко даете слово и так прекрасно вплетаете туда свою честь, чтобы достичь своей цели. Вы меня простите, если я поинтересуюсь, насколько важен для вас тот пункт договора, где упоминается применение силы? Я также хотела спросить вас, как можно вам доверять, когда ваше слово чести так изменчиво?

На его лице заиграли мускулы, он глубоко вздохнул, но слова прозвучали твердо и без тени раскаяния.

— Мы это скоро узнаем, не так ли? Ваш муж желал бы не откладывать, поэтому лучше начать сейчас.

— Сейчас… — срывающимся голосом повторила она.

— Сейчас, ночью, на мое усмотрение — он предоставил мне право решать.

— Нет, — прошептала она.

— Да. Он также разрешил мне посещать вашу спальню через смежную с его комнатой дверь. Но это уже, я думаю, отдельный вопрос.

— Этого не будет. — Она поняла скрытый намек в его голосе, он имел в виду дикость и жестокость Жиля и, возможно, свою. Кэтрин представила их огромный дом с невероятным количеством комнат: холлы, гостиные, биллиардная, для игры в карты, танцевальный зал и величественная центральная лестница, ведущая в пятнадцать спален со смежными с ними туалетными комнатами. Поэтому шанс увидеть входящих и выходящих был невелик.

Рован усмехнулся.

— Я уверяю вас — все организовано. Единственная ваша роль — быть сговорчивой. О! И плодовитой.

Кэтрин почувствовала себя так, словно ее избили. Она до сих пор не могла понять, что они с Жилем так открыто все обсуждали в деталях. Гнев помог ей собрать последние силы. Кэтрин подняла голову и с отвращением сказала: «Нет. Никогда».

— Да, — мягко ответил он и направился к ней. — Сейчас. Вы готовы?