Строптивая

ГЛАВА 1

Позднее его имя было оклеветано и обесчещено; архиепископ Кунинг осудил его как развратника с кафедры церкви Святой Вайбианы, и слова архиепископа быстро распространились по всему городу. Но до того, как его обесчестили и оклеветали, Жюль Мендельсон был, или, во всяком случае, казался, сильным мира сего: с респектабельной внешностью, удачно женатый и уважаемый всеми в той степени, в какой уважают очень богатых людей в Америке.

Имение Мендельсонов «Облака», величественно возвышающееся на горе над Лос-Анджелесом, пустует, но в нем поддерживается порядок, хотя массивные чугунные ворота, когда-то преграждающие вход в резиденцию в Уилтшире, покосились, их петли были сломаны хулиганами. Смотритель имения завесил ворота фанерными щитами, чтобы скрыть от глаз любопытных внутренний вид, но даже если бы можно было заглянуть сквозь них, то интересующиеся не увидели бы ни дома, ни сада, так как до них тянется аллея в несколько сот футов, которая делает крутой поворот направо перед домом. Оранжерея Паулины Мендельсон, где она выращивала орхидеи, совершенно запущена, но собачья конура сохранилась, и по-прежнему свора сторожевых собак охраняет имение по ночам.

Было время, когда люди говорили, что вид, открывающийся из «Облаков», самый красивый в городе. Памятуя об этом, Паулина Мендельсон переоборудовала одну из комнат особняка так, чтобы из нее открывался вид на восход солнца. Предполагалось, что здесь она и Жюль будут вместе завтракать, но они этого никогда не делали, за исключением одного раза. Из другой комнаты можно было полюбоваться закатом солнца над океаном, и здесь почти каждый вечер она и Жюль действительно встречались, чтобы выпить бокал вина и обсудить события прошедшего дня перед переодеванием к обеду.

Возможно, никто никогда не вел себя более достойно во время скандала, чем Паулина Мендельсон. Все единодушно согласились с этим. Она держала голову высоко и не принимала ни сочувствий, ни насмешек. Город, или во всяком случае, та его часть, которая была вхожа в дом Мендельсонов, была вне себя от возмущения. Ничего столь ужасного не случалось здесь годами, если не считать происшествий в среде киношников, но никто из людей высшего света не знался с киношниками. Через год со времени событий, которые приковывали внимание города несколько месяцев, Паулина стала леди Сент-Винсент и переехала в Англию. Она не только быстро вышла замуж, но будучи одной из сестер Македоу, «замужних Македоу», как часто их называли газеты, вышла замуж очень выгодно, несмотря на ужасные обстоятельства. Говорят, что все следы ее жизни в качестве жены Жюля Мендельсона полностью стерлись, и что в новой жизни ее дом был закрыт для всех, кто знал ее в Лос-Анджелесе, даже для Роуз Кливеден, а ведь Бог свидетель, что если кто и был лучшей подругой Паулины Мендельсон, так это Роуз Кливеден.

Надо заметить, что в течение двадцати лет «Облака» переживали блестящие времена. Достаточно было заглянуть в книгу регистрации гостей, когда та была выставлена на аукционе «Бутбис», наряду с мебелью, личными вещами и, конечно же, с замечательной коллекцией произведений искусства, чтобы понять насколько ненасытен был аппетит Паулины Мендельсон к тем, кого она называла «интересными людьми». Что касается картин, или аукциона картин, то в мире искусства страсти бушуют и поныне. Музей «Метрополитен» в Нью-Йорке заявляет, что коллекция была обещана ему. Окружной музей Лос-Анджелеса заявляет свои права, впрочем, и музей «Кимбол» в Форт-Уэрте рассчитывает на их получение. Есть и другие музеи и галереи, претендующие на картины. Это было типично для Жюля Мендельсона. Ему нравилось, что директора музеев звонят ему, ищут с ним встреч, «обхаживают» его, как он сам называл это, любил слушать, как они превозносят его превосходную коллекцию. Он наслаждался, водя их по залам и комнатам своего особняка, рассказывая о происхождении каждой картины, об этапе творчества того или иного художника, когда была написана картина. Ему нравилось заставлять каждого из его посетителей думать, что именно его музею будет передана коллекция со временем. И он действительно намеревался передать ее какому-нибудь музею, потому что, как часто заявлял в интервью, он не хочет разбивать коллекцию. Он также говорил, что откладывает деньги для строительства при каком-нибудь музее особого крыла, «Крыла Жюля Мендельсона», для размещения своей коллекции. Но факт остается фактом: он не сделал никаких распоряжений, касающихся коллекции, хотя собирался, также как не сделал завещательных распоряжений в отношении Фло Марч, или бедняжки Фло, как ее стали называть. Именно Паулина решила разбить коллекцию и выставить ее на аукцион, наряду с мебелью и личными вещами, но исключить из коллекции картину Ван Гога «Белые розы» и бронзовую статуэтку четырнадцатилетней балерины Дега с подлинной розовой лентой на волосах, которые, как говорят, установлены теперь в аббатстве Килмартин в Уилтшире.

Паулина Мендельсон была из тех людей, которые чувствовали себя как дома в узких кругах нескольких городов, хотя, как казалось, не принадлежали ни к одному из них. Даже прожив двадцать два года в Лос-Анджелесе и став там выдающейся гражданкой, Паулина больше походила на гостью… Ее приемы в «Облаках» были знамениты, и по праву. В организации вечеров ей не было равных. Именно на одном из таких вечеров молодой Филипп Квиннелл попал в орбиту прославленной пары. Паулине нравилось приглашать в дом писателей и художников, чтобы «разбавлять» ими круг своих старых друзей. Однажды Филипп видел ее на собрании по случаю торжественной службы в честь Энди Уорхола в соборе Святого Патрика, а до этого – случайно – встретил ее в антракте спектакля в одном из театров Нью-Йорка. Паулина оказалась знакомой с мачехой спутницы Филиппа, и после представления их друг другу она и его спутница немного поболтали, в то время как Филипп стоял рядом, наблюдая за ней. Она говорила светским контральто по поводу пьесы. «Ужасно легковесно, не так ли? Но меня это забавляет, а как вам?» – Они ответили утвердительно. «Ужасная неприятность с Роки, не так ли?» – спросила она о ком-то, чей частный самолет потерпел крушение, и кого Филипп не знал, но знала его спутница. «Оба его пилота погибли, но с ним все будет в порядке со временем», – добавила Паулина. Но тут прозвенел звонок, начинался второй акт, и больше они не встретились. После той мимолетной встречи с Паулиной Мендельсон Филипп Квиннелл, к своему удивлению, получил приглашение к ней на вечер, доставленное ее шофером в гостиницу в день его прибытия в Лос-Анджелес, где, как оказалось, он пробудет намного дольше, чем предполагал. Тот день был днем его рождения. Ему было двадцать девять лет, а ночью он должен был перешагнуть порог своего тридцатилетия. Но эта веха в жизни имела значение только для него и не могла быть причиной приглашения от мистера и миссис Жюль Мендельсон – так были написаны их имена на серовато-бежевой карточке.

Он опоздал. Так ему сказал садовник. То же самое повторил слуга, открывший дверь. На столике в холле, где в алфавитном порядке обычно лежали конверты с карточками нумерованных мест за столом, остался только один, его. Оживленный звук шестидесяти голосов, разговаривающих и смеющихся, был слышен из внутренних комнат. Несмотря на то, что он опоздал, и дворецкий подгонял его словами – «Они уже садятся за стол», – Филипп не мог не обратить внимание на великолепие внутреннего убранства дома Мендельсонов. В холл выходили шесть высоких дверей. Полукругом поднимающаяся вверх лестница была прекрасных пропорций и, казалось, держалась на невидимых крыльях. Вдоль нее на зеленом муаре стен висели шесть полотен Моне с изображением водяных лилий – первые картины из коллекции Мендельсонов, увиденные Филиппом. У основания лестницы стояли вазы и бело-голубые китайские кашпо с массой орхидей.

– Красиво, – сказал Филипп, не обращаясь ни к кому.

– Хобби миссис Мендельсон, – сказала подтянутая, похожая на секретаря женщина.

– Что? – спросил Филипп.

– Орхидеи. Она сама их выращивает.

– А!

– Будьте любезны, распишитесь вначале в книге гостей, – сказала женщина и протянула ему ручку. Он расписался под именами одного из бывших президентов и первой леди, а также под именем известной кинозвезды Фей Конверс, которая уже отошла от мира кино. Его глаза пробежали по колонке росписей. Хотя он не знал никого из расписавшихся, однако среди них было много известных имен. Да, они были не того сорта люди, с которыми Филипп Квиннелл привык садиться за стол.

В этот момент одна из шести дверей открылась, усилив голоса собравшихся, и в холл вышел Жюль Мендельсон. Он закрыл дверь и зашагал по мраморному полу холла с целеустремленностью человека, спешившего по важному делу. Он был огромный, как по росту, так и по телосложению, некрасивый и в то же время неотразимый, но чувствовалось, что за респектабельной внешностью скрывается слабодушие. Аура власти окутывала его, как сильный запах лосьона после бритья. Но люди при встрече с ним с удивлением обнаруживали, что он может быть мягким и, более того, джентльменом. Когда биографы знаменитых людей просили его поделиться воспоминаниями о них, Жюль неизменно отзывался обо всех благожелательно и сердечно, даже о тех знаменитостях, которых он недолюбливал или с которыми был на ножах, так как он постоянно помнил, что его биография, которая, без сомнения, будет написана, тоже окажется в какой-то степени приукрашенной.

Филипп разглядывал его с тем же восхищением, с каким и большинство людей смотрело на него. Мендельсон на ходу пожал руку Филиппа, представленного секретаршей. Беглого взгляда было достаточно, чтобы отнести его к разряду «интересных людей» Паулины, к которым Жюль не проявлял большого любопытства. Политические фигуры, сенаторы и те, кто стоит выше – послы, промышленные воротилы вроде него, да еще директора музеев, – вот кто его интересовал. Однажды в журнальной статье о Жюле Мендельсоне было написано, что он упростил немецкое написание своей фамилии на английское, так как подсчитал, что ежедневно тратит семь минут на ее исправление или объяснение. Его прапрадед был троюродным братом Мендельсонов из Берлина – одного из наиболее влиятельных семейств высшего эшелона еврейской буржуазии до войны. Родившись в Чикаго, Жюль Мендельсон получил наследство и превратил его в громадное состояние. Все эти данные были частью его жизнеописания для публики.

– Извините за опоздание, сэр, – сказал Филипп. – Мой самолет прибыл из Нью-Йорка только в полдень, но один из моих чемоданов, в котором как раз находился смокинг, не смогли найти.

Жюля не волновало, да он и не хотел прислушиваться к этой истории с чемоданом. У него на уме была другая задача.

– Входите, входите, мистер Квиннелл, – сказал он, взмахом руки показывая на комнату направо. – Паулина в гостиной. Я должен позвонить, а потом присоединюсь к вам.

Малколм Макнайт, который сейчас пишет биографию Жюля Мендельсона, спросил в прошлом году Филиппа Квиннелла, каково было его первое впечатление от встречи с ним. Филипп вспомнил эту встречу в холле и растерялся.

– Что первое пришло тебе на ум? – настаивал Малколм. Филипп не осмелился тогда сказать Макнайту, что первая мысль, мелькнувшая в голове, была о том, как замечательно сидит на Жюле Мендельсоне смокинг, на таком верзиле. Малколму же он сказал:

– Я подумал тогда, что он тот человек, которому я бы никогда не отважился перейти дорогу.

Однако это была вторая мысль, пришедшая ему в голову.

Для новичка без связей Филипп в тот вечер оказался за столом в исключительной компании, сидя между Камиллой Ибери, в которую он влюбился, и Роуз Кливеден, местной светской знаменитостью, женщиной в зрелом возрасте, которая совершенно нечаянно посеяла панику в жизни своей большой подруги Паулины Мендельсон. Причина столь удачного размещения Филиппа за столом не имела ничего общего с положением желанного гостя. Человек по имени Гектор Парадизо поменял карточки до обеда по причине, известной только ему, и сел на то место за столом, которое, по мнению Роуз Кливеден, было более выгодным – рядом с бывшей первой леди.

– Живи с карточкой места, умри с карточкой места, – сказала сидевшая слева от Филиппа Роуз Кливеден.

Она была слегка навеселе и очень раздражена, поскольку уже в третий или четвертый раз обнаружила нелояльность Гектора Парадизо по отношению к ней. На ее шее были видны признаки увеличенной щитовидной железы, которая то поднималась, то опускалась, когда она говорила низким прокуренными голосом:

– Представляете, Гектор поменял карточки. В последнее время он стал слишком самовлюбленным.

– Будьте осторожны в разговоре с Роуз, – сказала Камилла Ибери, сидевшая справа. – Как бы она ни была пьяна, тем не менее помнит все. Абсолютная память.

– Что из себя представляет Роуз Кливеден? – спросил Филипп.

– Старая жительница Лос-Анджелеса. Старый капитан. Давняя подруга Паулины. Замужем была три раза. Трижды разведена. Однажды имела связь с Джеком Кеннеди. В Белом доме. В спальне Линкольна. Она так говорит. Но известно, что она любит преувеличивать. Что еще хотите узнать?

– Прекрасно поданная информация, – ответил Филипп. – Вы могли бы заниматься моей профессией.

– А что у вас за профессия? – спросила она.

– Я прилетел только сегодня, чтобы писать сценарий для документального фильма. Честно признаться, я удивлен, что меня сюда пригласили.

– Паулина коллекционирует людей, – сказала Камилла Ибери.

Она была красива той неброской красотой, которую поначалу Филипп не разглядел в ней. Светлые волосы были разделены на прямой пробор и заколоты сзади двумя золотыми заколками. Этот стиль прически ассоциировался у Филиппа с дебютантками, которых он наблюдал на танцевальных балах, когда жил в Принстоне. Позже Филипп узнал, что она недавно овдовела, хотя была только на год или два старше его.

Как у Паулины и всех ее близких друзей, у Камиллы предметы разговора были намного возвышеннее, чем у Филиппа.

– Ни за что не умирайте в другой стране, если не говорите на их языке, – сказала она, рассказывая о внезапной кончине мужа на улице в Барселоне. – Это был какой-то кошмар. Посольство было бессильно. Благодарю Бога за помощь Жюля Мендельсона. Он сделал несколько звонков и все уладил. Тогда я смогла перевезти на корабле бедного Орина домой.

Заметив, что Филипп слушает ее внимательно, она взяла его карточку и прочитала имя, хотя он уже дважды его называл.

– Филипп Квиннелл. Почему вы приехали сюда, на Золотой Запад? – спросила она.

– Спасаюсь от преследования, – сказал он.

– Преследования? От кого?

– Я кое-что написал, что обидело некоторых очень влиятельных людей, и я подумал, что будет лучше, если я покину на какое-то время Нью-Йорк.

– О, Боже! Не вы ли написали книгу, которая разозлила весь Нью-Йорк? – спросила она.

– Да, это был я.

– Тогда неудивительно, что Паулина пригласила вас, – сказала Камилла улыбаясь. – Такого рода вещи она обожает.

Когда она улыбнулась, ямочки появились на ее щеках, и в глазах загорелся огонек. Они посмотрели друг на друга с большим интересом.

– Кто-то побил вас, не так ли? Мне кажется, я читала об этом.

Он действительно написал книгу об особой системе финансовых махинаций, которая вызвала возмущение нескольких влиятельных «шишек» в деловом мире Нью-Йорка. Один из хорошо известных на Уолл-стрит воротил пригрозил, что переломает ему ноги, и Филипп знал, что его угроза – не пустые слова. Такого же мнения был его адвокат, тем более что этот деятель был известен своими связями. Поэтому, когда Каспер Стиглиц, голливудский продюсер, связался с ним через своего агента, чтобы узнать, не заинтересуется ли он работой над сценарием для документального фильма о проблеме наркотиков в киноиндустрии, Филипп воспользовался этой возможностью, хотя абсолютно ничего не знал ни о киноиндустрии, ни о распространении наркотиков. Он принял предложение Стиглица, потому что считал, что четырех-пятимесячное оплаченное проживание в Северной Калифорнии – как раз то, что ему необходимо в данной ситуации.

– Шикарная вечеринка, – сказал Филипп, оглядывая комнату.

Камилла, поймав его взгляд, кивнула в знак согласия.

– У Паулины всегда шикарно, – сказала она.

– Вероятно, для такого вечера есть особенный повод? Какой-нибудь важный гость, день рождения, юбилей, или что-нибудь в этом роде? Или люди вашего круга ежедневно устраивают приемы на шестьдесят персон с редкими винами и с приглашением оркестра?

Камилла рассмеялась.

– Вы правы. Этот вечер особый. Не могу сказать, что я воспринимаю все это как должное, но я столько лет хожу на подобные вечера, что, видимо, утратила остроту восприятия.

– Не годится вам терять остроту восприятия, миссис Ибери, – сказал Филипп. – Глаза и уши должны быть начеку, иначе вы можете упустить что-то важное.

Камилла с интересом посмотрела на Филиппа.

– Камилла, – сказала она.

– А я – Филипп, – ответил он.

– Я знаю.

– Кто эти люди, я имею в виду тех, что сидят рядом с бывшим президентом и кинозвездой? – спросил Филипп, указывая на другой конец стола.

– А, эти? Их можно назвать ядром компании. Мой папа обычно говорил о них как о людях, способных скрывать кое-что от газетчиков, – сказала Камилла.

– Что именно?

– Разное.

– Вы имеете в виду лес, полный тайн? Она засмеялась.

– Вот-вот, что-то в этом роде. Филипп снова оглядел комнату.

– Все это в какой-то мере очаровывает. По крайней мере, меня.

– Возможно, таких, как вы, которые поживут здесь несколько дней или недель и уедут. Но если бы вы прожили здесь подольше, то поняли, что все вечеринки – вариации на одну и ту же тему. За исключением Мендельсонов, чьи вечера всегда несколько экстравагантны. Но учтите: Мендельсоны – не совсем анджелесцы, в том смысле, что они, в отличие от нас, не родились и не выросли здесь. Нас всего две или три сотни, кто постоянно собираются на такие вечера, правда, в различных комбинациях. Мы редко расширяем свой круг, и вы редко можете прочесть о нас в газетах.

Она улыбнулась, как бы извиняясь, сопровождая улыбку жестом беспомощности.

– Продолжайте, продолжайте, я заинтригован, – сказал Филипп.

– Ну, что ж. Мы никогда не смешиваемся с толпой людей кино, только иногда с людьми из Пасадены, за исключением официальных приемом или благотворительных акций, таких, как в музеях или в Музыкальном центре. Не скажу, что это правильно, но это так, и так было всегда. Хотите знать правду? Мне хотелось бы познакомиться с некоторыми кинозвездами.

Филипп рассмеялся. Камилла посмотрела на Филиппа и отметила, что он все свое внимание сосредоточил на ней. Она пододвинулась поближе и прошептала тихо:

– Уж коли вы обратили на это внимание, то могу сказать: действительно, есть особая причина для этого вечера. Мы все думаем, что сегодня будет объявлено, что Жюль направляется президентом в качестве главы американской делегации на государственные переговоры в Европе. А это значит, что он пробудет там весь 1993 год, и Паулина чрезвычайно заинтересована в этом. Она прекрасно говорит по-французски и, как мне кажется, иногда скучает здесь.

– А может быть, этого не произойдет? – спросил Филипп.

– О, нет, это произойдет, но пока не объявили. Филипп кивнул.

– Вкусный суп, – сказал он.

– Изумительный.

Прием у Мендельсонов – даже для посвященного, – был большим событием. Еду готовил их личный шеф-повар, известная фигура в гастрономических кругах; вина из личного погребка Жюля Мендельсона были великолепны. Повсюду можно было видеть орхидеи, предметы антиквариата. Бесценные произведения искусства были развешаны по стенам каждой комнаты. В библиотеке, которой Мендельсоны обычно пользовались как гостиной, когда оставались одни, на стенах висели все большие картины французских художников, стояла английская мебель, кресла и диваны были покрыты чехлами из шелкового ситца. Здесь же стоял длинный стол для фотографий в серебряных рамках, среди них фото Паулины и Жюля с президентами и их женами, сделанные во время приемов в Белом доме, а также фотографии с автографами монархов Испании и Великобритании. С другой стороны комнаты стоял стол для журналов, которые меняли еженедельно или ежемесячно, и для газет, меняемых ежедневно. Высокие французские окна с искусно задрапированными шторами выходили на террасу, уставленную столиками под зонтами, ниже террасы шел сад, еще ниже лужайка. Люди, посещавшие дом Мендельсонов, всегда говорили об этой комнате: «Как великолепно!» Поэтому Филиппа Квиннелла, не привыкшего к такой пышности, можно было простить за то, что он разглядывал и вслух восхищался библиотекой, в которую попал в поисках комнаты для мужчин и где увидел «Белые розы» Ван Гога над камином. Это была его любимая картина.

– Боже милостивый, – сказал он, подходя ближе и уставившись на нее. Он знал, что она оценивалась по меньшей мере миллионов в сорок даже при нынешнем упадке на рынке торговли произведениями искусства. Он хотел дотронутся до выпуклых мазков картины и уже протянул руку, но сдержался. Он повернулся и увидел Паулину Мендельсон, сидевшую на стуле у телефона, даже, скорее, не сидевшую, а присевшую на самый кончик стула.

– Мое сокровище, – сказала она о картине. – Свадебный подарок, сделанный мне Жюлем двадцать два года назад.

Она выглядел так же, как на фотографиях, которые он видел, – блистательно, и была одета, Филипп ни минуты не сомневался в этом, по высокой парижской моде: черный бархатный костюм в классическом стиле, не имеющий ничего общего с направлением моды того сезона. Она казалась в большей степени элегантной, чем красивой, хотя слово «красивая» чаще всего использовалось для описания ее внешности в газетных колонках о светской жизни и в журналах мод. Она была высокая и стройная, и, несмотря на две нитки жемчуга величиной с виноградину, он обратил внимание, как прекрасна ее шея. Внезапно он вспомнил фотографию Эведона этой восхитительной шеи. Ничего удивительного не было в том, что она была замужем за одним из самых состоятельных людей страны. Невозможно было представить ее женой менее влиятельного человека.

– Я видел эту картину на выставке Ван Гога в «Метрополитен», – сказал Филипп.

– Да, именно ее, – ответила она.

«Не может быть, – подумал он, – она плакала». Глаза ее были влажными, а выражение лица расстроенным. Она встала и подошла к столику, над которым висело зеркало в стиле «Чиппендейл». Из шкатулки на столике она вынула пудреницу и губную помаду, привычным и быстрым движением поправила макияж. Филипп отметил про себя, что она чувствует себя вполне комфортабельно, отлучившись от шестидесяти гостей, и не торопится отделаться от него, чтобы вернуться к ним.

– Меня часто интересовал вопрос: кто владелец этой картины. Помню, под ней была табличка «Представлена на выставку из частного собрания».

– Это было в первый и последний раз, уверяю вас. Никогда больше не допущу, чтобы она покидала дом. Это был какой-то кошмар. Казалось, что гора обрушилась, когда ее вынесли, чтобы отправить на выставку.

– Почему?

– Охрана. Вы представить себе не можете всю систему ее охраны. Даже полицейские вертолеты прикрывали сверху. Они опасались, что ее украдут, поскольку о перемещении картины было широко известно. Говорят, она стоит… о, мне даже трудно назвать ее цену, она невообразима. Смешно подумать, что бедный господин Ван Гог не смог в свое время продать ее.

Она говорила быстро, низким – с придыханием – голосом, не выделяя запятых и точек, с едва заметным акцентом, который вряд ли мог уловить тот, у кого не было няни-англичанки и гувернантки-француженки и кто не обучался в школах типа Фокскрофта. Филипп только теперь понял, почему светские дамы интересовались ею, цитировали ее слова, подражали ей.

– Кроме того, – продолжала она, – все то время, пока ее не было, пока она не висела здесь, над камином, мне ее очень недоставало. Я нахожу эту картину очень уютной, и без нее комната кажется пустой. Я пыталась повесить здесь другие картины, но ни одна из них так сюда не подходит, как «Белые розы». Я с ума схожу по этому зеленому фону.

– О, да, – сказал он, оборачиваясь к картине.

– Правда ли, что Реза Балбенкян угрожал вам переломать ноги? – неожиданно спросила Паулина.

– Да.

– Вы думаете, он мог это сделать?

– Не уверен.

– Хм…

– Вы знаете Резу Балбенкяна? – спросил Филипп.

– Жюль – один из членов его правления, а он – у Жюля, поэтому я иногда встречаюсь за ленчем с Ивонн Балбенкян, когда бываю в Нью-Йорке.

– Она замечательная.

– Вы правы, – согласилась Паулина и улыбнулась. – Гектор говорит, вы видели моего друга Гектора Парадизо? Ужасный грешник, но очень забавный. Так вот, Гектор говорит, что у Ивонн на руках мозоли от карабканья в высший свет.

Паулина засмеялась.

– Она назвала своих близнецов Окли и Огден, можете себе представить? И говорит с ними по-французски. Бедные детишки. Нью-Йорк так изменился. Боюсь, что я почти утратила вкус к нему. Теперь там совсем не так, как было, когда я там жила.

Она подошла к букету и оборвала увядший бутон.

– Долго ли вы пробудете в Калифорнии?

– Несколько месяцев, если все пойдет успешно. Я приехал, чтобы писать сценарий для фильма.

– Я слышала. Для Каспера Стиглица.

– Вы и впрямь все знаете.

– Я не знаю Каспера Стиглица. Мы мало с кем встречаемся из мира кино.

– Кроме Фей Конверс.

– Фей – совсем другая. Она принадлежит миру, а не только Голливуду. Фей может поговорить о разных вещах, а не только о том, что происходит на съемочной площадке. Ведь это так скучно, вы не находите? Разговоры о кино сводят Жюля с ума.

– С вашей стороны было очень любезно пригласить меня, миссис Мендельсон, – сказал Филипп.

– Вы это заслужили после всех этих угроз Резы Балбенкяна. И зовите меня Паулиной, а не миссис Мендельсон, а я, конечно же, буду звать вас Филипп. Вы слишком молоды, чтобы быть причиной стольких неприятностей. Сколько вам лет?

– До полуночи – двадцать девять, а после – тридцать.

– О, Боже! Мы должны это как-то отметить.

– Нет, пожалуйста, не надо, – сказал он, – я этого не вынесу. Уверен, вы не помните, но мы уже однажды встречались.

– Конечно же, я помню. В театре, на том глупом спектакле. Вы были с Мэри Финч. Ее мачеха была на моей свадьбе одной из подруг невесты, на моей первой свадьбе.

– Как поживает Роки, чей самолет разбился, а два пилота погибли?

– Какая, однако, у вас память! Роки совершенно здоров. Собирается опять жениться. Даже купил новый самолет.

– Молодец, Роки, – сказал Филипп.

– Как вы поладили с Камиллой?

– Она очень хорошая.

– Недавно стала вдовой.

– Она рассказала мне о смерти мужа в Барселоне.

– Так умереть… Вы знаете, кто она, не так ли?

– Нет.

– Дочь Сэма Уортингтона.

Это имя ни о чем Филиппу не говорило.

– Это хорошо? – спросил он.

– Природный газ.

– Думаю, это хорошо, – сказал Филипп, и они оба рассмеялись.

В этот момент в комнату вошел Жюль Мендельсон. Его массивная фигура заполнила все пространство двери.

– Паулина, гости ищут тебя, – сказал он.

– Да, уже иду, Жюль, – сказала Паулина, оборачиваясь к нему.

– Я совсем теряюсь на этих вечеринках, если тебя нет рядом, – сказал он так, словно в комнате никого не было.

– О, Жюль, не глупи.

– Они приходят ради тебя, ты же знаешь. Все замирает, когда тебя нет.

– Не правда ли, мой муж – прелесть? – сказала Паулина, глядя на Филиппа и указывая рукой на Жюля.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Жюль. Воцарилась пауза, потом она сказала:

– Киппи звонил. Жюль посмотрел на жену.

– Киппи звонил из Франции?

– Нет. Он вернулся.

– Он здесь? В Лос-Анджелесе?

– Да.

– Он придет сюда?

– Нет.

– Откуда он звонил?

– Не знаю, Жюль. Он не сказал.

– Все в порядке?

– Нет, – ответила она.

Какое-то время они пристально смотрели друг на друга. Учитывая присутствие Филиппа, Жюль продолжал разговор, но более тихим голосом, чтобы Филипп не мог слышать.

– Чего он хочет?

– Денег, чего же еще? – ответила Паулина, тоже понижая голос.

– Не дам.

– Я знаю, Жюль. Я ему сказала об этом.

– Поговорим об этом позже, после приема. Я дождусь тебя, – сказал он, посмотрев на Филиппа.

– Да, хорошо, – ответила Паулина. Филиппа поразила нотка грусти в ее голосе.

– Твой друг Гектор поменял карточки мест, – сказал Жюль ворчливым голосом, чтобы отвлечь жену от ее проблем.

– Я знаю. Это длинная история. Я понятия не имела, что Гектор и Роуз опять не разговаривают друг с другом, – сказала Паулина.

Филипп заметил, что Паулина пытается отринуть грустные мысли и снова войти в роль хозяйки.

– Но ты же знаешь Гектора, Жюль, завтра у него с Роуз все наладится, и он из этого сделает веселую историю.

– Боюсь, мой энтузиазм в отношении Гектора более сдержан, чем твой, – ответил Жюль.

– Не надо сейчас об этом, Жюль. Ты знаком с Филиппом Квиннеллом?

– Как поживаете, мистер Квиннелл, – сказал он, протягивая Филиппу руку для пожатия. Казалось, он не помнил, что полтора часа назад встречал его в холле.

– Тебе понравилось красное вино? – спросил Жюль у Паулины.

– Превосходное, Жюль.

– С аукциона Брешани. «Шато-Марго».

– Я знаю, дорогой. За моим столом все отметили его.

– Ты обратила внимание на цвет? А крепость? Жан-Пьер сказал, что у него все характеристики une qrande annee.

– Высший сорт. Все считают так, – сказала Паулина.

– Каково ваше мнение о красном вине? – спросил Жюль Филиппа.

– Боюсь, что я оказался одним из тех, кто прикрыл бокал рукой, когда официант разливал его, – ответил Филипп.

– Не пили?

– Нет.

– Вы должны попробовать. Оно исключительно. Квинтэссенция «Бордо» восемьдесят пятого.

– Нет, благодарю, не хочется, – сказал Филипп.

На лице Жюля отразилось явное презрение, его взгляд как бы говорил: этот юнец – полный дурак, что упустил возможность выпить задаром одно из лучших вин Франции.

– Проблемы? – спросил Жюль с той грубоватостью, с какой он задавал прямые вопросы.

– Не столь драматичные, – ответил Филипп. – Просто отсутствие вкуса к винам.

Наблюдая за ними, Паулина быстро пришла на помощь Филиппу.

– Как видите, мой муж – большой знаток вин. Филипп приехал, чтобы писать сценарий для фильма Каспера Стиглица, – объяснила она.

Жюль, не проявив интереса, только кивнул. Паулина не отступала.

– Это ему, Филиппу Квиннеллу, Реза Балбенкян грозился переломать ноги, – сказала она.

На этот раз Жюль повернулся к нему, явно заинтересованный. Внезапно его суровое лицо расплылось в улыбке, угрюмое выражение исчезло.

– Так это вы написали «Смену»? То-то я подумал, что ваше имя мне знакомо, – сказал он. – Кто это вам такие подробности порассказал?

Филипп улыбнулся, но не ответил.

– Вы все чертовски точно написали, это я вам говорю. И вам не мешало бы знать, что ваше имя стоит первым в списке врагов Резы, – продолжал Жюль.

– Да, я знаю.

– Хотя это все разговоры. Реза Балбенкян не обидит и мухи. Если муха не укусит.

Филипп не был в этом уверен, но ответил: – Я уверен.

– Убийство обходится слишком дорого, но еще дороже переломать кому-то руки и ноги, потому что пострадавший может опознать вас, – сказал Жюль.

– Какой интересной информацией ты обладаешь, Жюль, – сказала Паулина.

– Реза, как вы знаете, – продолжал Жюль, обращаясь к Филиппу, – оказался единственным, кто не попал в тюрьму.

– Да, я знаю, – ответил Филипп. – Он не попал в тюрьму, потому что дал показания против бывших его партнеров.

Жюль посмотрел на Филиппа.

– Поторопитесь довести до ушей Резы, что вы были здесь на обеде, – сказал он, фыркнув от удовольствия при этой мысли.

– Его это разозлит?

– Если даже разозлит, то он не скажет ни слова.

На минуту воцарилось молчание. Затем Паулина сказала:

– Если вы поменяете гостиницу или снимете квартиру, Филипп, то сообщите об этом мисс Мейпл.

– Мисс Мейпл?

– Вы встретили ее, когда пришли сюда, у книги для гостей. Она – секретарь Жюля. Мне бы хотелось, чтобы она была в курсе, как связаться с вами.

Филипп понял, что выдержал проверку. Его собираются приглашать и в дальнейшем.

– Паулина, – сказал Жюль, кивнув головой в сторону комнаты, где звучала музыка, как бы напоминая о возвращении к гостям. Она взяла его под руку.

– Попроси оркестр не играть так громко, Жюль. Гости не слышат друг друга. Помнишь, что случилось на вечере у Роуз? Музыка была такой громкой, что все разошлись к одиннадцати часам, даже не отведав торта, приготовленного для дня рождения.

– Все потому, что Роуз нагрузилась и забыла приказать вынести торт, – сказал Жюль.

– О, дорогой, ты не должен так говорить, – сказала, хихикнув, Паулина. – Бедняжка Роуз, она умрет, ели узнает, что ты о ней так говоришь.

– Не позволяй ей возвращаться домой одной на машине, – сказал Жюль. – В таком состоянии она вообще не может управлять машиной.

– Я уже сказала Блонделл, чтобы она приготовила для нее комнату для гостей, – сказала Паулина.

Жюль погладил ей руку в знак одобрения.

– Кто-то поцеловал тебя, – сказала Паулина. Она вынула из нагрудного кармашка его пиджака платок, послюнявила и вытерла помаду с его щеки.

– Роуз, – сказал он с гримасой.

Паулина рассмеялась и положила платок обратно. Жюль тоже рассмеялся, и они направились к гостям. Филипп наблюдал за ними. Как бы изыскано ни было их существование, подумал Филипп, но они женаты, они супруги, преданные друг другу, связанные узами многолетнего брака. Такого супружества Филипп желал и себе.

Когда Филипп вернулся к своему столу, Камиллы Ибери на месте не было. Он посмотрел на танцующих и увидел ее, кружащуюся в паре с высоким, смуглым мужчиной, очень загорелым, отличным танцором. Филиппу пришло в голову сравнение: танцует, как инструктор по танцам. Мужчина двигался слишком элегантно, слишком гладко, его левое плечо картинно и ловко поднималось, когда он вел Камиллу среди танцующих. Камилла беспечно смеялась, и Филипп, к собственному удивлению, почувствовал приступ ревности, хотя их знакомство с Камиллой было мимолетным.

Рядом с ним Роуз Кливеден, совершенно пьяная, размахивала руками, пытаясь дирижировать оркестром, в то время как красное вино из опрокинутого бокала капало на ее голубое атласное платье. Филипп прикинул, что Роуз лет пятьдесят, хотя она выглядела старше в пьяном состоянии, и, вероятно, была "хороша в двадцать, тридцать и даже сорок лет.

Как бы почувствовав, что он думает о ней, Роуз сказала:

– Тусклый свет вагона все еще подходит мне. Филипп от смущения рассмеялся.

– Ну же, чертово пятно, исчезай, – проговорила Роуз, окуная пальцы в бокал с водой и затем энергично стирая пятно с платья.

– Что вы пролили? – спросил Филипп.

– Красное вино, – ответила Роуз.

– Пролили такое прекрасное вино, – сказал Филипп. – С аукциона Брешани. «Шато-Марго». Квинтэссенцию «Бордо» восемьдесят пятого года.

– Клизму из него делать, вот оно что, – сказала Роуз. В уголке ее рта висела сигарета. Она взяла ее и потушила в остатках сахара на дне серебряной чашки, перепутав ее с пепельницей.

– Роуз, посмотрите, что вы наделали! – закричала дама, сидевшая по другую сторону стола. В этой компании Роуз хорошо знали и находили выходки Роуз, когда она напьется, очень смешными.

Роуз, не обращая внимания, продолжала говорить:

– Платье стоит уйму денег, первый раз надела, купила для приема у Паулины.

Она отколола и опять кое-как приколола бриллиантовую брошь над левой грудью. Она носила старинные украшения с большими камнями и оправой, которые никак не сочетались с новой модой.

– Боже, почему я должна следовать моде? – обычно отвечала она, выражая непонимание по поводу замечаний о ее украшениях. И затем объясняла, что украшения достались ей от бабушки или матери, от тети Минни Маккомбер или тетушки Милдред Уеймаут, а потому она дорожит ими.

– Кто такой Киппи? – неожиданно спросил Филипп.

– Трудный ребенок. Проблемы клептомании. Все магазины в Вествуде и в Беверли-Хиллз были настороже.

– Я не знал, что у них есть сын.

– Не у них, а у Паулины. Чертовски красив. От ее первого брака с этим дураком Джонни Петуортом.

– Никогда не слышал о Джоне Петуорте.

– Они зовут его Джонни. Они упрятали Киппи где-то во Франции, лечиться от наркомании, так я думаю. Он обрюхатил дочь Мэдж Уайт, когда им было только по четырнадцать лет. О, какую суматоху тогда устроили!

– Он здесь, – сказал Филипп.

– На вечере?

– Нет, в Лос-Анджелесе.

– Киппи здесь? – Роуз казалась очень удивленной.

В этот момент Паулина проходила мимо столика, где сидели Роуз и Филипп, в компании Фей Конверс и бывшей первой леди.

– Паулина! – позвала ее Роуз.

– О, пожалуйста, – быстро проговорил Филипп, не желая, чтобы Паулина подумала, что они обсуждали ее.

– Я хочу спросить Паулину о Киппи, – сказала Роуз. Она поднялась, чтобы пойти за Паулиной.

– Не хотите ли потанцевать, миссис Кливеден? – спросил он, вскакивая и подавая ей руку.

– Не могу, хотя лучшей партнерши, чем я, вы не встречали.

– Тогда почему же не можете танцевать?

– Сломала палец на ноге. Давайте лучше посидим и поговорим, а то Камилла весь вечер вас монополизировала. Этот сукин сын Гектор отделался от меня, вы слышали? Поменял карточки мест.

– Да, да, вы говорили мне, – сказал Филипп, которому не хотелось еще раз выслушивать эту историю.

– Он взбесился оттого, что оркестр так громко играл на вечере, который я устроила в честь его дня рождения. Все разошлись по домам еще до того, как вынесли праздничный торт, и никто не спел ему «Счастливого дня рождения». А он любит быть в центре внимания. Вот почему он со мной не разговаривает, – рассказывала Роуз.

– Я думаю, что это не главная проблема в жизни, – сказал Филипп.

Роуз с удивлением и очень внимательно посмотрела на Филиппа.

– Не подадите ли вы мне ту бутылку красного вина? Если ждать, когда официант нальет тебе, то придется сидеть без выпивки целый час. А теперь, поскольку мои проблемы вы считаете неважными, о чем бы вы хотели поговорить?

Оглянувшись, она заметила, что Паулина возвращается.

– О, Паулина, – позвала она.

– Миссис Кливеден, расскажите мне, что из себя представлял этот волокита Джек Кеннеди? – спросил Филипп, стараясь отвлечь ее от разговора с Паулиной.

– О, изумительный, просто изумительный, – сказала Роуз. Она наклонилась к нему, сосредоточив все внимание на Филиппе. – Он был такой красивый. И такой внимательный. И очень страстный. Пока не получит свое. После этого к нему лучше не прикасайся, терпеть этого не мог, никаких нежных чувств, и это в тот момент, когда его партнерша больше всего нуждается в них, когда все кончается, физическое влечение я имею в виду. Я положила руку ему на спину, когда он надевал ботинки, а он как отпрянет от меня. Все потому, что это для ирландских католиков – грех. Они все испытывают его, все эти ирландцы.

И тут вдруг она посмотрела на Филиппа и схватила его карточку.

– Кто вы? Почему вы меня обо всем этом спрашиваете?

– Ну вот, доставил тебя прямо к столу, – сказал черноволосый мужчина, подавая стул Камилле Ибери. – Никогда мне не нравились фиолетовые цветы, но посмотри, как Паулина замечательно аранжировала их, смешав с розовыми. Замечательно.

– Ты – дерьмо, Гектор Парадизо, – заносчиво произнесла Роуз.

Гектор сделал вид, что не замечает Роуз.

– Гектор, это – Филипп Квиннелл, я тебе о нем рассказывала. Гектор Парадизо, познакомьтесь.

– Рад познакомиться, – сказал Гектор. – О, посмотри, Паулина вернулась. Я обещал ей этот танец.

И он исчез.

– Мне кажется, вы хотели потанцевать со мной, – сказала Камилла, взяв Филиппа за руку. – Вы не возражаете, Роуз, если я одолжу у вас мистера Квиннелла?

Она чуть ли не силой заставила его встать со стула и повела в круг танцующих.

– Думаю, Роуз начнет вот-вот тошнить, так что давайте держаться пока подальше, тем более что помочь ей ничем не можем.

– Как я понял, латино, который кружил вас, и есть тот подтасовщик карточек Гектор Парадизо? – спросил Филипп, когда они начали танцевать.

– Да, это Гектор. Он один из тех, кто никогда не пропускает танцы, – ответила Камилла.

– Создается впечатление, что все дамы в восторге от Гектора, – сказал Филипп.

– Да, в какой-то степени, – согласилась Камилла, – Он и Роуз в данный момент не разговаривают, но они лучшие друзья.

– Я понял. У нее сломан палец ноги.

– Роуз постоянно что-нибудь ломает. Много падает.

– И что они находят в Гекторе? – поинтересовался Филипп.

– На самом деле он – любимчик Паулины. Паулина обожает его. Он ее смешит и пересказывает все сплетни. Поговаривают, что Гектор влюблен в Паулину, но я не думаю. Они просто близкие друзья, – сказала Камилла.

– Сдается мне, что, несмотря на весь латиноамериканский шарм и ча-ча-ча, он ведет сложную жизнь.

– Думаю, будет честно, если признаюсь, что Гектор Парадизо – мой дядя.

– О, Боже! Второй раз за пятнадцать минут я попадаю впросак. Хотите вернуться к столику?

– Нет, но я не буду возражать, если вы будете танцевать ближе ко мне. Вот так, теперь хорошо. Я предполагала вернуться домой с Роуз, но и подумать боюсь ехать с ней в машине с горы, когда она в таком состоянии.

– Не стоит беспокоится. Она остается на ночь здесь. Блонделл уже приготовила для нее постель в комнате для гостей.

– Для новичка вы знаете слишком много.

– Что верно, то верно.

– И вы довольно хорошо танцуете, – сказала она.

– Благодарю.

– Я попросила дядю Гектора отвезти меня домой, но он сказал, что хочет остаться до конца и обсудить вечеринку с Паулиной, – сказала Камилла.

– Только между нами, думаю Паулина и Жюль хотят остаться одни, когда кончится вечер, – сказал Филипп. – Киппи вернулся в город.

– Киппи? Неужели? Откуда вы знаете?

– Просто знаю.

Камилла покачала головой, глядя на него, но не пропустила своего па в танце.

– Может быть, у Гектора позднее свидание, и он не захотел мне сказать об этом. Это не в первый раз. Господь знает, где Гектор бывает, когда кончаются вечеринки.

– Расскажите мне о Киппи.

– Красивый. Волосы слишком длинные, во всяком случае, были, когда я его в последний раз видела. Всегда с ним неприятности. Дочь Мэйдж Уайт забеременела от него, когда им было только четырнадцать лет. О, что за суматоха тогда поднялась! Принимает наркотики. Или принимал, не знаю, как сейчас. Он лечится в клинике, где-то во Франции, – сказала Камилла.

Именно такой ответ Филипп хотел от нее услышать.

– Без лишних слов, – сказал он.

– Что?

– Ваш ответ.

– Благодарю.

– Сколько лет?

– Киппи?

– Да.

– Думаю, ему было три или четыре года, когда Паулина вышла замуж за Жюля.

– Следовательно, сейчас ему двадцать пять или двадцать шесть, – сказал он.

– Откуда вдруг такой интерес к Киппи?

– Вы знаете? Я не знаю, – сказал он, и оба рассмеялись.

Они продолжали танцевать. Позади них Жюль и несколько гостей помогали Роуз, которая громко распевала песню о «Камелоте», как можно изящнее добраться до выхода. Блонделл, служанка Паулины, ждала ее у дверей комнаты. И тут Филипп вспомнил о своем дне рождения.

– Который час? – спросил он.

– Полночь, – ответила Камилла. – Только не говорите мне, что вы слишком задержались, что вам надо вставать в три утра, а потому надо идти домой. Ненавижу эти истории об опоздании.

Филипп рассмеялся.

– Не собирался говорить ничего подобного. Напротив, хочу сказать совсем другое.

– Что же? – спросила Камилла.

– Как насчет виски с содовой у вас дома?

– О, искуситель!

– Ну, так как?

– Мне действительно надо ехать домой, – сказала она, отстранив голову от его щеки и посмотрев на него.

– Я так надеялся, что вы скажете это, – сказал Филипп.

Магнитофонная запись рассказа Фло. Кассета N 1.

«Я была очень довольна, что стала его любовницей. У парня была жена. Я это понимала. Проворачивать то, что делала его жена, я не умела: все эти приемы, вся эта роскошь. Для его положения ему нужна была такая жена. Но я умела делать то, чего его жена не умела. Я имею в виду то, что парень в постели был бешеный, как бык. Не многие девушки могут справиться с этим. Я могла. Ну, ты понимаешь, мы все хороши в чем-то одном. Так вот, я отлично справляюсь именно с этим».