Строптивая

ГЛАВА 7

Когда двадцать два года назад, за неделю до их свадьбы, во время посещения адвокатской фирмы, которая представляла интересы Жюля Мендельсона, Паулине Макэдоу было предложено подписать брачное соглашение, ограничивающее сумму ее содержания в случае развода, Паулина прочла его, не проронив ни слова. Когда Маркус Штромм, многие годы бывший адвокатом Жюля Мендельсона, протянул ей ручку из чернильного прибора на его письменном столе, чтобы она подписала брачное соглашение, Паулина с такой силой оттолкнула его руку, что ручка выпала, оставив пятно от черных чернил на монограмме рубашки Маркуса, сшитой по заказу. Затем Паулина поднялась, не глядя на Жюля, который сидел рядом и молча наблюдал происходящее, и вышла из конторы. Никакие заверения Жюля, высказанные им, пока она спускалась в лифте, не убедили Паулину. Она села в первую попавшуюся машину и захлопнула дверцу, не ответив ему и даже не посмотрев на него. Для Паулины, вышедшей из семьи, известной не только в Нью-Йорке, но и на всем Северо-Восточном побережье, предложение подписать такого рода соглашение, как будто она какая-то поклонница, выходящая замуж за рок-звезду, было оскорблением. Этот инцидент подтвердил опасения, которые ее сестры высказывали с самого начала, когда она впервые заявила им, что собирается выйти замуж за Жюля Мендельсона, как только ее развод с Джонни Петуортом будет оформлен. Ее брак с Джонни Петуортом, о котором много писали в колонках светской хроники, был полным разочарованием почти с самого начала, и она не могла представить свою дальнейшую жизнь с человеком, амбиций которого хватало на то, чтобы быть лучшим игроком в сквош, триктрак или бридж в клубах на модных курортах.

– Нет, нет, Паулина, – говорили ей сестры то поодиночке, то вместе, – неважно, сколько денег у мистера Мендельсона. Он не подходит. Не подходит абсолютно.

Ее отец, перед которым она благоговела и который, со своей стороны, души в ней не чаял, в попытке отговорить дочь от предстоящего замужества сказал только одно: «Жюль очень хороший и, конечно, очень богатый, но он не может быть членом ни одного из клубов». Она знала, что это значит. Эту фразу она слышала всю свою жизнь как от знатных людей, каковыми являлись они, Макэдоу, так и от других. Для их стиля жизни клубы имели очень важное значение. Макэдоу – основатель династии – составил себе состояние на судоходстве, торговле, железных дорогах, земле, текстильной промышленности. Но за последнее столетие оно сошло почти на нет, так что нынешнее состояние Макэдоу было минимальным по теперешним стандартам, хотя это не сказалось на социальном статусе Макэдоу.

– Это меня ничуть не беспокоит, папочка, – сказала Паулина.

– Обеспокоит со временем, – ответил ее отец. Неодобрительное отношение семьи только подхлестнуло ее намерение выйти замуж за Жюля. Главное, она чувствовала, что Жюль будет идеальным отчимом для Киппи, которому тогда было только три года и который был «просто душкой», как о нем говорили все, но нуждался в мужском надзоре.

В тот вечер, после инцидента с Маркусом Штроммом, Паулина уехала из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк. Тогда в ее жизни был еще мужчина, которого она любила больше, чем Жюля Мендельсона, но у которого было меньше перспектив. К нему-то она и летела. Жюль, восхищенный ее независимостью и робеющий перед ее происхождением, последовал за ней и надел ей на палец кольцо с бриллиантом, который был намного больше, чем в том кольце, что он подарил ей неделей раньше.

– Я сдержу слово, – сказала Паулина, пораженная размером бриллианта. А про себя подумала, что он слишком велик и не уступает по величине бриллианту, владелицей которого была актриса Фей Конверс. Она знала, что сестры осмеют этот подарок Жюля, но была уверена, что, в конце-концов, они скажут: «О, Паулина, ты такая высокая, что вполне сможешь носить его».

– Этот бриллиант – «Де Ламбалль», – сказал Жюль с гордостью.

Так же горд он был накануне, когда в качестве свадебного подарка преподнес ей картину Ван Гога «Белые розы».

– Я сдержу слово, – повторила Паулина, слышавшая о «Де Ламбалль» раньше. Жюль рассказывал ей о происхождении бриллианта: он красовался на руке французской принцессы, потом дочери немецкого военного промышленника, побывал у богатой американской наследницы, затем в течение двадцати лет о нем ничего не было известно, пока он вновь не появился на аукционе в Женеве.

– Он очень красив, – сказала Паулина.

На следующей неделе состоялось бракосочетание Паулины и Жюля в Париже в присутствии одного Симса Лорда, который сменил Маркуса Штромма в качестве адвоката Жюля. Хотя Жюль никогда не оставлял свой финансовый бизнес больше, чем на несколько дней, тем не менее в свадебное путешествие они отправились в Марракеш, где остановились в гостинице «Мамуния». Однажды вечером они сидели на террасе своего номера, наблюдая заход солнца. Жюль тогда сказал:

– Я кое-что должен тебе рассказать.

– Что же?

– Когда я был молодым, то попал в один переплет. Только, пожалуйста, не спрашивай, в какой. Что случилось, то случилось. Не могу забыть.

– Тогда зачем говорить об этом, если ты не хочешь? – спросила Паулина.

– Пожалуйста, будь ко мне снисходительна, Паулина.

– На тебя завели досье в полиции?

– Нет. Одно из преимуществ сыновей богатых родителей, – сказал Жюль.

Он выглядел в ту минуту таким несчастным, что Паулина решила не докапываться до сути. Она чувствовала, что со временем он все ей расскажет.

– О, да, я знаю о таких случаях, – сказала она, чтобы подбодрить его. – У меня был дядя Гарри. Гарри Куртис. Муж сестры моей матери. Он был найден мертвым в убогой гостинице в Вестсайде, и ни одна из газет Нью-Йорка не написала, что он был в женской одежде. Папочка все устроил.

– Гарри Куртис? В женской одежде? Я многое слышал о Гарри Куртисе, но об этом никогда, – сказал Жюль.

– Бедняжка тетя Мод. Она так никогда больше и не оправилась.

Паулина засмеялась. Предмет этого разговора, если он и заслуживал того, больше никогда не затрагивался.

Жюль готов был жить там, где только пожелает Паулина. Это была ее идея поселиться в Лос-Анджелесе и купить старый особняк фон Штерна на вершине горы, чтобы, отремонтировав его, превратить в великолепное имение, известное как «Облака».

Объявленная стоимость дома составляла пять миллионов долларов, непомерно огромную по тем временам сумму, но Жюль Мендельсон никогда не жалел денег, когда хотел что-то получить, а он знал, что его жене очень хочется приобрести именно этот дом. Для окончательного решения он и Паулина приехали осмотреть дом, и после этого он протянул чек на полную сумму ошарашенному Гельмуту фон Штерну.

– Я вот что подумал, мистер Мендельсон, – сказал фон Штерн, жадными глазами разглядывая чек в своей руке.

– Что вы подумали, мистер фон Штерн? – спросил Жюль.

– Я передумал.

– Вы имеете в виду, что передумали продавать дом?

– На деле я решил изменить цену. Думаю, стоит поднять ее до пяти с половиной миллионов.

– Понимаю, – сказал Жюль. Он протянул руку, взял чек у фон Штерна и порвал его. – Ты готова, дорогая? – обратился он к Паулине. – До свидания, мистер фон Штерн Жюль взял Паулину под руку, и они направились к выходу, в заросший травой и заброшенный двор.

Фон Штерн в ужасе понял, какую совершил ошибку. Дом был выставлен на продажу еще три года назад и находился в таком ветхом состоянии, что требовал большого ремонта. Мендельсоны уже садились в машину, когда он их окликнул.

– Вернитесь, нам надо поговорить.

В его голосе слышалась нотка паники, поскольку он представил, как пять миллионов уплывают из его рук.

Жюль, за ним Паулина и фон Штерн вернулись в холл.

– Теперь я передумал, – сказал Жюль.

– О чем вы?

– О цене. Моя окончательная цена четыре с половиной. Хотите соглашайтесь, хотите нет, – сказал Жюль.

Паулина с восхищением наблюдала, как муж ведет сделку. В тот же день Мендельсоны оформили покупку имения фон Штерна и переименовали его в «Облака».

Клубы, которые имели столь большое значение для людей в Саутгемптоне, на Палм-Бич и Северо-Восточном побережье, а также в Ньюпорте, не играли такой роли в Лос-Анджелесе, и тот факт, что Жюль был неподходящей кандидатурой для вступления в клуб, воспринимался здесь проще. Роуз Кливеден и Симс Лорд попытались постоять за Жюля, но Фредди Галавант, который позже стал его другом, сказал комиссии по приему в члены клуба:

– Взгляните на это в таком аспекте. Если бы он не был так богат, то захотели бы вы, чтобы он был членом клуба?

Никто не ответил, и больше этот вопрос не поднимался.

В последующие годы Жюль и Паулина стали хорошо известны в мире богатства и власти, и все прежние опасения со стороны семьи Паулины были забыты. Сестры Паулины даже гордились своим зятем и по нескольку раз в году принимали Мендельсонов с большой помпой. Жюль был непременным участником всех экономических конференций при двух президентах и, по крайней мере, дважды – в Париже и Торонто – удостоился быть сфотографированным в президентском окружении во время беседы с самим главой государства.

– Спросите Жюля, – говорили обычно, когда дело касалось финансовых проблем. Когда Жюль говорил, Паулина все свое внимание обращала на него, причем не только на приёмах, когда ему задавали вопросы об экономике или выборной кампании, но даже дома, когда они оставались одни. Ее способность слушать с таким вниманием человека, которого она любила, считалась ее самой знаменательной чертой. Но ни одна душа не догадывалась, что, слушая мужа, она одновременно могла обдумывать план предстоящего приема. Их супружество считали идеальным. Так оно и было, по-своему.

Жюль не захотел ехать на ленч, устроенный Роуз в лос-анджелесском «Загородном клубе» после похорон Гектора. Если бы в печати сделали заявление, что клуб, этот бастион богачей со старой родословной, не принимает в свои члены людей из кино и представителей определенных религиозных и расовых групп, то наверняка последовало бы опровержение. В случае с Мендельсонами было заявлено, что «они слишком известны». Именно Роуз сообщила Паулине об этом, что немало удивило и Паулину, и Жюля. Но не только из-за того, что он считался нежелательным в клубе, Жюль отказался вступить в украшенный белыми колоннами портал клуба. Его бы встретили вполне любезно, как гостя Роуз Кливеден. Но он знал, что в клубе по всем углам будут перешептываться и возбужденно обсуждать таинственные обстоятельства смерти Гектора Парадизо, а он не желал, чтобы его донимали расспросами о смерти, которую, он знал это наверняка, официально объявят самоубийством. К решению отказаться присутствовать на ленче его подтолкнула Паулина, глубоко опечаленная смертью друга и опасающаяся, что ленч из поминок превратится в обычный прием, что характерно для Роуз.

Филипп Квиннелл, сопровождавший Камиллу, с удовольствием принял приглашение на скромный ленч в «Облаках» у Мендельсонов вместо того, чтобы идти на поминки, организованные Роуз в клубе, где полно людей, которых он не знал. К тому же, ему не хотелось выслушивать бесконечные домыслы о кончине всеми любимого Гектора, о чем он знал больше всех. Он был доволен, когда Жюль предложил ему совершить экскурсию по дому, чтобы осмотреть его коллекцию в ожидании, когда их пригласят к ленчу. Филипп с интересом наблюдал, как Жюль смотрит на каждую картину, будто видит ее впервые. Перед каждой картиной он останавливался, рассказывая об истории ее появления, о настрое художника в момент работы над картиной или о сюжете картины, не забывая упомянуть и о цене. В гостиной они остановились у портрета Мизии Серт, кисти Боннара, висевшего над диваном.

– Это один из немногих портретов старух, написанных Боннаром, – объяснил Жюль. – Один – у барона Тиссена в Лугано, другой – у одной из сестриц Энненберг в Палм-Бич, но мой – самый лучший. Посмотрите на ее выражение. Года три или четыре назад я заплатил за него восемьсот тысяч долларов, купив у «Бутбис» на аукционе Элии Рентала, когда он пошел с молотка. А на прошлой неделе мне за него предлагали четырнадцать миллионов. Паулина ненавидит, когда я говорю о деньгах в связи с искусством, но что поделаешь, когда цены растут со скоростью света. Конечно, я и не помышляю продавать ни этот портрет, ни какую-либо другую картину ради денег, если только ради улучшения коллекции, потому что я хочу сохранить целостность собрания.

Филипп кивнул в знак согласия.

– Этот разговор, конечно же, должен остаться между нами, – продолжал Жюль.

– Конечно, – ответил Филипп.

– Вы здесь – гость моей жены и пришли с Камиллой, давним другом нашей семьи, – сказал Жюль, как бы напоминая Филиппу обязанности гостя такого известного дома.

– Конечно, – повторил Филипп, зная наверняка, что Жюль в этот момент думает о книге, которую он написал о Резе Бабленкяне.

– Сколько вы зарабатываете? – спросил Жюль.

– Недостаточно, чтобы иметь серьезные виды на такую женщину, как Камилла, если именно это вас волнует, – ответил Филипп.

Жюль хмыкнул, поняв, что Филипп прочел его мысли. Ему понравился ответ Филиппа. С тех пор, как Паулина подсказала ему, что именно Филипп написал книгу, которая так разозлила Резу Балбенкяна, Жюль, к удивлению, проникся симпатией к нему, несмотря на то, что Реза был его друг, во всяком случае, друг по бизнесу.

Через стеклянные двери библиотеки они вышли на открытую террасу. Скульптура Родена, изображавшая обнаженную женщину, стояла на вершине каменной лестницы, которая вела с террасы на лужайку. На лужайке и дальше за деревьями был расположен сад скульптур Жюля Мендельсона.

– Боже мой, – сказал Филипп, любуясь видом. Жюль, довольный реакцией Филиппа, снова хмыкнул.

– Удивительно, но многие не обращают на это внимания, думают, что это обычные скульптуры. Вон там – мое последнее приобретение – Миро. Одна из тех немногих, что он сделал. Восхитительна, не правда ли? Правда, я не очень уверен, удачно ли выбрал для нее место. Я всегда несколько раз переставляю скульптуру, пока окончательно не решу, где ей стоять. Вот этот Роден был моим первым приобретением. Много лет назад она принадлежала моему деду, потом ее продали, а когда я увидел ее в каталоге аукциона, то выкупил ее. С этого и начался сад скульптур. Затем у меня появились работы Генри Мура. Если вам интересно, загляните за то апельсиновое дерево и полюбуйтесь Майолем. Моя любимая вещь.

Филипп обошел скульптуру полной и чувственной женщины и удивился, что Жюль попросил полюбоваться ее прелестями. Поблизости послышался лай собак.

– Какой жуткий звук, – сказал Филипп.

– Сторожевые собаки. Не беспокойтесь. Они в конурах. Их выпускают только на ночь охранять территорию, – сказал Жюль.

– Они так лают, будто готовы разорвать кого-нибудь, – сказал Филипп.

– Они это могут, если вы им незнакомы, – сказал Жюль со знанием дела.

На террасе появилась Паулина. Она сняла шляпу, в которой была в церкви.

– Жюль, я займу Филиппа, потому что Камилла хочет до ленча поговорить с тобой о завещании Гектора. Она в библиотеке.

– Это значит, что Паулина хочет показать вам свой сад, – сказал Жюль, улыбаясь. Он поднялся по ступенькам на террасу и нежно обнял Паулину за талию. – Как тебе понравилась надгробная речь Фредди? – спросил он.

– Большая часть, – ответила Паулина, – но я могла бы обойтись без ангелов, поющих о вечном покое. Я не поверила этому ни на минуту.

Жюль и Филипп рассмеялись.

– Не почешешь ли ты мне спину, дорогая. Вот здесь, – сказал Жюль, протянув руку через плечо и показывая точку на спине.

Паулина повернула его к себе спиной и начала потирать ему спину.

– Здесь? – спросила она.

– Нет, выше, немного левее. Вот здесь. Три сильнее.

– Кто та девушка, с которой ты разговаривал на похоронах, Жюль? – спросила Паулина, продолжая гладить ему спину.

– Какая девушка? – спросил Жюль.

Филипп, наблюдавший эту семейную сцену, чуть было не сказал: «Фло, Фло М.», но решил послушать дальше.

– Ты разговаривал с ней, когда искал шофера, – подсказала Паулина.

– Не понимаю, какая именно? Я разговаривал со многими на похоронах, – ответил Жюль.

– Довольно красивая. Рыжие волосы. Довольно живая, как мне кажется, – сказала Паулина. – Меня интересует, кто она.

Она произнесла слово «живая» с тем выражением, в котором только чуткое ухо уловило бы синоним «обычная».

– А, эта. Она сказала, что была подругой Гектора, – сказал Жюль. Ответ был настолько неопределенным, словно та, о ком он говорил, не заслуживает внимания, чтобы ее обсуждать.

– На ней был очень приличный костюм от «Шанель». Я чуть не купила его для себя, – сказала Паулина. Она абсолютно не подозревала, что девушка, о которой она спрашивала, была любовницей мужа.

Ни Жюль, ни Филипп не ответили, не посмотрели друг на друга. Жюль не знал, что Филипп знаком с Фло, но Филипп, по натуре наблюдательный, начал догадываться, что Жюль имеет какое-то отношение к дорогому красному «мерседесу», в котором ездит Фло.

– Не помню ее имени, – пожал плечами Жюль и вошел в дом, направляясь к Камилле.

– Меня трогает отношение Жюля к Гектору, – сказала Паулина, обращаясь к Филиппу.

– От чего? – спросил Филипп.

– Поначалу Жюль терпеть не мог Гектора. Жюлю никогда не нравились мужчины, которые, как он считает, только и знают, что говорить о нарядах и вечеринках, обсуждать, кто с кем сидел за обедом и все такое, и он абсолютно не выносит мужчин, которые не работают, а, с точки зрения Жюля, бедный Гектор обладал всеми этими недостатками. Но Гектор был для меня очень хорошим другом, когда мы только поселились здесь. Таким женщинам, как я, нужен в жизни человек, вроде Гектора, который бы постоянно твердил нам, что мы все еще красивы, что на приеме выглядели очень хорошо, то есть говорил нам то, что зачастую наши мужья забывают говорить из-за занятости.

Филипп посмотрел на Паулину. Ее лицо на минуту стало печальным. Заметив его взгляд, она улыбнулась и продолжала:

– Со временем Жюль, хотя он никогда не признавался в этом, полюбил Гектора. Дело в том, что Жюлю нравится слушать сплетни о других; он только говорит, что это не так. Прошлым летом в Греции во время путешествия на яхте Гектор оказался для нас Божьим подарком: он был все время веселый, смешил нас до коликов.

Разговаривая, Паулина и Филипп пересекли лужайку и подошли к оранжерее с решетчатыми стенами и шпалерами. За оранжереей был сад, весь в цвету.

– Здесь очень красиво, Паулина, – сказал Филипп.

– Я всегда говорю, что за дом без сада. Я не люблю хвастаться, но моим садом и теплицей не могу не гордиться. Посмотрите на эти бордюры из многолетних растений. Розы, пионы, дельфиниумы, маки, астры. Божественно, не так ли?

Филипп кивнул, соглашаясь.

– Посмотрим оранжерею и вернемся в дом, – сказала Паулина. – Повариха сказала, что если мы не сядем за стол ровно в час, суфле осядет. Она всегда предсказывает что-то ужасное.

Они вошли в оранжерею. Орхидеи росли повсюду. Старик в джинсах и свитере подошел и кивнул, приветствуя Паулину.

– Привет, миссис Мендельсон, – сказал он.

– Это – Джервис, мое сокровищ. Говорят, что я большой специалист по орхидеям, но это неправда. Все делает Джервис, а похвалы достаются мне. Это Филипп Квиннелл, Джервис.

Мужчины пожали друг другу руки.

– Вот уж это совсем неправда, миссис Мендельсон, – сказал Джервис, улыбаясь Паулине. Потом повернулся к Филиппу. – Миссис Мендельсон знает об орхидеях больше, чем кто-либо.

– Джервис и я выводим новый сорт желтых фаленопсий, который, как мы надеемся, потрясет знатоков орхидей, – сказала Паулина.

Филипп кивнул, но его интересовали люди, а не орхидеи.

– Видишь, Джервис, – сказала, смеясь, Паулина, – мистера Квиннелла совсем не интересуют наши ботанические эксперименты.

Возвращаясь по лужайке к дому, Паулина обернулась и увидела, что Филипп улыбается.

– Чему вы улыбаетесь? – спросила она.

– Думаю, что в нашей стране менее одного процента людей живут так, как вы с Жюлем, Паулина, и я рад, что мне довелось посмотреть на это, – сказал Филипп.

– Это действительно так? – спросила она. – Меньше одного процента?

– Конечно, это правда.

– Я никогда не думала об этом.

– За столом будем только мы, – сказала Паулина, когда они вошли в зимний сад, где был накрыт стол для ленча. Зимний сад представлял собой полукруглую комнату, со всех сторон окруженную большими окнами. – Вы сядете рядом со мной. Камилла здесь. А Жюль там.

Они сели вокруг стола со стеклянной крышкой на плетенные из бамбука стулья. Из окон была видна лужайка. Какое-то время Паулина и Камилла обсуждали службу в церкви: надгробную речь, музыку, цветы и присутствовавших людей. Дадли, дворецкий, разливал вино, но Филипп прикрыл свой бокал рукой. Блонделл, служанка, подала вареную семгу и суфле из сыра.

– Меня удивляет, что газеты не попытались поднять шум вокруг этого дела, – сказал Филипп. Никто ему не ответил, и он продолжал: – А ведь налицо все данные для материала на первую полосу. – Снова никакого ответа. – Как вы думаете, мистер Мендельсон, кто убил Гектора? – спросил Филипп.

За столом воцарилось молчание:

– Гектора никто не убивал, – ответил Жюль спокойно. – Гектор сам убил себя.

– О, но я не верю этому, – сказал Филипп без тени сомнения.

Жюль был человеком, не привыкшим, что его утверждения вызывают протест, тем более подвергаются сомнению.

– Факты неоспоримы, – сказал он. Мускулы на его шее напряглись, но голос звучал сдержанно. – Не может быть никаких сомнений. Я все проверил с детективом Макдэниелсом, который занимался убийством отца Мэдж Уайт в гараже ее дома в Бель-эйр два года назад. Ты помнишь, Паулина?

Паулина молча кивнула.

– Неоспоримы, – повторил Жюль. – Именно это слово произнес детектив Макдэниелс. – Он сделал ударение на слове «детектив», как бы подтверждая сказанное им. – Самоубийство, и с этим согласился следователь, японец, забыл его фамилию. Я был там и слышал.

– Но вы, конечно, не верите этому, не так ли, мистер Мендельсон? – спросил Филипп.

Жюль посмотрел на него, но не ответил. Этот взгляд Филипп запомнил надолго.

– Я имею в виду, – продолжал Филипп настойчиво, – мы достаточно насмотрелись фильмов, чтобы понимать, что один выстрел в рот или в висок – прием эффективнее, чем пять выстрелов в торс, если еще учесть тот факт, что выстрелить в себя пять раз практически невозможно.

Молчание продолжалось. Затем Жюль с покрасневшим лицом бросил свою салфетку на стол и с такой силой отодвинул свой бамбуковый стул, что послышался скрежет по мраморному полу. Не говоря ни слова, он поднялся и направился в сторону холла, который отделял зимний сад от основного дома. Проходя мимо скульптуры четырнадцатилетней балерины Дега – нога в пятой позиции, руки, изящно скрещенные за спиной, на волосах настоящая розовая шелковая ленточка, – он своей массивной фигурой задел ее. Фигурка упала с мраморного пьедестала, на котором простояла в зимнем саду Мендельсонов четырнадцать лет.

– Жюль, Дега! – воскликнула Паулина, вставая.

Проворно повернувшись, что было удивительно для человека его комплекции, Жюль вытянул руки и схватил головку балерины в тот момент, когда она уже почти коснулась мраморного пола.

– О, Жюль, изумительно! – сказала Паулина. – С ней все в порядке?

Он обхватил статуэтку руками, как ребенка, которого спас из аварии или от пожара, и уставился на нее. Когда они бывали дома одни, то Жюль и Паулина называли маленькую танцовщицу Клотильдой. Когда он наконец заговорил, голос его звучал спокойно:

– Знаешь, Паулина, ты была права, когда просила меня заказать для нее витрину, а я думал, что это ее испортит.

– Она разбилась? – спросила Паулина.

– Треснула, – сказал он.

– О, Жюль, как неприятно, – сказала она, обеспокоенная не столько ущербом, нанесенным сокровищу, сколько волнением мужа.

– Что ж, мы будем любить ее еще больше, – сказал он нежным голосом, в котором звучали отцовские интонации.

– Боюсь, это моя вина, – сказал Филипп. – Я представить себе не мог, что так рассержу вас, сэр.

Жюль посмотрел на Филиппа и вышел из комнаты, не ответив и унося с собой скульптуру.

Филипп взглянул на Камиллу, ища поддержки. Она была с ним на Хамминг-Берд Уэй. Она видела тело дяди, кровь на стенах, следы пуль на зеркале и потолке.

Камилла, молчавшая до сих пор, опустила глаза.

– Конечно, Филипп, если бы что-то было не так, то следователь и детектив не пришли бы к такому заключению, – сказала она.

– Я не понимаю этих людей, – сказал Филипп, как бы отделяя себя от других. В его голосе слышалось волнение. – Человека убили, убийство покрывают, а вы принимаете это как должное или участвуете в этом.

– Ты должен понять, Филипп, – сказала Камилла. – Жюль считает, что так будет лучше.

– Лучше для кого? – настаивал Филипп.

– Вы должны верно понять моего мужа, Филипп, – сказала Паулина. – В том, что он сказал, нет никакого злого умысла. Он просто пытается защитить репутацию знатной семьи. Вы же сами слышали, как он сказал, что следователь назвал это самоубийством.

Филипп покачал головой.

– Здесь что-то не так, – сказал он и отодвинул свой стул. Было ясно, что он должен уйти, но ему надо было еще многое сказать. – Позвольте мне на минуту согласиться с теорией, что смерть Гектора – это самоубийство, во что я все-таки не верю. Я был там. Я видел тело. Я видел, сколько было сделано выстрелов. Пять. Самоубийство известного человека из знатной семьи, который стрелял в себя пять раз, – это само по себе событие, хотя такого случая еще никогда не описывали. Но я чувствую, что за этим что-то скрывается.

– Я действительно не могу понять, почему это должно вас так беспокоить? – сказала спокойно Паулина, водя концом ложки по салфетке на столе. Разговор ей был неприятен, потому что она знала, что Филипп прав, но ей не хотелось подвергать сомнению позицию мужа.

– Я скажу вам, почему, – ответил Филипп. – Я не верю, что люди, обладающие властью, имеют право решать, что публика должна знать, а что – нет.

– Иногда это необходимо, – сказала Паулина.

– Не думаю.

– Если все выйдет наружу, то может причинить много горя.

– А если об этом не станет известно, то это значит, что я окажусь вашим соучастником в тактике укрывательства, а я не могу допустить этого.

Филипп поднялся, сознавая, что как гость он перешел все границы, и ему остается только с достоинством уйти.

– Конечно, я должен уйти и я очень сожалею, о том, что доставил вам, Паулина, столько беспокойства, но прежде я хочу сказать, что мне трудно согласиться с тем, что вы поощряете эту фальшивую версию, по одной причине: это значит, что убийце дают возможность гулять на свободе. Запомните это. Я считаю это бессовестным. До свидания.

Он кивнул на прощанье Паулине и Камилле и вышел из комнаты. Пройдя из зимнего сада в холл, он растерялся, не зная, повернуть ему направо или налево, чтобы найти выход из этого огромного дома. Дворецкий Дадли появился в холле и, предвидя его вопрос, сказал: «Сюда, сэр». Он провел его налево через библиотеку, затем направо через гостиную, потом налево в прихожую. Здесь, на одном из столиков, Филипп заметил лежащую кверху лицом статуэтку балерины Дега. Она выглядела несчастной, будто сознавая, что уже никогда не будет желанным экспонатом для музеев. Проходя мимо, Филипп не остановился, чтобы осмотреть трещину.

Дворецкий открыл дверь, Филипп кивнул на прощанье и вышел. Дадли, который всегда принимал сторону своих хозяев в отношении к гостю, в ответ не поклонился. Машина Филиппа стояла там же, где он ее оставил, но он заметил, что темно-голубой «бентли» Жюля исчез. Включив зажигание, он развернул машину, раздумывая при этом, зачем он так повел себя в доме в общем-то малознакомых ему людей. Направив машину к выходу со двора, он услышал, что кто-то зовет его.

Это была Камилла, которая бежала к его машине.

– Я поеду с тобой! – крикнула она.

Филипп лежал в постели Камиллы голый, заложив руки за голову и уставившись в потолок.

Камилла, лежа рядом с ним, легко поглаживала рукой его грудь, затем наклонилась и поцеловала сосок.

– Я делаю это с таким невероятным наслаждением, – сказала она.

– Могу только приветствовать, – сказал он. Некоторое время он смотрел, как она целовала его грудь, затем стал гладить ее по голове. Когда она взглянула на него, он улыбнулся, притянул ее к себе и поцеловал в губы.

Позже, после того, как они занимались любовью, они долго лежали обнявшись.

– Как ты мог уйти от Паулины сегодня и оставить меня там? – спросила Камилла.

– Потому, что я говорил то, что думаю, – ответил Филипп.

– Да, я знаю. Но у тебя появился враг. Ты должен помнить об этом.

– Знаю. Жюль.

– Опасный враг.

– Знаю. Представь, за один год нажил таких врагов! Реза Балбенкян и Жюль Мендельсон.

– С тобой может что-нибудь произойти.

– Не думаю.

Когда Филипп уходил, Камилла пошла проводить его до машины.

– Прекрасная ночь, – сказал Филипп. Камилла поцеловала его на прощание.

– Ты нравишься Паулине, я знаю, а Жюль боготворит ее, – сказала Камилла, как бы обдумывая эту проблему.

– Да, он преклоняется перед ней, – согласился Филипп, – но мне кажется, что Паулина предпочла бы любовь, а не поклонение.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Подумай.

Магнитофонная запись рассказа Фло. Кассета N 7.

«Видишь ли, Жюль был богатый и известный человек, и мне очень льстило, что он столько времени уделяет мне. Это не значит, что богатенький парень больше времени проводил со мной в постели, если бы дело было только в этом, то долго я бы его не вынесла. Нет, верь мне, это совсем другое. Он учил меня. Он хотел, чтобы я стала лучше. Однажды он сказал мне: «Не говори сюдент, говори студент». Поначалу я думала, что он насмехается надо мной, но потом поняла, что он хочет, чтобы я правильно говорила, приобрела хорошие манеры.

Приходилось ли тебе наблюдать, как парень в годах и молодая девушка сидят в ресторане? Они с трудом поддерживают разговор, потому что им нечего друг другу сказать, коль скоро они находятся в обстановке не своего любовного гнездышка. Так вот, Жюль не хотел, чтобы такое происходило с нами. Поэтому-то он и учил меня разным вещам. Признаюсь тебе, что я хотела всему этому научиться.»