В преддверии 1981 года Марлена получила на руки свидетельство о разводе. Она встретилась с Бернхардом и Ульрикой в кафе, чтобы передать им ценные бумаги и чек на набежавшие проценты. Когда Бернхард протянул руку за документами, Марлена физически ощутила исходящее от него нетерпение. Он до последней минуты не верил, что она сдержит обещание.
— Теперь ты довольна? — спросила Ульрика Штритмайстер.
Марлена улыбнулась.
Бернхард облегченно выпрямился. Он был одет в темный костюм и серо-серебристый галстук, которых Марлена не помнила. Может, это ему мать подарила? Или подружка? Если подружка действительно существует, она наверняка уже прошла строгий тест на профпригодность. По всем параметрам, как автомобильная модель среднего класса: выносливость, дизайн, экономичность. Причем последнее качество имело решающее значение. Бернхард не поленился и подсчитал, что за шесть лет брака Марлена обошлась ему в сто тысяч марок. Правда, он позабыл вычесть из этой суммы зарплату домработницы и стоимость любовных услуг, хотя Марлена полагала, что ни в первом, ни во втором амплуа не давала повода к преувеличенным похвалам.
— И еще одно. — Его глаза жадно рыскали по ее лицу, особенно задерживаясь на губах. Марлена знала: он ищет доказательств распутства и сексуальной неразборчивости, видимо, считая, что они уже оставили неизгладимые следы на ее чертах. Почему он, считая все годы супружества жену абсолютно фригидной, вдруг поверил, что теперь она еженощно меняет партнеров, осталось для Марлены тайной. Может, хваленая мужская логика привела его к заключению, что причина распада их брака во внезапном превращении фригидной супруги в сексуально озабоченную нимфоманку?
Она с вызовом посмотрела на него. Он уклонился от ее взгляда и, смешавшись, уставился на свои руки.
— Я буду следить за тобой, Марлена. И не думай, будто я допущу, чтобы твой… образ жизни сказывался на Андреа.
Бернхард замолчал и снова уставился на ее рот.
— Какой образ жизни?
Интересно, что происходило в его голове? Какие извращенные картины рисовались в его мозгу? Как он представлял себе ее существование? Какую-нибудь богемную квартиру, в которой нет ничего, кроме подушек пошлого, ядовито-апельсинового цвета и матраса в пятнах спермы? Марлена хмыкнула. Смешон был не только Бернхард, но и Ульрика, сидевшая рядом с каменно-неприступным видом, как на Страшном суде, и при этом тщетно пытавшаяся скрыть за показным презрением страстное любопытство в глазах.
Она сказала Бернхарду, что он может убираться к черту со своей ханжеской моралью. Да, конечно, то, о чем он думает, чистая правда. Зато теперь она знает, что он был не только деспотичным супругом, но и бездарным любовником.
Ошеломленный взгляд Ульрики вознаградил ее за многое. Марлена поднялась и весело пожелала бывшим родственникам счастливого Нового года. И посоветовала им отныне не совать свой нос в чужие дела. А если, не дай Бог, Марлена заметит, что кто-то настраивает Андреа против нее, она в тот же день обратится в попечительский суд, чтобы ограничить права Бернхарда на общение с ребенком.
— Можете оплатить мой кофе — в счет сохраненных мною процентов, — сказала она, кинув взгляд на чек, все еще лежавший рядом с чашкой Бернхарда. — И будьте счастливы со своим… фамильным достоянием. — Марлена увидела, как судорожно метнулись руки Бернхарда к чеку, как будто он опасался, что она сможет вновь завладеть им.
После обеда Марлена вместе с Андреа готовила новогоднюю вечеринку. В первый раз она собиралась пригласить гостей в свою квартиру и радовалась предстоящему вечеру как ребенок. Она крутила старые битловские пластинки и рассказывала Андреа, что маленькой девочкой всегда отмечала этот праздник вместе с бабушкой.
— А где был твой дедушка?
— Он ходил в пивную.
— Когда я вырасту, буду все делать вместе со своим мужем, — заявила Андреа.
Марлена на секунду остановилась, забыв о посуде. Слова Андреа тронули ее. Как много ожиданий, как много надежд сопровождают нас в начале нашей жизни! Действительно ли только в начале?
— А ты будешь жить с нами, — продолжала Андреа. — И у нас будет весело и хорошо.
— Ты можешь со временем изменить свое мнение на этот счет. — Марлена, смеясь, притянула дочку к себе.
Марлена прижалась лицом к дочкиной щечке. Какая нежная у нее кожица, какая душистая! Если б она могла защитить свою девочку от всех бед и напастей! Если б могла никогда не выпускать из своих объятий! Как сохранить навсегда этот день, когда они сидят рядышком дома, в тепле и безопасности, без ссор и раздоров, наконец свободные и счастливые!
Она пригласила Иоганну, Морица и двух приятельниц с работы, которые должны прийти с мужьями или дружками. Кроме того, она позвала одного молодого человека, с которым познакомилась в вечерней школе. Его звали Артур. Это был высокий, сильный юноша с глазами темными, как вишня. Они придавали его облику что-то восточное, так же, как быстрая, мгновенная улыбка, время от времени вспыхивающая на его лице. Он понравился ей, потому что был не нахальный, и эта застенчивость и мускулы, выпирающие из-под рубашки, занимали ее воображение. Он рассказывал, что его не устраивает нынешняя должность на службе, и поэтому он еще ходит вечерами в школу. Марлену привлекали честолюбивые мужчины.
— У тебя с этим тихим Артуром что-то серьезное? — спросила Иоганна.
— Я просто присматриваюсь к мужчинам. Не могут же все они быть самодурами или самцами.
Иоганна украдкой разглядывала Артура.
— У него такой испуганный вид, как будто он ждет, что его вот-вот растерзают.
— Поживем — увидим, — засмеялась Марлена.
Иоганна отпивала шампанское маленькими глотками. Вид у нее был серьезный и сосредоточенный.
Марлена спросила:
— Ты грустишь, потому что Стефан не мог прийти?
Иоганна возразила, что она с самого начала знала, на что шла, и ее это ни в коей мере не огорчает. Потом вдруг отставила бокал в сторону и раздраженно воскликнула:
— Дерьмо! Все, что я говорю, — одно вранье. Я иногда чувствую себя такой одинокой и брошенной, что в пору завыть. Он сидит дома с женой и детьми, и я никогда не знаю, что он на самом деле думает и делает. Играет с младшей дочерью? Делает уроки со старшим сыном? Или спит со своей женой? И если да, то как часто? Говорит ли он ей то же самое, что и мне? Скучает ли он по мне? Я ничего не знаю. И не имею права спросить. Это запретная тема. Он никогда не спрашивает, что я делаю в выходные, а я не задаю вопросов о его семейной жизни. — Она неуверенно улыбнулась. Марлена наполнила ее бокал:
— Для него ваши отношения, безусловно, удобны.
— Еще пару лет назад я бы тоже сказала, что у нас все идеально. А сегодня я вижу одни недостатки. Я бессмысленно транжирю свою жизнь. Упускаю шансы найти себе свободного мужчину. Упускаю профессиональные возможности. Я вообще ничего не вижу, кроме его чертовой приемной.
— Но ты ведь можешь изменить это.
Иоганна вздохнула:
— Я люблю его, понимаешь? По сравнению с ним все остальные просто зомби — бескровные, выхолощенные.
Марлену поразило, что Иоганна вдруг заговорила о любви. Деловая, практичная, суховатая Иоганна.
Марлена попробовала укрыться за шуткой:
— Боюсь, тут я не специалист. Любовь представляется мне чем-то вроде летающей тарелки. На самом деле ее никто не видел. Но все взахлеб говорят о ней.
— А что с твоим Давидом Эриксоном? Только не допускай, чтобы с тобой случилось то же, что и со мной. Я ведь тоже познакомилась со Стефаном на работе. Мужчины у власти… На некоторых женщин это действует неотразимо.
Марлене не хотелось говорить о Давиде. Она злилась на себя за то, что оказалась подвержена такому безнадежному увлечению. Тайно желать мужчину, который помолвлен с дочерью ее работодателя! Который едва ли пару раз перемолвился с ней словом, который улыбался ей, но никогда и ничем не показывал, что это более чем простая вежливость. Который так откровенно влюблен в Каролу Винтерборн, что злые языки даже поговаривают: он пляшет под ее дудку.
И все же именно он был предметом по-детски несбыточных мечтаний Марлены. Он такой стройный, у него такой задумчивый взгляд! Такие блестящие светлые волосы, как у викингов на картинах, которые когда-то собирал ее брат. Он такой образованный. У него есть шарм, стиль, изысканные манеры. И рассыльному он улыбается так же весело и приветливо, как владельцу издательства. Он такой… Да он просто Давид Эриксон. А ей… ей так нужно в самом дальнем уголке собственного Я воздвигнуть розовый алтарь, к которому она могла бы припадать, сбежав от мерзостей жизни.
Однако она горделиво усмехнулась:
— Ты думаешь, я развелась для того, чтобы тут же снова отправиться на поиски мужчины?
— Итак, ты теперь только деловая женщина?
— Что-то вроде этого.
— А как насчет физиологических потребностей?
— Когда мне будет нужно, заведу себе любовника, который не доставит мне хлопот.
Они поглядели друг на друга и одновременно прыснули. Когда Мориц спросил их, чему они так глупо смеются, Иоганна ответила, что их смех полностью соответствует их состоянию духа.
Артур стал очередным разочарованием. Его робость на поверку оказалась флегматичностью, жертвой которой пали даже его замечательные мускулы. Зачем заботиться о женщине, обладающей такой сильной волей и энергией, как Марлена? Он был своего рода пашой, который, лежа на шелковых подушках, грезит о гареме, но никогда не поднимется с места, чтобы обзавестись им. Даже занимаясь любовью, он предоставлял Марлене право раздевать его и предпочитал лежать на спине, чтобы не так интенсивно трудиться. Окончательно уронило его в глазах Марлены совсем другое — Артур вскоре бросил занятия. Он считал, что не вынесет двойной нагрузки. У него была ферма в Нижней Баварии, там хозяйством заправляла сестра Артура, и туда он собирался вернуться, если бы нашел добровольную рабочую лошадку — то бишь жену.
— Андреа там было бы хорошо, — с надеждой говорил он. — Много свежего воздуха, парное молоко.
Марлена рассмеялась и ответила, что едва ли стоит выходить замуж за мужчину только для того, чтобы дочь могла ежедневно пить парное молоко и дышать свежим воздухом.
К ее разочарованию, обязанности секретарши приемной не были расширены. Какое-то время Марлена надеялась, что ее предложения будут рассмотрены и взяты на вооружение. Тогда она получила бы возможность профессионального роста. Но доктор Бенда, с которым она как-то поговорила об этом, решительно отвел ее предложения. Марлена поняла, сколько удовольствия доставило ему разрушение ее планов. Всем в издательстве было известно, что Бенда терпеть не мог женщин на руководящих должностях, даже если эти должности были весьма скромными. Но даже в такой ситуации она откровенно дала ему понять: если ей не дадут шанса двигаться по служебной лестнице, она будет искать другие пути.
Однажды в обед, по пути в столовую, Марлена прочитала на доске объявлений о том, что в управлении требуется работник, ответственный за работу с письмами клиентов. Она остановилась и прочитала текст повнимательней:
«Ответы на письма клиентов, переговоры с выездными сотрудниками в случае возникающих затруднений. Поиски решения разнообразных рабочих проблем, координация деятельности соответствующих подразделений».
Это звучало многообещающе. Марлена решила сразу после обеда позвонить доктору Бенде и попроситься к нему на прием. Она повернулась, чтобы идти дальше, и нос к носу столкнулась с Давидом Эриксоном. Наверное, он уже некоторое время наблюдал за ней, на его губах играла понимающая улыбка.
— Я уже давно спрашиваю себя, как много вам понадобится времени, чтобы освоиться в нашем доме.
Марлена мгновенно соображала. Давид Эриксон был начальником рекламного отдела и по роду своей деятельности редко сталкивался с производственным отделом и тем более с управлением. Но он был значительным лицом в фирме и мог быть очень полезен. Она улыбнулась ему и беспомощно пожала плечами.
— Это очень интересная должность. Но у меня большие сомнения на этот счет…
— Почему?
Она испытующе посмотрела на него, будто раздумывая, стоит ли ему доверить.
— Доктор Бенда не переносит честолюбивых женщин. Я думаю, что на этой должности он предпочтет видеть мужчину.
Давид рассмеялся. И сообщил, что придерживается противоположного мнения. Ему известно из надежных источников… Он запнулся на мгновение, и Марлена поняла, что этот источник зовут Каролой Винтерборн. Одним словом, он знает, что эту должность предполагается передать женщине. Хотя бы потому, что она сможет сама печатать на машинке всю корреспонденцию, а мужчина будет передавать все это машинистке.
— Если бы я получила это место, то непременно настояла бы на оборудовании отдела электронными текстовыми системами. — Эта идея только что пришла ей в голову. Она уже давно интересовалась проблемой обработки данных и искренне переживала, что фирма Винтерборна так отстала в этом вопросе.
Давид внимательно слушал ее.
— Вы достаточно компетентны в этом вопросе?
— Еще нет, но скоро буду. Летом, после того как окончу коммерческую школу, поступлю на курсы по электронной обработке данных, — ответила она. Это решение пришло к ней только что.
Давид был удивлен:
— Вы по вечерам ходите в школу?
Она кивнула, с радостью заметив, что пробудила в нем интерес.
Он посмотрел на часы:
— Вы не согласились бы со мной пообедать? Я, откровенно говоря, тоже полагаю, что следовало бы модернизировать многие подразделения в издательстве. Кроме того, мне будет любопытно поговорить с женщиной, которая целый день проводит на работе, по вечерам ходит в школу…
— И воспитывает ребенка, — подхватила Марлена, улыбаясь.
— Как же вы все успеваете?
— Просто я умею все правильно организовать.
— Да, конечно, особенно если рядом понимающий супруг…
— У меня нет супруга.
— О-о… Тогда, конечно, ваша нагрузка намного больше.
Давид бросил на нее быстрый взгляд, но сделал это незаметно. Остаток пути они шли молча, но Марлена отчетливо поняла, что по воле случая ее жизнь снова подходит к неожиданному повороту.
Она получила это место. Ее зарплата выросла на триста марок. Бюро находилось на втором этаже, и она делила кабинет с замужней сотрудницей, приходившей только на полдня, чтобы помочь с письмами. Ее звали Габи Шиллер, ей было тридцать лет, и она мечтала забеременеть.
В первый день на новом месте Марлена приготовила закуску, позаботилась о шампанском и апельсиновом соке и пригласила в свое бюро сотрудников на маленький фуршет. Она была твердо настроена поднять престиж своей должности и многое перестроить и этим маленьким приемом хотела дать понять, что собирается кое-что изменить. Марлена пригласила Давида Эриксона и Георга Винтерборна. Оба пришли, что безмерно удивило доктора Бенду, поскольку он знал, что Георг Винтерборн обычно отказывается от приглашений такого рода.
— Я вспоминаю о нашем первом разговоре, — сказал господин Винтерборн Марлене и добавил еще кое-что, оставшееся непонятным для остальных присутствующих. — Ну как, вид со второго этажа нравится вам больше?
— Конечно. Но все же самый лучший вид открывается с пятого. — Марлена подала ему бокал шампанского. Он усмехнулся и отошел к Давиду, однако Марлена видела, что он продолжает наблюдать за ней. Она оставалась спокойной и предупредительной, заботилась, чтобы у гостей были полные бокалы, раздавала бутерброды и прислушивалась к разговору, который вели Винтерборн и Давид. Речь шла о новой рекламной стратегии, о проблемах финансирования — и о Кароле.
— Она зайдет за нами сюда, — сказал Георг Винтерборн, и Марлена со сжавшимся от огорчения сердцем отметила, как сразу просветлело лицо Давида. Ее радость по поводу удавшегося приема испарилась. Карола незримо присутствует здесь, хотя ее и нет!
И в этот момент Карола вошла в комнату. Все головы повернулись к ней. Она ослепительно улыбнулась и подняла руку в знак приветствия.
Карола была выше Марлены. Прекрасно сложенная, со светлыми волосами и красивым, идеально правильным лицом. Ее красота была настолько безукоризненной, что казалось, девушка сошла с обложки модного журнала, улыбаясь жемчужно-белыми зубами. Ее поступь, движения, изысканная речь — все говорило о том, что ей не может доставаться в жизни ничего, кроме любви, одобрения и поощрения.
Неожиданно для себя Марлена оказалась в тени удачливой соперницы. Теперь она понимала, почему Давид Эриксон воспринимал любую другую женщину как существо среднего рода. Рядом с Каролой все остальные женщины теряли привлекательность. Они были представлены друг другу. Пожатие Каролы оказалось крепким. «Жаль, — подумала Марлена. — Было бы лучше, если б у этого небесного создания оказался хоть один изъян. Например, вялое рукопожатие, которое выдавало бы неустойчивость психики или нерешительность». Буквально на один миг заглянув в глаза друг другу, обе сразу оценили шансы и силу друг друга. Это было особенно странно, поскольку до сих пор они ни разу не сталкивались. Карола Винтерборн только что закончила учебу за границей и должна была приступить к работе в производственном отделе, чтобы потом окончательно перейти в администрацию и войти в совет директоров.
Марлена предложила ей бокал шампанского, но Карола с сожалением покачала головой:
— Простите, но… У нас с доктором Эриксоном скоро важные переговоры. — Она взяла Давида под руку, и настроение Марлены вновь упало до нуля.
Когда Давид и Георг Винтерборн подошли к ней попрощаться, Марлена особенно сердечно улыбнулась владельцу фирмы:
— Я так рада, что вы нашли время зайти.
— А я рад, что вы у нас работаете. Знаешь… — Он повернулся к дочери. — Мы еще услышим о фрау Штритмайстер.
— Шуберт, — поправила Марлена. — После развода я снова взяла девичью фамилию.
Карола кивнула, не понимая, почему ее отец поднимает столько шума вокруг такого пустого места, как эта Марлена Штритмайстер… Шуберт… или как там ее. Их взгляды снова скрестились. У Марлены вдруг появилось предчувствие, что эту женщину нельзя недооценивать и что с ней справиться будет куда труднее, чем с ее отцом.
В тот вечер заболела Андреа. Она горела в жару и жаловалась на боль в горле.
Марлена позвонила Морицу, чтобы предупредить его, что сегодня пропустит занятия в школе и побудет с дочерью. Потом она позвонила матери и попросила ее побыть завтра с девочкой. В трубке был слышен разгневанный голос отца, который до сих пор не простил ей развод. Но, когда речь шла о любимой внучке, Тилли становилась непривычно решительной и твердой.
— Конечно, я приду, Ленни, можешь на меня рассчитывать.
Марлена вздохнула с облегчением. До сих пор ей удавалось внушать Андреа чувство, что они связаны крепчайшей нитью и что, несмотря на все профессиональные планы, дочь остается самым главным в ее жизни.
Андреа исполнилось восемь лет. Она с удовольствием посещала группу продленного дня и училась отлично. Андреа очень гордилась матерью, которая так же, как и она сама, ходила в школу и корпела над уроками. Всю домашнюю работу Марлена откладывала на те выходные, когда Андреа бывала у отца, или на поздний вечер, когда девочка уже спала. Конечно, это была суровая жизнь, и иногда на следующее утро Марлена чувствовала себя совершенно выжатой. Но тогда она говорила себе, что все ее трудности временные, а усталость будет сторицей вознаграждена. Летом она сдаст выпускные экзамены и тем самым завершит среднее образование, а если потом будет посещать семинары и другие экономические курсы, то совершенно сгладит отсутствие высшего образования — если отсутствие университетского диплома вообще может считаться недостатком.
На следующее утро дождь лил как из ведра. «Дворники» на ветровом стекле ее машины, старенького «фольксвагена», без устали разгоняли грязные струи. Сегодня с утра она три раза переодевалась, никак не решаясь на чем-нибудь остановиться, потому что ей был назначен прием у Давида Эриксона по проблемам работы с разъездными сотрудниками. Если она не поспешит, то вполне может опоздать.
Внезапно, когда она стояла у светофора, к машине подскочил молодой парень. Он держал папку над головой, но все равно его лицо было мокрым от дождя. Юноша взволнованно постучал в стекло. Марлена опустила окно.
— Вы случайно не поедете мимо университета?
Марлена кивнула.
— Ради Бога, спасите жизнь бедному студенту! В восемь часов я должен писать экзаменационную работу. А сейчас уже без четверти. В метро остановили движение, потому что один уставший от жизни придурок улегся на рельсы.
— Садитесь. — Марлена распахнула дверцу.
Он упал на сиденье и облегченно выдохнул:
— Вы просто ангел! — И провел рукой по мокрым волосам.
Марлена протянула ему бумажные салфетки:
— Вытритесь.
Парень благодарно улыбнулся. Он был высокий, гибкий, со свежим симпатичным лицом, каштановыми волосами, которые сейчас, после дождя, казались почти черными, и светло-серыми глазами. Он был одет в джинсы и потертую кожаную куртку.
— Где вы учитесь?
— На юридическом.
Марлена замолчала и перестроилась в правый ряд. Она заметила, как он нервно поглядывает на часы.
— Мы успеваем, — сказала она ободряюще.
Без двух минут восемь она притормозила возле университета. Студент выскочил из машины, побежал к дверям, обернулся и вновь вернулся к машине.
— Вы не согласились бы выпить со мной пива сегодня вечером?
— У меня нет времени.
— Тогда, может, в другой раз?
— Вам надо бы поспешить, а то опоздаете.
Он достал записную книжку из кармана пиджака, нацарапал там несколько цифр и протянул ей.
— Мой телефон, — сказал он и побежал ко входу, вновь держа папку над головой.
Марлена смотрела ему вслед. Студент, да к тому же не из богатых, если не имеет собственную машину. Она включила первую скорость и выехала со стоянки. Листок упал под сиденье, но ей это было безразлично. Видит Бог, у нее есть другие заботы, кроме пива в прокуренной пивной и разглагольствований будущего адвоката.
В глубине души Марлена понимала, что все это время обманывала себя. Она вовсе не была той эмансипированной, бесстрашной женщиной, которая хватает жизнь, как быка за рога, и валит на землю. Ночами, когда она лежала в постели, пытаясь уснуть, и вспоминала прошедший день, а потом строила планы на завтрашний, ее сердце билось так сильно, что ей казалось, будто она заболевает. Но врач, у которого она проконсультировалась, ласково потрепал ее по руке и сказал, что у нее все в порядке, только пусть она будет поосторожнее.
Поосторожнее? В каком смысле? Меньше работать, больше отдыхать? А деньги на квартиру, продукты и одежду будет давать ей он? Поменьше учиться? Чтобы потом кусать себе локти, получая за нелегкую работу жалкое вознаграждение? Меньше заботиться об Андреа, когда она и так борется с собственной совестью, задерживаясь на работе? Сама же она вертелась, как белка в колесе, как будто пронзительный свисток в ее мозгу беспощадно гнал ее вперед. Какая уж там осторожность! Встать, принять душ, разбудить Андреа, приготовить завтрак, прибрать квартиру, проводить Андреа, ехать на работу. Долгий, долгий день в издательстве. Потом вечер — тут возможны варианты. Магазины, готовка, уборка, уроки, игра с дочерью, телевизор, укладывание Андреа в постель. Или после ужина — торопливый поцелуй с матерью, Иоганной или Морицем, пришедшими посидеть с Андреа, и поездка в коммерческую школу. В выходные чистить, варить, мыть, гладить, шить, учиться, заниматься с Андреа, посещать родителей и все время говорить, что сама захотела этого и сама ДОЛЖНА это делать. Чтобы только доказать себе и другим, что МОЖЕТ это сделать.
А кто эти «другие»? Бернхард, который завел себе подружку, чтобы та содержала в порядке его дом? Отец? Ее братья? Ей пришло в голову, что это были исключительно мужчины, и именно им она пыталась доказать свою силу и независимость.
Вот такие мысли одолевали Марлену. Но она обрывала себя, смутно догадываясь, что пока не готова додумать их до конца. Например, как жить одной? Или: как обходится здоровая молодая женщина без мужчины? Как обстоят дела с женской карьерой?
О да, ей было нелегко найти свое место в жизни. Усталая, нервная, задерганная… В такие минуты Марлена была готова выставить на рынок невест свою хорошенькую мордашку и ладную фигурку. Берите, покупайте меня, освободите от жизненных тягот и непосильных забот… Сомнение прочно поселилось в ее душе. Иногда к нему добавлялась злоба — как сейчас, в кабинете у врача, ласково советующего ей поберечь себя. Он выписал ей витамины и укрепляющие средства. А почему бы не прописать ей неделю отдыха на Сейшельских островах? Или выигрыш в лотерею? Или ночь с Давидом Эриксоном? Хотя ночь с Давидом может окончательно привести ее в состояние комы.
Она пришла в офис на час позже обычного и застала Габи Шиллер за маникюром. Марлена бросила на нее яростный взгляд.
— Ну, что сказал врач? — поинтересовалась Габи.
— Сказал, что мне нельзя волноваться, — ядовито ответила Марлена.
Габи продолжала полировать ногти.
Марлена пыталась подавить гнев. Сдержанным голосом она попросила ее проявлять чуть больше усердия в работе, иначе им никогда не справиться со всеми делами. В конце концов заниматься маникюром на работе просто неприлично.
Габи с видимым раздражением убрала маникюрный набор и нехотя принялась за работу. Подчеркнуто медленно она вставила лист бумаги в машинку и начала печатать.
В Марлене все клокотало. Что это глупая гусыня о себе возомнила? Со скучающим видом она отсиживает свои часы, дожидаясь, пока ее вялый супруг в конце концов оплодотворит ее! И еще смеет издеваться над женщинами, которые увлеченно и много работают, пытаясь подняться вверх по служебной лестнице!
А может, Габи Шиллер в чем-то права? Дои окружающих, пока они доятся! Пользуйся ими ради своего блага — вот ее жизненная философия.
Мысли Марлены все больше запутывались.
После обеда ей на стол положили пригласительный билет. Давид Эриксон и Карола Винтерборн просят ее посетить маленький фуршет в шестнадцать часов в фойе. Вскоре состоится их свадьба, и они хотели бы разделить свое счастье с сотрудниками. Марлена решила не омрачать это счастье отказом.
Марлена слишком сильно накрасилась и слишком много выпила. Когда Карола и Давид подошли поздороваться с ней, Марлена покачнулась, и кусочек рыбы с бутерброда упал, задев шикарное платье Каролы «от кутюр».
Марлена, с едва сдержанным смешком, произнесла:
— Ах, простите, мне так жаль!
Она с таким усердием чокалась и пила за здоровье Георга Винтерборна, что, отступив назад, наступила на ногу доктору Бенде.
Удивительно, что это малоприятное происшествие положило начало их странной дружбе. Потому что Бенда, находясь под действием шампанского, пригласил ее на ужин. И Марлена, все глубже проваливаясь в омут отчаяния при виде обаятельной улыбки и стройной фигуры Давида, приняла это приглашение. Она попросила Морица присмотреть вечером за Андреа и передать дочери, что мама вернется попозже.
— В виде исключения, Мориц, и на этот раз по чисто эгоистическим причинам. Я прошу тебя.
Он пожал плечами:
— Ты находишь удачной идею провести вечер с этим типом?
Марлене не хотелось объяснять Морицу, что за долгое-долгое время Бенда был единственным мужчиной, пригласившим ее куда-то, если не считать классного руководителя Андреа, раз в месяц вызывавшего ее на родительские собрания. Ах да, еще этот опаздывающий студент, который наверняка провалил свой экзамен и чей телефонный номер так и валяется в ее машине! Итак, факт есть факт: она, Марлена Шуберт, двадцати семи лет, 90–60 — 90, не имеет успеха у мужчин. Ее сторонятся, как будто она зачумленная. И, возможно, чума покажется просто насморком по сравнению с другими ее недостатками: разведенная женщина с ребенком, бедная, честолюбивая, строптивая да еще сторонница женского равноправия.
Она с вызовом уставилась на Морица.
Он вздохнул:
— Хорошо, хорошо! Только не слишком увлекайся.
Марлена растроганно обняла его и надо же — в тот самый момент, когда Давид Эриксон обернулся к ней. Ну и пусть! Может быть, на него произведет впечатление тот факт, что Мориц, который в принципе предпочитает мужчин, так сердечно обращается с ней. Это говорило если не о ее женских, то, по крайней мере, человеческих достоинствах, поскольку в фирме Винтерборна к Морицу относились с симпатией.
Вечер прошел отвратительно. Доктор Бенда отвел ее в ресторан в центре города. Сам он с видимым удовольствием ел венский шницель и яблочный струдель и, не замечая крошек, нависших на усах, рассказывал ей, как глубоко он несчастен. Его жена не понимает его. Его взрослые замужние дочери тоже далеки от него. Внучка его просто не переносит. Женщины его используют, обманывают и унижают. От стакана к стакану Бенда становился все сентиментальней.
Его голова опустилась на плечо Марлены, она чувствовала его кислое дыхание. Мужчина, резюмировал Бенда заплетающимся языком, работает для жены и детей, оставаясь сам абсолютно скромным и непритязательным. И какова же благодарность? Жена, которая благодаря ему никогда палец о палец не ударила, дерзит и насмехается, дочери просто выжимают из него деньги, внучка строит гримасы, завидев его. Естественно, что он стремится к женщине, обладающей добрым сердцем и интеллектом, — если такая женщина вообще существует.
При этих словах он передвинул руку с плеч Марлены на ее грудь. Видимо, с его мужской потенцией, несмотря на унылую речь, все было в порядке, потому что его губы вплотную приблизились к ее уху, и он стал дуть в него, как будто это был тест на алкоголь дорожного инспектора. Наверняка его мама, которая уж точно не входила в число эксплуатирующих его женщин, рассказывала сыну, что женская сексуальность, если она все же есть, запрятана в ушной раковине.
Конечно, Марлена понимала, что ни к чему заводить себе врага в лице Бенды. Она готова разделить его представления о бедных порабощенных мужчинах.
Марлена мило улыбнулась ему, мягко отодвинула его голову и сказала, что наверняка не все женщины такие уж глупые вымогательницы, что он видный мужчина, в самом расцвете, имеет достаточно шансов начать новую жизнь, а ей, к сожалению, уже пора домой.
Ее игра на его сентиментальных эмоциях и откровенные комплименты его мужественной внешности оживили Бенду чрезвычайно. Он заказал еще вина, схватил ее руку, прижал к своему бедру и заявил, что безмерно восхищается Марленой и готов предложить ей свою бескорыстную дружбу.
Марлена поблагодарила его за доверие, но сказала, что, как он, возможно, уже успел заметить, она женщина с принципами. Никогда она не сможет себе позволить никаких других отношений с начальником, кроме служебных. Даже несмотря на то, что находит его весьма импозантным и даже обольстительным.
Он тотчас все понял. Поскольку в профессиональном плане они сейчас непосредственно связаны, заявил он, он будет думать о том, как прекрасно все могло бы между ними быть. Бенда снова положил руку на ее плечо, а потом на грудь, и снова она печально и самоотверженно переложила эту любознательную ладонь на стол.
В такси он ее поцеловал. Марлена была так поражена этим обстоятельством, что на секунду предоставила ему свободу действий. Но тут же опомнилась и заявила, что это был единственный раз, когда она настолько потеряла голову, что позволила себе забыться. Ах, как тяжело ей это дается, горько вздохнула она, погладила его по пылающей щеке и выскочила из такси, едва увидела вдали свой дом.
На лестнице ей стало плохо. Открыв дверь трясущимися руками, она ворвалась в квартиру, промчалась мимо застывшего Морица в туалет и наклонилась над унитазом. Ее вырвало. Мориц заварил ромашковый чай, дал ей аспирин и уложил в постель.
— Ну, и зачем ты все это устроила?
— Потому что я несчастна, — сквозь рыдания призналась Марлена.
— Ты просто пьяна.
— Нет, я несчастна.
— У тебя нет к этому никаких причин.
— Никто меня не любит.
— Все тебя любят. Андреа, Иоганна, я…
Под это перечисление Марлена зарыдала еще горше.
Мориц хлопнул себя по лбу:
— Ну вот, теперь до меня дошло. Ты мечтаешь о сказочном принце.
Она высморкалась в носовой платок.
— А я-то всегда думал, что ты эмансипированная дама.
— А при чем здесь это? — Эмансипированные женщины знают, что никаких сказочных принцев не бывает.
— Они просто делают вид, что знают это.
— Ты хочешь сказать, что эмансипированных женщин на самом деле не существует?
Марлена закрыла глаза:
— А ты разве не мечтаешь о сказочном принце?
Если она не постеснялась под воздействием шампанского отправиться куда-то с малознакомым и малоприятным ей мужчиной, значит, дело плохо. Однажды, забирая Андреа от родителей, она даже решила поговорить об этом с матерью. Но Тилли Шуберт, глядя на все с весьма практической стороны, заявила, что без мужчины жизнь гораздо легче. Марлена и так очень занята, зачем ей вешать себе на шею лишнюю обузу?
— Но в конце концов должна же я подумать о своих физиологических потребностях?
Тут Тилли смутилась. Герои ее любовных романчиков безостановочно припадали к мужской груди, целовали с закрытыми глазами мужские губы, но дальнейшее было скрыто за пресловутым многоточием. Не лишенная фантазии, романтичная Тилли представляла себе в такие моменты сильную и нежную мужскую руку, дрожащую от волнения и восторга, и ласковые слова, которые ее собственный супруг ни разу не решился произнести, из страха поступиться мужской гордостью. Тилли удовлетворялась видениями. Реальные подробности любовной жизни ее не интересовали. В ее собственной жизненной книге за волнующим многоточием скрывалась одна и та же из года в год повторяющаяся процедура: герой задирал на героине ночную рубашку, получал свое удовлетворение, не произнося при этом ни слова, испускал довольный стон и отворачивался, уже почти уснув, к стене. Кому это нужно?
— Но ты ведь разведенная женщина, тебе надо думать о своей репутации, — робко сказала она дочери.
Марлена хмыкнула:
— Ах, мама, мама! Давно прошли те времена, когда менять мужчин считалось зазорным. Теперь скорее наоборот.
— Но у тебя ведь есть Андреа. И хорошая должность…
— А оргазм? — брякнула, разозлившись, Марлена. — В конце концов, каждая женщина должна хотя бы раз в неделю… — Но, заметив, как болезненно реагирует мать на этот разговор, умолкла.
Тилли вздохнула с облегчением. Оргазм! Марлене бы ее заботы! Она находилась в ссоре со своим сыном Гейнцем, который переехал к подружке и заезжал домой лишь сменить белье.
— А ты запакуй белье снова и отдай ему, — посоветовала Марлена. — Он вполне в состоянии сам засунуть его в стиральную машину своей подружки.
— Конечно, в состоянии. Но она отказывается гладить.
— Браво!
— Но, Ленни, он все же мужчина.
Только теперь до Марлены дошло, в чем причина ссоры матери с братом. Дело не в том, что она не хотела гладить рубашки сына, а в том, что он связался с женщиной, демонстрирующей здравое отношение к жизни.
— А с какой стати она должна гладить его рубашки?
— Так положено.
— А что он для нее делает?
— Всю тяжелую работу.
— Какую именно? Тащит бутылки с пивом от кухни до комнаты?
— Вбивает гвозди, когда надо, электричество чинит. И с машиной…
— Гвоздь в стенку может вбить любая девчонка. Колесо сменить в автомобиле? Дай Бог, если это требуется раз в год.
— Но она не собирается гладить его вещи, даже если они поженятся.
— Неужели наконец появится поколение умных женщин?
Тилли разгневалась. С Марленой абсолютно нельзя нормально разговаривать. Она будто все время ищет повода для спора.
— Ты становишься такой нетерпимой, Марлена! Так ты никогда не найдешь мужчины для своего… оргазма.
— Знаешь, в чем дело, мама? Ты просто сама считаешь справедливым, что тебя используют. Вместо того, чтобы возмущаться своим эгоистом-сыном, ты злишься на его подружку. Что может измениться в этом мире, если злейший враг женщины — она сама?
Она услышала, как отец открывает входную дверь. Мать сжалась. Она торопливо сложила кофейные чашки в раковину и позвала Андреа, игравшую в гостиной.
Бруно Шуберт просунул голову в кухню:
— Что с ужином?
— Да, Бруно, сейчас! — с готовностью, поспешно ответила Тилли.
— Да, мой господин, — прошипела Марлена, скрестила руки на груди и отвесила глубокий поклон.
Следующие выходные Андреа провела у отца. Он забирал ее обычно ровно в десять утра в субботу и привозил обратно в семь вечера в воскресенье. Ни в субботу, ни в воскресенье он не говорил Марлене ни слова. Его ненависть к ней росла, казалось, от недели к неделе, хотя Марлене было совершенно непонятно почему. Из рассказов Андреа она знала, что его новая девушка представляла собой идеал женщины, как он его себе рисовал. Она работала машинисткой в архитектурном бюро, была аккуратной, старательной, экономной, любила дом и выглядела очень ухоженной. Она вместе с Ульрикой варила джем, вязала пуловеры, покорно мирилась с походами Бернхарда в пивную и использовала эти вечера, чтобы переделать всю работу по дому. Откуда же его ненависть к Марлене, если получился такой удачный обмен?
— Ты унизила его, да к тому же и сама не пропала в одиночестве, — объяснила Иоганна.
— Пока еще не пропала. — Марлена таинственно улыбнулась. Потому что недавно нашла под ковриком автомобиля некий телефонный номер и, находясь в состоянии сексуальной неудовлетворенности, решила позвонить легкомысленному студенту.
Сначала он никак не мог вспомнить, кто она такая. Но потом вдруг Марлена услышала изумленный возглас:
— О, так вы мой ангел-спаситель!
Он пригласил ее в пивную в Швабинге, где подавали пильзенское пиво. Внезапно ей снова показалась абсурдной мысль о встрече с каким-то незнакомым парнем только потому, что она чувствует себя одинокой. О чем она будет разговаривать с этим юношей? Конечно, они могли бы разобрать по косточкам подробности Марлениного развода — ну уж нет, лучше нет, иначе он станет подозревать, что она относится к той категории разведенных женщин, которые до гробовой доски не могут отделаться от мыслей о своем первом супруге. Боже мой! Да помнит ли она вообще, как он выглядит? А вдруг в пивной она перепутает и заговорит с кем-нибудь другим? То-то будет потеха для окружающих!
Но Марлена сразу узнала его. Он стоял у стойки и разговаривал с хозяином. Он был одет все в ту же потертую кожаную куртку, но теперь, когда его волосы были сухими, он показался ей более симпатичным. Он носил очки, чего она совершенно не помнила, — а может, в автомобиле он был без очков? — и оказался не таким мускулистыми, каким она его запомнила.
— Привет! — Она пыталась вести себя непринужденно и легкомысленно.
Марлена заказала себе пива и объяснила, что, убирая машину, нашла листок с номером его телефона. Тут уж она просто не смогла устоять. Кроме того, она очень любопытный человек и ей интересно, как прошел тогда его экзамен. Минуту он молча смотрел на нее. Потом улыбнулся:
— Не нужно объясняться. Не кори себя за то, что отыскала меня. Ты не первая.
Она ужасно рассердилась. Что этот клоун себе позволяет? Но, не выдержав, рассмеялась против своей воли.
— Я все время подбираю с тротуара чокнутых студентов, чтобы при случае пригласить их на завтрак.
Они сидели за маленьким столом. Марлена рассказывала о своей работе, о вечерней школе и упомянула, что разведена. Об Андреа она ничего не сказала.
А он объяснил, что как раз сейчас оказался в глубоком кризисе. Его подружка покинула его: она познакомилась с богатым типом и перебралась вместе с ним во Флориду. Тогда он занялся любовью с ее сестрой. Это продолжалось три дня. Она его измотала. Он совершенно обессилел. Но с ней у него тоже кончено, она просто дура набитая. Единственное, что его в данный момент интересует, — это его борьба за мир и разоружение.
Марлена молча слушала его разглагольствования. Никлас Шнайдер был на год младше ее, но казался ей совсем мальчишкой.
Никлас нравился ей. Он говорил с такой страстью, каштановые пряди падали ему на лоб. Глаза блестели.
— Нужно что-то делать, девочка, понимаешь? Семь тысяч единиц атомного оружия уже сейчас размещены на территории нашей страны, и это еще не конец…
Он настойчиво агитировал ее включиться в движение за мир.
Марлена слушала его не перебивая. Только когда он заказал третью порцию пива, она заговорила об Андреа и объяснила, что не имеет возможности даже малую толику своего времени жертвовать чему-либо, кроме профессии и ребенка.
— Ты не хотел бы прийти к нам в субботу? Я приготовлю что-нибудь вкусненькое. Можешь привести с собой подружку, — добавила она лицемерно.
Никлас улыбнулся, а потом совершенно неожиданно вдруг смутился:
— Хорошо. Я приду. Только один.
Они посмотрели друг другу в глаза. Боже мой! С кем она связывается? Студент, да еще такой горячий, что три дня не вылезал из кровати с женщиной! Раздающий политические листовки, участвующий в демонстрациях. Что она делает?
— Хочешь еще пива? А может быть, колы?
— Граппы, — сказала она. — Двойной. И за мой счет.
Когда Марлена позже вспоминала это лето, оно казалось ей самым прекрасным временем ее жизни. Она хорошо сдала все экзамены и передала свой аттестат доктору Бенде, чтобы он внес результаты в ее личное дело. Он поздравил ее, заглянул в самую глубину ее глаз: он действительно был убежден в том, что с того достопамятного вечера между ними завязалось особое взаимопонимание. Она печально посмотрела на него, как будто с трудом могла сдержаться, чтобы не броситься ему на шею. Потом Марлена поблагодарила Бенду за перевод Габи Шиллер в машбюро; там она может в полном покое, не нервируя Марлену, мечтать о своей беременности. Марлена же получила сотрудницу, которая была в ее полном подчинении.
Теперь она гораздо чаще виделась с Давидом Эриксоном. Он поручил ей заняться изучением текстовых систем и посещать для этого различные выставки и ярмарки. Она понимала, что ее предложения по компьютеризации издательства пришлись ему по душе. Марлена все еще испытывала восхищение перед этим человеком, но, к сожалению, за это время он женился на Кароле Винтерборн.
Между тем Марлена была влюблена. В Никласа. А может, в это лето, кто знает? Ах, что это было за лето! В те дни не думалось ни о прошлом, ни о будущем, важно было лишь настоящее. Хотелось любить людей и постичь самую суть вещей. Все было сегодня, сейчас и здесь. Огни уличных кафе сверкали и искрились, уходя высоко в небо. В Английском саду лебеди лениво клевали крошки. Свечи мерцали на прибрежных мостках, раскачивались на судах, вспыхивали в голове — множество свечей, как в Рождество. Наконец она забыла о Бернхарде, его злобное лицо ушло из ее снов; она забыла о той злополучной поездке в Зальцбург, о комнате, где пахло холодным дымом, забыла о своем ощущении леденящей пустоты. Можно было просто сидеть на траве и любоваться Никласом, играющим с Андреа. Он вешал девочке на уши вишенки, надевал на нее свою футболку, учил плавать куклу.
Рядом с Никласом волшебным образом исчезали все ее проблемы. Ей не на что купить дочери летние вещи? Никлас мчался в супермаркет и покупал Андреа льняные брючки и цветные кроссовки, о которых она так давно мечтала. Марлена боялась посещений Бернхарда и чувствовала себя уличной девкой от его презрительного молчания или агрессивных пошлых вопросов. Никлас одолжил у друга темный костюм, повязал галстук, представился юридическим советником фрау Шуберт и произвел на Бернхарда такое впечатление, что он оставил Марлену в покое. И ее страхи перед экзаменами он развеял с веселой улыбкой. Он зубрил вместе с ней все экономические предметы, пичкал ее кальцием и витаминами, будто был личным врачом, занимался домашними делами и уходил с Андреа гулять, когда ей надо было заниматься.
Занимался домашними делами! Когда Никлас в первый раз выступил в роли домохозяйки, когда ей осталось только усесться за накрытый стол, она вообразила, что находится в раю. Марлена была Евой, возвратившейся после штурма жизненных высот. Адам, нагой, сексуальный, стоит у плиты — это сам змий-искуситель манит ее тарелкой спагетти с соусом. И она позволила себя соблазнить, она совершила грехопадение в тот же вечер, с привкусом свежего базилика на губах. Ни одна из его политических идей, ни одно другое достоинство не убедили ее так, как эта тарелка с макаронами и грибным соусом, как тот факт, что он не считает домашние дела исключительной обязанностью женщины.
Когда Марлена сказала ему об этом, он посмотрел на нее, как на редкое насекомое, какого еще не было в его коллекции.
— Многие молодые люди считают абсолютно нормальным делить домашние дела с женщиной. При этом у меня к женщине свои требования…
— Какие? — с замиранием сердца спросила Марлена.
— Во-первых, женщина должна иметь специальность и работать. Потому что в браке или при других достаточно близких отношениях я не собираюсь в одиночку содержать семью и отвечать за нее. Во-вторых, я хочу только одного ребенка, чтобы первое требование не стало фикцией. А в-третьих, мужчина и женщина должны так организовать домашнюю работу, чтобы у каждого были свои твердые обязанности, которые обусловлены не разницей полов, а целесообразностью.
Марлена онемела. Он что, прилетел с другой планеты? Если бы она не была твердо убеждена, что больше не свяжет себя брачными узами, непременно предприняла бы охоту на это сокровище.
Да, они хорошо понимали друг друга. Никлас ценил ее честолюбие. Он был молод, умен, уверен в себе, и удачливая женщина не отпугивала его. Он заходил так далеко, что даже подтрунивал над другими мужчинами.
— Парни, которые боятся эмансипированных женщин, просто слабаки. Они не могут смириться с мыслью, что их жены более способные и удачливые, чем они.
Марлена обожала его за эти высказывания. Ах, нет, она просто обожала его! Или его способ жизни? Она не могла бы это разделить, да и зачем?
Солнечным августовским утром 1982 года брат Марлены Гейнц женился на той самой девушке, которую звали Агнес и которая не желала гладить и стирать его белье.
— Он во всем слушается ее, потому что она обожает его в постели, — горько сказала Тилли, и Марлена не могла не улыбнуться ее словам.
— Ты тоже поэтому во всем слушаешься отца? — спросила она.
Тилли так разволновалась, что ей даже изменила привычная сдержанность:
— Я? Да я вообще ни о чем не думаю, когда на него находит. Максимум, о том, что он испачкает мне постель.
— Почему же ты тогда все ему позволяешь?
— А что я, по-твоему, могу сделать? Ты думаешь, он когда-нибудь изменится? Пока им не исполнится пятьдесят, они все неразумные, как дети. А после пятидесяти начинается уже старческий маразм.
— Выходит дело, ничто не меняется, — вздохнула Марлена.
Гейнц пригласил на свадьбу Марлену и Никласа. Марлена была уверена, что Никлас не выкажет никакого интереса к подобным бюргерским традициям, и поэтому сразу сказала ему, что не обидится, если он придумает какую-нибудь отговорку и не пойдет на свадьбу. Но Никлас покачал головой:
— Почему? Я не имею ничего против семейных праздников. Я был бы счастлив, если бы у меня была нормальная семья.
Так Марлена наконец узнала, что мать Никласа двадцать лет назад не устояла перед обаянием американского фермера и сбежала с ним. Никлас остался в Берлине вместе со своим отцом. Его отец был нотариусом, вел замкнутый образ жизни и почти не замечал сына.
— По-моему, мы с ним ни разу в жизни толком не поговорили.
Марлене показалось, что за этим кратким, сухим рассказом скрывается безрадостное детство, и она попыталась утешить его:
— Для моего отца я тоже никогда не существовала, только мои братья.
Но Никлас тут же закрыл тему:
— Мне не нужен психиатр и разговор по душам. Отец присылает мне чек, а я отсылаю сообщение о моих успехах в учебе. Таким образом, он имеет то, что хочет, а я — то, что мне нужно.
Во время свадебной церемонии в церкви Никлас не раз морщился, когда матери жениха и невесты оплакивали свои потери, громко сморкаясь в вышитые носовые платки. Тилли теряла сына, отдав его гордячке, мать Агнес вручала дочь эгоисту. Собственно говоря, думала Марлена, обе женщины должны бы быть счастливы подобным соединением. Возможно, это как раз была единственная возможность сгладить крайности. Во время застолья Никлас ни словом не возразил, покорно слушая политические разглагольствования Марлениного отца. Он был вежлив и сдержан, этот симпатичный, любезный и предупредительный молодой человек, очаровавший буквально всех. Настоящий хамелеон. Кто же он на самом деле?
В следующую субботу поздно вечером кто-то позвонил в ее дверь. Это была Иоганна. Неужели это действительно она? Распухшее лицо, глаза, красные от слез. Никогда еще Марлена не видела подругу в таком состоянии. Она испугалась. Иоганна всегда была скалой, ее оплотом, как могла она вдруг стать такой слабой? Что случилось?
Ее бросили? Да. Стефан оставил ее. Он получил должность главного менеджера и не захотел брать с собой Иоганну. На новом месте уже была секретарша, да еще из хорошей состоятельной семьи, и это Стефану было нужнее, чем Иоганна в постели. Таким образом, этот порядочный Стефан избавился не только от старого кабинета, но и от Иоганны. Невозможно даже представить себе последствий, если вдруг жена узнает об их отношениях! А вдруг Иоганна отправится к главе фирмы и устроит там скандал? Иоганну перевели в отдел сбыта. Стефан сказал, что он ничего не знал об этом решении. Но и тут он солгал — это было его распоряжение. Из квартиры Иоганны Стефан забрал свои личные вещи и сложил их в пластиковый пакет из супермаркета и выкинул в мусоросборник в ее дворе. Это же он проделал со второй кисточкой для бритья, второй зубной щеткой и пакетиком презервативов, сверхнадежных, как гарантировалось в аннотации.
Марлене нечем было утешить Иоганну, она могла лишь быть рядом и поддерживать ее. Марлена достала бутылку водки и плеснула немного в стакан для Иоганны.
— Ты должна уйти из фирмы.
— Тогда мне придется все начинать сначала.
— Ну и что?
Иоганна уставилась в угол комнаты.
— Почему, черт побери, эта скотина должна так дешево отделаться?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Почему я не могу закатить немыслимый скандал? Сказать, что он имел связь со мной, обещал мне повышение по службе, а теперь хочет избавиться от меня?
— Неужели у тебя нет гордости?
— Будет, и сколько угодно, когда я с ним покончу.
— Но что конкретно ты собираешься делать?
— У меня есть его письмо ко мне.
Он написал его, сидя в ярком лунном свете на сицилианской веранде летнего коттеджа. Рядом что-то бубнила жена, шумели непослушные дети. Ночь пробудила в нем тоску, кровь забурлила, сладкие мечты сменились сильным возбуждением — и он схватился за перо. О, что это было за письмо! Мягкие округлости ее бедер он сравнивал с холмами, спускающимися к морю, ее грудь — с виноградником, опьяняющим его вкусом и ароматом…
Иоганна отчаянным движением опрокинула стакан:
— Прозит! За написанное слово! Что написано пером, не вырубить топором! — провозгласила она.
Осенью, когда канцлеру Шмидту был выражен вотум недоверия и коалиция разрушилась, Марлена целые ночи просиживала с Никласом и его друзьями. Все встречи проходили по одной и той же схеме. Сначала сплетничали об университете и застывших профессорских мозгах, потом — о равнодушном благополучном обществе, а затем принимались перемывать косточки политикам.
Марлена восхищалась Никласом. Она была воспитана в реалистичном духе, да и сама по себе, будучи женщиной практического плана, любила людей с идеями и фантазиями. Когда Никлас, подавшись вперед, смахивая со лба непокорные каштановые пряди, говорил о необходимости перестройки общества, она чувствовала, как высвобождается из своего затхлого, обывательского мирка, из узколобой реальности. Она всегда соглашалась с Никласом, хотя частенько и не понимала его.
Никлас жил в маленькой комнате в центре города, но проводил большую часть времени у Марлены. Иногда, когда Марлена ставила тарелки с ужином на стол или Андреа весело болтала с ним, он как-то уходил в себя, и, казалось, умиротворение снисходило на него при виде этой семейной сцены.
Однажды утром, когда они проснулись на узкой кушетке Марлены, Никлас сказал:
— Как ты отнесешься к предложению выйти за меня замуж?
Марлена захихикала:
— Что за шутки? — Она положила голову на его грудь. Марлена любила его тело, ей нравилось заниматься с ним любовью, в нем не было ничего, отталкивающего ее. — Я больше никогда не выйду замуж, Никлас, и ты знаешь это.
— Ты находишь это справедливым?
Марлена удивленно подняла голову и села:
— А при чем тут справедливость?
— Ты была уже один раз замужем, а я еще не был женат.
Она озадаченно вглядывалась в него, однако он явно не шутил.
Марлена принялась объяснять ему, что никогда в жизни не согласится больше оказаться в зависимости от кого-либо. А брак — это всегда зависимость, даже если ты работаешь и имеешь собственные деньги. Возможно, тогда это не давит материально, но уж эмоционально — в любом случае. Супруги то и дело путают свидетельство о браке с правом на пожизненное и безраздельное владение своей половиной.
— А как ты себе представляешь нашу дальнейшую жизнь без брака?
— Когда ты станешь референтом и будешь чуть больше зарабатывать, мы могли бы жить вместе и снять квартиру побольше. Но жениться — нет.
— Ага. Значит, если мы станем жить в одной квартире нерасписанными, ты не ощутишь эмоционального давления?
— Не надо будет думать о разводе, если у нас что-то не склеится. Я буду чувствовать себя свободной и ходить, когда хочу и куда хочу.
— Ты сможешь так поступать и став моей женой.
— Зачем же тогда тебе жениться?
— Потому что мне кажется прекрасной сама мысль жениться на тебе. — Он улыбнулся ей ласково и почти испуганно.
Она нежно провела ладонью по лицу Никласа и показалась себе старушкой, утешающей юного, неопытного сына.
— Когда люди женаты, отношение мужчины к женщине меняется чисто инстинктивно. А я боюсь этого.
Он вскочил с кровати, подошел к столу и взял фломастер. Потом вернулся обратно к кушетке.
— Через год в этот день мы будем женаты. Спорим?
Никлас нарисовал на стене большое красное сердце, перечеркнул его стрелой и поставил под ней дату.
— Ставлю десять бутылок шампанского, — сказал он.
— На Востоке за такую, как я, просили бы по меньшей мере десять верблюдов.
— Шампанское лучше пахнет. — Никлас хлопнул ее по заду и придвинулся так близко к ее лицу, что их носы почти соприкоснулись. — Я был бы счастлив иметь семью, — прошептал он, и Марлена вдруг подумала, что вполне может проиграть пари.
В начале 1983 года Давид Эриксон был назначен начальником производственного отдела, а его жена Карола создала новую должность для себя, чтобы обеспечить беспрепятственную связь между администрацией и производственным отделом. Между этими службами в прошлом слишком часто случались трения, и слишком часто, как сетовал Георг Винтерборн, правая рука не знала, что делает левая. Для его дочери это была неплохая возможность проявить себя.
Теперь, по прошествии времени, стало ясно, что Карола может похвастаться не только красивым личиком и привлекательной фигурой. Первым делом она предложила новый план реорганизации. Марлена надеялась, что в новой структуре ее должность будет приписана к производственному отделу. Тогда бы у нее появилась мощная поддержка в лице Давида Эриксона, с его заинтересованным и доброжелательным вниманием к ее планам. Но ей пришлось разочароваться. Ее подразделение осталось в административном комплексе, и, что еще хуже, она теперь подчинялась новому начальнику отдела, представителю нового поколения динамичных деловых людей, которые с легким сердцем жертвовали своей индивидуальностью ради карьеры. Его звали Герд Бехштайн, ему было тридцать лет. Стройный благодаря диете и гимнастике, всегда покрытый ровным загаром, приобретенным в солярии, консервативно одетый в костюмы с ярлычком «Босс», с хорошо подвешенным языком — результатом посещения специального семинара. Мориц прозвал его «засранным приспособленцем». Марлене этот Бехштайн с самого начала показался несимпатичным, и она попыталась договориться с Каролой, чтобы ее маленькое подразделение присоединили к другому отделу. Но Карола только недоуменно подняла брови и высокомерно заявила, что, прежде чем принять это решение, все досконально обдумала.
— Не сомневаюсь в этом, — делая над собой усилие, произнесла Марлена, — но не было бы лучше…
— Нет, фрау Шуберт. Все останется так, как я решила. Поскольку господин Бехштайн возглавляет отдел внешней службы, ваша сфера деятельности как раз вписывается в схему.
Марлена понимала, что Карола права, но все же пыталась возражать:
— Но почему? Я отвечаю за всю почту, приходящую от клиентов.
— Вы отвечаете за почту, приходящую во внешнюю службу.
— Не только.
— На девяносто процентов.
Карола продолжала с пренебрежением смотреть на Марлену, и та чувствовала, что Карола вспоминает слова отца об этой дельной и инициативной фрау Шуберт. Марлена понимала, что Карола, непонятно по какой причине, всеми силами будет пытаться доказать, что отец был не прав. Почему этой богатой наследнице, похоже, доставляет удовольствие ставить ей палки в колеса? Ведь Карола наверняка знала, что Бехштайн любыми способами будет подавлять вокруг себя все и всех, способных проявить себя.
Марлена сказала:
— Господин Бехштайн не обладает тем опытом, который я уже успела приобрести. И тем не менее пытается ограничить круг моих полномочий.
— Дайте ему время. Если все происходящее будет удовлетворять его, он сам станет передавать вам часть своих заданий.
— Вы ведь прекрасно знаете, что он никогда не сделает этого. Я никогда не смогу достичь большего, если буду работать под его…
Карола прервала ее:
— Я не собираюсь обсуждать с вами деловые качества вашего начальника. — Она полистала документы, лежащие у нее на столе. — Что вы, собственно, хотите, госпожа Шуберт? Должность, которую вы занимаете, даже выше того, на что вы можете претендовать при вашем образовании. Следовательно, мы и так во многом пошли вам навстречу. — Она перелистнула еще пару страниц. — Незаконченная школа, домашнее хозяйство, потом эта… вечерняя школа, если я не ошибаюсь…
Слова «домохозяйка» и «вечерняя школа» прозвучали так, словно подразумевалось «умственно отсталая» и «вспомогательная школа».
Марлена рассердилась:
— Я посещала весьма уважаемое учебное заведение, а кроме того, еще окончила компьютерные курсы.
— Все это похвально. Но тем не менее у вас нет законченного профессионального образования.
— Вы не верите, что я обладаю достаточным опытом, чтобы компенсировать этот… изъян?
— Не верю! — резко ответила Карола.
Марлена ждала.
— И я хочу уже сейчас установить известные границы вашему стремлению наверх. Поэтому для начала хотела бы попросить вас не ставить больше под вопрос компетентность господина Бехштайна. Мы с вами поняли друг друга?
Они в упор посмотрели друг на друга. Потом Марлена сказала:
— Я дискутировала с вами исключительно по поводу сферы моей профессиональной деятельности. Ничего больше.
— Я не собираюсь обсуждать с вами свои решения.
Марлена сжала кулаки. Высокомерная стерва!
— Диктатура в Германии закончилась в 1945 году. Похоже, вы забыли об этом, госпожа Винтерборн.
Она резко повернулась и пошла к двери.
— Госпожа Эриксон. — Карола сладко улыбнулась ей вслед. — Я сменила свою девичью фамилию. Теперь я госпожа Эриксон.
Марлена обернулась и так же сладко улыбнулась в ответ:
— Прекрасная фамилия, госпожа Винтерборн.
Вечером она позвонила Морицу и пригласила его на ужин. Никлас участвовал в очередном марше, на этот раз в защиту лесов, уничтожаемых кислотными дождями, и покинул дом на несколько дней.
Марлена испытывала угрызения совести по отношению к Морицу. С тех пор как Никлас стал помогать ей с Андреа, она совсем забросила старого друга и очень жалела об этом. Кроме того, ей нужно было обязательно поговорить с ним. Он имел удивительную способность расставлять все по своим местам, чего не умели делать ни Никлас, ни она сама.
Мориц держал себя по отношению к Никласу абсолютно нейтрально. Он никогда не высказывался ни за, ни против его политических убеждений. Сам Мориц не признавал никакой политической деятельности, слишком уж часто он разочаровывался в этом.
Марлена рассказала ему о своей стычке с Каролой.
Мориц хмыкнул:
— Ты за короткое время ухитрилась нажить себе опасного врага.
— Она и раньше была моим врагом.
Мориц понимающе кивнул:
— И я даже знаю, почему.
— Да? Тогда, может, и мне объяснишь, мудрец?
— Вы обе очень похожи. Между вами возможна или дружба, или борьба, и никаких других отношений.
Марлена вовсе не считала, что они хоть в чем-то похожи. Она и эта ограниченная гордячка!
— Без денег своего отца она была бы полным нулем.
— Не была бы. И ты знаешь об этом. — Он провел ладонью по ее волосам.
Ладно, ладно… Как у него идут дела, сменила Марлена тему. Лицо Морица засветилось, он был смущен. Так… У него явно кто-то появился. Да, объяснял Мориц, но юноша слишком молод для него. Такой светленький, хрупкий, охотнее всего сидящий в ванне и поглощающий шампанское. Раскладывающий желтые сливы и синие виноградные гроздья на красной льняной скатерти и сочиняющий об этом стихи. Студент, работающий официантом, или официант, учащийся в университете, ученик театральной студии… Легкий, как перышко, он словно не от мира сего.
Марлена поражалась. Кем она считала Морица? Мечтателем? А почему бы нет? Разве она сама не мечтала? Разве она не влюблена?
— Никлас хочет, чтобы мы поженились, — сказала она и разлила вино в два пузатых тонких бокала.
— Я тоже, — ответил Мориц. — Устроим двойную свадьбу?
Марлена и Никлас поженились в начале сентября. Это было гражданское бракосочетание, которое не встретило понимания в ее семье. Марлена даже не сменила свою девичью фамилию. Никлас и Андреа смастерили десятки маленьких сердечек из красной блестящей бумаги и украсили ими автомобиль. Потом Никлас побывал в магазинчике, выдававшем напрокат свадебные мужские костюмы, и велел показать все то, что выходило из общепринятых рамок. Так ни на чем не остановив свой выбор, он отправился в большой универмаг и купил полотняный, натурального цвета костюм, который мялся при малейшем сквознячке; вот это и есть последний писк, уверял Никлас со смехом. Марлене и Андреа на деньги, которые ему прислала из Америки мать, он подарил по льняному платью с вышитыми яркими цветами. Он даже хотел купить обручальные кольца, но Марлена сказала ему, что в этом смысле меньше всего хотела бы следовать традициям. Она помнила, сколько шума вокруг этих золотых колец было поднято во время ее первого замужества. Теперь они валялись, кажется, в ящике письменного стола.
Они отпраздновали свадьбу на берегу Изара, в одном из уютных местечек, куда горожане приезжали на пикники, с морем пива, котлетами и колбасками. На кустах развесили разноцветные лампочки, друзья Никласа привезли с собой гитары и гармоники. Они играли, а Мориц декламировал, открыв третью банку пива, балладу Гейне «Лорелея»: «Воздух прохладен, темнеет, Рейн свои волны несет…» При этом он смотрел на Клеменса, сидевшего на берегу реки в розовых джинсах. Легкий ветерок играл его светлыми волосами.
Отец Марлены указал подбородком на Никласа и иронически спросил:
— И чем же этот лучше Бернхарда?
Он уже знал, что Никлас принимает участие в демонстрациях и, как баба, возится у плиты. Самый настоящий предатель истинно мужского братства.
— Мир перевернулся, — заявил Бруно Тилли. — Теперь остается только ждать, когда мужчины станут пеленать дома младенцев, а женщины в это время отправятся на работу.
— Почему бы и нет? — отпарировала Тилли. — Или вы слишком глупы, чтобы научиться пеленать детей?
Марлена только посмеивалась над ироническими замечаниями отца. Она-то знала, что достигла самого настоящего партнерства, что ей выпал этот счастливый билет. Никаких общих фамилий и претензий на безоговорочное владение, никаких лицемерных слов о вечной любви и верности. Только естественное желание поддержать близкого тебе человека, помочь ему и дать возможность для дальнейшего развития. Почти сочувственно смотрела она теперь на Тилли, Агнес, Иоганну, которым не повезло встретить мужчину, подобного Никласу. Боже мой! А ведь для ее матери все уже поздно. Ей пятьдесят! Что еще хорошего может подарить ей жизнь? Ее невестка Агнес была беременна — не слишком удачная предпосылка для продолжения процесса перевоспитания Гейнца. А Иоганна… Когда Марлена задумывалась об Иоганне, ее охватывало недоброе чувство. Потому что ее подруга все заметней становилась убежденной мужененавистницей. Она не остановилась перед шантажом и, действуя на Стефана озаренным лунным светом любовным письмом, добилась должности секретаря правления страхового общества. В свободное время она встречалась исключительно с женщинами и принимала приглашения мужчин, только когда ей что-нибудь от них было нужно. Она стала более броско одеваться, ее улыбка и движения стали вызывающими. Она дразнила мужчин, провоцировала их на безрассудные любовные клятвы и обещания, а потом высмеивала. Она даже попыталась предостеречь Марлену от свадьбы с Никласом.
— Ты увидишь. Он останется тем же, что и есть. Мужчины все одинаковы. Эгоисты.
— Чепуха, — ответила Марлена.
— Почему надо обязательно жениться?
— Потому что Никлас хочет иметь семью. У него никогда не было по-настоящему близких людей рядом.
— А ты что, касса взаимопомощи? Ведь только он хочет этого.
— Я тоже хочу.
— Чего? Если ты сейчас еще заявишь «и безопасности», я заору от ужаса.
— Да. И безопасности. И покоя.
— Слушай, ты, мещанка, почему же ты тогда не осталась с Бернхардом?
После этой ссоры они пару недель даже не перезванивались. Потом Иоганна позвонила первая и сказала: «Прости». И в знак примирения она дала Марлене адрес одной квартирной маклерши, которая из «социальных соображений» предлагала свои услуги за более низкие цены, чем конкуренты.
— Если вообще в случае с маклером можно говорить о «социальных соображениях», — скептически добавила Иоганна и улыбнулась своей новой пренебрежительной улыбкой, желая показать всему свету, что ничто в мире больше не может удивить или задеть ее.
Когда Марлена через три недели после свадьбы организовала переезд и спросила у Никласа, где бы он хотел поставить свой письменный стол и предпочитает ли он окна с гардинами или нет, ее вдруг охватила паника. Ее с трудом завоеванная независимость… она опять куда-то исчезает! А вдруг Иоганна права? Почему непременно нужно было выходить замуж? Но когда она увидела искреннюю радость Андреа по поводу того, что Никлас насовсем перебрался к ним, ее сомнения развеялись. В конце концов, она обязана в первую очередь думать о ребенке. Детям нужны уверенность, защита, нужны папа и мама. А Никлас оказался потрясающим кандидатом на место отца. Скорее даже не отца, а старшего брата. Как он с Андреа бегал наперегонки, придумывал бесконечные игры, разыгрывал ее… И вместе с тем приучал ее к ответственности, объяснял многие вещи, казалось бы, еще недоступные детскому восприятию. Марлена радовалась, видя, что Андреа под влиянием Никласа становится думающим, анализирующим маленьким человеком.
Наконец-то они смогли позволить себе отпуск — правда, всего лишь неделю: кончался срок практики Никласа, и он должен был готовиться ко второму государственному экзамену. Никлас предложил провести эту неделю в Зальцбурге, но Марлена с испугом отказалась.
— Только не в Зальцбурге!
— Но почему? Там можно съездить на прекрасные экскурсии, да и Химзее неподалеку…
— Я ненавижу Зальцбург.
Она рассказала ему об аборте и расплакалась. Марлена сама поразилась, насколько расстроил ее разговор об этом; пожалуй, она волновалась теперь даже сильнее, чем раньше. Но Никлас удивительно мягко успокоил ее. Марлена была благодарна ему за утешение и понимание. Она вообще постоянно находилась в благодарном и всепрощающем настроении. Она вдруг решительно сбросила туфли и целый день прогуляла босиком, танцуя на прогретом солнцем асфальте. Жизнь в ней била ключом.
Единственной каплей дегтя в ее медовой жизни был новый начальник, Герд Бехштайн. Когда Марлена возвратилась из свадебного путешествия — они побывали в Инсбруке и Вене, — он вызвал ее к себе и сообщил, что отныне вся почта, приходящая от клиентов, будет обрабатываться иначе. Не столь женственно, как выразился он. Он улыбнулся, как улыбаются мужчины, издеваясь над «идиотской» эмоциональностью женщин.
Марлена прибегла ко всем разумным аргументам, но так и не смогла убедить нового шефа в целесообразности установленного ею порядка.
Он снова покачал головой. Недавно создан великолепный институт, который занимается не чем иным, как урезониванием нерадивых клиентов.
Может быть, стоит ввести курсы для своих представителей на местах или создать тренировочные программы? Тогда, быть может, разъездные работники хотя бы перестанут раздавать невыполнимые обещания?
Теперь он стал саркастичным. Он поставил ее в известность, что, только имея дела с генеральными представителями фирмы, можно рассчитывать на некий уровень понимания. Работники нижнего звена, в основном внештатники, в большинстве своем полные идиоты или опустившиеся люди. Иначе нашли бы для себя более достойное применение.
Марлена была возмущена. И такой человек возглавляет внешнюю службу?! Конечно, она прекрасно понимала, что отнюдь не сливки немецкой экономики разъезжают по маленьким магазинчикам, мотелям, автостоянкам и филиалам банков, продавая их владельцам рекламные проспекты фирмы и уговаривая оплатить рекламу своего заведения. Но кто вообще принадлежит к этим сливкам? Во всяком случае, не она, Марлена, и не он, Бехштайн. И разве нельзя человеческим отношениям, хорошей тренировкой и минимальным количеством социальных льгот способствовать образованию подходящего кадрового состава? Одним из самых больших недостатков, в том числе и в их издательстве, была постоянная текучка внештатных работников.
Заметив скептическое выражение лица уверенного в своей правоте Бехштайна, Марлена замолчала. Она молчала и тогда, когда он приказал ей отныне сообщать ему обо всех шагах, которые она предпринимает. Она почти физически ощущала, как ему нравится вправлять ей мозги. И спрашивала себя, почему это происходит. Она всегда считала, что только пожилые начальники-мужчины имеют предубеждение против профессионально состоятельных женщин. Но этот-то совсем молод!
— Что происходит? — возмущалась Марлена несколько часов спустя, разговаривая по телефону с Иоганной. Иоганна была непревзойденным экспертом по этим вопросам, кроме того, у нее было больше профессионального опыта, сдобренного ненавистью к мужчинам.
Иоганна рассмеялась:
— Представления о собственной роли у мужчины не зависят от того, молод он или стар. Постоянный, неусыпный контроль над подчиненными — это они считают истинно мужским занятием. Кроме того, они уверены, что холодная деловитость свидетельствует о высоком уровне компетентности.
— Но все эти мелкие представители — просто жалкие работяги. От каждого заключенного договора они получают мизерный процент — куда меньше, чем генеральные представители фирмы в подобных случаях. Да и из этого они обязаны отчислять дополнительно от пяти до десяти процентов генеральному агенту. Только за то, что он милостиво позволяет им работать под своим чутким руководством.
— И чтобы мало-мальски заработать, они врут клиентам с три короба.
— Большей частью, да. А я пытаюсь в таких случаях найти решение, устраивающее обе стороны. Потому что если дело доходит до переделки статей договора, то, во-первых, клиент идет на это с большим трудом, а во-вторых, я обязана при расчете лишить агента заработанной таким образом прибыли. Или, что самое неприятное, передать дело адвокату. Итак, моя главная задача — улаживание конфликта. Без интуиции здесь не обойтись. Разве я не права, Иоганна?
— Именно это больше всего и бесит твоего Бехштайна. Твое поведение слишком эмоционально и базируется на интуиции, которую такие, как он, не признают в принципе. Да зачем вообще думать о людях, если они не приносят ощутимого дохода?
— Да, если бы речь шла о начальнике старой закалки… Но я надеялась, молодые мужчины…
— Думаю, это еще цветочки. Честно сказать, я предпочитаю стариков. Конечно, они во всем пытались доминировать, сохраняли известную степень презрения к женщинам и были слишком лояльны по отношению к фирме. Новая гвардия, напротив, помешана на так называемом профилировании. Конечно, они точно так же презирают женщин, но думают при этом только о собственных нуждах, в то время как их старшие коллеги все-таки преданы фирме и готовы пахать на нее день и ночь.
— Бехштайн тоже работает по десять часов в день.
— Ясное дело. Пять часов в день он подкапывается под кресло своего начальника, а остальные пять часов ревниво следит, чтобы никто не подкопался под его собственное. Ты, например.
— И что же мне теперь делать?
— Старайся, чтобы этот тип не зажал тебя окончательно. Организуй в своем маленьком подразделении пассивное сопротивление его распоряжениям и приложи все усилия, чтобы тебя оценили более высокие начальники. Продолжай до тех пор, пока тебе не предложат другую должность, более тебе подходящую. Или пока ты сама не создашь такую должность.
Итак, Марлена начала осуществлять пассивное сопротивление. Она представляла Бехштайну только те случаи, оценка которых могла быть абсолютно однозначной. Критические ситуации старалась разрешать во время его частых отлучек и командировок. Если он задавал ей вопросы по этому поводу, она невинно смотрела на него и объясняла, что дело было очень срочное и не терпело промедления и поэтому пришлось решать без него. Но, конечно, она обсудила все с Георгом Винтерборном, поскольку шеф, как господин Бехштайн, наверняка знает, требует, чтобы в отсутствие непосредственного начальника все вопросы решались через него.
Упоминание Георга Винтерборна было продуманным ходом. Благодаря этому Марлена достигала трех целей: демонстрировала шефу издательства, как урезает сферу ее деятельности Герд Бехштайн, и не позволяла господину Винтерборну забывать о себе. У нее было такое чувство, что он интересуется ее существованием, что ему импонирует ее стремление двигаться вперед и завоевывать новые высоты. Кроме того, она явно нравилась ему как женщина, хотя он никогда не предпринимал ни малейших попыток к сближению. Но то, как он ее рассматривал, как мгновенно замечал новое платье или цвет ее губной помады, показывало Марлене, как неравнодушно он к ней относится. Конечно, он слишком стар для нее. Но зато он, несомненно, что-то представлял собой — от него исходило обаяние силы и мужественности. Она легко могла вообразить его молодым человеком, который из ничего, с нуля создал фирму, пользуясь только своей головой, энергией и умением увлечь людей, повести их за собой.
Возможно, это и было тем, что привязывало Марлену к нему и к этому месту. Она была лишь маленьким винтиком в этом большом механизме; чудо, что он вообще обратил на нее внимание. Но какое-то сходство с его силой, мужеством и фантазией она находила и в своей душе. Когда Марлена сидела напротив него и рассказывала о своей жизни, она знала, что он понимает ее чувства и мысли. Только однажды, когда она сказала ему, что снова вышла замуж за студента, он на минуту наморщил лоб:
— А как же с вашей профессией? С компьютерными курсами?
Марлена восторженно рассказала ему, что Никлас во всем ее поддерживает. Да, только благодаря ему она смогла позволить себе записаться на эти курсы, потому что он взял на себя заботы об Андреа и часть домашних работ.
— Самое замечательное, что так останется и после того, как он закончит учебу. У нас одни цели, и Никлас действительно вполне современный человек.
Она видела, что шеф относится скептически к ее словам, и рассердилась.
— Ваша дочь тоже делает карьеру, и она замужем, — сказала она холодно. Если он сейчас ответит, что это совсем другое дело, она сейчас же выйдет и больше никогда не будет вести с ним приватные беседы.
Но он только улыбнулся:
— Не будем торопиться с выводами. Насколько я знаю, мой зять хочет иметь детей.
Теперь он вел себя как потенциальный дедушка, очень ждущий счастливого момента! Марлена была разочарована.
— Одно с другим никак не связано, — сказала она холодно.
Он развеселился:
— Может быть. Но, по-моему, мой зять в этом вопросе вполне старомоден.
Марлена рассердилась еще больше. Давид Эриксон — старомодный? Этот идеал мужчины?! Который судит обо всем так прогрессивно? Который хочет полностью модернизировать фирму и внес уже так много предложений для этого? Который добился того, чтобы все подразделения фирмы были обеспечены компьютерами? Который добивался того, чтобы выделить рекламную агентуру в отдельную дочернюю фирму, и удачно осуществлял планы создания собственной типографии? Который, глядя далеко вперед, собирался основать концерн? Она недоверчиво смотрела на Георга Винтерборна.
Он поднял вверх руки и рассмеялся:
— Знаю, знаю. Его очень любят. Да и я тоже его люблю. Но по поводу семейных дел он, быть может, думает иначе…
Марлена устало улыбнулась. Учись у элегантного Бехштайна, сказала себе она. Если теперь она начнет спорить с Винтерборном, он может прийти к выводу, что она не тот человек, который достоин его покровительства.
Он усмехнулся:
— Знаете, что в вас самое интересное?
— Нет, — сказала она, все еще находясь в дурном расположении духа.
— Когда на вашем лице я вижу следы борьбы между врожденной честностью и вашими прагматическими мыслями. По причинам, которые мне не до конца ясны, вы сейчас готовы послать меня к черту. Но вы не говорите этого, потому что я большой начальник, и вы думаете, что еще будете нуждаться во мне.
Марлена стала пунцово-красной.
— Как вы догадались?
Он снова хмыкнул. Потом встал:
— Давайте заключим соглашение. Вы всегда откровенно говорите мне свое мнение, а я обещаю никогда не пользоваться вашей откровенностью и не обижаться. О'кей?
— О'кей! — сказала она и тоже встала.
— Хорошо. Так что вы так страстно хотели мне сообщить?
— Что доктор Эриксон — совершенно фантастический человек. Я имею в виду… его качества начальника производственного отдела, — торопливо добавила она, заметив иронический блеск его глаз. — И что он отнюдь не старомодный. Он никогда не стал бы диктовать вашей дочери свои условия.
— Только спросите себя, милая дама, почему. Потому ли, что он такой прогрессивный, или… потому что не осмеливается?
Теперь он обвиняет своего зятя чуть ли не в трусости и подхалимстве! Марлена гневно сжала губы:
— Ваш муж не диктует же вам, как поступать?
— Мы все обсуждаем вместе.
— А если вы остаетесь при своем, противоположном, мнении?
— Мы всегда приходим к единому мнению.
— Тогда могу только пожелать вам, чтобы этот паритет сохранялся как можно дольше, — сказал Георг Винтерборн. Однако его взгляд приобрел почему-то сочувственный оттенок.
Как раз летом Никлас стал мобилизовывать своих друзей по движению за мир, чтобы вместе участвовать в организации «жаркой осени 1983 года». Он ходил на собрания, принимал участие в различных акциях и пикетах, в сидячих забастовках у мест размещения ракет, а один раз даже был арестован и вернулся домой только через день.
22 октября, в честь окончания недели действий, все они поехали автобусами с мюнхенской Кенигсплац в Юнгинген, маленькое местечко в Баден-Вюртемберге, чтобы вместе с сотнями тысяч других демонстрантов образовать многокилометровую цепь между Ульмом и Штутгартом. Молодые люди приезжали целыми семьями, было много школьников, но немало и пожилых людей, и Марлена ощутила удивительное чувство единения с ними. Когда цепь наконец замкнулась, когда воцарилось пятиминутное молчание, когда Андреа встала между ней и Никласом у края тротуара, к ней вернулось счастливое чувство, подобное тому, что она испытала весной, когда решила все же выйти замуж за Никласа.
Неужели можно было пренебречь волей такого числа людей? Неужели политики не задумаются?
Но есть суровая реальность жизни. Конечно, возможно поднять на ноги сотню тысяч людей на несколько часов. Наверное, это не самое трудное. Можно организовать людей и на хорошие, и на дурные дела. Но что будет потом, когда автобусы вернутся обратно, когда вся эта толпа растает, что тогда? Ей вдруг вспомнился Бернхард. Тут уж она была уверена: он никогда не принадлежал к этой сотне тысяч, которые стоят здесь сейчас молча, значительные и серьезные, чтобы продемонстрировать свою волю к миру.
Несколько дней назад он появился в ее квартире и стал возмущенно требовать, чтобы Марлена не смела таскать на демонстрации его, Бернхарда, дочь. Он грозил обратиться в попечительский суд и ограничить ее права на ребенка, если она продолжит воспитывать Андреа в том же духе. Сейчас, стоя в этой цепочке людей рядом с дочерью и сжимая в руке ее ладошку, Марлена еще раз с облегчением подумала, что правильно сделала, вырвавшись из-под власти этого тупого, злобного тирана.
В воскресенье днем, когда Никлас сидел за книгами, а Марлена готовилась к компьютерным курсам и что-то зубрила, в дверь требовательно позвонили.
Это была Тилли. Она стояла за дверью в своем коричневом зимнем пальто, в руках держала чемодан.
— Я ушла. — Она решительно прошла в гостиную мимо Марлены.
— От своих мужиков? — весело спросил Никлас.
Тилли рассказала, что ссора в их доме давно уже тлела, еще со времени свадьбы Гейнца. Потому что Вернер давно уже положил глаз на освободившуюся комнату брата. Он обсудил этот вопрос с Бруно — да, они правильно расслышали, именно с Бруно, а не с ней, — и тот согласился, чтобы Вернер ее занял.
— Зачем?
— Туда переехала подружка Вернера. Она давно на нее косилась. И теперь — вот вам, пожалуйста! — Тилли затянулась сигаретой и выпустила дым через ноздри. — Она надеется, что я буду обслуживать и ее. Она работает продавщицей в Вулворте и возвращается вечерами «дико усталой». Это значит, что она садится за накрытый стол и не хочет даже пальцем пошевелить. Свое грязное белье бросает в мою корзину для стирки, а наш холодильник опустошает как саранча. А хуже всего, что Бруно считает это в порядке вещей. Ему приятно видеть рядом молоденькую мордашку, заявляет он. И заглядывает за пазуху этой приживалке, старый охальник. И тогда я ему сказала: «Ты можешь любоваться юной мордашкой сколько заблагорассудится. Я даже предоставлю ей право делать для тебя всю грязную работу». Собрала свой чемодан и ушла.
— Ого! — сказала Марлена, восхищенно глядя на мать.
— Я не буду тебе в тягость, Ленни. Правда, сегодня я бы с радостью осталась здесь. Но завтра утром уеду. Мне есть куда пойти.
— У тебя есть куда идти? — Изумление дочери росло.
Мать рассказала, что познакомилась с одной женщиной еще в прошлом году. В последнее время они с Фридой Бауер часто встречаются. Она недавно развелась: «В шестьдесят лет, представь себе!» Она все время поддерживала Тилли, объясняла ей, что нельзя позволять так себя использовать, что в пятьдесят три года она достаточно молода, чтобы устроить свою собственную жизнь.
Никлас принес кофе, и Марлена, все еще ошарашенная, опустилась на стул.
— Ты хочешь уйти от отца?
— Точно.
— Но, когда я тебе советовала что-нибудь изменить в своей жизни, ты никак не реагировала.
Тилли смутилась:
— Это совсем другое, Ленни. Тебе легко возмущаться, ты так молода. А Фрида знает, о чем говорит. У нее за спиной то же, что у меня, понимаешь? И она мне все так хорошо объяснила. Она добилась, чтобы муж выплачивал ей содержание, а позже она будет получать часть его пенсии. Это позволяет ей сводить концы с концами. И делать только то, что хочется. Каждый год она ездит в путешествие… Я тоже хочу съездить в Грецию. Или Испанию. Я всегда об этом мечтала. Но Бруно и слышать ничего не хотел.
— Я абсолютно ничего не понимаю. Ты перевернулась на сто восемьдесят градусов. Уж не снизошел ли на тебя святой дух?
Тилли улыбнулась:
— Может быть. По крайней мере, я стала задумываться. Уже давно, даже тогда, когда ты собиралась развестись. Наверное, я потому так и возражала, поскольку у самой голова шла кругом. Ты показала мне хороший пример, став независимой. Мне бы хотелось еще немного подзаработать где-нибудь, чтобы стать на ноги.
— А где ты собираешься жить?
— Сначала у Фриды. Потом найду что-нибудь.
— А как ты думаешь зарабатывать? У тебя ведь нет никакой профессии!
— А разве у тебя была? Найду себе место, работы я не боюсь.
Все трое замолчали. Потом Тилли сказала:
— Знаете, я вдруг представила себе, как все у нас будет, когда отец уйдет на пенсию. Этого не так долго ждать, он ведь на восемь лет старше меня. Он будет сидеть дома целые дни, ждать, чтобы его обслужили, брюзжать, ко всему придираться, вечерами ходить в пивную… А что будет со мной? Когда я смогу побыть пенсионеркой, чтобы обо мне кто-нибудь заботился? Никогда. И тогда я сказала себе, что пора кончать с этим. Детей я вырастила, теперь можно и уйти.
— Позволишь ли ты одолжить тебе немного денег? — смущенно спросила Марлена.
— На моем счету в банке десять тысяч марок.
— Десять тысяч… на твоем счету?!
— Деньги, которые дарила мне на Рождество тетя Хеди. За двадцать лет.
Никлас захохотал:
— Ты, однако, потрясающая стерва, Тилли!
Она засияла. И заявила, что всегда мечтала хоть недолго побыть стервой.
Бруно Шуберт не мог поверить, что жена в самом деле бросила его. Но, когда он получил письмо адвоката, где сообщалось о решении Тилли возбудить дело о разводе, до него дошло, что это не обычная ссора, на которую он мог и не обращать внимания. Он позвонил Марлене и пригласил ее приехать в таком просительном тоне, что она засомневалась в том, что говорит со своим собственным отцом.
После работы она поехала к отцу и с тихим удовлетворением отметила царящий в квартире хаос. Она встретила там Вернера, который взглянул на нее с неприкрытой ненавистью и прошипел: «Добилась наконец, чего хотела!»
Марлена вспылила:
— При чем здесь я?
— Все ты и твой треп об эмансипации! Ты так долго обрабатывала мать, что она стала недовольна даже тем, что имеет.
— А что, собственно, она имеет?
— В конце концов, она имела возможность не работать.
— Понятно. Значит, годами обслуживать трех взрослых мужиков — это не работа, а удовольствие.
Вмешался в разговор Бруно. Его руки дрожали, лицо, заросшее седоватой щетиной, показалось ей очень постаревшим. Он уже не выглядел мощным и грозным — жаль, что Тилли не видела его таким.
— Все это было из-за подружки Вернера. Но она переехала обратно, можешь сказать Тилли.
— Папа! Дело не только в подружке Вернера, а в твоем отношении. То, как ты обращаешься с мамой…
— А как я с ней обращаюсь? Точно так же, как все мужья обращаются со своими женами.
— Это что, может быть ей утешением?
— Но ведь без ссор семейной жизни не бывает. Все ссорятся.
— Речь идет не о ссорах, а о том, что она и пикнуть при тебе боялась. Какие уж тут ссоры! А в наше время так продолжаться не может, я тебе уже много раз говорила об этом.
Бруно беспомощно пожал плечами:
— Что только с вами, бабами, вдруг приключилось? Вы даже не радуетесь тому, что мы для вас надрываемся, а вы можете сидеть дома! Как, ты думаешь, чувствовала бы себя мать, если бы ей приходилось, как и мне, целыми днями вкалывать на стройке. Да еще помнить, что те, кто помоложе, с нетерпением ждут твоего места.
— Это все лицемерные отговорки. Вы, мужчины, существуете в жестоком внешнем мире, а женщины должны создавать в доме островок счастья и покоя. Но это ведь прошлый век! Одно притворство!
— Почему же?
— Кто-нибудь из вас согласился бы поменяться местами с женщиной? Нет! Так что дело совсем в другом. Когда работаешь и приносишь домой деньги, ты — главный, ты — хозяин и вправе абсолютно все контролировать.
— Это неправда. Тилли всегда могла поступать как считала нужным. И вас, детей, могла воспитывать так, как хотела.
— Но, когда ей нужно было новое платье, ей приходилось просить тебя о деньгах. Когда она во время отпуска хотела поехать куда-нибудь, ты ей этого не позволял, потому что тебе не хотелось ни в Грецию, ни в Испанию. Когда она хотела научиться водить машину, ты сказал: «В машину, которую ты поведешь, я никогда не сяду». Если она, устав за неделю от кухни, просила тебя в воскресенье пойти куда-нибудь поужинать, ты заявлял, что не хочешь нарушать добрые семейные традиции. Когда ей хотелось в кино или в театр, ты только смеялся над ней. Когда мама приглашала тебя сходить вместе в бассейн или сауну, ты с ухмылкой отвечал, что она не рыба, а пота тебе хватает и на стройке. А когда вас звали в гости ваши друзья из Сан-Франциско и Тилли предложила походить вам вместе на курсы английского языка, ты опять отказался. Потому что, видите ли, ты не желаешь ездить в те страны, где не говорят по-немецки. А на самом-то деле ты всегда хотел только одного: дома — покоя и полного обслуживания, а в свободное время — пивную и своих приятелей.
Бруно не взорвался, он держал себя в руках и пытался оправдаться:
— Но все это она могла бы делать и одна, без меня. Ходить в бассейн, в кино, на английский…
Марлена презрительно улыбнулась:
— Можешь ты мне объяснить, зачем же ей тогда вообще нужен брак с тобой, если то, что ей доставляет радость, она все равно должна делать одна? Тогда уж лучше обойтись без семьи. Не нужно будет работать на вас всех, и можно наконец позаботиться о самой себе.
— Ага! И я должен буду финансировать ее жизнь!
— Ты считаешь, у нее нет на это права?
— Права на мои деньги?
— Как ты думаешь, могла бы она скопить деньги на черный день, если бы не волокла на себе дом, а нашла бы работу?
— Если она останется со мной, я никогда не попрекну ее, если ей потребуются деньги.
— А то, что ей тоже полагается своего рода плата, тебе в голову не приходило?
— Если она не будет жить со мной, то с какой же стати?
Бруно смотрел на дочь с недоумением.
— Потому что она всю жизнь была твоей служанкой. А служанке хозяин обязан платить зарплату, делать пенсионные отчисления, гарантировать оплачиваемый отпуск. Посчитай-ка, сколько это получится… за тридцать лет брака.
— Но мы же женаты! — Бруно был шокирован.
— А что она с этого имела, отец?
Она посмотрела ему прямо в глаза. «Действительно, что же имела мать»? — подумала Марлен. Океан забот, мужской эгоизм. Она даже ни разу не испытала удовольствие в постели с мужем. Ничего удивительного, что она увлеклась бульварными романами.
У Бруно задрожали губы.
— Ты можешь ей передать, что я хотел бы поговорить с ней?
— Скажи ей это сам. — Марлена положила на стол листок. — Вот ее новый адрес.
В марте Марлену вызвали в приемную Георга Винтерборна. Она приняла близко к сердцу советы Иоганны и дипломатично, как только могла, обходила указания Герда Бехштайна. Однако случались и неприятности. Пару раз, узнав о ее самодеятельности, ее непосредственный начальник вызывал ее к себе, чтобы сделать выговор. Однако с тех пор, как ему стало ясно, что между Марленой и господином Винтерборном существуют какие-то непонятные отношения, он явно старался сдерживаться.
Георг Винтерборн был в хорошем настроении и тепло поздоровался с Марленой. Он протянул ей руку, поинтересовался ее самочувствием и предложил сесть.
— Вы знаете, госпожа Шуберт, что в апреле состоится традиционный сбор наших разъездных сотрудников.
Марлена знала это. Это мероприятие проходило ежегодно в первоклассном отеле на Штарнбергском озере. В нем принимали участие все служащие издательского дома Винтерборна, имеющие отношение к разъездным службам, а также вся администрация фирмы. В издательстве было порядка двухсот рекламных агентов, разъезжавших по всей стране. Такие двухнедельные встречи способствовали обмену опытом и укрепляли связь иногородних филиалов с основной фирмой.
— Господин Бехштайн как раз только что сказал мне, что я тоже приглашена.
— Не только это. — Шеф улыбнулся ей. — Я хотел бы, чтобы вы, как сотрудница отдела, занимающегося координацией их деятельности, сказали гостям пару приветственных слов и поделились опытом работы с клиентами. Марлена минуту молчала. Потом недоуменно спросила:
— А что на это скажет господин Бехштайн?
— Что он может сказать?
— Но ведь он руководитель отдела. Разве не он должен…
Георг Винтерборн откинулся назад и внимательно посмотрел на нее:
— Я хотел бы на этот раз поручить приветствие женщине. Понимаете ли… Молодежь, которая приедет к нам — а там восемьдесят процентов мужчин… Их нужно в течение этих двух дней развлекать. Конечно, состоится несколько важных бесед, мы наметим новые пути развития, подискутируем… Но в общем и целом это мероприятие — нечто вроде поощрения. Два дня в высококлассном отеле с обширной вечерней программой и шампанским, сколько душа пожелает. Им будет намного приятней, если вступительный доклад сделает очаровательная женщина.
Марлена никак не могла поверить:
— Но я ведь совсем недавно работаю в фирме.
— Уже три года.
Итак, с Бехштайном он сам разберется.
Она сказала:
— Конечно, я очень рада. Надеюсь, я вас не подведу и не опозорюсь.
Он покачал головой:
— В такое я не верю. — Потом сказал, что при составлении доклада она должна иметь в виду: он должен быть информативным, однако не слишком критичным, не сухо-деловым, а остроумным, чтобы настроить молодежь на приятные выходные. — Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду, — закончил он и снова улыбнулся ей очень тепло. Даже нежно, как ей показалось.
— Вы имеете в виду… это должен быть женственный доклад.
Он кивнул:
— Внешняя служба с позиции женщины… нечто вроде этого.
Марлена подумала о том, что хотела бы сказать с трибуны на самом деле, и резюмировала:
— Интересное задание, господин Винтерборн.
Следующие две недели Марлена работала над этой речью. Она попыталась посоветоваться с Никласом, но тот был абсолютно погружен в госэкзамены и не видел никакой проблемы в составлении маленькой приветственной речи.
— Ты и сама прекрасно справишься! — отмахнувшись, сказал он, и Марлена оставила его в покое. — А я обязан получить высокие оценки. Я непременно хочу попасть на работу в концерн.
Когда он произносил это, его голос был лишен всякого выражения, и Марлену охватило недоброе чувство. Как может Никлас, с его социальными и политическими взглядами, стремиться стать удачливым юристом? В мечтах он видел себя в подчинении у какого-нибудь босса, который бы покровительствовал ему и продвигал его и работа с которым была бы для Никласа хорошей школой. Но представлял ли себе Никлас, строя грандиозные планы, сколько унижений, приспособленчества и показного смирения ему понадобится, чтобы одолеть этот путь? И останется ли он после этого пути таким же?
Но она тут же отбросила эти мысли прочь. Нет, Никлас никогда не станет унижаться. Скорее пресловутый верблюд пройдет в игольное ушко, чем он скажет «да», если думает «нет».
Она продекламировала свою маленькую речь перед матерью. Тилли, снявшая дешевую квартирку за городом, каждый день приезжала на трамвае в Мюнхен, в магазин, где работала на выдаче товаров. Она всегда радовалась посещениям Марлены и принимала заинтересованное участие в ее жизни.
— Это звучит потрясающе, — сказала она, выслушав доклад дочери, и открыла бутылку шампанского. — За нас обеих! — Они чокнулись.
Марлена смотрела на мать, покачивая головой.
— До сих пор не могу поверить. Когда я недавно была у отца и дала ему твой адрес, то была убеждена, что ты сразу же вернешься домой.
— Я была близка к этому, — подтвердила Тилли.
— И что тебя остановило?
— Это приглашение на ужин… Оно должно было послужить примирению, понимаешь? Однако уже мое жаркое из косули за двадцать пятьдесят здорово поколебало его желание помириться. Ему куда бы больше понравилось, если б мы пошли в какую-нибудь столовую самообслуживания. Даже не знаю… Я сидела там, смотрела на него и думала, как все будет, если я сейчас пойду с ним домой. И представляешь? Я сразу увидела себя снова в кухне. Я не видела себя лежащей рядом с ним в постели или пьющей вино в гостиной, нет: я была в кухне. Но я больше туда не хотела. Вот так все просто.
— И как ты теперь себя чувствуешь — как свободная женщина?
Тилли опустила голову:
— Только отчасти. Днем я занята на работе, у меня уже есть пара знакомых, да и с Фридой мы по-настоящему дружны. Вот вечерами… иногда мне бывает очень одиноко. Но я уже привыкаю.
— Может быть, ты еще познакомишься с хорошим человеком? Ты ведь можешь выйти замуж.
— Тогда вообще какой смысл разводиться? — сказала Тилли возмущенно. — Мужчины моего возраста или испорченные холостяки, или вдовцы, ищущие замену ушедшей жене. Чтобы избавиться от домашней работы и обеспечить себе сиделку на случай болезни. Нет уж, спасибо!
Марлена расхохоталась и обвинила ее в феминистских происках. Но Тилли ответила, что это не происки, а жизненный опыт.
— Я очень рада, что именно мне доверено сегодня приветствовать всех вас, — начала свою речь с маленькой трибуны Марлена, глядя в обращенные к ней лица. — И я, естественно, получила четкие указания в связи с этой речью: моя речь должна быть достаточно краткой, с юмором, в меру легкомысленной и без личной критики. Но, как видите, я женщина. А какая же женщина точно следует указаниям мужчины?
Смешки. Мужчины захлопали.
— Спасибо за понимание… — Марлена улыбнулась. — Итак, я воспользуюсь возможностью изложить несколько настоятельных просьб, исполнение которых могло бы существенно облегчить нашу с вами работу. Я воспользуюсь такой возможностью сегодня и здесь, поскольку она мне представилась. Когда бы еще я могла увидеть вас всех в одном, да еще таком прекрасном месте?
Произнося все это, Марлена старательно избегала смотреть на тот стол, за которым расположилась семья Винтерборнов-Эриксонов, заведующие отделами и начальники некоторых подразделений. Ей хватало вытянувшегося лица Герда Бехштайна, чтобы пульс обрел лихорадочный ритм.
Она изложила недостатки внешней службы со своей точки зрения, она обличала практиков, которые балансируют на грани обмана и мошенничества, рассказала о реакции клиентов и продемонстрировала слушателям фотокопии их возмущенных писем, собранных ею в солидную папку, в которых она предварительно старательно зачеркнула все фамилии. Она предложила коллегам постоянно повышать квалификацию, поддерживать более тесные контакты между собой и атаковала генеральных агентов, которые весьма неудовлетворительно исполняли свои функции по контролю и обучению персонала. Заканчивая, она извинилась:
— Не сердитесь на меня за то, что я не была столь легкомысленна, как бы вам хотелось. Но я отказалась просто воспользоваться тем, что я женщина, понадеяться на свой шарм и послужить «свадебным генералом». Я хотела внести свой вклад в эту встречу, но критический вклад. Именно потому, что фирма Винтерборна мне дорога, и потому, что я считаю важным помогать всем нашим клиентам. Сделать все, чтобы клиент был доволен, а не ссылаться на маленький тираж, не грозить адвокатом или задним числом не менять условия договора. Я верю, что мы можем работать по-другому, гораздо лучше. И что в Рим — то есть к успеху — ведет много дорог. — Марлена глубоко вздохнула. — Я благодарна вам за то, что вы меня так внимательно выслушали, и желаю вам замечательных выходных.
Она спустилась на две ступеньки со сцены. Никто не хлопал. Уголком глаза она видела, как Бехштайн бросился к ней.
— Что вы себе позволяете…
Она прошла мимо него и села на свое место. Несколько генеральных агентов проводили ее гневными взглядами. Благодаря издательству они стали богатыми людьми, их ежемесячный доход выражался пятизначными цифрами. Они вели себя с подчиненными, как сюзерены, и жили в полном покое. Им не доставило никакого удовольствия выслушивать обвинения в ошибках и плохой работе от какой-то девчонки, без году неделю работавшей в фирме. Только теперь Марлена поняла, что этот день мог стать для нее днем расставания с издательством. Но она не могла иначе — она была права. Может быть, она не смогла найти нужных, правильных слов, может быть, выбрала неподходящее место. Но поскольку Бехштайн совершенно не считался с ее предложениями и не давал ей напрямую работать с выездными агентами, другой возможности могло и не представиться.
Внезапно раздался усиленный микрофоном голос Винтерборна:
— Ну как, друзья? Разве я не обещал вам волнующий уик-энд? Могу ли я выдать вам одну тайну? Я точно знал, что эта юная дама будет читать нам нравоучения. Поэтому-то я и поручил ей подготовить приветствие. Исключительно по этой причине.
Гул голосов. Изумление росло, и вместе с тем напряжение спало: Георга Винтерборна любили. В начале своей карьеры он сам был разъездным агентом и знал, в каких условиях им приходится работать, как трудно бывает найти и убедить клиента, тем более что цена рекламного анонса непомерно дорога. Поэтому его уважали. И поэтому его слушались.
— Итак, мои дорогие друзья! Я считаю, что в прошлом году вы хорошо поработали. Но я также нахожу, что нам нельзя останавливаться, ибо конкуренты не дремлют. Наша фирма все время растет. Долг администрации — делать что-нибудь полезное для своих сотрудников. Поэтому я решил основать учебный центр для наших работников и проводить раз в месяц семинары, чтобы вы получали достаточно информации, которая позволила бы вам твердо стоять на земле. Кроме того, благодаря этим семинарам мы сможем поддерживать постоянный контакт между администрацией и нашими работниками на местах.
А потом он добавил, что создавать учебный центр будет Марлена Шуберт, и она же возглавит его.
Марлена сидела в своем кабинете в учебном центре и составляла перспективный каталог по курсам повышения квалификации на предстоящий год. Уже два года она руководила этим подразделением, которое официально именовалось «Подготовка кадров» и входило в состав отдела сбыта вместе с подразделением Герда Бехштайна и сектором договоров с клиентами.
Она все время нервно поглядывала на часы, пока Мориц, сидевший напротив, не сказал сочувственно:
— Уже больше семи. Ты наверняка торопишься домой.
— Вообще-то сегодня Никлас ответственный за дом. Он обещал вовремя закончить.
Они посмотрели друг другу в глаза. Потом Марлена отвела взгляд и сделала вид, что вновь углубилась в бумаги.
— Перестань, девочка. — Мориц откинулся назад. — Передо мной нет смысла разыгрывать спектакль.
Марлена подняла одну бровь и сказала совершенно нейтральным тоном:
— Не понимаю, на что ты намекаешь. У меня все в порядке…
Мориц пожал плечами:
— О'кей… Если ты не хочешь об этом говорить…
— А говорить-то не о чем.
— Не о чем?
— Да! — сказала Марлена с нажимом.
Пока она ехала домой, начался дождь. К ветровому стеклу прилипли опавшие листья: осень. Когда Марлена выехала за город, на луга упал ночной туман.
Они теперь жили в небольшом местечке в двадцати километрах от Мюнхена. Внезапно, от инфаркта, умер отец Никласа. Обстановку берлинской квартиры он завещал своей экономке, а деньги на банковском счете — Никласу.
— Я заплатил задаток за дом, — сказал Никлас вскоре после похорон.
— Что, прости?
— Да, да, ты не ослышалась. — Никлас слегка покраснел.
Марлена усмехнулась:
— Он выстроит дом, вырастит сына и посадит дуб…
Никлас поморщился.
— Но, Никлас, дом требует так много забот… Да еще сад.
Она с тоской подумала, сколько времени отнимает уход за цветами и деревьями, и уже увидела себя обрывающей увядшие лепестки с розовых кустов. Но Никлас попытался успокоить ее: дом, который он нашел, совсем другой. В подвале — грибок на стенах, деревянные ступеньки скрипят, сад запущен, там крапива по пояс. Все это будило его экологическое, «зеленое» воображение, а мечта о заросшем сиренью домике на краю леса грела его романтическую душу.
Кроме того, иметь дом считалось престижным. Кто мог похвастаться этим? Разве дом можно сравнить с одинаковыми коробками, полными одинаковых квартир? Эти старые постройки, моя дорогая, они имеют характер, и с этим согласятся их друзья, вдохнув затхлый запах подвала или услышав уютный скрип деревянных ступенек.
Итак, друзья нашли дом «оригинальным» и «шикарным», сидя в теплой кухне у кафельной печи с куском сыра в одной руке и стаканом красного вина в другой. Загвоздка была в том, что потом они возвращались в свои современные городские квартиры с мусоропроводом, стиральными машинами и супермаркетом за углом. По расчетам же Марлены, в их доме все необходимые переделки удастся завершить к году этак 2040-му, если к тому времени грибок не доберется до верхнего этажа и не разрушит его.
Но Никлас сердился, когда она высказывала подобные предположения. Он обещал, что станет по вечерам и в выходные ремонтировать дом и будет сам заботиться о саде. Он всегда мечтал иметь сад. Он сделает большую клетку для морской свинки Андреа, выполет сорную траву. А потом посадит мяту, мелиссу, базилик. Он покрасит забор и заасфальтирует подъезд к дому. Это будет для него замечательной физической разрядкой после целого дня, проведенного в офисе.
К этому времени он блестяще сдал все госэкзамены и получил предложение поступить в правовой отдел концерна Абеля. Концерн принадлежал к крупнейшим предприятиям химической индустрии; там работало десять придирчиво отобранных и строго проэкзаменованных юристов. Только после испытательного срока с ними подписывался контракт. «Фаза эйфории» — так назовет Марлена позже это время — месяцы, когда золотая дверь в будущее приоткрылась. Но Марлену и Никласа привели в ужас вопросы анкеты в концерне — о политических пристрастиях, отношении к общественной жизни и штрафах за участие в политических акциях. Как раз незадолго до этого Никлас был приговорен к двум денежным штрафам за сидячую демонстрацию и занятие дома с формулировкой «принуждение и нарушение неприкосновенности жилища». В результате Никлас так и оставил без ответа эти вопросы.
Потом, дома, после бутылки кьянти он держал гневную речь по поводу нацистских методов недобитых капиталистических свиней. Лучше не дразнить их, решил он, пока не пройдет эта волна увольнений за левые убеждения и отдел кадров не успокоится. Марлена все же продолжала думать, что он не приживется в этом мощном концерне, ибо не сможет даже ради карьеры стать приспособленцем. Но Никлас запротестовал:
— Можно делать карьеру и не приспосабливаясь, я уже говорил тебе.
— Даже если хрюкаешь с капиталистическими свиньями в одном загоне?
— Может быть, как юрист, я смогу на что-нибудь повлиять? — Но выражение его глаз, подчеркнуто невинное, смутило ее.
Она расстроилась: как можно с легким сердцем обманывать самого себя?! В любом случае, говорил он, надо попытаться, надо продолжать преследовать свои этические цели; и вообще он должен разобраться: что значит профессия в его жизни и может ли он показать себя с лучшей стороны и в профессиональном плане.
Это было очень похоже на отказ от прежних идеалов. Это подозрение Марлены только усилилось на вечеринке по случаю окончания учебы, где собрались друзья Никласа. Раньше Марлена не замечала, что времена изменились. Теперь на первом плане стояли не политические условия и ситуация в обществе, а маленькие, обывательские интересы.
Никлас сменил в концерне несколько отделов, набираясь юридического опыта, и теперь работал в секторе персонального права. И, конечно, — по профессиональным причинам, как он, хмыкнув, заметил — его внешний облик претерпел значительные изменения. Он выходил из дома в костюме и с галстуком, его старый портфель уступил место роскошному «дипломату», он ездил в черном «вольво» и подстригал волосы не у своего старого парикмахера, а посещал дорогой новомодный салон.
Никлас пытался доказать, что эти смешные символы нового социального статуса использует лишь для того, чтобы бить капиталистов их же оружием. Но Марлена не верила его объяснениям. Он всегда знал, какой ресторан сейчас в моде, он ходил с Марленой в театр только на те спектакли, о которых говорили, и его журнальные пристрастия подозрительно изменились: теперь это были «Менеджер магазин», «Шпигель», «Капитал», «Цайт». У Марлены было мерзкое ощущение, что она смотрит на него сквозь какой-то магический кристалл, который все переворачивает. А она все смотрела в него, боясь и надеясь, что все это расплывется, исчезнет, если только она постарается понять и вглядится повнимательней. При этом она и сама не могла сказать, откуда в ней такое ощущение. До встречи с Никласом она сама была совершенно аполитичным человеком, в чем откровенно и признавалась. Да и в эти два года, прошедших после их свадьбы, работа и семья забирали у нее слишком много сил, хотя, конечно, как она понимала, это было лишь пустой отговоркой.
Никлас с большой гордостью следил за ее профессиональными успехами, он фонтанировал идеями и предложениями, связанными с ее учебным центром, он познакомил ее со своим приятелем, опытным преподавателем, приобретал специальную литературу и рассказывал о принципах организации подобных центров в концерне. Предложение перевести Морица в ее подразделение, чтобы иметь рядом разумного и надежного друга, исходило тоже от него. Да, он действительно принимал деятельное участие в ее восхождении, которое она в шутку именовала «мини-карьерой», хотя оба они прекрасно понимали, что благодаря Георгу Винтерборну она сделала значительный шаг вперед.
Так что же тогда смущало ее? Ей вдруг вспомнился художник, которого она встретила как-то в одном швабингском кафе. Про него рассказывали, что раньше он делал конструкции из дерева и промышленных отходов, чтобы обратить внимание людей на катастрофическое положение природы. А теперь он рисовал портреты богатых дам из общества. Он слишком много пил и слишком громко хохотал, и, когда Марлена спросила его, может ли он себе представить, что вновь прибивает пустые пластиковые бутылки к деревянным рамам и живет на пятьсот марок в месяц, он спросил:
— А ты можешь себе представить, что у тебя вновь появилась девственная плева? И что бы ты стала с ней делать?
Дом был погружен в темноту. Она до сих пор не знала, нравится ли он ей, этот дом. Никлас начал ремонтировать крышу чердака и обшивать ее досками. Впрочем, он называл это жалкое помещение не чердаком, а студией. Это должна была быть его студия, с письменным столом, полками и аквариумом. В подвале тоже царил полный кавардак. По первоначальным замыслам там должно было быть помещение для припасов. Толстые доски для стеллажей уже стояли в углу, там же валялись круглые подносы, на которые предполагалось складывать выпеченный ими самими хлеб. Странным образом жадное стремление Никласа к простой деревенской жизни напоминало Марлене советы Бернхарда самой варить джемы и сушить лекарственные травы. Разница была лишь в мотивации: Бернхард стремился к экономии, Никлас — к здоровому образу жизни. Но кто, по его представлениям, должен был печь этот хлеб? И чем он был бы полезней готового? А может, ей и пшеницу самой выращивать, и зерно молоть? Фрау крестьянка…
— Так хочется привести в порядок дом, но слишком много работы в офисе, — вздыхал Никлас, когда их приятели спрашивали его о строительных успехах. Между тем гости к ним приходили все реже. Их дом располагался слишком далеко от основных автомобильных магистралей, чтобы «заглянуть по пути на огонек»…
К сахарнице была прислонена записка от Андреа:
«Пожалуйста, не забудьте! У меня сегодня соревнования! Никлас обещал прийти ко мне на игру…»
Марлена разорвала записку, заглянула в кухню и ужаснулась. Грязные кофейные чашки, немытые тарелки, оставшиеся еще с обеда, дольки чеснока, салатница с остатками соуса. Марлена почувствовала, как в ней закипает злость, у нее даже под ложечкой засосало от бессильной ярости. Почему Андреа не убрала за собой? В конце концов, ей уже двенадцать лет! И почему до сих пор нет Никласа?
Она загремела посудой, однако в этом не было ни смысла, ни необходимости. Ее злость не исчезла, напряжение не спало, поскольку никто не слышал ее яростного грома, разве что черные дрозды в саду.
Она разрезала булку и положила на нее толстый кусок копченой колбасы, ибо только эту дорогую колбасу Никлас почитал подходящей для себя. Пока она жевала, горячая вода заливала сложенную в раковину посуду. В глазах Никласа это было экологическое преступление. Чистящие средства он тоже не признавал, поэтому как следует вымыть посуду было попросту невозможно. Ох, королевство отдала бы за посудомоечную машину!
Против посудомоечной машины Никлас почему-то не возражал, тут его экологическая совесть была спокойна, ибо мытье посуды он тоже ненавидел. Но для такой машины не было нужного подключения. Никлас обещал подумать, как он говорил, над этой проблемой.
Горой громоздились в Марленином сознании все те мелочи и крупные строительные недоделки, которые, казалось, никогда не будут устранены, и в такие моменты обычная «клетушка в одинаковых, как близнецы, многоэтажных домах», так презираемых Никласом, представлялась ей раем. В довершение ко всему Никлас категорически возражал против найма ремонтников и строителей. Эта бессмыслица его глубоко ранила. Нанимать рабочих? А как же тогда с собственной реализацией полноценной личности?
Он вернулся после девяти, явно довольный собой, с распущенным галстуком.
— А дома тебя накажет ужасная домоправительница, — пробормотал он, когда Марлена выключила пылесос.
Она бросила на него презрительный взгляд:
— Ах, так ты уже здесь?
Тут же его лицо приняло обиженное выражение. Марлена не знала другого человека, способного одновременно выглядеть так заносчиво и обиженно, как Никлас. Его глаза сузились, рот превратился в узкую полоску, желваки на щеках вздулись, выдались вперед. У него было великолепное лицо, аристократическое, арийское.
— Доктор Ленер назначил совещание на шесть часов.
— Ты обещал Андреа зайти в школу — у нее сегодня соревнования.
Он раздосадованно потер лоб рукой:
— Черт, совсем забыл!
— Нашлись более важные дела?
— Ты хочешь обвинить меня в том, что я недостаточно забочусь об Андреа?
— Если даешь обещание, надо его выполнять.
— Почему же ты не пошла?
— Потому что я тоже поздно вернулась домой.
— Ага.
— Мы же договорились. А я вчера ходила с ней в бассейн.
— Я не клерк какой-нибудь, чтобы ровно в пять откладывать дела в сторону.
— Я тоже.
Он заглянул в кухонную дверь:
— Есть что-нибудь на ужин?
— Будет, если ты приготовишь! — резко ответила Марлена.
— Что опять произошло?
— Я как раз вспоминала, что кто-то когда-то говорил о распределении домашних обязанностей, — проговорила она, подражая ему. — «Мужчина и женщина должны так организовать домашнюю работу, чтобы у каждого были свои определенные обязанности, которые обусловлены не разницей полов, а целесообразностью». Твой выразительный взгляд в сторону кухни — единственная обусловленная разницей полов обязанность, которая пришла тебе в голову?
Он ненавидел иронию.
— В конце концов, я двенадцать часов подряд проторчал на работе! — закричал он.
— И весь пропах виски! — крикнула она в ответ.
— Доктор Ленер предложил мне рюмку во время беседы. Что я, по-твоему, должен был сделать?
— Значит, тебе можно торчать в офисе и потягивать виски, а мне надо отчищать эту грязную посуду? Это и есть распределение обязанностей?
— К нам же по пятницам приходит домработница!
— Сегодня не пятница. Кроме того, домработница не покроет крышу, не починит пол в подвале, не соберет листву в саду, не заасфальтирует подъезд к дому. Она не гладит, не готовит, не ходит в магазин, не заботится о подарках к Рождеству…
— Я вообще против рождественских подарков, — вставил он торопливо.
— Если бы это было главной проблемой!
— Но ты ведь только что сказала…
— Никлас! — прервала она его с угрозой в голосе. — Не пытайся казаться глупее, чем ты есть. А теперь помоги мне, пожалуйста.
Он снял пиджак, бросил его на стул и занялся пылесосом. Потом сложил газеты в корзину. И вдруг ему на глаза попалась заметка в биржевом разделе о правлении фирмы, которая конкурировала с концерном. Он уселся на стул и начал читать.
Марлена сказала:
— Ты сидишь на своем пиджаке.
Он вытащил пиджак из-под себя, бросил на лестницу и стал читать дальше.
— Ты хотел сегодня вечером еще разобраться с нашей налоговой декларацией.
Он молчал.
Марлена выхватила газету из его рук:
— Черт тебя подери еще раз, Никлас! Так не пойдет!
Он уставился на нее, его лицо побелело. Потом встал и пошел в кухню. Вернулся оттуда со здоровенным куском копченой семги и сказал стальным голосом, что поедет за Андреа, а когда вернется, поможет ей с домашними делами. Он с отвращением осмотрелся вокруг. «Боже, что за свинарник!» — говорил этот красноречивый взгляд. И тут Марлене в первый раз пришла в голову мысль, что между Никласом и Бернхардом не такая уж большая разница.
Когда Никлас и Андреа вернулись, она убрала кухню, перестелила постели и отнесла пылесос в кладовку.
— Мы выиграли! — восторженно закричала Андреа и закинула рюкзак в угол.
— Убери его в свою комнату, пожалуйста, — сказала Марлена.
— Ну порадуйся же с нами! — Никлас положил руку Андреа на плечо.
Они стояли рядом, как брат с сестрой, которые не могут понять, почему мама сердится. Никлас все время пытался перетянуть девочку на свою сторону. Он любил ее, это нельзя было не признать. Сначала Марлена была счастлива, что они так подружились и нравились друг другу. Но вскоре ее начали раздражать маленькие заговоры, которые они, хихикая, заключали против нее. Черт возьми! Андреа должна быть его дочерью, а не сообщницей по проказам.
Ночью, сидя на постели, тихо, чтобы не разбудить Андреа, они продолжили спорить. Марлена считала, что их совместной жизни не хватает четкой организации, что пора наконец всерьез взяться за ремонт дома и что нужно договориться ясно и окончательно, кто за какие вещи и дела в домашнем хозяйстве несет ответственность.
— Но я ведь многое делаю! — яростно шептал Никлас.
— Да, когда у тебя есть время и желание. С каждым днем у тебя и времени, и желания все меньше. А раньше все было иначе.
— Раньше я был студентом, легкомысленным и свободным.
— Да уж, просто восхитительно! Когда ты был холостым студентом, ты был вполне современным человеком, а став женатым юристом, превратился в бритую обезьяну. Впал в доисторический патриархат.
Они ссорились еще некоторое время. В конце концов Марлена расплакалась.
— Ах ты, девочка моя! — сказал Никлас нежно и положил руки ей на плечи.
Она рыдала все громче, а он обнимал ее все крепче. Поцелуи Никласа всегда возвращали Марлене спокойствие, а когда он стал снимать с нее ночную рубашку, ласково утешая ее, Марлена почувствовала себя умиротворенной.
— Чертова кухня! — тихо бормотал он. — Это все совершенно неважно. Оставь, пусть себе идет, как идет…
И пока Марлена давала себе волю и делала все, чтобы доказать, что не потеряла женский облик, в ней подспудно росло подозрение, что все так и осталось непроясненным. А правда состояла в том, что Никлас подогревал ее чувства и ублажал ее плоть, чтобы уклониться от дальнейшей помощи по дому. Полностью он мог убедить ее только в постели, и уж тут он старался куда больше, чем в подвале или на чердаке. Как мужчины на Востоке, доверяющие тяжелые полевые работы женам, чтобы по ночам в постели никогда не уставать и постоянно быть способными к любви. Но что может сделать самый сексуальный мужчина, когда от одной мысли о том, что из-за какой-то непробитой дырки в кухонной стене ты остаешься без стиральной машины, становишься фригидной?!
Издательство состояло теперь из трех отделов: финансового отдела, которым руководил Георг Винтерборн и к которому относилось также контрольное подразделение под началом Каролы, производственного отдела под руководством Давида Эриксона и отдела сбыта. Там был начальником Питер Рот, англичанин, которого привела в издательство Карола. Рот был доцентом в Лондонском университете, где училась Карола. В издательстве поговаривали, что между ними существовало нечто большее, чем просто дружеские отношения.
Марлена хорошо ладила с Ротом. Он относился к тому типу руководителей, чье руководство исчерпывалось самыми общими указаниями своим подчиненным. Ее это устраивало. У Марлены были развязаны руки, и разлад существовал только в отношениях с контрольным подразделением, то есть с Каролой Эриксон, чья позиция по отношению к сектору Марлены всегда была очень жесткой. Хотя Карола прекрасно понимала, что растущему предприятию — а в фирме работало уже более пятисот человек — невозможно существовать без серьезной кадровой концепции и без продуманного обучения персонала, но все время ставила Марлене в вину высокую себестоимость ее проектов. Между двумя женщинами постоянно вспыхивали дискуссии о целесообразности подготовленных Марленой программ.
Кроме того, Марлена чувствовала, что она несимпатична Кароле. Марлена упорно стремилась вверх, не имея высшего образования, ее жизненный путь был нетипичным. Марлена хорошо понимала, как глубока пропасть между ней и Каролой, получившей элитарное образование. Она явно раздражала Каролу. Может, дело было в ее поведении, с каждым разом все более уверенном и свободном? В манере прямо ставить и решать проблемы? Честолюбие? Шарм, с которым она маскировала это честолюбие? Или ее хорошие отношении с Георгом Винтерборном — отцом Каролы?
Когда Карола этим серым октябрьским днем сидела напротив нее, а Марлена пыталась втиснуть в расходы фирмы и финансирование семинара «Организация труда секретарей», она с удивлением отметила про себя, что красота Каролы за последние месяцы померкла, вокруг глаз легли темные тени. Поговаривали, что в ее браке с Давидом не все благополучно: Давид не намерен был терпеть вольное поведение своей жены. Говорили, что Карола проводит ночи в сомнительных дискотеках, принимает возбуждающие средства, чтобы быть в форме. Она так и не забеременела, злорадно подумала Марлена, вспомнив свой давний разговор с Георгом Винтерборном. Марлена даже посочувствовала этой женщине. Она прекрасно понимала, что оба мужчины, и Давид и Георг, с нетерпением ждали сообщения о беременности Каролы.
— Итак, — нетерпеливо спросила Карола, — расскажите мне об этом семинаре.
Марлена положила на стол разработки. «Подготовка к рабочему дню», «Борьба со стрессом», «Телефонный справочник клиентов» — вот названия только нескольких тем.
— А что означает вот это — «Сам себе менеджер»?
— «Как я могу вовремя распознать начало конфликта, как вести себя в нем, что я должна делать, чтобы лучше использовать мои скрытые ресурсы», — сухо изложила программу Марлена.
Карола иронически улыбнулась:
— Последняя тема — ваш конек, не так ли?
Марлена оторопело посмотрела на нее. До сих пор все их разговоры, даже при прорывающейся антипатии друг к другу, касались только работы.
— Если вы хотите сказать, что я способна подтвердить практическими делами позитивное отношение ко мне и моему сектору… То да, я могу с вами согласиться. Карола вымученно улыбнулась:
— Верю вам на слово.
Марлена молчала, не понимая, куда она клонит.
Внезапно Карола произнесла:
— Господин Бехштайн жалуется на вас.
— Вам?! — Марлена была возмущена. У Бехштайна был тот же начальник, что и у нее — Питер Рот. Отдел контроля в любом случае был не тем местом, где он мог изливать свои жалобы. Да и что там, собственно, за претензии?
— Конечно, вначале он рассказал обо всем господину Роту. Но поскольку тот на несколько дней уехал, то перед отъездом попросил меня разобраться с этим.
Интересно, он просил ее об этом до или после секса?
— О чем идет речь? — сухо спросила Марлена.
— О деньгах, как всегда. — Карола улыбнулась. — Господин Бехштайн не согласен со сметой, которую вы заложили.
— Почему же тогда он не обратился сначала ко мне?
Карола пожала плечами.
Марлена холодно продолжала:
— Я скажу вам, почему он не сделал этого. Потому что его претензии — всего лишь предлог. Ему известно, что господин Рот удовлетворен моей работой. Это уже давно раздражает Бехштайна. Он прослышал о предстоящих изменениях в структуре фирмы, о том, что между коммерческой дирекцией и управлением подразделениями вводится новая служба на правах отдела. А он с удовольствием стал бы начальником этого отдела.
— Вы тоже?
— Конечно. Но не думаю, что у меня есть шанс.
— Почему же? У вас такие хорошие отношения с… коммерческой дирекцией.
Марлена ответила ледяным тоном:
— Я уверена, что все, чего я достигла, я достигла только благодаря своим усилиям. А ваш отец — ведь именно его вы имеете в виду — судит о людях с чисто деловых позиций, независимо от того, симпатичен ему человек или нет. Или вы думаете иначе?
Карола промолчала. Потом повторила вопрос:
— Так почему вы считаете, что у вас нет шансов?
— Потому что вы, фрау Эриксон, против. А вы не только руководящий работник этой фирмы, но и дочь владельца и коммерческого директора.
Марлена сложила бумаги.
— Передайте, пожалуйста, господину Бехштайну, что ему придется считаться с коллегиальными правилами. Даже несмотря на то, что я женщина, и он думает, что с женщинами можно обходиться не так щепетильно, как со своими сотрудниками мужского пола.
— Честно сказать, я считаю это своего рода манией преследования.
— Возможно, на вашем месте я думала бы так же, — холодно ответила Марлена и вышла.
Она кипела от возмущения. Спустившись в столовую, Марлена взяла себе чашку кофе и задумалась. Чего добивается этот приспособленец? Конечно, у него больше шансов стать начальником отдела, после того как Манфред Рафф, руководитель отдела обслуживания клиентов и третий человек в иерархии издательства, добровольно отказался от дальнейшей карьеры. Редкий человек! У него трое детей, и он не захотел оставлять жену наедине со всеми домашними хлопотами. Поэтому ему нужен нормированный рабочий день, чего нельзя себе позволить на должности начальника отдела. Оставались Бехштайн и она — если не будет решено пригласить начальника со стороны. Марлена решила составить сравнительные характеристики.
Бехштайн: женат, самого подходящего возраста, имеет лишь одного ребенка, диплом по экономике, убежденный конформист, пол мужской (!). Сплошные плюсы.
Она: замужем, в детородном возрасте, уже имеет одного ребенка, не имеет экономического диплома, слывет спорщицей, пол женский (!). Сплошные минусы.
Она взяла вторую чашку кофе. Если Бехштайн станет начальником отдела, он автоматически вновь превратится в ее начальника. Она чуть не подавилась кофе. О нет! Только не этот индюк надутый! Этот самовлюбленный подхалим! Этот гнусный шовинист!
С другой стороны, что ей остается? Ее рост возможен лишь в этой фирме. Захоти она перейти в подобное предприятие, она безнадежно застряла бы в тени молодых, полных сил, теоретически подкованных выпускников высшей школы, которые рыщут по конторам в поисках подходящей гавани.
Итак, оставаться и терпеть Бехштайна? Или оставаться и бороться? Если да, то каким оружием?
За следующие три месяца Никлас перестроил наконец чердак и перебрался со своим письменным столом, книгами и аквариумом под крышу. Он все чаще приносил документы домой, объясняя это тем, что невозможно выполнить всю эту работу в служебное время. Он целыми вечерами сидел, закопавшись в бумаги, и раздражался, когда Марлена приглашала гостей или звала его в кино. В выходные после обеда он исчезал в своей комнате тихо и осторожно, словно медсестра, боящаяся лишний раз побеспокоить раздражительного больного. Тогда Марлена могла греметь посудой, хлопать дверьми — все это не имело никакого действия. Он делал вид, что ничего не слышит. А на ее бесконечные претензии: «Ты совершенно перестал помогать мне», — у него был заготовлен нахмуренный лоб или резкий ответ.
Однажды он еще добавил:
— Черт побери, у тебя ведь есть Андреа! Две женщины вполне в состоянии справиться с домашним хозяйством.
Марлена изумленно посмотрела на него и язвительно ответила:
— Если бы раньше кто-нибудь стал утверждать, что ты заговоришь, как мой отец, я бы не поверила!
Споры на эту тему стали привычными. Оба они знали, чем это вызвано. Марлена чувствовала, что с каждым днем все больше разочаровывается в Никласе. Никлас недвусмысленно доказывал своим сегодняшним поведением, что его прежняя либеральность лишь скрывала вполне традиционные взгляды на положение женщины в семье.
Марлену особенно злил не тот факт, что люди меняются, а то, что эти изменения, похоже, и были сутью Никласа. Она ничего не имела против карьеры в фирме, но почему, служа там, Никлас счел необходимым предать забвению все то, что было так дорого ему в юности?!
Но говорить с Никласом обо всем этом, будоражить его гражданскую совесть, взывать к принципам было бессмысленно. Для него существовало только черное и белое. Большая политика интересовала его теперь постольку-поскольку, а клерков, которые борются в магистрате за установку телефонной будки на вокзале или за перенос велосипедной стоянки от ратуши, он просто презирает.
— Те, кто обзывает других клерками и обывателями, сами скорее всего ими и являются, — заявила Марлена после очередной бесплодной дискуссии.
Никлас взорвался. Нет, это она, Марлена, обывательница, а не он! Это она морочит ему голову мебелью, уборкой, стиркой, садом — всем этим буржуазным барахлом, с унизительностью домашнего хозяйства и заботой о собственности.
— Ага! — закричала она. — Так будь же последовательным: ходи в контору в неглаженых брюках, сажай гостей за пыльный стол и оставляй траву гнить под палой листвой!
Он кричал в ответ, что брюки можно отдавать в чистку, а гостей приглашать в кафе. О работе в саду, за недостаточностью аргументов, он промолчал — истинный адвокат! К сожалению, сад не выбросишь куда-нибудь на помойку, чтобы избавиться от проблем с ним, а садовника они с Никласом не могли себе позволить. Хотя и Марлена, и Никлас зарабатывали неплохо, чертов дом перемалывал их деньги как ненасытный молох. Кроме того, им приходилось пользоваться двумя машинами. Недешевое удовольствие, но что делать, если ближайшая станция в восьми километрах от дома. Оба автомобиля терзали экологическую совесть Никласа, лежа на ней тяжелым грузом. Когда же Марлена предложила ему отказаться от своей машины, он встревоженно спросил, понимает ли она, насколько ответственная у него должность. Как же он сможет работать без автомобиля?
— Так твой шикарный «вольво» необходим тебе для поиска истины и торжества законности?
Уничтожающий взгляд в ее сторону.
— О'кей! Если нам все же необходимы два автомобиля и если дом стоит так дорого, тогда нам не по карману все вещи отдавать в химчистку и приглашать в ресторан гостей.
— Не надо устраивать пышные застолья. Сыры, немного копченостей, легкое вино… Боже мой, Марлена! Не будь же всегда такой прямолинейной! Импровизируй!
Марлена не смогла ответить — от обиды у нее перехватило дыхание. Когда у них в последний раз были гости, Никлас явился за десять минут до их прихода — доктор Ленер опять устроил свои пресловутые вечерние посиделки — и стал жаловаться, что не смог купить овощной соус к итальянской запеканке, что в городе не оказалось ни овечьего сыра, ни паштета, ни оливковой пасты. И вино он тоже забыл приготовить.
Когда способность говорить вернулась к Марлене, она тихо сказала:
— Ты лицемерный идиот. — И повторила это при Андреа, которая посмотрела на нее полными упрека глазами и сочувственно погладила Никласа по руке.
Когда Марлена незадолго до Рождества сказала, что на работе ей предстоит сумасшедшая неделя, ее тон был почти просительным. Несколько раз ей придется вернуться домой поздно, и поэтому она рассчитывает на помощь Никласа.
Он пожал плечами:
— Никакой трагедии. Мы и без тебя справимся, правда, солнышко мое? — Он чмокнул Андреа в макушку.
— Я сделаю пиццу! — восторженно объявила Андреа, а Никлас поинтересовался, что же такое приключилось в издательстве.
Марлена объяснила, что Георг Винтерборн уже давно планирует взять большой кредит, чтобы дальше расширять фирму. Есть уже и потенциальный кредитор — один банкир. Но, прежде чем делать доклад правлению банка, он хотел бы получить исчерпывающую информацию по всем подразделениям издательства, включая отдел сбыта. Для этого на следующей неделе он два дня проведет у них в фирме. В первый день Питер Рот в общих чертах познакомит гостя с положением дел, вечером состоится обед в ресторане, а на второй день каждый руководитель подразделения должен будет провести презентацию своего отдела и подробно рассказать о своей работе. Естественно, к этому визиту надо готовиться довольно серьезно, дел еще предстоит много, поэтому она в совершенном цейтноте. Кроме того, скоро день рождения Тилли, и, если Марлена не будет у нее, мать обидится.
Приехав на работу, она узнала от секретарши, что срочно вызвана вместе с Бехштайном к Давиду Эриксону.
— Он сказал, зачем?
— Нет. Но он был очень сердит, я едва узнала его голос.
Марлена зашла в кабинет Бехштайна:
— Вы знаете, что он от вас хочет?
Бехштайн сказал, что не знает, однако, собираясь выйти из кабинета, прихватил с собой лежащую на столе папку. Следовательно, он к чему-то подготовился?
Давид Эриксон пригласил его и Марлену в небольшой кабинет для переговоров. Усевшись напротив него, Марлена увидела, каким усталым и измученным выглядит Давид, хотя и старается скрыть это. При всем своем дружелюбии он был очень закрытым человеком. В нем было что-то непонятное, необычайно привлекавшее и волновавшее Марлену, и она часто представляла себя, как чудесно было бы остаться с ним наедине, выслушать его, утешить — нежно, любовно, без всякого намека на секс. По крайней мере, сначала без всякого намека — ведь она так и не рассталась со своей робкой влюбленностью в него и смущенным восхищением. В фирме упорно поговаривали, что жена бессовестно обманывает его. Действительно, Карола не отказывала себе ни в каких удовольствиях. А ее склонности, если верить молве, были особого свойства. От одного сотрудника Давида Марлена знала, что брак Каролы давно в состоянии кризиса и что Давид только потому позволяет все это, что слишком привязан к фирме, зависит от нее и очень хорошо относится к своему тестю. При этом никто не слышал, чтобы он заводил какие-нибудь интрижки на стороне. Он вел себя безукоризненно. Иногда Давид казался Марлене скучным в своей абсолютной безупречности. А может быть, он принадлежал к тому типу мужчин, которые лечат свои унижения в пикантных заведениях за определенную плату?
Но сейчас он действительно был крайне разозлен. Он сухо объяснил суть дела. До него дошли сведения, что рекламные агенты дважды продают одно и то же рекламное поле, несмотря на то, что всегда существует опасность лишиться своей доли прибыли, если обман раскроется. Есть множество серьезных клиентов — например, банки, — которые из-за подобных накладок угрожают издательству, что в будущем прервут с ним договор.
Марлена удивленно посмотрела на Давида:
— Я знаю об этом еще с того времени, когда работала в подразделении господина Бехштайна. Но теперь я не занимаюсь претензиями клиентов.
— Господин Бехштайн придерживается мнения, что ваши курсы для внештатных сотрудников отчасти тоже повинны в этом. Он уверяет, что на занятиях вы не уделяете никакого внимания этим вопросам, да и вообще из ваших семинаров практические проблемы почти полностью исключены.
Марлена повернулась к Бехштайну,
— Как вам пришла в голову подобная глупость?
Но он проигнорировал ее вопрос, молча открыл свою папку и протянул ее Давиду.
— Вот, пожалуйста. Я принес с собой конспект лекций и названия изучаемых дисциплин. Ни одной строки, относящейся к этим нарушениям. Хотя я уже не раз говорил уважаемой коллеге, что на это нужно обратить особое внимание.
— Вы ни разу не говорили мне об этом! — рассерженно сказала Марлена. — Вы только ищете повод подчеркнуть, что считаете мою работу в учебном центре бессмысленной.
Давид между тем пролистывал содержание лекций.
— Но вы действительно не упоминаете об этом в лекциях.
— Нет, я обязательно делаю это. Всем преподавателям дано указание обращать особое внимание на требование полной честности в отношениях с клиентами. Но здесь, в конспектах, это действительно не отражено. Практические же случаи рассматриваются на семинарах и проигрываются во время занятий.
— Что-то я не заметил, чтобы квалификация моих разъездных сотрудников повысилась со времени основания вашего учебного центра, — язвительно произнес Бехштайн.
Марлена в ответ возразила с иронией, что это скорее проблема руководства. И его квалификации как руководителя.
Давид Эриксон встал:
— Я настоятельно прошу вас обоих изменить эту нетерпимую ситуацию.
Марлена и Бехштайн поднялись одновременно. Бехштайн сделал шаг в сторону, пропуская ее вперед.
— После вас. — Марлена смерила Бехштайна ледяным взглядом. — Есть люди, которых я предпочитаю не оставлять за своей спиной.
Он ответил ей свирепым взглядом.
Марлена обернулась и сказала Давиду:
— На следующей неделе состоится очередной семинар для работников внешней службы. Я приглашаю вас поучаствовать в нем. Иногда бывает нелишним увидеть все своими глазами и составить собственное мнение.
Она вышла за Бехштайном. Ох, как же она ненавидела этого придурка! Пусть только попробует допустить хоть малейший промах! Она не упустит возможности воспользоваться его ошибкой.
Тилли Шуберт очень обрадовалась, когда пришла Марлена с большим букетом цветов.
— Извини, что я так поздно.
Тилли с Иоганной выпили уже полбутылки шампанского и в унисон перемывали косточки известным личностям.
Марлена подумала, как странно порой поворачивается жизнь. Кто бы мог подумать, что между Тилли и Иоганной завяжется такая тесная дружба! Они с полуслова понимали друг друга, и Иоганна даже выхлопотала для Тилли место в регистратуре того страхового общества, где она работала. Обе частенько ужинали вместе, ходили в кино, и даже в женский центр, который основала Иоганна, она таскала с собой Тилли.
— Мне и во сне не могло присниться, что ты вдруг станешь феминисткой, — сказала Марлена.
Тилли ответила, смущенно заморгав:
— Представь себе, в этом центре даже проходят дискуссии о женском оргазме.
Марлена засмеялась:
— Раньше при этом слове ты впадала в панику и кипела от возмущения.
— От зависти. Когда ни разу этого не испытывала…
— А теперь?
— Теперь я, по крайней мере, знаю, почему не испытывала.
— И все это ты поняла в женском центре?
— Ну да!
— И это что-нибудь меняет в вашей жизни?
— По крайней мере, я разобралась теперь во многих вещах.
Иногда Марлена пыталась понять, не наигранная ли бодрость у матери. Как так случилось, что она так резко изменилась за столь короткое время? Она прожила с Бруно вместе всю жизнь, родила от него детей. И ничего не осталось?
— Чувства тоже расходуются, как и деньги, — тихо ответила Тилли, когда Марлена спросила ее об этом. — Люди или теснее прикипают друг к другу, или с каждым годом становятся все более чужими.
— Почему же тогда вы все еще не развелись с отцом?
— Из-за него. Он думает, что чем дольше продлится такое положение, тем больше шансов, что я вернусь.
— И?..
— Нет! — твердо сказала Тилли.
За едой Марлена рассказала о своем конфликте с Бехштайном и о жуткой перспективе заиметь его в скором времени в роли начальника.
— Эй, эй! А где же твой боевой дух? — спросила Иоганна.
— В борьбе против этого подхалима у меня нет никаких шансов.
— И как выглядит это ничтожество?
— Как будто спрыгнул с рекламы «Менеджер-журнала». Роговые очки и булавки для галстуков. Ни одного грамма жира, белоснежные зубы, свежий загар круглый год.
— Задави его во время презентации, которую вы будете проводить для своих банкиров.
— Невозможно. Бехштайн уже несколько недель не занимается ничем другим, кроме подготовки к этому событию. Ведь даже Георг Винтерборн будет там присутствовать, чтобы услышать нас.
— Но все же попробуй.
— А как? Превратиться в мужчину?
Дискуссия закончилась тем, что они размечтались о глобальном мировом перевороте, поменявшем бы местами мужчин и женщин. Герда Бехштайна нужно превратить в «работающего домохозяина». Есть же работающие домохозяйки, почему не может быть «домохозяин»?
А Никлас как «работающий домохозяин» всеми мыслимыми способами должен тогда баловать Марлену, чтобы она все свое внимание могла сосредоточить на собственной карьере.
— Бехштайн во время своего доклада в исключительно женской аудитории должен будет все время чувствовать на себе критические взгляды, оценивающие его телосложение, чтобы выяснить, не вызвано ли его стремление к профессиональному росту какими-нибудь специфическими мужскими недостатками. И выслушать всякие мерзкие замечания, типа «Конечно, с такой задницей у парня нет никаких шансов» или «У него там наверняка ничего и в микроскоп не разглядишь».
Вдохновленные такой многообещающей картиной будущего, женщины со смехом открыли третью бутылку шампанского.
Когда Марлена вернулась домой, на полу в гостиной, рядом с телевизором, лежал противень с остатками пиццы. Рядом валялась пустая пластиковая бутылка из-под лимонада. Морская свинка Тони шуршала под софой. Марлена была слишком разбитой, чтобы что-то делать. Она разделась, приняла душ и легла. Никлас спал рядом с открытым ртом.
— Эй, — прошептала Марлена все еще под впечатлением портрета «работающего домохозяина», — ты приготовишь утром завтрак?
Никлас что-то буркнул и повернулся к ней спиной.
— Яйцо всмятку не помешало бы.
Никлас опять что-то пробурчал.
— Да и мою обувь неплохо было бы…
Никлас захрапел.
Марлена вздохнула и подумала о Тони, которая сидела под софой и грызла ковер. Она думала о куче неглаженого белья, о пустой кладовке, о совершенно запущенном саде. Храп Никласа, заливистый и вибрирующий, достиг высших степеней виртуозности, наглядно демонстрируя ей всю тщетность былой романтики. Выпитое шампанское настроило ее на сентиментальный лад, и она, изнемогая от жалости к себе, горько вздохнула и вдруг разрыдалась. Итак, для женщин нет никакого выхода? Или она снова не за того вышла замуж?
— Яйца всмятку! — сердито сказала она и пнула Никласа ногой, однако тот даже не проснулся.
Незаметно для себя Марлена задремала и увидела во сне бушующие волны, черные как чернила. Надувная лодка плывет по этому чернильному морю с резиновыми берегами. Лодка наконец подплывает к берегу, но там обрыв, она обрушивается вниз и вновь оказывается в черной воде. Лодка крутится на месте, попадает в водоворот — и так целую вечность, снова и снова.
Марлена проснулась под утро вся в холодном поту.
И вот в таком настроении, с тяжелой головой сидела она в конференц-зале. Овальный массивный стол, за окном — серое, затянутое облаками небо, на его фоне — фасады домов, телевизионные антенны, дым над крышами. Георг Винтерборн представил всем солидного банкира: Вальтер Леонард. Он был маленький, худой, с седым, тщательно уложенным венчиком волос. Он любезно всем улыбался, а с Марленой был подчеркнуто вежлив.
Питер Рот стоял у проектора. Секретарша принесла кофе, и Марлена вспомнила тот день, когда она сидела в кабинете Георга Винтерборна и просила взять ее на работу секретаршей на приеме. Когда же это было? Почти семь лет назад?
Потом — обход всех подразделений, коктейль в кабинете Питера Рота. Даже Георг выпил, хотя не выносил алкоголь. Потом голос Андреа в телефонной трубке. Она, рыдая, говорила: «Тони в кушетке, она застряла в пружинах, не может выбраться, она задохнется, мамочка, приезжай прямо сейчас!» Но она не может, никак не может. Она позвонила на работу Никласу, но у того нет времени: он ждет звонка от доктора Ленера, или от президента химического концерна, или от бундесканцлера. Все равно.
— Андреа и сама сможет… — говорил он, а Марлена с раздражением думала: «Ах ты, засранец!»
Потом такси, поджидавшие их во внутреннем дворе, лица сотрудников в окнах, ужин в «Вальтерштубене»… Господи, если бы мама сейчас меня видела! И как хорошо, что она все-таки надела этот черный костюм, она в нем такая серьезная. Это Никлас выискал его, может, он все-таки не засранец. Но сердца у него нет, иначе он все же приехал бы домой и утешил Андреа. Марлена с трудом удерживала улыбку на лице, и, когда подали свиное филе, она снова подумала о морской свинке Тони, которая застряла в пружинах дивана. Она пошла к телефону и позвонила Андреа. Та как раз сооружала гробик для Тони.
В ночном клубе много народу, в баре — мужчины. И множество прекрасных женщин, одних или со спутниками. Одна из них очень красивая и очень одинокая — Иоганна.
Когда Марлена заметила Иоганну, сидящую на высоком табурете у стойки, в платье, от которого захватывало дух, у нее бешено заколотилось сердце. Что она здесь делает? Неужели попала сюда случайно? Их глаза встретились, однако лицо Иоганны осталось неподвижным, ее взгляд переместился на очки в роговой оправе и голливудскую улыбку Бехштайна. Она улыбнулась ему, и он застыл как вкопанный. А Иоганна снова вернулась к своему аперитиву. Аперитив перед главным блюдом. Но каким?
Марлена, как в трансе, следила за беседой. Она заметила, как Бехштайн занервничал и то и дело взволнованно поглядывал на стойку. Марлене казалось, что она кожей ощущает то воздействие, которое оказывала на него Иоганна.
Марлена танцевала с Георгом Винтерборном. Питер Рот беседовал с Вальтером Леонардом. Бехштайн решительно подошел к Иоганне и пригласил ее на танец.
— Ну и ну, этого я от него не ожидал, от нашего безупречного Бехштайна, — заметил Георг Винтерборн.
— Может быть, он не такой уж безупречный?
Георг рассмеялся:
— Не слишком ли вы строги к нему? В конце концов, он всего лишь танцует с этой дамой.
Если бы ты знал Иоганну…
— Пойдемте… После всего этого шампанского хочется выпить старого доброго шнапса. — Винтерборн пошел к бару, Марлена последовала за ним. Ей тоже хотелось шнапса, по пятнадцать марок за рюмку. Потому что на другом конце стойки смеялась Иоганна с Бехштайном. Она уже доверчиво положила руку на его плечо, ее ярко накрашенные губы призывно блестели, казалось, все лицо занимали эти сочные, яркие губы, которые лишали рассудка и не таких растяп, как Бехштайн.
— Вы давно знакомы с господином Леонардом? — спросила Марлена, чтобы отвлечься от впечатляющего зрелища.
— Он был другом моей жены.
— И каковы наши шансы?
— Неплохие. Хотя, конечно, это зависит не от одного господина Леонарда.
— А сколько ему лет? Шестьдесят пять? Семьдесят?
Георг пожал плечами.
Марлена выпила второй шнапс; потому что теперь Иоганна водрузила свою вторую руку на второе плечо Бехштайна.
— Он совсем не похож на банкира. Скорее на добропорядочного дедушку. Почему он не живет спокойно и не наслаждается жизнью?
— Он наслаждается ею.
— Занимаясь концентрацией и слиянием фирм? Перекладывая миллионы с одного стола на другой?
— Это власть, а она притягательна.
— Власть и деньги. Для мужчин это всегда самое главное, не правда ли?
Он внимательно посмотрел на нее:
— Не для всех мужчин. Как вы мне рассказывали, ваш муж совсем другой.
Наверное, ей потребуется третья порция шнапса.
— Или нет?
— Не знаю. Он очень изменился.
— Послушайте меня, моя дорогая. Самое страшное в жизни — обманывать себя. Вы совсем не хотите иметь мужа-неудачника. Как бы он выглядел рядом с вами?
Она была почти готова открыть ему свое сердце. Но тут увидела, что Иоганна и Герд Бехштайн покидают бар. Как это Иоганне удалось? Наш честолюбивый Бехштайн! Бросил банкира Леонарда и, как сексуально озабоченный подросток, побежал за незнакомой женщиной!
Георг Винтерборн сказал:
— Если он завтра утром, наглаженный и безукоризненно одетый, не будет на месте, ему придется нелегко. Давайте вернемся к остальным.
Марлена кивнула. В ее голове вертелась одна мысль: что задумала Иоганна?
На следующий день она надела шелковое платье, а из украшений — только изящную золотую цепочку. Она раньше обычного появилась за своим письменным столом, после того как на рассвете похоронила вместе с Андреа бедную Тони в саду под смородиновым кустом. Им пришлось поработать мотыгой, чтобы раскопать мерзлую землю, но в конце концов могилка была готова. Марлена бережно положила в ямку цветную картонную коробочку и засыпала ее землей.
— Не печалься, — сказала она Андреа.
— Я хотела подарить ей на Рождество целый пучок петрушки.
— Если существует рай для морских свинок, то она сейчас там, на грядке петрушки. И вспоминает нас.
Андреа улыбнулась, но глаза у нее были мокрыми.
— Я люблю тебя, мамочка…
Разве может в такой день что-то сорваться?
Зазвонил телефон. Секретарша растерянно сообщила, что звонит госпожа Бехштайн.
Марлена попросила связать госпожу с ней. Растерянная Сусанна Бехштайн сообщила, что ее муж не вернулся вчера домой, что она бесконечно волнуется, но предполагает, что господин Бехштайн, вероятно, всю ночь был с этим богачом-банкиром. Все знают, что эти типы интересуются только бардаками и секс-шопами. Поэтому она хочет спросить, не получал ли ее супруг задание сопровождать этого банкира куда он пожелает.
Марлена напряженно размышляла. Потом сказала, что, видимо, это соответствует истине, потому что господин Леонард до сих пор не появился на работе.
— Но я обязательно сразу же наведу справки.
Она позвонила Иоганне в бюро.
— Что ты сделала с Бехштайном?
Иоганна хмыкнула:
— Он, как оказалось, просто безутешный страдалец.
— Где же он?
— И, конечно, не любит свою жену.
— Где же он?
— Он захотел, чтобы я задрапировалась в простыню вместо нижней юбки, а сам ползал вокруг меня на коленях.
— Иоганна!
— Да-да… Он снял номер в «Шератоне».
— Бехштайн?
— Он вел себя, как Онассис. Шампанское и голая баба, — так приблизительно представлял себе счастье его обывательский умишко. Шампанское он смог себе позволить, голую бабу — нет. Когда я его покинула, он лежал поперек кровати и храпел, как заржавленная труба.
— Почему ты это сделала?
— Потому что это доставило мне удовольствие. И потому что ты моя подруга.
— Но он до сих пор не появился.
— Тогда он не встанет тебе сегодня поперек дороги. — Иоганна! Это непорядочно и аморально.
— Ну и что?
— В каком он номере?
— Тебе придется все равно оставить эту идею. Когда я уходила, он был совершенно зеленого цвета.
— Какой номер?
— Прекрати, Марлена! Теперь ты пойдешь на это представление и спасешь ситуацию, взяв на себя доклад Бехштайна. Ты представишь свой отдел, поняла? Ты ведь его хорошо знаешь. Так давай же! Не упусти свой шанс!
— Номер комнаты!
Иоганна застонала:
— Комната 611. И ради этого я выслушивала его безутешные разглагольствования?!
— Я не просила тебя об этом. — Марлена положила трубку, но в тот же момент телефон зазвонил вновь.
— Винтерборн. Что там с Бехштайном?
— Его еще нет.
— Его жена звонила мне. Говорит, будто вы ее уверили, что ее обожаемый супруг сопровождает господина Леонарда.
— А что я ей могла сказать?
— И что же теперь?
— Может быть, мне навести справки?
— Но где?
— О… у меня есть одна идея…
Марлена позвонила в отель «Шератон», но ей сказали, что номер 611 не отвечает. Тогда она быстро заказала такси, поехала в отель и, уже поднимаясь в лифте, решала, как ей быть дальше. Что, если он не откроет? А вдруг у него, не привыкшего к алкоголю, случился инфаркт? Или алкогольное отравление? Вдруг захлебнулся своей рвотой? И как она сможет объяснить свое появление здесь.
Она постучала в дверь номера. Оттуда не донеслось ни единого звука. Марлена постучала сильнее. Когда мимо прошла горничная, она сунула ей несколько марок в карман и попросила разбудить гостя из номера 611 и напомнить ему о докладе в издательском доме Винтерборна. Она ждала у двери, пока Бехштайн с распухшим лицом и воспаленными глазами не возник в коридоре.
— Боже мой! Что происходит?
Она вошла в номер. Две пустые бутылки из-под шампанского, бокалы, полная пепельница. Костюм Бехштайна помят, рубашка расстегнута до пояса. Должно пройти время, прежде чем он полностью овладеет собой и справится со своим поражением. А может, ему хватит и пары часов? Защитные механизмы, вытесняющие подобные воспоминания, у мужчин очень сильны, а у удачливых менеджеров они, возможно, даже входят в программу обучения, и их специально тренируют.
— В таком виде вы не можете появиться в фирме. И дома тоже.
Он изменился в лице и исчез в ванной комнате. Марлена услышала, как его рвет.
Она взглянула на часы. Оставался час.
Марлена позвонила портье и попросила принести бритву. Потом постучалась в дверь ванной комнаты и спросила Бехштайна, какой у него размер рубашки. Сунула горничной еще одну банкноту и послала ее в киоск на первом этаже. Потом попросила немедленно отгладить его костюм.
Через полчаса Марлена с Бехштайном уже сидели в такси, и за пять минут до начала презентации они со своими папками уже входили в конференц-зал.
Георг Винтерборн бросил на Марлену вопросительный взгляд. Марлена успокаивающе улыбнулась в ответ. Она заметила, с каким искренним уважением провожали ее эти глаза, и его восхищение подействовало на нее, как возбуждающее средство, как рюмка шнапса перед обедом. Она с достоинством кивнула всем присутствующим и заняла свое место.
Бехштайн все еще был бледен. Он отбарабанил свой доклад так, словно несся по русским горкам: то слишком быстро, то слишком медленно, теряя смысл и бесконечно извиняясь. Но его состояние не бросилось в глаза Вальтеру Леонарду. После доклада Бехштайна всех пригласили на а-ля фуршет. При взгляде на бокалы Бехштайн изменился в лице.
Марлена, Винтерборн и Бехштайн стояли у окна.
Бехштайн сказал:
— Даже не знаю, как такое могло случиться… Эта женщина… — он беспомощно пожал плечами. — Должно быть, потаскушка какая-нибудь…
— Уверяю вас, вы ошибаетесь. Я тоже вчера заметил эту женщину, — холодно ответил Винтерборн.
Бехштайн замолчал. Он выглядел совершенно несчастным.
— Поблагодарите фрау Шуберт, — посоветовал Винтерборн. — Если бы не ее энергичность…
— А как вы, собственно, меня нашли? — робко спросил Бехштайн и удивленно посмотрел на Марлену.
— Несколько справок. В баре и у музыкантов. Мне просто повезло.
— И кто… она была?
— Может быть, вам нужен адрес?
Бехштайн застонал:
— Ради Бога! — его заискивающий взгляд снова был устремлен на Винтерборна. «Я очень себе навредил?» — казалось, спрашивали его глаза.
Часом позже Марлена припарковала машину на стоянке для клиентов абелевского концерна. Марлена вышла из машины и пошла к проходной. Самый короткий день в году… «Еще три раза поспать, и будет Рождество», — сказала Андреа утром. Марлена вздохнула.
Никлас шел ей навстречу. С блондинкой, почти такой же высокой, как он, и очень стройной. Она носила такие же очки, как у него, в золотой оправе, и в руках у нее был такой же «дипломат». Они улыбались друг другу доверительно, как друзья. Как очень близкие друзья.
Марлена поспешно отступила в тень. Небо, казалось, спустилось ниже. У нее внезапно заложило уши, и уличный шум стал совсем неслышим.
Никлас и женщина сели в одну машину. За рулем была она. Машина резко тронулась с места, и через минуту маленькая улочка опустела. Темнота и тишина. Слышно было, как в проходной зазвонил телефон.
Вечером, сидя у телевизора, Марлена ловила себя на том, что каждый раз внутренне сжимается, если на экране появляется блондинка. Была ли это дикторша с холодными глазами, комментирующая события дня, или светловолосая актриса, призывно глядящая на своего мужчину… Марлена придирчиво поглядывала на Никласа, пытаясь уловить какие-нибудь изменения в его лице. Но Никлас вел себя, как обычно, — потягивался, зевал, ронял орешки на плед.
Гораздо позже, незадолго до дня рождения Марлены, в апреле, Никлас вдруг стал нервознее, раздражался по пустячным поводам, придирался к жене.
— Если у тебя неприятности и тебе есть что сказать мне, так говори! — закричала на него как-то Марлена, не выдержав.
Он опустился на кухонный стул, на котором лежали его неглаженые рубашки.
— Опять мне всучили гнусную работенку, — пробурчал он нехотя.
Потом рассказал Марлене, что концерн решил провести сокращение штатов. Поэтому Никлас должен в ближайшие месяцы предоставить начальнику отдела кадров предварительный список сотрудников, контракты с которыми должны быть аннулированы. Волна увольнений накроет, конечно, преимущественно рабочих и служащих старшего возраста, и поэтому в фирме царят волнение и нервное напряжение.
— Но это еще не все, — продолжил Никлас. — В торговом отделе есть один тип примерно моего возраста — Франц Клопфер. Они хотят избавиться от него, так как он настраивает людей против руководства и заигрывает с производственным общественным советом. Кроме того, он вообще совершает массу глупостей. Такой студент-неудачник без академической степени, ну, представляешь себе! — сказал Никлас презрительно, словно забыл, что недавно и сам был таким студентом.
— Ну и что?
— Этот парень хорошо знает меня. Помнишь тот случай, когда мы захватывали дома? Мы тогда вместе были арестованы, и теперь он заявляет, что находит весьма забавным сегодняшнее положение дел. У нас с ним похожее прошлое, были одни убеждения, но теперь мы оказались по разные стороны баррикад.
— Он шантажирует тебя?
— Я просто не надеюсь, что он станет держать язык за зубами, если его уволят. Тогда начнут серьезно разбираться с моими анкетами — и прощай моя карьера.
Так его гнетет не то, что он, по сути, участвует в увольнении стольких людей, а лишь страх перед этим Клопфером!
Да, сегодняшний Никлас имел свою, совсем другую цель, он напролом шел к ней, хотя она находилась в туманной дали. И эта цель называлась «начальник правового отдела». Он даже думать не хотел, что какие-то ничтожные пустяки могут задержать его на этом пути.
Марлена так никогда и не узнала, как Никлас обделал это дельце, но Франц Клопфер не был уволен. Никлас даже пригласил его к себе, в свой романтический сельский домик. Тот сидел в их доме, ел козий сыр, пил вино и вспоминал старые времена. Ушел он совершенно пьяным. От вина, от собственных речей и от перспективы быть выбранным в производственный совет.
— Ты станешь начальником правового отдела, а я председателем производственного совета, — заявлял он и хлопал Никласа по плечу.
Никлас тоже был в приподнятом настроении. От самого себя и своего потрясающего умения обращаться с людьми. Он проводил Франца, «старого дружка», к его машине и с показным добродушием долго махал ему вслед. Вот и все, что осталось от маршей протеста, демонстраций, листовок, жарких дебатов. Мир дворцам, а не хижинам!
Когда Марлена этой ночью лежала рядом с Никласом, ей казалось, что они оба должны этого стыдиться. Никогда больше она не сможет до конца доверять Никласу. Он обманул ее, дал ей иллюзию освобождения из клетки, поработившей ее дух. Но он всего лишь перекрасил решетку. Теперь, когда краска облупилась, она оказалась в прежней клетке. И вина была на ней одной. Из клетки можно освободиться только самостоятельно! На самом деле, теперь она это понимала, цели Никласа никогда не были ее жизненными целями.
Между тем все споры по поводу домашнего хозяйства прекратились, поскольку Марлена, тихо позлившись, взяла все на себя. Обязанности Никласа ограничивались теперь поездкой раз в две недели в супермаркет за напитками и время от времени прогулкой к их соседу Либхарту. Тот угощал их парным молоком и только что снесенными яйцами. Никлас пил с Либхартом шнапс, рассуждал с ним о муниципальной политике, которая Никласа нисколько не волновала, и возвращался домой с красными щеками и новыми деревенскими сплетнями.
— Представь себе, Рози Либхарт снова родила.
Это означало: посмотри, у нее полный дом ребятишек, и она работает. Кто же будет спорить с тем, что многодетная жена фермера загружена по горло!
— Ты же знаешь, муж всегда помогает ей по дому, я это сама видела.
— Я тоже помогаю тебе, — миролюбиво ответил Никлас. Его защитные механизмы работали так же бесперебойно, как молочные железы Рози Либхарт. — Ну ладно… Если твои обязанности так тяготят тебя… Я полагаю, что теперь зарабатываю достаточно…
Марлена непонимающе взглянула на него:
— Что ты имеешь в виду?
— Что ты могла бы оставить работу и сидеть дома.
Каждый день новое крушение иллюзий! Марлена с тоской смотрела на Никласа.
— Ты можешь сама выбирать, что тебе больше подходит.
Никлас казался смущенным:
— Ты же постоянно жалуешься на двойную нагрузку…
— Не было бы никакой двойной нагрузки, если бы другие люди чуть больше нагружали себя.
У него хватило ума промолчать. Эта его дипломатическая уловка была блестяще отработана. Кто ничего не говорит, тот не совершает ошибок и не дает возможности критически оценивать свои слова. Это Марлена придиралась и брюзжала, он же был объективен, сдержан и выдвигал лишь обдуманные деловые предложения или с достоинством молчал.
Итак, она оставила свои придирки и взялась за организацию домашнего хозяйства. Она работала как машина, как когда-то сразу после развода с Бернхардом. По вечерам Марлена осуществляла грандиозную программу: покупки на неделю, стирка, поход с Андреа в бассейн, курсы повышения квалификации, приемы гостей. Утром в субботу — марш-бросок в супермаркет, в чистку, к сапожнику, мяснику и кондитеру. После обеда — работа в саду, а в воскресенье — дежурство у плиты, поскольку Никлас торчал на своем чердаке, ломая голову над личными делами сотрудников концерна, и не намерен был баловать ее спагетти под соусом ригатони. Конечно — конечно! — кое-что он делал. Споласкивал кофейные чашки, например, или выносил мусор. Время от времени.
А что, собственно, будет, если она тоже будет заниматься домашними делами «время от времени»? Но вопросы такого рода были запрещены, они относились к той категории неприличных вопросов, которыми могут задаваться только мещанки и на которые следует реагировать тактичным молчанием.
Но когда она, разозлившись, решила положить конец такой несправедливости, возмущаться, протестовать, спровоцировать его на скандал, то сразу одергивала себя: помни об Андреа, она не должна этого видеть, не должна расти в атмосфере ссор и неурядиц.
Когда приехал отец, чтобы посмотреть, что можно сделать с грибком в подвале, Марлена выбивала ковры в саду. Бруно осмотрел подвал и вышел, засунув руки в карманы брюк.
— Легче снести дом и построить на его месте новый, — вынес он свой приговор.
Марлена тяжело вздохнула и еще сильнее ударила выбивалкой по ковру.
Он секунду с любопытством смотрел на нее.
— Когда ты была замужем за Бернхардом, то, по крайней мере, не жила в доме с грибком.
— Тогда у меня грибок был вот здесь. — Она приложила палец ко лбу.
— А теперь лучше? — Он с сомнением посмотрел на ее грязный фартук.
— У меня все замечательно.
Бруно покачал головой:
— И к этой свободе ты всегда стремилась? Работа, дом, дочка — и ни одной свободной минуты для себя…
— Это только потому, что Никлас сейчас очень занят.
Она улыбнулась, как будто у нее и в самом деле все замечательно.
— Ты останешься на ужин?
— А что у тебя вкусненького? — оживился отец.
— Овощной суп.
— Нет, спасибо. — Он направился к калитке.
— Но это полезно для твоего больного желудка. Скажи, ты хоть ходишь к врачу?
— Мне не нужен врач. Врачи такие же шарлатаны, как и адвокаты.
Марлена посмотрела ему вслед. С тех пор как Тилли оставила его, он как-то сжался, сник, словно его широкие плечи и громкий, грубый голос неразрывно были связаны с женой. Внезапно острая жалость пронзила Марлену, когда она увидела отца стоящим у машины и суетливо выискивающим в карманах ключи.
— Займись собой, — сказала она.
Он уже садился в машину, но вдруг, передумав, вновь подошел к калитке:
— Скажи матери, что она может получить свой развод и оставаться в этой жалкой халупе, чтобы «реализовать себя». Однако пусть учтет, что, оставшись замужем за мной, она будет лучше обеспечена, если со мной что-то случится.
— Я передам ей.
Они посмотрели друг на друга. Марлена ощутила ком в горле. От жалости и сочувствия на глазах появились слезы.
— И почему ты был… так груб с ней?
Теперь он смотрел сквозь нее, как будто где-то за ее головой, в зелени старой вишни, надеялся найти правильный ответ.
— Я просто не умел по-другому.
— Или не хотел.
Он пожал плечами.
Благодаря мощной финансовой подпитке, о которой позаботился банкир Леонард, в издательстве начали реорганизацию. Основали дочернее предприятие, которое занималось исключительно путеводителями по городам и стране, репродукциями и туристскими проспектами. Это предприятие находилось в том же здании и подчинялось общей администрации. Это означало, что расширяются также производственный отдел и отдел сбыта, и Георг Винтерборн должен был окончательно решить вопрос с должностью заведующего подразделением. Поскольку как раз в это время он решил послать Марлену и Давида на специализированную выставку-ярмарку во Франкфурт, это послужило доказательством открытого предпочтения кандидатуры Марлены. Все восприняли эту командировку именно так. Слухи бродили и множились. Неужели женщина победит?
Неудивительно поэтому, что Герд Бехштайн ревниво следил за Марленой, надеясь хоть на какой-нибудь промах с ее стороны, который сразу уменьшил бы ее шансы. Он все еще очень переживал из-за своего морального падения в «Шератоне». Его мучили подозрения: уж не приложила ли Марлена руку к этой игре? Он зашел так далеко, что даже навел справки в ночном клубе, но там никто не захотел или не смог дать ему объяснений. Джаз, в котором, по словам Марлены, ей дали координаты «шлюшки», как он про себя именовал Иоганну, был на гастролях.
Поскольку он никак не находил повода придраться к Марлене, то стал распускать слухи, что она якобы ждет ребенка. Беременная начальница? Как это может быть? Думающая о памперсах и детских молочных смесях? Какой вызов! Пожалуй, это слишком даже для их прогрессивного предприятия, злорадно заявлял Бехштайн.
Георг Винтерборн пригласил Марлену для откровенного разговора. Марлена побагровела от возмущения: она давно уже сказала господину Винтерборну, что не собирается больше иметь детей. Но, даже если бы она и решилась на это, бюджет ее семьи вполне позволяет ей держать домработницу и няню. Выговорив это, Марлена покраснела еще больше — но теперь от собственной бессовестной лжи.
Посылая Георгу Винтерборну любезную улыбку, Марлена была противна сама себе. Но что же она могла сделать?
Перед полетом во Франкфурт Марлена постаралась устроить в доме все так, чтобы Никлас и Андреа могли несколько дней обойтись без нее. Она приготовила еду, заморозила ее в холодильнике по порциям и попросила приходящую уборщицу фрау Перлингер последить за садом. Но в глубине ее все клокотало, как перед извержением вулкана. Когда Никлас уезжал в командировку, у него совсем не болела голова о том, достаточно ли остается в доме еды. Он не переживал о том, выглажены ли его рубашки и вычищена ли обувь. А действительно, какого черта она ему еще и ботинки чистит?
За день до своего отъезда она узнала от госпожи Шмалайзен, секретарши Винтерборна, что Герд Бехштайн подготовил проект реорганизации службы сбыта, так сказать, по собственной инициативе, стремясь выставить себя в наиболее выгодном свете. Поскольку эта информация была передана ей неофициально — по дружбе, — она никак не могла ею воспользоваться и что-либо предпринять.
Марлена просто рассвирепела. Что этот тип опять надумал? С чего это взялся делить шкуру неубитого медведя?
Когда Марлена уже вечером закрыла наконец свой письменный стол и собралась домой, ее снова вызвал к себе Георг Винтерборн.
— Хорошо, что я вас еще застал, фрау Шуберт. Хочу попросить вас о любезности. Не могли бы вы опустить по пути домой в почтовый ящик мистера Рота эти бумаги? — Слово «мистер» он насмешливо выделил, и Марлена спросила себя, известна ли ему интрижка между его дочерью и шефом отдела сбыта; поскольку их отношения, начавшиеся, вероятно, еще в Лондоне, не были ни для кого тайной. — Он завтра рано утром улетает в Гамбург, и эти документы ему понадобятся. Я уже собирался послать к нему шофера, но вспомнил, что вы будете проезжать мимо.
Марлена взяла конверт. Она вдруг подумала, а не заговорить ли ей о предложениях Бехштайна, но внутреннее чутье подсказало ей, что лучше не торопить события. Поэтому она лишь сказала:
— Хочу проинформировать вас, что новый курс учебного центра полностью себя оправдал.
— Я рад это слышать.
— А мне доставляет удовольствие организовывать все по-новому. — Марлена улыбнулась ему.
— Я знаю. Еще давно, при нашей первой беседе, вы объяснили мне, что никто лучше домохозяек не разбирается в организации производства.
— И что же? Разве я была не права? — Она положила конверт в папку и пошла к двери.
— Марлена!
Она резко обернулась, изумленная тем, что он впервые назвал ее по имени.
— Что вы думаете о господине Кайзере?
— Морице? Не знаю, что бы я без него делала. Он вполне достойный человек, спокойный, неконфликтный. У него просто дар создавать вокруг себя дружелюбную атмосферу, не в ущерб работе. Наши сотрудники любят его. Больше, чем меня, — откровенно сказала Марлена.
— На новой должности люди и не смогут вас слишком любить… Вы можете себе представить его в качестве вашего преемника?
Марлена затаила дыхание:
— Конечно.
Они посмотрели друг на друга. Марлена спросила:
— А как же проект Бехштайна?
— Я хочу попробовать с вами.
Все было как в сказке. Как будто фея явилась в кабинет, коснулась ее волшебной палочкой и превратила в принцессу.
— Но у меня нет высшего образования.
— У меня тоже.
Они снова посмотрели в глаза друг другу.
— Вам придется как следует взяться за дело. Посещать специальные курсы, лекции и тому подобное. Но это для вас не в новинку, так ведь?
Она кивнула. Потом сказала едва слышно:
— Я очень благодарна вам за все, господин Винтерборн.
На улице было темно, тонированные стекла в окнах кабинета гасили свет уличных фонарей. Горела только настольная лампа. Она бросала желтый свет на лицо Винтерборна. Марлена почувствовала, как ее сердце забилось сильнее.
Он встал и подошел к ней. Он был всего лишь на полголовы выше ее, но Марлене казалось, что он крупнее и значительнее. Ей было так хорошо и спокойно рядом с этим сильным, мудрым человеком. Что же было в нем, что так привлекало ее?
— Желаю вам успеха во Франкфурте. — Винтерборн протянул ей руку. Она только кивнула в ответ, потому что не была уверена, сможет ли спокойно произнести даже несколько слов благодарности.
Получасом позже она уже остановилась перед домом Питера Рота. Она вошла в сад, поднялась на ступеньки крыльца, подошла к входной двери и хотела бросить конверт в почтовый ящик. Но конверт был слишком велик и не влезал в щель. Ей пришлось позвонить.
Дверь открыла Карола. Она стояла босая, в белом купальном халате. В руках она держала банкноту.
Обе изумленно уставились друг на друга.
— О! — произнесла наконец Карола. — Так это не разносчик пиццы!
Марлена протянула ей конверт и объяснила, что ее попросили передать письмо.
— Кто же вас попросил об этой услуге?
— Ваш отец.
— Он ведь хотел послать машину.
— Видимо, он передумал.
Карола задумчиво вертела в руках конверт.
— Вы летите завтра во Франкфурт вместе с моим мужем?
— Да.
Карола пытливо посмотрела ей в глаза.
Марлена покачала головой:
— Я достаточно понятлива, госпожа Эриксон. Все, что происходит здесь, меня нисколько не касается.
— Ну что же, тогда… счастливого полета, — иронически ответила Карола.
— Спасибо.
Садясь в машину, Марлена заметила, что Карола все еще стоит на крыльце и смотрит ей вслед.
Ссора, самая ужасная за все время их супружества, началась, прежде чем Марлена успела сообщить Никласу о грядущем повышении по службе. Из-за ничтожного повода. Он обещал отнести ее костюм в чистку и, конечно же, забыл это сделать.
— Я хотела взять этот костюм в командировку, — расстроенно сказала Марлена.
— У тебя полный шкаф тряпок.
— Вовсе нет. Ну что ж, куплю себе во Франкфурте что-нибудь новенькое.
Никлас упрекнул ее за то, что она делает из мухи слона. Она заявила ему, что он превращается в такого же пашу, как Бернхард. Даже еще хуже, поскольку Бернхард открыто претендовал на абсолютную власть, в то время как Никлас — волк в овечьей шкуре. И ему удалось убедить глупую курицу, что она находится не в кастрюле, а в раю, где может расцветать и самосовершенствоваться. Но на самом-то деле это всего лишь суп!
— Современный мужчина, ха-ха-ха! Революционер! — вызывающе бросила Марлена и запустила в Никласа его грязным ботинком.
Это Никлас не мог стерпеть.
— А ты! Можно подумать, ты не изменилась! Ха-ха! Я когда-то полюбил женщину, полную энергии, активности, юмора, остроумную, оригинальную, ни на кого не похожую! А что же я теперь имею? Честолюбивую мрачную карьеристку, зануду и брюзгу без всяких светлых идеалов!
Марлена потеряла дар речи. И это говорит он? Он, который по поручению концерна готовит увольнения людей? Который позволяет себя шантажировать, подобострастно подпевает какому-то Францу Клопферу только ради того, чтобы стать паршивым начальником какого-то вонючего отдела?! Который с головой ушел в свои личные проблемы и предал юношеские идеалы? Марлена вновь обрела голос и четко сказала Никласу, что она о нем думает. О нем и его белокурой «коллеге», которую он, наверное, трахает каждый вечер, а потом является домой и разыгрывает из себя измученного работой, доведенного до импотенции менеджера.
Белокурая «коллега» смутила его гораздо больше, чем намек на импотенцию. Однако он мгновенно вспомнил о своем юридическом образовании и занял оборонительную позицию. Что она давно и откровенно влюблена в этого начальника производственного отдела, Давида Эриксона, заявил он, заметил бы даже слепой с клюкой.
— Посмотри на себя! Как у тебя разгораются глаза, когда ты говоришь о нем!
— Точно, — тут же прореагировала Марлена. — Поэтому и во Франкфурт я лечу вместе с ним. И уж будь уверен, мы будем не только подсчитывать стоимость рекламных объявлений в туристских проспектах! Это я тебе обещаю!
Когда в дверях показалась разбуженная шумом Андреа, Марлена раздраженно замахала на нее рукой:
— Иди в постель. Мы разговариваем с Никласом.
Андреа подошла к Никласу и обняла его. Марлене было больно видеть эту идиллическую картину.
— Ты все время ругаешься, — обиженно сказала Андреа.
— Может быть, ты уже в состоянии понять, почему? Может, я просто совершенно вымотана?
— Тогда оставайся дома, как все другие мамы.
— Зачем? Чтобы опять превратиться в прислугу?
Они стояли напротив нее, как брат с сестрой. Если Марлена не возьмет себя в руки, в следующую же секунду Никлас превратится в глазах Андреа в несправедливо обиженного, и она станет на его защиту.
С презрительной улыбкой на губах Марлена вышла из комнаты, сложила свой чемодан и задолго до нужного времени отправилась в аэропорт. Она с удовольствием сменила бы рейс и улетела куда-нибудь подальше. Где не было бы никаких мужчин. Даже если она улетит в Антарктиду, там будет не холоднее, чем на ее супружеском ложе.
«Дорогая Иоганна,
Я сижу в своей новой квартире в Богенхаузене среди картонок, цветочных горшков и клеток для хомяков. Пишу и с грустью слушаю по радио: „Маленький домик на краю леса так живописен… Цветочные грядки в прелестном саду…“ Я пью вино и невероятно, невероятно страдаю.
Иоганна, ты была права: жизнь ужасна. Нет, она отвратительна. И справиться с бессмысленностью этой жизни можно, только утонув в кьянти.
Да, все так и было, как в этой песне, что звучит сейчас в приемнике: „Он стоял у калитки такой несчастный и не понимал, почему я ухожу из его жизни“. На секунду мне показалось, что я должна вернуться, чтобы не разрушать его ощущения благополучия. Чтобы гладить его рубашки, чистить ботинки, варить ужин и непрерывно восхищаться его достоинствами. Он просто ребенок, ежедневно надевающий строгий костюм и галстук и играющий роль адвоката. А ребенка нельзя оставлять одного, его нужно держать за руку и бережно вести по жизни. Ах, Иоганна! Ну почему ты именно сейчас отправилась в Америку, когда небо над моей головой разверзлось? Все разочарованы во мне и осуждают меня. Никлас — за то, что я не смогла оценить пору его, как он называет, зрелости и хотела видеть его прежним. Андреа — потому что я бросила Никласа и заставила ее пережить ужас второго развода. Мама — потому что дважды разведенной дочерью уж никак нельзя похвастаться. Даже хомячки Андреа страдальчески морщат носики в загрязненном мюнхенском воздухе: в деревне им явно нравилось больше.
Я решилась на развод после одной ночи, когда Никлас не пришел домой. И не потому, что ревность ослепила меня — нет, я просто получила наконец достаточно времени для раздумий. Я сидела в его маленькой каморке на чердаке, лунный свет лился через мансардное окно. На его письменном столе лежали бумаги. Свет луны падал на белые листы. Было невероятно тихо, ни единого звука, ни единого порыва ветра. И во мне была тишина. Что же с нами случилось? И самое главное: могли бы мы что-то изменить? Приспособиться друг к другу? Найти компромисс? И если да, то какой ценой? И речь не идет о том, чтобы мне стать более образцовой домохозяйкой, а ему — более ответственным мужем. Нет, все гораздо глубже. День за днем, ночь за ночью мы разочаровывались друг в друге, и каждый чувствовал себя обманутым. То, что он увидел во мне, а я — в нем, было иллюзией. Я искала в нем идеалиста, чтобы самой стать более романтичной, он же видел во мне реалистку, способную придать его мечтаниям практическую окраску, некий базис.
К сожалению, Иоганна, я оказалась сильнее его. Я совратила его своей основательностью, приземленностью, а потом начала жаловаться на то, что он позволил себя совратить. Кто знает, может быть, с другой женщиной он до сих пор сидел бы в крошечной квартирке, тратил отцовские деньги и следовал своим политическим амбициям. А может, и нет: ведь его происхождение и воспитание склоняли его совершенно к иному. Да какая разница? Когда я сидела за письменным столом, уставившись в его бумаги, внутренний голос сказал мне: „Сделай это. Сделай, пока не поздно“. Я позвонила его „коллеге“-блондинке — номер ее телефона я давно носила с собой. Сначала она пыталась отрицать, что он у нее; только когда я объяснила, что не собираюсь устраивать никаких сцен, а хочу спокойно поговорить, она подозвала его. Почему мы всегда так стараемся уберечь мужчин от неприятностей, не знаешь, Иоганна?
Я даже не могу точно сказать тебе, о чем мы говорили, но с каждой минутой наш разговор принимал все более дружелюбный характер. У меня не было такого чувства, что я имею больше прав упрекать его, чем он — меня. Ошибки, которые мы оба понаделали, стали раковой опухолью, которую поначалу не замечаешь и которая дает о себе знать, когда уже поздно помочь. Каждый из нас проиграл эту борьбу — и друг с другом, и с самим собой.
Тебе знакомо чувство, когда все вокруг рушится и ты уже не можешь распознать, где хорошее, а где дурное? Я стала начальником отдела. Это хорошо? Для удовлетворения моего честолюбия, несомненно. А для моей жизни? Для Андреа? Не знаю. Теперь мое расписание стало еще более жестким, я почти не могу располагать своим временем. С другой стороны — Андреа уже тринадцать лет, а я ее почти не вижу. Она целые дни в школе, на стадионе, у подружек или около своих любимых лошадей. Еще пять, шесть лет, и она может навсегда оставить наш дом. И что тогда?
Что главное в жизни для женщины? Что я могу поделать со своим внутренним стремлением, толкающим меня вперед? Я горжусь своими успехами, это что — грех? И что такое время? На сколько часов и минут нашего времени могут претендовать посторонние? Я без конца подсчитываю эти чертовы часы и минуты, списываю их с личного счета на рабочий и обратно. Как бухгалтер. Голова моя гудит как паровоз, и развод с Никласом означает для меня реально лишь одно: если мы будем жить с Андреа, мне придется заботиться лишь о нас двоих. Это звучит сурово, но это так: мой распорядок очень жесткий.
Иоганна, тогда во Франкфурте у меня с Давидом Эриксоном все было… Да, да, я уже слышу твой голос: чокнутая, идиотка, глупая, неразумная баба! Да, действительно, он всегда был моим сказочным принцем, и я думаю, где-то в тайниках души каждая женщина хранит образ такого мужчины, в некотором роде идеального принца. Это к нему обращены ее мечты и надежды, это его она наделяет всеми мыслимыми достоинствами, пока он, как вездесущий ураган, не вырастет в ее мечтах до облаков.
Таким и был для меня Давид Эриксон. Он был чем-то недостижимым, не имеющим никакого отношения к моей реальной жизни. Я могла разводиться, вновь влюбляться и выходить замуж — мой облачный принц парил в небесах, абсолютно далекий от всего земного и лишенный обыденных недостатков.
А я никогда не была для него сказочной принцессой, Иоганна, я оказалась всего лишь спасательным кругом в дни глубокой депрессии. Он страдал из-за своей жены Каролы, хотя все еще не мог поверить, что она изменяет ему с Питером Ротом. Я старалась поддержать его: видит Бог, не хочу видеть его несчастным. Я очень люблю его, и, когда он надломленным, страдающим голосом говорил о своем сопернике, мне так же хотелось защитить его, как позже хотелось защитить Никласа, когда он стоял у калитки и с печалью наблюдал, как вместе со мной навсегда уходит часть его бурной молодости.
Но, Иоганна, то, что для меня было сказочной, волшебной ночью, означало для Давида лишь акцию самоуспокоения. Во время обратного полета в Мюнхен он попросил у меня прощения. Прощения! И ни слова о том, что это я была инициатором, так сказать, агрессивной стороной. Он объяснил, что любит свою жену и должен, видимо, смириться с ее жизненным стилем — так он это назвал. Говоря это, он держал мою руку, а я вспоминала о прошедшей ночи. Темный номер отеля. Приглушенный шум улицы, гудение кондиционера. Состояние транса. Просьба Давида, высказанная так беспомощно, что невероятно тронула меня. Никлас всегда бывал неудержим, как молодой пес, и так же страстен, а Давид — скорее благоразумный, хотя и очень нежный, — умудрялся сохранять дистанцию, как будто между моим телом и его все время оставалась какая-то преграда. Даже достигнув высшей точки возбуждения, он, казалось, осознавал, что я всего лишь эрзац.
Мы уезжали на следующее утро, мы отбросили от себя эту ночь, как пустую бутылку из-под шампанского. В самолете у меня было такое ощущение, словно я сижу в пустоте, при болезненно-ярком свете, но меня трясет от холода. Особенно когда он, бросив осторожный взгляд на меня, сказал, что лучше было бы забыть о проведенных вместе часах — или нет, не забыть, а воспринимать их тем, чем они и были, — совместным побегом от своих проблем. При этих словах сердце мое разбилось вдребезги, как сосулька, шлепнувшаяся на мостовую. Но я только улыбнулась ему, удивившись вслух, насколько мало он меня знает, и он кивнул, сказав: „Спасибо, Марлена“.
Все остальное можно рассказать в двух словах. Между мной и Никласом не возникло никаких споров относительно денег. Ему остался дом. А мне он передал две страховки, благодаря которым я внесла первый взнос за квартиру с террасой в Богенхаузене. Кроме того, я получила солидную ссуду от фирмы. Ах, Иоганна, Иоганна! Иногда я просто сижу у окна и смотрю на улицу. Там лето, жаркий, душный смог висит над городом. Мне тридцать три года, и у меня большой опыт по части ухода от мужей. Я приобрела сноровку, умею замыкаться в себе, не оглядываться назад, молчать, поскольку сказано и так чересчур много. Остается только спросить себя: что же дальше? Одиночество?
Естественно, я вовсе не жажду оказаться в одиночестве. Но еще меньше я хочу оставаться в одиночестве вдвоем. Партнер с тем же успехом может стать противником, который подавляет, обманывает, побеждает тебя.
Как видишь, Иоганна, я опять оказалась в той же точке, в какой была после развода с Бернхардом. Я стала старше, но, по-видимому, не стала мудрее. Я бы с удовольствием была такой решительной и гневной, как ты, чтобы уметь легко находить ответы на все вопросы. Но у меня не получается. Я безнадежная оптимистка и все равно верю в совершенство мужчины.
Твоя жутко замученная Марлена».
Она испуганно вздрогнула. В кабинете стоял Георг Винтерборн. Она поспешно нажала клавиши компьютера, загнав письмо в память, и приветливо улыбнулась Георгу. Он протянул ей тоненькую папочку.
— Ваш новый договор.
Она раскрыла папку. Хороший договор, с очень приличным годовым содержанием. По крайней мере, финансово Андреа от развода не пострадает — это было первое, что пришло ей в голову.
— Вы становитесь состоятельной женщиной, Марлена. Дом за городом, квартира в Мюнхене… Не собираетесь ли нанять себе советника по финансам?
Внезапно Марлена почувствовала себя смертельно усталой, как после дурного сна, преследовавшего ее весь день. Все эти недели она героически сдерживалась, стараясь не показать своей слабости. Но теперь, в самый неподходящий момент, тоска накатила на нее и укрыла с головой.
Она пристально смотрела на Георга, закуривающего сигарету. А что, собственно, он представляет собой как мужчина? Холодный? Бесцеремонный? Или чуткий и мудрый? Внешне он всегда был похож на преуспевающего менеджера, каким его показывают в фильмах: в темно-синем костюме, с угловатой фигурой и массивной головой. Снова, как и прежде в его присутствии, она ощутила потребность быть к нему как можно ближе. Она искренне ценила его, даже немного побаивалась. Ей приходило в голову, что он, пожалуй, единственный человек, хорошо понимающий ее.
— Я ушла от своего мужа. И я больше не живу в доме за городом.
— И эта попытка не удалась?
— В корне.
— Почему?
— Несоответствие между идеалом и реальностью.
— Если бы все обстояло так, на свете было бы слишком много разводов.
— Он хотел ради собственного удобства сделать из меня уютную домохозяйку.
— А ваше повышение по службе не позволило бы устранить такого рода проблемы?
— Дело даже не в этом. А в том, что у него при этом в голове. Даже тот факт, что он предложил мне нечто подобное, говорит о том, что все его прежде прокламируемые представления — не более чем поза, пустые слова. Он не снизошел даже до элементарной помощи по дому. Кроме того, он влюбился. В свою сотрудницу.
Георг едва заметно улыбнулся, словно подшучивая над ней:
— Вы слишком строги, Марлена. Не надо чересчур многого требовать от людей. Это ошибка.
— Я больше ничего и не требую.
Они сидели, глядя в глаза друг другу.
Потом он сказал, подчеркнуто официально:
— Не согласились бы вы поужинать со мной сегодня вечером?
И она ответила:
— Охотно! — Ее раздирали противоречивые чувства. Радость. Желание. Расчет. Ее усталость испарилась. Что она, собственно, комплексует? Она еще молода. Финансово независима. Свободна. Может быть, это и есть решение всех ее проблем?