Сумочка

Композиция № 1

Первая слеза. Я прочувствовала, как она скользит по лицу, сквозь нижнее веко, по краешку носа, по мелким морщинкам вокруг рта. Солоноватый вкус на языке. Я выпила эту слезу и все последующие с наслаждением. Но все же это не принесло мне ни малейшего облегчения. Я плакала, просто чтобы плакать, не в состоянии остановиться.

Этот мужчина достоин, чтобы его бросили. Он солгал мне. Предал… О! Предал – похоже на слова из греческой трагедии или речи на политическом митинге. Чрезмерное слово для такой банальной, ничтожной ошибки на пути. Измена стала столь повсеместной, что она не считается юридически достаточной, законной причиной развода. Мужчин, которые изменяют женам, их… сколько же: каждый второй, восемь из десяти, сто из ста? Они все однажды это делают, поскольку такова природа самца – быть охотником, или потому, что не могут устоять, когда возбужденные самки посылают им сигнал. Во всем, что касается секса, мужчины ведут себя как животные? Все? И мой Марк?

Опять слезы. Вспоминаются его лицо, улыбка. Он лгал мне, а я ищу ему оправдания. Я считала своего мужа уникальным, а он опустился до уровня остальных. Обыкновенный представитель вида. Ни больше, ни меньше. Самец.

Да, но существуют его голос, запах, похожий на запах листвы, большие руки, смех, его строптивый характер, все то, что делает Марка единственным в своем роде. Как горько. Голос, запах листвы, большие руки, смех, строптивый характер – оказалось, что все это он делит с другой.

Брошу. Не могу простить ему того, что он посеял… сомнение. Но прежде чем порвать двенадцатилетнюю связь – эту сначала маленькую паутинку, ставшую затем веревкой, лианой, и, как я воображала – сумасшедшая, наивная, самонадеянная, – баобабом, я должна сделаться бесчувственной. Научиться не любить его. Попробовать. Как только подумаю об этом, становится больно. Хороший знак. Нужно научиться страдать понемногу, с каждым разом все больше отвыкая, каждой клеточкой привыкать к этому страданию, чтобы вовсе не почувствовать боли в момент финального разрыва. Но сейчас мне больно. Значит, я жива.

– Ты что, с ума сошла?

Величественная Майя в роли утешительницы. Я подождала несколько часов и пошла за ней, чтобы пригласить позавтракать со мной. Теперь не знаю, правильно ли я сделала. Не рано ли еще для того, чтобы изливать чувства другим.

– Скажу тебе одну вещь, девочка моя. Всю свою жизнь я обезболиваю прозаком кошек и собак, хозяева которых расходятся, так что в этой области мне кое– что известно!

Ветеринар, как всегда в своем стиле психолога для всех, она никогда не могла удержать мужчину дольше двух недель. Я не понимаю, чем она может мне помочь, хоть бы слово дала вставить…

– Если ты думаешь, что я зарабатываю лишь тем, что прописываю таблетки для Тиффани, Булгари, Бэбэ и всяких остальных Мирзочек… Мне еще приходится улучшать состояние тех, кто держит поводок. И тут уж, поверь мне, все очень серьезно. Иногда бывает такой креатив. Будет о чем книгу написать… Нет, если честно, цыпонька моя, твоя история с сумочкой – полный вздор!

Вокруг нас поутихли разговоры, и народ в ресторанчике навострил уши. Было почти заметно, как они выглядывают из– под причесок.

– Тсс! Майя, пожалуйста, тише. Мы привлекаем внимание.

– И что! Тут все – рогоносцы! Так в чем же дело?

Заметив мой остолбеневший вид – я сегодня потеряла чувство юмора, – она села рядом и обняла меня. В глазах моей рыжеволосой подруги мелькнула улыбка.

– Давай, моя козочка, успокойся. Ты все видишь в черном цвете. Вам с Марком хорошо вместе. Не будешь же ты все портить из– за какой– то несчастной сумки! Возьми– ка прозак. И ешь миндальное печенье. В нем много витаминов.

Отгрызая шоколадную сердцевину, я снова начинаю плакать. Это любимый десерт Марка. Я сказала себе «был», то есть я уже отодвинула его в область воспоминаний.

– Знаешь, Майя… я не кошка…

Она смотрит на меня вопросительно.

– Я про прозак… Ты не можешь лечить меня, как своих кошек и собак, потому что… они не плачут. В этом вся разница.

– Нет, они плачут. Кошки плачут без слез, просто чтобы не намочиться. Они ненавидят воду, кошки, это всем известно!

Я не открою галерею после обеда. Нужно все обдумать. Можно, конечно, продолжать причитать и способствовать расцвету индустрии бумажных платочков, но сегодня возвращается Марк, и неплохо бы определиться с линией поведения. Он пока не в курсе, так что не поймет моего состояния. И более того, он очень далек от понимания, что является тому причиной. Счастливый! Значит, никакого расстройства. Никаких сцен, слез – он ненавидит, когда я плачу. Впрочем, наплевать на его ненависть. Но я должна объяснить и потребовать от него объяснений. Я не готова. Нет. Пока только наблюдать, анализировать и, главное, начать смотреть на Марка как на чужого человека в будущем. Отвыкнуть. Осознать его недостатки, а не закрывать на них глаза. Например, некоторые интонации, которые делают его похожим на мою свекровь. Привычка трогать нос. Чтение в туалете. Пробка от пивной бутылки, которую он постоянно оставляет в открывалке, рядом с пустой бутылкой… Он меня раздражает. Постоянно переключает каналы. Врубает на полную катушку телевизор, едва проснувшись. А по выходным бесконечные арии из «Дон Жуана», его любимой оперы. Следовало бы заметить этот знак. Стареющий, трогательный, симпатичный мужчина, отчаянно пытающийся самоутвердиться в таланте обольщения. Часто повторяющийся и банальный до слез сюжет. Когда я представила Марка в этой роли, мне стало ужасно смешно. Злая улыбка. Это должно к чему– то привести. Он плохо кончит. Довольно, я уже начинаю его ненавидеть. Чуть– чуть. По принуждению. Постепенно все больше и больше.

– Привет, детка!

Я не слышала, как он вошел. Предательски застал меня врасплох. Похоже, это вошло у него в привычку. Бормочу неразборчивое приветствие, поглядывая на часы.

– Что с тобой? У тебя неважный вид. И глаза красные, как у кролика– альбиноса.

И не без основания. Он целует меня в голову.

– Скучала?

Улыбка. Не могу заставить себя не улыбаться, когда вижу его. Это сильнее меня.

– Да.

Ответила на одном дыхании. Не я решаю. Это решает во мне женщина, из тех, что дает типичные ответы на лицемерные вопросы.

– Ах да, купил тебе туалетную воду, а то на днях я заметил, что твой флакон почти пуст!

Черт возьми! Как не растаять от таких знаков внимания? Да, но… Наверное, он такие же оказывает и ей. Один мой знакомый, менеджер по продажам в «Дьюти Фри», однажды рассказывал, что есть две категории покупок, которые мужчины совершают в деловых поездках: часы «Картье» для любовницы… и духи для жены. Подбородок у меня начинает дрожать. Побыстрее закрыть его прядью волос.

– Клео! Не знаю, что произошло, но, видимо, у тебя был трудный день. Выпьем по стаканчику, тебе станет легче.

Выключил освещение. Хорошо, что кое– как удалось с собой справиться, пока горел свет. Хватаю пальто. Он помогает мне одеться.

– А потом отправимся в какое– нибудь тихое местечко, и ты расскажешь мне все свои печали.

Еще одна деталь, которая меня раздражает, – его отеческая заботливость. Вот он закрывает дверь, провожает меня до машины, снимает ресницу с моей щеки… Я иду автоматически, как сомнамбула. И лишь боль моя реальна, комок, поднимающийся от живота к горлу. Марк кладет руку мне на лоб.

– Ты вся горишь. Должно быть, заболела.

– Наверное, подцепила вирус. Лучше вернемся домой.

Дома я укладываюсь в постель со стаканчиком виски. Мы ужинаем супом из пакетика. Он не замечает моего угнетенного состояния. Считает меня больной.

Ничего не предпринимаю, чтобы это опровергнуть. После второй порции виски и ничтожной болтовни о погоде в Лондоне, передаче прав на книгу о новых скульптурах Клазена, которую он опубликовал, а также – более щекотливая тема – о том, где он вчера обедал: «В «Пон де ля Тур» с агентом Сержа, а что?» – иду спать.

– Спокойной ночи, детка. – Зевая, встает. – Сейчас кое– что закончу и приду. Ужасно устал!

Несмотря на расслабляющее действие алкоголя мне никак не удается заснуть. С каких это пор у Сержа появился агент? Когда он выставлялся в галерее, агента у него не было. Может, это женщина? Нет, жена Сержа не позволила бы.

Марк все не приходит. Слышу, как звонит его сотовый. Смеется. Говорит, что перезвонит позже. Позже? Шаги приближаются, и я делаю вид, что сплю. Какое– то время он на меня смотрит – я чувствую на себе его взгляд. Хорошо бы открыть глаза и посмотреть, какое у него выражение лица, любит ли он еще меня. Абсурдный вопрос. Почему бы он стал по– другому ко мне относиться? Ведь он и понятия не имеет, что я знаю… С его точки зрения, разве может интрижка с другой женщиной поменять что– либо в наших отношениях? Я закрываю глаза, сдерживая слезы. Он удаляется, сейчас перезвонит ей… Но нет, он еще задерживается на несколько минут, выключает свет, раздевается в темноте и ложится рядом. Через какое– то время притягивает меня к себе и целует мои ресницы. Запах осенних листьев…

– Почему ты плачешь, детка?

Не дождавшись ответа, он поворачивается и вскоре начинает храпеть. Тихонько вылезаю из постели и на цыпочках иду в гостиную к журнальному столику с зеленой тенью от бутылки виски в свете уличного фонаря… Не включая свет, растягиваюсь на полу у дивана, чтобы насладиться последним преступным стаканчиком.

У меня синяки под глазами. Это мне даже идет. Они придают моим глазам почти сексуальный, лихорадочно– возбужденный вид. Подчеркиваю его штрихом сиреневого карандаша и чуть дымчатыми фиолетовыми тенями для век. Лицо оставляю бледным, несмотря на то что на дворе лето, и не крашу губы. Смотрю в зеркало: совсем неплохо.

– Скажи, дорогуша, ты себя видела? Похожа на героиню «Семейки Адамс»! – У Майи всегда был талант в отношении метафор. Вампир. Говорит, что я выгляжу как вампир. В ответ опрокидываю свою чашку на диванчик галереи.

Вот черт! Повсюду налила! Теперь не отчистится.

Бросило в жар. Руки дрожат. Меня сжимает внезапный приступ тревоги, заставляя выбежать на кухню, где я хватаю первое попавшееся чистящее средство.

– Послушай… Давно ты так дрожишь?

Смотрю на свои руки.

– Нет… Не знаю… Несколько дней… С того момента, как…

Майя пристально на меня смотрит. Собирается что– то сказать. Спохватывается. Уделяет чрезмерное внимание маленькому коллажу, который висит напротив. Чешет нос. Снова на меня смотрит. И наконец:

– Ты с ним говорила?

Молчу.

– Что ты ему сказала?

– Кому?

– Марку, кому ж еще! Говорила о сумочке?

– Нет.

Сажусь рядом. Кладу ногу на ногу, руки на колени, чтобы перестали дрожать. Закрываю на миг глаза, обретая самообладание. Постараться не заплакать. Спокойно. Вот так.

– Нет. Я ничего ему не сказала.

Майя зажигает сигарету, не отводя от меня глаз. Тянусь к ее пачке, чтобы тоже взять одну. Зажигаю. Делаю хорошую затяжку. Кашляю с непривычки. Как можно так себя травить?

– Ты куришь?

– Нет… Вернее, да. С этого момента, как видишь.

Вторая затяжка пошла лучше. Третья – почти доставляет удовольствие. Подруга нежно берет меня за руку.

– Послушай, Клео… Не знаю, что ты с собой делаешь, но ничего хорошего это не предвещает. Воображаешь всякую ерунду, причиняя себе боль. Может, просто раздуваешь из мухи слона, а на самом деле волноваться нет причин. Ну поговори ты с Марком, спроси, кому он подарил вторую сумочку. У тебя ведь есть чек в доказательство, и он не сможет отделаться отговорками. Узнай, с какой целью. Спроси, спит он с ней или нет.

– Вот видишь! И ты убеждена, что у него завелась подружка. Так что не говори мне, что я не должна беспокоиться!

Нервно затягиваюсь. Майя протягивает пепельницу.

– Я не то хотела сказать. Ляпнула глупость… Клео, тебе нужно с ним поговорить. Ты должна узнать. Нельзя так все оставить.

Ну вот. Чувствую, как подступают слезы. Опять волнение в груди. Выжидаю, когда они начнут обжигать мне лицо. И стекать на диванчик. Майя, стоя передо мной на коленях, берет меня за плечи и заставляет посмотреть ей в глаза. Улыбаюсь сквозь слезинки. Подружки мои, верные и молчаливые. Потихоньку расслабляюсь. Нет смысла говорить об этом. Ты даже не представляешь, насколько ясно видят глаза, которые плакали.

Вытираюсь о подушку. Майя одергивает юбку, вздыхает и вытаскивает из сумочки упаковку таблеток.

– Держи. Чувствую, это поможет тебе выкарабкаться. Хватайся за соломинку, а не то пропадешь. И потом… Знаешь что? Хочешь, я сама с ним поговорю? Мне не составит труда, поверь…

– Это наше дело. Мне решать, где и когда я с этим разберусь.

Вместо завтрака я купила две пачки сигарет. И охваченная внезапным импульсом, преступным, но абсолютно непреодолимым, вернулась назад за бутылкой виски. Зачем? Я еще понимаю, взять у Майи парочку, но купить сигареты самой – это уже слишком. А виски? Проделать весь путь обратно, чтобы выпить средь бела дня? Я, которая раньше пила лишь по вечерам стаканчик или парочку, ну в крайнем случае три, и только хорошего качества. Пить сивуху, которую разливают в ночных клубах? Зачем? Чтобы сделать себе еще больнее? Но больнее уже быть не может – боль достигла апогея. Посмотрим…

Я закрылась в офисе галереи с лежащими передо мной пачкой бумаги, коробкой карандашей, полным до краев стаканом, спичками и пепельницей и принялась записывать произошедшие события в обратном порядке.

12 июля. Марк в Лондоне. Обед в «Пон де ля Тур» с агентом. Привез мне туалетную воду.

Примечание: агент. Он или она?

10 июля. Лондон. Чек на две сумочки. Обед в «Лобержин» у Гордона Рэмсея.

Испытываю чувство зависти. Марк никогда не водил меня в ресторан такого класса. Нет, один раз, когда предложил мне выйти за него замуж. Делаю большой глоток виски. Крепкий. Еще глоток. От алкоголя пощипывает глаза. От алкоголя ли?

9 июня. Сон. Совпадение или предчувствие? Я не верю в вещие сны. Впрочем…

Примечание: посмотреть в справочнике Ягеля.

Некоторые даты и события тоже казались мне странными, но тогда я не придавала этому значения. Поскольку доверяла Марку. Вернемся в прошлое…

17 декабря. Он был приглашен на день рождения к приятелю и в тот же вечер ужинал в ресторанчике. Я знаю это, потому что мне звонила его секретарша, спрашивая, со мной он ужинает или с клиентом. Я сказала, что с клиентом. Тогда это меня не тревожило: я находилась в Лондоне, пытаясь убедить Джулиана сделать выставку в моей галерее. Тот согласился, и я была счастлива. Конец истории.

Ноябрь. Марк нацепил новую пару серебряных запонок с сердечками и лягушками. Я сочла их посредственными и сказала ему об этом.

Примечание: они действительно ужасны. Невозможно представить, чтобы он мог купить их сам. Может, мать? Или ему подарили их на день рождении на работе?

Один или два месяца тому назад. Марк внезапно уехал на день раньше предполагаемого, объяснив это… кстати, чем? Не помню причины.

Еще была вечеринка по случаю выхода книги о Монори. Марк не пригласил меня, сказав, что там будут только журналисты и сотрудники издательства. «Понимаешь, я не могу поступать как мне захочется, только потому, что я начальник. Напротив, я должен подавать пример!» Мне показалось, что он перебарщивает, ну да ладно… Тем более что там действительно все происходит слишком уж официально. А потом… он немного струхнул, когда я сказала, что воспользуюсь этим обстоятельством, чтобы сходить в кино с женой его партнера.

Опустошаю стакан. Виски просто термоядерный! Воды, поскорее воды! Но прежде я ставлю вопрос ребром: «Он меня держал за… Нет… Я и была дурой весь этот год».

– Понимаешь, – говорю я Майе на следующее утро, – произошло самое ужасное, что может произойти. Или скорее… Не самое, пожалуй, еще хуже – это когда состояние безупречной любви переходит в отношение к человеку как к ненужной вещи. Второсортной. Удобной, но уже не волнующей. В какой– то степени… как к ценности, знаешь, как к картине Вайяра, но без того восхищения, которое испытывают при виде работ Лихтенстайна… или Опи. Ты понимаешь, о чем я?

– Да… То есть нет, не совсем. Выходит, что для Марка ты, несомненно, ценная вещь, которая тем не менее стала мозолить глаза, поскольку, находясь постоянно на одном месте, вся покрылась пылью.

Ну разумеется, пылью! А почему не морщинами, раз уж на то пошло? Я провожу пальцами по еще мокрому следу, который начинается под глазами, спускается вдоль носа и заканчивается в уголках губ. Соль оставила красноватые полоски, чувствуется легкое раздражение.

– Майя, я имела в виду, что он не только не любит меня… – Теперь это – факт, новая аксиома моих отношений с Марком. – Но он меня больше не уважает. Держит за идиотку, не способную догадаться о его интрижке.

– Ну что ты, Клео, он не держит тебя за идиотку.

– Он считает меня настолько слепой, что уже не думает скрывать, делает все более компрометирующие его вещи… как эта проклятая сумочка например.

С силой пинаю свой экземпляр, и сумка летит прочь. Чтобы занять чем– то свободную руку, снова начинаю дрожать, зажигаю сигарету. Это седьмая за сегодняшний день.

– Все не так, Клео. Я скоро сама начну считать тебя дурой, если будешь продолжать в том же духе. Твоего мужа устраивает, что ты ни о чем не догадываешься, словно он ничего предосудительного не делает. Не пойман – не вор. Удобная позиция.

Молчу как рыба.

– Намекни, что обо всем знаешь, не оставляй его в спокойствии от твоего неведения – это слишком легко. Подпорти картину: каждый раз, когда муженьку вздумается сходить налево, он будет думать о тебе. Этого должно хватить, чтобы обломать ему весь кайф!

Майя права. Я тоже не хочу, чтобы он считал меня цветущей и полной жизни. Хочу, чтобы его преследовал образ хрупкого существа, увядающего и чахнущего по его вине. Пусть он чувствует себя виноватым. Я стану воплощением его уязвленной совести…

– Я люблю тебя, Клео!

Мы обедаем вдвоем, в тенистом дворике итальянского ресторана с неаполитанской кухней на улице Бираг. Марк рассказывает мне о проекте новой книги, я рассеянно слушаю, пристально его разглядывая. Стараюсь вычленить реальную личность из перенасыщенного моими эмоциями образа мужа и любовника. И вот между «скампи» и «тальятелли» он берет меня за руку, как в то время, когда нам было по двадцать, и говорит, глядя мне в глаза: «Я люблю тебя, Клео». И представьте, эта дурочка, другая Клео, дремлющая во мне и появляющаяся всегда некстати, помимо моей воли сжимает его пальцы, улыбается и отвечает:

– Я тоже люблю тебя, Марк!

Черт возьми! Тогда как единственное мое желание – высказать ему в лицо все, что я знаю, и потребовать исчерпывающих объяснений с подписью в трех экземплярах, а вместо этого я говорю, что люблю его, пожирая глазами как полная дура. Он подносит мою руку к губам и целует мне пальцы, один за другим. Взгляд его прекрасных янтарных глаз ласкает меня, я ощущаю легкое прикосновение губ – это поцелуи любопытного котенка, подаренные украдкой; чувствую его нос, касающийся моей руки, и вот уже спешу спрятать слезы, закрывшись стаканом.

– Очень неплохое это «Бароло». – Марк подносит стакан к свету, чтобы полюбоваться оттенками, затем делает большой глоток, задерживает его во рту на несколько секунд, перед тем как проглотить. Вздыхает и, улыбаясь, удобно располагается в кресле. – Только представь, детка, уже почти тринадцать лет…

– Что – тринадцать лет?

– Тринадцать лет, как мы поженились. Он пролетели без малейшего облачка, ведь верно?

Без облачка? А как же сумочки? Не облачка, а целые тучи сомнений. Только на моей заднице следов не осталось, это – да!

– Для меня осталось все как в самом начале. Безупречно. Даже лучше, потому что мы вместе развивались… в одном направлении. Не правда ли, это прекрасно, Клео?

М– м… Да, конечно. Улыбка. Теплота. Ослепление. Нежелание думать о плохом. Без малейшего облачка. Ха! Если я ему скажу… Это было бы сейчас как раз кстати. Но есть другая Клео, влюбленная, теряющаяся под взглядом своего мужа, с которым она живет уже тринадцать лет, чья нога касается ее бедра в тот момент, когда он просит счет у ошеломленного официанта. «Вы не возьмете десерт?» Нет, старик, гормоны берут свое.

Позже, когда мы лежим в темноте, Марк опять спрашивает, люблю ли я его.

– М– м…

– Нет, скажи, любишь ли ты меня по– настоящему?

Отодвигается от меня, как будто с неохотой, и идет искать что– то в шкафу. В дверь просачивается луч света, и я вижу его бледные ягодицы, крепкие ноги и широкую бежевую пелерину, которой он укрывает мне плечи. От нежного прикосновения кашемира у меня бегут по спине мурашки. Как и от шепота Марка:

– Подарок. Ты давно о ней мечтала, верно, детка? Не кажется ли тебе, что пора завести детей?

Всю ночь беспокойно верчусь в кровати – так я разбужу Марка, в конце концов. Дети! Почему он решил заговорить о них именно сегодня? Случайно? С таким невинным видом. Раньше он соблюдал все меры предосторожности, чтобы этого не случилось.

Сначала не было денег. Потом – времени, к тому же работа… Ни должной обеспеченности, ни желания. Хотя я умоляла его позволить мне стать матерью, единственный только раз, но он остался непреклонен: «Ты представляешь, детка, что между нами будет ребенок, постоянно и навсегда? Хочешь разрушить наш единый союз? Я слишком люблю тебя, чтобы с кем– то делить…» Любовь? Или эгоизм? Трусость? Боязнь остаться в тени? Вдруг стало очень душно. Я задыхаюсь. Марк что– то бормочет сквозь зубы. Натягиваю одеяло ему на плечи и иду на кухню. Окно. Стакан. Воды? Нет, конечно, алкоголя. Он обжигает. Не доставляет мне удовольствия. Но стирает. Удаляет. Растворяет. Соблазн. Сомнение. Дети, сейчас? Нет, конечно, нет! Поздно, слишком поздно.

– Марк испытывает чувство вины, – говорит мне Майя, к которой я забежала во второй половине дня на аперитив. – Ему плохо, и он хочет, чтобы ты его поддержала. В то же время он заглаживает вину, преподнося тебе подарок. Покупает твое прощение и заодно успокаивает себя. Дар искупает поступок. А самое ужасное в этой истории – что ни единого слова не было сказано! Меня удивляет другое: что он хочет ребенка. Именно сейчас.

– Он впервые об этом заговорил.

– Знаю.

Смотрит на меня с нежностью. Понимает, что это тяжелая тема. Будто пытается оценить, насколько она может быть откровенна со мной. Мои глаза умоляют: «Не переборщи, Майя. Я не знаю, смогу ли выдержать!» И все же она продолжает рассуждать:

– Или им движет деструктивное желание…

Я заказываю еще стаканчик. Ничего не понимаю.

– …разрушить твою соблазнительность. Представляешь себя с двадцатью лишними килограммами? – Она– то представляет, догадываюсь по ее улыбке. Потом задумчиво перечисляет: – Задержка в твоей карьере, раз, нервы, два, обмороки, одышка, храп…

Жуткий перечень. И ритм. Невыносимо. Поднимаю руку, словно стараюсь отразить атаку нападающих на меня слов.

– Прекрати, Майя, ты – ведьма! К чему ты клонишь?

Бросает взгляд, чтобы убедиться, смогу ли я это выдержать. С осторожностью выбирает выражения.

– Малейшее изменение твоего облика, морального и физического, даст Марку, если учесть эмоциональное состояние, в котором он, судя по всему пребывает сейчас, основание ходить на сторону. Тот факт, что он именно сейчас захотел ребенка, возможно, не так уж безобиден: может, ему нужно теперь видеть в тебе скорее мать, чем любовницу.

– Но я не беременна!

– Знаю. Но он, может быть, я подчеркиваю – может быть, предвосхищая события, ищет своим действиям оправдание на будущее.

Слова Майи меня уязвляют. По животу разливается боль. Не с таким брюхом создавать семью. Виски ударяет в голову. Новый приступ боли. Сигарету мне! Обжигаю пальцы. Сквозь туман доносится голос:

– Клео! Все нормально?

Чьи– то руки крепко хватают меня под мышки и кладут на пол. Теплый комочек сворачивается клубком на моем плече, мурлыкая.

– Брысь отсюда! Кошка, ты что, не видишь – она больна!

Закрываю глаза. Я бы хотела ответить, что вовсе не больна. В физическом смысле. Но не могу открыть рта. Мой язык огромен и порист, словно губка. Подо мной ходит пол, – похоже, я здорово пьяна. Тем лучше. Я могу зацепиться за это знакомое ощущение, чтобы совсем не отдать концы.

В своем бесчувствии я, однако, слышу шепот:

– Марк… твоя жена… проблема… вести машину… в таком состоянии…

Телефонный звонок. Чуть позже вокруг меня начинается суета. Пытаюсь открыть глаза, но веки такие тяжелые… Слышатся обрывки фраз, на этот раз совсем рядом:

– Думаешь, беременна? Говоришь, похожие симптомы?

Тишина. Шаги. Звук закрывающейся двери. Кошка воспользовалась моментом и снова ластится ко мне.

– Что? Интрижка?

– …изменяешь…

– Черт знает что! Да она…

– …сумочка…

Голоса становятся громче. Сумочка? Действительно ли я слышала слово «сумочка»? О нет! Лишь бы Майя не рассказала о нашем разговоре! Уже совсем очнувшись, пытаюсь встать и натыкаюсь на угол журнального столика. Со злобой смотрю на проклятый столик, глаза наполняются слезами – это было ужасно больно, оказывается, даже вещи могут прийти в ярость! – а также бессилием: там, за этой дверью, лучшая подруга вываливает все моему мужу с характерной для нее тактичностью. То есть с полным ее отсутствием.

– Неправда! Я ничего не…

– ЧЕК, ПРИДУРОК!

Майя теперь перешла на крик. Я спешу в соседнюю комнату, моя голова почти взрывается – тем хуже, нужно непременно их остановить, пока не дошло до драки. Увидев меня, они, смущенные, замолкают. Не нужно быть волшебницей, чтобы угадать их мысли: они наверняка задаются вопросом, что я услышала из их словесной перебранки, И выбирают подходящую линию поведения. Майя предпочитает делать вид, что ничего не произошло. Улыбается и целует меня в обе щеки.

– Ну, дорогая… Все будет хорошо!

Марк тоже спешит обнять меня с невероятной нежностью.

– Ничего не было, детка, клянусь тебе…

Дрожит. Вспотел. Неловко прижимает меня к себе, в то время как мы выходим на улицу и садимся в машину. Никогда не видела его в таком состоянии. Дома он зарывается головой в мою шею, кусает мочку уха, вцепившись в мои ляжки, задирает летнее платье и, прижав меня к стене у двери, занимается со мной любовью так, словно от этого зависит его жизнь. С отчаянной необузданностью его тело ищет во мне прощения, которое я вряд ли смогу ему подарить.

Почему я не воспользовалась случаем и не выяснила все тогда? Майя распахнула передо мной дверь в тайник, огромный, как ангар для «боинга», а я… Ничего. И это не безобидное «ничего». Нет. Я замечаю, что мне не хочется говорить об этом с Марком. Не хочу узнать больше и стать жертвой новой лжи. Удивительно, но Марк избегает этой темы. Такой предупредительный: дарит мне цветы и в то же самое время наблюдает за мной.

Я внимательно на него смотрю. Это совсем новое внимание, оно выявляет все, даже мелкие детали, которые я раньше не замечала. Например, он никогда не заканчивает фразы. На его черных костюмах заметна перхоть. Щурит глаза, когда ему задают вопрос, на который он не может ответить. Почесывает шею, когда врет. Мне больно видеть недостатки, делающие его менее красивым, приятным… таким обыкновенным человеком, в сущности. Я бы не сказала, что между нами что– то ухудшилось, это было бы ложью. Просто в первый раз, с тех пор как поженились, мы стали по– настоящему друг друга оценивать. Без враждебности. Но объективно. Это, может быть, еще хуже.

– Эй, Клео… Я взял билеты на «Дон Жуана»!

Не сняв куртку, входит на кухню, где я готовлю обед, смакуя виски, и с улыбкой вручает мне билеты.

– Ты что, издеваешься?

Удивленный, Марк берет редиску и намазывает сверху немного соленого масла. Он, видимо, не расслышал.

– Так ты не рада? Я с ног сбился, пока достал билеты, четвертый ряд к тому же! Клеопатра, ты совсем обнаглела!

Бросает билеты на стол и садится за компьютер. Назвал меня «Клеопатра» – значит, действительно разозлен. На виске проступила жилка. От напряжения нижняя челюсть ходит ходуном. Беру свой стакан и следую за ним в гостиную.

– Извини, это очень мило с твоей стороны, но… «Дон Жуан», сейчас, понимаешь…

– И что? Это наша любимая опера, превосходный подбор актеров, тот, что зашел тогда к тебе в галерею, – просто супер! Я надеялся, что ты будешь довольна. – Не отрывая глаз от экрана, цедит сквозь зубы: – Ну замечательно, если ты не хочешь, пойду с кем– нибудь другим!

ЧТД (что и требовалось доказать). Мне больше ничего не остается, кроме как вернуться в слезах к моим спагетти болонез. Марк указывает подбородком на мой стакан:

– И перестань пить! Это уродует тебя и снижает способность критически оценивать ситуацию.

Презрительный тон. Намеренно жесткий. Хочется сказать ему что– то обидное. Жду, пока он снова залезет в свой сайт в Интернете, и у него за спиной, перед тем как выйти из комнаты, показываю ему средний палец.

Я начала худеть. Сигареты. Они заменяют мне завтрак, а зачастую и обед. «Мальборо», три соленых кренделя с тмином. Я давно уже забыла, что такое здоровая пища. У меня начали желтеть кожа на кончиках пальцев и глазные белки. На мне стали болтаться все мои юбки, и я постоянно вынуждена их поправлять. Это вошло в привычку. Мне нравится моя новая фигура. Она будто делает меня более твердой и в какой– то степени более чистой. Иссохшей. Освободившейся от всякой мягкости: грудей, ягодиц – этих излишних прикрас. А по сути, зачем они мне? Я возвращаюсь к своей основе, изначальной архитектуре моего тела. Остальное – лишь внутреннее убранство.

– Ха!

Я вздрагиваю:

– Вы напугали меня!

Погруженная в свои мысли, я не заметила, как он подошел. На нем тот же черный костюм, что и в прошлый раз. Волосы кажутся мне немного светлее. Он улыбается:

– Ничего себе! Да вы прямо истаяли!

Он дотрагивается до своего живота. С определенным изяществом. Это, несомненно, сценическая привычка. Я инстинктивно слегка касаюсь рукой бедра, поправляя застежку юбки с запахом.

– Извините, но мы уже закрылись.

Удивленно смотрит на меня.

– Галерея, – объясняю я, – сегодня не работает… I'm closed…[10]

Он усмехается:

– Но дверь не была заперта.

– Это ничего не значит…

Вдруг он берет меня за руки и смотрит прямо в глаза:

– Что– то случилось?

Я расплакалась. Это сильнее меня. Он обнимает меня за плечи и прижимает к себе, чтобы я перестала дрожать. Как старший брат. Потом выводит меня на улицу.

– Пойдемте выпьем по чашечке кофе.

Не в состоянии сопротивляться или возражать, иду за ним до угла. И здесь, под платанами с запахами скошенной травы, собачьих испражнений и пыли я рассказываю ему свою историю.

После кофе, круассанов и анисового ликера с орешками заказываем салаты и полбутылочки розэ. Ральф – это его имя, – смеясь, наполняет мой бокал.

– Much a do about nothing![11]

– Вы считаете?

Почувствовав нотку раздражения в моем голосе, он кладет руку мне на предплечье. Тысячи мелких морщинок прорезывают его лицо, когда он улыбается.

– УЕSS! Прежде всего, у вас нет никаких доказательств.

– А чек?

– Но это не значит, что он ее… ну, уоu know…[12]

Я прекрасно понимаю!

– Let me tell you something,[13] Клео. Я бы запросто мог преподнести подарок женщине, с которой работаю. За оказанную услугу…

– Что вы имеете в виду?

– Девушке, которая предложила мне петь в «Дон Жуане», например. Или даже моей преподавательнице по вокалу.

– Но вы сказали бы об этом! Не стали бы скрывать!

– Он и не скрывал. Хотя ваш муж должен был предвидеть, что вы заметите. – Прогоняет воробья, севшего на стол. – Но… сказать… это другое. Все мужчины знают, как женщины реагируют на подобные вещи. So…[14]

О'кей. Один ноль в его пользу. Как бы я отреагировала, заявись однажды вечером Марк и скажи с невинным видом: «Дорогая, я обедал с такой– то в «Пон де ля Тур» и подарил ей такую же сумочку, как у тебя. Она была в восторге!»? Представляю, в каком восторге была бы я. Мы, наверное, обошлись бы парочкой разбитых тарелок. В конце концов, сервиз, подаренный нам на свадьбу, остался цел только благодаря молчанию Марка.

– And also…[15] Даже если бы это оказалось правдой, если он все же переспал с ней…

Я поперхнулась салатным листом. Кашляю, делаю глоток воды, вытираю губы… и глаза.

– Она оказала вам услугу!

Это уже слишком. Насупившись, стучу вилкой по столу. Хочется уйти, но он так мил. И потом, он разбудил во мне любопытство. Интересно, что он скажет дальше. «Оказала услугу», никак не меньше!

– Именно. Муж вернулся домой довольный, и хорошем настроении. Неудовлетворенный, он был бы а grinch…[16] ворчливым, противным. Отыгрывался бы на вас.

– Верно! С брюзжащим мужиком в доме ох как несладко приходится! Шел бы он ко всем чертям, лишь бы потом был в хорошем настроении!

– Ваша взяла, Клео. You had the last laugh[17]

Итак, за мной осталось последнее слово. Но какой ценой? Довольный своей остротой, Ральф подмигивает мне. Решительно, мужчины устроены по другому.

– Now,[18] Клео… Вы продадите мне Бехлера?

– О чем вы?

– Ваших ангелочков.

Пытаюсь сообразить. «Во– первых, я привязалась к этой картине. Сейчас я не в том настроении, чтобы ее лишиться. В наше время ангелы на улице не валяются. И потом… Если я сейчас ему продам, он больше не придет в галерею».

– Нет, Ральф. Я оставляю картину у себя. Не хочу продавать ангелочков, так и знайте.

– Даже мне?

– Даже вам.

Задумался. Пожимает плечами. Смотрит на часы…

– Too bad… O! Shit![19] Я опаздываю на репетицию.

Встает, кидает на стол несколько купюр, быстро целует меня в щеку.

– So long,[20] Клео!

Прощальный жест рукой, и он исчезает за деревьями. Еще один, оставляющий пустоту там, где ступает его нога! Я допиваю и заказываю еще один бокал охлажденного розэ. Пропустила «сезонную распродажу». Это стоит обмыть!

Марк с недавнего времени стал возвращаться поздно. В ответ на мои упреки он долго смотрит на меня с безнадежным видом. А потом, ничего не говоря, усаживается за компьютер.

– Ужин готов!

– Что– то нет настроения. Видишь, я занят!

Подкравшись к нему сзади, убеждаюсь, что он тайком закрывает окошко бриджа «Гото».

– Все готово. Можешь ты сделать усилие и сесть за стол?

Нехотя встает.

– Что на ужин?

– Спагетти вонголе…

– Опять? Но мы уже ели спагетти на прошлой неделе!

– Да. Но это были спагетти болонез… – Пытаюсь улыбнуться. – Хочешь бокал вина?

Кривит рот и с вызовом бросает мне:

– Нет, спасибо. Я не употребляю алкоголь.

И специально делает такое ударение на слове «алкоголь», что у меня складывается четкое впечатление, что он считает меня выпивохой.

– Ну так что с оперой? Ты решила пойти или нет?

В этот вечер, кажется, он меня выведет из себя!

– Нет.

– Что значит «нет»?

– Нет. Ноу. Не пойду. Мне кажется, неуместно было даже думать об этом.

Подношу бокал к губам, проливаю несколько капель. Вынуждена придерживать руку, чтобы она не дрожала. Марк вытирает губы и аккуратно складывает салфетку. Молча смотрит мне в глаза.

– Не знаю, что с тобой, Клеопатра, но ты и правда сама не своя. Или я чего– то не замечал раньше, или я не понимаю… Мне не нравится то, что я вижу.

Тем временем у меня снова ком подступает к горлу. Марк встает из– за стола.

– А по поводу «Дон Жуана»… – Он тщательно проговаривает каждую букву. – По поводу «Дон Жуана»… Не утруждай себя. Я легко найду того, кому это доставит удовольствие!

После этих слов отправляется спать. Немного подождав, пока он заснет, я иду следом.

– Здравствуй, девочка моя!

Майя.

– Я на машине, у галереи… Ты сегодня работаешь?

Который час? Лежа, поворачиваюсь к тумбочке Марка, где стоит будильник. Полдень! Нехотя скатываюсь на пол: пора вставать…

– Клео, где ты там?!

Майя громко отчитывает меня. Держу телефон на расстоянии, ожидая, когда она закончит, и отвечаю:

– Сейчас приду…

– Что ты копаешься, птенчик мой? Разве у тебя отпуск?

– Вроде нет.

На кухонном столе обнаруживаю туманную записку Марка: «Приду поздно. К ужину не жди. Кстати, макароны мне осточертели». А было время, когда он добавлял «целую», или «сердечко», или же «я тебя люблю».

– Ну, пошевеливайся! Не уеду, пока не увижу, как ты открываешь лавочку.

Прямо на белье, в котором я спала, напяливаю вчерашние брюки и рубашку, и вот я уже в дороге: спешу в галерею. Набираю номер мобильника Майи:

– Через пять минут буду. Встретимся в кафе?

– Даже не думай! Открываешь и начинаешь вкалывать! Только что один тип пытался разглядеть картины через стекло. Это же несерьезно!

Я вижу Майю в конце улицы, она ходит взад и вперед. На ней длинное оранжевое платье.

– Вместо того чтобы болтать, повернись и посмотри вперед – я здесь!

Еще не увидев меня, убирает мобильник. Насупилась.

– Могла бы помыть голову!

Беру прядь волос, подношу к носу: действительно…

– Ты совсем распустилась, Клео!

– А ты похожа на тибетского монаха.

Она опешила. С открытым ртом смотрит на меня, не понимая.

– На монаха?

– Да. Такие лысые, жужжащие как шмели. У них еще оранжевые одежды.

– Я не лысая. И не жужжу. И у меня не… А! Точно, у меня оранжевое платье. Однако на этом сходство заканчивается.

Одну за одной включаю лампы над картинами, извлекая из тени цветы, мороженое и ангелов. Рассеянно прохожу мимо. В это утро картины не разговаривают со мной, лишь большая роза, кажется, пустила шипы в мое сердце.

– Ну вот, готово! – Широким жестом, с гордостью показываю на холсты. – Все проснулись. Пойдем возьмем по аперитивчику?

– С ума сошла? Знаешь, который час? Готова поспорить, что ты ничего сегодня не ела.

Зажигаю сигарету, наслаждаюсь большой затяжкой, прежде чем выпустить дым. У меня начинается приступ кашля, когда я нагибаюсь, чтобы схватить стаканы и бутылку виски. Майя заставляет меня сесть. Хочет, чтобы я выпила воды, но у меня горит горло, и тут поможет лишь алкоголь. Заметив, что я собираюсь сделать глоток, она подбегает и пытается вырвать у меня из рук стакан.

– Да перестань ты пить, черт возьми! От тебя несет алкоголем, ты вся грязная, а волосы… о них и говорить нечего! Не лучше ли тебе взяться за ум? Ты похожа на урну, полную мусора!

Открывает пудреницу перед моим носом и заставляет меня туда посмотреть.

Зеленоватый цвет лица. Под глазами мешки и красноватые синяки, ресницы склеены белым налетом, – возможно, это соль от высохших слез. Волосы по обе стороны лица как уши мокрого сеттера. Я ужасна! Могу представить, какой мерзкий запах я источаю! Майя ошиблась. Я не урна с мусором. Я канализация.

Хочу заплакать, но глаза остаются сухими. Хочется закричать… но, оказывается, я потеряла голос. Надо вернуться домой. Скрыться от света. Спрятаться.

Марк вечером опять уходит. Вернисаж или выпуск книги – я забыла. Он больше не берет меня с собой, поскольку у меня непрезентабельный вид. И еще потому, что я пью. Следовательно, говорю глупости. Не могу контролировать свою речь. Я абсолютно не забочусь о своем внешнем виде. Я опустившийся человек. Курю. От меня воняет. Он больше не любит меня. Майя без конца ругает. Они правы. Я догадываюсь… знаю: мне нужно что– то делать, но я так устала…

Должно быть, я заснула. Слышу, как закрывается входная дверь. Съеживаюсь в кровати, прячу ноги под одеяло: пусть не видит, что я в обуви. Когда он входит в комнату, у меня такое чувство, словно я опять стала маленькой девочкой, которую застали перед банкой варенья, с вымазанными пальцами. Удар в самое сердце, я вздрагиваю, когда он включает свет и видит меня, растянувшейся на кровати и одетой с ног до головы. На ночном столике пустая бутылка. В его светло– карих глазах читаю презрение. И отвращение.

– Видела бы ты себя!

Зачем видеть, я чувствую. И мне плевать. Зевая, протягиваю руку к выключателю, чтобы вернуть ночную тьму. Марк берет меня за пальцы:

– Жаль, что ты сейчас не можешь на себя полюбоваться! Думаешь, мне приятно возвращаться домой и видеть такую…

Он очень раздражен. Я продолжаю:

– …дрянь.

– Что?

– Я сказала «дрянь». Ты ведь считаешь меня дрянью и ведешь себя со мной как с дрянью…

Его голос становится намного громче.

– Я никогда…

– Как же! Ты всегда считал меня низшим существом. Всегда воспринимал галерею как развлечение дамы, предпочитающей валять дурака, а не работать по– настоящему. Ты… никогда не уважал ни меня, ни то, чем я занимаюсь. Это круто – жениться на девчонке, продающей картины за пятьдесят тысяч долларов! Единственная причина, по которой ты мной заинтересовался. Но едва кто– то начинал меня слишком расхваливать, ты сразу спешил сообщить, что не вращайся мой отец в этой среде, мне бы никогда не удалось заполучить художников, выставляющихся в моей галерее!

Вот оно – самое сокровенное, то, что я зареклась когда– либо ему говорить. Все теперь совершается против моей воли. Восстановив дыхание, продолжаю с новой силой:

– Потом эти девицы…

– Я никогда…

– …ничтожные… продавщицы, которых ты приглашал в дорогие рестораны, чтобы произвести впечатление…

– Я никогда не… Это были вовсе не продавщицы!

– Смотри, ты даже не отрицаешь! А теперь еще эта СУМОЧКА!

С яростью бросаю в него подушкой, огромная глыба из стопроцентного утиного пера углом попадает Марку под левый глаз и заставляет его пошатнуться.

– Это все по твоей вине!

Закрыв лицо руками, он продолжает сквозь пальцы за мной наблюдать.

– Из– за тебя и твоих похождений я стала таким… отребьем! Ты никогда не страдал, тебе не понять, каково это!

Сфинкс. Изучает меня. Долго.

– А теперь не можешь смотреть на то, что сам со мной сделал.

Долгая тишина.

Он оглядывает меня. Высокий рост – его преимущество. Но слепая ярость – моя сила.

Ни на секунду не спускаю с него глаз. Скоро они начинают щипать.

Стена. Дубовая. Чувствую, что мы движемся в никуда. Вернее, в разные стороны. Хочу дотронуться до него. Удаляется. Он не отрывает от меня глаз. Слеза. Ничего. Он ничего не заметил. Еще одна. Отворачивается.

Я падаю на кровать в безудержных рыданиях.

Марк исчезает в дверном проеме. Через несколько минут возвращается с двумя большими сумками.

– Клео, я ухожу. Не могу видеть тебя такой. Я уже забыл, какой ты была раньше. И не знаю, какие воспоминания о тебе сохраню. – Подходит к кровати, берет меня за запястье, осторожно, двумя пальцами. Медленно отодвигает прядь, падающую мне на глаза. – Ты больна, Клео. Нужно лечиться. – Очень нежно наклоняется ко мне и слегка касается лба губами. – Я позвонил Майе. Она едет. Она позаботится о тебе.

Будто нехотя, Марк направляется к двери. Мой муж, мое второе «я», мужчина, которого я люблю. В этот момент я осознаю, что он уходит из моей жизни. Реально. По– настоящему.