Сумочка

Композиция № 2

Я много плакала. Мой нос стал красным, как у печального клоуна Ван Донгена, которому не удается соблазнить танцовщицу. Ненужные слезы неудовлетворенности, бессилия, злости. К счастью, Марка не было, и он это не видел. Оставаясь на опасной грани, мое положение в будущем могло лишь ухудшиться. А потом я сказала себе: «Ты же так просто не сдашься из– за этого глупого происшествия? Муж дарит тебе подарок, точно такой же, как и некой… о– со– бе, и не должна ли ты воспринимать это как смешную нелепость? Да, и тысячу раз да. Потому что ты любишь Марка. Он – твое второе «я», твой двойник, твое все. И речи быть не может о том, чтобы отдать территорию противнику. Невозможно представить Марка в компании с другой – это сведет тебя с ума. Куда больше сама мысль о том, что они могли бы делать вместе, об их зарождающейся симпатии, чем собственно о сексе. Задница – это пошло, все твари способны предаваться плотским утехам. Но боль причиняет все, что их окружает. А также средства для их достижения».

Под огнями галогеновых ламп, которые зажжены на полную катушку, как для вернисажей, я вновь обретаю власть над своим пространством. Глубоко дышу, до головокружения, заставляющего меня сесть на край диванчика. Чувствую, как воздух циркулирует внутри моего тела, зрительно представляю, как кровь обогащается кислородом, насыщает сердце и поднимается к мозгу. И почти клиническая констатация того факта, что я действительно реальная, живая, несмотря ни на что, дает мне новую энергию. В сущности, жизнь неплохо устроена: каковы бы ни были облака, где– то всегда есть ветерок, чтобы их разогнать.

– Но что же будешь делать? – немногим позже спрашивает меня Майя за вкусным салатом. Положив ладони на стол, пытаюсь объяснить:

– Я все обдумала: поговорю с ним, скажу, что я знаю, испытываю страшную боль, и что…

Пощипывание в глазах. Только бы побороть слезы, они не входят в мои планы. Майя берет меня за руку.

– Не сдерживайся, поплачь хорошенько. Никто на нас не смотрит.

Достаю из сумочки бумажные платочки, сморкаюсь и ценой сверхчеловеческих усилий улыбаюсь.

– Нет. С меланхолией покончено. Теперь, чтобы его удержать, я должна управлять ситуацией… как взрослая девочка.

Восхищение в глазах моей подруги убеждает меня в правильности моего решения.

– Но… зачем вновь поднимать эту тему сейчас? Если ты решила забыть…

– Нет. Я примирюсь с этим, но не забуду. Никогда. Теперь – это часть нашей истории.

– О'кей. Но сей факт дела не меняет. Решила примириться, как ты говоришь? Тогда зачем опять обсуждать? Привыкни жить с этим… И не возвращайся к этой истории. – Она изучает меню на черной вывеске перед нами. – Хочешь десерт?

– Шоколадное пирожное. Понимаешь, нужно, чтобы все вышло. Марк должен узнать. Мне необходимо, чтобы он знал, это – единственный шанс его остановить. Если я буду молчать, он подумает, что я ничего не замечала, потому что глупа или слишком равнодушна… Две отличные причины, чтобы продолжить.

Словно по волшебству, в ее пальцах появляется сигарета. Я думала, что она бросила курить.

– Откуда ты ее взяла?

– Что?

– Сигарету. У тебя ведь нет пачки?

– Из рукава. С тех пор как я бросила курить, я действительно больше не таскаю пачек, но всегда припрятываю парочку сигарет для подходящего случая.

Сейчас я ее удивлю!

– И это еще не все. Я хочу знать, что она за женщина.

Майя подпрыгивает на стуле, обжегшись пеплом.

– Что? Совсем с катушек слетела, моя козочка? Ты не только по полной переживаешь домашнюю мегадраму, но вдобавок дополняешь ее сеансом самобичевания… сравнивая свой зад с задом какой– то потаскушки!

– Вот именно! И ты можешь помочь мне идентифицировать ее! У нее имеется кошка – я обнаружила шерсть на куртках Марка. Белую, как у персов.

Сидящая передо мной Майя начинает смеяться:

– Ха! Час от часу не легче! Конечно, из всех ветеринаров Парижа она выберет именно меня! Обязательно!

Она права. Я заблуждаюсь.

– Послушай, Клео. Вернись на землю, поговори с Марком, если считаешь нужным, но… забудь про остальное! Это попахивает дешевой театральщиной.

Когда мы расстаемся у дверей ресторана, Майя держит меня в объятиях немного дольше обычного.

Ее сандаловый запах, прикосновение рыжих кудрей обволакивают меня успокаивающей теплотой.

– Ну, давай, цыпленок мой! Удачи! Не знаю, смогла бы я быть такой сильной и держаться, как ты. И купи себе пару дюжин тарелок в Икее, мало ли…

Смотрю на нее, не понимая.

– …вдруг тебе захочется что– нибудь разбить.

Какие лучше купить – синие или желтые? Или с золотой каемочкой? Плоские, глубокие? Плоские, несомненно, полетят лучше. В течение десяти минут исследую отдел посуды в магазине, не придя к окончательному решению. Каким тарелкам уготована участь разбиться о прекрасную физиономию моего мужа– изменника? А главное: смогу ли я запустить ими в него? Я не агрессивна. Но сама идея меня привлекает. Скажу больше – забавляет! Устроить настоящую супружескую битву со всеми ее атрибутами, дабы донести до него с юмором и грохотом информацию, которую сложно обсуждать спокойно. Да, но это может причинить боль. Может, взять картонные? Нет, они слишком мягкие, и потом – все эти цветочки… Со своей сумочкой Марк явно хватил через край. В конце концов решаю взять сервиз жьенского фаянса. Довольно нелепый, даже уцененный, но… если уж драться, так драться!

– Для подарка? – спрашивает продавщица, упаковывая товар.

Сцена «дарения» заставляет меня улыбнуться.

– Нет, это для дома.

Выйдя из магазина, захожу в аптеку купить успокоительное.

Я выбрала место битвы. Галерея. Стратеги солидарны со мной в том, что лучше вести войну на своей территории. Выбрала одежду. Джинсы, белая рубашка Марка, из– под которой виден мой кружевной сиреневый бюстгальтер. Так я напомню ему о пути, который мы проделали вместе: мол, я имею право носить его шмотки, а он может смотреть на мою грудь. Некоторые сочтут это манипуляцией. Но данное мнение неверно: тут скорее подойдет определение «психологическое оружие». Посыл подсознательной информации. «Ты принадлежишь мне…» А для придания смелости, чтобы в любой момент напоминать себе, что этот маскарад имеет смысл, я поставила сумочку на виду, на пьедестал, в центр комнаты. Я даже название ей дала: «Разбить пару». Клео Л. Тессанжэ. Лето 2001 года.

Лишь в одном пункте я не могу прийти к окончательному решению: должна ли я сразу раскрыть карты, или сначала позволить Марку попасться на крючок? Есть искушение немного его пощекотать, понаблюдать, как он краснеет, пытается сообразить и, конечно, так явно врет, что это само по себе уже будет признанием… Смешно. Подло. Опасно.

– Послушай, это моя рубашка!

Я не заметила, как он вернулся. Он стоит за моей спиной, его руки обвиваются вокруг моих плеч, губы касаются моей шеи. Покрываюсь мурашками, когда он шепчет:

– Как дела, детка?

– Хорошо.

Улыбаюсь. Отодвигаю рукой конверт с чеком, лежащий под кипой каталогов. Марк целует меня. Окидывает взглядом зал.

– Ты теперь выставляешь предметы?

– Что?

– Груда тарелок там, в углу, – это инсталляция?

Тарелки! Я совсем про них забыла. Распакованные, сложенные в кучу, заброшенные. Действительно выглядят как инсталляция, я могла бы назвать их: «Семейная сцена 1». Конечно, была бы еще «Семейная сцена 2» – груда разбитого фаянса. И «Семейная сцена 3» – раздавленный флакончик с успокоительным.

– Это? Я еще не знаю, пока только этюд. – Затем, сделав глубокий вдох: – Что ты думаешь о сумочке?

– Совсем как твоя!

Нагибается посмотреть этикетку.

– Ты сделала орфографическую ошибку.

Хмурю брови.

– В названии. Ты ошиблась: написала «п» в слове «тара»… вместо «т». И потом, что за глупое название. Оно ничего не значит!

– А ты подумай…

Неподвижная, стараюсь уловить его реакцию. Поворачивает голову.

– Я не понимаю…

Еще один не обремененный чувством вины…

– Хорошенько подумай, Марк. Только ты можешь увидеть в этом смысл…

Такой забавный. Чешет голову, вертится вокруг «экспоната» как волчок, потом наконец падает на диван, смеясь:

– Я не могу догадаться, Клео! Я сдаюсь! Иди, сядь рядом… – Хлопает по дивану. – И расскажи. Идея представлять предметы в другом свете, конечно, хороша, но… название, действительно…

– Это – ТВОЯ идея!

Понеслось!

– ТЕБЕ пришла в голову идея подарить этой… этой… этой шлюхе такую же сумочку!

Он подпрыгнул от удивления. Подался назад. Встал. Повернулся. Откашлялся. Руки двинулись вокруг головы, словно одурманенные наркотиком стрекозы. Я дышу. Животом. Чтобы не заплакать. Жду.

– Отвечай, Марк…

Мой голос остается спокойным. Слишком спокойным. На удивление. Но это именно то, что нужно. Только бы остаться на высоте. Быть спокойной. Внешне. Внутри бушует буря – хорошо, что я выпила прозак. Положить пальцы на колени. Контролировать голос.

– Ну что?

Размышляет. Трудно. Зажмуривает глаза, на лбу появляются морщинки. Очень трудно. Не перестает ходить туда– сюда.

– Какая сумочка?

Ну это уж слишком!

– Что за наглость!

Разъяренная, встаю. У него еще хватает хамства мне врать! Одним прыжком оказываюсь у письменного стола, потом опять рядом с ним, с конвертом в руке.

– А это что?

– М– м… Это конверт.

– Естественно, конверт! А в нем…

У него на лбу выступает пот. Интересно, догадывается ли он?

– Чек. На две сумочки: серую, мою, и цвета баклажана. И знаешь, что меня бесит?

Ошарашенный, неожиданно вовлеченный в водоворот страстей из– за женщины, Марк застывает на диванчике.

– Что ты даже не мог выбрать мне нормальный цвет! Я предпочитаю цвет баклажана и ненавижу серый!

Для подтверждения своего бешенства я изо всей силы ударяю ногой по груде тарелок.

– Ай!

Большой палец. Начинаю ковылять по галерее, вся в слезах. Марк идет за мной и пытается обнять, но как только он прикасается ко мне, я удаляюсь, наконец он настигает меня у туалета. Сидя передо мной на корточках, он бормочет скороговоркой, будто сообщает что– то срочное:

– Клянусь, ничего не было… Клянусь, ничего не было… – Затем неожиданно спохватывается, его тон становится агрессивным. – И вообще, ты осточертела мне со своими вопросами… Что хочу – то и делаю!

Встает и идет к письменному столу, оставляя меня в недоумении, полной растерянности. Слышу звон дверного колокольчика. Знакомый голос спрашивает:

– What is this?[22] Это кусочек дома Рэйно?

– Нет, старик, это семейная ссора. Приходите завтра, мы закрыты!

Через несколько минут:

– Эй! Клео! Ты долго собираешься дуться в своем туалете?

Не отвечаю.

– Пойдем, я веду тебя обедать!

Он уже стоит перед дверью с моим пальто в руках. Просто невероятно, эта мужская способность делать вид, будто ничего не произошло.

Он поклялся мне, что ничего не было. Но ведь я даже не упомянула ни о чем конкретном. Он сам все сообразил и связал подарок с интрижкой. Таким образом он доказал, что нет дыма без огня. Или он не знал, о чем я думаю, и хотел сразу положить конец моим предположениям. Но откуда эта внезапная агрессия? Зачем нападать, когда можно сосредоточиться на более убедительной обороне? Он мог быть понежнее… Почему предпочел держать дистанцию?

Я ставлю себя на место Соперницы: хорошо сохранившийся мужчина, даже соблазнительный, дарит мне во время романтического ужина роскошный подарок. И использует весь свой шарм, на который способен, а, как известно, Марк может быть весьма обаятельным. Я представляю, что в голове у него далеко не невинные мысли. Это очевидно. В противном случае почему он так старается? Таким образом, она думает, что ее хотят соблазнить. А так как она приняла подарок и ужинает с ним, можно предположить, что с таким же энтузиазмом она согласится и на остальное. Вывод: тут все шито белыми нитками, а я хочу знать правду.

Улика № 1. Распечатка остатка на счете на кредитной карточке. Улика № 2. Чек.

Примечание: смешанная реакция на разговор на эту тему – между обороной и нападением. Явное неудобство. Капельки пота. Краснота. Отделывается уверткой.

Помещаю улики в моем новом портфолио.

Марка нет дома, воспользуюсь его отсутствием, чтобы продолжить расследование. Непременно должны быть какие– нибудь следы его отношений с Соперницей. Выворачиваю карманы его костюмов. Ничего. Роюсь в шкафах. Снова ничего. Заглядываю в сложенные рубашки… Ничего подозрительного. Я, конечно, не рассчитывала найти следы губной помады на воротничках, но все– таки. Я почти разочарована. А также встревожена. Возможно ли, что мой муж настолько подкован в искусстве маскировки? Я нюхаю его куртки и чувствую лишь запах осенней листвы, смешанной с цитрусовыми. Ах! Может быть, эта… Я сую свой нос глубже в ткань – красивую, превосходного качества, на сто процентов итальянскую – и пытаюсь отделить нотки, кажущиеся мне женскими. Белый мускус… Сухие духи… С колотящимся сердцем закрываю глаза. Этот аромат что– то напоминает. Я знаю кого– то, кто так пахнет. Но кто? Майя? Нет, она предпочитает пачули и сандал. Белый мускус… Довольно приятный. Теперь запах присутствует везде, я его ощущаю в носу. Даже чувствую его в нашей ванной. В нашей ванной? Он имел наглость привести свою… Соперницу к нам домой? Раздраженная, я открываю все окна и начинаю тщательный осмотр мягкой мебели. Нахожу лишь одну фисташку. И несколько волосков Марка. Ничего. Возвращаюсь в ванную. Запах мускуса бьет мне в нос. Наши кимоно. У нас два юката, которые мы надеваем по утрам, для завтрака. Мой – красный, у Марка – синий. Охваченная внезапным порывом, я раскладываю их на кровати, на ярком свету. И вот между переплетениями листьев и бамбука я обнаруживаю на одеянии моего мужа… превосходный светлый волосок.

Первый рефлекс – кинуться к зеркалу и убедиться, что цвет моих волос не изменился: кто знает, последнее время было такое яркое солнце. Но нет, конечно же, нет. Я остаюсь брюнеткой с несколькими рыжеватыми прядями, если хорошо поискать. Каштановые волосы, как говорила мама. Но уж никак не блондинка.

Хочется пить. Перед тем как направиться на кухню, удостоверяюсь, что мерзкий волосок все еще на месте. Вооружившись пинцетом, аккуратно беру его с ткани, к которой он накрепко прилип из– за статического электричества. Он к тому же упрямый! Наконец кладу его на бумажную салфетку. На белом фоне еще хуже: это золотистый волос! Нувориш. Уношу его с собой, кладу на стол рядом с чайником. Он меня доводит до бешенства. Резким жестом стряхиваю его в прозрачный пакетик и опускаю в сумочку. Чай вдруг кажется горьким.

– Эй, детка! Что это за беспорядок?

Марк. Я опять не слышала, как он пришел. Смотрю на часы. Рано.

– Ты ушел с работы?

– Хотел сделать тебе сюрприз, вернувшись пораньше. Мы сможем вместе провести вечер, только вдвоем… Звонил в галерею, но там не отвечали… теперь понимаю почему.

Улыбаясь, он вешает пиджак на стул и развязывает галстук. Принес цветы.

– Чем ты занималась? Грабила собственную квартиру?

Быстро. Думай. Отвечай…

– Нет…

Его глаза не удовлетворяются ответом. Объяснение, срочно!

– Я решила немного прибраться. В шкафах такой бардак! Мне вдруг захотелось…

Наливает себе чаю и берет меня за руки. Не знаю, верит ли мне.

– Руки мокрые.

– Что?

– Я говорю о твоих руках. Они влажные…

Глаза в глаза. Как такой открытый взгляд может прятать столь двуличную душу?

– Ты уверена, что все в порядке?

У него мягкий, глубокий, нежный голос. По виду кажется, будто он действительно обеспокоен моим состоянием. Когда он обнимает меня, я даю себе слово, что не скажу ему о моих находках.

– Сходи прими ванну, это тебя успокоит. А я тем временем приготовлю ужин.

Вливая ароматические масла в ванную, я понимаю свою ошибку. Белый мускус. Это мой запах! Вспыхивает надежда. Голая, я бегу к Марку на кухню.

– Марк, посмотри на меня повнимательнее! Тебе не кажется, что у меня отросли белые пряди?

Смеется.

– Блондинка? Но ты черненькая, детка моя. И я люблю тебя именно такой.

Смачно шлепает меня пониже спины.

– Давай скорее! А то все будет пережаренным!

Перед тем как залезть обратно в ванную, я вытаскиваю волосок и вновь убираю, он по– прежнему будет храниться в моем портфолио.

Улика № 3. Светлый волос. Примечание: реакция нулевая. Я пока не упомянула о нем.

С тех пор как Марк обзавелся ноутбуком и последней моделью телефона «Нокиа», который, помимо звонков, еще и находит адреса, отправляет факсы, е– мейлы и планирует рабочий день, у него больше нет ассистентки. Зато он нанял целую банду девушек– стажеров с кукольными личиками, втиснутых в черные костюмчики. Чем они только не занимаются в офисе: кофе, ксерокопии, бронирование билетов, реклама, публикации… и, по неизменно циничному мнению Майи, далее по списку. Раньше мне казалось забавным представлять, как эти «барби» рискуют своими прическами и макияжем ради всяких выкрутасов – такие картины заставляли меня стонать от хохота. Теперь я больше не нахожу это смешным. Потому что, как сказала бы упомянутая Майя, я не могу не думать: «А что, если это правда? Какую из этих блондиночек мой муж брал с собой в Лондон?» Единственный способ узнать – спросить у них. Они так ненавидят друг друга, что если одна приобрела какие– нибудь привилегии, подружки не преминут подложить ей свинью.

– Издательство «Лафлер», добрый день!

Узнаю голос Виржини, она у них постарше, довольно милая девушка. Всегда готова оказать услугу и достаточно сообразительна, чтобы не задавать много вопросов. Повезло.

– Виржини! Здравствуй, это Клео. Скажи… ты не знаешь, с кем Марк был в Лондоне последний раз?

– Подожди, пойду поищу его органайзер.

Шорох бумаги и неопределенный звук. Виржини из тех девушек, которым нужно послюнявить палец, чтобы перевернуть страницу.

– Никого! Все присутствовали в офисе, нужно было закончить каталог. Нет, судя по всему, он ездил один.

– Вот как? А… Ты, случайно, не знаешь, с кем он мог там ужинать?

– Никто не записан. Посмотрю примечание…

Может, цель уже близка… Чувствую жар, волнение. Безмолвная, я даю ей возможность подумать.

– Он был там по поводу Клазена. Логично предположить, что он ужинал с агентом.

– Ты его знаешь?

Чересчур быстро. Не смогла удержаться, вопрос вырвался из моего рта с обескураживающей поспешностью. Если Виржини и удивилась, то виду не подала.

– Я много раз говорила с ней по телефону, но… Нет, я ее не знаю.

ЕЕ?! Мои сомнения, мои страхи – все разом возродилось к жизни. Неужели я с первого раза попала в десятку? Неуверенным голосом, больше похожим на карканье, чем на мое обычное сопрано, задаю ЭТОТ вопрос, который уже заключает в себе ответ.

– Этот агент – женского пола?

Я не решилась сказать «женщина», это слишком болезненно. «Девица» – совсем неподобающе. Хотя говорят же: «девица легкого поведения»… Пф– ф… Устарело. «Баба» не входит в мой лексикон, а «шлюха» – слишком лично. Виржини бы не поняла. «Женского пола» – то, что надо. Это придает небольшой физиологический оттенок, внушающий доверие. Тут хотя бы нет намека на любовные отношения.

– Да. Ее зовут… погоди, дай подумать… – Слышу, как она кого– то спрашивает: – Мелани, как зовут ту мымру– климактеричку, что работает с Сержем? Ну, у нее еще фамилия как название пива…

– Стефани! Стефани Фостер. И она не мымра, а амеба!

– Да, спасибо! Клео, ты слушаешь? Это Стефани. Стефани Фостер!

– Да, слышала!

– О черт!

Бедняжка Виржини! Она, должно быть, испугалась, что я скажу Марку о ее неподобающем поведении. Если бы она знала, как я с ней солидарна!

– Ничего страшного. Я никому не скажу.

– Спасибо! Ты великодушна, Клео. Знаешь, Марк не переносит такие выражения!

– Знаю. И ты помалкивай, о'кей? Муж ненавидит, когда я задаю вопросы о том, как он проводит свое рабочее время!

Небольшой смешок. Она меня понимает. Женская солидарность.

– Обещаю! И еще, Клео, не найдется ли у тебя в галерее какая– нибудь работа для меня?

Вот уж удивила так удивила. Что я найду для стажера? Хотя… Виржини умна, расторопна… Она могла бы мне помогать устраивать проекты. Я никогда об этом не задумывалась, но, в сущности, почему бы нет?

– Послушай… У меня есть кое– что в голове, нечто очень личное… Если тебя устроит над этим поработать…

В моей голове действительно зарождается план.

– А что конкретно?

Я готовлю выставку с инсталляциями. Сумочка. Тарелки.

– Инсталляции, выражающие разные чувства, например, ревность… Скорее концептуально, понимаешь… только инсталляции…

– Ух ты… Это круто! Хоть что– то новое, неординарное.

Да нет же! Это, напротив, так банально!

– Вообще– то обычные предметы, передающие сомнение, боль, гнев.

Я уже вижу мою выставку. Чувствую ее. Это будет убийственно! Она произведет настоящий фурор. Нечто грандиозное. Я непроизвольно сжимаю кулаки и начинаю колотить по полу каблуком.

– Гениально! А кто автор?

– Я!

– О!

Неуверенность, которую я почувствовала в голосе Виржини, спускает меня с небес на землю. Художником внезапно не становятся. Уж кому, как не мне, это знать. Папа делал превосходные фотографии, у меня же никогда ничего не получалось. Мой конек – тонкое чутье, но отнюдь не творчество.

– Удачно придумано… С твоим опытом… твой отец, галерея… ты известна в этих кругах… может выйти…

Она подала мне идею.

– Если найдешь опытного помощника…

Конечно. Мне нужен агент.

– Послушай, Клео. Меня цепляет твоя затея. Между нами, мне уже порядком надоело играть девчонку на ресепшн для твоего мужа. Если согласишься, я готова попытать удачу вместе с тобой. Надо только найти хорошего агента…

– Амебу?

– А! Фостер! Неплохо! Очень даже неплохо. Такая стерва способна луну с неба достать!

Решено.

– Вот, записывай ее номер. Когда мне можно приступить к работе?

– Дай мне неделю – время на то, чтобы с ней связаться. А пока… Ни слова Марку, ладно?

– Обещаю. Ни единого словечка!

Повесив трубку, я осознаю, что мне необходимы еще пять минут глубокого дыхания, чтобы вернуться к нормальному сердечному ритму. Затем кладу в свой портфолио тетрадный лист, на котором я нацарапала: «"Ловушка для однолюбов". Стефани Фостер». И номер телефона.

Чувствую, что я в отличной форме.

Броситься в пучину. Нажать на эти чертовы телефонные клавиши, набрать десять цифр, отделяющих меня от правды. Это, по сути, оказалось так просто – найти ее. Если бы она была из совсем других кругов, тогда не знаю, но в моем случае… Эта Стефани Фостер на самом виду, как чучело посреди поля. Стоит протянуть руку, и попадешь в ее когтистые объятия проголодавшейся фурии. Близость. Несомненно, именно по этой причине я какое– то время и не подозревала о происходящем. Какая дура!

Ноль – один… У нее волосы на голове встанут дыбом, когда я скажу, кто я. А вообще нет. Ничего ей не скажу. Так будет забавнее. Сорок восемь… В любом случае она должна догадываться, что Марк женат… В его– то возрасте… пятьдесят один… Правда, он не носит кольцо, говорит, что у него артрит… Ну да! Так легче клеить других девиц. Двадцать два… Впрочем, большинство подобных женщин предпочитают женатых. От колец они просто тают… Как снежинки… Пятьдесят пять… Без риска, без привязанности… Пару раз, и разбежались…

– Слушаю?

Вот и она. Жуткий голос курильщицы. И это «Слушаю»… Вульгарно. Не могла, что ли, сказать «Алло», как все нормальные люди? Любезнейшим тоном приветствую:

– Здравствуйте! Это Клео Тессанже…

Представляюсь под девичьей фамилией. Таково и название моей галереи.

– Клео! Дорогая, я так рада вас слышать!

Дорогая? Что это на нее нашло? Как она смеет претендовать на знакомство со мной? По принципу передачи права на собственность?

– Я с вами не знакома…

– Зато я с вами знакома! Вас знают все, дорогая моя! Ведь ваш отец был так известен!

Пусть прекратит называть меня «дорогой»! Она все– таки любовница моего мужа. И потом, я сыта по горло постоянными упоминаниями папочки. А я– то считала себя вполне самостоятельной единицей. Видимо, зря.

– Насчет отца вы правы. Но я звоню вам по другому поводу…

Сгораю от желания посмотреть, что ты собой представляешь. Почему Марк выбрал именно тебя? Что в тебе такого, чего нет во мне? Я должна узнать…

– Я звоню вам, чтобы…

…где ты живешь, прийти и набить тебе морду. И обязательно сфотографировать, хотя я и полный профан в этом деле. Сделать серию фотографий на холсте, как Энди, и продавать их на моей выставке. И стать благодаря тебе очень богатой. Сука.

– Мне необходимо…

– Вы звоните потому, что хотите пойти по следам папы и заняться фотографией? И вам нужно, чтобы вами занялись?

Да, мне нужно, чтобы мной занялись. Мне нужно, чтобы мой МУЖ занялся мной, а не проводил время, наше время, с какой– то… Ай! Сломала ноготь.

– Почти так.

Как школьница сосу сломанный ноготь, немного успокаиваюсь. Потом продолжаю:

– Я собираюсь сделать выставку. Инсталляции.

– Кто автор?

– Я.

Тишина.

– Удивительно…

– Что?

Не дать Стефани ускользнуть. Непременно ее привлечь.

– Владелица галереи решила заняться творчеством? Странно. Словно издатель, пишущий книгу.

– Может, мне повезет. В любом случае я это сделаю. В галерее. Но… мне нужен агент. Я возьму фамилию мужа…

Какая неосторожность! Не стоит трясти перед ее носом красной тряпкой для быка. Наивернейший способ заставить ее отказаться.

– Нет– нет! Тессанже – это отлично подойдет. В начале творческой карьеры родственные связи, преемственность особенно важны.

Ненавижу ее.

– Но знаете, дорогая… Я дорого беру за услуги!

Разумеется. Судя по стоимости сумочки!

– Я не знаю, есть ли смысл. Ведь вы занимаетесь данным проектом скорее для удовольствия…

Нет уж, смысл есть. А по поводу удовольствия…

– Ну так что, Стефани?

Губам больно. Кажется, что я выплевываю шипы.

– Согласны? Мы можем встретиться?

Щелчок. Кашель. Должно быть, она зажгла новую сигарету.

– Ладно. О'кей.

И тут я быстро выпаливаю, чтобы не оставить ни малейшей возможности для отступления:

– Завтра в одиннадцать в галерее?

– Хорошо.

– Вы знаете, где она находится?

– Ну конечно, дорогая! До завтра! Ба– ай!

Я готовилась повесить трубку, как вдруг слышу:

– Кстати, Клео. Удовлетворите мое любопытство. Как вы меня нашли?

Неувязочка. Я должна была об этом подумать.

– Но полноте, Стефани, ведь вас все знают!

Выкрутилась. Телефон замолк. В ушах остается ее довольное мурлыканье.

Поистине жуткий голос. Но нужно отдать должное ее деловой хватке. И скорости принятия решений. Должна признать, у Стефани есть достоинства. Даже если меня это не радует.

Майя потрясена. Оглушена. Шагает взад и вперед по галерее с самым несчастным видом. Впервые она не знает, что посоветовать. И все же делает попытку:

– Ну тут уж, киса моя, я тебя не понимаю! Еще вчера ты была нормальная, с нормальной наследственностью… нормально выполняла свою работу. А сегодня ты витаешь в облаках, воображаешь себя художницей, да к тому же собираешься сотрудничать с этой…

– Любовницей.

Майя отмахивается:

– Ты ничего не знаешь наверняка!

Энтузиазм, с которым она ставит под сомнение виновность Марка, меня поражает. Как будто не мне, а ей это причиняет боль. При других обстоятельствах такое участие меня бы тронуло. Но в данном случае все слишком очевидно.

– В подобных ситуациях лучше всего полагаться на интуицию.

Но не забывать об уликах. И не отрицать очевидного, даже если это причиняет боль, вызывает постоянное желание реветь белугой. Лучше тайно зализывать раны и, главное, извлекать уроки из происходящего. Это может показаться странным, но, испив горькую чашу до дна – и какую горькую! – освободившись от сомнений, я почувствовала себя невероятно сильной. Очень странно. Откуда только взялось это непреодолимое желание действовать, пробовать что– то новое, стать совсем другим человеком, как будто я тоже устала от той, прежней, Клео? Может, именно этот процесс внезапного моего обновления и пугает мою подругу?

Я подхожу к ней. Слегка касаюсь ее плеча, она вся дрожит.

– Майя, помни, что бы со мной ни происходило, я всегда останусь твоей подругой.

– Почему ты это говоришь? – Ее глаза исполнены удивления, но в них мелькает радость.

– Я говорю это, потому что так думаю. И мне кажется, ты волнуешься попусту.

Ее равнодушное пожимание плечами опровергается улыбкой. Я знаю ее как свои пять пальцев: сейчас чувство противоречия возьмет верх.

– Перестань болтать глупости! Ты идиотка, черт бы тебя побрал!

По щеке Майи ползет слеза, оставляя черный след от туши. Вот почему я никогда не крашу нижние ресницы. Слово, действие, сцена… что угодно может заставить меня заплакать. Гораздо легче это скрыть, если слезы прозрачны.

– Как она выглядит?

– Кто?

– Эта девица…

Внезапно возникает образ. Женщина из сна. Блондинка. Большой рот, тонкогубый и очень яркий, – рот до ушей, которому даже трубка не подойдет. Отнюдь не огненный рот, нет. Холодный: не рот – Северный полюс. Отвратительный, как канализационный люк.

– Понятия не имею. Я увижу ее завтра.

– М– м… Знаешь что? Готова поспорить, что вдобавок ко всему она уродина!

– Добрый день…

Знакомый голос. Увлеченная устройством моей выставки, я захвачена врасплох его появлением. Он приближается ко мне чуть более допустимого и шепчет:

– Пришел взглянуть на ангелочков.

Говорит вполголоса. Восхитительно. Спокойный, манящий, проникновенный голос. Не в состоянии больше не замечать его присутствия – он зарядил окружающее пространство почти осязаемым электричеством, – я оглядываюсь. Поднимаю на него глаза, немного смущенная его близостью.

– Hi.[23] Я не слышала, как вы вошли!

– Я видел… Вы рисовали.

Берет в руки лист. Его палец задерживается на моем на секунду. Ожог. Так некстати выступает испарина под мышками и под грудью. Хочется вытереться, мне щекотно. Но я не осмеливаюсь пошевелиться. А что, если он почувствует запах?

– Not bad…[24] Что это?

– Ничего. Пока только набросок.

– Вот как!

Смотрит вокруг, похоже, думает. Потом вдруг:

– Вы одна?

По– идиотски оглядываю зал, ничего не отвечая. Он прекрасно видит, что одна. Вернее, мы с ним вдвоем… одни.

Молчу. Поправляю рукой волосы. Всегда так делаю, когда не знаю, что сказать.

– I mean…[25] Вы одиноки? Я только что наблюдал за вами. От вас исходит энергия брошенной женщины.

Его проницательность повергает меня в шок. Если он будет продолжать в том же духе, я расплачусь. Меня вдруг охватывает желание оказаться в его объятиях. Неожиданно возникшая потребность в нежности, теплоте, защите. Сложно все время бороться со своими эмоциями.

– Меня никто не бросил, просто вышла ссора с мужем.

С какой стати я буду рассказывать ему о своей жизни? Я его едва знаю. Он быстро обнимает меня и целует в лоб.

– Знаю. Я недавно здесь был… – Колеблется. Но продолжает: – Проходил мимо и увидел тарелки… и вашего мужа.

Потихоньку по моим щекам начинают течь слезы. Он отводит взгляд, лезет в карман и вытаскивает конверт.

– Не плачьте, Клео. Вы ведь не против, если я буду называть вас Клео?

Киваю.

– Я вам кое– что принес… – Протягивает два билета на «Дон Жуана». – Мне будет очень приятно, если вы придете.

Он отрывисто касается моих губ своим ртом, так стремительно, что, возможно, мне только показалось. Я хочу его поблагодарить – за билеты или за поцелуй? – но он уже скрывается в дверях.

– Вуе![26] Поговорим об ангелах позже!

– Ах, старый знакомый! Привет, детка!

Столкновение. Марк врывается в галерею. И врезается в Дон Жуана.

– Что происходит, детка?

Запнулся. У меня все еще мокрые щеки, в глазах застыли слезы.

– Это он привел тебя в такое состояние?

Тон кажется шутливым, но мимика говорит сама за себя. Неужели он…

– Он и в реальной жизни заставляет женщин плакать?

…ревнует? Наблюдаю. Бывают моменты, когда мы действительно не на одной волне.

– Вовсе нет! Он очарователен! И только что подарил нам билеты на свой спектакль!

Показываю билеты.

– Да еще и первый ряд! Что же ты ему сделала, раз он дарит тебе такие подарки, а, Клеопатра?

Почему я должна была непременно что– то сделать в обмен на билеты? А если это просто желание сделать подарок? Только потому, что хочется доставить себе удовольствие? Без всякой задней мысли и не по поводу дня рождения или Рождества – без всей этой чепухи? Марк и сам не верит, что такое возможно!

– Ничего, Марк. Мне ничего не пришлось делать. Как твоей… подружке с сумочкой.

– Это разные вещи.

– В чем разница?

Разозленный, он кусает губы, а потом объявляет самую невероятную вещь за всю свою карьеру мачо:

– Ты замужем, Клео. Ты – моя жена.

Наступил серьезный момент. Что же я надену на первую встречу с Амебой? Пусть сразу поймет, с кем имеет дело. Не позволю дать себя сожрать этой самозванке. Дирижер – я. А она – лишь исполнитель.

Стоя в стрингах перед открытым настежь шкафом, перебираю вещи одну за другой. Костюм не подойдет – слишком серьезно. Штаны тоже – чересчур повседневно. Эта юбка коротковата. Марк пользуется случаем, чтобы ущипнуть меня, проходя мимо.

– Детка! У тебя довольно упругий зад для твоего возраста!

– Есть с кем сравнивать?

Убирает руку. Жаль, было приятно.

– Но это уже осточертело! Тебе ничего нельзя сказать! Я просто сделал тебе комплимент!

– Но выбрал неудачное время – я с утра не в духе.

Вот она. Надену эту юбку из бежевого льна, миди. Сверху – топ с тонкими бретельками из белого льна, с кружевами вязки «Кале». В комплекте со стрингами. И толстый ремень. Марк смотрит на меня с подозрением.

– Куда собралась?

– Как это – куда? Я иду в галерею…

– В таком виде?

Смотрюсь в зеркало. Секси. Уверена в себе. Творческая натура. И самое главное… Непобедимая. Это именно тот образ, который мне хотелось бы передать через одежду. На заднем плане вижу отражение глаз мужа, глядящих на меня с подозрением и недовольством.

– Затем, чтобы продать Бехлера этому типу. Может, стоит сделать перерыв, Клео?

Если бы он знал, что я одеваюсь на свидание с его любовницей! И вдруг я отчетливо понимаю… Какая ирония судьбы!

– Неужели ревнуешь, Марк?

– Нет. Ничуть.

Уж слишком быстро он ответил. Снова кусает губы. Моргает. Попался?

– Просто мне кажется, что ты много времени проводишь в галерее, вот и все!

Несколько капель белого мускуса. Смеюсь. Мне трудно сдержать ликование. С видом одураченного хитреца Марк подходит и прижимается ко мне.

– Ты красивая, детка! До вечера.

Целует меня в шею. Останавливается в дверях. Повторяет:

– До вечера, детка.

Как молитву. Словно не уверен, услышала ли я. Как же я его люблю! И как же я права, что борюсь за него!

Она проникла в галерею, как ведьма. Не постучав, не позвонив, белокурая, торжествующая. Носит на плече что– то вроде авоськи, всю в принтах и с кучей карманов. Ничего общего с моей сумочкой. Помимо всего прочего, она еще заметает следы. Не хватает смелости. Я ее ненавижу.

– Вы, должно быть, Стефани?

Удивленная моим тоном, действительно не очень приветливым, она останавливается. Все. Ее превосходство улетучилось. Стоя передо мной, переминаясь с ноги на ногу, протягивает мне руку. Почти стеснительно. Сучка.

– Ну, вот и я, Стефани, очень приятно!

Жду, пока она сядет, чтобы встать и оглядеть ее сверху. Решила устроить ей настоящую партию.

– Клеопатра Тессанже. Я очень рада наконец познакомиться с вами.

То есть… на самом деле не совсем, но принимая во внимание обстоятельства… я предпочитаю знать, с кем имею дело. В некотором роде изучение рынка.

Стараюсь получше вглядеться в нее, до такой степени, что ей даже становится не по себе. Крупная. Широкая и плоская. Ни груди, ни бедер. Чуть выпуклый живот. Старая доска. А лицо! Прозрачные глаза, огромный рот, как у сома, короткая шея. Это, кстати, странно, почти полное отсутствие шеи. Лицо упирается прямо в декольте, или, скорее, в ту равнину, что его заменяет, словно насаженное на конус из розовой кожи. Теперь– то я понимаю, почему девушки прозвали ее Амебой. Кажется, еще немного, и она пузыри начнет пускать. И кстати… Стефани зажигает сигарету и пускает восхитительные колечки дыма. Еле удерживаюсь от смеха. Пока я разглядываю дефекты ее сложения, висит гробовая тишина. Меня терзает вопрос: почему именно она? Почему эта женщина, уже немолодая и абсолютно некрасивая, совратила моего мужа? Я уже начинаю находить ее уродливость почти обнадеживающей, как вдруг она улыбается. И тут… Все меняется: глаза становятся васильковыми, рот растворяется в бесконечности – алый, чарующий – теперь во всем одна лишь искрящаяся радость, невероятно заразительная. Да она симпатичная. Черт!

Стефани качает головой, словно фыркающий пудель, кажется, что таким способом она хочет избавиться от тяжести моего взгляда. Затем, удовлетворенная, плюхается на стул.

– Ну что же, Клео – можно я буду звать вас Клео? Посмотрим, с чем мне придется иметь дело.

В какое же осиное гнездо я влезла! Ну увидела своего врага, и что теперь? Не стану же я спрашивать, спала ли она с Марком и как там у них было? Что мне это даст? Пока еще можно повернуть все вспять.

– Ни с чем. Послушайте, Стефани, разговаривая с вами по телефону, я почувствовала… вашу неуверенность. Вы не верите в проект. Наверное, не стоило все это затевать.

– Что?

Упрямая.

– Выставку.

Приближается ко мне с явным расположением.

– Постойте, Клео. Я тоже размышляла и пришла к выводу, что это, наоборот, гениальная идея. У нас есть все для того, чтобы сделать из вас суперхудожника.

Мое «эго» подстегивает меня. По животу прокатывается волна удовлетворения, Начинаю крутиться в кресле, сама того не замечая.

– Для начала ваша фамилия. Кстати, «Клео»… Это действительно от «Клеопатра»?

– Меня зачали на борту фелюги.

– Вы это помните? – Лукавая, она продолжает: – Шучу… Имя связано, конечно же, с вашим отцом. И с его путешествиями. Можно было ожидать чего угодно. Ну что же, Клеопатра… – Повторяет имя, наслаждаясь им. Чтобы ощутить его звучание. Приноровиться. – А «Л», это откуда?

Лафлер. Марк Лафлер. Издательство «Лафлер». Книги об искусстве, а также… сумочки и другие услуги. Снова горечь.

– Начальная буква фамилии мужа…

– Да какая разница? Дорогая моя, это абсолютно не важно! В нашем случае лишь ваше имя имеет значение. Замужем или нет – людям плевать.

Порывисто качает головой. От волос Стефани исходит запах ванили. Она пахнет пирожным. Детством. Хочется ее нюхать. Забыть, что я замужем. Забвение… Так легко. Утешение неизвестностью. Тупик.

Все– таки она упряма.

– Итак, ваш проект… Вы говорили об инсталляциях… Есть какая– нибудь тематика?

Показываю ей тарелки. «Семейная сцена– 2». Нужно еще подкупить тарелок для номера один. Подлинная груда. Безупречная. «Original Pile».[27] Показываю и сумочку. Остаюсь начеку, чтобы заметить малейшее движение, выражающее волнение, удивление, разоблачение. Но ничего. Она слегка касается своей авоськи, рассеянно улыбнувшись при виде названия.

– Красивая сумочка… Вот только цвет, не знаю…

Я знаю. Твоя лучше. Фиолетовая намного круче. Модная. Я видела ее однажды в магазине. И вдруг, кажется, поняла. Конечно! Она была с ним, она выбрала себе первую!

– Стефани… Давайте оставим это.

– Что? И не думайте! Ваша идея забавна. Можно отталкиваться от сумочки и строить все вокруг нее. У вас есть сюжет?

Сжав кулаки, выкладываю свой сюжет. Скороговоркой.

– Мужчина изменяет жене. Дарит любовнице сумочку. Жена хочет знать. Ее расследование…

Даже глазом не моргнула. Будто ее это не касается. Наоборот, даже добавляет:

– Она устраивает ему грандиозную семейную сцену. Тарелки. И потом, есть еще карманы. Нужно придумать, что в них. Собрать улики – кредитные карточки, счета из отелей, ресторанов. Коллаж. Или композиция под стеклом. Нагромождение вещей. В стиле Армана. Запятнанное платье. Нет, это уже было. И вообще… Нужно оставаться в рамках придуманной реальности, верно?

Стефани просто поражает меня. Профессионализм, интуиция. Я замечаю, что мы мыслим одинаково. Страшно. Марк что, запал на моего душевного двойника? Возможно. Обычно людям нравится один и тот же тип личности. Отличие лишь в упаковке. Украдкой смотрю на себя в зеркало за ее спиной. Два наших отражения рядом. Мой облик лучше. Нет. Просто он более гармоничен. И потом – у меня есть шея. Но он менее ярок, даже ее нескладность придает Стефани неуловимый шарм. Конечно, нужно уметь разглядеть. Большой рот. Нескромная улыбка, почти непристойная. Предлагающая себя.

Широко открытая для всех наслаждений мира.

– Нам нужно побольше улик, Клео. Давайте говорить скорее об уликах, а не о произведениях. Тут ведь только инсталляции? У людей должна быть возможность забрать их с собой. Женщины… Им надо позволить подарить их своим мужьям, им ведь так хочется заполучить всякие интересные штуки. Этот сюжет их очень заинтересует. Мы же все ужасные ревнивицы, правда, Клео?

Ее часы – большой хронограф для подводного плавания – начинают звенеть.

– О черт! Мне надо бежать. Созвонимся завтра… Нет! Я завтра за вами заеду, и мы вместе позавтракаем. Отметим это!

Ушла. Исчезла. В галерее остались лишь сумасшедшие ионы и частицы ванили в воздухе. После урагана – полная тишина.

В течение нескольких часов после ухода Стефани я продолжаю разбираться в своих чувствах. Смесь справедливой ненависти и преклонения перед ее несомненным шармом. Страдаю от того, что она мне сделала, и в то же время пленяюсь ее энергией. Околдована. Заворожена. Теперь я почти понимаю, как мужчина может быть очарован, покорен вопреки своей воле. Только я бы предпочла, чтобы это был кто– то другой, а не мой муж. Мало– помалу мое горе сменилось жадным, неудержимым любопытством. Мне все нужно знать: что у нее внутри, как она действует. Вызывают любопытство малейшие черты ее характера – может, будет что почерпнуть для себя! Необходимо, чтобы она мне рассказала, что ее увлекает, как она берется за дело, с чего у них все началось. Уверена, у Стефани все продумано. Она очень умна. Марк – я практически убеждена – мне ничего не скажет, а из ее уст я узнаю все подробности их интрижки. Убью сразу двух зайцев.

– Марк! Я продала Бехлера!

По выражению его лица, напряженного и удивленного одновременно, не могу понять, расслышал ли он.

– Продала Бехлера. Великого Бехлера. Готово!

– Да, я понял. – Он недовольно бурчит, в его голосе чувствуется агрессивность. Затем, словно преодолев невидимый барьер, продолжает: – Стоит отметить, детка! Загляну в одиннадцать, и мы поедем завтракать на побережье.

– Но я уже запланировала завтрак в другом месте.

Тишина. Марк смотрит на меня с ненавистью. Качает головой.

– Отлично.

Хорохорится. Однако на душе у него кошки скребут. Ревнует. Внутренне торжествуя, нежно беру его под локоть:

– Марк? Знаешь, это не то, что ты думаешь.

Отдаляется.

– Ничего я не думаю!

– Неправда. Ты считаешь, что я завтракаю с Дон Жуаном, чтобы отпраздновать продажу картины. Это не так.

– Так с кем же ты завтракаешь?

Почти женская реакция. Пленник своей навязчивой идеи, Марк заходит настолько далеко в отрицании своего «Я», насколько это возможно. Улыбаюсь.

– Ты ведешь себя как женщина…

Чуть не сказала «как баба». К счастью, вовремя спохватилась.

– Ты не ответила, Клео! С кем ты сегодня завтракаешь?

Что тебе это даст? А ты говоришь мне, с кем ужинаешь?

– Я завтракаю с…

Не могу произнести. Еще не время.

– …с моим агентом.

Удивленный и негодующий взгляд. Скептичный. Поднимает руки, передумал, позволяет им расслабленно упасть вдоль тела.

– С твоим агентом? Но у тебя нет агента, дорогуша. – Падает на диван. – Ты могла придумать что– нибудь более правдоподобное? «С моим агентом»!

Уставший, с изможденным лицом, собирает документы. Встает.

– Я пошел. Пока.

Он меня не поцеловал. Не сказал «до вечера». Даже не обернулся.

– Марк!

Невнятное бормотание. Спешу за ним на лестницу.

– МАРК!

Внизу захлопнулась дверь. Хлоп. Я опять сделала промах.

Могла бы сказать, что завтракаю с Майей. В этом нет ничего странного. Но он мог захотеть к нам присоединиться. И потом, я не умею врать. В конце концов… Я могла бы действовать как мужчины: вообще ничего не говорить, поменять свои планы, перенести на завтра встречу со Стефани и поехать сегодня с Марком на побережье. Дилетантка. Мне еще многому надо учиться.

Улика № 4 (виртуальная). Ежедневник, испещренный помарками.

Рассеянно обыскиваю квартиру в поисках новых следов. Ничего не могу найти. С одной стороны, это меня успокаивает, а с другой – я чувствую себя обманутой. Признаков похождений Марка больше не обнаружено, и я, помимо прочего, сетую на него за то, что он не поставляет мне необходимый материал. Маловато. Но все же я довольна. Улики придумаю сама. И главное, позволю высказаться Стефани. Готова поспорить, у нее есть идеи на этот счет.

Я застаю ее смакующей кофе по– мавритански в бистро на площади Вогезов. На улице. Перед нами сквер, засаженный лавандой. Пчелы. Шмели. Прямо передо мной очаровательный шершень. Кошмар.

– Ну что, ты мне принесла образцы? Мы ведь на ты, да?

Разумеется, если нам вместе работать. Все же мне не по душе эта новая близость.

– Я вам… м– м… Я тебе составила список улик. Нужно бы это обсудить.

Возбужденная, она наклоняется ко мне. Ее глаза оживляются. Красивая.

– Давай сюда! – Читает вслух: – Улика номер ноль: сумочка. Название: «Разбить пару». Ты хотела сказать «тару»?

– Нет. Муж подарил такую же своей подружке.

– Ах да, точно. Обалдеть. У мужиков иногда такое странное поведение.

Она ничего не знает. Сегодня у нее большая сумка из зебровой кожи, недорогая.

– Улика номер один: остаток на счете по кредитке. Улика номер два: чек…

Оливка, родом из Ниццы, которую она собиралась проглотить, остается на кончике деревянной зубочистки. Она начинает ею выписывать круги. Посетители наблюдают за вращениями оливки, гадая, когда же они смогут поймать ее в фокус. Наконец Стефани открывает свой амбар, служащий ей ртом, абсолютно несоизмеримый с кончиком зубочистки, который она прикусывает. Тревога миновала. Рыбина. Уродина.

– Слишком рано. Ты не можешь сразу представить чек, а также распечатку. Сначала обнаружилось бы много всяких признаков, например… – Поднимает глаза к небу, чешет голову. Будто роется в своей памяти. – Туалетная вода. Нет – две. Старый флакон и новый. Я знала одного типа, который, меняя подружку, менял и запах.

Ничего такого за Марком замечено не было.

– Если это умный мужчина, он, напротив, оставляет тот же. Он…

– О'кей. Есть два флакона: один – у жены, другой – у любовницы. Принимая в расчет существование умных мужчин, что касается их «черенка».

Употребление этого слова, вполне литературного, хотя и вышедшего из употребления, меня удивило. Я засмеялась, не в силах удержаться. Стефани рассердилась:

– Ты считаешь это смешным – «черенок»?

– «Черенок» завял, грустно повис – понимаешь, на какие мысли это наводит?

Шум голосов на террасе бистро стихает. На нас бросают косые взгляды, что не мешает Стефани продолжить:

– Да, из области Жильбера и Жоржа! Непрекращающийся онанизм. В любом случае это лучше, чем «член»… Одиннадцать тысяч членов, многочлены… что– то из алгебры, как ты считаешь?

– Ты любишь Аполлинера?

– Я читала его в подростковом возрасте. Это открыло мне горизонты, если можно так выразиться.

Лучше бы на этом остановиться. Мне трудно перестать смеяться, а нашим соседям трудно продолжать еду.

– Ладно. Положим, так: улика номер один. Два флакона туалетной воды. Идет?

– Да. Название?

– На мой взгляд, вполне подойдет «Ароматы святости». Что скажешь?

Это и в самом деле забавно. Лицо Стефани расплывается в улыбке. Красивая, чертовка.

– Гениально. Что это будут за запахи?

– Пока не знаю.

– Ты можешь просто спереть флакон у мужа!

Конечно. Она действительно ни при чем. Продолжает сыпать остроумными шутками с абсолютно невинным видом. Или же передо мной непревзойденная актриса. Садистка. Но в юморе ей не откажешь.

– Улика номер два. Как тебе распечатка всех звонков с мобильного? Постоянно повторяющийся номер?

Как я сама об этом не догадалась? Марк вечно приклеен к своему телефону. Несется к нему каждый раз, чтобы я не успела ответить.

– Нет. Не распечатка. Сам мобильный с одним и тем же номером, появляющимся в ответ на запросы «входящие звонки» и «набранные номера».

– М– м… Недостаточно наглядно. Нужно и то и другое. Нет. Пожалуй, изменим размеры распечатки, сделаем ее размером с газетный лист. А на ней – черными жирными цифрами один и тот же номер. Как назовем?

– Без названия. Это настолько показательно само по себе, что тут нечего добавить.

– Согласна. Но остальным уликам все– таки дадим названия?

Под третьим номером мы объединяем чек и распечатку остатка на счете по кредитной карточке со следующим комментарием: «Пойман с поличным». Под четвертым – помещаем деловой ежедневник, испещренный помарками: «Состыковки и несостыковки». Пятый номер – волос на бумажном платочке. Я предложила: «Белобрысая шлюха», но Стефани начала энергично качать своей золотистой шапкой. Логично. Она предлагает: «Мужчины предпочитают блондинок», чего другого можно было ожидать? Наконец останавливаемся на кратком варианте: «Белобрысая».

– Знаешь что, Клео? Надо его сфотографировать.

– Волос?

– Да. Яркие цвета. Насыщенные. Или затемнить и сделать в серебристом цвете. А потом увеличить, как будто на него смотрят в микроскоп. Чтобы показать… обнаженную интимность, понимаешь?

Да, я понимаю! Можно даже квалифицировать это как нарушение неприкосновенности, вот! Волос посторонней женщины у меня в ванной! Меня начинает немного подташнивать – как всегда, когда я вспоминаю о недавнем инциденте, все еще свежем в моей памяти. Но если я и решила извлечь из него наибольшую пользу, то тело мое каждый раз напоминает, что его это ранило. Растяжение, разрыв сердечной мышцы. Если вред и не смертельный, то он все же затронул жизненно важный орган.

– А что ты думаешь о кровоточащем сердце?

– Будет вонять!

– На фото! Сердце женщины, которой нанесли рану.

У нее это вызывает отвращение. Она отодвигается и вытирает рот.

– Ужасно, ужасно, ужасно. Бр– р– р…

– Вот именно, бр– р– р. История довольно мерзкая, так что не стоит действовать напрямик. Женщине больно, она страдает, плачет кровавыми слезами. Нужно показать и это тоже, черт возьми!

Восстанавливаю дыхание. Вдруг обнаруживаю, что встала и хожу вокруг стола. Едва слышу слова Стефани:

– Это со всеми происходит.

В оцепенении сажусь на место.

– Что ты сказала?

Та спокойно смотрит на меня.

– Говорю, что это со всеми случается. У меня самой связь с женатым мужчиной.

– Я знаю его уже два года. Самое ужасное, что я могла тысячу раз встретить его раньше, и тогда… может, все было бы иначе, а теперь… – Вздыхает, качает головой, продолжает: – Нет истории глупее: я знакомлюсь с ним, практически сразу влюбляюсь, мы начинаем встречаться, и однажды в разговоре он упоминает, что женат. Я даже не осмелилась спросить, есть ли у него дети. Предпочитаю не знать. Нет, это неправда. Мой первый же вопрос был об этом, и…

Продолжай. Только не перебивать.

– …у него их не оказалось. – В задумчивости она рассматривает маленькую кучку хлебных шариков, которую складывает с мышиной тщательностью. – Приходится довольствоваться остатками с барского стола: ни тебе Рождества, ни Нового года. Один раз отмечали мой день рождения, но его – никогда. Нужно скрываться, выбирать рестораны, где он не показывается с женой, друзей приглашать нельзя – слишком рискованно… Подарки, которые я ему дарю, запрятаны в глубь шкафов, чтобы не привлекать внимание. Я однажды подарила ему запонки, так он не может их надевать. И потом… Я все время жду, когда он позвонит, освободится… Я – тень женщины, обретающая тело лишь во время наших свиданий.

Эта «тень» мне хорошо знакома. Неумолимая, она кружит над моей семьей с неких пор, и началось все это намного раньше, чем я предполагала. Улыбка Стефани отдается резью у меня в животе. Сдерживаюсь изо всех сил, чтобы не завыть от боли. Любая другая, наверное, пожалела бы ее.

– Поэтому я с головой ухожу в работу.

Вот и разгадка, исходящая от самой соперницы. Ослепленная собственными чувствами, я и не предполагала, что другая тоже могла страдать. Но тогда какой ей смысл продолжать? Мобилизовав все равнодушие, на которое я только способна, я спрашиваю:

– Но в таком случае почему ты не бросишь его?

Глаза грустной рыбы становятся стеклянными, почти белыми. С непроницаемым лицом Стефани пускает колечки дыма.

– Потому что я люблю его! Вот так, глупо и безнадежно.

– Но ты ведь понимаешь, что ваша связь без будущего?

Отчеканиваю слова, чтобы они прочно вошли в сознание. А возможно, и в мое собственное.

– Предпочитаю поддерживать такие отношения с мужчиной, которого действительно люблю, чем проводить время с кем– то, кто будет мне почти безразличен. Он, и никто другой, впрочем, это невозможно объяснить. Любовь иррациональна по своей сути.

Моя ситуация тоже. Я размечталась. Сижу за столиком кафе в центре Парижа напротив любовницы моего мужа, которая об этом не догадывается и жалуется на то, что она с ним редко видится.

– А его жена? Ты о ней когда– нибудь думала?

– Постоянно. Иногда я говорю себе, что лучше бы ей вообще не появляться на свет, иногда – что мое поведение действительно отвратительно. Я знаю, я прекрасно понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Не в состоянии я жить без этого мужчины!

Невероятно! Стефани – просто нечто: любит до такой степени, что согласна скорее делить его с другой, чем потерять. Я становлюсь свидетелем проявления огромной, непостижимой любви. Более сильной, чем моя?

– И потом, в любом случае она не в курсе…

– Ну, кто знает?! – Я чуть не дала промашку. Скрываю свою неловкость за отменным кашлянием и кое– как прихожу в себя. – Почему ты так уверена?

– Он мне это сказал.

– Тогда понятно.

Она берется за свои бумаги и вздыхает:

– Интересно, зачем я тебе все это рассказываю?

Просто я подвела тебя к этому. Покровительствующим жестом кладу свою руку на ее запястье:

– Ведь ты почти стала моей подругой. Как его зовут?

Она сейчас скажет. Заявит, что его зовут Марк, и как мне реагировать? Ударить, надеть ей на голову ведерко для льда, обозвать ее, встать и выйти? Или все вместе? Мне этого вовсе не хочется. Не хочу новой боли, не хочу скандала. Не хочу прибегать к театральным выпадам, хочу сохранить лицо. Лучше бы она не раскрывала рта.

– Его зовут…

Мое сердце бьется, как в тот роковой день, когда я обо всем узнала.

– Солнышко… или Лапонька – в разные дни по– разному.

– Нет, имя!

С грустью:

– Его имя, дорогая? Оно не для меня, а для его близких. Я никогда не называю, не имею права называть его по имени.

По разные стороны стола вижу улыбки. Что касается меня, то я испытываю облегчение, ведь она не произнесла его имени, и, таким образом, в гареме Марка ее место явно после меня. Лицо Стефани выражает грусть и слабость. И смирение.

– Так что мы поместим под номером шесть?

Неожиданно она сменила тему. Разговор окончен.

– Два сердца – яркие, с разрывами. На заднем фоне два лица. Расплывчатые. Черно– белая фотография.

– Название?

– «Проецированные тени».

Находясь в мечтательном состоянии, она соглашается. Когда мы расходимся, пообещав снова встретиться, мне в голову приходит строчка: «Иди, я вовсе не ненавижу тебя…»[28]

По дороге домой я мысленно перебираю все возможные места, где могут лежать преступные запонки. Поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и, даже не положив сумочки, захожу в нашу комнату. Долго искать мне не приходится: чуть прикрытые носками мужа, лежат себе две маленькие серебряные лягушки с застежкой в виде сердечка. Озадаченная, после нескольких минут раздумий я решаюсь выкинуть их в мусорную корзину, со злорадством представляя, как Марк однажды утром спросит меня: «Детка, ты, случайно, не видела мои запонки?» Поздно. Дело сделано.

Но несмотря на признание Стефани, ее искреннюю любовь к моему мужу, сумочку и маленьких лягушат, я не могу ее ненавидеть. Больше того, я начинаю ее ценить. Мы видимся каждый день, иногда по нескольку раз. Подолгу работаем, а потом обедаем вместе. Иногда завтракаем. Чаевничаем, забегаем попить кофейку, едим миндальное печенье или круассаны. Однажды вечером, когда Марка не было дома, мы ужинали у нас. Подготовка выставки продвигается. Каждая «улика», будь то коллаж, композиция или инсталляция, фотографируется, увеличивается и распечатывается в формате метр на метр, в серебристом цвете. Реальность и ее тень. Ложная правда и правдивая иллюзия. Я добавила к своему списку еще мусорную корзину, которую я назвала «Лягушки». Все это уже оформляется в нечто осязаемое. Нечто интересное.

Стефани все больше погружается в работу. С тех пор как она открыла мне теневую сторону своей жизни, она часто задает один и тот же вопрос:

– Думаешь, я должна его оставить?

– Да.

– Но я люблю его!

– Ты же прекрасно знаешь, что это ни к чему не приведет…

– Ну что, цыпочка моя? Ты как сквозь землю провалилась! – Майя застает меня возле галереи, когда я уже собираюсь закрываться. За моей спиной Стефани делает набросок. – От тебя никаких новостей! Кто это?

Поднеся палец к губам, заставляю ее замолчать. Отвожу глаза в сторону, чтобы вразумить Майю и предотвратить оплошность, что дается мне нелегко.

– О!

Майя открывает оранжевый рот, правда, не сравнимый по размерам со ртом Стефани, которая только что зажгла сигарету. Я словно присутствую на конкурсе золотых рыбок.

– Познакомься с моим агентом, Стефани Фостер. Стефани, это моя подруга Майя…

Пожимают друг другу руки. И хором:

– Очень приятно, Клео мне о вас много рассказывала!

Чистая правда в отношении Майи, но уж никак не Стефани. Я никогда не рассказывала ей о моей лучшей подруге.

– Клео говорила, что вы любите кошек?

Майя играет с огнем. Я сверлю ее взглядом.

– Клео считает, что у всех должна быть кошка – это избавляет от стресса. Милое урчание под кончиками пальцев успокаивает нервы.

Стефани не понимает. Однако вступает в разговор:

– У меня тоже есть кошка… Белый перс.

– И от нее везде остается шерсть, не так ли?

Перестань, ты перебарщиваешь! Я не должна была говорить ей об одежде Марка. И обо всем остальном тоже. Она не способна держать язык за зубами.

– Спрашиваю, потому что я ветеринар, специализируюсь на психоанализе для животных… Шерсть, которая лезет, – это признак… отсутствия уверенности в себе. Кошкам тоже необходимо самоутверждаться. Какой знак вашей кошки?

– Я же сказала – перс.

– Нет, ее знак зодиака. В каком месяце она родилась?

Ну Майя дает! Мне трудно удержаться от смеха.

– В марте.

Широкий жест руки, и Майя, стоящая посреди улицы, выдает:

– Так вот в чем дело. Ваша кошка – Рыба. Что может быть хуже!

Стефани поглядывает на меня, пытаясь определить, не розыгрыш ли все это.

– Поскольку вы разбираетесь, что делать в таких случаях?

– Как и во всех остальных! Ей надо давать прозак! Это самец или самка?

– Бывший самец.

Понимая, к чему это может привести – я слишком хорошо знаю мою Майю, – я целую ее в щеки и веду Стефани к машине.

– Слушай, Майя, нам нужно спешить. Я тебе позвоню…

– Хорошо, курочка моя! Чао, передавай привет…

– Пока, Майя!

Она чуть не проболталась! Хорошо, что шум мотора заглушил ее голос.

– Подумать только! Твоя подруга такая восторженная!

– Психологи этим отличаются.

– Она, кажется, собиралась выписать моей кошке виагру, не так ли?

Смеясь, подтверждаю:

– Точно, собиралась.

Стефани открывает окно, чтобы выбросить окурок. Потом, очевидно, по забавной ассоциации с темой недавнего разговора, она, в который раз уже, задает свой любимый вопрос:

– Как ты считаешь, я должна его оставить?

«Оставить»! Неподходящее слово для непродолжительной любовной интрижки!

– Должна.

– Но я его люблю…

– Это ничего не меняет.

Бросаю рассеянный взгляд на мобильный телефон, вибрирующий на передней панели. Сообщение от Майи: «Не стоит волноваться, курочка моя, эта дамочка – уродина и к тому же с полным отсутствием чувства юмора! Целую, М.». Как будто все так просто! Я посмеиваюсь над наивностью моей подруги и даю себе обещание пообедать с ней на неделе, чтобы обсудить эту тему.

В галерее я провожу все больше и больше времени. Я даже оборудовала там мастерскую, чтобы работать над экспонатами прямо на месте. Иногда, погрузившись в работу, я забываю о времени. И о Марке, который начинает что– то подозревать. Может, он даже роется в моих вещах в поисках доказательств, которых, конечно же, не существует. Каждый раз, когда я возвращаюсь домой, у меня появляется чувство, что в моих вещах кто– то рылся: они были сложены в другом порядке. Я раньше никогда не придавала этому значения, так как я настолько неорганизованна, что мне в любом случае не вспомнить, куда я положила ту или иную вещь. Однако много раз у меня возникало впечатление, что порядок все же был нарушен. Или наоборот, был слишком идеальным. Именно. Уж чересчур все хорошо прибрано. А это отличительная черта моего мужа.

– Кто он?

Марк застает меня врасплох, когда я обдумываю мой «триптих» из тарелок: «Оriginal Pile», «Семейная сцена– 1» и «Семейная сцена– 2». Недовольный. Размахивает моим ежедневником, который я не могла найти уже несколько дней.

– Ну, Клеопатра, отвечай: кто этот «С», постоянно фигурирующий в твоем дневнике?

Так, значит, это он! Он украл мой дневник!

– Сильван, Серж, Себастьен?

– Марк!

– Станислас?

– Послушай, Марк!

– Сильвер? Самсон?

– Хватит!

Пытаюсь вырвать у него из рук дневник, заставить его замолчать, но он упрямо продолжает:

– Сильвестр? Или Стивен? Твой американец, которому ты продала Бехлера, верно?

– Перестань, Марк!

Берет меня за руки и смотрит мне в глаза. Гнев не может скрыть его страданий.

– Саддам? Сатана?

– Стефани.

Злость сменяется удивлением. Это имя, должно быть, о чем– то ему говорит. Я же чувствую головокружение.

– Женщина! Только этого не хватает!

Да, женщина. Мне необходимо несколько секунд на раздумье. Он подозревает, что… Нет! Не может быть!

– Ты изменяешь мне с женщиной!

Марк падает на диван, удрученный, а я заливаюсь хохотом. Вот уж не ожидала, что у моего мужа такое богатое воображение! Раздраженный, он резко выпрямляется:

– Ты находишь это смешным?

– Да. Ужасно смешно. Стефани, она… – Я вытираю глаза. Нужно восстановить дыхание. Напряжение слишком велико. – Она мой агент.

Мертвенно– бледный, Марк кричит:

– Издеваешься!

– Это правда. Стефани к тому же агент Сержа.

Марк пятится. Еще больше бледнеет. Пошатывается. Он вынужден опереться о стол, чтобы не рухнуть.

– Боже!

– Да. Вот так!

Долгое время мы смотрим друг на друга, как два кота перед схваткой. Суженные зрачки. Дрожащие губы. Напряженные тела. Внутри. Внешне все неподвижно. Выжидаем. Наконец Марк вырывается из нашего магнитного поля.

– Держись от нее подальше, она шлюха.

Должно быть, Стефани его бросила. Хотя вряд ли: она бы мне сказала. Или все случилось недавно? Если только она не догадалась и не оставила его после нашего разговора, поняв, что у нее нет никаких шансов… Или же она действительно стала моей подругой.

– Почему «шлюха»?

– Без комментариев. Пошли, детка, мы едем домой.

В который уже раз крышка захлопывается, скрывая под собой все тайны моего мужа.

По дороге мы останавливаемся на площади Вогезов, заходим в маленькое бистро, где мы обычно сидели со Стефани. По вечерам там зажигают на столах свечи. Лаванду срезали. Садясь за стол, я сомневаюсь: стоит ли обедать здесь с Марком? Его гнев еще не совсем остыл. К счастью, официанты другие. И потом, какая разница? Мне не в чем себя упрекнуть.

Марк, кажется, отошел. Держа меня за руку, интересуется:

– Расскажи о своей выставке.

Вкрадчивый голос. Глаза блестят.

– Это сложно объяснить, тебе вряд ли понравится.

– Почему?

– Все началось с сумочки.

Замечаю, как он начинает ерзать на стуле. Почесывает шею. Конечно, ему не по себе. Потом пожимает плечами, словно пытаясь отогнать неприятные мысли. Я предлагаю ему выход:

– Не стоит об этом говорить?

– Нет. Продолжай…

Забавный момент: Марк вдруг узнает, что он сыграл роль моей музы, сам того не зная, не желая и делая все, чтобы остаться в тени. Когда я закончила свой рассказ, он просто сказал:

– Ты можешь меня поблагодарить.

Не понимая, серьезно он говорит или нет, я все же решаю поставить все точки над I. Как можно более спокойным голосом прошу:

– Никогда не повторяй такого, Марк. В этот раз мы выкарабкались только потому, что я нашла отвлекающее средство, выход своим чувствам, альтернативный путь для врачевания моих ран. Но больше этот способ не сработает. Удивительно, что хоть однажды это помогло. Понимаешь?

Он соглашается. Я подозреваю, что ему не хочется продолжать разговор. Рука Марка скользит вверх по моей, по плечу, шее, он прижимает меня к себе, касается губами моего рта.

Позже, когда мы под руку направляемся к дому, он шепчет мне на ухо:

– Только один вопрос, детка. Почему все– таки ты выбрала ее своим агентом?

В моей памяти опять возникает образ Стефани. Ее глаза, широкий рот, отсутствие шеи. Я останавливаюсь и смотрю на Марка:

– Почему ее? Я и себе не перестаю задавать этот вопрос.

Дома мы с Марком разыгрываем второй акт оперы «Дон Жуан». Не зажигая света, мы занимаемся любовью прямо на диване. Хотя наши тела в полном согласии, а жесты нежны и ласковы, все же над нами витает огромная тень в виде буквы «С».

Моя последняя мысль перед тем, как заснуть: «Я должна постараться избавиться от подозрительности, если хочу, чтобы наша жизнь вновь вошла в нормальное русло».

Две коробки. Первая – выставка. Мусорная корзина для моих обид на Марка. Всем своим подозрениям, догадкам и бредовым идеям я придаю художественную, то есть вымышленную, форму, дабы очистить мою личную жизнь от всякого злопамятства. В этой коробке вперемешку лежат все мои улики, как действительные, так и ложные. Стефани – мой агент и в какой– то степени подруга. Ее неудачная история с женатым мужчиной, которому я теперь запрещаю себе придавать черты Марка. Даже если и так, все равно это не «мой» Марк. Совсем другой мужчина. Значит, это больше не имеет значения. Тут не равнодушие, нет. Самовнушение.

Другая коробка – дом. Наше супружество. История, которую мы вместе пишем, где один является частью другого. Она герметично закрыта для любых внешних вторжений. Это якорь. Основа. Это мы.

Коробки стоят рядом, но не соприкасаются.

Увидев меня в фойе театра «Опера», Марк издает легкое подобие свиста. Я поражена, ведь он не делал этого со времен моего замужества. Открываю сумочку, хватаю первое, что попадает под руку – расческу, – и поправляю прическу. Целуя меня в шею, муж шепчет:

– Ты сегодня прекрасно выглядишь! – Берет у меня из рук расческу и протягивает бокал шампанского: – За «Дон Жуана»!

– И за Бехлера!

Мы чокаемся. Марк очень красив в своем темном костюме. Раздается звонок, и мы идем на наши места, держась за руки.

Начиная с увертюры, Марк принимается постукивать пальцем в такт музыке. Я беру его за запястье, чтобы это прекратилось, но все мои усилия тщетны – он начинает покачивать головой. Довольно скоро задний ряд начинает проявлять беспокойство: раздаются недовольные вздохи, а кое– кто даже стучит программками по креслу. Лично я не выношу людей, которые стучат по креслу программками. Так что, когда умирает Командор, я целую Марка в губы, чтобы он не запел, под укоризненным взглядом Анны, которая обнаружила, видите ли, что ее «папашу» убили. Тем временем там, ни сцене, неплохо забавляется мой друг Дон Жуан, разящий взглядом, словом и мечом, неисправимый и закоренелый соблазнитель, который вот уже двадцать второй спектакль одерживает триумф над Ремонди. Воистину великое искусство.

После спектакля мы спокойно возвращаемся домой пешком, все еще в восторге от услышанного. Проходя мимо галереи, Марк гладит мою шею, спускается к груди…

– Ты мне ее покажешь?

Зараженная его юношеским поведением, я начинаю хохотать.

– Прямо здесь, посреди улицы? Ты с ума сошел…

И все– таки начинаю расстегивать верх платья. Тоже сошла с ума.

– Что ты делаешь?!

– Ну, я тебе ее показываю!

Умирая со смеху, Марк сжимает меня в объятиях.

– Да нет же! Не грудь! Ты замерзнешь! Твою экспозицию! Я хотел, чтобы ты показала мне твою выставку, детка!

Зарываясь носом в его запах опавшей листвы, волосы, шею, рубашку, я качаю головой:

– Не сейчас, Марк. Увидишь, когда я закончу работу. – Добавляю более тихо: – Это мой внутренний мир. Скрытый от чужого глаза.

– Покажи мне его, этот мир, пожалуйста…

Я чуть не согласилась. Он сегодня такой… обворожительный. Чувственный, забавный. «Подлинный» Марк. Но я думаю о двух коробках. Нет. Целую его уголки губ, нос, веки. Нет. Все, что мне нужно подарить ему сегодня вечером, – это немного любви.

– Что– то случилось, Стеф?

Ничего не поделаешь, с утра работа никак не идет. Стефани ходит кругами, она невнимательна и не может сконцентрироваться. Не знаю, что с ней, но она совершенно лишена своей обычной хватки.

– Все в порядке?

Она кладет фотографию, которую собиралась повесить, чтобы «рассмотреть ее с дистанции», как она говорит, то есть с позиции посетителя выставки. Это дает нам возможность оценить качество экспоната, способность вызывать эмоции. И понять, готов ли он окончательно.

– Нет, Клео. Не все в порядке. Это еще мягко сказано.

В ее круглом глазу появляется слеза, он становится похожим на лупу. Я чувствую – ей нужно высказаться, так что, как всегда, жду от нее слов. Она научила меня терпению.

– Я больше с ним не вижусь.

– По его или по твоей инициативе?

Чересчур быстро спросила.

– По моей… вернее… мы оба так решили. Ты оказалась права, Клео. Наши отношения в том виде, в каком они существовали, могли привести только в тупик. Я ему это сказала… И еще что люблю его и не могу больше довольствоваться крохами с барского стола. Я даже не поставила перед ним выбор, нет… И он сказал мне… просто сказал…

Громко сморкается. Ни единой слезинки не пролилось, ее глаза словно покрылись прозрачной пленкой. Вспомнив то мое состояние полного отчаяния, когда я узнала об измене Марка, я не могла не восхититься силой ее характера. Если, конечно, она не из тех непробиваемых девиц, которых ничто не трогает, пока однажды из– за какого– нибудь пустяка они не впадут в черную меланхолию.

– Представь, он сам предложил: «Может, нам стоит прекратить встречаться?» Я подумала, что он хотел разлучиться со мной лишь на какое– то время… Поразмыслить, решить свои проблемы. Но мы и без этого редко виделись.

Сложно хранить молчание. Не выдать слов, которые так и рвутся наружу.

– …Он повторил снова, что мы должны прекратить встречаться, не видеться больше, не звонить друг другу… Никогда. «Ты слишком эмоционально реагируешь на все, Стефани…» С такими словами он и ушел. Вернулся домой. – Она с яростью расплющила кулаком рекламный спичечный коробок, лежавший на письменном столе. – Даже не поцеловал меня на прощание!

Слишком резкие, ее последние слова, вызвавшие в моей памяти минуты, о которых я старалась не вспоминать, ранили меня. А потом я поддалась накатившей на меня волне облегчения и помимо воли улыбнулась. Стефани напряглась в кресле, заметив раздраженно:

– Ты находишь это смешным?

Не смешным, нет. Воодушевляющим. У меня такое чувство, будто я окунулась в эвкалиптовую ванну.

– Нет, вовсе нет. Но я рада за тебя.

Голова падает ей на грудь, она обхватывает ее руками и энергично трясет. Смотрю на нее, ошеломленная, и не знаю, должна ли я ее остановить, или, наоборот, дать ей освободиться от мучительной боли.

– Oh my Good! Oh my Good![29]

Я не мешаю ей. Лунатиков лучше не будить. В течение нескольких минут она продолжает метаться, издавая пронзительные крики. Наконец кризис сходит на нет. Постепенно Стефани обретает нормальный человеческий облик, выпрямляется, встает с кресла. Волосы растрепаны.

– Знаешь что? Он просто испугался. Надо же, ты говоришь мужчине, что любишь его, а он смывается! Какая глупость.

– Ты говоришь ЖЕНАТОМУ мужчине, что любишь его, и он уходит. Это нормально.

И высоконравственно. И замечательно.

– Знаешь, мужчины не терпят проблем. Чувствуя их приближение, они как по волшебству… исчезают. – Рукой имитирую движение волшебной палочки.

– Тогда лучше выбирать замужних женщин – риск, что они привяжутся, отпадает.

– Слишком сложно. Представляешь, если сразу двоих уличат… в фальшивых записях, сделанных в ежедневниках? Прибавь сюда пару– тройку детей, ведь это характерно для семейных пар… На излишества не остается времени. Нет, на мой взгляд, есть лишь один выход: женатые мужчины должны оставаться в семье!

– Ну уж нет! А как же быть незамужним женщинам в возрасте, где найти мужика? В нашей возрастной категории они уже все заняты. Или гомики. Мы перезрели для юнцов, но все же не настолько, чтобы кадрить альфонсов.

Сраженная неоспоримостью ее наблюдения, я обдумываю, что же ей противопоставить в защиту моногамии.

– Займитесь разведенными. Вместо того чтобы внедряться в чужие браки!

– Какая разница? Вопрос времени – женатый любовник – это будущий разведенный. Просто берешь заранее, и все. Ну ладно, давай работать дальше. Можем не успеть к вернисажу.

Уверенным движением она вешает фотографию мусорной корзины под названием «Лягушки». Отходит на несколько шагов и восторженно цокает языком:

– Подумать только, неплохо! Совсем неплохо. Что бы ты ни говорила, твои фотографии отнюдь не бездарны… – Отходит еще. Приближается и пристально рассматривает. Снова удаляется. – Нет… Все хорошо сделано! Оттенок неуверенности, отсутствие обрамления. Именно в этом весь шарм. – Обнимает меня и кружит по комнате. – Браво, моя дорогая! Фотографии как живые. Настоящие. Словно… – Задыхаясь, облокачивается о стол. – Ты сама пережила эту историю.

– Как ты думаешь, Клео, он все еще любит жену?

– Несомненно, раз он вернулся к ней.

Все на местах. Фотографии и коллажи на стенах – грубо сделанные, без рамок. Инсталляции по углам, три композиции посередине, под стеклянным корпусом. Увидев впервые готовую экспозицию, я испытываю шок. Подобный тому, что испытала, когда нашла проклятый чек. Мое произведение вызывает чувство отчаяния, почти до неприличия. Четко угадывается присутствие невидимки – другой, которая отравляет атмосферу. У меня впечатление, что я выставила напоказ не только свою интимную жизнь, но и нашу общую с Марком. Ее бредовые идеи, ее призраки. Мне не по себе, но Стефани утверждает, что именно в этом и выразился мой «талант», вызывая у посетителей состояние неловкости. Бросая им в лицо это проявление самых низменных человеческих чувств, я обретаю если не их симпатию, то хотя бы участие. Не знаю… У меня смутное ощущение, что я слишком далеко зашла, придала чрезмерно большое значение банальному до слез происшествию. Но даже если и есть желание от всего отказаться, теперь – поздно.

К тому же я чувствую себя на удивление хорошо. Свободно. Словно негативная энергия, которая текла по моим венам, наконец нейтрализовалась. Растворилась в проявителе пленки. Вон! Out!.[30]

Остается вопрос: какова будет реакция Марка? А вдруг отрицательная? Я много раз спрашивала себя об этом и пришла к выводу: он слишком проницателен, чтобы меня осудить, Марк должен понять, что мне необходимо было найти способ излить свои чувства. И он предпочтет, как любой нормальный мужчина, увидеть проявление этих чувств на стенах галереи, чем ощутить их на своей шкуре. Недаром Марк всегда боялся слов – они требуют объяснений. На сей раз ответы я придумала сама. Они все здесь. У каждой проблемы свое решение. И покончим с этим.

Умница.

Никаких цветов. Только шампанское. Вместо печенья, пирожных и тарталеток отменный «фуа гра» из печени ландских уток на гренках. Немного соли и молотого перца. И все. Без излишеств.

Перед входом в галерею Виржини, сотрудница Марка, встречает гостей. Она всех знает. Я держусь в тени, чтобы иметь возможность наблюдать за их реакцией. А также… По правде сказать, я немного побаиваюсь неизбежной встречи Марка и Стефани. Марк– то знает. Она не в курсе.

– Клео, иди сюда! Я хочу познакомить тебя с Джоном. У него галерея в Дубае, и он бы хотел выставить твою…

– Позже, Стеф. Поговорим об этом позже. Для меня все так ново, непривычно…

Стефани берет меня под руку и отводит в угол. Шепчет:

– Ты что, с ума сошла? Этот тип предлагает тебе выставку, а ты отказываешься?

– Я ни от чего не отказываюсь. Просто сейчас нет настроения это обсуждать, вот и все. – Тем не менее, вдохновленная неожиданным предложением, я напоминаю Стефани, зачем она здесь. – Ты с ним все и обсуди, ведь вообще– то это твоя работа!

Я смываюсь, не оставив ей времени на ответ, чтобы поздороваться с Дон Жуаном и его свитой.

– Клео! Браво! I'm fascinated![31] – Заключает меня в горячие объятия и звучно чмокает в щеки. – It's great, Клео. Just great![32]

Через его плечо я замечаю Марка, который входит в галерею, отыскивает меня глазами и тут… натыкается на Стефани. Оба пятятся. Я быстро избавляюсь от объятий моего друга, дабы избежать подозрений, и иду к своему мужу.

Стефани подчеркнуто разворачивается и растворяется в толпе с приклеенным к ее спине, словно первоапрельская бумажная рыбка, взглядом Марка.

– Ну ладно, хватит. Она не Синди Кроуфорд. И ты не в первый раз ее видишь.

Марк рассеянно целует меня.

– Вот именно, я смотреть на нее не могу…

Либо он запретил себе на нее смотреть, либо не любит. Что из двух? Но сегодняшним вечером я не собираюсь об этом думать. Узнаем нечто другое. Беру Марка за руку и веду показывать ему выставку.

– Что ты об этом думаешь?

Вопрос мне дается тяжело. Но его мнение мне просто необходимо. Скорее не мнение, а оценка. Она мне куда важнее, чем все остальное. Хорошо бы Марку понравилась моя работа!

– Так что же?

Чувствую себя уязвимой. Он не торопясь рассматривает каждый экспонат, вчитывается в названия. Морщится. Задумчиво смотрит на меня, почесывая подбородок. Тянет время. Садист!

– Вполне…

Я впиваюсь взглядом в его губы и скрещиваю пальцы за спиной – только бы ему понравилось! И пусть он скажет мне об этом.

– Вполне качественно. Стиль определить трудно, но… для первой выставки, пожалуй, хорошо. – Чуть улыбается и смотрит на меня с такой серьезностью, какой раньше я в нем не замечала. Он словно открывает меня заново, посредством этих образов знакомится с другой Клео. Прижимает меня к себе, чуть дрожа. Смущен. – Нет, это прекрасно, детка моя! Невероятно! Я тобой горжусь!

Вот и все, что требовалось. Слезы радости текут по моему лицу. Прикасаясь губами к моим волосам, Марк добавляет с волнением:

– Я снова влюбляюсь. – И пока я плачу от радости, он, словно это необходимо, добавляет: – В тебя.

Весь вечер Стефани старалась держаться подальше от Марка. Упорство, с которым они друг друга избегают, особенно она, бросает вызов закону всемирного тяготения. Два однополярных заряда отталкиваются. К одиннадцати, когда последние гости уже собирались уходить, ко мне подошла Виржини:

– Там Рыбина, хочет поговорить с тобой.

– Она не может подойти сюда?

Виржини косится на Марка:

– Не хочет видеть его…

Я следую за ней, пробираясь сквозь столики, уставленные пустыми бокалами и наполненными пепельницами, прямо в кухню, где меня ожидает Стеф, взгромоздившаяся на табурет.

– Все же, подруга, могла бы и сказать…

Неприятно пораженная ее агрессивностью, я делаю вид, что не понимаю.

– Что сказать?

Не видя, разумеется, своего лица, я чувствую, что моя «простодушная» улыбка – полная липа.

– Например, что ты замужем за этим типом.

Кобра. Выплевывает слова, как гремучая змея, вытягиваясь на своем табурете.

– Во– первых, меня об этом не спрашивали. А во– вторых… – осушаю оставшийся на подносе бокал теплого шампанского, – за то время, пока ты здесь ошиваешься, можно было узнать, что буква «Л» в сочетании Клео Л. Тессанже имеет отношение к фамилии Лафлер. Прежде чем лезть в соседний огород, обычно наводят справки!

Я ожидаю резкой отповеди – по правде сказать, я несколько перегнула палку. Но Стефани укрывается за непроницаемой стеной молчания, которое ни о чем мне поведать не может. Мы просто смотрим друг на друга: она – с грустью, а я – с вдруг вдвое уменьшившейся уверенностью.

Стефани соскальзывает с сиденья, почти окончательно успокоившись. По уже укоренившейся привычке я не двигаюсь с места. Жду.

– Клео, освободи меня от одного сомнения: ты же не думаешь… что Марк… Марк и я?.. – Не дожидаясь ответа, качает головой в знак отрицания. Начинает смеяться. Сначала нервно, потом хохочет во все горло. Кобра превращается в индюшку. В этой девице заключен целый бестиарий. – Не могла же ты вообразить, что моя большая любовь… тот женатый мужчина… это он? Вот так подруга!

Она врет. Все совпадает. И все– таки… вдруг я ошибалась? Нет.

– Я не верю тебе, Стеф. Вы избегаете друг друга весь вечер.

Натягивает куртку. Берет сумочку. Мини– котомку в золоте, с отделениями для ручек. Определенно подобие своей я уже точно не увижу.

– Не придумывай, просто мне не нравится твой муж.

Ее враждебность к Марку меня задевает. Я выпускаю коготки, готовая на все, защищая того, кого считаю… своей территорией.

– Но почему? Он ничего плохого тебе не сделал!

– Ничего.

Разражается смехом, причину которого мне не удается определить. И, проходя мимо меня и Марка к двери, оборачивается:

– Завтра, Клео! Я расскажу тебе завтра! Поразмысли как следует, и увидишь, насколько ты ошибалась. – Перед тем как раствориться в ночи, тихо добавляет: – А я считала тебя своей подругой…

– Подумать только: твоя подруга на меня обижается!

– По– видимому, да. Не знаешь почему?

Марк открывает дверцу машины. Ночной фонарь освещает его удивленное лицо.

– Не имею ни малейшего понятия.

А если ошибка? Если Другая – это не она? В таком расположении духа я открываю галерею на следующий день. Увидев свою экспозицию в одиночестве и при дневном свете, я говорю себе, что даже если и ошибка, это не имеет значения. Встреча со Стефани, хотя и случайная, позволила мне реализовать проект, который, возможно, никогда бы не воплотился в жизнь, не будь тому причиной мое нездоровое любопытство.

Запутавшись в своих мыслях, я не заметила, как она вошла. Только увидев поставленную рядом сумочку цвета баклажана, абсолютно идентичную моей, я почувствовала присутствие Стефани. Значит, я была права! Разумеется. Интуиция никогда не подводит.

– Вот и другая…

Указывая подбородком на сумочку, она произносит:

– В этом и состоит твоя проблема?

Я молчу, факт – налицо. Ничего не чувствую: ни враждебности, ни любопытства. Прошло. Исчезло.

– Рассказать?

Ласковым голоском Стефани сейчас поведает мне о том, что я знаю наизусть. Качаю головой в знак отрицания. Не хочу ни о чем слышать. Но она не видит этого или не понимает, а может, сознательно игнорирует. Что бы там ни было, она пускается в объяснения:

– Как тебе известно, я представляла интересы Сержа.

Представляла? Я считала, что она все еще его агент.

– Мне пришлось вести переговоры с твоим мужем насчет издания книги о скульптуре Сержа.

Июль. Лондон.

– Вот почему мы оказались в «Пон де ля Тур». Сначала мы договорились просто встретиться во второй половине дня, но потом Марк настоял, чтобы мы вместе поужинали. И так как у меня был свободный вечер… – Наливает себе воды в стакан. – Я согласилась. Но во время ужина, вместо того чтобы обсуждать книгу, он начал говорить обо мне, о моей жизни, спросил, не трудно ли быть одной в моем возрасте. Он делал особый упор на мой возраст, мне это показалось… довольно милым. Я старалась вернуться к делам, но он неизменно сворачивал разговор на более личные темы.

Вопреки моим предположениям ее история меня совсем не трогает.

– Какое– то время он отсутствовал, всего несколько минут. А потом вернулся вот с ней. – Показывает на сумочку. – Он сказал: «Возьмите, Стефани, это вам. Чтобы отметить начало нашего сотрудничества». Заказал шампанского, розэ, тогда я впервые задумалась: какого рода сотрудничество он имел в виду? В общем, странно, что я не заметила этого раньше… Я взяла сумочку и ушла. Не без того, чтобы сказать ему на прощание, что судьба книжки меня не очень– то волнует. – Стефани начинает кружить по комнате, словно оса в банке с вареньем. Она меня раздражает. – Понимаешь, Клео… Не для того я всю жизнь добивалась эмоциональной, финансовой и профессиональной независимости, чтобы терпеть такого рода предложения. Я уже не в том возрасте и не собираюсь стелиться под клиентов!

– Но… почему ты решила, что он хотел с тобой переспать?

– Это же очевидно! Жаль, что приходится это говорить, ведь он – твой муж. Неприятно, должно быть, такое слышать, но… ужин, ресторан, сумочка. Готова поспорить, что такие вещи стоят кучу денег!

Верно. Особенно если учесть, что таких «вещей» было целых две. Да еще шампанское… Естественно, у него в голове крутилась лишь одна мысль. Иначе зачем бы он так старался?

Да чтобы выпустить ту самую книгу! Умаслить тебя и добиться максимально выгодных условий. Он на это способен. Лишь теперь я все понимаю, однако… Возможно, Марк, понимая, что слабое место Стеф – ее безбрачие и нехватка мужского внимания, решил на этом сыграть. В чисто профессиональных целях. Неудивительно, что он держал это в тайне.

– Ну и что? Вы занялись– таки делом?

– Сказала же: я ушла.

– Я о книге.

– Конечно, нет. Потом я сразу потеряла возможность представлять Сержа, а заодно и двух его друзей. В то время, когда ты мне позвонила, у меня в профессиональном смысле дела шли не очень.

В задумчивости я поднимаюсь, чтобы пойти приготовить кофе. Стефани следует за мной на кухню.

– А как же связь с женатым мужчиной? Кто он?

Она берет чашку, делает глоток. Слишком горячо.

– Никто. Его никогда не существовало. Он придуман для тебя. Для полноты сюжета. Я быстро поняла: тебя необходимо направлять, чтобы ты стала нормально работать. Я все же твой агент, несмотря ни на что.

Идет за своей сумочкой, берет за ручку. Я уверена, что Стефани собирается уйти, но она возвращается и протягивает мне ее:

– Возьми. Это подарок. Или, скорее, я тебе ее возвращаю. Ведь он должен был подарить сумочку тебе.

Я не двигаюсь. Стефани надевает мне ручку сумочки на запястье.

– Пусть она скрепит начало нашего плодотворного сотрудничества. Ты хочешь этого или нет?

– Неудобно… но мне очень нравится цвет!

Как– то утром я открываю сумочку, подаренную мне Стефани, чтобы убрать туда бумаги. Я никак не могу решиться показать ее Марку. И естественно, не ношу. Встряхиваю ее, чтобы очистить от пыли. И тут нахожу… забытую в кармашке серебряную зажигалку, которую я год назад преподнесла мужу на день рождения.