– Это переходит всякие границы, – заявила Имоджин, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно четче и повелительнее.
Она находилась наедине с Мейном в гостинице «Леса и рога». Они ехали целый День, едва успев освежиться и переодеться перед поздним ужином. Сразу после этого Гризелда отвела Джоузи в постель, оставив Имоджин с Мейном в обществе друг друга.
Однако сия довольно поразительная близость, казалось, ускользнула от внимания Мейна. Последний час он сидел перед камином, с головой погрузившись в чтение увлекательной книги о поводьях и уздечках, которую он обнаружил в углу.
– Что переходит всякие границы? – спросил он, даже не поднимая глаз.
– Ваше безразличие ко мне.
Она наконец завладела его вниманием – Мейн поднял глаза.
Имоджин намеревалась быть обольстительной, как только он перестанет читать свою скучную книгу. Она намеревалась танцующей походкой пересечь комнату, примоститься на краешке подлокотника его кресла и, подольстившись к нему, вынудить его позволить себе в отношении нее некоторые вольности, или пофлиртовать с ней, или сделать что-нибудь такое, отчего она почувствовала бы себя прекрасной, желанной леди.
Вместо этого она с ужасом услышала свой надтреснутый голос, который сказал:
– Должно быть, вы меня презираете. Мейн отложил книгу в сторону.
– Вы напрашиваетесь на поцелуй?
Слова сорвались с ее губ, прежде чем она успела остановить их:
– Как вы можете воротить от меня нос, когда последние десять лет вы отвечали согласием на каждое полученное приглашение?
Она сидела против него: волосы ее блестели в свете от камина, розового оттенка платье с низким вырезом гармонировало с ее нежной розоватой кожей.
– Я не хочу ложиться с вами в постель.
Он увидел, как ее плечи слегка напряглись, и ощутил приступ вины.
– Почему?
– Считайте, дело в моем возрасте.
– Вам не так уж много лет. Разве вы не находите… – Она замялась, и Мейн увидел, как она сглотнула. – Разве вы не находите меня красивой?
Имоджин была права: он всегда отличался широтой вкусов, а она была красива и доступна одновременно.
– Все дело в моей неспособности вызвать в себе какие-либо чувства, а отнюдь не в вас.
Она застыла.
– Вы страдаете половым бессилием?
Секунду Мейн поиграл с этой мыслью. Позволить ей пустить слух о том, что его мужское отличие превратилось в сморщенный стручок… но нет. Вместо этого он встал, подошел к ней и с сокрушительной силой впился в ее губы. Они были сочными, пухлыми и имели привкус слез и гнева. Тело никогда не подводило его, даже после двух бутылок бренди; не подвело оно его и сейчас. Он отстранился от нее, взял ее руку и нарочно прижал ее к переду своих брюк.
– Вот! – сказал он унылым голосом. – Я страдаю половым бессилием?
Губы ее изогнулись в едва заметной торжествующей улыбочке.
– Нет.
– Но я не просто функционирующий механизм. Я склонен полагать, что в постели ваш муж был таким же неумелым наездником, как и на ипподроме.
Имоджин пискнула, но он продолжил:
– Стало быть, теперь вы хотите использовать меня, словно кусок позолоченного имбирного пряника на ярмарке, чтобы поразвлечься и прогнать из памяти воспоминания?
Вся та усталость, которую он ощущал при одной только мысли о том, чтобы ублажать в постели очередную женщину, доводить ее до состояния, когда у нее увлажняются глаза и она принимается ворковать и заверять его, что никогда прежде не испытывала ничего подобного, – вся эта усталость отразилась в его голосе.
– Вам глубоко на меня наплевать, Имоджин. И, говоря по правде, какой бы горькой она ни была, мне тоже глубоко на вас наплевать. Вот так обстоят наши дела.
Она взирала на него, распахнув глаза и прижав кулачок ко рту.
– Людям вроде нас не следует ложиться вместе в постель. В этом нет совершенно никакого смысла. Разве вы этого не понимаете? Бога ради, вы же выходили замуж по любви!
– Но вы сказали… сказали, что Дрейвен…
– Уверен, что в постели он был полным ничтожеством, – прорычал Мейн. – Но вы любили его, так ведь? Стало быть, даже если он не доводил вас до потери чувств, у него было что-то, чего никогда не было у меня.
Она шепотом спросила: – Что?
– Вы любили его. Он был счастливчиком, этот оболтус. – Мейн промолвил медленно, растягивая слова: – Мейтленд умер, будучи любим. – После чего он круто повернулся, собираясь выйти из комнаты. – И он тоже вас любил. Так оставьте все как есть! – Голос его эхом отразился от старых стен. – Этот болван любил вас. Он сбежал с вами. Бога ради, умирая, он сказал, что любит вас! Какое вы имеете право пренебрегать его чувствами?
В глазах Имоджин стояли слезы, а Мейн был не в настроении смотреть, как кто-то рыдает. Но он ждал.
– Никакого, – ответила она, и голос ее дрогнул. – У меня нет совершенно никакого права.
Он было двинулся к двери, но когда она опустилась на колени, он подошел и поднял ее на ноги.
Но только потому, что поблизости не было никого, кто бы это сделал.