Супружеское ложе

Глава 9

Черт! Джон немедленно бросился вслед за женой, но к тому времени, как успел обойти длинный прилавок, в дверях появились две солидных леди с кучей пакетов, причем каждая, в порыве вежливости, стремилась пропустить приятельницу вперед. Пришлось ждать, пока они договорятся, и прошла целая вечность, прежде чем он сумел покинуть магазин.

Оказавшись на тротуаре, Джон успел заметить, как жена быстрым шагом сворачивает за угол, на Брук-стрит.

— Виола! Подожди! — крикнул он и бросился за ней, не обращая внимания на взгляды проходивших мимо пешеходов.

Сейчас ему было безразлично, что это Мейфэр, приличный чопорный Мейфэр, где никто не кричал и никуда не бежал.

Он догнал ее на углу Дейвис-стрит.

— Куда ты идешь?

— Домой.

Он положил ладонь на ее руку.

— Гросвенор-сквер — это не твой дом.

— Сейчас это мой дом. — Она вырвала руку и продолжала идти. — И если все будет по-моему, навсегда станет моим домом.

— Нельзя ли нам поговорить об этом?

— Решил поговорить, вместо того чтобы просто уйти? — прошипела Виола, не глядя на него. — Ничего не скажешь, благоприятные перемены. Но нет. Я не хочу разговаривать, потому что мне нечего сказать. Я не хочу тебя видеть. Не хочу проводить с тобой время. Не хочу выбирать шторы для твоей библиотеки. Зато хочу, чтобы ты ушел и оставил меня в покое. Не желаешь сделать Бертрама своим наследником? Это твое невезение, до которого мне дела нет.

Они дошли до конца квартала и стали переходить Дьюк-стрит, но тут Джону пришлось вытаскивать Виолу едва ли не из-под колес тяжело груженной телеги.

— Ради Бога, Виола, поосторожнее!

Она подождала, пока не проедет телега, после чего снова вырвалась и стала переходить мостовую, хотя на этот раз смотрела, куда идет. Джон оставался рядом, пока они не оказались на другой стороне. Но когда Виола свернула к площади, Джон остановился и долго смотрел ей вслед, в надежде, что она обернется. Она не обернулась.

Да и стоит ли бежать за ней? Он спросил, могут ли они поговорить, но она вполне справедливо указала, что говорить им не о чем.

Он подождал, пока Виола подойдет к дому Треморов, и с проклятием ударил кулаком о ладонь. Дьявол все побери, они только-только поладили!

Появление Пегги Дарвин было худшим из всего, что могло случиться. Неужели нечто подобное ждет их каждый раз, когда они куда-нибудь соберутся выйти? Если так, не помогут никакие молитвы.

Она по-прежнему не оглядывалась. Может, лучше действительно оставить ее в покое?

«Конечно, ты уйдешь. Ты всегда уходишь…»

Только не в этот раз.

Джон пересек Гросвенор-сквер и вошел в дом как раз в тот момент, когда она ступила на верхнюю площадку лестницы.

— Виола, подожди.

Она не остановилась.

— И кто же из нас убегает? — крикнул он ей в спину.

Его слова отдались эхом в холле, но ответа он не получил. И тогда, игнорируя любопытные взгляды слуг Тремора, Джон помчался по лестнице, стараясь догнать Виолу, что удалось ему только в конце коридора второго этажа. Виола попыталась захлопнуть дверь перед его носом, но не на того напала! Джон успел схватиться за ручку и ворваться в комнату.

Он сразу понял, что оказался в спальне Виолы. Селеста Харпер, ее горничная, раскладывала на постели туалеты госпожи.

— Харпер, оставьте нас, — велел он.

— Нет, Селеста! — вскинулась Виола. — Оставайтесь па месте!

Джон больше ничего не сказал, однако горничная знала, кому подчиняться. В конце концов, кто платит жалованье, тот и хозяин, а в данном случае платил Джон. Поэтому девушка поспешно сделала книксен перед господами и поспешила прочь.

— Как ты смеешь преследовать меня, да еще и командовать моей горничной?! — возмутилась Виола, как только закрылась дверь. — Это не твой дом. Немедленно убирайся, или я прикажу Энтони выбросить тебя вон!

— Нельзя же вечно прятаться за спину брата. Это ничего не решит.

— Убирайся! Иди и поищи дамское общество, которое будет к тебе более благосклонно!

— Больше этого не будет! Клянусь Богом, не будет! Я не собираюсь вести с тобой постоянную войну и не потерплю, чтобы ты постоянно напоминала мне о тех обстоятельствах, которые я не в силах изменить. Прошлое есть прошлое, и с ним уже ничего не поделать! И больше мне нечего сказать.

— То есть как это «нечего сказать»? Почему не придумать что-то остроумное, меткое, чтобы рассмешить меня и отвлечь от неприятной ситуации, сложившейся между нами? Разве это не твоя обычная тактика?

Эти слова ранили Джона. Жестоко. Глубоко. Но он не пожелал показать Виоле, насколько сильно задет.

— Как ни странно, дорогая, я не могу придумать ни одной остроумной реплики. И мне в голову не приходит попытаться рассмешить тебя. Жаль, конечно, но я не могу. И мне нечего сказать о Пегги, Энн, Элси и любой другой женщине, с которой крутил романы. Тебе придется смириться с тем, что все было именно так.

— Ну да, понять и простить? Весьма удобно для тебя!

— Хочешь, чтобы я подробно рассказал о Пегги, чтобы ты еще сильнее стала меня презирать? — раздраженно спросил он, изнемогая от бесплодности этого разговора. — Ты этого хочешь?

Виола не ответила.

— Кое-кто из женщин, с которыми я флиртовал, совершенно мне безразличны, — продолжал он, уязвленный ее молчанием. — Вроде Энн Помрой. Она использовала меня, я использовал ее. Неприятно, но это так. А вот Пегги была другой. У нас с ней много общего. Поэтому мы и сошлись. Одиночество наших пустых, бессмысленных, разумных браков.

Боль исказила лицо Виолы, боль, которая отразилась и в его глазах. Но Джон не остановился.

— Мы с Пегги утешали друг друга. Поверь, мы оба нуждались в утешении.

— Не нужно! — простонала она, зажав уши руками. — Я не хочу этого слышать!

— Ты должна все выслушать, поскольку постоянно осыпаешь меня упреками. Мы с Пегги были любовниками чуть больше года. Она была веселым компаньоном и теплой, любящей женщиной. И мы оба наслаждались нашими отношениями. Пока они длились.

— Отвратительно уже то, что мне приходится повсюду сталкиваться с твоими любовницами. Я не обязана стоять здесь и слушать, как ты поешь им дифирамбы.

Виола попыталась обойти мужа, но Джон загородил ей дорогу.

— Почему нет? Или это действительно тревожит тебя? — Он вдруг понял, как безжалостно мучает ее, но упрямо продолжал говорить, чувствуя, что жесток, что… черт побери, виновен во всем! — Разве Снежные королевы нуждаются в ком-то?

Виола отвернула лицо, но ему был виден ее профиль. Он заметил, как дрогнули ее губы и сжались в, тонкую жесткую линию.

— Я мог бы сказать, что связь с Пегги ничего не значила, потому что именно это обычно говорят мужчины своим женам, но в данном случае я солгал бы.

— Можно подумать, тебе так трудно лгать!

— Но для меня она значила много. Только это была не любовь, даже близко не напоминало любовь. Просто два одиноких человека искренне симпатизировали друг другу и нуждались в тепле и доброте.

— Пегги Дарвин была влюблена в тебя!

— Вздор!

— Это не вздор. Она с ума сходила по тебе, и все это знают. Все, кроме тебя.

Виола попыталась отвернуться, но Джон схватил ее за плечи.

— Это не любовь, Виола, это совсем другое — вожделение, потребность поговорить с кем-то, найти утешение в чьих-то объятиях, и больше ничего.

Виола недоверчиво покачала головой, но ничего не сказала. Джон сжал ее подбородок, повернул лицом к себе и увидел влажную дорожку на щеке. Слеза упала на руку и обожгла кожу.

— Иисусе всемогущий!

Он отпустил Виолу и прижался спиной к окну, ненавидя ее за восемь лет отчуждения между ними, но еще больше ненавидя себя за то, что дал ей столько причин для этого отчуждения.

— Чего ты хочешь от меня? Дьявол все побери, женщина, чего ты хочешь?!

— Абсолютно ничего. Это ты все время чего-то от меня хочешь. То, чего я не могу дать. Все кончено, Джон, и ты ничего не можешь вернуть. Некоторые вещи попросту не поддаются исправлению. — С этими словами она повернулась и побежала к двери.

— Сколько раз мне повторять: я ничего не могу поделать с прошлым!

— Можешь.

Она остановилась в дверях и повернулась.

— Ты можешь извлечь урок из прошлого. Как я. Я научилась никогда больше тебе не доверять.

Джон не успел ответить, как Виола исчезла. Он снова прислонился к окну и с рассеянным видом смотрел на ее кровать, на светло-розовое покрывало и пышные подушки. В голове его звучал прежний смех Виолы. Он бы оклеил розовыми обоями стены всех комнат в домах, которыми владел, если бы только это могло вызвать улыбку на ее лице. Если бы этим можно было чего-то добиться. Но разве этим чего-то добьешься?

Он повернулся спиной к кровати и уставился в окно.

— Черт побери, — пробормотал он, жалея о резких словах, сказанных минуту назад. — Черт, черт, черт…

Они столько раз заходили в тот тупик, где Виола была холодной, а он озлобленным, где она была обиженной стороной, и он тоже был обижен, где она не могла простить, а он посылал все к черту.

Тогда Джон покинул Виолу и нашел женщин, не судивших его, готовых вступать в необременительные связи, не презиравших, не стремившихся как можно больнее уязвить. Возможно, она права и ничего нельзя исправить. Что бы он ни сказал, ни сделал, ни пытался сделать, этого оказывалось недостаточно. Он мог принять обет целомудрия, уйти в монастырь, но и этого будет недостаточно. Пока он живет и дышит, этого будет недостаточно, по крайней мере для Виолы.

Под окном прошла парочка, и он сразу их узнал: герцог и герцогиня Тремор. Они шли по тропинке овального парка, и Тремор толкал перед собой детскую коляску. Они гуляют с малышом Николасом! Позади, в нескольких шагах трусила няня Бэкхем.

Они остановились у скамьи литого железа. Герцогиня подняла малыша, уселась и поставила его на колени, крепко держа за талию. Муж устроился рядом и положил руку на спинку скамьи. Обычная супружеская пара, которой повезло в браке настолько, что они чувствуют себя свободно в обществе друг друга, смеются, болтают и возят крошку-сына на прогулку в парк. Они — одна семья.

И тут в парке появилась Виола. Шляпу она держала в руке, и рыжеватые волосы сияли на солнце настоящим золотом. Она остановилась перед скамьей, бросила шляпу на траву, взяла Николаса у матери, подняла высоко над головой и стала медленно кружить, откинув голову и смеясь.

Что-то ударило Джона в грудь, твердое и неумолимое, как кулак.

Он попытался отвернуться, но застыл как парализованный, глядя на жену, державшую младенца, который не был его сыном. Он никогда еще не чувствовал себя более беспомощным, более рассерженным и более несчастным. Может, ему следовало сказать это Виоле? Нет никаких сомнений, что его боль станет для нее огромным утешением.

— Господи, как же он вырос! — Виола прижала малыша к себе и уселась рядом с невесткой. — Теперь я уже не могу долго держать его на весу!

— Но он обожает, когда ты вот так играешь с ним!

Дафна потянулась к ребенку, но Виола отвернулась, не давая ей взять Николаса.

— Разреши мне немного подержать его, — взмолилась она. — Сегодня я впервые за день взяла его на руки!

— Но ему пора спать.

— Еще несколько минут!

Она прижала мальчика к плечу, но, когда тот стал извиваться, пытаясь вырваться, поставила его на колени и сжала ручки. Малыш крепко вцепился в нее пальчиками и сосредоточенно нахмурился.

— Ну вот, крепко стоит на ногах, — объявила она. — Со дня на день начнет ходить.

— Уже почти ходит! — обрадовалась Дафна. — Сам поднимается, но стоит ему сделать шаг, как плюхается на попку.

— Он проделывал это все утро, — заметил Энтони, с нежностью глядя на сына. — После завтрака мы с ним сидели в кабинете, и он то и дело хватался за край оттоманки и приподнимался. Правда, каждый раз падал, но тут же все повторялось снова. Упорный он парнишка, мой сын.

— Неудивительно, — усмехнулась Виола. — Он…

Грохот колес по вымощенной брусчаткой мостовой заглушил ее голос.

Все трое подняли глаза и увидели, как экипаж Джона останавливается перед домом Энтони, ярдах в двадцати оттого места, где они сидели. Из парадной двери вышел Джон и уселся в открытое ландо. Лицо мрачнее тучи, взгляд суровый… какое счастье, что он не посмотрел в их сторону!

— Какой свирепый вид у Хэммонда! — пробормотала Дафна, когда лошади тронулись. — Что это с ним?

— Несварение? — с надеждой предположил Энтони.

— Энтони, как тебе не стыдно! — пожурила Дафна. — Вот уж не думала, что ты такой злой!

— Подозреваю, что причина во мне, — вздохнула Виола, вновь прижимая к себе Николаса.

Вскоре экипаж исчез из виду. Может, Джон намерен провести вечер в поисках другой женщины, способной его утешить, подумала Виола. Если он найдет эту женщину достаточно привлекательной, мгновенно забудет о жене.

Эта мысль должна была пробудить в Виоле надежду, но почему-то этого не произошло. Сердце болезненно сжалось.

— Опять поссорились? — спросила Дафна.

— Как всегда, — обронила Виола.

Энтони покачал головой и встал.

— Если речь пойдет о Хэммонде, мне лучше уйти.

— Ничего подобного мы делать не собирались, — заверила Виола. — Оставайся. Мой муж — это та тема, которую у меня нет ни малейшей охоты обсуждать.

— Нет, мне все равно пора, — отговорился Энтони. — Я назначил Дьюхерсту встречу в «Уайтсе», чтобы обсудить поправки к биллю о парламентских реформах. Вернусь как раз вовремя, чтобы проводить вас обеих на раут к Монфортам.

— Я не поеду, — отказалась Виола. — Не выношу Сару Монфорт. Скажу, что голова болит, и останусь дома.

— У меня больше причин не любить леди Сару, — смеясь, заметила Дафна. — Энтони едва не женился на ней!

— Сама мысль об этом неизменно вызывает у меня озноб, — призналась Виола.

— Но какие у вас причины не любить эту женщину? — удивился Энтони. — Ведь я не женился на ней.

— Дорогой братец, даже это чудесное обстоятельство не заставит меня ее полюбить. Дафна, думаю, нам обеим стоит остаться дома. Поиграем в пикет и выпьем мадеры.

— И развяжем леди Саре руки, чтобы та могла без помех флиртовать с моим красавцем мужем? — с притворной суровостью спросила Дафна. — Никогда!

— Можно подумать, это имеет какое-то значение! — Энтони чмокнул жену в макушку. — Вернусь за вами в семь вечера.

Он ушел, оставив женщин вдвоем.

— Ты действительно решила бросить меня на милость леди Сары и остаться дома? — уточнила Дафна.

— Да. Хочу провести спокойный вечерок в одиночестве, — заявила Виола, целуя племянника. — Хотя нет… Николас составит мне компанию. Он куда лучший собеседник, чем леди Сара.

— Когда ты так говоришь, мне почти жаль бедняжку, — рассмеялась Дафна. — И еще я рада, что никогда не была тебе врагом.

Тут что-то привлекло ее внимание, и Дафна, вскочив, всплеснула руками:

— О, Виола! Твоя шляпка!

Обернувшись, Виола увидела, как весенний ветер гонит шляпку по траве. Пришлось отдать Николаса матери и побежать за шляпкой. Она пробежала несколько ярдов, но сумела поймать шляпку, пока та не улетела еще дальше.

— Тебе лучше надеть ее, — посоветовала невестка.

— Ни за что! — воскликнула Виола, наматывая ленты на руку. — При таком ветре придется воткнуть в нее булавку, и тогда у меня уж точно голова разболится.

— Ты всегда ненавидела шляпки. Вечно их снимаешь! А еще я помню, как ты срывала шляпу и, смеясь, подкидывала в воздух…

Она совсем забыла об этом. Забыла, как скакала на лошади наперегонки с Джоном. Как он любил целовать ее, смешить. Забыла жаркое желание в его глазах. Забыла, какую власть он имел над ней. Забыла способность больно ее ранить.

— Один из цветов порвался.

Дафна коснулась букетика анютиных глазок, украшающего шляпку.

— Вряд ли его можно починить.

Виола уставилась на шелковые цветы. Ученые зовут анютины глазки фиалкой трехцветной. Фиалки. Ее тезки…

— Некоторые вещи невозможно ни починить, ни исправить, — прошептала она.

— Может, нам стоит завтра проехаться по магазинам и купить тебе новую шляпу? А заодно заглянем в «Беллз».

Пальцы Виолы судорожно сжали поля шляпки.

— К драпировщикам?

— Я слышала, они получили прекрасный бархат разных расцветок. Хотелось бы на них посмотреть.

Перед глазами Виолы мелькнула хорошенькая женщина в красной шляпе, смеющаяся над рулонами бархата.

— Они не так уж хороши.

— Значит, ты их видела?

— Сегодня днем мы с Хэммондом были в «Беллз»… и… и видели там леди Дарвин. Поэтому мы с Джоном поссорились. Четыре года назад она была его любовницей.

— Теперь у него нет любовницы. Он порвал с Эммой Роулинс, и я слышала, что она отправилась во Францию.

— Это не имеет значения, Дафна. Он запросто найдет кого-нибудь еще. Как всегда. А мне придется встречаться с ней, слышать, что говорят о ней люди, как было со всеми прежними любовницами.

Дафна молча смотрела на золовку. Виола вздохнула:

— Мне не следовало расстраиваться из-за этой встречи с леди Дарвин, но я расстроилась. Во всем виновата нежность, с которой она смотрела на Джона. Она когда-то была влюблена в него. Я знаю. И знаю, что она — в прошлом, но все равно мне очень больно. Больно каждый раз. С каждой новой женщиной. И все же он хочет, чтобы я вернулась к нему, словно ничего не произошло.

Дафна погладила Николаса по спинке, а потом задала Виоле совершенно неожиданный вопрос:

— Скажи, что такого ужасного в том, чтобы снова жить с Хэммондом?

Виола от изумления потеряла дар речи.

— Как ты можешь спрашивать… после того, что он сделал? — выдавила она, наконец.

— Я все знаю о леди Дарвин, Эмме Роулинс и остальных женщинах, но разве невозможно забыть прошлое и начать жизнь сначала? Вдвоем с мужем?

Виола не хотела начинать жизнь сначала. Особенно вдвоем с мужем. Он того не стоил.

— Невозможно начать новую жизнь с распутником и лгуном! — отрезала она. — Сколько раз он доказывал, что недостоин моего доверия?!

— Для того чтобы заслужить доверие, требуется время, а у вас двоих его было слишком мало, несмотря на почти девятилетний срок супружеской жизни. Может, время — именно то, что вам нужно, чтобы найти общую почву для интересов и научиться жить в мире?

Виола неловко заерзала. Она сорвала покалеченный цветок со шляпки и бросила на землю.

— Между мной и Хэммондом нет ничего общего, мы никогда не жили в мире. Даже когда в моих глазах сверкали романтические звезды, и я пылала любовью к нему, мы постоянно ругались.

Она сжала в руке шелковый букет, думая о тех суматошных днях, когда они с мужем жили вместе: страстные ссоры и не менее страстные примирения. Она не хотела скандалить с Хэммондом, но и мириться тоже не хотела. И уж конечно, не желала говорить о нем.

Дафна, однако, настроилась на откровенный разговор.

— Теперь вы оба стали старше, мудрее. Неужели нельзя найти способ поладить друг с другом?

— Значит, по-твоему, в этом и есть смысл брака? Просто ладить друг с другом?

Фиалковые глаза Дафны были серьезны.

— Поверишь или нет, но по большей части это именно так. Не слишком романтично, полагаю, но очень верно!

Примирение с Хэммондом казалось не только неромантичным, но и попросту невозможным.

— Ты счастлива в браке и не поймешь меня.

— Почему же? Тобой руководит гордость, и у тебя есть достаточно веских причин, чтобы не доверять ему. Но и у мужчин есть своя гордость, и, подозреваю, у Хэммонда ее в избытке. Ведь его нельзя назвать человеком открытым и откровенным.

— У него просто нет сердца.

— А я думаю, что есть. Он просто тщательно это скрывает. Если хочешь знать, в этом мы с ним очень схожи!

— Какая чушь!

— Это чистая правда. Мы с тобой очень разные люди, Виола. Ты добросердечна и склонна доверять первому встречному, пока не будет доказано обратное. И тогда — прости, что говорю это — ты становишься холоднее, чем шотландская зима.

Это обидело Виолу, тем более что совпадало с мнением Джона о ней.

Виола прикусила губу.

— Хочешь сказать, что я не умею прощать? Что я… нечто вроде Снежной королевы?

— Я просто говорю, что твои страсти очень сильны и долго пылают. Ты видишь мир в черно-белых тонах. Для тебя не существует оттенков: только хорошее или плохое. Правильное или неправильное. Друг или враг. Но не все похожи на тебя, дорогая. Я не такая. И у меня создалось впечатление, что виконт тоже не таков. Боюсь, мы обладаем более умеренными, более сдержанными характерами. В нас тоже много гордости, мы просто выражаем ее по-другому — обычно скрывая свои чувства.

— Поверить не могу, что ты сравниваешь себя с ним! Ты ничуть на него не похожа! Ты никогда не лжешь, не предаешь друзей, не играешь на их привязанности к тебе. Никогда не изменяешь тем, кто тебя любит. Не бежишь от сложных ситуаций. Если ты случайно подвела и обидела другого человека, сразу признаешь это, сожалеешь и стараешься все исправить. Я лучше тебя знаю Хэммонда! Поверь, ты просто не ведаешь, что говоришь!

Дафна положила руку на плечо золовки.

— Ты когда-то любила его? Это все, что мне необходимо знать.

Невидимый обруч стиснул грудь, и Виола поморщилась.

— Это, по-моему, известно всем. Очень неприятно, когда все считают тебя дурочкой.

Николас заерзал на руках матери, и Дафна принялась гладить его спинку.

— Должно быть, мужчине очень тяжело сознавать, — задумчиво заметила она, — что женщина, которая когда-то любила и обожала его, теперь безгранично его ненавидит и презирает. До того сильно, что изгнала его из своей постели.

Их взгляды встретились. Щеки Дафны порозовели.

— Физическая сторона брака… очень важна для мужчины. Куда важнее, чем для нас. Думаю, ты уже это поняла.

Виола не поверила собственным ушам.

— Выходит, ты на стороне Хэммонда?

— Я не на его стороне. Просто разделяю его точку зрения.

Значит, даже лучшая подруга переметнулась к Хэммонду? Вынести это невозможно!

— Нет у него никакой точки зрения, — вспыхнула она, — во всяком случае, оправданной! Он с самого начала был негодяем! Охотником за приданым! Он лгал мне, бросил меня и менял женщин как перчатки. А общество винит во всем меня.

— Вовсе нет. Поверь, я слышала немало упреков и в его адрес. Многие считают, что настоящий мужчина давным-давно силой затащил бы тебя в постель и сделал наследника. Думаю, мужчине очень тяжело сознавать, что его мужские качества подвергаются сомнению. Хэммонд ведет себя так, словно ему наплевать на мнение окружающих, но, подозреваю, он просто скрывает свои истинные чувства.

Виола раздраженно потерла лоб, вспоминая о недавних страстных моментах в музее.

— Не понимаю, как кто-то может сомневаться! Вряд ли, имея столько любовниц, он должен что-то доказывать! Разве так уж трудно понять, почему он обратился к другим женщинам?

— Мы с Пегги утешали друг друга, и, поверь, обе нуждались в утешении.

— Ты жестока, Дафна. С твоей стороны бесчеловечно утверждать, что во всем виновата я!

— Я не говорила ничего подобного, — с обычным спокойствием ответила Дафна. — Просто размышляю над тем, что за эти восемь лет мог думать и чувствовать человек, подобный Хэммонду. Я плохо знаю его и могу сильно ошибаться в суждении. Во всяком случае, Энтони наверняка так посчитал бы, поскольку полагает, что Хэммонда следует повесить, колесовать и четвертовать за обиды, нанесенные его младшей сестре. Твой брат боготворит землю, по которой ты ступаешь, и тебе это известно.

— Энтони ненавидит Хэммонда, потому что прекрасно разбирается в людях. Очевидно, лучше, чем я.

— В самом деле? — улыбнулась Дафна. — Но ведь именно ты взглянула на некрасивую, застенчивую молодую женщину невысокого происхождения и без всяких связей и посчитала, что она будет твоему брату гораздо лучшей женой, чем родовитая леди Сара Монфорт. А вот Энтони, если помнишь, не разглядел во мне ничего особенного.

— Да, потребовалось некоторое время, чтобы он принял мою точку зрения. Но я оказалась права насчет тебя.

— Если ты была права, значит, возможно, лучше знаешь людей, чем тебе кажется. Ты влюбилась в Хэммонда совсем молодой. Но даже тогда вряд ли была полной дурочкой. Должно быть, ты разглядела в нем хорошие качества, иначе просто никогда не влюбилась бы в него.

— Ошибаешься, я влюбилась, ничего не зная о его характере, — нетерпеливо тряхнула головой Виола. — Но теперь это уже не имеет никакого значения. Больше я его не люблю. Любовь умерла, а когда любовь мертва, ее не оживить.

— Я оживила. Потому что дважды влюблялась в Энтони.

— Дафна, прекрати! Я не желаю никакой любви. Особенно к Хэммонду. Никогда больше. Говорю тебе, я этого не хочу! Все эти разговоры о любви бессмысленны, — продолжала она уже спокойнее.

— А что насчет другой цели брака? — спросила Дафна, укачивая малыша. — Как насчет детей, Виола? Тебе не нужны дети?

Словно острый нож вошел ей в сердце. Она ведь давно смирилась с тем, что детей у нее никогда не будет.

— Я уже сказала, что общество винит меня за отсутствие у Хэммонда наследника. И ты тоже винишь?

— Дело вовсе не в вине, дорогая. Я просто спросила, хочешь ли ты детей?

— Хотела! — вскричала Виола уязвленно. — Всегда хотела. Всю жизнь я знала, чего хочу. Я столько мечтала об этом: любящий муж, добрый, хороший человек — и много-много детей. Выходя замуж за Джона, я была уверена, что моя мечта сбылась. — Она задохнулась, глаза наполнились слезами. — Признаюсь, что была романтической глупышкой!

— Что же глупого в том, чтобы хотеть любящего мужа и детей? У тебя уже есть муж. И он тоже хочет детей. Виола, ты не думала о том, что судьба дает тебе второй шанс осуществить мечты?

— С Хэммондом? — Она покачала головой. — Нет, Дафна, нет. Даже если у меня… вновь возникло какое-то чувство к этому человеку, что весьма сомнительно, какое это имеет значение? Он не любит меня. Никогда не любил и никогда не полюбит. Я тоже больше не люблю его и никогда не полюблю. И на этом — все.

— Что ж… если ты так считаешь…

— Я так считаю. Кроме того, даже если любовь не имеет с этим ничего общего, даже если смысл брака в том, чтобы ладить друг с другом, наше будущее с Хэммондом обречено. И давай больше не будем об этом говорить.

Дафна, к счастью, предпочла промолчать, но Виола не могла не думать о ее словах. Они с Хэммондом не смогут просто ладить. Потому что стоило ему поцеловать ее в шею или коснуться щеки, и у нее подгибались колени. Потому что, если она позволит себе поверить его улыбке, смеху и пылким взглядам, ее снова обманут. Если позволит уложить себя в постель, значит, снова рискует влюбиться в него. А это все приведет к одному: ее сердце будет разбито.

Виола не отводила глаз от анютиных глазок на шляпе. Брачные обеты ничего не значат для Джона. Если она поддастся на уговоры, он все равно ее бросит. Сейчас он ее желает, она знает это, но любовь и желание не одно и то же. Хэммонд желал стольких женщин… а она всего лишь одна из многих.

Виола разжала руку, и ветерок унес фиолетово-желтые лоскутки. Желание без любви — словно этот ветер. Оно нематериально, его невозможно удержать. И необходимо об этом помнить.