Свадебные колокола

Пролог

В животе у юной Эвелины Каммингс-Уайт громко заурчало, и она с опаской взглянула на сладко спящую рядом сестрицу. Надо было что-то делать, потому что если урчание будет продолжаться, она, чего доброго, разбудит Верити. К сожалению, им с сестрой пришлось спать в одной кровати, потому что число гостей, которых родители пригласили в дом по случаю неофициального первого появления в свете Верити, превышало число спален. Верити должна выглядеть завтра наилучшим образом. Что же касается ее самой, то… темные круги под глазами, по правде говоря, не имели никакого значения.

Эвелина придвинула ближе к свету газовой лампы лист бумаги, который держала в руке, и прищурилась, подумав, не пора ли ей обзавестись очками. Написав «перевести Верити в мамину комнату» в конце длинного перечня, озаглавленного «Что надо сделать», она взглянула на другие пункты списка, как смотрят на давнишнего противника, с которым приходилось не раз вступать в поединок и выходить из него победительницей.

Многие девушки — не говоря уже о взрослых — пришли бы в ужас при виде столь длинного перечня дел и обязанностей, но только не юная леди Эвелина. В животе у нее снова заурчало, и Верити, что-то пробормотав во сне, перевернулась на другой бок, отчего ее золотистые локоны рассыпались по пухленькой розовой щечке. Эвелина отложила список и откинула одеяло, решив сходить на кухню и выпить хотя бы стакан молока, чтобы успокоить желудок. Протянув руку, она нащупала первый попавшийся халатик. Им оказался отделанный множеством оборочек пеньюар Верити. Натягивая его, она заметила свое отражение в большом зеркале и, помедлив мгновение, пересекла комнату, подойдя к нему поближе с любопытством и трепетом. Да, трепетом, потому что Эвелина Каммингс-Уайт лишь недавно обнаружила, что она некрасива.

Хмуро взглянув на себя, она увидела маленькую, как у ребенка, несформировавшуюся фигурку, утопающую в облаке кружев. Поскольку источник света находился позади, ее лицо оказалось в глубокой тени. И все же она смогла разглядеть свое треугольное личико, окруженное массой черных волос на такой тоненькой шее, что она, казалось, могла вот-вот сломаться под тяжестью головы. Глубокие впадины обозначали местоположение ее глаз, а широкая темная линия указывала, где находится рот.

Фигуру, спрятанную под шелковым пеньюаром, разглядеть не представлялось возможным, зато видны были узкие белые ножки. Из любопытства она подняла вверх рукава пеньюара и заметила, что запястья ее рук казались не многим уже, чем предплечья.

Она оттянула вниз ворот ночной сорочки. Та женщина сказала, что у нее «болезненная худоба», и, посмотрев на свою грудь, Эвелина не могла не согласиться с ней. Плоско. Только ключицы выпирали — острые, как лезвие ножа. Ей вспомнился подслушанный разговор. «Бедняжка, плоская, как доска, — шепнула своей приятельнице добродушная миссис Бернхардт, — настоящий уродец — черная и тонконогая».

Эвелина не поняла, что они говорят о ней. Она даже хотела оглянуться, чтобы своими глазами увидеть уродца, но тут услышала, как приятельница миссис Бернхардт ответила: «Меня удивляет, что сестры не похожи друг на друга. Верити такая хорошенькая, а младшая…» — Она сочувственно поцокала языком.

С тех пор она не раз слышала произнесенные шепотом высказывания о своей некрасивой внешности, так что в конце концов поняла, что они, должно быть, правы. Однако сама она не чувствовала себя уродливой! Ведь если состоятельна теория наследственности Грегора Менделя, то она должна выглядеть такой же миловидной, как ее мать и сестра.

Франческа, мать Эвелины, была не просто красавицей, но отличалась неземной красотой. И добротой. И мягким характером. Ее отец, Чарлз, наследник герцога Лалли, тоже обладал весьма приятной внешностью. Одно время его считали «завидным женихом», которому прежде чем жениться на Франческе удавалось в течение нескольких лет ускользать от брачных уз.

В надлежащее время она подарила мужу красивую дочурку. Чарлз был очарован и три года спустя готовился испытать снова такое же приятное потрясение, когда Франческа родила вторую дочь. Но увы, вторая дочь в отличие от розовой, покладистой Верити оказалась смуглой и упрямой.

Франческа, никогда особенно не задумывавшаяся своей красотой, не обращала внимания и на внешность Эвелины. А Чарлз, к которому любовь пришла поздно, сохранил большой запас нерастраченной любви и дарил его дочерям безоглядно. В семействе Уайтов не придавали чрезмерно большого значения красивой внешности или отсутствию таковой. Нельзя сказать, что Эвелина не замечала красоты Beрити — ей просто не приходило в голову сравнивать свою внешность с внешностью сестры. Или, если уж на то пошло, с внешностью любого другого человека. Ей и без того было чем заняться и о чем думать. Среди своих близких она слыла не «красавицей», но «интересной и очень способной молодой особой».

Отец сделал ее своим любимым собеседником. Ее пытливость стимулировала его мыслительный процесс, ее бесстрашие вызывало у него гордость, а умненькое некрасивое личико трогало его сердце, которое восхищалось таким чертовски приятным собеседником.

Эвелина делала все, чтобы сохранить любовь отца, свое место в его сердце и в семье вообще. Поскольку Чарлз никогда не умел планировать, она в совершенстве овладела искусством планирования, а поскольку ее родители и сестра имели весьма смутное представление о том, что такое экономика, Эвелина стала первоклассным экспертом в области экономики.

Таким образом, Эвелина, любимая матерью, обласканная доброй старшей сестрой и обожаемая отцом, достигла солидного пятнадцатилетнего возраста, оставаясь абсолютно равнодушной к недостаткам, касающимся ее внешности, которые она могла увидеть разве что в зеркале. Однако, глядя в зеркало, Эвелина никогда не считала себя безобразной.

Посмотрев вокруг и не зная, как справиться с посетившими ее новыми неприятными ощущениями, она увидела раскрытую Библию, которая лежала на прикроватном столике. Разве не говорится в Библии: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его»? Она, разумеется, не собирается заниматься членовредительством. Она просто уберет из комнаты все зеркала и, лишив себя возможности смотреться в них, сможет избежать искушения сравнивать свой облик с другими. Она не позволит себе поддаться чувству зависти или неловкости, считая их разрушительными чувствами. А кроме того, зачем тратить время и силы на то, чего невозможно исправить?

Такое практическое соображение приободрило Эвелину, и она, выйдя из спальни, направилась в кухню. Уже пройдя половину темного коридора, она услышала, как впереди открылась какая-то дверь, и остановилась. Высокая мужская фигура во фраке появилась из комнаты миссис Андерхилл.

Очевидно, мистер Андерхилл, несмотря на напряженное расписание дипломатических мероприятий, все-таки изыскал возможность присутствовать на празднике, устроенном ее родителями. Она вежливо подождала, пока он закроет за собой дверь, прежде чем заговорить с ним. Но он так резко повернулся, что чуть не сбил ее с ног.

Она охнула от неожиданности.

Сильные руки грубо схватили ее за предплечья.

— Прошу вас, — обратилась она, — если вы озабочены тем, чтобы я не упала, то можете отпустить меня, потому что я не упаду.

Где-то над ее головой кто-то резко втянул воздух.

— Кто, черт возьми, вы такая? — произнес глубокий мужской голос.

— Я Эвелина Каммингс-Уайт. Не будете ли вы любезны отпустить меня?

— Эвелина? — пробормотал он, ослабляя хватку. Она ждала. Взрослые, особенно аристократы, иногда бывают на редкость тупыми. — Младшая сестричка?

Эвелина, запрокинув голову, посмотрела на него.

— Да, мистер… — Эвелина не договорила, потому что, когда ее глаза привыкли к темноте, то увидела, что перед ней вовсе не мистер Андерхилл, а мистер Джастин Пауэлл!

Она поняла: значит, здесь было свидание. Тайное рандеву! Она судорожно глотнула воздух.

— Мистер Пауэлл?

— Проклятие! Куда вы направлялись? — напряженно шепнул он.

— В кухню.

Он освободил одну ее руку, но еще крепче сжал другую и, повернувшись, потащил ее вслед за собой к лестнице. Должно быть, он хотел поговорить. «Интересно, что же он скажет?» — мрачно подумала она.

Мистер Пауэлл, конечно, не соответствовал ее понятию донжуана. Пока он жил у них в доме, его можно было чаще видеть склонившимся над картами в библиотеке отца, чем играющим в бадминтон с другими молодыми людьми. Он сохранял вежливость, но всегда казался несколько рассеянным. Не от мира сего.

Сейчас от его равнодушия и следа не осталось.

И она знала почему.

К счастью, Эвелину не так просто шокировать, но бедняжка Верити…

— Верити, — мрачно сказала она, — будет в ужасе.

— Тс-с! — прошипел мистер Пауэлл над ее плечом. Он торопливо потащил ее за собой вниз по лестнице в направлении кухни, открыл обитую сукном дверь, втолкнул ее внутрь и сам вошел за ней следом. Нащупав газовый рожок, он зажег свет.

Сразу же высветился его орлиный профиль. Эвелина внимательно разглядывала его. Он показался ей весьма красивым, хотя, возможно, более разборчивые молодые леди сочли бы его помятый пиджак и слишком длинные темно-русые волосы не очень привлекательными. К тому же он обладал излишней рассеянностью, чтобы понравиться. Правда, сейчас его милая отрешенность от всего сменилась напряженной собранностью. Слыша его неоднократные вежливые отказы от участия в подвижных играх, она решила, что он ленив и неспортивен. Теперь она убеждалась в обратном: ему не составило никакого труда протащить ее за собой до самой кухни!

Он на мгновение замер, глядя на нее сверху вниз, потом, взъерошив волосы, пробормотал:

— Кой черт дернул меня…

— Вам лучше знать, — промолвила Эвелина. Он явно удивился.

— Ах, — добавила она не без ехидства, — ваши слова, наверное, были чисто риторическими.

Его худощавое лицо на мгновение озарилось удивленной улыбкой.

— Непристойными.

— Неприличными, — добавила она.

— Боже правый! Ну и лексикон у тебя для… сколько тебе лет, двенадцать?

— Пятнадцать, — объявила она, почувствовав, что краснеет. Она знала, что выглядит моложе своих лет. А сейчас еще вдобавок, производит, наверное, весьма странное впечатление в женственном халатике своей сестры, из-под которого выглядывают тонкие ножки, стоящие босиком на холодных плитах кухонного пола. Подняв одну ногу, она поставила ее на другую.

Он заметил ее непроизвольное движение и что-то раздраженно проворчал. Она не успела опомниться, как он, взяв обеими руками за талию, приподнял ее и водрузил на краешек кухонного рабочего стола.

— Зачем ты сюда шла? — спросил он.

— Хотела стакан молока.

Он спокойно открыл ледник и достал кувшин с молоком. Потом отыскал на полке кружку. Налив молока, он подал ей кружку. Она принялась маленькими глотками пить молоко, а он, словно нянюшка, целую минуту наблюдал за ней, а потом открыл дверь кладовки.

Порывшись в ней, он извлек краюшку хлеба и ломтик холодной индейки, оставшейся после вчерашнего ужина. Разломив хлеб на две приблизительно равные части, он положил между ними ломтик индейки.

— Держи, — сказал он, протягивая ей сандвич.

— Нет, благодарю вас, — чопорно произнесла она, чувствуя, что для разговора официальным тоном находится в крайне невыгодном положении, потому что ноги ее болтались в воздухе примерно в тридцати дюймах от пола.

— Полно тебе, ешь, — настойчиво произнес он. — Тебе надо поесть.

Она хотела возразить, но тут заметила, что он сложил руки на груди. По своему небольшому опыту она знала, что такая поза является первым признаком проявления мужского упрямства. Пожав плечами, она взяла сандвич и откусила кусочек. На вкус он оказался гораздо лучше, чем она предполагала.

Покончив с ним, она снизу вверх взглянула на него.

— Ну, и что дальше?

— А дальше, леди Эвелина, поговорим о том, что вы видели. — Он нахмурил брови и провел указательным пальцем по ее верхней губе.

Заметив ошеломленное выражение ее лица, он улыбнулся.

— У вас молочные усы. Вы уверены, что вам уже пятнадцать лет?

Она снова покраснела. Не позволит она себе нервничать из-за какого-то ловеласа.

— Уверена. Так о чем вы хотели поговорить?

— Я и сам, черт возьми, не знаю. — Он, склонив набок голову, внимательно посмотрел на нее.

— Почему вы на меня так смотрите? — спросила она.

— Я пытаюсь решить, много ли вы видели, что подозреваете и как мне убедить вас не просто помалкивать, но молчать как могила относительна моего местонахождения нынче вечером, — ответил он с потрясающей прямотой.

— Наверное, мое молчание будет зависеть от того, насколько быстро вы придумаете благовидное оправдание своего поступка? — бросила она в ответ с такой же подкупающей откровенностью.

Он рассмеялся. Смех был такой заразительно веселый, что она чуть не улыбнулась, но вовремя вспомнила, что, возможно, все ловеласы смеются именно таким искренним, заразительным смехом.

— Вы сказали «пятнадцать» или «пятьдесят»? — переспросил он, все еще забавляясь разговором…

Какого удивительного цвета у него глаза! Как она не заметила раньше цвета его глаз? Светлые, голубовато-зеленые, как нефрит или как патина, покрывающая статуэтку бронзового коня времен династии Минг, которая стоит в библиотеке ее отца…

— Леди Эвелина?

— А? — возвращаясь к реальности, откликнулась она, с трудом отрывая взгляд от завораживающего цвета его глаз.

— Вы знаете, кто я такой?

Вопрос оказался настолько абсурдным, что ему удалось вывести ее из состояния завороженности цветом его глаз.

— Конечно, знаю. Вы мистер Джастин Пауэлл и до недавнего времени были военным офицером не очень высокого звания в армии ее величества… извините, не запомнила, в каком роде войск.

Ваш батюшка, полковник Маркус Пауэлл, виконт Саммер, недавно вышел в отставку. Он владеет шерстяной фабрикой в Гемпшире и контрольным пакетом акций угледобывающего предприятия на севере Канады. Вы являетесь его единственным сыном и наследником.

Вашим дедом по материнской линии является бригадный генерал Джон Харден, довольно известный кадровый военный, который служил под командованием Вулзли в Южной Африке. Ему принадлежит монастырь «Северный крест», который был построен в середине XVI века. — Закончив подробное изложение сведений о нем, она сложила руки на коленях и застыла в ожидании.

Он уставился на нее, не скрывая восхищения.

— А вы, однако, хорошо осведомлены обо мне.

— Я приняла все меры, чтобы на приеме, посвященном Верити, не оказалось неприемлемых лиц.

Он и внимания не обратил на ее красноречивый взгляд.

— Вы приняли меры?

— Да. Список гостей составляла я.

— Вы, наверное, шутите.

— Ничуть. Видите ли, отец недоверчиво относится к любому потенциальному претенденту на руку Верити. Если бы список составлял он, то там никого не осталось бы. Мама же, напротив, слишком доверчива. — Эвелина заерзала под его удивленным взглядом и добавила в порядке оправдания: — Верити помогала мне составлять список.

— Очень любезно, что вы с ней советовались.

— А как же? — воскликнула Эвелина. — Ведь именно для нее мы собираемся найти мужа. — При упоминании о мужьях она вновь вспомнила о мистере Андерхилле и, прищурив глаза, взглянула на мистера Пауэлла, который стоял, небрежно прислонившись к стене. — Вы, разумеется, будете исключены из числа претендентов.

— Претендентов? А-а, понимаю. — Он печально покивал головой. — Разумеется.

Она невольно испытала к нему некоторое уважение. Он весьма достойно воспринял ее заявление. Поскольку обсуждать больше было нечего, она решила осторожно сползти со стола. Он моментально оттолкнулся от стены и встал перед ней.

— Как бы ни были интересны ваши сведения обо мне, в них не входит то, что я имел в виду, спрашивая: «Знаете ли вы, кто я такой?» — заявил он.

— Вот как? — не поняла она.

— Мне следовало бы спросить: «Знаете ли вы, чем я занимаюсь?»

— Боюсь, что знаю, — ответила она, окинув его сердитым взглядом.

Он на мгновение замер.

— Знаете?

— Да, — сурово произнесла она. — Вы тот, кого друзья Верити называют «волком».

Он поморгал глазами. Выпрямился. Снова поморгал глазами. И весело расхохотался.

— Я имею в виду совсем не то.

— В таком случае объясните, что вы имеете в виду, — попросила она, обиженная тем, что он расхохотался, выслушав ее неодобрительный отзыв.

— Я тот самый мистер Джастин Пауэлл, портрет которого вы нарисовали, но я также и очень богатый и очень влиятельный мистер Джастин Пауэлл.

Влиятельный? Ну что ж! Она допускала, что в его характеристике еще остались кое-какие аспекты, о которых она не знала, с сомнением окинув его взглядом.

— Я на самом деле таков, — подтвердил он. Она молчала.

Он поднял вверх руки.

— Просто не верится, что я стою на кухне в два часа ночи и пытаюсь убедить тощую пятнадцатилетнюю девчонку в том, что я не являюсь полным ничтожеством! — в отчаянии пробормотал он. — Послушайте, леди Эвелина. У меня есть друзья. К моему мнению прислушиваются очень важные люди.

«Боже правый, — подумала Эвелина, — сколько патетики!»

— Черт возьми, что я вдруг расхвастался, словно школьник? — Он, должно быть, прочел ее мысли, потому что к нему сразу же вернулось чувство юмора, и он усмехнулся: — Если пожелаете, можете навести обо мне дальнейшие справки, но суть того, что я хочу вам предложить, мой тощий совеночек, сводится к следующему: не хотите ли вы, чтобы человек, имеющий кое-какой вес в обществе, весьма богатый и обладающий немалым влиянием, стал вашим должником?

Она задумчиво посмотрела на него:

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что хотел бы довериться вам. Вы мне кажетесь здравомыслящей девушкой, которая сразу же поймет, что, если она расскажет, из чьей комнаты я выходил нынче вечером, получится много неприятностей.

— Да уж, могу себе представить, — согласилась она. Он легонько постучал кончиком пальцев по ее губам, словно успокаивая капризного ребенка.

— Помимо того что вы опорочили бы имя миссис Андерхилл, такой факт бросил бы тень на торжество по случаю появления в свете леди Верити. Своим молчанием вы оказали бы любезность всем. К тому же вам ваше молчание ничем не грозит. Поскольку я больше не являюсь претендентом на руку вашей очаровательной сестры, я едва ли могу представлять угрозу для чести вашей семьи, не так ли?

Пожалуй, он прав. И все же…

— Ведь вы не принадлежите к числу ужасных созданий, которые наслаждаются тем, что разносят грязные сплетни, не так ли? — спросил он.

— Нет! — возмущенно вскрикнула Эвелина. Она и сама терпеть не могла сплетниц.

Он улыбнулся.

— Вы достаточно взрослый человек и должны понимать, что не все, что мы видим, является именно тем, чем кажется. Вы ведь не станете судить о поступках ближнего, не так ли?

Она покачала головой, правда, на сей раз не так уверенно, поскольку, по правде говоря, она постоянно высказывала свои суждения о людях. Но он говорил о таких людях, которые только и занимаются злословием и потому являются личностями пустыми, недоброжелательными и не заслуживающими внимания порядочных людей.

— Я так и думал, — мягко сказал он, оценив ее жест. — И если вы сохраните все в строжайшей тайне, не проронив ни слова никому, даже вашей сестре, — он наклонился к ней так, что его глаза оказались на уровне ее глаз, — то обещаю вам, вы не пожалеете о своем добром поступке, а возможно, даже когда-нибудь будете рады тому, что так поступили.

— Рада? — насторожилась она. — Почему?

— Потому что я буду вашим должником, леди Эвелина, а я всегда, — медленно произнес он, сверля Эвелину взглядом, — возвращаю свои долги.

Он выпрямился, взял со стола повара картонную карточку, на которой тот записывал меню на следующий день, и, что-то написав, вернулся к ней.

— Я могу на вас положиться?

Она внимательно посмотрела на него, обдумывая его слова. Все, что он говорил, было правдой. К тому же он уже согласился больше не ухаживать за Верити. Едва ли можно извлечь какую-то выгоду из его разоблачения. А вот если она позволит ему «сорваться с крючка», то его благодарность когда-нибудь может оказаться весьма полезной.

— Хорошо, мистер Пауэлл, обещаю вам, что ничего не скажу, если только вы не вздумаете возобновить ухаживания за Верити.

— Клянусь.

— В таком случае я тоже клянусь. — Она протянула ему руку, чтобы скрепить сделку, и ее маленькая ручка сразу же исчезла в его крупной руке. Одновременно с рукопожатием он вложил ей в руку кусочек картона.

— Да благословит вас Бог, дитя. А теперь скажите, найдете ли вы дорогу до своей комнаты? — заботливо добавил он.

Эвелина улыбнулась впервые за весь вечер:

— Я находила ее с тех пор, как научилась ходить.

Он уже почти повернулся, чтобы идти своей дорогой, но остановился, удивленно подняв брови.

— Ну, скажу я вам… — Он не закончил фразу и добавил: — В таком случае мне остается пожелать вам доброй ночи, леди Эвелина.

Кивнув головой на прощание, он мгновение спустя скрылся за дверью кухни, оставив ее одну. Она с любопытством взглянула на кусочек картона и прочла то, что он написал:

Ай-Оу-Ю[1]

Джастин Фаллоден Пауэлл, 9 марта 1885 г.