Сын вечности

Четыре. Обычные люди. Брайтон

Я решаю сидеть в своей комнате до тех пор, пока не пойму, что не сорвусь снова на кого-нибудь. Дверь заперта, и я не реагирую, когда ма зовет меня завтракать. Я умираю от голода, но я больше не буду есть подрумяненные тортильи с жареной фасолью и авокадо без папы. Это несложное блюдо, и папа научился готовить его, чтобы не забывать о маминых пуэрториканских корнях. У него тортильи получались очень хрустящие. Я пока не готов притворяться, что мамины не хуже. И вообще не готов завтракать всей семьей в гостиной и разговаривать о нашем первом дне рождения без него. Это слишком.

Здесь в любом случае лучше. Папа как-то сказал, что наша комната как небесная обитель, только с кроватями. Несколько лет назад, когда Чароходов еще уважали, они запатентовали свое изображение, чтобы на нем зарабатывать. Мне повезло заполучить кое-какой мерч до того, как его перестали выпускать. У окна висит постер с Марибель и ее родителями – Авророй и Лестором Люцеро. Еще у меня эксклюзивные фигурки «Фанко Поп» с первыми Чароходами: Батиста де Леон, Сьера Кордова, семья Люцеро, Финола Симон-Чамберс и Конрад Чамберс. Игральные карты, которые я носил в школу до самого выпускного. Брелки со знаком Чароходов – созвездием, похожим на тварь, делающую шаг. Самые яркие звезды горят на запястьях, ступнях и на сердце. У новой волны Чароходов официального мерча нет, но у меня над столом висят принты в рамках. Один даже с автографом Уэсли Янга – награда за участие в кампании по сбору средств на одно из их тайных убежищ.

Это я сейчас должен быть знаменитым. Не какая-то девчонка двадцати одного года, которая наверняка планирует написать мемуары о том, как она год после школы каталась по стране и дегустировала местную кухню.

Через пару часов я вылезаю из постели и готовлюсь к встрече. Я потратил кучу денег на кастомные светящиеся в темноте гелевые браслеты, блокноты с моим логотипом – чтобы люди не боялись интересоваться небожителями – и несколько футболок. Местный ютьюбер Лорэ подчистую распродают всякую хрень на митапах. Я сказал Эмилю, что буду рад отбить хотя бы шестьдесят процентов от потраченного, но вообще я рассчитываю на любую прибыль, а после постараюсь как следует себя разрекламировать.

Я выхожу из комнаты, чтобы Эмиль мог одеться. Он валяется на диване и читает графический роман, а ма включила новости, но явно их не смотрит.

– Нам выходить скоро, – говорю я.

– Закончил страдать? – спрашивает Эмиль.

Я скребу подбородок, а потом понимаю, что таким же жестом папа скреб себе бороду, когда был расстроен. Отдергиваю руку и смотрю в телевизор.

– …мы ожидаем заявления сенатора Айрона о смерти неидентифицированного призрака сегодня ночью, – говорит ведущая первого канала.

– Она погибла? – Эмиль отрывается от книги.

Появляется предупреждение о том, что ролик не рекомендуется к просмотру детям, а потом включается видео. Это не женщина, которую мы видели на вечеринке. На краю крыши стоит мужчина. Он тоже владеет белым огнем феникса, только, в отличие от женщины, у него горят обе руки. Пламя похоже на огромные крылья, которым нипочем ураганный ветер. Мужчина вроде бы колеблется, но все равно прыгает и летит, поднимаясь все выше и выше, пока одна рука не отрывается. Он орет от боли и паники и камнем падает вниз, как подстреленная птица.

Удар об землю не показывают – в следующем кадре снова появляется телеведущая в студии.

– Прибывшие медики обнаружили, что призрак в тяжелом состоянии. Поскольку рука начала отрастать, они надеялись на полное восстановление, но через несколько минут призрак скончался.

– Он отрастил руку? – Эмиль пялится в потолок, как будто там написан ответ. – Из всех фениксов к регенерации способны только поющие грачи, но восстановление конечности занимает несколько часов. И они горят фиолетовым огнем, а не белым.

– Наверное, есть и другие такие фениксы, – говорю я. В фениксах я разбираюсь не так хорошо, как Эмиль, но даже он свою курсовую сдал не на «отлично». – И алхимия крови не впервые кого-то подвела.

Мы замолкаем.

Алхимики, работавшие с папой, не обещали полного выздоровления, но очень громко и уверенно рассказывали о том, какое великолепное зелье создали, какими невероятными регенерирующими свойствами обладает кровь гидры и как успешно они вводили это зелье в кровеносную систему больных. Сколько бы еще времени папа провел с нами, позволь мы ему тихо уйти без их помощи?

Ведущая сменяется сенатором Айроном, ма тихо стонет и увеличивает громкость.

Эдвард Айрон, старший сенатор от штата Нью-Йорк, темноволос, бледен, явно знаком с ботоксом, носит очки с толстыми стеклами и костюм, который стоит дороже нашей аренды за дом.

– Инциденты с призраками, произошедшие ночью с интервалом в несколько часов, являются тревожными сигналами кризиса, с которым наша страна пока не смогла справиться. Если конгрессвумен Санстар станет президентом, она даст своим больше возможностей и свобод, в то время как нам нужны более строгие ограничения, чтобы предотвратить такие трагедии, о которых мы узнали сегодня утром. Мои оппоненты выступают против, утверждая, что это конфликт с призраками, а не с небожителями, но Блэкаут ясно доказал мою правоту. Чароходы опасны… – Сенатор Айрон прикрывает глаза, делает паузу и кивает. – Мы постоянно работаем над поиском и изоляцией Чароходов.

Экран снова переключается на ведущую.

– Очевидно, что сенатору Айрону до сих пор тяжело обсуждать Блэкаут из-за смерти сына. В прошлом январе Эдуардо вместе с одноклассниками находился в обсерватории Найтлок, когда Чароходы уничтожили это здание, отняв шестьсот тринадцать жизней.

Я придерживаюсь теории, о которой говорю на ютьюбе: кто-то обвинил Чароходов в Блэкауте, чтобы продвинуть свою повестку.

Но откуда мне знать, в конце концов? Спросите, что думает лучший выпускник.

Что до Эдуардо Айрона, рыдать я по нему не стану. Когда он был жив, он только и делал, что травил и материл небожителей и настраивал общество против них. Есть люди, более достойные слез.

Мы собираемся и выходим. Пруденция уже ждет у входа в парк. И в этом дне есть что-то хорошее.

Пруденция Мендес блистательна. На ней футболка, завязанная узлом на животе, темно-синие шорты и ботинки, в которых она похожа на археолога. На руке часы покойной матери. Они не ходят, но Пру никогда их не снимает. Черные волосы собраны в высокий длинный хвост. Когда я пытаюсь обнять ее, она щурит карие глаза и толкает меня.

– Я не собиралась приходить, но тогда не смогла бы тебя треснуть, – говорит Пруденция. – Вы могли погибнуть, придурки!

– Мы в порядке, – отвечаю я.

– Мы не огнестойкие, – возражает Эмиль.

Я мрачно смотрю на предателя.

– Пруденция, даже тебе придется признать, что я проявил невероятную храбрость и заснял схватку, как настоящий журналист.

– Никакой ты не журналист. Ты фанатик, которому плевать на собственную жизнь и на жизнь брата, – говорит она жестко. – Брайтон, твоя жизнь не стоит пятнадцати минут славы.

– Да какой там славы, у меня меньше ста тысяч просмотров.

– Это твой рекорд, – замечает Эмиль. – Еще недавно ты гордился первой тысячей.

– Ожидания растут.

– Вчера был сущий кошмар, – говорит Пруденция. – И такое со мной не впервые. Я уже потеряла родителей из-за жезла. Если вы мне не пообещаете, что в следующий раз не свалите, тогда вы мне больше не друзья.

Я не собираюсь брать на себя ответственность за ее разбитое сердце.

– Обещаю, – говорю я.

– И я, – вторит Эмиль.

Пруденция вздыхает и обнимает Эмиля, а потом меня. Я немного расслабляюсь в ее руках – кажется, меня она обнимает дольше, чем Эмиля. Опять это наше «то-ли-да-то-ли-нет», продолжающееся с тех пор, как мы познакомились в старших классах.

У нас как-то не складывалось. Я встречался со своей первой и единственной девушкой Ниной девятый и десятый классы, а потом бросил ее, признавшись себе наконец, что Нину считаю просто подругой, а вот Пруденцию – наоборот. Не успел я признаться в своих чувствах, как Пруденция начала кокетничать с нашим одноклассником Домиником. Ситуацию не улучшало и то, что из всех людей на свете она выбрала небожителя, умеющего путешествовать сквозь тени. Я потом несколько месяцев называл его снобом, потому что он отказывался сниматься в моем сериале. Опять же, я никому этого не говорил, даже Эмилю, но я подстригся под машинку именно потому, что хотел хоть немного походить на Доминика. Их разрыв был неизбежен, потому что тетя Пруденции просто максимально нетолерантна, а родители Доминика хотят, чтобы он встречался только с другими небожителями, чтобы сохранить чистоту крови. Как будто он собирался заводить детей прямо сейчас. Им надоело прятаться, и они расстались.

До моего отъезда остается несколько дней. Может, мы с Пруденцией успеем определиться. Понять, как это устроить, если будем в разных концах страны.

Мы углубляемся в парк Виспер-Филдс, названный в честь Гуннара Виспера, небожителя (он обнаружил свои таланты довольно поздно), который принял на себя командование в Битве с немертвыми у Фонтанного камня и сражался против орд некромантов. В учебниках, конечно, приписывают победу обычным солдатам, которые отражали нападение этих маньяков и поднятых ими призраков с помощью жезлов, самоцветных гранат и перчаток – изготовленных небожителями, разумеется, хотя люди быстро об этом забыли. Лично я не стесняюсь рассказывать всем о заслугах Гуннара и горжусь тем, что родился в Бронксе, как и герой, который всех спас. Около озера – там, где Гуннар впервые (это в двадцать три года!) почувствовал в себе силу ясновидения, – стоит его статуя. Рядом с ней я всегда чувствую некое напряжение в воздухе, как будто я тоже вот-вот окажусь небожителем, в честь которого однажды назовут парк. Или что мы с Пруденцией сможем шагнуть в новое крутое будущее вместе. Но сегодня, подходя к бронзовой статуе Гуннара, я ощущаю ужас, которого даже вообразить не мог. Я ожидал, что в тени вскинутой руки Гуннара будет стоять несколько десятков человек, но вижу только… раз, два, три, четыре, пять, шесть… семь. Семерых.

– Никто не пришел.

– Вон, тебе даже машут, – говорит Эмиль.

– Семеро.

– Еще рано.

– И пробки, – добавляет Пруденция.

– Еще что придумаете? – Я смотрю в ясное небо. – Может, погода виновата? – Изображаю улыбку и машу фанатам в ответ. – Ладно, придется через это пройти.

Я болтаю с шестью пришедшими – седьмой, оказывается, тут просто за компанию – об их любимых видео. Эмиль снимает, а я не знаю, куда себя деть. Я-то мечтал о ролике, где вокруг меня собирается толпа, но вот облом. Кто-нибудь такой же успешный, как Лорэ, никогда не стал бы запоминать имена фанатов или общаться с ними где-то, кроме комментов. Они и так нарасхват. Я засовываю эти мерзкие чувства куда подальше и делаю радостное лицо. Еще пара людей забегает поздороваться, а потом время встречи заканчивается. Мы с Эмилем и Пруденцией идем к озеру и ложимся на берегу, подсунув под голову нераспроданные футболки.

– Я понимаю, что ты ожидал другого, – говорит Пруденция, опуская ноги в воду, – но они были рады тебя видеть.

– Я по всем фронтам неудачник. Снял крутое видео, а оно не завирусилось. Блин, я же был в гуще событий! А эта встреча… трындец. Ладно.

Я затыкаюсь, потому что не хочу жаловаться Пруденции. Потом поною Эмилю. Собираю свои шмотки и двигаюсь прямо к выходу. Небожители, никого не боясь, играют в солнечный диск. На самом деле это просто фрисби, но напитанный магической энергией. Я не в настроении смотреть, как другие демонстрируют свои силы, так что просто прохожу мимо.

Проходит несколько часов, и я с каждой минутой нервничаю все сильнее. Я жду чего-то необычного. Пока принимаю душ. Пока переодеваюсь. Пока мы с ма ужинаем в любимом веганском кафе Эмиля. Когда мы возвращаемся домой, я выхожу на крышу и сижу там в одиночестве, глядя на бледный контур Венценосного мечтателя. Я почти не замечаю, как Эмиль лезет по пожарной лестнице.

– Ты как? – Он кидает мне худи.

Я совсем замерз, но одеваться нет сил.

– Ничего не будет?

– Нет, да и фиг с ним. Ты уже герой. Ты снимаешь крутые сюжеты о небожителях Нью-Йорка.

– Скорее помощник героя. Ты совсем не паришься из-за того, что мы не станем защитниками человечества?

– Необязательно быть избранным, чтобы творить добро.

Мы сидим молча, а я молюсь Венценосному мечтателю, чтобы он изменил мою жизнь. Наступает полночь, и я поворачиваюсь к звездам спиной. Мы спускаемся по пожарной лестнице, залезаем в окно, ложимся и сразу засыпаем. Так же обыденно, как последние восемнадцать лет.