Табу

Глава 7

Солнце настойчиво пробивалось в задернутые льняные жалюзи, пытаясь разбудить меня непозволительно рано – до обеда. Грубая, полупрозрачная ткань рисовала причудливые полоски по глянцу белоснежного потолка. Соседи давно проснулись: дети бросились гонять по еще сонным квартирам, взрослые зажужжали всевозможными электроприборами, загудели старыми кранами и певучими водосточными трубами, вдыхая жизнь в старый дом в центре города.

Ворочалась, накрывалась одеялом, пытаясь спрятаться от яркого солнца, и вновь провалиться в объятия сна, но момент был упущен, несмотря на то, что заснула я только под утро. Голос отца – да что я вру, – ор, крик, вой отца до сих пор вибрировал у меня в ушах.

Нет, я, конечно, видела его в подобном состоянии, но это всегда было следствием, и практически никогда не касалось ни меня, ни Васьки. Но разве мы вчера дали повод? Нет, я, конечно, не являюсь папиной дочкой, и выпорхнула из родительского гнезда еще в восемнадцать, собственно, даже не успев в нем основательно поселиться, но даже мне стало не по себе, глядя в налитые кровью глаза отца.

Естественно, я мечтала переехать отсюда, сбежав от набившей оскомину реальности, куда-то далеко, где тебя не знает каждый встречный, где ты можешь самостоятельно решить, какое впечатление произвести при первом знакомстве, где иллюзия предрешённости с грохотом разбивается о надежды. Но ведь это все юношеские, я бы даже сказала опасно-неустойчивые, романтические мечты. У меня есть работа, есть друзья, да и жизнь вполне устаканилась, перестав мотылять меня из крайности в крайность. Какой смысл все менять?

Скинув ноги на пол, еще немного понежилась, вытягивая руки к кожаному изголовью, и резко встала.

Чуть потянувшись, пробежалась взглядом по довольно просторной спальне: большое окно, задернутое полупрозрачными льняными занавесками, светлая лакированная мебель, рельефный, чуть рассохшийся паркет, и яркие, сочные элементы декора желто-канареечного цвета. Накинула халат и стала обходить квартиру.

Я очень люблю свою «берлогу». Ее высокие потолки с уцелевшей лепниной, большие окна и широченные подоконники, на которых я с замиранием сердца встречаю закат, раскидывающий алые лучи над бликующей поверхностью моря.

Пробегая пальцами по лакированным буфетам прошлого века, я улыбалась, вспоминая, как сама реставрировала уже хрупкую и растрескавшуюся древесину, терпеливо, шаг за шагом покрывая всю поверхность лаком. Да, наверное, это мой дом. Здесь все, что я считаю красивым, здесь все, что греет душу.

– Надеюсь, что отец опомнится и успокоится, – выдохнула и достала из сумки выключенный перед сном телефон.

Но количество повалившихся сообщений стерли последние иллюзии по поводу серьезности намерений отца. Сердце очень быстро забилось, а щеки и шея, как обычно, вспыхнули жаром возмущения. Отцу, собственно, как и всем мужчинам, были свойственны упёртость и непоколебимость принятого решения, граничащие с маразмом каким-то. Он с таким упоением влезал в чужие жизни, открывая двери в души практически с ноги… С нескрываемым пренебрежением и ощущением вседозволенности. Родная дочь не стала исключением, я уже все прошла, расплатившись сполна за свое слабоволие. Вернее, просто так думала. Наивная! А стоило мне расслабиться… Стоило лишь на мгновение забыться… И теперь снова?

Даже утренний душ не смог прогнать ту напряженность, что сковала меня изнутри. Бестолково слонялась по квартире, просушивая длинные волосы.

Включив кофеварку, забралась на подоконник кухонного окна, единственного, не выходящего на центральный проспект, вечно забитый под завязку автомобилями, а наоборот – открывало вид на пешеходную улицу, лениво изогнутую в сторону моря.

Я очень люблю свой город. Конечно, в юности мне хотелось слинять туда, где солнце ярче, шмотки круче, а мужики богаче. Именно поэтому я, не обладая особо выдающимися талантами, и свалила в Москву, поступать в престижный университет. Тогда мне хотелось чего-то яркого, интересного и не такого, как у всех. Мне надоели одни и те же лица, одни и те же разговоры. Достали взгляды и постоянный шепот за спиной. Хотелось чего-то настоящего! Незабываемого и неподдельного. А на что можно рассчитывать под чутким наблюдением любимых родственничков, заполонивших этот город? Но стоило ли оно этих искореженных завистью и гневом лиц?

Но ведь я была ребенком. Ребенком, которому было тесно в клетке. Любопытство перевешивало порой, здравомыслие уступало, трусливо прячась где-то глубоко. Да и там была Москва!!!

Москва с ее невыносимым ритмом, с ее шумом и притягательной порочностью! Это не точка в центре огромной страны, с парой миллионов жителей, гордо называющих свой город мегаполисом, прикрытый непроходимыми лесами, куда теперь меня так рьяно тащит папенька. Что ему туда приспичило? А если дядя Витя переедет на Аляску, мы тоже самозабвенно потащимся за ним и его вечно обиженной дочуркой?

Что значит его – НЕ ОБСУЖДАЕТСЯ? Как это – не обсуждается? Как можно не обсудить с взрослой, тридцатилетней дочерью намерение увезти ее за пару тысяч километров от дома?

– Нет, папулька, просто так не дамся! – я уже себя так сильно накрутила, что было сложно связно мыслить, но даже в таком состоянии понимала, что вскоре папенька примчится, подгоняемый исключительно родительским долгом. Он распахнет голубые глаза и прочтет лекцию о том, что нет у отцов большего стимула в жизни, чем судьба дочерей… – Чёрт! Почти дословно вспомнила его слова….

Натянув джинсы и рубашку в черно-белую клеточку, вскочила в кожаные сапоги, накинула короткую дубленку и, подхватив сумку, выбежала из квартиры, проигнорировав лифт. Бежала по широким ступенькам, закутываясь в большой палантин. Паника была настолько близко, что дышать становилось все труднее. Дверь в прошлое, надежно спрятанная за огромным шкафом, вдруг задребезжала.

Запрыгнув в непрогретый автомобиль, грела озябшие ладони, проклиная себя за забытые перчатки. Но нужно было ехать, ждать просто было нельзя. Не хотелось сдаваться папеньке слишком просто.

Вывернув околевший руль, выскользнула в арку, вклинившись в плотный трафик города. Мой офис находился совсем недалеко, поэтому не успел согреться салон моего «мерина», как я уже припарковалась на привычном, вычищенном заботливым и очень меркантильным дворником, дядей Леней, парковочном месте.

Рольставни уже были приоткрыты, а значит, мой помощник Рома уже на месте. И п*дла, однозначно курит в моем кабинете, нахально закинув ноги на стол.

Стоило только колокольчикам над входной дверью звякнуть, как черная, из закаленного стекла дверь кабинета брякнула, выпуская не только густое облако дыма, но и радостного Ромку.

– Я уволю тебя!

– Ты говоришь это шесть дней в неделю, а по воскресеньям, наверное, просто тренируешься перед зеркалом, пока чистишь зубы? – паренек кинулся ко мне, помогая снять верхнюю одежду.

– Тренируюсь, но пока что-то не получается.

– Ты просто очень добрая, – Ромка бросился в небольшую кухоньку, чтобы включить кофеварку.

– Ой, плохо ты меня знаешь, Ромик. Очень плохо. И спасает тебя, дорогой, только то, что ручки у тебя золотые, да и подход к клиенткам у тебя специфический. Уж не знаю, за чем они больше идут – за новым платьем или за жгучей страстью, с которой ты снимаешь мерки с наших оголодавших тётенек?

– Оксана Константиновна, о чем ты говоришь? – Рома отмахнулся от меня с легкой небрежностью и сосредоточился на приготовлении двойного американо. – Не с той ноги встала?

– С чего ты взял?

– Я еще не ослеп, – прохрипел Рома, настраивая вторую порцию кофе. – А чего это тебя вдруг заволновали мои методы? Так и пятиминутку морали скоро включишь в утренний разбор понедельника. Да и просто посмотри на себя! Ни макияжа, бледная, как поганка, глаза шальные, как у наркомана перед комиссией, ни прически, но если ты считаешь, воронье гнездо, стянутое резинкой, стильным, то я готов смириться за прибавку к зарплате.

– Ром, не наглей, – взяла большую кружку. – Думаю, мы оба прекрасно знаем, что ты и сам в курсе, как подкалымить на новенькие туфельки.

– Оксана Константиновна, да вы сегодня искритесь готовность покопаться в чужих жизнях? – рассмеялся Ромка, помахав в воздухе ногой в новеньких итальянских туфлях.

– Ладно, я работать. Меня нет. Есть пара эскизов, которые нужно закончить сегодня, – выхватив у довольного Ромки чашку, я отправилась в свой кабинет. – Каришка будет звонить, скажи, что меня съели кошки.

– Каришка? Моя сладкая глупышка? – рассмеялся Ромка, исчезая за высокой стойкой администратора.

Моя работа… Это то немногое, что приносило настоящее удовольствие. Я самостоятельно, лет семь назад, открыла швейное ателье, сняв крохотное помещение на окраине города. С самого детства имела слабость к рисованию, мои карандашные наброски были повсюду: в машине водителя, в кабинете директора школы, в шкафу с одеждой, на холодильнике, в груде дров для растопки. Отец с Васькой частенько подсмеивались, рассматривая мои рисунки. Но мне было все равно. Я успокаивалась, когда брала в руки карандаш. Вот и теперь я целыми днями рисую эскизы счастливых женщин: одни идут на скромный праздник в кругу родственников, другие готовятся блистать на ковровой дорожке, а кто-то ждет любимого, облачившись в тонкое кружево нижнего белья. Моя задача – рисовать, остальное решает Ромик. Он и глазом не моргнул, когда я ему принесла пачку эскизов нижнего белья. Он выпучил свои губки-уточки, почесал идеальную бороденку и отправился работать.

Этого мальчонку-гения я нашла совершенно случайно, будучи еще гордой съемщицей двадцатиметрового помещения на окраине. Он нуждался в работе, а я не умирала с голоду, да и начала эту авантюру не с целью приобретения стабильного дохода, поэтому не отказала ему, да и компания мне не помешала бы. Ромка быстро сориентировался, поняв, что швейные ателье, как вид бизнеса, стали вымирать еще на пороге двухтысячных, превратившись больше в ремонтные мастерские, чем в места, где бушуют вкус, стиль и немного фантазии. Этот оголодавший выпускник архитектурного института рьяно принялся разбивать стереотипы, прокладывая нам дорогу в светлое и, как он надеялся, довольно успешное будущее.

Сначала мы сняли помещение побольше, затем нашли толковых швей, а затем Рома стал создавать имидж успешности нашему детищу, к которому деньги поплывут сами. И оказался абсолютно прав. Стоило только переехать в центр, сделать шикарный ремонт, нанять администратора с внешностью топ-модели, а голосом оператора из службы секса по телефону, как колокольчик над нашей дверью стал подергиваться все чаще и чаще.

Конечно, я влезла в такие долги, что до сих пор страшно. С отцом мы в то время почти не общались, поэтому он не сильно рвался помочь начинающей акуле бизнеса, но и не отказывал в мелких «подгонах» на ткань и зарплату швеям. Благодаря удаче и, возможно, шальной дерзости, через шестнадцать месяцев я планирую знатно напиться, громко выкрикивая, что больше никому ничего не должна.

Я скинула сапоги и, взобравшись с ногами в мягкое кресло, замерла, рассматривая эскизы, заброшенные неделю назад. Я не знала, как подступиться к этому платью. Мне нужны были чувства, чтобы ощутить, как легкий шелк скользит по коже, нужны были звуки его волшебного шуршания.

Закрыв глаза, я представляла себя в этом шикарном красном платье: две широкие полоски шелка струятся по шее, прикрывая соблазнительные полушария груди. Ткань так нежно касается кожи, что соски определенно напрягаются, привлекая к себе мужское внимание. Широкий пояс, унизанный мельчайшими кристаллами, служит скорее корсетом, лишая лёгкости дыхания, и, как контраст – довольно вольная юбка, подчеркивающая дерзость женских изгибов: невесомо струящаяся по бедру ткань ласкает нежную кожу, впускает легкий ветерок и разгоряченную мужскую ладонь…

– Что? – взвизгнула я и подскочила на стуле. Сердце громко заухало, а легкие сжались, не выпуская набранный воздух. Грудь заломило, а перед глазами поплыла дымка, сквозь которую просвечивала мужская фигура…

– Бл**ь! – взвыла я, вышвыривая содержимое ящиков прямо на пол.

Руки сами тянулись к сигарете. И я поддалась. Черт! Два года завязки псу под хвост. Ну, Лазарь… Да, что в нем такого? Смазливый качок, щедро рассыпающий шутки. Прислуга, которому есть такса.

Прикурив длинную сигаретку, глубоко вдохнула и закрыла глаза, погрузившись в приятные воспоминания. Никак не могла оторвать глаз от огромного, подернутого густыми разводами пара, зеркала в гостиничной ванной, где отражалась мужская фигура.

Зрение меня подводило… Вернее, подводили меня ласки Лазаря. Его огромные ладони скользили по мне, прижимая к себе так близко, что было трудно дышать. Обжигающий пар витал вокруг нас, оседая на коже капельками влаги. Этот огромный мужчина, с грациозностью танцора, играл с моим телом, как виртуоз, нажимая на потаенные клавиши, извлекая неведомые доселе звуки, топя меня в немом стоне.

Он истязал меня, распластав по каменной стене: входил быстро и вдруг замирал, сжимая моё лицо своей огромной ладонью, смотрел в глаза и выходил, опустошая растомленное тело миллиметр за миллиметром. Так медленно, со вкусом. Моя плоть сжималась, моля о пощаде, ну, либо о продолжении! Глаза пытались навести фокус, чтобы наблюдать за его телом в зеркальном отражении: широкие плечи были похожи на крылья орла, взмывающего высоко в воздух. Я сдерживалась, как могла, оттягивая момент кульминации, но с ним это не прокатывало. Лазарь ждал и чувствовал, а за мгновение до оргазма хватал меня за лицо, фиксируя на себе мой взгляд. Забирал все… Забирал каждый прерывистый вздох, вдыхал обессиленные выдохи. Это как перегрузки, когда ты чувствуешь, как плавится твой мозг, но ничего не можешь с этим делать. Изверг! И я почти привыкла…

– Ксю-Ксю? – братец нагло распахнул дверь и влетел, как торнадо, поднимая в воздух образцы тканей, прикрепленные на стенде.

– Что? – рявкнула я, проклиная свою дурацкую привычку забывать запирать дверь.

– Плохой день?

– Плохой год, – я подошла к барной стойке и вновь загрузила кофемашину, потому что мой американо, заботливо приготовленный Ромиком, уже остыл.

– Но он же только начался, – Вася упал на кожаный диван, принявшись бесцеремонно рассматривать мои эскизы.

– А я прям кожей чувствую, что будет плохой год. Прям чувствую!

– Не нагнетай, сестра.

– А ты чего такой довольный, все забываю спросить? И вчера за столом улыбался. Ты даже за меня вступился, когда отец, надев маску разъяренного дракона, извергал в мою сторону пламя праведного гнева!

– Ксю, ты уже большая девочка. Пора бы привыкнуть к вспышкам гнева отца, к равнодушию матери и общей несправедливости мира.

– Ты про несправедливость мне тут не заливай, колись лучше. Чего задумал?

– Ничего, просто чувствую, что год удастся… Ой, удастся-а-а-а, – протянул Василий, отпивая мой кофе. – И тогда заживем…

– Ты чего? В смысле – заживем?

– Ты же должна радоваться переезду. Ты так и планируешь сидеть в этом офисе, обшивая теток?

– Ну, моя ближайшая «пятилетка» была официально одобрена собранием, поэтому да, Вася! Я планировала рисовать, пить кофе и отдыхать.

– Ну и дура.

– Ты обкурился, что ли? – брат отводил глаза, шаря по стенам кабинета.

– А чего тебе здесь делать? Окся, детка, – Васька встал и подошел ближе, положив свою руку мне на плечо. – Тебе уж немало, сестра. Пора подумать о своей жизни. Хватит зализывать раны. Хватит.

– Ой, психолог, бл***, – выругалась и снова закурила, с силой выдохнув дым в стекло.

– Ага… Ты, хоть и стерва страшная, но не могла бы ты поговорить с отцом, чтобы он не трогал меня? Пусть забирает любимую дочь и проваливает, а меня пусть оставит в покое? – Васька положил голову мне на плечо и окатил самым жалостным взглядом. – Кажется, я влюбился…

– Ой, не ври. Вот только не ври. Тут же каждая собака знает, в нашем городе только один ёб*рь, и это ты, Васька. Ты ж – осеменитель. Какая любовь?

– Ведь это ты мне заливала про любовь?

– Это было давно и неправда, – улыбнулась я, чмокнув брата в висок. – Проваливай, я работаю.

Завязав распахнутый халат, я подошла к двери, предварительно взглянув в глазок, но я знала, кто там.

Папенька сжимал огромный букет под мышкой и помахивал «киевским» тортом.

– Окся, не дуйся. Мне поговорить с тобой надо.

– Я никогда не дуюсь, пора бы уже запомнить, – открыла дверь и, выхватив торт, побежала в кухню. – Тоже мне, папочка.

– Я пришел … – он скинул дубленку на банкетку и прошел в кухню, приглаживая свою идеальную прическу.

– Аргумент. А лучше два, – села на подоконник и закурила, включив вытяжку.

– Ты опять? – сморщился отец, не желая даже смотреть на сигарету в моих руках.

– Пап, два аргумента, после которых я позволю тебе продать мою тачку, квартиру и бизнес. Промолчу и поеду туда, куда скажешь. Но мне нужна причина, желательно, очень веская, – отец побрякал кружками о каменную поверхность гарнитура, разорвал ленту, стягивающую картонную коробку с тортом, а потом отвернулся и молчал. Долго. Он будто подбирал слова, взвешивал то, что хотел сказать.

– А не будет аргументов, Оксана. Ты просто соберешь свои вещи и переедешь вместе со мной. Я уже говорил, что это не обсуждается. Ты моя дочь, и ты будешь рядом!