Такая разная любовь

Глава 1

Апрель 2003 года

Примми Дав сидела в роскошной приемной адвокатской конторы «Маркус Блэк энд компани», крепко сжимая в руках ремешок своей потрепанной сумочки. Примми уже исполнилось пятьдесят, но с адвокатами ей приходилось иметь дело лишь раз в жизни, когда умер ее горячо любимый муж Тед. Это случилось три года назад, и боль утраты все еще не притупилась.

Примми сделала глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки. Сейчас не время думать о Теде. Все внимание следовало сосредоточить на письме в потертой сумочке.

Неужели бездетная Амелия, в год смерти Теда сменившая муниципальный дом в Редхилле на точно такое же жилище в Корнуолле, оставила племяннице мужа немного денег? Так решила Милли, двадцатидвухлетняя дочь Примми Дав. Но Милли вечно приходили в голову самые невероятные фантазии, когда дело касалось денег. Старшая дочь, Джоанн, — та, что старше Милли на тринадцать месяцев и уже дослужилась до руководителя отдела «Ди-пи Интернэшнл», рекламного агентства в фешенебельном районе Мейфэр, — высказалась куда прозаичнее: «Скорее всего тебе предстоит куча бумажной работы. Помнишь, как было, когда умер папа? Хоть он и оставил после себя сущие крохи, нам пришлось изрядно повозиться с документами».

Примми не удалось поговорить о письме с младшей дочерью, Люси. Она путешествовала по Австралии, бродила где-то с рюкзаком за плечами. Что же касается сына, Джоша, то он тоже оказался недосягаемым, хотя в отличие от сестры покидал пределы Лондона крайне редко, лишь когда никак не мог этого избежать.

— Мистер Блэк готов вас принять, — объявила женщина за секретарским столом, прервав размышления миссис Дав.

Примми поднялась с кресла. На мгновение ее охватило внезапное необъяснимое предчувствие беды, но она тут же отмахнулась от него и направилась в кабинет.

— Большое спасибо, что так быстро откликнулись на мою просьбу, миссис Дав. — Маркус Блэк так и лучился добродушием. — Примите мои соболезнования по поводу кончины вашей тети.

— Благодарю вас. — Примми обменялась рукопожатием с адвокатом, опустилась в кресло напротив и смущенно добавила, не желая вводить мистера Блэка в заблуждение: — Мы с тетей не были особо близки. Когда она жила в Лондоне, я навещала ее один или два раза в год, но с тех пор, как она переехала в Корнуолл, мы почти не поддерживали отношений, если не считать обмена открытками на Рождество.

— В самом деле? Это меня удивляет. — Блэк уселся за стол и заглянул в лежавшую перед ним тонкую папку. — А я-то решил, что вы были очень дружны. Но поскольку у нее нет других родственников, во всяком случае, по крови, то конечно… — Он перелистнул несколько страниц, покрытых мелким, убористым шрифтом.

— Тетя попросила меня стать ее душеприказчиком?

— Душеприказчиком? — Блэк удивленно поднял глаза от бумаг. — Разумеется, нет. Это нам, фирме «Маркус Блэк энд ком-пани», поручено исполнить волю завещателя. — Он достал документ из папки. — Вот копия описи имущества Амелии Сертиз и перечень ее распоряжений; этот документ я вам оставлю, но, если вы не против, хотел бы просмотреть его с вами вместе, пункт за пунктом. — Адвокат откашлялся, прочищая горло, и водрузил на нос очки в роговой оправе. — Размер состояния вашей тети на момент смерти — двадцать девять тысяч сто девяносто фунтов. — Примми изумленно открыла рот. — В активе — восемь тысяч семьсот сорок фунтов сорок девять пенсов на счете в «Нэшнл Вестминстер банк» и двадцать тысяч четыреста семьдесят восемь фунтов на паевом счете жилищно-строительного банка «Абби нэшнл». Миссис Сертиз принадлежали также драгоценности на сумму четыреста два фунта. Что же касается пассива, то сюда следует отнести расходы на похороны, оформление копии свидетельства о смерти, оплату организационных издержек и моих услуг в качестве душеприказчика… — Примми безуспешно попыталась подсчитать в уме оставшуюся сумму: математика всегда давалась ей с трудом. — А теперь перейдем к оглашению воли завещательницы, — продолжил Маркус. — Очищенная от налогов сумма, подлежащая наследованию, составляет двадцать четыре тысячи пятьсот тридцать фунтов. Ее следует поделить на шесть равных частей и перечислить на счета следующих благотворительных организаций: детский дом «Саншайн» в Бирмингеме, детский фонд «За здоровые каникулы в деревне», Фонд спасения детей, тюлений заповедник в Гуике (Корнуолл), конеферма «Редуингз» в Норфолке и Центр спасения животных в Кенте. — Адвокат разгладил лежавший перед ним лист бумаги, который только что зачитал, и поднял глаза на Примми. — Вот так, миссис Дав. Вам все понятно?

Примми кивнула, отлично понимая, что в число наследников она не вошла. Впрочем, разочарование было не слишком велико — ведь она и не рассчитывала на наследство. Правда, когда Маркус Блэк назвал ошеломляющую цифру в двадцать девять тысяч фунтов, у Примми мелькнула мысль, что тетя проявила щедрость и захотела оставить ей по завещанию сколько-нибудь значительную сумму.

— Тогда поговорим о самой крупной части наследства, — объявил адвокат. — О недвижимости, о доме, в котором проживала ваша тетя на момент смерти.

Примми растерянно заморгала:

— Извините, но я ничего не понимаю. У моей тети не было недвижимости. Она жила в муниципальном доме в Редхилле, а потом переехала в Корнуолл, в такой же муниципальный жилой дом.

Маркус Блэк склонил голову набок и задумчиво взглянул на посетительницу.

— Эти сведения не совсем верны, миссис Дав. Ваша тетя действительно жила в муниципальном доме в Редхилле. Она освободила его в марте 1997 года, когда унаследовала имущество своего отца — дом, в котором она и проживала вплоть до своей смерти. Эту недвижимость вместе со всей обстановкой она завещала вам, миссис Дав, в пожизненное пользование.

— Простите, — повторила Примми, оглушенная неожиданной новостью. — Вы говорите, что у моей тети был собственный дом? И что она оставила его мне?

— Да и нет. У вашей тети действительно был дом в Корнуолле, но по условиям завещания он не может перейти в вашу полную собственность. К примеру, вы не вольны продать Рутвен, но можете жить в нем, если захотите, до конца своих дней. После вашей смерти недвижимость как часть имущества Амелии Сертиз будет продана, а полученные доходы разделены поровну между шестью вышеупомянутыми благотворительными учреждениями. Если же вы не захотите жить в доме вашей тети или содержание недвижимости покажется вам слишком обременительным, вы можете отказаться от вашей доли наследства в любое время. Как часть имущества миссис Сертиз дом будет безотлагательно продан, а доходы опять же поделены между благотворительными организациями.

Примми удивленно раскрыла рот. Она не находила слов. Дом в Корнуолле. В Корнуолле! Дом, в котором она могла бы жить до конца своих дней, не платя за аренду, стоит только пожелать. Это было так неожиданно, так невероятно, что Примми не знала, что и думать.

Маркус Блэк снова надел очки и достал из папки еще один документ.

— Думаю, следует предупредить вас, что дом, о котором идет речь, стоит на отшибе, а подсобные помещения, как мне говорили, обветшали и нуждаются в ремонте.

— Подсобные помещения? — изумленно откликнулась Примми. — Там что, уборная во дворе?

Маркус Блэк издал короткий смешок.

— Нет, миссис Дав. Речь идет о сараях и садовых постройках. Если вы просмотрите документы, которые я вам вручаю, то убедитесь, что, кроме дома, там имеется небольшой земельный участок. Это весьма типично для Корнуолла.

— А сам дом? — настороженно спросила Примми, даже не улыбнувшись в ответ. Она вдруг испугалась, что дом тоже может оказаться полнейшей развалиной.

— В отличном состоянии, — бодро заверил ее Блэк, протягивая Примми тонкую пачку документов. — А это, миссис Дав, ключи от того самого дома. — Адвокат достал из ящика стола большой конверт, раскрыл его и вытряхнул на стол маленькую связку ключей.

Примми уставилась на ключи, по-прежнему не веря в реальность происходящего.

— Могу я дать вам совет, миссис Дав?

— Да, конечно. Пожалуйста.

Адвокат окинул внимательным взглядом сидевшую перед ним женщину средних лет — вдову со скромными средствами.

— Не принимайте никакого решения насчет этого дома, пока не присмотритесь к нему и как следует все не взвесите. Сейчас вы живете в Ротерхите, а жизнь в юго-восточном Лондоне сильно отличается от жизни на своем клочке земли в Корнуолле. Возможно, вы так и не сможете привыкнуть. К тому же хотя миссис Сертиз и завещала вам дом в пожизненное пользование, она не оставила денег на его содержание, заботы о доме обойдутся недешево, а новые обязанности могут показаться вам непосильными.

— Но раз дом расположен в таком чудесном месте, то там должно быть много приезжих, туристов? Я могу брать постояльцев, предоставлять постель и горячий завтрак…

— Действительно, можете, тем более что Рутвен расположен у самого взморья и входит в зону природного заповедника. — Очки в роговой оправе описали круг в воздухе. — Насколько я понимаю, вы собираетесь принять предложение вашей тети?

На мгновение Примми представила себе мыс Лизард во всем его великолепии. Как замечательно было бы жить на морском побережье!

— О да, — сказала она Маркусу Блэку, который, поигрывая очками, продолжал с интересом разглядывать свою посетительницу. — Я собираюсь переехать в Рутвен. И как можно скорее.

Глава 2

Примми привычно повернула руль своей «воксхолл-корсы» и осторожно выехала на трассу А38, радуясь, что Эксетер остался позади. Она не торопилась. Эта поездка была самым волнующим приключением в ее жизни, и Примми намеревалась насладиться им в полной мере, ведь ей всегда хотелось жить за городом. На нее вдруг нахлынули давно забытые воспоминания. Эти воспоминания были такими яркими и неожиданными, что перехватило дыхание.

Петтс-Вуд. Зеленый пригород Бромли в Кенте едва ли мог считаться сельской местностью. Но девочке, родившейся и выросшей в лондонском муниципальном доме в районе Доклендс, Петтс-Вуд казался настоящим раем. За огромным великолепным садом располагалась площадка для игры в гольф. Тогда Примми едва исполнилось восемнадцать. Она была влюблена и полна наивной уверенности, что и сад, и золотоволосый мужчина навсегда останутся в ее жизни, окруженные ее любовью и нежной заботой.

С трудом справившись с волнением, Примми проехала деревушку Дин и рядом с указателем на Дин-Прайор замедлила ход. Один из ее любимых поэтов семнадцатого века, Роберт Геррик, более сорока лет служил в местном приходе священником, и Примми захотелось взглянуть на церковь.

Она припарковала машину напротив церкви Святого Георгия, освещенной теплыми лучами весеннего солнца, вышла из автомобиля, захлопнула дверцу и направилась к церковным воротам. Ее захлестнуло невероятное чувство свободы. Ее душа пела, как жаворонок. Единственной из всех ее детей, кто способен был понять внезапный порыв, заставивший Примми сделать остановку, была Люси. Эта девочка всегда действовала, повинуясь своим фантазиям, и вечно гонялась за радужными мечтами. Ей не пришлось бы объяснять, ради чего мать решила совершить небольшое паломничество к церкви, она отлично поняла бы, почему Примми, не сомневаясь ни секунды, ухватилась за возможность сменить привычный уклад на совершенно новую жизнь в другом конце страны.

«Попробуй, мама, — сказала бы Люси. — Ты живешь только один раз, так почему бы не рискнуть? Доставь себе удовольствие. В конце концов, что ты теряешь?»

Шагая по пустынному церковному двору, Примми подумала, что терять ей и в самом деле нечего, хотя Милли, Джоанн и Джош скорее всего не станут ездить из Лондона в Корнуолл так часто, как ей хотелось бы, и, конечно же, она будет по ним скучать.

Примми остановилась напротив чудесного цветного витража, напоминавшего о преданном служении церкви настоятеля Роберта Геррика с 1629 по 1674 год. Ее глаза блеснули. Как бы ни скучала она по друзьям и соседям в Ротерхите, это чувство не сравнится с почти тридцатилетней тоской по подругам юности, от которой ей так и не удалось исцелиться.

Сад в Петтс-Вуде явился вдруг во всем многообразии красок. Видение казалось таким ярким и живым, что Примми вновь ощутила резкий запах роз и почувствовала на губах вкус лимонада, который летом всегда стоял в термосе на низеньком столике рядом с шезлонгами. Она услышала смех — свой собственный, всегда немного застенчивый, особенно когда рядом находился отец Кики. Смех Кики, громкий и безудержный. Звонкий, как флейта, смех Артемис, подчеркнуто женственный, как и все, что исходило от нее. И хрипловатый, чуть сдержанный смех Джералдин.

Потом Примми вспомнила Дестини, и снова, как будто и не было этих тридцати лет, ее пронзила внезапная боль. На мгновение перехватило дыхание. Она закрыла глаза, раздумывая о том, что на самом деле привело ее в эту церковь. Может быть, желание помолиться за Дестини?

Несколько минут спустя Примми снова открыла глаза. Ее руки были по-прежнему судорожно сжаты, когда в нескольких шагах от нее раздался голос:

— Я могу вам помочь? Может быть, присядете?

Примми обернулась и увидела священника.

— Нет, — отказалась она, чувствуя себя виноватой. — Не стоит беспокоиться, я не больна. Просто кое-что вспомнила, и воспоминание оказалось довольно мучительным. Через пару минут все пройдет.

Викарий сочувственно кивнул.

— Мне бы хотелось прочитать что-нибудь из Геррика, чтобы вас утешить, но, боюсь, он был слишком большим меланхоликом. Единственное, что приходит в голову, — это, пожалуй, третья строфа из «Ночной песни».

Примми вымученно улыбнулась, понимая, что священник просто старается быть любезным. Ей подумалось, что «Эпитафия» Геррика «На смерть ребенка» была бы сейчас куда уместнее.

Еще через полчаса она пересекла мост через Теймар и въехала наконец в Корнуолл. Примми бывала здесь и раньше, но довольно давно, много лет назад. Когда дети были маленькими, они всем семейством побывали на мысе Лендс-Энд и в Пензансе, проехали через весь Лизард, чтобы добраться до самой южной точки страны, до Лизард-Пойнта. А теперь Примми предстояло поселиться здесь. Если не на самой южной оконечности мыса, то очень близко к ней. Это казалось поразительным, невероятным.

Радость так и бурлила в ней. Въехав в Сент-Остелл, Примми едва не задохнулась от восторга. Было почти три часа пополудни, а она ничего не ела с тех пор, как покинула дом в восемь утра. Свернув к парковке у первого же указателя, миссис Дав затормозила. Бесчисленные тюки и коробки с багажом и хозяйственными принадлежностями громоздились на пассажирских сиденьях и на крыше машины, так что Примми невольно поймала себя на мысли, что ее вполне можно принять за бывшую квартирантку, съехавшую с квартиры ночью, чтобы не платить хозяевам за проживание.

Ближайшая к автостоянке закусочная носила название «Королевский герб». Примми неспешно вошла внутрь и заказала томатный сок и корнуэльский пирог с мясом. И только усевшись за столик у окна и получив свой заказ, она заметила плакат на стене.

«Великий праздник Пасхи в Сент-Остелле. Возрождение рока шестидесятых. Незабываемый уик-энд. Марти Уайлд[2] — Эрик Берден[3] — Кики Лейн».

Всю правую сторону афиши занимали фотографии. Марти Уайлд по-прежнему выглядел помятым мальчишкой с фермы, несмотря на то что теперь ему было хорошо за шестьдесят, а родился и вырос он в Лондоне. Эрику Бердену тоже удалось сохранить прежний невзрачный и угрюмый вид, который как нельзя лучше соответствовал его резкому, скрипучему голосу.

Примми замерла, не в силах оторвать глаз от фотографии Кики. Разница в возрасте между подругами юности была невелика, всего несколько месяцев. Но если Примми можно было назвать милой женщиной средних лет, то в облике Кики сохранилась задиристость юности. В волосах Примми мелькала седина, а прическа не отличалась особым изяществом. Свободный свитер и юбка подбирались с точки зрения практичности и удобства. Огненно-рыжая, как и в школьные годы, шевелюра Кики была коротко острижена, густо смазана гелем и уложена в замысловатую прическу, напоминающую усаженный шипами шлем. Воротник ее короткого, в талию, жакета был залихватски поднят, а шею украшал небрежно повязанный пятнистый шифоновый шарф. Под худыми скулами, как и в детстве, виднелись впадины, а ровная линия подбородка казалась просто безупречной. Лишь выражение золотисто-зеленых глаз выдавало настоящий возраст Кики. В нем читались вековая усталость и пресыщенность жизнью.

Примми пришло в голову, что и Артемис, и Джералдин, должно быть, время от времени видят фотографии Кики в журналах или на афишах. Интересно, испытывают ли они в эти мгновения то же пронзительное чувство, что и Примми? Переносятся ли мысленно в то далекое прошлое, когда все четверо были юными и неразлучными? Впрочем, у Примми свои, особые, воспоминания о саде в Петтс-Вуде. И тогда у Примми имелись свои секреты, тщательно скрываемые даже от подруг, которые были ей ближе, чем сестры.

Примми невольно усмехнулась. Сейчас, глядя на нее, никто бы не заподозрил, что у этой женщины в прошлом могли быть какие-то тайны.

Она встала из-за стола и потянулась за сумочкой. Пасха благополучно закончилась, и Кики давно покинула Сент-Остелл, а может быть, и Англию. Как-то Примми прочитала в одном из журналов Люси, что Кики предпочитает проводить большую часть года в Америке.

Она вернулась к машине, а десять минут спустя выехала на магистраль A390, направляясь к Труро. И чем дальше продвигалась она на юг, тем радостнее становилось на душе.

Не доезжая Хелстона, Примми свернула на трассу В. Здесь начинались по-настоящему живописные места. Дорога петляла между прелестными деревушками. Поворот направо, затем налево, и показались густо заросшие лесом берега реки Хелфорд в Гуике. Наконец-то мыс Лизард. Примми замедлила ход и достала из ящичка под приборной панелью записку с инструкциями, которую вручил ей Маркус Блэк.

Вот еще одна деревушка, и сразу за ней — поворот налево. Примми опустила стекло и с наслаждением вдохнула соленый запах моря, такого близкого, но пока скрытого от глаз.

Справа от нее виднелся указатель на Каллело. Дорога здесь круто спускалась вниз, и Примми заметила вдалеке кучку крытых шифером домиков. Они жались друг к другу, плотным кольцом окружая гавань.

«Полагаю, Каллело — то самое место, куда миссис Сертиз ездила за покупками, — сообщил Маркус Блэк. — Там есть крупный универмаг, почта, гостиница, ресторан, парочка кафе, несколько небольших магазинчиков и мастерских и весьма престижная картинная галерея, которая принадлежит одному американцу».

Сердце Примми глухо заколотилось где-то у горла. Она оставила позади дорогу, ведущую вниз, к гавани, и медленно двинулась по узкой улочке, тянувшейся вдоль береговой линии на расстоянии примерно в четверть мили. Далеко внизу мелькнул и скрылся из виду Каллело. Вскоре дорога пошла в гору, деревья стали редеть, и вот впереди показалась развилка. На столбе перед поворотом висела табличка, которую искала Примми. «Частные владения. Проезд запрещен».

Внезапно Примми охватило непривычное оцепенение. Чувство было такое, будто все нервы стянуты в один тугой узел. Миссис Дав осторожно свернула на боковую дорожку и проехала еще около полусотни ярдов, не замечая, что разросшиеся кусты боярышника и высокие пурпурные цветы чертополоха царапают бока ее «корсы». Наконец дорожка изогнулась в последний раз и уперлась в живую изгородь с ржавыми двойными воротами. Единственная дорога огибала невысокий вытянутый мыс, почти на самом конце которого виднелась одинокая церковь, величественная в своем уединении. Дальше не было ничего, кроме песчаного тростника, моря и неба.

Примми вышла из машины и на негнущихся ногах зашагала к воротам. Лишь подойдя вплотную, она заметила выцветшие буквы «Рутвен».

За воротами поросшая травой изогнутая тропинка вела наверх к дому, ничуть не похожему на то, что представляла себе Примми. Рутвен отнюдь не был длинным низеньким домиком с прелестными выбеленными стенами. Сложенный из темного корнуэльского камня[4], он имел форму квадрата. С одного бока к дому примыкал двор с хозяйственными постройками. Высокие окна прятались за ставнями, выкрашенными зеленой краской, а к двери вело крыльцо из нескольких ступенек. Покрытая лишайником крыша казалась золотисто-зеленой.

Примми широко распахнула ворота и отступила к машине. Было почти шесть часов, и вечернее солнце окрасило небо в бледно-желтый цвет. В распоряжении Примми еще оставалась пара часов, а может быть, и меньше, чтобы распаковать и приготовить вещи, которые могли понадобиться в первую очередь. Миссис Дав была готова к тому, что, как только стемнеет, ее единственным освещением останется предусмотрительно захваченная из Лондона масляная лампа.

«В доме нет электричества, и не будет до тех пор, пока вы не распорядитесь, чтобы его снова включили, — предупредил Маркус Блэк. — То же касается и телефона. В первый день вам предстоит как-то обойтись и без воды, потому что трубы перекрыты, если, конечно, вы не договоритесь заранее, чтобы подачу воды возобновили к вашему приезду».

Что ж, по крайней мере это Примми сделала. А по поводу электричества она позвонит завтра утром. Пока тяжело нагруженная «корса» с трудом поднималась по изрытой колеями тропинке, Примми заметила два обширных луга по обеим сторонам от дорожки.

«Там есть пастбище, место для выгула и загон для ослов», — говорил Маркус Блэк, но Примми в своем невежестве представляла себе просто клочки пустоши.

Оглушенная свалившимся на нее богатством, не в силах поверить в такую удачу, Примми пересекла вымощенный булыжником двор и выключила мотор.

Мгновенно из ближайшей постройки выскочило с полдюжины взбудораженных кур. Примми едва не бросилась бежать и с трудом заставила себя остаться на месте. Если здесь есть куры, то это ее куры, и чем скорее она привыкнет к ним, тем лучше. И все же интересно кто же тут за ними присматривал до ее приезда?

Достав из ящичка под приборной панелью связку ключей, которую вручил ей поверенный, Примми вышла из машины и осторожно направилась к дому, старательно обходя кур.

Входная дверь была выкрашена в зеленый цвет и явно знавала лучшие времена. На пороге стояла пустая бутылка, а в ее горлышко кто-то вставил свернутую в трубочку записку. Примми с опаской протянула руку.

Возникшая было тревога сейчас же улеглась: где-то неподалеку живет доброжелательный и ответственный сосед. Мысленно поблагодарив неведомого Мэтта Тревоса за заботу о курах, Примми перевела дыхание, вставила ключ в замок и открыла дверь.

Просторный холл в Рутвене по своим размерам оказался больше, чем гостиная Примми в Ротерхите. Каменный пол украшал лоскутный ковер яркой расцветки. У одной стены стояли старинные высокие напольные часы, у другой — дубовый сундук с медными уголками и ручками по бокам. Посередине холла возвышалась лестница с широкими низкими ступенями. Слева от лестницы холл довольно быстро обрывался, а правая часть выдавалась вперед и переходила в коридор, в дальнем конце которого виднелась закрытая дверь. Другие двери — одна по правой стене и две по левой — открывались прямо из холла.

Оставив открытой входную дверь, Примми пересекла холл и отворила первую из двух дверей слева. Там располагался кабинет. По стенам от пола до потолка громоздились полки с книгами. Маленький изящный камин был выложен великолепными изразцами, единственное окно выходило в сад. Перед окном, занимая почти все свободное пространство комнаты, стояло старинное бюро.

Соседняя комната оказалась гостиной. Там стояли обтянутая вощеным ситцем софа, викторианское кресло и застекленный шкаф с фарфоровой посудой. На деревянном полу лежал восхитительный персидский ковер. Его яркие краски — сочетание красного и синего — немного поблекли от времени. Камин в гостиной — гораздо больше, чем в кабинете, — был полон дров. Под поленьями виднелись щепки и скомканные газеты. Овечья шкура на полу перед камином выделялась белым живописным пятном. Дверь по другую сторону холла открывалась в столовую, а коридор справа от лестницы вел на кухню.

На втором этаже, в спальне, которая, судя по всему, принадлежала Амелии, мебельный гарнитур орехового дерева казался таким древним, что вполне мог принадлежать матери миссис Сертиз, но его мрачноватая тяжеловесность скрадывалась благодаря золотистому солнечному свету, льющемуся сквозь высокие окна, обращенные на юг.

Приятной неожиданностью стали три другие спальни. Примми не увидела здесь никаких грязно-кремовых стен и нелепых обоев в цветочек. Одна из комнат была выкрашена в симпатичный нежно-голубой цвет, другая — в теплый розовый, как морская раковина, а третья радовала глаз спокойным бледно-лиловым тоном. В каждой из спален стояла мебель из полосатой сосны — гардеробы, туалетные столики и кровати. Занавески, покрывала и подушки прекрасно гармонировали с цветом стен.

Кровати показались Примми настоящей загадкой. В каждой из комнат было по три спальных места — двухъярусная кровать и отдельная, односпальная.

Примми с изумлением заметила, что в спальнях не было ни единой личной вещи — ни фотографий в рамках, ни предметов одежды. Неужели Амелия сдавала комнаты жильцам? В это верилось с трудом. Особенно из-за двухэтажных кроватей. Конечно, туристы готовы мириться со многими мелкими неудобствами, но не с необходимостью карабкаться на верхнюю койку, которая больше подходит для ребенка.

Предположив, что Амелия купила мебель оптом по дешевке на какой-нибудь распродаже, Примми, сгорая от любопытства, отправилась исследовать ванную комнату. Щербатая белая фарфоровая ванна стояла в гордом великолепии на помпезных изогнутых ножках в форме львиных лап. На унитазе красовалось сиденье из красного дерева, допотопный сливной бачок помещался высоко на стене, а внушительная раковина на ножке выглядела так, будто ее доставили с Ноева ковчега.

Но для Примми это было не важно. Вполне довольная всем, что ей удалось увидеть, она спустилась вниз с твердым намерением выгрузить из машины как можно больше вещей, пока не наступила темнота.

Два часа спустя, когда стемнело окончательно, Примми успела устроиться на ночь со всеми удобствами. К счастью, ни один из матрасов не отсырел. Примми принесла из машины спальный мешок, подушку и пуховое одеяло и разложила их на кровати Амелии. Хотя в одной из гостевых спален тоже открывался вид на море, окна там были куда меньше. В спальне Амелии окна оказались широкими, с большими подоконниками. Примми с удовольствием подумала о том, что, проснувшись, увидит мыс и воды Ла-Манша.

Благополучно справившись с самой важной частью работы, Примми вытащила из багажника машины сумку-холодильник, перенесла ее в кухню, достала бутылку молока и пачку печенья и устроила себе пятнадцатиминутный перерыв. Потом развела огонь в камине, воспользовавшись дровами, которые любезно приготовил для нее Мэтт Тревос, и зажгла привезенную из Лондона масляную лампу.

До наступления ночи Примми успела перетащить из машины в дом часть своих пожитков. Это занятие доставило ей подлинное удовольствие: огонь в камине уютно потрескивал, а лампа отбрасывала яркий ровный свет. Наконец, когда камин в гостиной погас, совершенно измученная, но с чувством выполненного долга, она, одетая в пижаму и халат, уселась, завернувшись в одеяло, у окна в бывшей спальне Амелии с бокалом виски в руке.

Масляная лампа тоже перекочевала на второй этаж и теперь нежным мерцанием освещала спальню. Темнота за окном казалась непроницаемой. Никогда прежде Примми не приходилось спать в комнате, куда не проникал свет уличных фонарей. Она заранее готовила себя к этому, опасаясь неуверенности и едва ли не паники. Но ничего подобного не почувствовала. Виски согрело ее, а сияние лампы принесло приятное ощущение уюта и покоя. Здесь был ее новый дом, здесь брала начало совершенно новая жизнь. Примми охватило удивительное, завораживающее, ни на что не похожее чувство.

Свернувшись клубком на диванчике перед окном, глубоко счастливая и безумно довольная, она наблюдала, как на небе, пронзая темноту, зажигаются звезды. Потом перебралась на кровать, закрыла глаза и заснула.

Глава 3

Примми разбудил стук дождевых капель о стекло. В Лондоне, когда она просыпалась, с улицы всегда доносился какой-то шум. Отдаленный рев моторов с вечно забитых машинами Джамайка-роуд и Лоуэр-роуд, обрывки разговоров спешащих мимо людей, торопливые реплики прохожих, направляющихся к железнодорожной станции, болтовня и пререкания идущих в школу детей.

Но сейчас тишину нарушал лишь шум дождя. Примми открыла глаза и постепенно смогла различить еще один звук. Он казался таким непривычным, что не сразу дошел до ее сознания. Но уже в следующий миг Примми поняла, что это такое, и едва не задохнулась от восторга. Впервые в жизни она лежала в постели в своем собственном доме, слушая рокот моря.

Десять минут спустя Примми уже хозяйничала внизу, на кухне, с радостью готовясь встретить новый день. Кухня оказалась довольно просторной, и хотя небо было затянуто тучами, а по стеклам хлестали струи дождя, здесь не ощущалось недостатка света.

Накануне вечером Примми была слишком занята поиском свободного места для многочисленных коробок, которые перенесла из машины, и успела лишь бросить беглый взгляд на кухню. Теперь же она внимательно все рассмотрела и осталась очень довольна.

Кухня, несомненно, была сердцем этого дома. Помимо маленького столика из сосновых досок, придвинутого к окну, здесь стоял огромный дубовый обеденный стол, а рядом с массивной деревенской печью Примми заметила кресло-качалку. У дальней стены возвышался заполненный посудой буфет, а на каменных плитах пола лежали лоскутные половички — такие же, как ковер в холле.

Примми налила себе стакан молока и неспешно осушила его, глядя в окно на фруктовый сад и огородные грядки. Не смея надеяться, что сад теперь тоже принадлежит ей, она принялась мысленно составлять список необходимых дел, начиная с поездки в Каллело и переговоров насчет телефона и электричества.

Внезапно она вспомнила о курах и растерялась. Нужно ли ей самой их кормить, или с минуты на минуту здесь появится Мэтт Тревос? А как сосед узнал о ее предстоящем приезде? И откуда ему известно ее имя?

И тут, словно по сигналу, раздался резкий короткий стук в дверь. Примми поспешно пересекла холл и, радостно улыбаясь, распахнула дверь.

Если Рутвен оказался совсем не таким, как она ожидала, то о Мэтте Тревосе можно было сказать то же самое.

Примми почему-то представляла себе Тревоса пожилым человеком, а ему, как оказалось, можно было дать всего на пару лет больше, чем ей самой. Мэтт не отличался высоким ростом: в нем было примерно пять футов и восемь или девять дюймов, но под рыбацким свитером из грубой шерсти скрывались мощные плечи. Все еще густые волосы лежали плотной шапкой, и в них уже серебрилась седина.

— Миссис Дав? — В речи соседа слышался звучный корнуэльский выговор.

— Да. — Примми приветливо протянула руку. — А вы, должно быть, мистер Тревос. Заходите, пожалуйста.

— Вы не против, если я войду через боковую дверь? Для парадного у меня слишком грязные сапоги.

Потертые джинсы Тревоса были заправлены в забрызганные грязью веллингтоны, которые действительно выглядели устрашающе. Через пять минут Мэтт уже стоял посреди кухни и держался до неприличия естественно, словно у себя дома.

— Я не могу предложить вам чаю, — пробормотала Примми извиняющимся тоном. — Но может быть, вы не откажетесь от стакана молока с печеньем? Это все, что у меня есть.

— Спасибо. — Он окинул изумленным взглядом великое множество картин в рамах — живописных полотен и гравюр, — громоздившихся везде и всюду.

— Я люблю картины, — неловко призналась Примми, наливая молоко в стакан и выкладывая из пачки на тарелку шоколадное печенье. — В Лондоне мне вечно не хватало свободных стен, и картинам всегда было тесно. А в этом огромном доме они будут выглядеть превосходно.

— Надо будет непременно познакомить вас с моим другом Хьюго. У него картинная галерея в Каллело.

Примми вспомнила, что мистер Блэк назвал галерею в Каллело очень престижной, и невольно улыбнулась:

— Думаю, ваш друг собирает произведения искусства совсем другого сорта. Большинство моих картин — просто дешевые репродукции. Хочу поблагодарить вас за то, что позаботились о курах Амелии. Я не подозревала об их существовании и, честно говоря, представления не имею, как за ними ухаживать.

— Тогда вам придется научиться. — Тревос улыбнулся, и в уголках его глаз собрались веселые морщинки. У него были славные глаза. Янтарно-карие, внимательные, чуть прищуренные, они светились добродушием. — Вы не хотите прямо сейчас отправиться на пастбище и осмотреть курятник? — предложил он, поставив пустой стакан в раковину.

— С удовольствием. А пастбище — это один из тех лугов по обеим сторонам дороги? А сад за овощными грядками — тоже часть Рутвена?

— Да, что касается первого вопроса, и если под садом вы подразумеваете собранную Амелией пеструю коллекцию старых яблонь, то еще раз отвечу «да». — Мэтт зацепил большими пальцами передние карманы джинсов, и Примми, скользнув взглядом по его крепким, натруженным рукам, заметила отсутствие обручального кольца.

Разозлившись на себя за подобные наблюдения, она поспешно спросила:

— Если там так грязно, может, мне тоже лучше надеть веллингтоны?

— Да. А если у вас нет своих, не беда. У Амелии хранилась пара сапог под скамейкой на боковом крыльце.

Когда они вышли из кухни на боковое крыльцо, Примми поинтересовалась:

— Как вы узнали обо мне? В записке вы обратились ко мне по имени. Наверное, с вами связался поверенный Амелии?

— Да, — коротко ответил Мэтт, извлекая на свет божий пару поношенных веллингтонов. — Да и сама Амелия просила меня присмотреть за домом до вашего приезда.

Мысленно взяв на заметку, что отношения ее тети с Мэттом определенно выходили за рамки добрососедских и были скорее дружескими, Примми с трудом втиснула ноги в сапоги, которые оказались на размер меньше, чем нужно.

— А как быть с дровами? Поставщик завозит их каждый месяц?

— В Каллело есть один поставщик, — отозвался Мэтт, открывая дверь. — Но те дрова, что в сарае, я напилил сам в конце прошлого года.

Через минуту они уже хлюпали по мокрой от дождя траве, пересекая луг, который Тревос называл пастбищем. На краю луга Примми заметила два вытянутых треугольных строения из дерева и проволоки.

— Сейчас самое лучшее время дня для сбора яиц, — заявил Мэтт, когда они поравнялись с курятником. — И вам придется делать это каждое утро, потому что ваши куры превосходно несутся. — Он присел на корточки перед первым домиком. — Видите эту раздвижную дверь? Она позволяет проникнуть в курятник. Давайте я вам покажу.

Это утро навсегда останется в памяти Примми. Во-первых, это было ее первое утро в Рутвене, во-вторых, в этот день они с Мэттом стали друзьями, и, наконец, в-третьих — и это ничуть не менее важно, — Примми впервые в жизни достала из соломы теплое, в коричневых крапинках, яйцо.

Во второй половине дня Примми поехала в Каллело. Она весело поболтала с девушкой на почте, пока та разменивала ей фунты на двадцатипенсовые монеты для телефона-автомата. Договорившись насчет электричества и телефона, Примми медленно прошлась по главной улице в сторону гавани, пока не уткнулась в огромную витрину «Картинной галереи Хьюго Арнотта».

В витрине была выставлена только одна картина, и, рассеянно скользнув по ней взглядом, Примми застыла как изваяние. Огромное, выполненное маслом полотно в тяжелой золоченой раме на стойке, обтянутой изумрудно-зеленым шелком, изображало четырех молодых женщин в саду.

Стиль картины можно было назвать импрессионистским, в палитре преобладали светлые, пастельные тона. Белые и длинные, до щиколоток, девичьи платья, отделанные английским кружевом, указывали на эдвардианский период. Три девушки сидели на широких садовых качелях: две обнимали друг дружку за талию, а третья, держась за веревку качелей, склонила голову на руку. Четвертая девушка, глядя на подруг, стояла рядом с качелями. Ее тонкую талию украшал бледно-голубой поясок. В опущенной руке она держала соломенную шляпу с широкими полями.

При виде таблички с надписью у Примми мучительно сжалось горло: картина называлась «Летние воспоминания».

К своему стыду, Примми почувствовала, как к глазам подступили слезы. Конечно, она, Кики, Артемис и Джералдин, наслаждаясь лучами солнца в саду Петтс-Вуда, никогда не выглядели такими надменно-томными, как на картине, и все же это были они. В двух обнимающихся подругах на качелях Примми угадала Кики и Артемис: медно-каштановая, как на полотнах Тициана, головка тесно прижалась к золотоволосой. Девушка со строгими темными глазами, задумчиво склонившаяся к веревке качелей, напоминала Джералдин. А в самой юной из подруг, стоявшей немного в стороне, в девушке с голубым пояском, Примми узнала себя.

В глазах по-прежнему стояли слезы, и она смущенно заморгала, заметив вдруг, что по узкому тротуару мимо нее движутся люди. Картина потрясла ее, вызвала отчаянное, почти нестерпимое желание обладать ею. На картине не было ценника, и Примми легко могла себе представить почему.

Понимая, что стоимость картины намного превосходит скромные возможности ее кошелька, Примми не стала заходить в галерею и спрашивать цену. Вместо этого она заглянула в магазин одежды на противоположной стороне улицы и купила себе пару практичных и недорогих веллингтонов.

Всю дорогу домой Примми неотступно преследовали мысли о картине. Существовали ли в действительности молодые женщины, наслаждавшиеся теплом летнего дня в залитом солнцем саду, и если да, то что с ними случилось? Разлучило ли их время, так же как разлучило оно Примми, Кики, Артемис и Джералдин?

Разложив по местам одежду и книги и с радостью убедившись, что электричество уже включили, Примми призналась, что не в состоянии не думать о прошлом. А когда сразу после трех зазвонил телефон и мужской голос в трубке произнес: «Я просто хочу удостовериться, что телефонная связь восстановлена, миссис Дав», — она уже твердо знала, что собирается делать.

Примми нашла применение одному из прощальных подарков, полученных ею перед отъездом из Лондона. Речь шла о портативном компьютере — подарке Джоша, купленном по дешевке у приятеля. Чувствуя непривычную пустоту в желудке, Примми осторожно достала компьютер из пенопластовой упаковки, в которой он перенес путешествие в Корнуолл, и, поставив перед собой кружку со свежезаваренным чаем, принялась заполнять страничку регистрации на веб-сайте «Друзья снова вместе».

Трудности начались, когда Примми дошла до пункта, где требовалось указать краткие сведения о себе. Что, скажите на милость, могла бы она написать о своей жизни интересного для Джералдин, Кики или Артемис? Что овдовела после двадцати лет супружеской жизни? Что у нее четверо детей и дом в Корнуолле? Звучит не слишком интригующе.

Примми сжала в ладонях кружку с чаем, подумав, как мало ей известно о жизни подруг. Как сложились их судьбы за долгие годы разлуки? Проще всего было следить за жизнью Кики. Иногда Примми читала о ней в журналах Люси. Какое-то время фотографии Джералдин тоже довольно часто мелькали на страницах газет, в основном в колонках светской хроники, но не потому, что Джералдин имела какое-то отношение к индустрии развлечений. Просто она постоянно находилась в окружении известных бизнесменов и влиятельных аристократов, чьи имена были у всех на слуху. Вышла ли она в конце концов замуж за одного из этих в высшей степени подходящих кандидатов в мужья, Примми не знала, но одно могла сказать с уверенностью — жизнь Джералдин ничем не напоминала ее собственную, бесцветную и однообразную, но счастливую жизнь в Ротерхите. А как насчет Артемис?

У Примми сдавило горло. Невозможно вспоминать об Артемис и не думать о Дестини. Особенно сейчас, после того мгновения в церкви, когда внезапные воспоминания заставили ее пережить приступ мучительной боли.

Артемис удачно вышла замуж. Когда Примми в последний раз слышала о ней, помимо дома в Котсуолде у Артемис было еще два — в Лондоне и в Испании, двое сыновей в Итоне и муж, принадлежавший к тому же кругу честолюбивых дельцов, что и высокопоставленные приятели Джералдин. Еще будучи девчонкой и учась в средней школе Бикли, Артемис проявляла повышенное внимание к происхождению и социальному статусу своих знакомых. Так чего ради станет она интересоваться Примми после стольких лет? А если вспомнить все, что произошло между четырьмя подругами, трудно представить себе причину, по которой Кики, Джералдин или Артемис захотелось бы связаться с Примми или друг с другом.

Чай давно остыл, и Примми, морщась от головной боли, поставила кружку на стол. Зная, что единственное лекарство от мигрени — свежий воздух, она накинула плащ и шагнула за дверь. Дневной свет померк, уступив место сумеркам. Это застало Примми врасплох. Не желая сдаваться, она плотнее запахнула плащ и медленно направилась вниз по дорожке, к уединенной церкви на берегу.

Запертая церквушка оказалась даже меньше, чем церковь Святого Георгия. По-видимому, она была действующей — во всяком случае, на крыльце висело расписание служб на последнюю неделю мая.

За церковью мыс круто обрывался, нависая над узким серпом песка и гальки у самой воды. Вниз вела едва заметная тропинка, и Примми храбро зашагала по ней, не заботясь о том, что уже смеркается, а вскоре станет совсем темно. Она слишком глубоко погрузилась в воспоминания о прошлом, чтобы задуматься о настоящем. Каждый шаг к морю уносил ее все дальше от действительности. Вот промелькнули и унеслись девяностые годы. Восьмидесятые. Семидесятые.

Наконец, ступив на мокрую от водяных брызг гальку, она остановилась и замерла, засунув руки в карманы, подставляя лицо ночному ветру.

Шестидесятые.

Тогда-то все и началось. Тогда их четверых связывали такие прочные узы, что, казалось, никакая сила не сможет разрушить эту дружбу.

Примми окинула взглядом блестящую поверхность моря, уже начавшую чернеть у горизонта, и с необыкновенной ясностью вспомнила 14 сентября 1962 года.

Начало.

Глава 4

Сентябрь 1962 года

— Скорей, Примми! Тебе сегодня никак нельзя опаздывать!

Примми стояла перед зеркалом, поправляя узел школьного галстука. Сначала она немного затянула его, потом расслабила. Ну и где же должен быть узел? Пожалуй, лучше приподнять его чуть-чуть повыше. Да, так гораздо лучше, хотя теперь проклятый галстук мешает дышать.

— Примми!

— Иду, мама! — Она поспешно натянула красновато-коричневый форменный блейзер и схватила с кровати новенькую блестящую сумку.

— Ох, Примми! — восхищенно воскликнула мама, глядя, как дочь торопливо сбегает вниз по лестнице. — Дорогая, какая ж ты у меня умница. Как же я тобой горжусь. Прям слов нет. Отсюдова никто еще не поступал в Бикли. Никто.

— Да, но я попала туда просто потому, что мистер Мосс предложил мне попробовать побороться за стипендию. — Примми отчаянно пыталась справиться с волнением, но голос по-прежнему предательски дрожал. Хоть бы мама поскорее закончила этот разговор. Примми и так не находила себе места от тревоги — она никого не знает в Бикли. На прошлой неделе в местные средние школы практического или классического обучения перешли все подруги Примми, но им было куда проще — ведь они шли в новую школу вместе, большой дружной ватагой.

Школа Бикли не относилась к числу обычных средних учебных заведений. Это была дорогая привилегированная частная школа. Занятия в ней начинались позднее, чем в местных школах, куда пошли учиться подружки Примми, а добираться туда нужно было поездом и потом еще долго идти пешком.

— Ну что? Будешь теперь учиться шикарно жить, да? — дразнили ее подружки, когда новость о том, что Примми получила стипендию в элитарной частной школе, достигла игровой площадки. — Ну, ты ведь всегда о себе много воображала, Примми Сертиз. Всегда ставила себя выше всех и ходила в любимчиках у учителей.

Примми горячо спорила, обиженная несправедливыми нападками. Но ее никто не слушал. Злобные, язвительные насмешки сыпались на девочку со всех сторон, и Примми очень скоро поняла одну простую истину: невозможно поступить в школу Бикли и при этом по-прежнему считаться своей в Ротерхите. Кремовый и красно-коричневый цвета школьной формы Бикли навсегда отдалили ее от прежних подруг. В этом не было ее вины, но в родном районе о ней уже говорили как об одной из «этих», а не как об одной из «своих».

И теперь, с тяжелым сердцем глядя, как мама надевает шляпу и плащ, Примми со страхом думала о том, что ее новые одноклассницы в Бикли станут относиться к ней точно так же. Именно по этой причине она старалась тщательно следить за своей речью. Не потому, что ей хотелось говорить безупречно, как, судя по всему, думали ее бывшие подруги, а просто чтобы в новой школе не отличаться от других учениц.

— Тебе вовсе не обязательно идти со мной, мама, — робко заметила она. Меньше всего Примми хотелось в первый же день в Бикли стать мишенью для насмешек, появившись в школе в сопровождении мамы, словно пятилетний ребенок. — Я отлично помню дорогу. И вовсе я не… — Примми осеклась и тяжело вздохнула. — Я не заблужусь. Школа, конечно, далеко от станции, но идти нужно все время прямо.

— Может, так оно и есть, Примми, — возразила мама, снимая воображаемую пылинку со школьного блейзера дочери, — но в самый первый день я уж лучше пойду с тобой, для верности. А теперь давай-ка ноги в руки, а не то проклятый поезд уйдет без нас.

Первое, что бросилось в глаза Примми, когда они с мамой шли целую милю с четвертью от станции к школе, — это поразительное количество машин, движущихся вдоль обсаженной деревьями дороги. Все пассажирки были одеты в форму школы Бикли. Некоторые ученицы в красно-коричневых блейзерах шли пешком, но все они шагали, сбившись в стайки, весело болтая, и ни один форменный блейзер не выглядел таким кричаще новым и вопиюще жестким, как у Примми.

— Это прям настоящее путешествие, а, дочка? — тяжело отдуваясь, пробормотала мама, когда они достигли ворот школы. — Что ж, у тебя ножки молодые. Так что, ежели не пропустишь утренний поезд, будет полный порядок.

Школа оказалась низкой и вытянутой, со множеством огромных окон. Покрытая гравием площадка напротив школьного здания тоже поражала своими размерами. Впрочем, именно такая площадка здесь и требовалась: в ворота Бикли то и дело одна за другой стремительно въезжали машины. Хрустя гравием, они останавливались на площадке и извергали из своих салонов сразу по две, три или даже четыре девочки.

— Думаю, тебе лучше уйти, мама, — пробурчала Примми, когда белый «зодиак» скользнул по гравию всего в нескольких футах от них. — Другие матери тут не околачиваются.

— Ну и что с того? Может, здесь больше нет новеньких, — неуверенно возразила мама, с благоговейным ужасом оглядывая внушительную толпу девочек, собравшихся перед входом в школу.

— Джералдин тоже новенькая, — раздался вежливый голос у них за спиной. — И я не собираюсь оставаться с ней. Я сейчас возвращаюсь на Бикли-Хай-стрит. Может быть, вас подвезти?

Говорившая оказалась владелицей «зодиака». Это была энергичная, небрежно одетая темноволосая женщина, выглядевшая слишком молодой, чтобы иметь одиннадцатилетнюю дочь.

— О, это так любезно с вашей стороны, но, боюсь, я не смогу…

Видя смущение и замешательство матери, Примми мгновенно сообразила, что если та не примет предложение незнакомки, то наверняка станет маячить поблизости во время утреннего сбора учащихся. Это заставило Примми немедленно вмешаться.

— Конечно же, поезжай, мама. Как мило с вашей стороны, миссис…

— Миссис Грант. Жаклин Грант. А мою дочь зовут Джералдин. Она не слишком-то рада, что поступила в Бикли… — Жаклин сделала выразительную паузу.

— Примми, — подсказала девочка в ответ на вопросительный взгляд миссис Грант. — Примми Сертиз.

— Я была бы очень благодарна тебе, Примми, если бы ты присмотрела за Джералдин.

Примми нерешительно взглянула на Джералдин Грант: было непохоже, что эта девочка позволит кому-нибудь за собой присматривать. Высокая и худая, она держалась крайне независимо. Черные как ночь, коротко подстриженные волосы лежали аккуратными завитками, словно блестящий шелк. Широко расставленные темные глаза в обрамлении густых ресниц казались почти черными. Заметив, что Примми наблюдает за ней, Джералдин послала ей ослепительную улыбку, а затем, за спиной у матери, картинно закатила глаза. Это выглядело до того комичным, что Примми потребовалось все ее самообладание, чтобы не захихикать.

— Да, миссис Грант, я постараюсь, — откликнулась Примми, стараясь изо всех сил сохранять серьезность.

Как только миссис Сертиз робко протиснулась на пассажирское сиденье, а миссис Грант вернулась за руль автомобиля, Джералдин живо обернулась к Примми и доверительно шепнула, словно старой подруге:

— Ну слава Богу, наконец-то нас оставили в покое. А как твое полное имя?

— Примроуз[5]. — Примми неожиданно смутилась. — Звучит немного старомодно, поэтому я предпочитаю, чтобы меня называли Примми.

— Это меня не удивляет, — откровенно отозвалась Джералдин и криво усмехнулась. — Хотя имя тебе идет. У тебя светлые волосы и зеленые глаза, так что, включив немного воображения, можно сказать, что ты похожа на примулу. — Она послала Примми еще одну ослепительную улыбку и доверительно подхватила новую подругу под руку. — Вперед, Примми Сертиз, пойдем узнаем, куда нам идти. Я не хотела здесь учиться, а ты? Я мечтала поступить в Бененден.

Примми удивленно вскинула брови:

— В тот самый Бененден, где училась принцесса Анна?

— Да, но не потому, что она там училась, просто Бененден находится в Суссексе, а там живет мой двоюродный брат Френсис.

Весело болтая, они побрели сквозь толпу к дверям школы. Возбужденный шум голосов у них за спиной заставил девочек обернуться, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как мощного сложения мужчина захлопнул за собой дверцу зеленовато-голубого «роллс-ройса» и резко зашагал к темно-зеленому «фольксвагену».

— Ты что, ослеп, черт побери? — громовым голосом прорычал он водителю «фольксвагена». — Ты разбил мне зеркало и чуть не поцарапал крыло к чертям собачьим!

Разъяренный мужчина явно был владельцем «роллс-ройса», а не просто шофером. Об этом свидетельствовало дорогое пальто кромби и наполовину выкуренная сигара, которую мужчина раздраженно швырнул на землю, когда дверца «фольксвагена» открылась и на гравий ступил привлекательный блондин лет тридцати пяти.

— Меа culpa[6], — смущенно признал он. — Вот моя визитка. Пришлите мне счет за новое зеркало. Но не лучше ли держать себя в руках, когда вокруг так много юных леди, а?

Худощавое сложение блондина и его скромная одежда — поношенная твидовая куртка с кожаными заплатами на локтях, серые фланелевые брюки и коричневые замшевые ботинки — составляли резкий контраст с нарочито крикливой внешностью владельца «роллс-ройса», на мизинце которого красовался золотой перстень, а запястье украшала массивная цепь, ярко сверкнувшая на солнце, когда ее обладатель отшвырнул сигару. Украшение было скорее похоже на браслет, чем на наручные часы, и Примми с интересом пригляделась к незнакомцу. В той части юго-восточного Лондона, откуда она была родом, пальто кромби и золотые цепочки считались непременным атрибутом преступника и злодея, а данный субъект своим могучим сложением и угрожающим видом определенно походил на злодея.

— Нечего мне указывать, как себя вести, приятель, — огрызнулся он, тыкая в грудь водителю «фольксвагена» коротким, похожим на обрубок пальцем. — Потому что мне это не нравится.

Потрясенные матери спешили увести своих дочерей подальше от скандала к низким ступеням, ведущим к дверям школы. К счастью, Примми и Джералдин успели благополучно избавиться от опеки родителей и теперь могли спокойно наслаждаться зрелищем, стоя на самой верхней ступеньке лестницы и не опасаясь, что испуганные матери загонят их в школу.

— А мне не нравится, когда меня толкают, — ледяным тоном отчеканил водитель «фольксвагена». Несмотря на узкие плечи, он отнюдь не выглядел оробевшим, и у Примми мелькнула мысль, что ее первый день в Бикли вполне может начаться с кулачного боя на школьной площадке для парковки. Стоило ей подумать об этом, как одновременно распахнулись задние дверцы «фольксвагена» и «роллс-ройса».

Из «фольксвагена» с пронзительным воплем выскочила миниатюрная рыжеволосая девчушка.

— Не смейте так разговаривать с моим отцом!

Из «роллс-ройса» выбралась пухленькая малышка с белокурыми волосами. Заметно смущенная, она с явной неохотой направилась к отцу, взяла его за руку и жалобно взмолилась:

— Папа, пожалуйста, не надо. Люди смотрят.

Как ни странно, это неожиданное вмешательство произвело нужный эффект. Мистер Противный убрал свой палец, опустил руку и, бросив напоследок испепеляющий взгляд на мистера Приятного, отвернулся, переключив внимание на расстроенную дочь.

— Вот досада, — проворчала Джералдин, когда они с Примми вошли в просторный холл школы. — Я думала, сейчас начнется драка. Было бы здорово, правда?

— Ты так говоришь, потому что никогда не видела настоящей драки, — назидательно заметила Примми. — Понимаешь, настоящие драки не похожи на киношные. В жизни это выглядит отвратительно и страшно.

В глазах Джералдин вспыхнули искорки интереса.

— О, так ты видела драки, Примми Сертиз? Так откуда же ты явилась, скажи на милость?

— Из Ротерхита.

Джералдин не успела больше ни о чем спросить, потому что в следующий миг они заметили строгую, официального вида женщину с огромным плакатом, на котором крупными буквами было написано: «Всем новым девочкам просьба построиться в шеренгу». И ниже, шрифтом помельче: «Не разговаривать».

Шеренга оказалась довольно длинной, и Примми с Джералдин пришлось встать в самый конец. Вскоре к ним присоединилась девочка с пышной копной огненно-рыжих волос.

— Я считаю, твой отец был великолепен, — с привычной непосредственностью обратилась к ней Джералдин, не обращая внимания на призыв соблюдать тишину. — Не много нашлось бы мужчин, способных держаться с таким самообладанием. Примми, — она кивнула в сторону новой подружки, — думает, что водитель «роллс-ройса» — какой-нибудь нувориш из Ист-Энда.

— Да я не говорила ничего подобного! — возмущенно воскликнула Примми.

— Тише, пожалуйста! — громовым голосом выкрикнула дама с плакатом.

— А что такое «нууво-рииш»? — не унималась Примми, понизив голос до шепота. — Преступник?

— Нет, идиотка. — Джералдин залилась заразительным булькающим смехом, полностью игнорируя хмурый взгляд женщины во главе колонны. — Это тот, кому досталось много денег при отсутствии вкуса или, как в данном случае, хороших манер.

— А теперь мы молча пойдем колонной в главный зал на собрание, — провозгласила женщина, пронзая Джералдин убийственным взглядом. — После собрания вам нужно будет снова выстроиться в шеренгу, и вас отведут в классные комнаты для предварительной вводной беседы.

— Мне не нравится, что она заговорила о классных комнатах во множественном числе, — заявила Джералдин, когда их колонна пришла в движение. — Это означает, что нас могут разлучить, если мы не будем держаться вместе. Давайте-ка накрепко приклеимся друг к другу, ладно? Я Джералдин Грант, а это Примми Сертиз.

— Кики Лейн, — представилась рыжеволосая девочка, а когда они вошли в огромный зал, заполненный стройными шеренгами выстроившихся в почтительном молчании учениц, добавила: — А откуда Примми знает об Ист-Энде? Она оттуда? Так вот почему она говорит на кокни?

Примми не пришлось отвечать: в следующий миг пять сотен голосов с воодушевлением затянули «Иерусалим», и про нее забыли. Сборником гимнов здесь никто не пользовался, и Примми, которая никогда прежде не пела этого гимна и не знала слов, совсем растерялась.

— На этот горный склон крутой ступала ль ангела нога? — звенел хрустальный голосок Джералдин. — И знал ли агнец наш святой зеленой Англии луга?

Но самым удивительным был голос Кики Лейн. Сильный и глубокий, он звучал так проникновенно, что по спине Примми побежали мурашки. Решив, что всякий, кто способен так потрясающе петь, заслуживает прощения за бестактное замечание по поводу ее произношения, Примми принялась старательно открывать рот, изображая пение и с любопытством разглядывая просторный зал.

На одной стене висели огромные полированные доски, на которых золотыми буквами были выведены имена выпускниц, указаны годы их обучения в Бикли и перечислены выдающиеся достижения по окончании университета. На стене напротив красовались две роскошные копии: «Анжелюс» Жана Франсуа Милле, а немного ниже — «Офелия» сэра Джона Эверетта Миллеса.

Повернув голову, чтобы посмотреть, нет ли на стенах еще каких-нибудь картин, Примми заметила пухленькую белокурую девочку, чей родитель так безобразно задирал отца Кики. Она тоже не пела вместе со всеми, но, похоже, не потому, что не знала слов гимна: девочка только что перестала плакать, и вид у нее был такой, словно она вот-вот снова зальется слезами. Глаза у бедняжки распухли и покраснели, в руке она комкала мокрый носовой платок. Девочка пришла в зал позже других и стояла теперь в самом заднем ряду. При виде ее зареванной, несчастной мордашки у Примми сжалось сердце. В конце концов, девчонка ведь не виновата, что ее отец так ужасно себя вел.

Примми отвернулась, но краем глаза заметила, что девочки в заднем ряду подталкивают друг друга локтями и шепчутся. Можно было не сомневаться, что они обсуждают новенькую, обмениваясь язвительными замечаниями.

— Мы возведем Иерусалим в зеленой Англии родной, — самозабвенно пели Кики и Джералдин.

Буквально через пятнадцать минут собрание распустили, а новеньких девочек разделили на две группы, каждая из которых отправилась в свой класс.

— Что ж, пока все идет неплохо, — заметила Джералдин. Новоиспеченные подружки по-прежнему держались вместе. — В этой группе мы трое — единственные, кто не учился в младших классах Бикли. Это значит, что мы никогда не сможем найти общий язык с остальными, да и стоит ли пытаться? Я здесь только потому, что мне не удалось поступить в Бененден. А ты, Примми, наверное, получила стипендию на бесплатное обучение, да?

Примми кивнула — она с радостью готова была рассказать о своей стипендии подругам, раз их это интересует.

— А что скажешь ты, Кики? — спросила Джералдин, пристраиваясь в самый конец группы из двадцати учениц. — Почему ты предпочла Бикли?

Кики презрительно фыркнула.

— У меня не было выбора. Я хотела поступать в эстрадную школу, но папа сказал, что об этом не может быть и речи, пока я не получу так называемое приличное образование. Мой папа — доктор, — добавила Кики. Основная часть группы уже выбирала себе парты и рассаживалась. — Папа считает, что у меня достаточно мозгов, чтобы тоже стать врачом. Конечно, так оно и есть, но я вовсе не хочу заниматься медициной.

— Давайте займем три задние парты, — предложила Джералдин, показывая на полупустой крайний ряд. — Тогда можно будет составить их вместе. Так кем же ты хочешь быть, Кики? Актрисой?

— Певицей. Рок-певицей.

— Девочки в последнем ряду, да-да, вы трое, замолчите, будьте любезны. — Та самая женщина, что построила учениц в колонну в холле и затем проводила в зал, окинула ледяным взглядом Джералдин, но та определенно была не способна понизить голос до сдержанного шепота. — Меня зовут миссис Суитинг, и я буду вашей классной наставницей в этом учебном году. А теперь, прежде чем мы начнем наш вводный урок, представьтесь, пожалуйста. Начнем с передней парты в левом ряду и будем двигаться дальше, ряд за рядом, пока очередь не дойдет до первой парты справа. Большинство девочек пришли к нам из приготовительной школы Бикли и хорошо друг друга знают. Но я еще не знакома с вами, как и с теми, кто пришел сюда из других школ.

— Например, из младших классов в Ротерхите, — заговорщически шепнула Кики на ухо Примми, и та не смогла сдержать улыбки.

— Саманта Уэйд-Бенбридж, — произнес вялый, безжизненный голос с первой парты.

— Лорен Коулфакс, — сказала девочка, сидевшая рядом.

Дальше дело пошло быстрее.

— Мирабель Дево, Софи Мензис, Беатрис Строн.

Неожиданно распахнулась дверь, прервав эту своеобразную литанию.

— Извините, что отнимаю у вас время, миссис Суитинг. — В вошедшей женщине Примми узнала школьного секретаря. — Но одна группа оказалась больше, чем другая, и, чтобы число учениц было равным, мы решили перевести эту юную леди, Артемис Лоудер, из класса мисс Робертс в вашу группу.

Девочка, о которой шла речь, оказалась той самой пухленькой светловолосой малышкой со школьной площадки, и сейчас она казалась еще более расстроенной, чем на общем собрании.

С передних парт послышались смешки, и Примми различила чей-то громкий шепот:

— Это она! Та самая девчонка с отцом-головорезом.

Стоя в нескольких футах позади школьного секретаря, на виду у всего класса, Артемис, к ужасу Примми, густо покраснела от стыда.

Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Еще какой-нибудь час назад Примми и сама безумно боялась, что не сможет завести друзей в Бикли, что ее здесь не примут. Теперь благодаря Джералдин и Кики ей можно не дрожать от страха. А вот Артемис Лоудер переживала сейчас те самые муки, которых так опасалась Примми, и не потому, что говорила на кокни или получала стипендию, дающую право на бесплатное обучение, а из-за того, что отец своим поступком выставил ее на посмешище.

— Спасибо, миссис Бриджес. — Миссис Суитинг понимающе кивнула, и секретарь покинула класс. — А теперь, Артемис, займи, пожалуйста, место в последнем ряду, и мы продолжим знакомство.

Единственная свободная парта в заднем ряду стояла вплотную к парте Кики.

Сгорая от смущения, Артемис Лоудер так и не тронулась с места и лишь затравленно поглядела на Кики. Не желая облегчать задачу новенькой, Кики отчетливо прошипела:

— Ни за что. Скорее адский огонь обратится в лед.

К счастью, ядовитая реплика Кики не достигла ушей миссис Суитинг, поскольку в этот миг наставница как раз поднимала крышку своего стола. Зато все остальные отлично ее слышали. Артемис покраснела еще больше, отовсюду слышалось сдавленное хихиканье, и Примми поспешно обратилась к Кики:

— Да ладно тебе, она же не виновата в том, что ее отец чуть не подрался с твоим. Она такая же, как мы. Она пришла сюда не из приготовительной школы. Ее здесь никто не знает.

— Теперь ее уже все знают, — сухо заметила Джералдин. Миссис Суитинг захлопнула крышку стола.

— Артемис Лоудер, пожалуйста, пройди в конец класса и сядь за свободную парту. И замолчат ли наконец три девочки в заднем ряду слева?

С раздраженным вздохом Кики подняла руки вверх в знак примирения, давая понять Артемис, что не станет устраивать сцен, если та займет место за соседней партой. Примми послала Артемис свою самую широкую и благожелательную улыбку, а Джералдин, отмахнувшись с небрежным презрением от осуждающего взгляда миссис Суитинг, многозначительно заметила:

— Похоже, наши ряды пополняются, Примми. К добру или к худу, теперь нас уже не трое, а четверо.

Глава 5

Июль 1966 года

Кики открыла глаза, взглянула на будильник и с облегчением убедилась, что у нее есть еще полчаса до подъема. С соседней кровати раздавалось ровное дыхание Примми. Кики заложила руки за голову и задумалась о предстоящем дне. Слава Богу, сегодня пятница. Вечером по телевидению покажут «На старт, внимание, марш!». Этого события она с нетерпением ждала всю неделю. Кики обладала гораздо более ярким голосом, чем большинство тех, кто участвовал в передаче, и нисколько не сомневалась, что ее ждет карьера поп-звезды, стоит только показаться на экране.

— Ты уже проснулась, Примми? — Кики жаждала поделиться с подругой хорошим настроением.

В ответ послышалось тихое похрапывание.

Кики недоверчиво взглянула на подругу. Как Примми может так крепко спать? Это просто непостижимо. «Она спит сном праведницы», — с добродушной улыбкой говорил о Примми отец Кики.

Кики спустила ноги с кровати и уже не в первый раз с удивлением подумала о том, насколько приятнее стало у них дома с тех пор, как Примми начала ночевать в Петтс-Вуде с понедельника по пятницу.

«Конечно, она может жить у нас всю неделю», — сказал отец, когда Кики объяснила ему, в чем заключаются затруднения Примми. Дело было не только в том, что Ротерхит и Бикли разделяет слишком большое расстояние. Просто, отправляясь в школу и возвращаясь домой в такой приметной и непростительно чужеродной школьной форме Бикли, Примми каждый день встречала в Ротерхите бывших подруг. Это и вызывало наибольшие сложности.

Так что последние четыре года девочки жили почти как сестры.

Кики босиком прошла к окну, бесшумно ступая по толстому ковру. Отец был готов на все, чтобы сделать ее счастливой. Недавно Кики решила звать его по имени, объяснив это тем, что ей исполнилось пятнадцать и «папуля» звучит для нее слишком по-детски, «папа» — чересчур обыденно, а «отец» — скучно и грубо. Она ожидала встретить ожесточенное сопротивление и, честно говоря, с удовольствием предвкушала предстоящее сражение, но отец вместо этого весело рассмеялся и заявил, что если ей больше нравится называть его Саймоном, то он ничего не имеет против.

Откинув шторы, Кики распахнула открытое окно еще шире, легла животом на подоконник и высунулась на улицу.

Стояло чудесное утро, и одуряющий запах роз «альбертин», вившихся гирляндами по стене слева от окна, мешался с пьянящим ароматом жимолости, покрывавшей правую часть стены. Вдалеке, за безупречно ухоженным вытянутым газоном и садовыми деревьями, в туманной дымке виднелись леса Уилда. Для Кики пейзаж был слишком привычным, чтобы открыто восторгаться им, как это неизменно делала Примми. Сказать по правде, будущую поп-звезду по-настоящему привлекал лишь район «Тин-Пан-Алли» и центральный Лондон с его клубами и кафе. Но даже она была вынуждена признать, что вид из окна их дома в Петтс-Вуде открывался действительно потрясающий.

Отцу Кики, конечно же, нравилось наивное восхищение Примми. «А где Примми? В саду? Как приятно встретить истинного ценителя красоты», — обычно говорил он, вернувшись вечером домой после приема больных в хирургическом отделении и бросив в холле свою докторскую сумку. Пять минут спустя, выяснив, в каком состоянии мать Кики — слегка навеселе, уже изрядно набравшаяся или пьяная вдрызг, — он менял костюм на старый свитер и поношенные вельветовые брюки и посвящал час занятиям садоводством. Это была его спасительная терапия.

— А когда твоя мама бывает пьяной, тебя временами не смущает присутствие Примми? — как-то спросила подругу Джералдин в своей обычной прямолинейной манере.

Кики и в голову не пришло обидеться на вопрос. Между Джералдин, Примми, Артемис и Кики не было тайн в том, что касалось их жизни. Все три подруги Кики отлично знали, что ее мать слишком много пьет.

— Да нет, все в порядке, — отмахнулась Кики. — Дома стало гораздо легче жить с тех пор, как Примми поселилась у нас. Теперь между родителями уже не бывает крупных ссор. Если Саймон, придя домой, застает маму в подпитии, он не так сильно расстраивается, как раньше. А Примми — молодчина. Ее так просто не смутишь. Недавно нам позвонили из местного супермаркета. Управляющий сказал, что мама «неважно себя чувствует» и ее нужно проводить домой. На самом деле он, конечно, имел в виду, что она напилась вдребезги и закатила сцену. Если бы я попробовала вытащить ее из магазина, то вышла бы безобразная сцена: мы бы обе визжали и орали друг на друга, как рыбные торговки. А Примми держится так, будто ничего особенного не происходит, поэтому мама никогда не набрасывается на нее с бранью и оскорблениями, как на нас с Саймоном, когда мы пытаемся ее утихомирить.

— Интересно, — протянула Джералдин и перевела разговор на другую, гораздо более приятную, тему, к которой в последнее время сводились все их разговоры: мальчики и искусство их обольщения.

Несомненно одно — всех родителей неразлучной четверки хватил бы удар, узнай они, как много дочери думают о мальчиках. Подруги единодушно сошлись во мнении, что отец Артемис охотно задушил бы голыми руками любого, кто пригласил бы на свидание его ненаглядную дочь. Джералдин хмуро заметила, что ее отец в подобных обстоятельствах задушил бы голыми руками ее саму, а Примми призналась, что если бы ее застукали с мальчиком, то никогда бы больше не разрешили ночевать вне дома.

Кики отвернулась от окна и бросилась к кровати. Отключив будильник, прежде чем он успел залиться пронзительным звоном, она швырнула подушкой в спящую Примми.

— Эй, соня! — нетерпеливо воскликнула она. — Просыпайся, уже полвосьмого, сегодня пятница, и у меня есть план. Он касается всех четверых. — Примми жалобно застонала и свернулась в клубок, но Кики бесцеремонно сдернула с нее одеяло. — Что скажешь, если мы устроим завтра настоящую ночь свободы?

Примми спустила ноги на пол и отбросила со лба прядь волос.

— Как? Я ведь буду в Ротерхите.

— Ты не поедешь домой.

Кики босиком прошлепала в ванную.

— Завтра вечером шестой класс играет спектакль. — Она повернула кран и выдавила из тюбика зубную пасту. — Ты скажешь, что хочешь посмотреть, и это будет вполне убедительная причина, чтобы остаться ночевать здесь.

— Но я не хочу идти на спектакль.

Кики прополоскала рот водой, так что ее ответ (возможно, к счастью) прозвучал неразборчиво.

— И Джералдин с Артемис тоже не захотят смотреть этот дурацкий спектакль, — добавила Примми, избавляясь от пижамы и вставая под душ. — Шестиклассники поставили «Сон в летнюю ночь», я была у них на репетиции неделю назад, когда мне пришлось из-за тенниса остаться после уроков. — Примми включила воду и с наслаждением подставила лицо под теплые струи. Даже после четырех лет, проведенных под крышей семейства Лейн, некоторые вещи приводили ее в восхищение. — Это было просто ужас что такое. — Примми нарочно повысила голос, стараясь перекричать шум воды. — Правда.

— Господи, ну разве можно быть такой тупицей? — Кики вытерла лицо и замерла перед зеркалом, желая убедиться, что ее грудь достаточно эффектно выступает под тонкой хлопковой тканью пижамы. Зрелище ее разочаровало. — Школьная пьеса — только повод, чтобы остаться у нас в субботу. На самом деле мы, естественно, не пойдем на этот дурацкий, дерьмовый спектакль. Саймон собирается на все выходные на конференцию. Это идеальная возможность. Если Джералдин и Артемис останутся ночевать с нами, мы отлично проведем время, потому что, когда Саймона нет дома, мама всегда старается воспользоваться случаем и напиться. Она и знать не будет, когда мы вернулись домой. Дошло?

— Да-а. — Примми в задумчивости вышла из-под душа, уступая место Кики. — Но это нечестно. Я хочу сказать, нам всем придется соврать, да?

Кики закрыла глаза и принялась яростно намыливаться, с горечью раздумывая, почему у нее все еще такая чудовищно плоская грудь, в то время как даже Примми уже носит бюстгальтер, а Артемис может похвастаться сногсшибательным размером 36С.

— Вовсе нет, Примми, — отозвалась она наконец, призвав на помощь все свое терпение и выдержку. — Мы скажем родителям, что в субботу шестой класс играет премьеру, а потом вы трое спросите, можно ли вам остаться ночевать у меня. Никто при этом не станет заливать, что мы идем на спектакль. Это будет всего лишь подразумеваться. Так что врать нам не придется. Усекла?

— Гениальная мысль, — подтвердила Джералдин немного позднее, когда вся четверка направилась в учебную лабораторию. — Но ведь нам придется выйти из дома в школьной форме. Ее нужно надевать на любое школьное мероприятие, и нашим родителям это отлично известно.

— Так прихвати с собой что-нибудь стильное вместе с пижамой и зубной щеткой, — лукаво ухмыльнулась Кики. — Мы сложим вещи в парочку бумажных пакетов из супермаркета и переоденемся в туалете на станции «Бикли», вот и все дела. Просто, как грабли.

— И куда мы отправимся потом? — Артемис, затаив дыхание, переложила стопку учебников из одной руки в другую и принялась торопливо карабкаться вверх по крутым ступеням в лабораторию, стараясь не отставать от остальных.

— Прошвырнемся по кофе-барам на Бромли-Хай-стрит. — Кики искоса взглянула на Джералдин. — Ты согласна, Джералдин? Все мальчишки из Далидж-колледжа и Сент-Данстана околачиваются там, к тому же в кофейне «Ту зедс» дают «живую» музыку, и мне охота самой в этом убедиться.

Вечером того же дня Кики широко распахнула дверцы своего гардероба и принялась задумчиво изучать его содержимое.

Кики Лейн не испытывала недостатка в одежде, но, к несчастью, все вещи покупала ей мама в соответствии со своими представлениями о том, что следует носить пятнадцатилетней девочке, а значит, все они не подходили для целей Кики. Наконец она вытянула из шкафа короткое платье без рукавов в стиле оп-арт и критически оглядела его, прикидывая, можно ли будет выйти в нем вечером, если обрезать юбку дюйма на три. Яркий черно-белый зигзагообразный узор смотрелся довольно эффектно. В свое время Кики пришлось изрядно побороться с матерью за этот наряд. Если надеть его с высокими, до колен, черными сапогами и черным кожаным беретом «бейкер-бой», то вид будет стильный, вполне можно сойти за восходящую поп-звезду.

Кики все еще стояла перед раскрытым гардеробом, размышляя, удастся ли аккуратно подшить подол платья, если его укоротить, как вдруг в комнату вошла миссис Лейн и тяжело опустилась на кровать.

— Что это ты делаешь, дорогая? — спросила она. Язык у нее уже немного заплетался. — Ты ведь не собираешься никуда выходить сегодня вечером? Ведь школьный спектакль только завтра?

— Да. — Кики закрыла дверцу гардероба, от души надеясь, что голос матери звучал достаточно твердо и внятно, когда она отвечала на вопрос миссис Лоудер, действительно ли их не стеснит, если Артемис в субботу останется ночевать в Петтс-Вуде.

— Тогда почему бы тебе не спуститься вниз и не составить мне компанию, — униженно попросила мать.

— Ладно. Но тогда тебе придется смотреть со мной «На старт, внимание, марш!».

— А я всегда смотрю эту передачу, — ответила мама, сразив Кики наповал. — Кэти Магауэн напоминает мне Примми. Она всегда такая радостная и живая.

Кики, которая обычно в присутствии родителей бывала хмурой и угрюмой, весело захохотала. Длинноволосая Кэти Магауэн считалась «Королевой мод»[7], а этот титул вряд ли подошел бы Примми.

— Пойдем, мама, — предложила будущая поп-звезда, помогая матери подняться и дружески подхватывая ее под руку — жест настолько несвойственный Кики, что она и сама не могла бы вспомнить, когда в последний раз это проделывала. — Ты ведь знаешь, что всегда говорит Кэти Магауэн в самом начале передачи. Вот и начались выходные!

— Добрый вечер, миссис Лейн. Спасибо, что позволили нам остаться на ночь, — пропели в унисон Артемис и Джералдин, появившись в доме Кики на следующий день чуть позже шести. Каждая держала в руках сумку с пижамой и туалетными принадлежностями.

— Не за что, я всегда вам рада, — ответила мать Кики, оживленная больше обычного. — Надеюсь, вы не хотите, чтобы я пошла с вами на спектакль? Любительская постановка «Сна в летнюю ночь» — удовольствие, от которого я лучше воздержусь.

Подруги весело рассмеялись, ничего не ответив, чтобы не прибегать к очевидной лжи, и вслед за Кики с шумом взбежали вверх по лестнице.

— А где Примми? Ее еще нет? — спросила Артемис, бросая сумку на одну из кроватей.

— Не-а. Мы встретимся с ней на станции «Бикли» в полседьмого. Во что ты оденешься, Артемис? Нам надо выглядеть на семнадцать лет, если хотим, чтобы наш вечер удался.

Артемис раскрыла сумку, вытряхнула оттуда пижаму и немного нерешительно достала с самого дна ярко-розовое мини-платье без рукавов.

— Оно от Мэри Куонт[8], — заявила Артемис, прежде чем кто-нибудь отважился высказать свое мнение. — Конечно, не суперкороткое, но вполне сойдет, правда? В смысле, в нем мне спокойно можно дать не меньше семнадцати.

— Оно просто прелесть, — с готовностью солгала Джералдин, мысленно прикидывая, как будет выглядеть в коротеньком платье пухленькая Артемис.

Артемис, всегда чрезвычайно высоко ценившая мнение подруги, просияла от радости. Кики у нее за спиной скорчила унылую мину. Артемис в своем наряде будет выглядеть просто чудовищно, и Примми почти наверняка ничуть не лучше, хотя и совсем по другим причинам.

— Я предложила Примми надеть что-нибудь из моего гардероба, — призналась Кики Джералдин. — Но она отказалась. Сказала, что у нее есть новая вязаная безрукавка с вырезом, отделанным фестонами.

— И с чем она собирается ее надеть? — сухо поинтересовалась Джералдин. Как и остальным подругам, ей было хорошо известно, что родители Примми не могли себе позволить больших трат на одежду. — Со школьной юбкой?

— Наверное, — раздраженно буркнула Кики. Ну почему Примми так упрямо отвергает всякие попытки одолжить ей что-нибудь из одежды? Вот ведь какая глупость! Если Примми появится в клубе «Ту зедс» одетая как пятнадцатилетняя школьница, то им троим будет чертовски трудно сойти за семнадцатилетних, несмотря на стильные наряды и обилие косметики.

— А нам действительно придется сложить вещи в пакеты, когда будем выходить из дома? — обеспокоенно спросила Артемис. — Мое платье страшно помнется, если его убрать в пакет.

Кики была готова вот-вот взорваться, взбешенная мелочными придирками Артемис.

— С платьем ничего не случится, если его правильно сложить, — поспешно затараторила Джералдин. — Я сама его сложу как надо, так что перестань, ради Бога, нервничать по пустякам и не будь такой хмурой, а не то наживешь себе морщины.

Артемис немедленно бросилась к зеркалу над туалетным столиком и принялась внимательно изучать свой лоб, а Кики весело захохотала, забыв о недавней вспышке злости.

— Спорим, нам не пришлось бы прибегать ко всем этим ухищрениям, если бы мы жили в Ротерхите? — протянула она, плюхнувшись на свободную кровать. — Примми только из-за нас занимается подобной ерундой. Она говорит, все ее бывшие подружки, с которыми она училась в младших классах, преспокойно ходят по вечерам куда захотят. А в Ротерхите не только больше кофе-баров, чем в Бромли, там есть и рабочий клуб.

— Рабочий клуб? — Артемис отвернулась от зеркала и удивленно взглянула на подругу. — Рабочий клуб? С какого перепуга тебя интересует подобное местечко?

— Туда пускают подростков до восемнадцати лет, если придешь с членом клуба, — вмешалась Джералдин. — И еще там бывают концерты, выступают всякие певцы и комики…

— И не только профессионалы, но и любители, — нетерпеливо добавила Кики, вскакивая с кровати; пора было собираться, чтобы успеть на встречу с Примми. — В северной части Лондона артист-любитель может приобрести широкую известность, выступая в своем местном клубе. А здесь у нас есть только парочка кафешек в Бромли, где ты можешь встать и спеть, и тогда, если повезет, у тебя появится хоть какой-то шанс. Вот почему так важен сегодняшний вечер. В клубе «Ту зедс» будет «живая» музыка, и что бы там ни исполняла местная группа, я собираюсь показать им настоящий класс.

— Но ведь у них уже есть своя солистка? — как всегда недоуменно возразила Артемис. — Почему ты думаешь, что они позволят тебе выступить?

— Потому что я собираюсь спеть с ними, хотят они этого или нет.

— А что, если они выкинут тебя вон, да и нас вместе с тобой? — ехидно поинтересовалась Джералдин, картинно изогнув брови.

Кошачье личико Кики расплылось в широкой ухмылке.

— Они этого не сделают, Джералдин. Когда они меня услышат, все изменится. Сегодня вечером произойдет нечто очень важное, можно сказать, эпохальное. Сегодня состоится публичный дебют Кики Лейн, даже если для этого ей придется приковать себя наручниками к микрофону. Это будет потрясающе, сногсшибательно, невероятно — словом, незабываемо!

Глава 6

Вечер в клубе «Ту зедс» оказался именно таким, как пообещала Кики. Даже две недели спустя при одном воспоминании о нем Артемис испытывала приступ тошноты.

Стянув с себя платье, надетое всего пять минут назад, Артемис принялась хмуро изучать содержимое своего гардероба. Надо же быть такой жирной! Как бы стать хотя бы чуточку стройнее? Артемис собиралась в Уэст-Энд на спектакль вместе с отцом и Примми, но почему-то снова и снова продолжала с горечью вспоминать вечер, который уже успела окрестить «кошмаром Бромли».

Начиналось все не так уж и плохо, несмотря на все ее волнения и страхи. Когда все четверо избавлялись от школьной формы в туалете на станции «Бикли», было даже весело. Давясь от смеха, они размалевали себе лица с помощью косметики, которую с трудом сумели стянуть из дома. Добычу Джералдин составляла губная помада матери и ее духи. Духи были классными, а вот помада оказалась ярко-красной и безнадежно старомодной.

Впрочем, сама Джералдин так не считала. Оставшаяся троица, конечно же, предпочла розовую с перламутром помаду от «Макс Фактор», которую купила Кики на свои карманные деньги. Когда же Кики довольно грубо заявила Джералдин, что ее помада никуда не годится, потому что красным мажутся только старухи, та лишь насмешливо подняла брови и спросила: «В самом деле, Кики? Так посмотри на меня».

Артемис сорвала с вешалки юбку из плотной гобеленовой ткани в надежде, что в ней она будет смотреться не таким раскормленным поросенком, как в платье. Ну почему ей никогда не удается отвечать на едкие, язвительные реплики Кики так же лениво и безразлично, как это делает Джералдин? Еще ни у кого, даже у Кики, не получалось взять над Джералдин верх. Когда вся четверка закончила накладывать «штукатурку», оказалось, что именно Джералдин справилась с задачей лучше всех и выглядела по-настоящему шикарно, просто умопомрачительно.

Кики тоже удалось достигнуть желаемого эффекта: в черных сапогах до колен, коротком платье, исчерченном черно-белыми зигзагами, и черном кожаном берете «бейкер-бой» на огненно-рыжих волосах она казалась до дрожи суперсовременной. Набитый ватой бюстгальтер, одолженный у Джералдин, придавал ей необходимую пышность форм. Глаза были густо подведены черным как сажа карандашом, а на ресницах лежал толстый слой туши. В результате всех этих усилий Кики казалась намного старше своих лет.

Артемис тоже выглядела старше, чем была на самом деле, и пока все четверо не пришли в «Ту зедс», бедняга искренне считала, что смотрится сногсшибательно. Ее мини-платье цвета розовой фуксии от Мэри Куонт было отнюдь не подделкой, а самым настоящим. Многие ли девушки в кафе Бромли могли похвастать таким нарядом? На веки она нанесла яркие тени цвета электрик, а Примми помогла ей приклеить длиннющие накладные ресницы, которые Артемис заблаговременно «одолжила» у матери. Волосы, достаточно длинные, чтобы собрать их в пучок на затылке, она зачесала и закрепила шпильками, соорудив высокую прическу. В босоножках на высоких каблуках Артемис чувствовала себя необыкновенно элегантной, и былые страхи остаться не у дел, если удастся добиться главной цели и познакомиться с мальчиками из Далидж-колледжа и Сент-Данстана, казались ей абсолютно беспочвенными.

Однако в кофе-баре не было видно никого из Далидж-колледжа и Сент-Данстана, и, как выяснилось, на то имелись свои причины. Бар был до отказа забит байкерами. Их шумная толпа выплескивалась на тротуар, заполняя улицу. Сверкающие хромом могучие «харлей-дэвидсоны» громоздились по обеим сторонам Хай-стрит, а из кофейни доносились оглушительные звуки рок-музыки. Сказать, что это было совсем не то, чего ожидала Артемис, значило бы ничего не сказать. Бедняжка надеялась познакомиться с мальчиком из престижной школы, а вместо этого оказалась в каком-то ужасном притоне, в толпе отчаянных головорезов. Охваченная паникой, Артемис застыла, хватая ртом воздух, словно выброшенная из воды рыба.

— Пойдем скорее, — раздраженно рявкнула Кики и так резко дернула подругу за руку, что из прически Артемис градом посыпались шпильки. — Мы должны появиться как можно эффектнее.

— Я туда не пойду! — выдавила из себя Артемис, задыхаясь от ужаса. — Здесь полно этих… этих…

— Байкеров? — с готовностью подхватила Джералдин. — Мне и самой они не нравятся, Артемис. Почему бы нам не пойти куда-нибудь в другое место, Кики? Дальше по Хай-стрит есть кофейня. Правда, я не думаю, что там бывает «живая» музыка, но там наверняка есть музыкальный автомат и для Артемис и Примми это местечко будет в самый раз.

— Ну спасибо тебе, Джералдин Грант, — мгновенно отозвалась Кики с ядом в голосе. — Спасибо большое! Неужели мне нужно напоминать вам троим, зачем мы сюда пришли? Мы здесь для того, чтобы я смогла выйти на сцену и спеть вместе с группой, чтобы все увидели, на что я способна. Пение в одиночку перед музыкальным автоматом у нас сегодня не планируется, ясно?

— Мы здесь для того, — холодно отчеканила Примми, — чтобы приятно провести вечер и познакомиться с мальчиками. В баре «Ту зедс» никаких мальчиков нет, одни байкеры. А нам всего по пятнадцать лет. Мне кажется, Джералдин права. Нам лучше пойти в другое место.

— Вот ты и иди в другое место, если хочешь, — яростно сверкнула глазами Кики, готовая растерзать подругу. — А я остаюсь! Я пришла сюда, потому что здесь у меня есть шанс заявить о себе. «Ту зедс» — единственный бар, где я могу выступить вместе с рок-группой и произвести фурор. А вы или идете со мной, чтобы поддержать, как поступают настоящие друзья, или преспокойно валите.

— Эй, девчонки! Заходите, повеселимся, — предложил молодчик в кожаной куртке, и взгляды остальных юнцов немедленно обратились к четырем подругам.

— Не волнуйся! Я зайду! — дерзко бросила через плечо Кики и добавила, смерив взглядом Артемис, Примми и Джералдин: — Ну так что, вы идете или нет?

— Выбора у нас нет, верно? — сухо заметила Джералдин. — Мы не можем бросить тебя здесь. Мы войдем, но будем держаться все вместе. Идет?

— Идет, — хмуро откликнулась Примми.

Артемис ничего не сказала. Отказаться пойти в кофе-бар вместе со всеми означало бы в одиночестве вернуться в Бикли. Подруги никогда не забыли и не простили бы ей подобной трусости. Несчастная и потерянная, Артемис стиснула зубы и вошла в «Ту зедс», стараясь держаться в середине их маленькой группки и выглядеть как можно незаметнее, что, учитывая ее экзотическую прическу, было отнюдь не легкой задачей.

Последующие два часа стали непроходящим кошмаром. В переполненном баре, конечно же, сидели и другие девочки, но все они были одеты в грязные джинсы и замызганные куртки или в кожаные брюки с короткими жакетами.

Какой-то жуткий тип с серьгой в форме распятия, болтающейся в одном ухе, попытался клеиться, и Джералдин пришлось прийти на помощь подруге и сказать придурку, чтобы он убирался и оставил Артемис в покое. И тогда байкер принялся дразнить бедняжку, обзывая Артемис жирдяйкой.

От унижения на глазах у Артемис выступили слезы, и тут Джералдин, сама того не желая, испортила все еще больше, выудив со дна своей сумки пачку сигарет.

— Давай закурим, что ли? — предложила она. — Так мы будем лучше смотреться.

Они и раньше пробовали курить, все четверо. Но эксперимент нельзя было признать успешным. По-настоящему затянуться сумела одна лишь Примми. И вот теперь, готовая уцепиться за любую возможность, лишь бы показать, что обидное прозвище, которое дал ей этот мерзкий мотоциклист, нисколько ее не волнует, Артемис зажгла сигарету и глубоко втянула в себя дым, изображая опытную курильщицу. Последствия оказались катастрофическими. Она начала кашлять и задыхаться, судорожно хватая ртом воздух. Из глаз покатились слезы, оставляя на щеках черные дорожки потекшей туши. А Кики еще добавила масла в огонь, сухо заметив:

— Что-то непохоже, чтобы Артемис хорошо смотрелась с сигаретой, Джералдин. И пожалуй, она будет выглядеть еще хуже, когда ее начнет тошнить.

Артемис и в самом деле мутило. Примми отвела ее в отвратительный, грязный туалет, и там, в блаженном уединении кабинки, содрогаясь от рвоты, она почувствовала наконец облегчение.

Когда Артемис и Примми принялись неохотно протискиваться сквозь толпу к своему месту, они обнаружили за столом одну Джералдин: Кики уже стояла на небольшом возвышении в окружении музыкантов, рядом с ударником, тяжело выбивавшим ритм, точно в руках у него была кувалда.

— Как же она добилась, что ей разрешили спеть? — спросила Артемис у Джералдин, невольно отдавая дань восхищения способности Кики во что бы то ни стало добиваться своего.

— А это одному Богу известно. Байкер с распятием в ухе неожиданно проникся к ней симпатией, а он оказался роуди[9] местной группы. Впрочем, единственная песня из их репертуара, которую она знает, — это «Танцы на улице»[10]. Это не слишком-то обрадовало нашу Кики. Ей хотелось бы спеть что-нибудь поинтереснее, чем ритм-энд-блюз. В конце концов, у нее ведь есть голос, да и внешне она вылитая поп-звезда?

— Да, особенно с ватой в лифчике, — откликнулась Прим-ми, не скрывая тревоги.

Артемис принялась задумчиво разглядывать свое отражение в зеркале. С того памятного вечера в баре «Ту зедс» она села на жесточайшую диету и уже сбросила целых шесть фунтов. Скользнув взглядом по своей аппетитной груди и заметно обозначившейся талии, Артемис не без мстительного удовольствия подумала, что Кики не задумываясь пошла бы на убийство, если бы оно помогло ей наполнить бюстгальтер не ватой, а кое-чем получше.

Вполне удовлетворенная тем, как сидит на ней гобеленовая юбка и блузка со стоячим воротничком, Артемис подхватила лиловое замшевое пальто и торопливо спустилась на первый этаж, где ее дожидался отец.

— Выглядишь шикарно, Принцесса. — Мистер Лоудер широко улыбнулся, окинув дочь одобрительным взглядом, и бросил недокуренную сигару в вазу с розами.

— Спасибо, папочка, — отозвалась Артемис, надеясь про себя, что приходящая уборщица обратит внимание на окурок в хрустальной вазе прежде, чем его заметит мама.

— Ну что, пойдем? Уже пора.

Мама не собиралась идти на спектакль вместе с мужем и дочерью. Компанию им должна была составить Примми, и добираться до театра предстояло на «роллс-ройсе». Артемис не слишком привлекала перспектива ехать на «роллсе» по тесным улочкам и закоулкам Ротерхита, а Примми эта мысль была просто невыносима.

— Я лучше сама доеду до театра и встречусь с вами и Артемис прямо там, мистер Лоудер, — храбро предложила Примми, пытаясь избежать того ужасного мгновения, когда шикарный «роллс-ройс» Лоудеров остановится напротив ее убогого дома.

Но отец Артемис получал немалое наслаждение, разъезжая в роскошном автомобиле по грязным узким переулкам, где бегал когда-то ребенком, сверкая голым задом сквозь прорехи в штанах, поэтому он и слышать не захотел о том, чтобы Примми добиралась до Уэст-Энда общественным транспортом.

Скользнув на переднее сиденье, Артемис вспомнила, как отец неожиданно признался родителям Примми, что появился на свет всего в двух кварталах от их дома. До этого разговора Артемис и не подозревала, что отец родился и вырос в юго-восточном Лондоне. Она всегда считала, что он родом из Беркшира.

Когда зеленовато-голубой «роллс-ройс» плавно тронулся с места, Артемис безуспешно попыталась представить себе, на что была бы похожа ее жизнь, если бы отец так и не сумел добиться успеха и оставить далеко позади тесные, мощенные булыжником улицы своей юности. Нет, это было бы слишком гадко. Хотя если бы они с Примми жили так близко друг от друга, то вполне могли бы стать подругами, совсем как сейчас. На Примми можно положиться, она всегда готова поддержать, прийти на помощь. Примми никогда не выходит из себя, не срывается, не устраивает безобразных сцен.

Автомобиль начал набирать скорость, и Артемис вспомнила, что один раз Примми все-таки устроила сцену. Это случилось в тот злополучный вечер, когда они возвращались домой из клуба «Ту зедс».

Добравшись до станции, девочки обнаружили, что туалет заперт. Это означало, что теперь им не удастся переодеться в школьную форму. И все же вопреки трезвому голосу рассудка они продолжали надеяться, что сумеют проскользнуть незамеченными в комнату Кики, и потому отправились пешком в Петтс-Вуд.

Кики шумно радовалась победе. Она шла по самой кромке тротуара, словно ступала по натянутому канату, бесконечно счастливая, ликующая, опьяненная своим первым успехом и надеждами на будущее. Тай — омерзительный тип с серьгой-распятием в ухе — обещал, что будет ждать ее в субботу в Бромли.

Джералдин слушала восторженные возгласы Кики со спокойным безразличием. Она сняла туфли и шла по тротуару босиком. Примми поминутно терла глаза, жалуясь, что их все еще жжет от сигаретного дыма. А Артемис мечтала лишь о том, чтобы как можно скорее оказаться в постели. Она еле ковыляла на своих высоких каблуках. Ее шикарная прическа растрепалась: почти все шпильки потерялись, несколько прядей каким-то чудом держалось на затылке, но большая часть локонов неопрятно свисала на лицо. К тому же на одном глазу у нее отклеились накладные ресницы, и теперь Артемис с трудом разбирала дорогу.

Когда внезапно из темноты, заливая все вокруг ярким светом фар, позади них вынырнула машина и тут же, скрипнув тормозами, остановилась, Артемис последней из всей четверки поняла, что произошло.

— Вот черт! — пробормотала Кики, застыв на месте.

— Ну теперь-то нам всем крышка, — спокойно заметила Джералдин.

Но страшнее всего был вопль Примми. Он заставил Артемис похолодеть от ужаса. Если прежде ей казалось, что этот кошмарный вечер невозможно сделать еще кошмарнее, то теперь она поняла, что ошибалась. В крике Примми было столько отчаяния и боли, что на какое-то мгновение Артемис решила, будто в машине полным-полно парней из кофе-бара и всю неразлучную четверку сейчас изнасилуют.

Из машины выскочила темная фигура. Стремительно обогнув капот, этот страшный человек бросился к девочкам, и Артемис показалось, что он вот-вот кого-нибудь убьет — такой свирепый был у него вид. Но грозный мужчина вовсе не походил на юнца из кофейни. Это был отец Кики.

Джералдин, которая никогда не теряла присутствия духа, невозмутимо заметила:

— А я думала, он на все выходные уехал на конференцию.

В это время Саймон Лейн накинулся на дочь с криком:

— Какого черта? Кого это ты тут изображаешь?

Разглядывая лица подруг в беспощадном свете фар, Артемис отлично поняла, почему мистер Лейн так обозлился. Кики, хотя и была трезва как стеклышко, выглядела в точности как пьяная мать. Берет съехал на одно ухо, подведенные черным глаза а-ля Клеопатра казались кричаще-яркими, какими-то клоунскими, и вдобавок вата в лифчике сбилась в комки и предательски выпирала буграми.

В отличие от нее Джералдин отнюдь не казалась помятой и растерзанной. Ей всегда удавалось выглядеть на все сто. Правда, сейчас никто не дал бы ей пятнадцати, она смотрелась много старше. А вот Примми в школьной форменной юбке и вязаной кофточке, такой же строгой и аккуратной, примерной, как она сама, с вызывающе грубым макияжем выглядела даже более нелепо и вульгарно, чем Кики. Что же до Артемис… При одном воспоминании о былом позоре девочку передернуло от отвращения. Страшно себе представить, на что она была похожа с развалившейся прической и наполовину отклеившимися ресницами.

— Быстро в машину! — рявкнул Саймон Лейн, едва ли не швырнув Кики на переднее сиденье. — Вы похожи на дешевых проституток; думаю, вы и сами это отлично знаете. — Напряженный и злой, готовый вот-вот взорваться, он захлопнул за собой дверцу машины и резко повернул ключ в замке зажигания. — Полагаю, именно этого эффекта вы и добивались, верно, Примми? — Мистер Лейн нарочно выбрал Примми, и это было довольно гадко с его стороны, потому что бедняжка рыдала так, словно у нее сердце разрывалось. — Итак, где вы были и с кем? И не вздумайте мне лгать, я этого не потерплю, так и знайте.

Эта неожиданная вспышка ярости, не вязавшаяся с мягким характером отца Кики и его привычной вежливостью, так потрясла Артемис, что бедняжка не могла выдавить из себя ни слова.

— Мы были в кофейне в Бромли, — призналась Джералдин, решив опустить тот факт, что в баре было полным-полно байкеров. Примми, рыдая, подтвердила ее слова, а Кики замкнулась в презрительном молчании. В Петтс-Вуде отец Кики не разрешил девочкам переодеться. Он позвонил родителям Артемис и Джералдин и попросил их приехать и забрать дочерей. У Сертизов не было телефона, поэтому Примми осталась ночевать у Кики, как и было условлено.

Конечно, дома девочек ждал нагоняй, но если родители Джералдин винили во всем собственную дочь, то гнев родителей Артемис — или по крайней мере ее отца — обрушился на Саймона Лейна.

— Ты ни в чем не виновата, Принцесса, — заявил отец Артемис. — Это все тот надутый докторишка. Вы должны были остаться ночевать в его доме, он за вас отвечал. Ему следовало получше приглядывать за своей дочкой. Если бы она не была твоей лучшей подругой, я бы мигом вышиб из него дух!

Уж он бы вышиб дух из мистера Лейна, это точно. Артемис давно поняла, что люди стараются держаться подальше от ее отца.

— Хорошо, что она не смогла пойти сегодня в театр. — Слова отца вывели Артемис из задумчивости, когда в окне зеленовато-голубого «роллс-ройса» промелькнула украшенная часами башня Льюишема.

— Кто? Кики? — спросила Артемис, удивившись тому, что они с отцом подумали об одном и том же.

Отец кивнул, оторвал руку от руля и резким движением поддернул манжету на рукаве, чтобы взглянуть на свой «Ролекс».

— Угу. У нее сегодня урок вокала?

Артемис тихонько вздохнула: даже если бы у Кики не было сегодня урока вокала, она все равно ни за что не согласилась бы пойти в театр. Когда Артемис сообщила ей, что собирается на «Черно-белых менестрелей»[11], Кики демонстративно закатила глаза к потолку и выдохнула: «Господи Боже».

Джералдин тоже не смогла составить компанию подругам: она собралась провести все выходные в Суссексе со своим двоюродным братом Френсисом.

Сверкающий «роллс-ройс» въехал в район Нью-Кросс и теперь огибал гигантскую строительную площадку. Огромный рекламный щит оповещал всех и каждого, что строительные работы ведутся Дж. Т. Лоудером. При виде щита отец довольно хмыкнул и громко хлопнул по рулю, Артемис же буквально передернуло от отвращения. Ей была ненавистна сама мысль о том, что ее фамилия так явно и открыто связана с чем-то грубым и вульгарным.

Семье Френсиса деньги приносила земля.

— Дяде Пирсу принадлежит половина Суссекса, — как-то призналась Джералдин. Знакомство Артемис с Френсисом стало событием поистине эпохальным. Восемнадцатилетний кузен Джералдин был не просто красавцем. В нем чувствовался класс, настоящий класс. К тому же он непременно должен был унаследовать огромное состояние.

Больше всего на свете Артемис хотелось, чтобы Френсис стал ее парнем, но это было не так-то легко осуществить, потому что он почти все время проводил с Джералдин.

— Почему бы тебе не сказать Джералдин прямо, что тебе хочется куда-нибудь пойти с Френсисом? — предложила как-то Примми — Тогда она смогла бы выведать, как он к тебе относится. — Но Артемис приводила в ужас подобная мысль. Вот если бы Френсис сам пригласил ее куда-нибудь, без всякого вмешательства своей кузины. И он вполне мог бы это сделать, если бы рядом все время не маячила Джералдин.

Автомобиль свернул с главной улицы и двинулся сквозь паутину тесных переулков вниз, к реке, в сторону доков. У Артемис мучительно свело желудок: она ненавидела дом Примми. Конечно, так ведут себя законченные снобы, но Артемис ничего не могла с собой поделать. Мистер и миссис Сертиз всегда были с ней очень милы, но Артемис они казались слишком простыми и грубыми. Ей едва не стало плохо, когда однажды отец признался, что мама Примми напоминает ему собственную мать, бабушку Артемис, умершую еще до рождения внучки. Если Примми и догадывалась о том, как относится подруга к поездкам в Ротер-хит, то ничем этого не показывала. Впрочем, Примми никогда не говорила Артемис ничего обидного или язвительного. В отличие от Кики и даже от Джералдин.

После свидания с Таем в минувшую субботу Кики объявила, что отныне этот тип — ее парень. Она рассказала всем в школе, что он не просто байкер, а один из «Ангелов ада»[12]. К изумлению Артемис, эта похвальба отнюдь не превратила Кики в парию, а, напротив, сделала необыкновенно популярной.

«Роллс-ройс» остановился, и Артемис глубоко, до боли вонзила ногти в ладонь. Уж она-то не станет встречаться с покрытым татуировками парнем из рабочей среды. Ее приятель будет принадлежать к самому избранному кругу, так что никто не посмеет насмехаться над ним или над ней. У него непременно будет собственный дом, в котором веками жили поколения его предков. Он будет выпускником Итона или Рагби. Это будет кто-то необыкновенно богатый. Кто-нибудь вроде Френсиса.

Пылая решимостью любой ценой стать девушкой Френсиса, она вышла из машины и подошла к двери Сертизов, собираясь постучать. Но этого не потребовалось. Завидев приближающийся «роллс-ройс», мать Примми в переднике и шлепанцах уже бежала по дорожке, чтобы приветствовать гостей. Раскаты ее голоса, должно быть, были слышны в Перли.

— Рада тебя видеть, Артемис, дорогуша. И вас, мистер Лоудер. Ваш «роллс» сегодня смотрится прям бесподобно, а? Не заглянете к нам на чашку чаю?

Глава 7

Март 1968 года

Джералдин откинулась на спинку старого, потертого плюшевого диванчика в «Барабане». Слева от нее Примми весело смеялась над чьей-то шуткой, а справа миссис Сертиз громко через весь зал кричала официанту, заказывая напитки.

Родители Джералдин, естественно, не знали, что каждую субботу, когда их дочь оставалась ночевать у Примми, подруги ходили в «Барабан» с мистером и миссис Сертиз. Обеим девушкам оставался еще год до совершеннолетия, но владельца «Барабана» это не слишком-то волновало в отличие от хозяина «Трех лисиц» в Чизлхерсте.

Когда неразлучная четверка попыталась войти в паб, владелец хмурым взглядом окинул Примми и мрачно заметил:

— Эта точно несовершеннолетняя. А если она малолетка, а вы трое ее подружки, то, значит, и вы тоже несовершеннолетние.

В пабе вовсю играла музыка, и было полно шестиклассников из Далидж-колледжа и Сент-Данстана. Не хватало только, чтобы подружек вытолкали из бара у всех на глазах. Джералдин едва не задохнулась от бешенства. Положение, как всегда, спасла Кики.

— Это моя младшая сестренка, — заявила она. — Дома никого нет, не могу же я оставить ее одну, верно? Ей всего-то и надо, что стакан апельсинового сока и пакетик чипсов.

Поскольку Кики пела в «Трех лисицах» в первую пятницу каждого месяца вместе с новой группой Тая, хозяин нехотя согласился, проворчав, что Примми может остаться, если никто не станет тайком заказывать ей алкоголь. Примми, которую публично оскорбили, приравняв едва ли не к малому ребенку, буквально кипела от злости, но даже и не подумала отказаться пойти в бар вместе со всеми. Если не считать случаев, когда Кики проводила время с Таем, а Джералдин отправлялась в Суссекс к родственникам или оставалась ночевать у Примми, вся четверка держалась вместе. Всегда.

— Нате вам, девчонки, — объявил официант. Он с грохотом поставил поднос с заказанными матерью Примми напитками на стол, за которым, тесно прижавшись друг к другу, сидела вся компания, и принялся проворно сгружать с подноса наполненные до краев бокалы. — Хозяин хочет знать, когда эта твоя рыжеволосая подружка появится здесь снова, Примми. У малышки неплохой голосок?

— Она поет с профессиональной группой, — отозвалась Примми, составляя на поднос пустые бокалы, чтобы освободить место на столе. — Они не выступают бесплатно.

— Ну здесь-то им не заплатят как пить дать. Но они могут рассчитывать на бесплатную выпивку, да и посетители готовы скинуться для малышки и ее дружков. Попроси ее обмозговать это дело, Примми. Твоя подружка поет что надо, ей самое место в одной из этих поп-передач.

Когда официант удалился, Джералдин спросила:

— Ты не передумала насчет воскресенья, Прим?

— Ты о митинге?

— Ну да. Там будет много народу. Френсис и его друзья специально приедут из Суссекса. Антивоенные демонстрации пройдут по всей стране. Вполне возможно, будут столкновения с полицией, так что если ты не уверена…

— Конечно, я уверена! — возмущенно воскликнула Примми. — Если я не расхаживаю с антивоенными плакатами и не устраиваю акций в поддержку Вьетконга, это не значит, будто мне безразлично, что происходит во Вьетнаме! Эта война волнует меня ничуть не меньше, чем тебя и Артемис! Я буду на митинге в следующее воскресенье, Джералдин. Даже если вы трое не пойдете. Я буду там непременно!

Джералдин довольно ухмыльнулась. Ее всегда чрезвычайно забавляло, когда обычно невозмутимая Примми выходила из себя.

В последние несколько месяцев внутри четверки нередко возникали разногласия по политическим вопросам. К примеру, Примми повергла в изумление своих подруг, не пожелав поддержать кампанию за легализацию абортов, а Артемис едва не лишилась уважения остальных, когда обнаружила полное безразличие к нарушению гражданских прав в Америке. Впрочем, в отношении американского вторжения во Вьетнам все четверо проявили редкостное единодушие. Американцы обязаны немедленно убраться из Азии, и воскресная демонстрация призывала именно к этому. Митинг должен был начаться на Трафальгарской площади выступлением активистов антивоенного движения, а оттуда толпа намеревалась прошествовать к Гросвенор-сквер, чтобы провести акцию протеста перед американским посольством.

— Не надевай в воскресенье обувь на каблуках, — шепнула Джералдин, когда все за столом, кроме них с Примми, в очередной раз покатились со смеху. — Если произойдет стычка с полицейскими, нам придется спасаться бегством.

— Похоже, с воскресеньем у меня трудности.

Они сидели на лестнице, перед дверью в класс рисования. Урок только что закончился, и до начала следующего оставалось еще десять минут. Остальные ученицы шумной стайкой направились в школьный магазинчик, чтобы купить банку кока-колы или плитку шоколада.

Джералдин удивленно изогнула идеально ровные брови. Фраза принадлежала Кики, а не Артемис. А у Кики никогда не бывало трудностей, особенно сейчас, когда все выходные она проводила, как ей заблагорассудится. Внимательно приглядевшись к подруге, Джералдин заметила, что Кики не просто кажется непривычно вялой и апатичной, но выглядит по-настоящему больной.

— Почему? — настойчиво спросила она, не обращая внимания на жалобы Артемис, боявшейся запачкать юбку, сидя на грязных ступеньках.

— Потому что у меня есть заботы поважнее, чем какой-то антивоенный митинг.

Артемис замерла, перестав отряхивать юбку.

— Что ты такое говоришь! Какая мелочность! — воскликнула она тоном обвинителя. — Нет ничего более важного, чем защита своих убеждений. Нужно уметь постоять за то, во что ты веришь. Я думала, мы все с этим согласны. Если бы папочка узнал, что я собираюсь в воскресенье на митинг, он бы пришел в ярость, и все же я иду.

— Ну да, все так, Артемис. Но ты ведь не беременна, верно? В отличие от меня.

Все потрясенно замолчали. Долго никто не решался нарушить тишину. Васильково-синие глаза Артемис округлились, превратившись в блюдца. Лицо Примми стало пергаментно-серым. Даже Джералдин, для которой отношения Кики с Таем давно не составляли тайны, недоверчиво прищурилась, сраженная неожиданной новостью.

— Но ведь тебе всего семнадцать! — первой заговорила Примми, душка Примми.

— Я знаю, сколько мне лет, Прим! — Казалось, Кики вот-вот взорвется от душивших ее чувств. — Вопрос в том, что мне теперь делать?

Где-то вдалеке зазвенел звонок, означавший конец перемены, но никто из подруг даже не шелохнулся.

Артемис сделала безуспешную попытку принять невозмутимый вид, будто ее ничуть не смущал тот факт, что Кики намного опередила их всех по части сексуального опыта.

— А ты уже сказала Таю? — Кики не ответила, и Артемис поспешно добавила: — Я хотела сказать, это ведь ребенок Тая, да?

— Разумеется, черт возьми! Чей же еще, Артемис? Мистера Херста?

Мистер Херст был их шестидесятилетним учителем естествознания.

— Думаешь, Тай женится на тебе? — В голосе Примми звучало сомнение.

У Кики вырвался хриплый стон, по щекам потекли слезы — то ли слезы ярости, то ли муки.

— Может, женится, а может, и нет, но это совершенно не важно, черт побери! Я не хочу за него замуж! Мне не нужен этот ребенок, Прим! Может, до тебя не дошло, но я собираюсь стать поп-звездой! А незамужних матерей-подростков не приглашают выступить в «На старт, внимание, марш!».

Джералдин попыталась справиться с паникой. Нужно было во что бы то ни стало успокоить Кики, пока она не впала в буйство.

— Все не так уж плохо, могло быть гораздо хуже, — заметила Джералдин. — По крайней мере нынче аборты разрешены.

— Только если наш семейный врач даст направление, — с горечью выпалила Кики. — А кто наш домашний доктор? Это человек, который работает вместе с Саймоном. Думаешь, он даст мне направление на аборт и не скажет отцу? Лично я уверена в обратном, а ты?

Хорошо понимая, что ответ написан у нее на лице, Джералдин промолчала, пытаясь привести в порядок мысли и найти хоть какое-нибудь решение.

Примми тоже не проронила ни слова и молча смотрела на Кики, закусив губу.

Артемис робко предложила:

— А может, тебе стоит рассказать все матери…

— Моя мать в клинике для алкоголиков, и тебе это отлично известно, Артемис. Нужно быть законченной эгоисткой, чтобы вывалить на нее такое дерьмо, когда впервые за долгие годы у матери появилась надежда начать новую жизнь. Даже я на такое не способна.

— Тогда что же ты собираешься делать? — растерянно спросила Примми.

— Не знаю. — Кики вытерла нос рукавом вязаной кофты. Ее плечи безвольно поникли. — Хотела бы знать, но не знаю. Черт, даже представления не имею.

Джералдин до конца дня не могла сосредоточиться. Новость Кики оказалась настоящей бомбой и потрясла Джералдин гораздо сильнее, чем та готова была себе признаться. И не только потому, что Кики действительно попала в жуткую историю. Просто на ее месте легко могла оказаться и Джералдин. Конечно, у них с Френсисом дело еще не дошло до самого главного, но они были к этому очень близки.

— Так вот, именно тем нововведениям Карла Первого, которые вызвали наибольшее недовольство и возмущение, и суждена была самая долгая жизнь, — бубнила мисс Фодергилл, учительница истории, дергая плечом, чтобы поправить бретельку платья.

Джералдин, все мысли которой были заняты Френсисом, осталась совершенно равнодушной к политическим затруднениям короля Карла. Она хотела быть с Френсисом и не представляла жизни без него. Сколько Джералдин себя помнила, Френсис всегда был рядом. В детстве они с кузеном были неразлучны, а когда ей исполнилось пятнадцать, а ему восемнадцать, они уже твердо знали, что поженятся. Иногда искушение уступить настойчивым просьбам Френсиса и решиться на сексуальную близость становилось просто нестерпимым, но теперь, узнав о том, в какой переплет попала Кики, Джералдин начала терзаться сомнениями.

— Карл Первый и архиепископ Лод изменили лицо англиканской церкви, — не унималась мисс Фодергилл.

Джералдин у себя в черновике написала большими буквами два слова — «противозачаточные пилюли» — и обвела их кружком. Если бы она смогла достать рецепт, это решило бы все проблемы, но, как успела выяснить Кики, приобрести пилюли, когда тебе всего семнадцать, — задача отнюдь не простая. Стоит обратиться в клинику по контролю над рождаемостью, как они тут же оповестят твоего семейного врача, а он непременно доложит все родителям. Джералдин слышала немало подобных душераздирающих историй. Нет, на это она никак не может решиться.

— …и хотя возрожденную англиканскую церковь уже нельзя было назвать церковью Лода, скорее — церковью Эразма Роттердамского, она знаменита своей самобытностью во многом благодаря этой давней странице истории…

Мисс Фодергилл продолжала свою прочувствованную речь, представляя Карла I великомучеником и страдальцем, и Джералдин невольно задумалась, слушают ли Кики, Артемис и Примми ее пылкое выступление. Вряд ли, решила она. Кики явно не до того, а Артемис никогда не была особенно сильна в истории. Что же касается Примми… она скорее всего старается вслушиваться в объяснения учительницы, но так сильно переживает из-за Кики, что едва ли будет в состоянии написать после урока первоклассное эссе об эпохе Карла.

Джералдин принялась машинально рисовать каракули на обложке черновика, раздумывая, стоит ли рассказывать матери о затруднениях подруги. Примми, Артемис и Кики, хотя и по разным причинам, не слишком-то откровенничали со своими матерями, но мама Джералдин всегда отличалась широтой взглядов. Она преподавала в университете, и поэтому ее чрезвычайно трудно было чем-нибудь удивить, к тому же она, как и родители Кики, была довольно молода. Если матери Примми уже перевалило за пятьдесят, а матери Артемис — за сорок, то Жаклин Грант, как и миссис Лейн, было всего лишь тридцать восемь. Упоминая об акциях в поддержку Вьетконга, Примми имела в виду сбор денег, который организовала мама Джералдин, сумев привлечь на свою сторону множество друзей с левыми взглядами.

Может, она бы узнала насчет клиники, где Кики помогут сделать аборт, не оповещая об этом семейного врача Лейнов? Теперь, когда новый закон, разрешающий аборты, уже вошел в силу, таких клиник скоро станет полным-полно.

— Карл внес немалый вклад и в развитие искусств, — продолжала свой панегирик мисс Фодергилл. — Он был тонким ценителем живописи и архитектуры, знатоком барокко. Двор Карла — законченное, зрелое воплощение барочной культуры того времени.

Крошечный бумажный шарик перелетел через ряд и приземлился на парту Джералдин. Мисс Фодергилл, все больше распаляясь, вещала о меценатской деятельности Карла, покровительствовавшего Рубенсу и Ван Дейку, и ничего не заметила.

«Если бы Кромвель в свое время не снес башку этому старому нудному пердуну, — гласила записка, написанная рукой Кики, — ей-богу, я бы сама это сделала за него!»

Джералдин ухмыльнулась и сунула записку в пенал. Так или иначе, они с Артемис и Примми найдут способ помочь Кики. А если понадобятся деньги, Таю придется раскошелиться. Ничего, выложит денежки как миленький, в крайнем случае продаст свой «харлей».

До воскресенья Джералдин так и не поговорила с мамой. Жаклин всю неделю провела на конференции и едва успевала на митинг. Решив во что бы то ни стало поговорить с матерью вечером, Джералдин отправилась на вокзал Чаринг-Кросс, где они условились встретиться с Артемис и Примми. Джералдин ясно отдавала себе отчет в том, что предстоит, и оделась соответственно. На ней были кеды, ветровка и джинсы, а в заднем кармане лежала пара шерстяных перчаток. Полицейские вполне могли установить защитные ограждения перед посольством, и тогда демонстрантам придется их разбирать. Вот тут-то и пригодятся перчатки.

В поезде от Чизлхерста до Чаринг-Кросс Джералдин было о чем подумать: она не успела поговорить не только с матерью, но и с Френсисом. Беда в том, что она попросту не знала, где он. «Его временно отчислили, — хмуро бросил дядя Пирс, когда Джералдин позвонила Френсису домой, отчаявшись застать его в университетском общежитии. — Поймали за курением марихуаны. Понятия не имею, где он теперь. Если Френсис свяжется с тобой, Джералдин, дай мне знать».

Она, конечно же, пообещала известить дядю, отлично понимая, что ничего не скажет, если Френсис попросит ее молчать. В том, что она увидит кузена, Джералдин ни минуты не сомневалась. Френсис непременно придет на демонстрацию с целой свитой друзей.

Джералдин беспокоило отношение Примми к беременности Кики. За шесть лет дружбы все четверо ни разу не поссорились, между ними не было даже мелких размолвок, не то что серьезных обид. Теперь же Примми категорически возражала против аборта, считая, что Кики должна родить ребенка и, если не захочет воспитывать его сама, отдать на усыновление. К счастью, она еще не успела высказать свое мнение Кики, но было понятно, что это всего лишь вопрос времени.

Джералдин в задумчивости кусала губы. Даже если бы Кики и захотела рожать, разве проблем было бы меньше? Ее мать далеко не в том состоянии, чтобы поддерживать дочь все долгие месяцы беременности. Сейчас она в клинике, пытается избавиться от алкогольной зависимости, и, как утверждает Кики, у нее есть все шансы. Если же из-за беременности дочери миссис Лейн снова схватится за бутылку, Кики никогда себе этого не простит.

Поезд с грохотом подъехал к вокзалу Чаринг-Кросс, Джералдин выпрыгнула на платформу и тут же оказалась в самой гуще шумной толпы манифестантов с антивоенными лозунгами и плакатами.

Артемис и Примми, как и было условлено, дожидались ее под часами, там же была и Кики с вьетконговским флагом в руках. Ее лицо казалось бледным и напряженным.

— Я решила, что участие в митинге меня немного отвлечет, — объяснила она. — Как я понимаю, ты еще не успела поговорить с мамой?

— Она только сегодня возвращается. — Опасаясь, что Примми вот-вот может вспыхнуть как порох и выложить все, что думает насчет Кики, Джералдин поспешно повернулась к Артемис, как всегда, одетой отнюдь не по обстоятельствам. — Мы идем на демонстрацию, Артемис, — раздраженно прошипела она, — а не на свадьбу.

Все без исключения, даже Примми, в отчаянии уставились на замшевый костюм Артемис с коротенькой юбочкой цвета сливы и подобранные в тон ботинки на высоких каблуках.

— Мне просто хотелось выглядеть нарядной, — защищаясь, возразила Артемис.

— А тебе не холодно? — обеспокоенно спросила Примми, в этот ветреный мартовский день предусмотрительно одетая в ветровку и джинсы.

— Нет. — Артемис, правда, слегка дрожала. — Вы собираетесь провести весь день, ругая мою одежду, или мы все-таки пойдем на Трафальгарскую площадь?

— Что ж, пошли на площадь.

Джералдин шагала впереди, раздумывая, чего ради Артемис так разоделась. Должно быть, она надеялась встретить Френсиса. Джералдин нисколько не опасалась, что Френсис поддастся чарам Артемис, ее бурному натиску. Полнейшая нелепость! Голубоглазые блондинки совсем не в его вкусе. Столь очевидная страсть Артемис к Френсису беспокоила Джералдин совсем по другой причине. Ей не хотелось ранить подругу. Джералдин никому еще не говорила, что они с Френсисом условились пожениться, когда ей исполнится двадцать один год. Но скрывать секрет становилось все труднее и труднее. И тогда Артемис попадет в неловкое положение и поймет, что лишь выставляла себя на посмешище, откровенно заигрывая с Френсисом.

— Американцы, вон! Американцы, вон! Американцы, вон! — оглушительно скандировали на площади.

Подруги стали пробиваться сквозь толпу, стремясь оказаться в передних рядах.

— Я же говорила, что народу будет много! — прокричала Джералдин, старательно работая локтями.

— Теперь я поняла, зачем люди таскают с собой плакаты, — пожаловалась Примми, когда ее больно толкнул какой-то студент с лозунгом в руках. — Плакатом удобно распихивать людей, расчищая себе дорогу.

Наконец под предводительством Джералдин им удалось пробиться в самые первые ряды. Хотя у четверки лэндсировских[13] львов уже толпились демонстранты, подруги сумели не только взобраться на постамент, но и пробраться к одной из скульптур.

— Американцы, вон! Американцы, вон! Американцы, вон! — торжествующе выкрикивала Кики во всю силу своих легких. Под ярко-рыжей шапкой волос ее лицо выглядело неестественно бледным.

Волна всеобщего возбуждения захлестнула площадь. Одна лишь Артемис не испытывала душевного подъема. Ботинки на высоких каблуках и узкая замшевая мини-юбка сковывали ее движения, мешали продираться сквозь людскую массу. Ей оставалось только молча страдать, пока ее, словно мешок с картошкой, толкали и тянули, затаскивая на холодную и скользкую спину бронзового льва.

Рассматривая площадь с высоты птичьего полета, Джералдин обвела глазами море человеческих голов.

— Как ты думаешь, Джералдин, сколько же здесь народу? — подала голос Примми, пытаясь перекричать рев толпы. Ее глаза оживленно сверкали, обветренные щеки раскраснелись.

— Не знаю! — выкрикнула в ответ Джералдин. — Может, семьдесят тысяч, а может, восемьдесят. Слишком много, чтобы найти Френсиса в этой толчее.

Внезапно толпа затихла, продолжая размахивать плакатами и вьетконговскими флагами. На трибуну взошла Ванесса Редгрейв[14] и обратилась к демонстрантам с взволнованной и страстной речью о возмутительном вторжении Соединенных Штатов во Вьетнам.

Джералдин слушала ее невнимательно. Где же Френсис? Почему он не позвонил и не сказал, что его временно исключили? А что, если он решил не ждать, пока его восстановят в университете? Что, если он решил немного попутешествовать? Теперь ведь стало модно ездить в Сан-Франциско, город любви, спокойствия и галлюциногенов. Представляя, в какое бешенство придет отец, узнав о его отчислении, Френсис вполне мог решить переждать бурю и отправиться на несколько недель в Сан-Франциско.

Когда Ванесса Редгрейв закончила свою речь и толпа на площади медленно потекла в сторону американского посольства, Джералдин, недовольно хмуря лоб, помогла Кики и Примми снять Артемис со спины бронзового льва и спустить на землю.

Френсис нередко принимал скоропалительные решения, его горячность порой граничила с безрассудством. Именно поэтому дядя Пирс всегда с явным одобрением относился к тому, что его сын проводит много времени с кузиной. «Надеюсь, ему передастся твоя уравновешенность, — говорил дядюшка, обнимая Джералдин за плечи. — Ты для него словно родная сестра».

Френсис часто творил глупости, но всегда бежал с признаниями к своей маленькой кузине. Когда, играя в войну, Френсис разжег огонь в лесу и устроил пожар, то тут же прибежал и рассказал об этом Джералдин. Ему тогда было девять, а ей — шесть, но именно она со свойственной ей рассудительностью и хладнокровием взобралась на стул, дотянулась до телефона и вызвала бригаду пожарных.

— Хо! Хо! Хо Ши Мин! — выкрикивали Кики, Артемис и Примми, шагая, взявшись за руки, к Гросвенор-сквер в середине многотысячной процессии.

Когда Френсису было двенадцать, он совершил набег на дедушкин шкафчик со спиртным. Гремучая смесь из куантро и мятного ликера надолго вывела его из строя. Джералдин взяла вину на себя, заявив, что это была ее идея — смешать ликеры и получить напиток приятного цвета, а Френсис выпил его исключительно для того, чтобы доставить ей удовольствие.

А когда Джералдин было пятнадцать, а Френсису восемнадцать, он взял без спросу отцовский «ламборгини» и, разогнавшись, врезался в дерево. Джералдин объявила, что это она сидела за рулем. Френсис был так благодарен, что едва не задушил кузину в объятиях. Он обхватил ее за талию и кружил, кружил, задыхаясь от восторга. Тогда-то все и изменилось.

Только что они весело хохотали, обнимая друг друга, и вот уже покатились по полу в страстном объятии, губы слились, а руки Френсиса скользили по ее телу отнюдь не по-братски.

Тогда-то они и условились рассказать всем о своей любви, когда Джералдин исполнится восемнадцать; а еще через три года, когда ей будет двадцать один, — пожениться. В их планы вовсе не входило, что Френсис сбежит один, трусливо, словно заяц.

— Похоже, будут трудности, Джералдин! — крикнула Кики, когда девочки вместе с толпой вышли на площадь. — Видела, сколько тут полицейских? Посольство окружено кольцом.

— А мы прорвемся сквозь заслон! — откликнулся шагавший рядом бородатый мужчина в бобриковом пальто, и, словно в подтверждение его слов, толпа тут же громко грянула «Мы преодолеем»[15]. — Мы еще покажем этим ублюдкам!

Джералдин смерила взглядом бородача. В руках он держал импровизированный таран. Быстро оглядевшись, Джералдин убедилась, что почти все в толпе несли орудия, чтобы пробиваться сквозь полицейский кордон.

— Ты в порядке, Прим? — спросила она, чувствуя сквозь пьянящее возбуждение легкий укол тревоги.

— Само собой. — Примми видела много фотографий убитых или тяжело раненных женщин и детей, пострадавших от американских воздушных ударов, чтобы теперь ее испугал предстоящий штурм посольства США.

Полиция блокировала все боковые улочки, и Джералдин внезапно поняла, что для отступления уже нет возможности. Толпа на площади все росла. Теперь она насчитывала, наверное, сотню тысяч манифестантов. Это была самая крупная и самая грозная антивоенная демонстрация в Лондоне с начала вьетнамской войны. И четыре подруги оказались в самом центре бурлящей людской массы.

— Американцы, вон! — выкрикивала Джералдин так яростно, что заболело горло. — Американцы, вон! Американцы, вон!

На подступах к площади и в зоне полицейского кордона уже начались стычки демонстрантов с полицией. Метко запущенные банки с краской разбивались о серый гранитный фасад посольства, оставляя грязные пятна и потеки. Разъяренная толпа ворвалась в сад, ломая кусты и топча сотни бледно-желтых нарциссов.

— Надо держаться вместе! — крикнула Джералдин, заметив, что Артемис споткнулась.

Раздался ликующий рев толпы: под градом камней часть полицейского оцепления дрогнула и распалась.

На какое-то мгновение Джералдин захватила всеобщая истерия, ей показалось, что участники марша протеста действительно способны взять штурмом посольство и заставить американцев прекратить военные действия во Вьетнаме.

— Я не могу дышать! — в ужасе прохрипела Артемис. В толчее ее безжалостно сдавили, оттеснив в сторону. Прежде чем Джералдин успела приказать ей прекратить панику, раздался чей-то громкий крик:

— Казаки идут![16]

Отряды конной полиции прорывались в середину, стараясь разбить толпу, рядом следовали пешие полицейские с дубинками наперевес, и Джералдин решила, что сейчас самое время прислушаться к голосу рассудка.

— Нам надо выбираться отсюда! — крикнула она, но ее услышала лишь Примми.

Артемис и Кики, плотно стиснутые со всех сторон, стояли в самом центре кучки манифестантов, вооруженных метательными снарядами. Сквозь толпу к ним уже пробирались полицейские. Вокруг кипела настоящая битва. Повсюду мелькали полицейские дубинки и самодельные орудия боя, виднелись окровавленные лица. Буквально в двух шагах от Джералдин люди в форме повалили на землю какого-то юнца в восточном халате, надели на него наручники и потащили, брыкающегося и сопротивляющегося, к полицейскому фургону. Все боковые улицы были запружены такими фургонами. Под пронзительный вой сирен прибывали санитарные кареты: число раненых все росло.

Джералдин и Примми, с ужасом понимая, что могут в любой момент пополнить ряды пострадавших, принялись пробираться сквозь толпу дерущихся к Артемис и Кики. Внезапно перед ними вырос полицейский с высоко поднятой дубинкой, он схватил Примми за волосы и поволок вырывающуюся и визжащую девочку к машине. В это время другой полисмен попытался схватить Джералдин. Выскользнув из его рук, она успела заметить, как за спиной у Артемис раздается толпа, пропуская отряд конной полиции. Всадники не собирались атаковать. Лошади пятились, врезаясь в толпу и помогая расчистить место для пеших полицейских с дубинками. Внезапно Артемис осталась одна в образовавшемся коридоре. Окружавшие ее демонстранты бросились врассыпную, спасаясь от лошадиных копыт, а Артемис продолжала оцепенело смотреть прямо перед собой, не замечая того, что творилось позади. Джералдин похолодела от ужаса. Как и Кики, стоявшая к Артемис гораздо ближе.

Кики пронзительно закричала, пытаясь предупредить подругу, но Артемис, растерянно моргая, так и не сдвинулась с места. Тогда Кики ринулась к ней и успела вытолкнуть из прохода.

Артемис отлетела в сторону. Массивный лошадиный круп надвинулся на Кики, подминая ее под себя. Она покачнулась, пытаясь удержать равновесие, но тут лошадь взбрыкнула задними ногами, и огромное копыто ударило девочку в живот. Кики рухнула, словно срубленное топором деревце.

О дальнейших событиях у Джералдин сохранились лишь обрывочные воспоминания.

Позднее, на суде, говорили, что, стараясь вырваться, она так сильно вцепилась зубами в руку полицейского, что тому пришлось потом накладывать швы. Но в ту минуту Джералдин могла думать только о Кики.

Лошадь, почувствовав падение тела, мгновенно насторожилась и неподвижно застыла, давая возможность унести Кики в безопасное место. Сражение между манифестантами и полицией вспыхнуло с новой силой.

Джералдин прорывалась сквозь толпу, как дикая кошка, и добралась до Кики одновременно с двумя санитарами.

— Она умерла? — выкрикнула Джералдин, цепляясь за санитаров. — Скажите, она умерла?

Артемис стояла на коленях. Ее чулки были порваны, колени кровоточили, а испуганное бледное лицо напоминало застывшую маску.

— Кики жива, Джералдин. Она только что открывала глаза.

Когда санитары погрузили Кики на носилки, Артемис закрыла лицо руками и зарыдала. Джералдин рывком поставила ее на ноги.

— Мы поедем с ней, Артемис. Куда бы ее ни повезли, мы поедем с ней.

Самое ожесточенное сражение происходило теперь в дальнем конце площади, и когда санитары с носилками пробирались к карете «скорой помощи», манифестанты с готовностью расступались, пропуская их вперед. Джералдин не отставала от санитаров ни на шаг, волоча за собой Артемис. Но перед дверцей санитарной машины им пришлось остановиться.

— Вам нельзя, — отрывисто бросил один из санитаров, помогая погрузить в карету все еще бесчувственную Кики.

— Но мы ее подруги, — так же резко возразила Джералдин. — И мы поедем с ней.

Она так и не успела услышать ответ. За спиной раздался топот, а в следующий миг подоспевший полицейский вывернул Джералдин руки за спину с такой силой, что едва не выдернул их из суставов.

Форма констебля, производившего задержание, была заляпана яичным желтком, со шлема капала грязно-зеленая краска. Судя по разъяренному виду полицейского, шутить с ним не следовало. На этот раз у Джералдин не было никаких шансов вырваться и убежать. Когда второй констебль, появившийся вслед за первым, сгреб в охапку Артемис и защелкнул на ней наручники, Джералдин поняла, что скорее всего им обеим предстоит предстать перед судом. Но это ее не волновало. Джералдин могла думать только о Кики.

Дверцы санитарной машины были все еще открыты, и за несколько кратких секунд до того, как их с Артемис погнали прочь со скрученными за спиной руками, Джералдин успела заметить, как сквозь ткань джинсов Кики просачивается кровь. Темная, почти черная. Внезапная догадка так глубоко потрясла Джералдин, что на мгновение у нее перехватило дыхание.

Что бы ни случилось дальше, в одном Джералдин была совершенно уверена: теперь ей ни к чему разговаривать с матерью насчет Кики.

Аборт ей уже не нужен.

Глава 8

Июль 1969 года

Примми одевалась медленно. Сначала натянула серую юбку, потом белоснежную блузку с коротким рукавом. Набрасывая на плечи форменный блейзер, Примми задумалась, наденут ли форму Артемис, Кики и Джералдин в свой последний день в школе. Если и наденут, то уж точно не станут испытывать при этом никакой ностальгии по прошлому, не то что она.

— Эй, Примми, пошевеливайся! — прикрикнула мама с нижнего этажа. — Того и гляди опоздаешь!

— Иду, мам! — крикнула Примми в ответ, в последний раз глядя на себя в школьной форме.

Конечно, она была единственной из всей четверки, кто хотя бы отдаленно походил на школьницу. Что же до Артемис, Кики и Джералдин, то они уже давно казались слишком взрослыми для школьной формы. Артемис — потому что никакая школьная форма в мире не могла бы скрыть ее роскошные формы. Кики — из-за насмешливых золотисто-зеленых глаз, в которых угадывалась пугающая искушенность женщины. А Джералдин… Примми задумалась, почему, глядя на Джералдин, ни за что не поверишь, будто она школьница. Пожалуй, Джералдин выглядит слишком уверенной в себе.

Если бы не эта спокойная уверенность, исходящая от нее, родители Примми вряд ли так легко отпустили бы дочь пожить в Кенсингтоне, в шикарной квартире с двумя спальнями, которую мистер Лоудер предоставил в распоряжение Артемис.

Примми поспешно сбежала вниз по лестнице, размышляя о том, как прошли эти последние школьные месяцы. Сама Примми вполне могла бы назвать их удачными, а вот ее подругам пришлось нелегко.

Для Артемис все сложилось не так уж плохо. Ей не понадобилось сражаться с отцом — мистеру Лоудеру университетское образование всегда казалось лишним. Уже по предварительным результатам выпускных экзаменов было ясно, что набранные Артемис баллы слишком низкие и ее не примет ни один университет в стране. То ли дело Кики! После трагических событий во время марша протеста на Гросвенор-сквер, когда регистратор в больнице Святого Фомы сообщил Саймону Лейну, что у его дочери был выкидыш, отец Кики стал совсем другим человеком. Вместо того чтобы прийти в ярость, он принялся винить в случившемся себя, искренне переживая, что оказался плохим отцом. Боясь совершить подобную ошибку снова, мистер Лейн изо всех сил старался убедить Кики в необходимости продолжить образование и поступить в университет.

Но Кики была тверда как гранит и категорически отказалась подавать заявление.

— Я потеряла два года жизни, решив остаться в средней школе в угоду Саймону, — свирепо заявила она подругам. — Я согласилась на это только при условии, что, закончив школу, смогу жить как захочу. И я желаю стать рок-певицей, а не жалкой выпускницей колледжа, каких повсюду пруд пруди, по две штуки на грош.

Джералдин тоже упрямо стояла на своем, ни за что не соглашаясь продолжать образование.

— Я собираюсь замуж за кузена Френсиса, — сообщила она мисс Федерингли, когда та заговорила с Джералдин об университете. — Мы хотим путешествовать по миру. Объездив весь мир, мы поселимся в родовом имении Сидар-Корт.

По словам Джералдин, мисс Федерингли была возмущена таким нелепым и легкомысленным отношением к жизни. Но Джералдин и бровью не повела. Ей на это было решительно наплевать.

— По крайней мере тобой, Примми, мисс Ф. уж точно будет довольна, — рассмеялась она. — Дарем — первоклассный университет. Почти такой же престижный, как Оксфорд.

Мисс Федерингли действительно осталась довольна своей ученицей.

— Учитывая финансовое положение вашей семьи, мне кажется, ты приняла разумное решение. Тебе действительно лучше пропустить год и подкопить денег. В Дареме тебе предстоят кое-какие траты, — согласилась она, когда Примми призналась ей, что, получив приглашение от университета, решила приступить к занятиям лишь с сентября 1970 года, а до тех пор — поработать в ведущем рекламном агентстве. Само собой, она благоразумно промолчала о том, что намеревается делить квартиру с Артемис, Джералдин и Кики.

— Поторопись-ка, дорогуша, — проворчала мама, когда Примми появилась на кухне. — Ты ведь никогда раньше не опаздывала в школу и, верно, не захочешь оплошать сегодня, в свой самый последний денек, а? — Миссис Сертиз торопливо сунула дочери в руки намазанный маслом тост. — А что будет на этом вашем утрешнем собрании в последний день? — поинтересовалась мама, обхватив обеими руками кружку с дымящимся чаем. — Что-то важное?

— Наверное. Я знаю только, что мисс Федерингли просила Кики спеть.

— Спеть в школе? — Мама удивленно округлила глаза. — Неужто одну из этих рок-песен, а, Примми?

Примми впилась зубами в тост.

— Нет. Вообще-то она собиралась, но, кажется, нам удалось ее отговорить.

«Ты не будешь петь песню Дженис Джоплин[17], — решительно возразила Джералдин, когда Кики заявила, что намеревается это сделать. — Там будет все руководство школы, все учителя. Может, я и не в восторге от мисс Ф., но даже мне не хочется, чтобы она остолбенела от ужаса. А кроме того, как ты собираешься петь тяжелый рок одна, без гитары и ударника? Что бы ты ни пела, тебе потребуется аккомпанемент, а у тебя всего лишь одна пара рук».

Должно быть, этот аргумент оказался самым убедительным.

— Да ладно, что бы ни спела дорогуша Кики, я уверена, это будет то, что надо, в самый раз, — добродушно добавила мама, прерывая размышления Примми. — А теперь давай-ка пошевеливайся, дочка, а не то пропустишь этот чертов поезд!

— Не могу поверить, что больше никогда не придется таскаться сюда, что я в последний раз вхожу в двери школы, — призналась Джералдин, когда они с Примми рука об руку шагали в привычной шумной толчее вверх по лестнице к дверям Бикли. — Еще несколько часов, и мы наконец станем свободными.

— Я буду скучать по Бикли. Здесь я была счастлива. С самого первого дня.

— Ты была бы счастлива везде, — сухо возразила Джералдин. — Ты обладаешь совершенно неприличной способностью быть счастливой. Чего никак не скажешь об Артемис, — хмуро добавила она при входе в раздевалку, кивая в сторону расстроенной и глубоко несчастной Артемис.

— Ты говорила, что в последний день никто не наденет школьную форму, Джералдин, и что же я вижу? Ты сама в форме! — обиженно воскликнула Артемис.

Обвинение было не вполне справедливым: Джералдин не надела блейзер — обязательное дополнение к юбке и блузке. К тому же юбка Джералдин никак не отвечала стандартам Бикли. Вместо скромной форменной юбки на ней была прямая узкая юбчонка, едва доходящая до колен, и длинные жеребячьи ноги Джералдин казались еще длиннее. Две небрежно расстегнутые верхние пуговицы блузки открывали шею, школьного галстука не было и в помине, а блестящие волосы цвета воронова крыла оказались скручены в замысловатый узел на затылке.

— Я сказала, что не удивлюсь, если никто не наденет форму, — мягко поправила Джералдин.

— Вот я и не надела! А ты в форме, и Примми тоже, и все остальные наверняка в форме, я знаю!

Примми с опаской оглядела длинное, до щиколоток, платье Артемис. Пестрое, лоскутное, оно казалось слишком вычурным, и, конечно же, его никак нельзя было назвать подходящей одеждой для последнего школьного дня. Хотя цвета лоскутков — малиновый, черничный, темно-фиолетовый и пурпурно-красный, — выдержанные в одной гамме, не слишком бросались в глаза.

— Твое платье будет хорошо смотреться со школьным блейзером.

— Но я ведь не взяла с собой блейзер!

— Так возьми мой. — Примми распахнула дверцу шкафчика и достала блейзер, зная, что ей никогда больше не представится случай его надеть.

Артемис с благодарностью взяла.

— А Кики говорила вам, какую песню собирается сегодня петь? — поинтересовалась она, с тревогой думая о том, что, несмотря на блейзер, будет непременно выделяться на общем фоне, словно нарыв на пальце.

— Нет. — Примми обвела глазами переполненную раздевалку, ища в толпе приметную, огненно-рыжую головку Кики. — А тебе?

— Мне она сказала, что, поскольку тяжелый рок отпадает, а на сцене не будет розетки, чтобы подключить электрогитару, ей придется играть на обычной. Кики выбрала какую-то французскую песню Джейн Биркин. Я ее не слышала, но, по-моему, Кики сделала странный выбор: французская песня в последний школьный день…

Внезапно Джералдин застыла на месте, словно приросла к полу.

— Господь всемогущий! — с чувством воскликнула она, заметно побледнев. — Надеюсь, не «Je t'aime, moi non plus»[18]?

— Кажется, да. Во всяком случае, что-то похожее. Это что-то невероятно сентиментальное?

— Скорее что-то невероятно сексуальное! Это даже не песня, а непристойный телефонный разговор, прерываемый хриплыми вздохами. Джейн Биркин исполняет эту жуть на пару с Сержем Гейнсбуром. Интересно, с кем собирается петь Кики? Со школьным садовником?

Примми бессильно застонала. Кики вполне могла спеть подобную песню перед всей школой — ей, наверное, такая выходка казалась чертовски забавной.

— Может, она просто хотела меня подразнить? — с надеждой предположила Артемис.

Подруги выбрали пустой ряд в конце зала и заняли места.

Кики в своем отвратительном желтом платье в полоску сидела на возвышении, слева от школьного начальства, и с безмятежным видом разглядывала море лиц в зале. Примми заметила прислоненную к стулу гитару. Встретившись глазами с Примми, Кики лукаво подмигнула. «Иерусали-им, — затянул хор голосов. — Иерусали-им». На глазах у Примми выступили слезы. В последний раз день начинается с пения гимна. В последний раз стоит она между Джералдин и Артемис, глядя на «Анжелюса» Милле и божественную «Офелию» Миллеса.

Когда прозвучали последние строфы «Иерусалима», а мисс Федерингли решительно выступила вперед, собираясь начать чтение молитвы «Отче наш», Примми с грустью взглянула на маленький букет в руке Офелии. Она помнила тайное значение каждого цветка. Мак означает смерть. Маргаритка — невинность. Роза — цветок юности. Фиалка — символ верности, а анютины глазки — знак несчастной любви.

«Такие маленькие букетики полевых цветов раньше называли "тусси-мусси"», — сказала как-то Ева, мама Кики, когда Примми восхитилась картиной Миллеса.

Примми показалось, что чьи-то ледяные пальцы сжимают ей сердце. Она успела привязаться к родителям Кики, и теперь при мысли о том, что больше не сможет оставаться в Петтс-Вуде как прежде, ее охватывала безысходная тоска.

— Наверняка они чувствуют то же самое по отношению к тебе, — сказала Джералдин, когда Примми призналась ей, что будет скучать по Петтс-Вуду. — Хотя теперь миссис Лейн сама может отвечать на звонки пациентов. Она ведь не пьет с тех пор, как вернулась из клиники, правда?

— Да, — подтвердила Примми. — Она теперь всегда совершенно трезвая. — Когда один из школьных попечителей поднялся, чтобы произнести речь, Примми уже не в первый раз задумалась о том, что, несмотря на трезвость миссис Лейн, отчуждение между родителями Кики не исчезло. Пожалуй, по-настоящему изменилось только одно — Ева Лейн больше не была одинока. Она подружилась с женщиной, бывшей пациенткой доктора Лейна, и теперь они проводили почти все время вместе, посещая выставки и концерты.

— А сейчас, — раздался звучный, хрустальный голос мисс Федерингли, — одна из выпускниц нынешнего года, Кики Лейн, споет для нас.

Артемис прерывисто вздохнула, с волнением глядя на сцену.

Джералдин зашептала слова молитвы, что не так часто с ней случалось.

Примми почувствовала, как ледяная рука сдавила сердце еще сильнее.

Кики вышла на середину сцены, взяла в руки гитару и легко перекинула через плечо ремень.

В школьной форме и без привычного снаряжения рок-певицы Кики ничем не напоминала тот сценический образ, который так тщательно для себя создавала. Сейчас она выглядела неправдоподобно юной.

Кики тронула одну струну, посмотрела прямо на Примми и ухмыльнулась.

— Не делай этого, Кики, — шепотом взмолилась Примми. — Пожалуйста, не надо!

Глубоким, хрипловатым контральто Кики начала петь старинную английскую народную песню «Зеленые рукава»[19]. Идеальный выбор. Эта песня и через миллион лет не смогла бы никого оскорбить.

Примми облегченно перевела дыхание и радостно улыбнулась Кики, предвкушая несомненный триумф. Певица была в ударе.

Три дня спустя все четверо сидели в глубине сада в Петтс-Вуде. День выдался безоблачный, и далеко вдали, тронутые легким туманом, виднелись леса Уилда. Гораздо ближе, на граничившей с садом площадке для гольфа, расхаживала кучка игроков и время от времени раздавался слабый звук удара клюшкой по мячу.

— Так вы собираетесь отпраздновать свою помолвку в Сидар-Корте, а не в Коннауте[20]?

Вопрос задала Артемис, и Примми, лежа ничком на шерстяном одеяле, вспыхнула от удовольствия. Артемис готова была обсуждать предстоящую помолвку Джералдин с той же страстью, что и будущая невеста.

— Угу, — лениво подтвердила Джералдин, тихонько покачиваясь в гамаке. — Мы с Френсисом всегда хотели объявить о помолвке в Сидар-Корте. Это дядя Пирс настаивал на Коннауте.

— Дядя Пирс оплачивает все расходы, а вы решили поступить по-своему?

На этот раз реплику бросила Кики. Примми перевернулась на спину и прикрыла глаза рукой, защищаясь от слепящих солнечных лучей. День был жарким. Очень жарким. Над пышными зарослями лаванды, посаженными матерью Кики среди «бурбонов» и дамасских роз, роились пчелы, а воздух был напоен пьянящим цветочным ароматом, густым как дым.

— Ну разумеется, — пожала плечами Джералдин. — Дядя Пирс уцепился за эту идею с Коннаутом только потому, что не мог вынести даже мысли о том, как сотни гостей станут вытаптывать лужайки Сидар-Корта.

— Так где же пройдет главная часть торжества? В парке? — подала голос Артемис, уютно устроившаяся в шезлонге.

— А где будет площадка для танцев? И как насчет сцены и звукового оборудования? — деловито поинтересовалась Кики.

— «Атомз» ведь не станут играть всю ночь. Значит, понадобится еще одна группа, верно? Группа, которая сыграет нам чудную медленную музыку, под которую хорошо обниматься.

Уловив неподдельное волнение в голосе Артемис, Примми добродушно улыбнулась. Список гостей Джералдин и Френсиса напоминал Готский альманах в миниатюре, а Артемис и не думала скрывать желание во что бы то ни стало поймать в свои сети молодого человека голубых кровей.

— В общем-то да, но все же, думаю, большую часть времени будут играть «Атомз».

В тоне Джералдин слышалось тайное торжество, и Примми это нисколько не удивило. «Атомз» — рок-группа, с которой пела Кики после того, как порвала с Таем. Административные вопросы здесь решались куда более профессионально, чем в группе, где подвизался Тай. Кики узнала о том, что «Атомз» ищут солистку, из объявления в «Стейдж»[21], съездила в репетиционный зал на Лейчестер-сквер и прошла прослушивание.

Хотя музыканты «Атомз» и не разделяли страсти своей новой солистки к рок-музыке конца пятидесятых — начала шестидесятых, они играли в самых классных клубах юго-восточного Лондона, и Кики нисколько не сомневалась, что теперь, когда она наконец освободилась от школы Бикли и могла посвятить все свое время сценической карьере, ее ждет стремительный взлет. «Торжество по случаю помолвки Джералдин послужит мне отличной рекламой, — заявила она, бегло просмотрев списки приглашенных. — Здесь каждый из гостей готов швыряться деньгами направо и налево, устраивая приемы по любому поводу, а после празднества в Сидар-Корте они захотят иметь дело только с той группой, где буду петь я; не важно, что это будет за группа».

— На частных вечеринках наниматель заказывает музыку. — Кики отпила глоток лимонада и сделала многозначительную паузу.

Примми открыла глаза и села, опираясь на локти.

— Да что ты говоришь! К твоему сведению, Джералдин больше всего любит песни Бренды Ли и Литл Евы.

— И еще шедевр Силлы «Любой, у кого было сердце» и Дасти «Теряя тебя», — весело добавила Кики.

— А как насчет «Оды Билли Джо» Бобби Джентри? — хихикнула Примми.

— Скажи-ка лучше, как насчет льда? Лимонад совсем теплый.

— Если хочешь льда, Джералдин, то придется тебе за ним сходить, — лениво протянула Кики, не трогаясь с места. — Мне слишком жарко, чтобы двигаться.

Джералдин выскользнула из гамака и невозмутимо потянулась за купленной на барахолке бирюзовой блузкой с запахом, которую незадолго до этого скинула, чтобы позагорать.

Примми наблюдала за подругой со смесью восхищения и недоверия. Белые парусиновые брюки Джералдин, широкие, с манжетами, напоминали о моде сороковых годов а-ля Марлен Дитрих. Говоря по справедливости, Джералдин должна была бы выглядеть нелепо, но она выглядела потрясающе стильно. Просто сногсшибательно.

— Джералдин не говорила тебе, что написала для меня пару песен? — спросила Кики, когда подруга зашагала босиком по траве в сторону дома.

Примми обхватила руками колени и смотрела вдаль, туда, где кончался сад и площадка для гольфа, где под лазурно-синим куполом неба в серебристой дымке темнели леса кентского Уилда.

— Хорошие? Ты будешь их петь?

— Это песни о любви. В них больше от Нины Саймон, чем от Бренды Ли. Но в последнее время я работаю над разнообразием музыкальных стилей, и если нам удастся довести до ума музыку и аранжировку… — Глаза Кики вспыхнули. — Если мы сможем это сделать, если я стану выступать со своими собственными песнями, то это сразу скажется на моей карьере, даст мне мощное преимущество.

— А почему ты не попросила меня написать тебе пару песен? — обиженно спросила Артемис. — Я люблю писать стихи.

— Писать песни не то же самое, что писать стихи, Артемис. К тому же ты не умеешь читать ноты, а Джералдин умеет. — Примми закрыла глаза и задумалась, сумела бы она написать песню. Видимо, Артемис все еще возмущалась, потому что Кики продолжала ее урезонивать: — Ну конечно, это имеет значение, Артемис! Мы с Джералдин часами спорим насчет какого-нибудь аккорда, не нужно ли изменить ноту на полтона и взять бемоль или диез.

Тень Джералдин скользнула по лицу Примми, заставив ее открыть глаза. Разговор Кики и Артемис тут же прервался.

— Я принесла кувшин свежего лимонада и захватила из морозилки шоколадное мороженое. Твоя мама не будет против, Кики?

— Нет. — При упоминании о шоколадном мороженом Кики села. — Содержимое морозилки в нашем полном распоряжении.

— Шоколадное мороженое? Звучит заманчиво. — Артемис потянулась за блузкой, лежавшей поверх пачки журналов, и набросила ее на плечи.

— Вы все уже решили, что собираетесь надеть на праздник? — спросила Джералдин. — Я хочу видеть вас при полном параде. — Она пристально взглянула на Кики. — Есть повод надеть бальные платья и все фамильные драгоценности, на какие только удастся наложить лапу.

Примми слизнула с уголка рта шоколадную крошку.

— Фамильные драгоценности у меня будут искусственными, а вот бальное платье — необыкновенное. Я заказала его тете Лорен Коулфакс. — Лорен Коулфакс проучилась в Бикли с первого по шестой класс, и ее тетка-портниха пользовалась солидной репутацией среди учениц. — Ткань — бледно-лимонная тафта. Мы задумали глубокий овальный вырез и длинные пышные рукава. — Примми заметила, как Кики недовольно скривилась, но не придала этому значения. — Думаю, я буду выглядеть превосходно, — со счастливой уверенностью заключила она.

— Не сомневаюсь, Прим. — Артемис взглянула на часы и встала. — Уже почти шесть, и мне пора бежать. Сегодня вечером обещала зайти моя крестная, мне бы не хотелось опоздать.

— Я тоже должна идти. — Джералдин легко поднялась на ноги. Ее движения казались плавными и грациозными, как у танцовщицы. — Мама встречается с поставщиками провизии, и я хотела поучаствовать в их разговоре.

— Да и у меня полно дел, надо еще кое с кем встретиться, — заметила Кики. — А ты, Примми? Будешь собирать вещи?

Примми кивнула. На самом деле ей ни капельки не хотелось собирать вещи, ведь она была так счастлива здесь, в Петтс-Вуде. И теперь при мысли о том, что ей предстоит стереть все следы своего пребывания в комнате, которую они еще недавно делили с Кики, у Примми вовсе не возникало желания плясать от радости. И все же эту неприятную задачу нужно было выполнить.

Примми радовало одно — когда она станет опустошать ящики стола и упаковывать книги, Кики не будет рядом. Примми боялась, что не сможет удержаться от слез.

В окна вливался яркий солнечный свет. Примми тщательно просматривала книжные полки в спальне, отбирая свои книги. Больше в Петтс-Вуде никого не было. Мама Кики теперь редко оставалась дома. Женщина, с которой она подружилась в наркологической клинике, Дженни Рис, работала садовым дизайнером. Сама страстный садовод, миссис Лейн относилась к занятиям Дженни с большим интересом и всегда сопровождала подругу к новым клиентам. Саймон Лейн должен был вскоре вернуться, вечерний прием больных обычно заканчивался в семь.

Сложив книги в захваченную из дома спортивную сумку, Примми принялась рассматривать стеллаж с грампластинками, занимавший всю стену от пола до потолка. Из огромной коллекции дисков ей принадлежало всего несколько штук. Примми достала пластинки с записями Фрэнка Синатры и Джули Лондон, затерявшиеся в огромной массе альбомов Джина Винсента и Литл Ричарда, но, услышав шум подъезжающей машины, замерла. Если домой вернулся мистер Лейн, Примми хотелось бы поблагодарить его и попрощаться.

Входная дверь распахнулась, и кто-то взбежал вверх по лестнице. Примми поспешно сунула пластинки в сумку и вышла на широкую лестничную площадку. Дверь в комнату миссис Лейн была открыта, оттуда доносился шум торопливо выдвигаемых ящиков комода.

Примми подошла к двери и застыла. Миссис Лейн в спешке выгребала из ящиков вещи и швыряла их в лежавший на узкой односпальной кровати чемодан.

— Извините, — смущенно пробормотала Примми. — Вы куда-то опаздываете, миссис Лейн? Вы уезжаете?

Ева Лейн замерла с ворохом белья в руках.

— Примми! Я не знала, что ты здесь. — Казалось, мать Кики оцепенела от страха.

Примми решила, что в семье Лейн кто-то тяжело заболел и миссис Лейн нужно немедленно ехать, чтобы быть рядом.

— Что случилось? — с тревогой спросила она, шагнув в комнату. — Может, чем-то помочь?

— Нет. — Ева вернулась к своему занятию. — Нет, Примми, дорогая, ты ничем не можешь мне помочь. Я сейчас делаю то, что хотела сделать долгие годы. — Она сунула новую кипу белья в чемодан. — Я уезжаю. Навсегда. Так будет лучше. Саймон уже знает. Я ему сказала, но он мне не поверил. Думает, у меня не хватит пороху.

Примми ошеломленно уставилась на миссис Лейн.

— Но куда вы пойдете? А Кики знает?

Из открытого окна донесся резкий звук автомобильного сигнала.

— Я буду жить с Дженни.

Миссис Лейн вынимала теперь платье за платьем из своего гардероба, складывая их поверх белья, и Примми необычайно остро ощутила свою беспомощность. Что же будет, когда вернется домой мистер Лейн? Когда придет Кики?

Как будто прочитав ее мысли, миссис Лейн добавила:

— Я оставила письмо на столике в холле. — Она захлопнула дверцу гардероба. — Пожалуйста, не убивайся так, Примми. Дженни живет всего лишь в Севеноуксе. Я смогу часто видеться с Кики. И Саймон наконец… освободится.

С улицы снова послышался автомобильный сигнал, и Ева Лейн защелкнула замки на чемодане.

— Я всегда была очень рада тебе, Примми, дорогая, — торопливо проговорила она, снимая с кровати чемодан. — Все эти годы ты была для меня сияющим лучом солнечного света. А теперь, когда вы с Кики покидаете Петтс-Вуд и переезжаете в Лондон, настало время уехать и мне. Пустые браки делают людей несчастными, а я достаточно долго пользовалась тем, что у Саймона так сильно развито чувство ответственности. Нужно дать и ему возможность начать жизнь заново.

Миссис Лейн подхватила чемодан, нежно погладила Примми по щеке и стремительно вышла из комнаты.

Где-то внизу хлопнула дверца автомобиля, послышался хруст гравия под ногами. Понимая, что Дженни вот-вот появится в доме, Примми поспешно выскочила из комнаты вслед за миссис Лейн. Выбежав на лестничную площадку, она увидела, как в холл решительной поступью входит Дженни Рис в клетчатой рубашке с открытым воротом, безрукавке и джинсах, заправленных в покрытые грязью сапоги-веллингтоны.

— Что-нибудь случилось? — спросила она, пока Ева Лейн с чемоданом в руках преодолевала последние ступеньки.

— Я разговаривала с Примми.

— Слава Богу! — воскликнула Дженни, шагая к Еве. — Я подумала, что слышу голос Кики. — И тут, к изумлению Примми, она обняла Еву Лейн за талию, прижалась к ней всем телом и страстно поцеловала в губы. Потрясение Примми было так велико, что у нее подкосились ноги. Не желая верить увиденному, она тяжело осела на верхнюю ступеньку лестницы, а Дженни Рис подняла голову, улыбнулась, глядя в глаза миссис Лейн, и хрипло прошептала: — Пойдем, любимая. Нам пора.

Мгновение спустя дверь за ними захлопнулась, и шум отъезжающей машины был единственным звуком, нарушившим тишину.

Совершенно ошеломленная, Примми сидела на ступеньках, не в силах сдвинуться с места. Конечно, ей приходилось слышать о лесбийской любви, но все ее представления — довольно, впрочем, расплывчатые — не имели ничего общего с увиденным. Две женщины, у нее на глазах сжимавшие друг друга в объятиях, несомненно, страстно любили друг друга.

Примми долго еще сидела на лестнице. Наконец-то многое из того, что всегда ставило ее в тупик, открылось вдруг с неожиданной ясностью. Если мама Кики могла так самозабвенно любить другую женщину, неудивительно, что ее отношения с мужем казались напряженными и вымученными.

Примми с трудом поднялась, ноги по-прежнему ее не слушались. Ей и прежде приходилось оставаться одной в пустом доме, но никогда еще жилище Лейнов не казалось ей таким пустынным и заброшенным, как сейчас.

Она медленно вернулась в комнату и присела на край постели. Кики явно ничего не подозревала об истинных отношениях матери с Дженни Рис, и Примми вовсе не собиралась просвещать ее на этот счет. Пусть это делает сама миссис Лейн или в крайнем случае доктор Лейн.

Хорошо понимая, как глубоко несчастен был отец Кики, она почти не сомневалась: мистер Лейн все знал.

Хотя в комнату по-прежнему вливались потоки солнца, жара уже спала. Примми взглянула на часы. Пятнадцать минут восьмого. С тяжелым сердцем она ожидала возвращения доктора Лейна.

Было уже без четверти восемь, когда Примми услышала шуршание шин по гравию. Руки ее непроизвольно сжались, пальцы вцепились в колени. Машина остановилась, громко хлопнула дверца. Послышался знакомый звук приближающихся шагов. Примми не двинулась с места.

Открылась тяжелая дубовая дверь, и мистер Лейн вошел в холл. Наступила тишина, и Примми поняла, что отец Кики читает письмо, оставленное на столике в холле. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем снова раздался звук шагов: мистер Лейн медленно направился к кухне.

Примми встала с кровати и на ватных ногах двинулась к двери. Нужно было дать знать мистеру Лейну, что она все еще в доме, что она уже упаковала вещи и собирается уезжать. Примми боязливо спустилась по лестнице и вошла в кухню.

Саймон Лейн стоял у окна, спиной к двери, ссутулившись, засунув руки глубоко в карманы. Его горе казалось таким осязаемым, что у Примми мучительно сжалось сердце.

Она негромко кашлянула, и отец Кики резко обернулся.

— Больше в доме никого нет, — робко проговорила Примми. — Только я. Я была здесь, когда… когда уехала миссис Лейн.

— Она сказала тебе, что уезжает навсегда? — В лучах солнца волосы доктора Лейна казались золотыми.

Примми кивнула.

— Она была с подругой?

— Да, — подтвердила Примми. Она вовсе не собиралась причинять боль мистеру Лейну, передавая все, что ей довелось увидеть. — Не хотите чашку чаю? — предложила она, прибегнув к испытанному средству, которым всегда пользовалась ее мать, когда кто-то нуждался в утешении.

Саймон Лейн кивнул.

— Очень мило с твоей стороны, Примми. Спасибо.

В воздухе повисла непривычная тишина. Примми подошла к раковине и наполнила чайник, с горечью думая о том, что доктор Лейн останется совершенно один в этом огромном доме, когда Кики переедет в Кенсингтон.

Ожидая, пока закипит чайник, Саймон снова повернулся к окну, ссутулился и сунул руки в карманы. Глубоко несчастный, погруженный в себя, он казался значительно моложе своих тридцати девяти.

— Хотите печенье? — неестественно бодро спросила Примми, испытывая мучительную неловкость.

Он не ответил, но сам задал вопрос:

— А ты тоже уезжаешь навсегда, Примми?

— Да. Мне давно следовало забрать свои вещи, еще в последний день занятий.

— Я буду скучать по тебе, — безжизненным голосом произнес отец Кики. Примми подошла к нему и встала рядом. Хотя июль уже заканчивался, сад поражал обилием цветущих роз. Грушевое дерево, усыпанное молочно-белыми цветками розы сорта «кифтсгейт», казалось, утопало в облаках: гибкие побеги обвивали ствол и ветви пышными гирляндами. По краям газона бледно-розовые розы мешались с люпинами и дельфиниумами. Повсюду цвела лаванда, и сквозь ее тонкий аромат пробивался сладкий запах тимьяна.

— Мне тоже будет вас не хватать, — отозвалась Примми. Если бы он только знал, как сильно она станет тосковать!

— Но ты ведь будешь здесь иногда появляться, правда, Примми?

— Да. — Голос ее дрогнул. — Конечно.

— Вот и хорошо, — тихо ответил он, и его напряженные, точно сведенные судорогой плечи немного распрямились.

Чайник закипел, и Примми отошла от окна, чтобы заварить чай. За несколько минут, проведенных на кухне в опустелом доме наедине с мистером Лейном, что-то неуловимо изменилось. Примми не смогла бы сказать, что именно произошло, но теперь она точно знала, что с этого момента их отношения с отцом Кики станут совсем иными. Совершенно особенными.

Глава 9

В приподнятом настроении Кики легкой пружинящей походкой шагала по Кингс-роуд. Темные очки придавали ей сходство с американской суперзвездой. Наконец-то школа Бикли осталась в прошлом. Последние два года она выдерживала эту пытку только потому, что Артемис, Джералдин и Примми отбывали каторгу вместе с ней. Кики уступила дорогу двум ревностным последователям учения Кришны в оранжевых балахонах, увешанных колокольчиками, и мысленно поправила себя. Примми не считала мучением свое пребывание в школе. Она была совершенно счастлива и училась на совесть.

По иронии судьбы Примми оказалась единственной из всей четверки, кто хотел учиться в университете, и единственной, для чьей семьи это стало бы непосильным бременем в финансовом отношении.

Конечно, вовсе не плохо, что Примми поступит в Дарем лишь на следующий год, а пока ей придется жить в Лондоне, работать и копить деньги. Ведь это означает, что четверка сможет держаться вместе еще по меньшей мере год.

А за эти двенадцать месяцев она, Кики, непременно станет звездой, такой же известной, как Лулу[22] или Дасти.

Было уже без четверти восемь, и жар от нагретых солнцем тротуаров волнами поднимался вверх. Парень, с которым собиралась встретиться Кики, зарабатывал на жизнь сочинением рекламных текстов, а его друг, представьте себе, работал администратором «Флитвуд Мак»[23]. Неделю назад он получил демозапись Кики.

Ее внимание привлекла витрина с эффектными мини-юбками и высокими сапогами. Кики остановилась, придирчиво разглядывая витрину и раздумывая, не лучше ли сменить свои тесные брючки на бедрах — искусную имитацию кожи ящерицы — на такую вот мини-юбку. На самом деле Кики терпеть не могла юбки. Она чувствовала себя естественно лишь в облегающих брюках, ботинках на высоких каблуках и узких пиджаках со стоячим воротником под Элвиса Пресли. То, что этот стиль уже лет десять как вышел из моды, Кики нисколько не волновало. Это был ее собственный стиль, единственный в своем роде, как и своеобразный, с налетом старомодности облик Джералдин.

Кики сняла темные очки и вошла в магазин. От мини-юбки она решила отказаться, но надумала купить медные серьги в форме колец. Конечно, ей следовало бы присмотреть себе платье для приема по случаю помолвки Джералдин. Не для выступления, разумеется. На сцену она всегда выходила одетой в черную кожу — это было частью ее образа, вроде неизменных пиджаков без воротника у «Битлз». Но ведь Джералдин рассчитывала, что Кики присоединится к остальным гостям, когда закончит свое выступление с «Атомз». Понятно, что в качестве гостьи ей нужно выглядеть иначе, то есть быть в бальном платье.

Что ж, тут Джералдин может ожидать разочарование. Кики ни за какие деньги не согласилась бы облачиться в пошлый тюль или тафту, от которых за версту веет деревней. Другое дело серебристые брюки в обтяжку, расшитый блестками топ и высокие ботинки на шпильках.

Выйдя из магазина с болтающимися в ушах серьгами, Кики задумалась, где найти то, что ей нужно. На Уолтон-стрит полно соблазнительных магазинчиков, и это в двух шагах от Кингс-роуд. Есть еще Кенсингтон-Черч-стрит, но оттуда придется добираться на такси, а иначе можно опоздать на свидание.

Кики легкомысленно пожала плечами. До приема еще две недели.

Сейчас надо думать не о наряде, а о своей демонстрационной записи. На деньги, заработанные на выступлениях с «Атомз», Кики купила себе профессиональный магнитофон, стереофонический микшерный пульт и еще кое-какое звуковое оборудование и теперь вовсю работала над демозаписью, используя технику наложения фонограмм. Кики никогда не была сильна в аранжировке. Она просто выходила на сцену и пела с какой-нибудь яркой и зажигательной группой. Но композиции, которые они готовили вместе с Джералдин, требовали особой обработки, и Кики собиралась записать с наложением звука три или даже четыре голосовые партии.

Результат оказался совершенно ошеломляющим. Кики поняла, что ей не нужно выдумывать новые мелодии. Они возникали сами по себе, просто рождались у нее в голове. Это открытие напомнило Кики те времена, когда ей едва исполнилось шесть лет и она только начинала учиться игре на фортепьяно. Тогда она обнаружила у себя способность мгновенно запоминать музыкальные пьесы и играть по памяти. Еще лучше ей это удавалось в девятилетнем возрасте, когда она училась играть на гитаре. К десяти годам Кики уже умела подбирать все уменьшенные аккорды и часами сидела у себя в комнате. Там, за закрытой дверью, она умело импровизировала на гитаре, повторяла ритмические фигуры и тренировалась раздавать автографы.

Когда Кики перешла в школу Бикли и подружилась с Артемис, Джералдин и Примми, уроки гитары и фортепьяно постепенно отошли на второй план. Но музыка по-прежнему занимала главное место в ее жизни. Первой пластинкой, купленной ею самостоятельно, стал «Счастливый талисман» Элвиса Пресли. Пресли она попросту боготворила. В тот первый год в Бикли у Кики появилась еще одна любимая песня — «Вернись ко мне» братьев Эверли. Кики могла петь ее часами, представляя себя на сцене и сжимая в руке воображаемый микрофон.

Кики медленно брела вниз по Кингс-роуд, вспоминая то время, когда ей было одиннадцать и мечта стать рок-звездой захватила ее всерьез. Кики вдохновил пример Хелен Шапиро. Хелен уже в четырнадцать лет имела оглушительный успех. Как ей это удалось? Какие знакомства ей помогли? Если Хелен Шапиро еще школьницей сумела стать поп-звездой, то чем хуже она, Кики? Назойливый вопрос не давал ей покоя, и если кто-то и виноват в том, что Кики отправилась в клуб «Ту зедс» и накрепко приклеилась к одному из парней тамошней группы, так это исключительно Хелен Шапиро.

Тай, конечно, не был музыкантом. Он всего лишь выполнял обязанности роуди. И все же этот парень послужил для Кики чем-то вроде входного билета. Ее приняли в группу. Став подружкой Тая, Кики получила бесценную возможность появляться на сцене один, а иногда и два раза в неделю.

За пару лет, проведенных с Таем, Кики начала одеваться как женщина одного из «ангелов».

Черная кожа, которую предложил Тай для выступлений на сцене, тоже стала униформой Кики. Сначала Кики просто не знала, что «Ангелы ада» не носят черных кожаных пиджаков (никогда, в самом деле никогда). Она считала, что черные кожаные штаны и пиджаки — обычная одежда байкеров.

Но даже выяснив, как обстоит дело в действительности, Кики не придала этому особого значения. Черная кожа стала частью ее образа. Публика во время выступлений видела в ней бойкого, задиристого петушка, и Кики нравилось думать о себе точно так же. Пока не настал тот ужасный день, когда она поняла, что беременна.

Кики остановилась у ларька мороженщика и купила себе огромный вафельный рожок. Те несколько недель беременности пригнули ее к земле и едва не сломили, так что когда этот кошмар остался наконец позади, ей хотелось лишь одного — никогда больше не видеть Тая.

Она не скучала по Таю, но ей не хватало его «харлея». Не хватало того захватывающего, незабываемого ощущения опасности, которое возникает, когда мчишься с сумасшедшей скоростью девяносто миль в час на заднем сиденье мотоцикла в стае таких же могучих, сверкающих металлом машин, а бороды и банданы «ангелов» развеваются на ветру.

Езда на заднем сиденье «харлея» — лучшее из всего, что связывало ее с «ангелами». Но подружкам байкеров полагалось знать свое место, а Кики это никак не устраивало. Не ее это стиль.

Кики пересекла тротуар, и навстречу ей выскочил уличный торговец с целой охапкой ослепительно ярких шарфов, разрисованных знаками зодиака. Скользнув рассеянным взглядом по пестрым лоскутам в руках торговца, она замедлила шаг. Ей было пятнадцать, когда она отдалась Таю и потеряла девственность, и немногим больше, когда она начала курить «травку».

Интересно, что бы сказали Артемис, Джералдин и Примми, если бы узнали? Кики могла только догадываться. Джералдин скорее всего осталась бы невозмутимо-спокойной. Подобное сообщение вряд ли заинтересовало бы ее. Артемис принялась бы жеманно причитать и квохтать, словно наседка, а Примми… Примми всерьез разволновалась бы, решив, что Кики непременно попадет в беду.

Кики медленно побрела дальше, решив не покупать шарфик. С изображением Льва, ее астрологического знака, у торговца был только один шарф — красный, а Кики никогда не носила красного. Вскоре она поравнялась со знаменитым «блошиным рынком» в Челси, где так любила бывать Джералдин, и мысли плавно потекли в другом направлении.

Несмотря на глубокую и искреннюю близость с Джералдин, Кики никогда не понимала ее. Джералдин богата, по-настоящему красива, поразительно невозмутима и на удивление бесстрашна. Ей ничего не стоило свести с ума любого мужчину, она могла бы веревки из них вить, но никогда не пользовалась этим даром.

Год назад девчонке школьного возраста было почти невозможно достать противозачаточные пилюли, зато теперь все больше и больше семейных врачей прописывали эти пилюли своим юным незамужним пациенткам. А если они вдруг брезгливо отказывались это сделать, кипя благородным негодованием, существовал Консультативный центр Брук[24], где свободно раздавали пилюли, не задавая лишних вопросов. Клиника Брук стала прибежищем Кики после фиаско с Таем, и очень скоро вслед за ней туда же отправилась и Джералдин. Впрочем, у Джералдин были на то свои причины. Ей хотелось заниматься сексом, не думая о последствиях, наслаждаясь каждой минутой, легко, с удовольствием. Джералдин просто хотела спать с Френсисом, не боясь забеременеть.

Ни Джералдин, ни Артемис, ни Примми не путались с кем попало. Кики этого решительно не понимала. Ведь возможность заниматься сексом, не опасаясь последствий, — это и есть настоящая свобода. Разве не о такой свободе мечтали женщины на протяжении веков? Теперь благодаря противозачаточным пилюлям появилось первое поколение женщин, обладающих сексуальной независимостью, которая всегда была прерогативой мужчин. И как же распорядились этой свободой Джералдин, Артемис и Примми? Они даже не воспользовались ею. Пьянящая атмосфера вседозволенности, приправленная общественной терпимостью, оставила их равнодушными. Ветер перемен подруг не коснулся. С тем же успехом они могли бы жить в глубоком Средневековье.

Правила игры изменились. Так почему бы не извлечь из этого пользу и не насладиться свободой в полной мере, как это делает она, Кики? Впереди показался паб, где у Кики была назначена встреча, и начинающая поп-звезда невольно ускорила шаг, продолжая раздумывать над этой непостижимой загадкой. Конечно, Джералдин, как всегда, было что сказать в свою защиту.

«Я люблю Френсиса, — объясняла она. — Я всегда его любила. Вижу, тебе это трудно понять, Кики, но мы с Френсисом созданы друг для друга. Мы родились, чтобы быть вместе. Он именно то, что мне нужно, вот и все».

В глубине души Кики считала чувства Джералдин противоестественными. Даже Артемис находила странной страстную привязанность Джералдин к Френсису. Сама Артемис покончила с былым увлечением кузеном Джералдин сразу, как только узнала о неземной любви своей подруги. Впрочем, беспристрастно оценить отношение Джералдин к ее кузену было сложно, потому что никто из подруг толком не знал Френсиса. Пока Френсис учился в университете, Джералдин постоянно ездила к нему в Оксфорд, а теперь, когда он получил наконец степень, они проводили большую часть времени в Суссексе, в Сидар-Корте.

Высокий худощавый блондин, Френсис напоминал типичного сынка влиятельных родителей, оболтуса из высшего общества, и Кики никак не могла взять в толк, что в нем так привлекает Джералдин.

Ну ладно, у Джералдин имелись хоть какие-то причины, чтобы не стремиться к сексуальному раскрепощению. Но вот с Артемис и Примми дело обстояло иначе.

Артемис отчаянно хотелось, чтобы все вокруг видели в ней породу, некий особый шик, свойственный, как ей казалось, представителям высших слоев общества, тем счастливцам, что с самого детства окружены богатством и знатностью, чьи предки до седьмого колена могли похвастать пышными титулами. Поэтому бедняжка просто не могла позволить себе сомнительного поступка из страха показаться вульгарной и напомнить окружающим, что ее отец — жалкий нувориш из Ротерхита.

Джералдин не преминула заметить, что если Артемис действительно хочет сойти за типичную представительницу аристократических кругов, то ей следовало бы спать со всеми подряд, словно крольчихе. Артемис немедленно возразила, что сама Джералдин вовсе не спит со всеми подряд. Когда же Джералдин заявила, что спит с Френсисом с семнадцати лет, Артемис ответила, что секс с Френсисом не в счет, потому что Джералдин собирается выйти за него замуж. Кики не сомневалась, что когда-нибудь Артемис непременно одумается и станет смотреть на вещи иначе, пока же подруга ревностно хранила свою девственность, словно какое-то бесценное сокровище или высший приз.

Что же до Примми… Примми абсолютно не способна совершить вызывающий или безрассудный поступок. Такое невозможно себе представить. Погруженная в свои мысли, Кики вошла в переполненный паб «Принц Уэльский». Примми наверняка влюбится в какого-нибудь студента, когда начнет учиться в университете. А потом ее ждет беспросветно занудная свадьба в традиционном белом подвенечном платье (как же без него) и, если повезет, медовый месяц в Испании, а если не повезет, то в Клактоне.

«Принц Уэльский» оказался битком набит подростками и молодежью. Кики пришлось протискиваться сквозь толпу, собравшуюся у стойки бара. В самом центре небольшой группы молодых людей стоял Говард Филлипс, тот самый рекламщик, который передал ее запись администратору «Флитвуд Мак». Два хлыща, стоявшие рядом с бокалами в руках, показались Кики незнакомыми, и ее сердце глухо заколотилось. Что, если один из них — администратор «Флитвуд Мак»? Что, если он был так потрясен ее демозаписью, что решил лично познакомиться с певицей? Что, если это тот самый счастливый случай и сегодня вечером начнется ее стремительное восхождение к успеху и славе?

— Привет, — коротко бросила она, обходя девицу с коровьими глазами, на которой не было ничего, кроме розовато-лиловых сапог выше колен и такого же цвета коротенького мини-платьица. — Я не опоздала?

— Кики, детка, — оживленно приветствовал ее Говард Филлипс, стараясь перекричать оглушительный гул голосов. — Рад тебя видеть! — Где-то в глубине зала музыкальный автомат начал играть «Злую колдунью», недавний хит «Флитвуд Мак», и Кики на мгновение задумалась, случайность это или чей-то замысел. — Это Кит Армстронг. Он держит студию на Кортфилд-роуд, — продолжал истошно вопить Говард. Ухватив Кики за руку, он втянул ее в центр своей маленькой компании. — А это Уэйн Клейтон, один из лучших креативщиков в городе.

— Студия? Студия звукозаписи? — разочарованно протянула Кики. Досадно, что среди спутников Говарда не оказалось администратора «Флитвуд Мак». Но если один из этих парней серьезно занимается музыкальным бизнесом, то и здесь, возможно, есть чем поживиться.

— Угу, — подтвердил Кит Армстронг, смакуя джин с тоником. У него были роскошные усы а-ля Эмилиано Сапата, самые пышные, какие Кики доводилось видеть. Его наряд составляли бархатные брюки цвета сливы и белый парусиновый пиджак, надетый прямо на голое тело и оставлявший открытой волосатую грудь. — Это, конечно, не Ар-си-эй[25], да и я не Фил Спектор[26], но иногда именно карлики оказываются самыми шустрыми и проворными. Скотти из «Флитвуд Мак» оценил твою запись и решил, что я непременно должен ее послушать. Так вот я ее прослушал и теперь хотел бы видеть тебя в своей студии. Что ты на это скажешь?

Кики лениво пожала плечами, не желая показывать, что сгорает от нетерпения.

— Если хочешь. Я пою с «Атомз»; да ты, наверное, знаешь.

— Ну да. Я знаю, что ты профессионал. — Кит отлично понял намек. — Но меня интересуют исключительно баллады в стиле ритм-энд-блюз, они есть у тебя на пленке. Говард говорит, что ты сама пишешь песни.

Кики заколебалась, борясь с искушением еще больше набить себе цену. Потом снова небрежно дернула плечом.

— Только наполовину.

Кит кивнул, не пожелав уточнить, о какой половине идет речь — о стихах или о музыке.

— А что ты пьешь? — спросил он вместо этого.

— Водку с кофейным ликером.

— Я слышал «Атомз», — вклинился в разговор Уэйн Клейтон, пока Говард Филлипс пытался привлечь внимание девушки за стойкой бара. — Насколько я помню, они играют всякое старье, давно отживший рок.

Кики с каменным выражением лица смерила Клейтона оценивающим взглядом. Если он креативщик и занимается рекламой вместе с Говардом, то с ним можно не церемониться.

— Рок никогда не стареет, — сухо возразила она. — А старые песни — самые лучшие.

Уэйн Клейтон ухмыльнулся:

— Да, если ты собираешься всю жизнь петь с группой, которая забавляет толпу на свадьбах и в рабочих клубах. Но если ты хочешь добиться чего-то большего, то нужно идти в ногу со временем, а не топтаться в наезженной колее шестидесятых.

— Я сама по себе, — процедила Кики сквозь зубы, бросая на Клейтона испепеляющий взгляд. — И я не следую за толпой. Хоть ты и занимаешься рекламой, но не думаю, что тебе много об этом известно.

Клейтон громко рассмеялся, а Кит Армстронг передал Кики выпивку и заметил:

— Уэйн — восходящая звезда британской рекламы. Ему прочат блестящее будущее. Тебе лучше с ним подружиться. Никогда не знаешь, где он сможет пригодиться.

— Кит договорился с музыкантами на сегодняшний вечер, — похвастался Говард, жестом собственника обнимая Кики за талию. — Фортепьяно, ударник, бас и гитары. Они придут, чтобы закончить пару вещей, над которыми уже давно работают, но Кит перебросился с ними парой слов, и они согласились задержаться. Думаю, вы проведете там всю ночь.

— И все это ради администратора «Флитвуд Мак»?

— Кто знает, да и какая разница? Я устроил тебя в одну из лучших студий в городе, причем совершенно бесплатно. Бесплатное студийное время, бесплатные музыканты, бесплатный звукорежиссер, бесплатная магнитофонная пленка. Ты должна сказать мне большое спасибо.

Отлично представляя себе, какого рода «большое спасибо» имеет в виду Говард, Кики решила, что его ждет глубокое разочарование.

— Не мешало бы выяснить, чего ждет от меня Кит в своей студии, — невозмутимо парировала она, поворачиваясь спиной к Говарду и Уэйну. — Какая песня тебя больше всего зацепила? — поинтересовалась она у Кита.

— Та, что в стиле фанк, она самая отвязная. — Кит поскреб волосатую грудь. — «Белое платье, серебряные туфли». Там еще такой жесткий ритм и ударник бьет точно кузнечный молот.

Ритм был находкой Кики. Ее охватило непривычное волнение, желудок свело судорогой. Если Киту понравилась музыка, написанная ею на стихи Джералдин, если он оценил аранжировку, тогда, возможно, он выпустит ее диск и это станет началом ее головокружительной карьеры.

— А это тебе нравится? — спросил Кит, когда первые звуки «Багрового тумана» трио Джими Хендрикса ударили по барабанным перепонкам.

Лицо Кики озарилось озорной мальчишеской улыбкой от уха до уха.

— Это что-то космическое, — прошептала она, жалея, что не включила в свою демозапись и психоделический рок.

— Да, Джими — настоящий волшебник, — согласился Кит. В одной руке он держал кружку лагера. Заметив явный интерес в глазах Армстронга, Кики мысленно прикинула, каковы шансы, что он попытается ее подцепить, и как она поступит, если это произойдет. Голая грудь Кита выглядела довольно мускулистой, но, пожалуй, слишком волосатой. А вот руки у него были что надо — сильные, красивой формы. Низкий брючный ремень из тонкой кожи довольно эффектно смотрелся на узких бедрах.

Заключив, что достоинства Армстронга, в списке которых не последнее место занимала студия звукозаписи, определенно перевешивают его недостатки в виде слишком густой поросли на груди, Кики собралась было придвинуться к нему поближе, но заметила, что кто-то в дальнем конце зала пытается привлечь ее внимание. Она прищурилась, пытаясь разглядеть, кто это. Какой-то худой верзила принялся проталкиваться сквозь толпу к стойке бара, вслед за ним двигался такой же долговязый и нескладный приятель. Кики раздраженно поморщилась, узнав Френсиса Шерингема.

— Вот дерьмо, — тихо прошептала она себе под нос, раздумывая над тем, как побыстрее отделаться от Френсиса, но тут Армстронг повернулся к Клейтону и сухо заметил:

— Кажется, к нам спешит парочка аристократов, Уэйн. А я думал, Джеймс сейчас во Фриско.

В следующее мгновение Кит уже дружески похлопывал Джеймса по плечу, а восходящая поп-звезда снова оказалась в центре всеобщего внимания, поскольку Джеймс признался, что пробирался к стойке через весь бар только для того, чтобы познакомиться с Кики.

— Она подруга невесты Френсиса, — пояснил Джеймс, окидывая Кики оценивающим взглядом. — Френсис говорит, что Кики — самая потрясная певица в городе и что у нее умопомрачительные глаза.

Все весело рассмеялись, и Кики пришлось оставить реплику Джеймса без внимания. Если он близкий приятель Кита Армстронга, то нет никакого смысла упражняться в язвительности. Кики не хотелось спугнуть Кита, когда между ними уже протянулись первые тончайшие, невидимые нити: этот человек вполне мог сыграть для нее роль трамплина и свести с серьезными и нужными людьми.

— А ты слышал, как я пою? — бросила она Френсису, пока его приятель заказывал выпивку на всех.

— Не слышал, но твоя земная слава опережает тебя, Кики. — Френсис криво ухмыльнулся и стал необыкновенно похож на какого-нибудь придворного льстеца Карла II: светлые волосы, падающие на плечи блестящими золотистыми волнами, безупречного покроя бархатный костюм насыщенного светло-синего цвета и кольцо с черной камеей на безымянном пальце правой руки. — Через две недели, — он обернулся к Говарду, — Кики со своей группой будет весь вечер петь у нас на приеме по случаю моей помолвки. Раз ты приятель Джеймса, а он в один прекрасный день станет шафером у меня на свадьбе, я приглашаю тебя на помолвку.

— Ты просто возненавидишь себя, если не придешь, — откликнулся Джеймс, ловко передавая одну кружку лагера Уэйну, другую — Говарду. — Родовое гнездо Френсиса Сидар-Корт — настоящее сокровище эпохи королевы Елизаветы, и в отличие от Пенсхерста и Садели замок закрыт для публики. Вы сможете полюбоваться им, если примете приглашение.

— Джеймс наследует герцогский титул, — шепнул Френсис на ухо Кики. — Считается, что в наши дни это не имеет значения, но можешь мне поверить, имеет, и еще какое. Думаешь, почему Кит всегда приглашает Джеймса в свою студию, когда намечается что-нибудь стоящее? Когда мы в последний раз заскочили к нему, там были «Стоунз». У них своя берлога на Кортфилд-роуд. Мик Джаггер обожает декадентствующих аристократов, а аристократы, в свою очередь, балдеют от Мика. Получается чудная маленькая компания, где все друг от друга тащатся.

Уже во второй раз за сегодняшний вечер сердце Кики отчаянно заколотилось. «Стоунз»! О Господи, вот бы познакомиться с ними! Если бы только «Стоунз» услышали, как она поет! Теперь присутствие Френсиса ее ни капли не раздражало.

— Сегодня вечером у Кита в студии намечается кое-что стоящее, — подчеркнуто небрежно бросила она. — Там буду я.

К явному удовольствию Кики, эта новость застала Френсиса врасплох.

— Класс! — Он изумленно поднял брови, и в его глазах вспыхнули золотые искры. — В самом деле? Надо же, черт побери! — Он повернулся к Джеймсу: — Кики будет петь в студии у Кита сегодня вечером. Может, нам тоже стоит прошвырнуться туда? — Френсис вопросительно взглянул на Кита. — Ты не против?

— Мог бы не спрашивать. Мы пробудем в студии всю ночь, и Кики с музыкантами придется выложиться на полную катушку. Речь идет не о вечеринке с танцами, ясно?

— Куда уж ясней. — Френсис снова повернулся к Кики и одарил ее своей обезоруживающей кривоватой улыбкой. — Ты ведь не против, что я так бесцеремонно вторгаюсь в твои дела, Кики?

У Кики от волнения пересохло в горле.

— Нет, — искренне ответила она. — Мне было бы приятно видеть тебя рядом, Френсис.

Кики сказала правду. За последние полчаса она поняла, каким важным событием может обернуться для нее пробная запись в студии Армстронга, и ее охватила непривычная дрожь. Кит определенно знаком с влиятельными людьми — достаточно вспомнить «Роллинг стоунз», которые могут запросто заглянуть к нему в студию. Конечно, Френсиса нельзя назвать ее близким другом, но он жених Джералдин, а это означает едва ли не родство. Ей вдруг отчаянно захотелось, чтобы он отправился вместе с ней в студию и стал для нее чем-то вроде счастливого талисмана.

Внезапно Кики нахмурилась и поспешно, одним глотком осушила свой бокал.

— Если мы собираемся провести в студии всю ночь, то, может, позвать Джералдин? Разве ты не собирался сегодня встретиться с ней?

На губах Френсиса снова мелькнула улыбка, и Кики невольно вздрогнула. К своему изумлению, она уже начинала понимать, почему ее подруга находит этого парня таким неотразимым.

— Джералдин встречается сегодня с поставщиками провизии, — ответил он, забирая пустой бокал из рук Кики. — А поскольку я всерьез подумываю о карьере музыкального продюсера, сегодняшний вечер в студии как раз по моей части. Возможно, нас ждет великий успех. — Он ухмыльнулся и заговорщически подмигнул Кики. — Нас обоих.

— Надеюсь, что так. — Кики почувствовала бешеное биение пульса, как бывало всякий раз, когда она собиралась совершить очередное безрассудство. — Я и вправду надеюсь, Френсис.

Глава 10

Август 1969 года

Джералдин коротким свистом подозвала к себе двух лабрадоров дяди Пирса. Держа руки в карманах полотняной юбки с индейской вышивкой, она неторопливо пересекла величественную гостиную — позднюю пристройку времен королевы Анны — и вышла на террасу. В отдалении, по ту сторону огромного, тщательно ухоженного газона и аккуратно подстриженных деревьев, рабочие сооружали помост, на котором десять часов спустя Кики в сопровождении «Атомз» должна будет показать, на что способна. Остановившись на верхней ступеньке каменной лестницы, ведущей в парк, Джералдин окинула взглядом еще одну группу деловито копошащихся рабочих, звукоинженеров и электриков. Справа возвышался длинный ряд шатров, и полчища людей перетаскивали туда всякую всячину из огромного фургона, припаркованного прямо на траве, у самой изгороди.

Джералдин поискала глазами мать. Наверняка она где-то в самой гуще этого столпотворения, энергично раздает приказы с четкостью армейского командира. Дядюшки Пирса нигде не было видно, и это нисколько не удивило Джералдин. Он сумел остаться в стороне от праздничных приготовлений, но настоял на том, чтобы площадка для музыки и танцев располагалась как можно дальше от дома и сада. Этим его участие и ограничилось.

— Если мы установим сцену слишком близко к изгороди, нас наверняка ждут несчастные случаи, — резонно заметил Френсис. — Все накачаются шампанским, и к полуночи большинство моих приятелей будут уже под кайфом. Если кто-нибудь перекувырнется через изгородь и окажется в канаве, то ему оттуда ни за что не выбраться.

— Если они упьются или накачаются наркотиками, то в канаве им самое место, — сурово парировал дядя Пирс, терзаемый мыслями не столько о марихуане, сколько о сохранности дорогих его сердцу газонов.

В сопровождении собак Джералдин спустилась по низким ступенькам лестницы и повернула налево, к тропинке, тянущейся вдоль кромки газона. Вечером ожидалось три сотни приглашенных и почти наверняка немало незваных гостей. Нужно было спешить, но в ближайшие полчаса Джералдин не собиралась заниматься делами. Ей просто хотелось сполна насладиться предвкушением празднества. В конце концов, она так долго ждала этого дня. С самого детства.

Детские мечты появлялись и исчезали, тускнели, сменяя друг друга. Так Джералдин когда-то страстно хотела быть монахиней, цирковой акробаткой, врачом-ветеринаром. Но заветное желание стать невестой Френсиса и отпраздновать помолвку в Сидар-Корте, ощутить счастливую уверенность, что со временем она, Джералдин, превратится в хозяйку замка, с годами становилось только сильнее.

Это ее судьба — так она сказала однажды Артемис. В ответ на признание Джералдин Артемис не стала оглушительно хохотать, как Кики, и не огорчилась, как Примми. Та всегда озабоченно хмурилась, стоило Джералдин заговорить о том, что ей никто не нужен, кроме Френсиса. Неожиданно для себя Джералдин нашла в Артемис союзницу и собиралась в вечер своей помолвки осчастливить подругу, подыскав ей как можно больше подходящих молодых людей с блестящей родословной.

С южной стороны вдоль границы парка тянулась тисовая аллея. Тропинка, по обеим сторонам которой пламенели гвоздики, вела к изящной арке, увитой гирляндами белых роз. Высокая живая изгородь мешала разглядеть эстраду, шатры и суетящихся рабочих, а приглушенный стук молотков казался едва различимым.

Как хорошо, что Артемис начала понемногу избавляться от детской припухлости, которая всегда причиняла ей столько страданий, превратилась в настоящую английскую красавицу с золотистыми, цвета спелой ржи, волосами и васильково-синими глазами.

За последние пару недель Примми тоже преобразилась. Казалось, она сияет каким-то внутренним светом. Примми всегда принимали за самую юную из всей четверки, хотя она была на несколько месяцев старше Кики и Артемис. Но теперь — Джералдин не догадывалась, в чем тут дело, — Примми больше не походила на их младшую сестренку. Ее окружал едва ли не осязаемый сверкающий ореол.

Джералдин миновала фонтан в греческом стиле и вышла в серебристо-белый сад, спускавшийся к парку. Может быть, Примми так изменилась потому, что начала работать младшим сотрудником отдела по работе с клиентами в рекламном агентстве Би-би-ди-оу на Ганновер-сквер? С первых же заработанных денег она купила себе в ультрамодном магазине «Биба» бархатную жилетку цвета сливы и юбку в тон, отделанные красивым узорчатым шнуром. И хотя новый наряд она носила с пуританской белой блузкой с высоким воротничком, это смотрелось достаточно экзотично, почти стильно.

При мысли о Примми в экзотическом одеянии Джералдин невольно улыбнулась. Примми совсем не свойственны экстравагантные выходки. Когда Джералдин сказала ей, что они с Френсисом собираются отправиться в поход вместе с хиппи, Примми, вместо того чтобы позавидовать, пришла в ужас.

— Но я думала, мы будем жить в Лондоне, все вместе? — сказала она убитым голосом. — Разве мы не договаривались об этом, Джералдин? Пожалуйста, обещай, что не поедешь в Индию, пока я не поступлю в университет!

Поскольку Френсис с головой окунулся в музыкальный бизнес, а это означало, что он на восемь-девять месяцев простится с привычной жизнью, погрузившись в новый для себя мир — ровно столько обычно длились его прежние увлечения, — Джералдин поспешила заверить подругу, что их прежний план провести вместе год в кенсингтонской квартире остается в силе.

Джералдин вышла из сада и брела теперь по парку к гигантскому дубу. Никто не мог в точности сказать, сколько этому дубу лет, но Джералдин нравилось думать, что его посадил Френсис Шерингем, сумевший обратить на пользу расположение королевы Елизаветы, дабы приумножить свои богатства и в 1603 году построить Сидар-Корт.

Лабрадоры бодро бежали впереди, и Джералдин криво усмехнулась. Из-за новой страсти Френсиса ей придется здорово потрудиться. Что ж, не так уж это и плохо.

«Кит Армстронг горит желанием записать Кики, причем его интересуют именно те песни, которые сочинили вы сами. — Френсис с воодушевлением объявил, что у Кики есть все шансы начать успешную сольную карьеру и что он, как продюсер, собирается сделать для этого все возможное. — Нам понадобится много песен, Джералдин, милая. Это ведь будет несложно, правда?»

Юбка сковывала движения, но Джералдин все-таки залезла на дерево и устроилась на исполинской ветке — в своем излюбленном убежище, среди листвы. Если бы не это последнее увлечение Френсиса, они давно могли бы отправиться в Индию.

Легкий летний ветерок взметнул ее волосы, цепляя тонкие пряди за ветки и листья над головой. Ловким движением Джералдин скрутила волосы в тугой блестящий узел на затылке, следя глазами за машиной, появившейся на заброшенной дороге немного в стороне от парка.

Это был красный «ягуар» Френсиса, и сердце Джералдин глухо заколотилось. Френсис отлично знает, где ее искать. Собаки устроились на траве, оставив всякую надежду на продолжение прогулки, и Джералдин с удивлением поймала себя на мысли, что сейчас она похожа на настоящую хозяйку Сидар-Корта, а ее кузен — на случайно забредшего гостя.

Еще со времен обучения в Оксфорде Френсис предпочитал жить в своей холостяцкой квартире в Лондоне, недалеко от того места, где поселилась Джералдин с подругами. Конечно, через три года, когда состоится свадьба, придется подыскать что-нибудь посолиднее, но в любом случае лондонская квартира не станет основным обиталищем супругов Шерингем. Дядя Пирс уже торжественно объявил, что со дня свадьбы молодые могут считать Сидар-Корт своим домом.

— Это потому, что он хочет сложить с себя все заботы об имении, — сухо заметил Френсис.

— Я позабочусь о Сидар-Корте, — заверила его Джералдин, хорошо понимая, что именно на это дядя и рассчитывал. Он хотел видеть ее хозяйкой Сидар-Корта, и в этом их желания совпадали.

Пока что Джералдин в отличие от трех ее подруг ничем не занималась. Примми каждое утро выходила из квартиры в восемь тридцать, чтобы успеть на автобус и добраться к девяти до Хановер-сквер. Обычно она возвращалась домой в полседьмого, но нередко задерживалась до десяти тридцати, а то и до одиннадцати. Артемис в девять пятнадцать отправлялась пешком в школу моделей Люси Клейтон, расположенную неподалеку, а вечером возвращалась домой, чтобы неторопливо, со вкусом принять ванну, прежде чем выйти куда-нибудь с Джералдин и Кики, если, конечно, Кики бывала дома. Она редко продирала глаза раньше одиннадцати часов, а потом у нее вечно находились какие-нибудь важные дела или намечались судьбоносные встречи. После выступлений с «Атомз» возвращалась она, как правило, поздно. Так что из всех четырех подруг только у Джералдин не было устоявшегося распорядка дня.

Сидя верхом на ветке, Джералдин повернулась, чтобы сразу же увидеть Френсиса, как только он появится из-за деревьев. Конечно, последние две недели Джералдин готовилась к празднованию помолвки и скучать ей было некогда, но когда все наконец закончится и Френсис будет по-прежнему пропадать в «Тин-Пан-Алли», заводя все новые и новые знакомства, время снова потянется слишком медленно и Джералдин придется подыскать себе какую-нибудь работу.

Трудность заключалась в том, что страстного желания работать она не испытывала, поскольку финансово была вполне обеспечена, а честолюбием никогда не отличалась. К тому же Джералдин не хотелось, чтобы работа мешала ей проводить время с Френсисом. Почему бы не стать помощником или ассистентом фотографа? — лениво подумала она. Вечером здесь будет Бейли, а он наверняка поможет подыскать работу. В конце концов, можно последовать примеру великого множества свежеиспеченных выпускниц и найти себе место секретарши в каком-нибудь рекламном агентстве.

Френсис неторопливо вышел из-за деревьев, собаки тут же бросились к нему, бешеными прыжками выражая свой восторг, и Джералдин мгновенно оторвалась от размышлений о том, как скоротать время до поездки в Индию.

— Привет! Я здесь! — позвала она, хотя Френсис и так уже шагал по высокой траве к дереву. Руки он держал в карманах измятых бархатных брюк ярко-красного цвета. Пурпурная рубашка с розовой отделкой выделялась таким же восхитительно ярким пятном, а светлые волосы, блестящие и шелковистые, как у девушки, спускались пышными волнами на плечи.

Могучий дуб издавна служил местом их встреч. Еще детьми они привыкли прятаться в его ветвях. Обычно Френсис взбирался наверх и устраивался рядом с Джералдин. Но на этот раз он остался внизу. Собаки с заливистым лаем бегали вокруг, рассчитывая на продолжение прогулки.

— Брюки совершенно новые, — объяснил он извиняющимся тоном. — Это творение Осси Кларка. Боюсь, я порву их, если полезу наверх. Так что придется тебе спуститься.

— А Осси сегодня придет? — поинтересовалась Джералдин. Вместо того чтобы лезть вниз, она решила спрыгнуть прямо в объятия Френсиса.

— Обязательно придет, и Селия, и Элис.

Осси Кларк, модельер высокого класса, обслуживал исключительно избранный круг «золотой молодежи». Селия приходилась ему женой, а Элис Поллок — деловым партнером. Если они придут, прикинула Джералдин, то наверняка появится и их близкий друг Дэвид Хокни, художник; можно будет попросить его написать портрет жениха и невесты.

— Вот и прекрасно, — откликнулась она и, не сказав больше ни слова, соскользнула с ветки.

Этот маневр застал Френсиса врасплох. Он успел подхватить Джералдин на руки, прежде чем она коснулась земли, но не сумел удержать равновесия и опрокинулся навзничь вместе с кузиной.

Некоторое время он лежал неподвижно, сжимая в объятиях Джералдин и не пытаясь подняться на ноги. Джералдин, которая именно этого и добивалась, тоже не шевелилась, вполне довольная своей позой.

— Я люблю тебя, Френсис, — прошептала она, когда лабрадоры принялись заинтересованно их обнюхивать, желая выяснить, все ли в порядке.

— Я знаю, — отозвался он, отталкивая одну из собак. — Я тоже тебя люблю. — В глубине его глаз вспыхнули знакомые веселые искры.

Собаки неохотно побрели прочь и с ворчанием устроились неподалеку, а Френсис перевернул Джералдин на спину и жадно поцеловал в губы.

— Сколько лет мы встречаемся под этим деревом? — спросила Джералдин. Их головы были так близко друг от друга, что губы почти соприкасались.

Френсис нахмурился, изображая глубокое раздумье.

— Двенадцать? Тринадцать?

— А мы когда-нибудь занимались здесь любовью?

Френсис рассмеялся:

— Нет. Ведь тринадцать лет назад тебе было пять, а мне восемь.

— А-а, — многозначительно протянула Джералдин. — Но это было тогда… а сейчас мне кажется, что заняться любовью под нашим заветным деревом в день нашей помолвки было бы на редкость символично. Ты не находишь, Френсис?

— Пожалуй, да, — выдохнул он, и в следующий миг ее пальцы уже перебирали его волосы. Язык Джералдин скользнул по его сухим губам, и руки Френсиса крепко сжали ее гибкое тело.

Торжественный ритуал, когда Френсис надел Джералдин на палец кольцо, известное в их семействе как «Камень Шерингема», состоялся в узком кругу.

— Кольцо тебе в самый раз? — воскликнул дядя Пирс, с удовлетворением разглядывая розовый алмаз в тридцать два карата. — Поразительно, что его не пришлось подгонять. Мать Френсиса отдавала кольцо уменьшать, и моя бабушка, помнится, говорила, что переделывала его под свой размер.

Держа Френсиса под руку, Джералдин поднесла к губам бокал и сделала глоток.

— Мне нравится думать, что это кольцо выглядит точно так же, как в те времена, когда его носила мама Френсиса, а до нее — мои бабушка и прабабушка.

— Когда Джон Френсис Шерингем привез алмаз из Индии в 1858 году, камень не был огранен. — Дядя Пирс обвел глазами обширную гостиную и кивнул в сторону портрета Джона Френсиса. — Никто не знает, какого индийского принца он ограбил. — В открытое окно вместе со свежим вечерним ветерком ворвались резкие звуки тяжелого рока, и Пирс Шерингем вздрогнул как от удара. — Господь всемогущий, что это такое?

— Рок-группа, — с ухмылкой ответил Френсис. — Сейчас они настраивают инструменты и разогреваются перед началом концерта. Гости уже прибывают, нам пора выйти и поприветствовать их.

Джералдин прекрасно знала, что выглядит сногсшибательно. Длинные, до талии, волосы, блестящие, как черный шелк, были откинуты назад и сколоты двумя черепаховыми гребнями. Ее наряд поражал своей подчеркнутой простотой: белое бархатное платье на тонких бретелях и белые атласные туфли. Но появление Артемис и Примми заставило Джералдин потрясенно замереть. Подруги вместе приехали в Суссекс на «роллс-ройсе». Хотя Артемис успешно сдала экзамен на права и являлась гордой обладательницей спортивного автомобиля «эм-джи», она не рискнула сесть за руль из опасения испортить прическу или платье и предпочла воспользоваться отцовской машиной и услугами шофера.

— Ты смотришься просто превосходно, Артемис! — восхищенно воскликнула Джералдин. — Тонкая как тростинка.

Все последние месяцы, готовясь поступить в школу моделей Люси Клейтон, Артемис яростно боролась с лишним весом. Но лишь увидев Артемис в бальном платье, которое не только как нельзя лучше подходило к случаю, но казалось поразительно красивым, Джералдин отметила, что ее подруга стала стройной, как настоящая модель.

Небесно-голубое шелковое платье соблазнительно подчеркивало изгибы ее тела, глубокий треугольный вырез смело обнажал грудь и оставлял открытой спину до самой талии. Удивительно, но Артемис не казалась расстроенной или встревоженной, как часто случалось раньше во время какого-нибудь торжества. Напротив, она выглядела радостной и оживленной.

— Я теперь действительно стройная, да? — Пышные волосы Артемис, тщательно уложенные в изящную прическу, отливали золотом, а глаза сияли от счастья. — И ты познакомишь меня с целыми толпами молодых людей самых голубых кровей, верно?

— Можешь не сомневаться: всякий, кого я приволоку и брошу к твоим ногам, окажется обладателем или в крайнем случае наследником титула, и уж наверняка у него будет целый мешок денег! — пообещала Джералдин.

Поздоровавшись с Пирсом Шерингемом, к подругам подошла сияющая Примми в традиционном бальном платье из бледно-лимонной тафты с пышной юбкой, скромным вырезом и безнадежно старомодными пышными рукавами-буф.

— О, это просто чудо! — воскликнула она, когда в саду вспыхнули сотни китайских фонариков. Потребовалась уйма времени, чтобы украсить ими дом и деревья, но дело того стоило. — И Артемис потрясающе хороша, правда? Господи, а твое кольцо, Джералдин! Какая прелесть! Никогда не видела ничего подобного! Вылитый «Кохинор»!

Кики тоже оказалась на высоте и сделала все возможное, чтобы выглядеть соответственно случаю — в своем понимании, разумеется. Она обошлась без бального платья — это было бы чересчур, — но ее наряд поистине поражал воображение. К расшитым блестками серебристым брюкам в обтяжку и серебряному топу без бретелек она надела изысканный, отделанный серебром жакет из белого органди, длинный, до самых лодыжек. Эффектно распахнутый, он сверкал и переливался, окружая Кики легким сияющим ореолом. Картину довершали высокие серебристые ботинки со смертоносными четырехдюймовыми каблуками из нержавеющей стали. Покрытые серебристым лаком ногти напоминали когти хищной птицы, серебряными были и тени на веках.

— Это мой новый стиль, «лунная девочка», — пояснила Кики, успев перекинуться парой слов с подругами за бокалом шампанского перед началом выступления «Атомз». — Вам не кажется, что мой макияж а-ля Клеопатра смотрится гораздо эффектнее с серебряными тенями, чем с пурпурными?

— Он просто… завораживает, — призналась Примми, разглядывая веки Кики и пытаясь прикинуть, сколько же пар накладных ресниц пришлось ей пустить в ход. — Но почему ты так сильно стянула волосы в узел на затылке, это же жутко неудобно? Разве тебе не больно?

— Но так я выгляжу гораздо оригинальнее, неужели не понятно? Честное слово, Примми, иногда ты бываешь прямо безнадежной.

— Кики выглядит просто фантастически. Чистый авангард! — Френсис ненадолго ускользнул от прибывающих гостей и присоединился к девушкам. — В этом имидже «лунной девочки» что-то есть, надо взяться за него всерьез, ведь я теперь работаю с Кики. И еще, только никому ни слова: сегодняшний вечер — лебединая песня нашей девочки с группой «Атомз». С этого дня Кики Лейн начинает сольную карьеру.

Френсис и Кики обменялись довольными взглядами. Заметив в толпе Осси Кларка, Френсис издал приветственный возглас.

— Я не знала, что Френсис стал продюсером Кики, — пробормотала Артемис, с волнением наблюдая, как Дэвид Бейли прокладывает путь к ней и Джералдин сквозь толпу гостей. — Думаешь, у них что-нибудь получится? Ты же знаешь, как иногда бывает трудно с Кики.

— Они поладят как спички и солома, — заверила ее Джералдин и помахала рукой Бейли, сверкнув «Камнем Шерингема». — Как я счастлива тебя видеть, Дэвид, дорогой! Позволь познакомить тебя со своими самыми-самыми близкими подругами, Артемис Лоудер и Примми Сертиз. А третья самая-самая уже через пару минут появится на сцене. Ты слышал, как поет Кики Лейн? Она неподражаема. Что-то совершенно потрясающее!

Следующий час или два Джералдин провела, расхаживая вместе с Френсисом от одной группы гостей к другой, и видела Артемис и Примми лишь мельком. Тем не менее ей удалось направить в сторону девушек несколько вполне пригодных молодых людей, а учитывая сногсшибательную внешность Артемис, дополнительный нажим вряд ли требовался. Примми вроде бы тоже неплохо проводила время. Джералдин видела, как она танцевала с Китом Армстронгом, Уэйном Клейтоном и одним из дальних родственников Шерингема.

Когда на сцену вышли «Атомз», всеобщим вниманием завладела Кики. Она уверенно начала с «Глупого купидона» Конни Френсис, после чего перешла к старой доброй рок-классике, чем окончательно покорила слушателей, и в заключение исполнила свою самую любимую песню «Река глубока, гора высока».

— После перерыва Кики споет композиции в стиле ритм-энд-блюз и балладу собственного сочинения «Белое платье, серебряные туфли», — прокричал Френсис сквозь гром аплодисментов. — Ты видела лицо Кита Армстронга? Кики ждет большое будущее, Джералдин. Великое будущее. И когда она станет зарабатывать миллионы, я буду рядом, загребая жирные проценты!

— Надеюсь! — прокричала в ответ Джералдин, имея в виду грядущий успех подруги. Радостно улыбаясь, она аплодировала Кики вместе со всеми, и «Камень Шерингема» у нее на руке сверкал и переливался разноцветными огнями.

Позднее, когда страсти улеглись и летняя ночь принесла с собой умиротворение и покой, маленькая группа музыкантов заиграла мелодии Джорджа Гершвина, и Джералдин, танцуя в объятиях Френсиса босиком на траве, вдруг поняла, что никогда еще не была так счастлива.

— Эту минуту я буду помнить всю жизнь, — мечтательно прошептала она, покачиваясь под звуки песни «Ночь и день». — Об этой минуте я буду рассказывать нашим детям и детям наших детей.

— А потом они сами станут устраивать вечеринки в саду с целым полчищем гостей, — подхватил Френсис, и на его губах появилась та самая знакомая кривоватая усмешка. — А мы с тобой превратимся в старых ворчунов вроде папы и будем брюзжать и жаловаться, что молодежь вечно шумит и топчет газоны.

— Мы будем счастливы, — выдохнула Джералдин, теснее прижимаясь к Френсису. — А остальное не важно. Ведь это самое главное, Френсис.

Глава 11

Артемис чувствовала себя бесконечно счастливой. Впервые в жизни она была окружена вниманием, о котором так долго мечтала. Школа моделей Люси Клейтон придала ей необходимый лоск и прибавила уверенности в себе. Взять хотя бы ее восхитительный наряд. Предоставленная самой себе, Артемис наверняка выбрала бы традиционное унылое бальное платье из тафты с широкой юбкой до самого пола. Но в школе ей дали дельный совет, и Артемис, набравшись храбрости, купила шелковое платье, восхитительное в своей простоте. На шее Артемис сверкали роскошные аквамарины ее матери, а уложенные в изящную прическу белокурые волосы блестели, как атлас.

Даже Кики оценила ее по достоинству и похвалила, что ей совсем не свойственно.

— Выглядишь потрясающе, Артемис, — одобрительно кивнула она, прежде чем в первый раз отправиться на сцену. — Просто сногсшибательно. Жаль, что здесь нет принца Чарлза, — ты бы мигом отправила его в нокдаун!

Принц Чарлз действительно не значился в списке гостей, но там было предостаточно других блестящих имен, а Джералдин с готовностью снабдила Артемис подробной информацией о каждом из них.

— Ты только зря теряешь время, — предупредила она, когда умопомрачительно красивый молодой человек, с которым Артемис только что танцевала, удалился, чтобы наполнить шампанским ее бокал. — Сэм, конечно, на редкость обаятелен, но у него ни гроша за душой и никаких надежд получить состояние, разве что жениться на деньгах. А вот бравый Генри, который спешит воспользоваться отсутствием Сэма и летит сюда на всех парусах, — совсем другое дело. У него есть деньги, хорошие манеры, благородное происхождение, и — я знаю, как это важно для тебя, Артемис, — после смерти отца он наследует титул.

Танцуя с Генри, Артемис обнаружила, что в придачу к неоспоримым достоинствам у него дурно пахнет изо рта. Это было чертовски досадно, потому что наследник титула определенно попался на крючок. Но несвежее дыхание — слишком серьезный недостаток, и Артемис сбросила Генри со счетов так же решительно, как и Сэма.

Сумерки уступили место ночи, и парк Сидар-Корта наполнился танцующими, беседующими и распивающими шампанское парами. Искать в потемках Джералдин, чтобы получить от нее жизненно важные сведения о том или ином кандидате, становилось все труднее.

— Девять тысяч акров земли в Нортумберленде, — шепнула Джералдин подруге на ухо, когда они оказались прижатыми друг к другу в толпе. — Но он голубой, так что толку от него как от пятишиллинговой банкноты.

Вскоре и Френсис включился в игру.

— Позволь мне представить тебе Чарли Моффата, — весело объявил он, подталкивая к ней пучеглазого молодого человека, а когда процедура знакомства состоялась, тихонько пробормотал: — Наследует титул баронета. Пять тысяч акров в Уилтшире. Желаю удачи!

Когда в самом дальнем конце парка запустили великолепный фейерверк, Артемис пришла в такой восторг, что даже забыла о поисках Мистера Совершенство (у Чарли оказались влажные ладони) и благосклонно приняла вазочку с клубникой из рук Говарда Филлипса.

— Я здесь только потому, что Кики пригласила, — признался он сквозь треск шутих, расцвечивающих небо золотыми огнями. — А вы чья подруга? Френсиса или его невесты?

В ночном небе диковинные цветы рассыпались ослепительными брызгами. Волшебный огненный вихрь набирал мощь, и для усиления эффекта из динамиков грянули звуки «Полета валькирий».

— Я одна из самых близких подруг невесты! — крикнула Артемис. Гремела музыка Вагнера, а фейерверк взрывался тысячами светящихся искр. — Но с Френсисом я тоже знакома. А вы знаете, что они двоюродные брат и сестра и влюблены друг в друга с самого детства? Это так романтично, правда?

— Смотря как к этому относиться — ведь речь идет о кровосмешении, — послышался голос у нее за спиной.

Артемис мгновенно обернулась, и у нее замерло сердце. Высокий стройный незнакомец в отличие от большинства приятелей Френсиса, разряженных в бархатные и даже атласные костюмы, был одет в традиционный белый смокинг. Блестящие прямые волосы красавчика едва касались воротничка, а темная прядь, падавшая ему на лоб, показалась Артемис такой соблазнительной, что она решила не обращать внимания на не слишком экстравагантный костюм.

— Какие ужасные вещи вы говорите! — воскликнула она и тут же почувствовала, что ее голос звучит неестественно тонко.

Молодой человек в смокинге пожал плечами:

— Они двоюродные брат и сестра. — Он говорил, слегка растягивая слова, и в этом был какой-то особый шик. — На мой взгляд, родство слишком близкое.

— Кто бы вы ни были, замолчите. — Глубоко уязвленный тем, что его тет-а-тет с Артемис так грубо прервали, Говард невольно обнаружил ланкаширский выговор. — Здесь празднуют помолвку, и, надо думать, вы пришли сюда как друг, так что самое меньшее, что вы можете сделать, это вести себя как положено другу.

— Ладно, я друг. — Изящно очерченная бровь незнакомца слегка изогнулась. — А вы? Полагаю, что нет. На выпускника Оксфорда вы определенно не похожи.

Говард, окончивший среднюю школу, мгновенно покраснел.

— Вот мерзкий тип, — процедил он сквозь зубы и, повернувшись к Артемис, спросил: — Может быть, еще шампанского?

— Да, — поспешно ответила она, желая, чтобы он убрался как можно быстрее. — Спасибо, Говард.

Когда незадачливый ухажер, стараясь не уронить достоинства, гордо удалился в поисках шампанского, Мистер Красавчик, или, лучше сказать, Мистер Дьявол, спокойно поднял руку, и к ним тут же подошла официантка с полным подносом.

— Френсис говорил мне, что вы модель, — невозмутимо заметил он, и Артемис невольно задумалась, сколько же еще очков сумеет заработать этот парень в ближайшие несколько минут.

— Да. — Артемис мысленно поблагодарила Френсиса, решив не уточнять, что она всего лишь посещает школу Люси Клейтон и ни разу пока не отважилась выйти на подиум.

— Я только что видел Дэвида Бейли. Вы, случайно, не с ним?

Артемис как раз собиралась поставить на поднос пустую вазочку из-под клубники, но, услышав вопрос незнакомца, выронила ее из рук. Неужели он мог всерьез подумать, что она пришла вместе с Дэвидом Бейли? Смутившись еще больше и мгновенно растеряв всю свою недавно приобретенную уверенность, Артемис сделала неловкую попытку нагнуться и поднять вазочку, но молодой человек схватил ее за запястье. Их глаза встретились.

— Позвольте мне.

Глаза у него зеленые. Не яркие, кошачьи, как у Кики, а темные, цвета морских глубин. Артемис стала взволнованно озираться в поисках Джералдин. Ей нужна информация. Срочно. Немедленно, до того как еще один пламенный взгляд незнакомца заставит ее забыть о строгих требованиях, предъявляемых ко всякому потенциальному мужу.

— Как я понял по вашему молчанию, вы пришли не с Бейли. — Молодой человек поставил вазочку на поднос и передал Артемис наполненный до краев бокал шампанского. — Глупо с моей стороны. Ведь если вы одна из его любимых моделей, то это еще не значит, что вы должны непременно держаться вместе. — Артемис не нашлась что ответить и промолчала. Незнакомец, казалось, не заметил ее смущения. — Я Руперт Гауэр, — представился он, не позаботившись о бокале с шампанским для себя. — Мы знакомы с Френсисом еще с тех пор, как вместе ходили в Ладгроув.

— В Ладгроув?

— В начальную школу Ладгроув. По традиции она посылает своих выпускников в Итон.

— Артемис Лоудер, — надтреснутым голосом произнесла «звезда подиума». Ее сердце билось так часто, что трудно было дышать. Френсис не стал бы плести Руперту небылицы насчет того, что она любимая модель Дэвида Бейли, если бы не хотел привлечь внимание своего друга к ее особе. А значит, Руперт Гауэр наверняка отвечает ее требованиям. — Я одна из лучших подруг Джералдин, мы неразлучны с одиннадцати лет.

— Одна из лучших? — Темная бровь Гауэра снова выразительно изогнулась. — И сколько же у Джералдин лучших подруг?

— Три, — ответила Артемис, пряча внезапное смущение за едва уловимой, слегка надменной полуулыбкой, взятой на вооружение в школе Люси Клейтон. — Примми, Кики и я.

— Кики Лейн — та, что поет с группой «Атомз»? Это ее продюсером собирается стать Френсис? — Артемис кивнула и только теперь с удивлением заметила, что огненные всполохи потухли, не слышно взрывов петард, а толпа гостей, собравшаяся у садовой изгороди, чтобы полюбоваться фейерверком, постепенно редеет. Но на деревьях по-прежнему мерцали китайские фонарики, а ночное небо было усеяно звездами. — Надеюсь, после перерыва она еще споет, — добавил Руперт, поглядывая на часы, с виду довольно дорогие. — Что вы предпочитаете, послушать ее или поужинать?

— Поужинать, — не раздумывая ответила Артемис. Она знала, что Кики все равно не заметит ее отсутствия в толпе у сцены, а ей так хотелось поужинать наедине с Рупертом, если вообще возможно уединиться на такой многолюдной вечеринке.

Они неторопливо побрели к шатру с закусками. Зажженные свечи на украшенных цветами столах выглядели очень живописно. Почти все гости собрались у сцены в ожидании выступления Кики с группой «Атомз», и еще недавно переполненный шатер казался теперь почти пустым.

Однако еды здесь было вдоволь: прозрачный бульон в чашах, нежный куриный мусс, палтус под белым соусом, пирожки с начинкой из омаров, кнели из фазана, украшенные розочками пирожные, засахаренные груши, фруктовые десерты, меренги, пропитанные вином кусочки бисквита со взбитыми сливками, профитроли с абрикосовым кремом.

— Зная маму Джералдин, могу точно сказать, что перед тем, как гости начнут расходиться, нас ждет еще одно угощение, — предупредил Руперт. С двумя полными тарелками в руках он направился к столику на двоих. — Когда-то отец Френсиса устраивал балы для местных охотников, и после смерти его жены роль хозяйки обычно брала на себя мать Джералдин. Но потом Шерингема стало раздражать, что сотня посторонних людей бродит по дому, околачивается в парке и вытаптывает траву, и с балами было покончено. Надеюсь, когда Френсис унаследует Сидар-Корт, старая добрая традиция снова возродится.

— Не знала, что Френсис увлекается охотой. — Артемис стало немного не по себе.

— Конечно, он заядлый охотник. Ведь мы находимся в самом сердце превосходных охотничьих угодий. Вы этого не знали?

Лицо Артемис мгновенно приняло то заученное выражение, с которым манекенщица выходит на подиум, — равнодушное и немного заносчивое.

— Нет, — ответила она, испуганная тем, что дела пошли из рук вон плохо и Руперт вот-вот поймет, что она не потомственная аристократка, а дочь человека, выросшего в доме ленточной застройки в районе Доклендс. — Я девушка городская, а не деревенская, — пояснила Артемис нарочито беззаботным тоном.

Неужели Джералдин тоже охотилась, когда приезжала в Сидар-Корт? Она никогда ни единым словом не упоминала об этом. Впрочем, здесь нет ничего удивительного: можно представить себе реакцию Примми на подобное признание. Впрочем, Артемис и самой становилось дурно при мысли о том, как бедную лису разрывает на куски свора гончих.

Положение спасла Кики со своей группой. Со стороны сцены послышались приглушенные звуки песни «Белое платье, серебряные туфли».

— Ваша Кики и вправду хороша. — Руперт подцепил вилкой кусочек курицы. — А что это она сейчас поет? Я не узнаю эту песню.

Уйдя от скользкой темы охоты, Артемис почувствовала невероятное облегчение: наконец-то разговор принял нужное направление и теперь ей есть что сказать. Она с готовностью отложила вилку.

— Эту песню написали Кики и Джералдин. Кики как раз собирается сделать студийную запись. Френсис думает, что это положит начало ее сольной карьере.

— В самом деле? — В голосе Руперта явственно слышались недоверчивые, насмешливые нотки, и Артемис растерянно заморгала, не зная, как на это отвечать. — Френсис абсолютно ничего не смыслит в музыкальном бизнесе, как, впрочем, и в любом другом. Сейчас ему доставляет удовольствие считать себя продюсером Кики. Это всего лишь очередная забава, каприз, увлекательная игра. Френсис в принципе не способен связать себя хоть какими-нибудь обязательствами. Это для него скука смертная.

— Вот как? — чуть слышно пролепетала Артемис, смущенно раздумывая над тем, как увязать желание Френсиса жениться на Джералдин с картиной, которую только что нарисовал Руперт. Не смея задать подобный вопрос, она предпочла перевести разговор на менее щекотливую тему: — А чем занимаетесь вы, Руперт?

— Я работаю в банке, основанном моим отцом. Могу я предложить вам десерт? Меренги и еще немного шампанского? Абрикосовое пирожное?

— Меренги, пожалуйста, — попросила Артемис, вспомнив о диете. Полученная информация позволила ей облегченно перевести дух и расправить плечи. Банк! Основан его отцом! Этого вполне достаточно. Может, Руперт и не наследует титул, но в данном случае это уже не важно. Она пришла сюда с твердым намерением найти себе подходящего молодого человека, друга, который мог бы в дальнейшем стать ее мужем, и Руперт Гауэр, товарищ Френсиса по Итону, высокий темноволосый красавец, полностью отвечал ее требованиям.

Раздался гром аплодисментов, и Кики запела знаменитый хит Марты Ривз и «Ванделлас» «Я готова к любви».

— Я тоже, Кики, — прошептала Артемис, когда Руперт направился к огромному столу за десертом. — Я тоже!

— Ты хоть знаешь, что твой южнолондонский акцент теперь стал очень модным, Примми? — спросила Кики. Был вечер понедельника, и все четыре подруги собрались дома. После приема по случаю помолвки Джералдин прошло три недели. — Я бы все на свете отдала, чтобы иметь настоящий, всамделишный простецкий выговор, — добавила Кики, растянувшись на диване в неряшливом халате, с грязевой маской на лице и ломтиками огурца на веках. — В музыкальном бизнесе это почти непременное условие. Если хочешь добиться успеха, нужен южнолондонский или ливерпульский акцент.

Артемис в белом махровом халате и с таким же белоснежным махровым полотенцем, обернутым наподобие тюрбана вокруг только что вымытой головы, недоуменно пожала плечами.

— Ну а я ни за что не стала бы копировать южнолондонский выговор, — твердо сказала она, полируя ногти пилочкой. — Руперту бы это не понравилось.

— Можно подумать, тебе самой понравилось бы, Артемис, — сухо заметила Кики. — Ты ведь в этом ничего не смыслишь.

Артемис возмущенно вздохнула, готовясь возразить Кики, но Джералдин поспешила предотвратить ссору.

— Как у тебя дела с Рупертом? — поинтересовалась она, отбросив в сторону свежий номер журнала. — Он дважды на этой неделе приглашал тебя в ночной клуб. Похоже, все идет отлично?

— Да. — Артемис вспыхнула от удовольствия.

— А в какие клубы вы ходили? — Кики сняла с век ломтики огурца и бросила их в чашку с остывшим кофе.

— В «Аннабелз». — В голосе Артемис звучало неприкрытое торжество. «Аннабелз» считался одним из самых аристократических ночных клубов Лондона — однажды Артемис с Рупертом встретили там самого принца Чарлза.

Кики презрительно фыркнула и села, скрестив ноги в позе Будды.

— Не сомневаюсь, что вы выбрали «Аннабелз»! А почему бы вам не найти местечко поинтереснее, не такое скучное?

— Потому что мне нравится «Аннабелз». И кроме того, все друзья Руперта ходят туда. Это модный клуб.

— Скажи лучше, элитарный. Там полным-полно аристократов, любителей светской жизни и офицеров службы безопасности. Вы бы гораздо лучше провели время в клубе «Фламинго», где можно послушать настоящий блюз и музыку соул.

Артемис поняла, что попалась в ловушку. Если она скажет, что не любит блюз и соул, Кики немедленно впадет в раж, начнет разглагольствовать о ее дурном вкусе, и это продлится весь вечер.

— Кстати о блюзе, — вмешалась Джералдин, придя на помощь Артемис. — Давайте поставим пластинку Билли Холидей и откроем бутылочку шабли, раз уж мы сегодня собрались все вместе. — Она поднялась с кресла и босиком отправилась на кухню, к холодильнику, стройная и изящная, в бархатных брюках цвета красного вина и свободной шелковой блузе.

Кики просительно посмотрела на Примми, пытавшуюся читать «Доктора Живаго» Бориса Пастернака:

— Ты ближе всех к патефону, Примми. Поставь, пожалуйста, Билли.

Примми с привычной готовностью отложила книгу и достала пластинку. Артемис перестала подпиливать ногти и пригляделась к подруге. В последнее время Примми вела себя как-то странно. Обычно она щебетала без умолку, но с того времени, как переехала в кенсингтонскую квартиру, стала удивительно молчаливой. Выспросить у Примми хоть что-нибудь про ее коллег из Би-би-ди-оу — тех самых, с которыми она проводила теперь почти все свое свободное время, — оказалось занятием безнадежным. Легче выдавить слезы из камня.

— А где любят бывать твои новые приятели, Примми? — спросила Артемис, когда комнату заполнили звуки «Прощального блюза» Билли Холидей.

Примми слегка покраснела.

— В маленьком винном баре неподалеку от агентства.

— Как? Каждый вечер? — удивленно воскликнула Джералдин, входя в комнату с бутылкой шабли и бокалами.

— Я провожу вне дома далеко не каждый вечер. Вчера, например, я до ночи занималась стиркой — Кики сваливает грязные вещи в кучу, так что пол в ванной уже невозможно разглядеть. А в субботу я навещала маму и папу.

— Если ты провела субботний вечер в своем расчудесном Ротерхите, я тебя нисколечко не ревную. — Кики встала с дивана. — Как ты думаешь — может, пора снять эту маску? У меня уже лицо жжет.

Божественный, завораживающий голос Билли Холидей лился легко и свободно, и Артемис продолжала задумчиво разглядывать Примми.

Ее щеки по-прежнему покрывал легкий румянец, но вряд ли из-за веселого подтрунивания Кики над ее любовью к Ротерхиту. Примми казалась скорее смущенной, чем обиженной. Похоже, она что-то скрывала. Возможно, Примми и в самом деле ездила в субботу к родителям в Ротерхит, но вот насчет вечерних походов в бар на Хановер-сквер с приятелями из агентства она явно темнила. Внезапное озарение заставило Артемис внимательнее присмотреться к подруге. Должно быть, у Примми завелся приятель и она не хочет, чтобы кто-нибудь об этом знал.

Артемис взяла бокал вина из рук Джералдин. Может, Примми так скрытничает из-за того, что ее дружок — простой рабочий, а не сотрудник агентства? Наверное, это какой-нибудь плотник, ремонтирующий мебель у них в офисе, или электрик. Или — Артемис в ужасе округлила глаза — это все-таки ее коллега, но он женат!

— Примми, ты ведь не связалась с же… — взволнованно воскликнула она и осеклась.

Тут в разговор вмешалась Кики, которая вечно всех перебивала:

— Неужели никто не засек время? Эту маску надо держать полчаса. Я надеялась, что вы мне скажете, когда пора будет ее смывать.

— Сейчас самое время. — Примми быстро поднялась на ноги. — Раз мы все сегодня дома, я приготовлю что-нибудь поесть. Как насчет яиц «бенедикт»?

С напряженным, застывшим лицом она поспешно выскользнула из комнаты. Артемис закусила губу. Теперь она встревожилась не на шутку. Примми отлично поняла ее намек и специально сбежала на кухню, чтобы не отвечать на вопросы.

Когда из кухни послышался грохот кастрюль и стук выдвигаемых ящиков, Артемис робко обратилась к Джералдин:

— Я немного волнуюсь за Примми. По-моему, у нее появился приятель.

— Что ж, мне кажется, давно пора. Разве нет? — Джералдин поднесла к губам бокал с вином и сделала глоток. — Для меня существует только один мужчина, и мы неразлучны с самого детства. Кики было пятнадцать, когда она начала встречаться с Таем. Вы с Примми здорово отстали и поздновато стали задумываться о мужчинах, и если у Примми наконец кто-то появился, то правильнее было бы порадоваться за нее, а не тревожиться.

— Да-а, — неуверенно протянула Артемис. Ей совсем не понравилось, что ее вместе с Примми отнесли к числу «отстающих». — Но что, если он совсем ей не подходит?

— В чем не подходит, скажи на милость? Пойми, Примми не ты, Артемис. Если ей кто-то понравится, она не станет интересоваться социальным положением его семьи, счетом в банке или карьерными перспективами. Для нее будет иметь значение только одно — что он за человек и любит ли она его.

— Но что, если он… вдруг он… — Артемис заколебалась. Не могла же она прямо сказать: «Что, если он плотник или электрик?» — ведь Джералдин наверняка рассердилась бы. — Что, если он женат? — осторожно предположила она.

Потрясенная Джералдин изумленно подняла брови:

— Женат? — Она поставила бокал с вином на кофейный столик. — Господи, да как тебе пришло такое в голову? Примми слишком открытая и прямая, чтобы связаться с женатым мужчиной. Перестань тревожиться за нее, Артемис. Ты бы лучше подумала о своей собственной любовной истории. Если верить Френсису, Руперт считает тебя опытной и искушенной женщиной-вамп. Это наводит на мысль, что он влюблен в некую вымышленную особу, а не в тебя настоящую.

— Но я теперь достаточно искушенная! На прошлой неделе я в первый раз вышла на подиум и получила целых три предложения участвовать в показах.

— И на подиуме ты была просто бесподобна, — искренне восхитилась Джералдин. — Я тебя едва узнала. Ты выглядела такой элегантной и уверенной в себе.

— Вот видишь!

— Но это всего лишь видимость, защитная маска, которую ты приобрела в школе Люси Клейтон, и если Руперта восхищает в тебе показной лоск, что же будет, когда он узнает, какая ты на самом деле? У вас неизбежно возникнут сложности!

— Сложности? — переспросила Кики, входя в комнату. — О ком и о чем вы тут разговариваете?

— Джералдин считает, что Руперт не смог бы любить меня такой, какая я есть, и стоит ему ближе познакомиться со мной, он непременно меня бросит! — Хотя голос Артемис предательски дрожал, ей все-таки удалось сдержать слезы. — А по-моему, это очень жестоко и несправедливо!

— Я просто хотела подчеркнуть, что ты добилась потрясающих успехов, создавая себе имидж холодной, умудренной жизнью женщины, — возразила Джералдин примирительным тоном. — Тебе так здорово это удалось, что, по словам Френсиса, Руперт считает тебя именно такой.

— Я призналась Руперту, что Френсис приврал насчет любимой модели Дэвида Бейли. Если бы я собиралась водить Руперта за нос, я ни за что бы этого не сделала, верно? А он даже бровью не повел. Сказал, что я еще непременно стану одной из любимых моделей Бейли и что я гораздо красивее Джин Шримптон.

— Это потому, что хоть ты и потеряла так много веса, у тебя все еще есть сиськи, а у Джин Шримптон их нет, — веско заявила Кики и снова уселась на диван, поджав под себя ноги.

— Ладно, я сдаюсь. — Джералдин потянулась за бокалом. — Руперт знает, какая ты на самом деле, и хотя мне чертовски трудно представить вас двоих в одной упряжке, я готова согласиться, что противоположности часто сходятся. Куда он пригласит тебя в выходные? Снова в «Аннабелз»?

— В «Херлингем». Он собирается играть в поло.

Кики презрительно фыркнула.

Артемис оставила это без внимания. Противоположности часто сходятся. Руперт от нее без ума, а остальное не важно.

— Я никогда раньше не видела, как играют в поло. — В голосе Артемис послышались привычные неуверенные нотки. — Что бы мне такое надеть?

— Твое шелковое плиссированное платье кофейного цвета будет в самый раз. И не забудь белую соломенную шляпу с мягкими полями. Поло требует элегантности.

— И стоит недешево, — добавила Кики.

В комнату вошла Примми с подносом в руках.

— Яйца «бенедикт» готовы. Будем есть здесь или на кухне? И что стоит недешево?

— Поло. А есть будем здесь. — Джералдин поспешно убрала газеты и журналы с низкого стеклянного столика.

— А почему поло — дорогой спорт? — поинтересовалась Примми, поставив поднос на стол. — Потому что надо иметь собственную лошадь?

— Пони, Примми, — с веселой усмешкой поправила ее Джералдин. — Лошади для поло по традиции именуются пони. И одним поло-пони тут не обойдешься. Каждые два или три чаккера следует менять пони, и хорошо бы еще держать парочку в запасе.

— А сколько же пони у Руперта? — Артемис сняла с головы полотенце и тряхнула влажными волосами. — И много ли чаккеров в одной игре?

— Представления не имею, сколько у Руперта пони, а игра состоит из шести чаккеров. — Джералдин с удовольствием положила в рот кусочек яйца. — В игре участвуют восемь всадников, и здесь нужно быть очень-очень опытным наездником.

— А Руперт — опытный наездник? — Помня о своей диете, Артемис отказалась от аппетитных яиц под голландским соусом и съела крохотный хрустящий ломтик панчетты.

— У него гандикап в шесть голов.

— А это хорошо?

Джералдин весело расхохоталась:

— Да, Артемис. Это очень хорошо. Просто превосходно. Руперта смело можно назвать одним из лучших игроков в стране.

Артемис радостно просияла, недавняя обида была полностью забыта.

— Великолепно, — мечтательно протянула она. — Просто замечательно!

Глава 12

Май 1972 года

Примми весело шагала по Сохо, сердце ее пело. День выдался чудесный. На голубом небе не единого облачка. Она собиралась пообедать вместе с Саймоном.

Она взглянула на часики — подарок родителей на двадцать первый день рождения — и обнаружила, что еще довольно рано и, вместо того чтобы, как обычно, опоздать, она придет в ресторан даже раньше назначенного срока. Не важно. В этот удивительный день Примми была счастлива, как никогда.

В апреле, после дня рождения Примми, состоялась их с Саймоном неофициальная помолвка. Официальное оглашение пришлось отложить, потому что Кики отправилась в турне по Австралии, а Саймону не хотелось сообщать дочери такую новость по телефону. Кики должна была вернуться домой уже в конце недели, и Саймон собирался поговорить с ней по душам. Собственно, этот разговор мог бы состояться давным-давно, но Саймон его откладывал.

Нежелание Саймона посвящать дочь в историю своего романа поставило Примми в чрезвычайно щекотливое положение. Все три ее подруги, разумеется, знали, что, с тех пор как брак родителей Кики распался, Саймон с Примми стали очень близки. Как-то раз Кики призналась, что ей кажется странной тесная дружба отца с одной из ее лучших подруг, но больше разговор об этом не заходил. Ни Джералдин, ни Артемис, которым всегда нравился Саймон, не находили в его дружбе с Примми ничего необычного. Они не знали, что Примми была безумно влюблена в отца Кики еще с восемнадцати лет, что она сходила по нему с ума и из-за него осталась в Би-би-ди-оу, вместо того чтобы занять свое место в университете.

Деревья на Сохо-сквер уже покрылись пышной зеленой листвой, а все скамейки в парке были заняты конторскими служащими, радующимися весеннему солнцу и бутербродам с кофе. Примми не без труда нашла себе местечко на одной из скамеек, села и подняла голову, подставив лицо жарким лучам солнца. Конечно, она понимала, почему Саймону не хочется рассказывать Кики о своих чувствах. По этой же причине он был так нерешителен, когда они в первый раз занимались любовью. Он на двадцать один год старше Примми, он отец ее подруги.

— С одиннадцати лет ты жила у меня в доме. Проводила здесь большую часть недели — с понедельника по пятницу, — до тех пор пока не закончила школу, — начал он однажды, когда Примми готова была рассказать всем на свете об их любви. — Разве ты не понимаешь, как люди могут это истолковать, Примми? Они тут же зададутся вопросом, когда я впервые увидел в тебе женщину. Я семейный врач и не могу позволить себе даже малейшего намека на скандал. Если пойдут слухи, что я интересуюсь маленькими девочками, на моей карьере можно будет поставить крест.

Примми все поняла, но скрывать свою любовь от Джералдин, Артемис и Кики оказалось необычайно трудно. Иногда Примми казалось, что Джералдин давно догадывается об истинной природе их отношений с Саймоном, но как бы то ни было, подруга ни разу не заговорила об этом.

И вот через несколько дней, когда вернется Кики и Саймон поговорит с ней, можно будет поделиться со всеми своей радостью и услышать поздравления, в том числе и от родителей.

— Но это убьет их! — воскликнул Саймон, взволнованно взъерошив свои светлые волосы, когда Примми спросила, нельзя ли по крайней мере рассказать все родителям. — Они доверяли мне все семь лет, что ты провела в моем доме. Они рассчитывали на мою порядочность. И теперь они неизбежно задумаются, что я за человек и как давно испытываю вожделение к их дочери.

— Ты хороший, добрый, нежный, чудесный человек! — воскликнула Примми, уткнувшись головой в его плечо. — И никому не придет в голову сказать о тебе что-то дурное. Ты просто не способен совершить что-то постыдное, ты не позволял себе никаких нечистых мыслей, когда я была ребенком. Никто и не станет подозревать тебя в этом. — Только через два бесконечно долгих года после разрыва с Евой Саймон и Примми стали любовниками. — А если не поверят, придется признаться, что это я тебя соблазнила!

Последнее утверждение кто угодно счел бы неправдоподобным, хотя Примми сказала чистую правду. Вот поразятся Джералдин и Артемис, когда узнают о ее романе с Саймоном! Лицо Примми осветилось улыбкой. Они вечно подшучивали над ней из-за того, что у нее нет парня.

Примми снова посмотрела на часики. До условленной встречи оставалось пять минут. Она поднялась со скамейки и неторопливо направилась на другую сторону площади, к Грик-стрит.

Примми так долго мечтала о том дне, когда сообщит новости Джералдин, Артемис и Кики — в первую очередь Кики, — что теперь, когда ждать оставалось совсем недолго, ее охватило лихорадочное нетерпение.

Получается, что она приберегала свою великую новость до того дня, когда после долгой разлуки состоится всеобщее воссоединение. Кики вот уже два месяца находилась в гастрольном турне по Австралии, а Джералдин покинула Лондон девять месяцев назад, чтобы вместе с Френсисом совершить путешествие по северной Индии и Кашмиру. Артемис тоже давно не давала о себе знать. Выйдя замуж за Руперта, она поселилась в Котсуолде и лишь время от времени появлялась в кенсингтонской квартире. Кики почти все свое время проводила теперь в заграничных турне. Френсис оставил работу продюсера, так что теперь Джералдин могла беспрепятственно предаваться путешествиям. И единственной постоянной обитательницей лондонской квартиры, где когда-то жили вместе все четыре подруги, оказалась Примми.

Погрузившись в свои мысли, Примми медленно пересекла площадь. Возможно, очень скоро она и сама сменит жилье. Как только состоится официальное оглашение помолвки — в том, что все с восторгом встретят эту новость, Примми ни минуты не сомневалась, — можно будет назначить дату свадьбы. К чему откладывать? В отличие от других пар им с Саймоном не нужно беспокоиться о будущем доме и откладывать каждый грош. Саймон не хотел расставаться с Петтс-Вудом, и Примми всегда любила этот дом. Ее нисколько не смущало, что когда-то Саймон жил здесь с Евой, поэтому она вовсе не собиралась настаивать на переезде.

Ступив на Грик-стрит, Примми сразу же заметила на другом конце улицы знакомую фигуру, шагавшую ей навстречу. Серые фланелевые брюки и твидовая куртка. Именно таким Примми увидела Саймона в первый раз. Ее вдруг охватило пронзительное ощущение, что все это уже когда-то было — дежа-вю. Она вспомнила, как вместе с Джералдин стояла на лестнице у входа в школу Бикли и со смесью ужаса и восхищения наблюдала за сценой, разыгрывающейся внизу.

Саймон ей сразу понравился. Отец Кики держался на редкость спокойно и вежливо, несмотря на грубый и враждебный тон мистера Лоудера. Он просто не мог не понравиться. К тому же Саймон необыкновенно привлекательный мужчина. Его изящное сложение и светлые волосы всегда напоминали Примми картину с изображением святого Георгия.

Заметив Примми, идущую ему навстречу в ореоле солнечного света, Саймон застенчиво улыбнулся. Повинуясь безотчетному порыву, Примми бросилась вперед. Ее захлестнула волна нежности, ей хотелось кричать о своей любви. Но вместо того чтобы закружить ее в объятиях и расцеловать, Саймон схватил Примми за руки и крепко сжал ее ладони. Он не любил, да и не умел проявлять чувства на людях.

— Привет, милая, — прошептал он, беря Примми под руку. — Сколько у нас времени на обед?

— Полтора часа. Говард в Бирмингеме, встречается с клиентом.

Говард Филлипс больше не занимался сочинением рекламных текстов. Он стал руководителем группы по работе с клиентами, и Примми работала теперь под его началом. Но Кики в отличие от Примми не находила в этом ничего хорошего. «Он просто придурок», — презрительно аттестовала она Говарда, нисколько не заботясь о том, что когда-то он оказал ей неоценимую услугу, познакомив с Китом Армстронгом, без которого ей никогда не удалось бы выпустить свой знаменитый диск «Белое платье, серебряные туфли».

— Потрясающе. — Саймон распахнул дверь их любимого венгерского ресторана. — Значит, нам не надо поминутно смотреть на часы.

Поскольку Саймон практиковал в загородной клинике и по роду своей работы почти не располагал свободным временем, в будние дни им редко удавалось пообедать вместе. Каждая такая встреча превращалась для обоих в праздник.

— Добрый день, мадам. Добрый день, сэр, — приветствовал их пожилой официант.

Каждый раз, когда в «Веселом гусаре» к Примми обращались «мадам», ее одолевало желание расхохотаться. И каждый раз ей приходилось брать себя в руки и сохранять серьезность, ради Саймона. Этот ресторан привлекал своей особой старомодной атмосферой. Белые крахмальные скатерти, неизменное, но вполне приемлемое среднеевропейское меню, обстановка под старину, уединенные столики — все это ничем не напоминало шумные и нахальные итальянские траттории, наводнившие Сохо. Саймону нравилось и то, что здесь невозможно было встретить кого-нибудь из коллег Примми. «Неужели ты хочешь, чтобы тебя увидели в обществе мужчины, который годится в отцы?» — восклицал он всякий раз, когда Примми предлагала зайти в какое-нибудь кафе, где бывали ее сослуживцы.

Примми не придавала никакого значения разнице в возрасте, и ее очень огорчало, что Саймон так глубоко переживает из-за подобной ерунды. Саймону сорок два года, а сорок два — это совсем не много.

«Это касается только нас двоих, больше никого, — повторяла она снова и снова. — Я люблю тебя, а ты любишь меня, и остальное не важно».

— Сегодня у нас суп из черешни, мадам, — почтительно произнес официант, прервав мысли Примми.

— Черешневый суп будет в самый раз, — откликнулась Примми. Она так хорошо знала меню, что не нуждалась в подсказках. — И еще я хотела бы рыбные клецки в укропном соусе.

— Конечно, мадам.

Саймон заказал фасолевый суп, жареного цыпленка с перцем и бутылку мерло, и Примми задумалась: догадывается ли официант, что перед ним не отец и дочь, не дядюшка и племянница, а любовники?

— Я все время думаю о предстоящем разговоре с Кики, — признался Саймон, когда официант отошел. — И я решил отложить его на неделю или две.

— Отложить? — Примми недоуменно подняла брови. — Но почему? Я ничего не понимаю. Ты купил мне кольцо, и я хочу его носить. Я не могу больше врать Джералдин, Артемис и Кики, не могу притворяться, что мы с тобой всего лишь друзья. В нашей любви нет ничего постыдного.

Саймон подождал, пока наполнят бокалы, и смущенно произнес:

— Я знаю, как тебе тяжело, Примми. Поверь, я все понимаю, но вдруг Кики поведет себя вовсе не так, как нам хотелось бы? Мы можем все испортить.

Примми нервно сплела пальцы.

— Прости, — тихо сказала она, пытаясь справиться с паникой. — Я не понимаю. Что ты имеешь в виду? Чем раньше мы скажем ей, тем скорее сможем рассказать и всем остальным. Люди только порадуются за нас. Все будет хорошо. Разве может быть иначе? И что мы можем испортить?

— Свадьбу.

— Свадьбу? Нашу свадьбу?

— Нет, — терпеливо объяснил он. — Свадьбу Джералдин. Ведь Джералдин с Френсисом возвращаются домой, чтобы пожениться?

— Да, но я не вижу…

— А вы с Кики будете подружками невесты?

— Да, но…

— Но если Кики отнесется к нашей помолвке совсем не так восторженно, как ты думаешь, атмосфера накалится и свадьба будет безнадежно испорчена, а это крайне несправедливо по отношению к Джералдин. Поэтому, мне кажется, будет лучше…

— Но Кики не станет возражать против нашей помолвки. Она самая свободомыслящая особа из всех, кого я знаю. Она… она… — Примми хотела сказать Саймону, что в вопросах секса его дочь отличается редкой широтой взглядов, что для нее не существует никаких запретов и ограничений, что она ведет беспорядочную и раскованную сексуальную жизнь, руководствуясь принципом, что в любви, как и на войне, дозволено все. Но это было бы слишком жестоко, и Примми мучительно пыталась подобрать верные слова. — Кики — поп-звезда, — нашлась она наконец. — А поп-звезды чужды условностям и старомодным принципам морали. У них своя система ценностей. Когда ты расскажешь Кики о нас, она только закатит глаза к небесам и спросит, не хотим ли мы, чтобы она спела на торжественном приеме.

Саймон горько усмехнулся:

— Я хотел бы верить тебе, дорогая, но не могу. Конечно, ты ее подруга, но я ее отец. Я знаю Кики. Несмотря на напускной цинизм и наплевательское отношение к жизни, она глубоко уязвима и не уверена в себе. Когда Ева сбежала из дому с Дженни Рис, это стало для Кики настоящим ударом, и я боюсь, что наши новости могут подействовать на нее точно так же.

Примми плотно сжала губы. Еще подростком она никак не могла понять, почему Саймон пытается взвалить на себя всю ответственность за Кики. Он был не прав, думая, что отношения матери с Дженни Рис нанесли Кики глубокую душевную травму. Конечно, поначалу она была ошеломлена: не так-то легко принять подобную новость. И все же Кики довольно быстро оправилась от потрясения. Говорить об этом Саймону было бессмысленно. Он просто не поверил бы Примми, и все закончилось бы ссорой, одинаково мучительной для них обоих.

Возражая Саймону, Примми понимала, что ей все равно придется согласиться с его решением. Она покорно кивнула, видя, что разговор принял слишком опасное направление.

— Ты скажешь ей сразу же после свадьбы?

Услышав в ее голосе нотки страха, Саймон наклонился к Примми.

— Сразу же, — убежденно заявил он. — Я люблю тебя, Примми. Я хочу жениться на тебе и провести с тобой остаток своей жизни. Верь мне.

— И я люблю тебя всем сердцем, Саймон.

На стол упала тень.

— Простите, сэр. — Официант казался встревоженным. — Вы не притронулись к супу. Что-то не так?

Примми почувствовала, как из горла рвется истерический смех.

— Все прекрасно. — Саймон посмотрел ей в глаза. — Просто мы с невестой никуда не спешим, нам надо кое-что обсудить, вот и все.

Впервые Саймон публично признал их отношения.

Щеки Примми порозовели, все ее тревоги мгновенно развеялись. Стоит ли переживать из-за каких-то двух недель? Все равно они с Саймоном будут вместе. Не подозревая о надвигающейся катастрофе, Примми принялась за черешневый суп.

Утро началось с приступа тошноты. Примми выпила стакан ячменного отвара с лимоном и побежала на работу.

— Как всегда, задержался автобус? — сочувственно поинтересовался Говард, когда она с двадцатиминутным опозданием появилась в агентстве.

— Нет, на этот раз неприятности с желудком. Ерунда, не стоит беспокоиться.

Швырнув жакет на спинку стула, Примми заглянула в рабочий блокнот.

— В конференц-зале все готово для утреннего совещания?

— В принципе все готово, но не мешало бы проверить, все ли сотрудники креативного отдела получили текст. Я бы хотел вместе со Стивом просмотреть ролик кадр за кадром, прежде чем начну разговаривать с заказчиком, и еще непременно проследи, чтобы к приходу Бейерса у нас было вдоволь горячего кофе.

Примми успела набрать номер полиграфического отдела, поинтересоваться насчет гранок и повесить трубку, и тут раздался звонок.

— Слушаю, — ответила она суровым тоном, искренне надеясь, что это не мальчики из полиграфического отдела, которые спешат сообщить ей, что гранки потеряны.

— Примми! Ну слава Богу! Наконец-то я до тебя дозвонилась! — Это была Артемис. Ее голос звучал взволнованно, едва ли не трагически, но поскольку Артемис всегда имела склонность к излишней театральности, Примми не придала этому особого значения. — Как это я поймала тебя в агентстве! — воскликнула Артемис, словно вовсе не рассчитывала найти Примми в Англии и застала ее каким-то чудом. — Я думала, ты вообще разгуливаешь по ресторанам, ублажаешь клиентов.

— В десять утра? К тому же по ресторанам разгуливают только руководители отдела. Хотя вчера я обедала с Саймоном в Сохо.

— С Саймоном? — озадаченно переспросила Артемис. — С отцом Кики?

— Ну да, — подтвердила Примми, стараясь придать своему голосу беззаботность и не впадать в раздражение только потому, что Артемис отреагировала на имя Саймона совсем не так, как хотелось бы.

— Это очень мило с твоей стороны, — проворковала Артемис, словно, пообедав с Саймоном, Примми совершила акт христианского милосердия. — Он, должно быть, уже на пенсии?

Примми тотчас забыла о своих добрых намерениях.

— Нет, — вскинулась она. — Саймон не на пенсии. Ему всего лишь сорок два, и он очень привлекательный мужчина.

— О! — Бурная реакция подруги привела Артемис в замешательство. — Ну хорошо, — неуверенно пробормотала она примирительным тоном.

У Примми уже вертелось на языке резкое словцо, но она вовремя прикусила язык и спросила:

— А что, собственно, случилось? Мне сейчас некогда болтать, Артемис. — Она бросила гранки в папку для исходящих бумаг и занялась иллюстрациями, выполненными по заказу косметической фирмы.

— Сегодня утром мне позвонила мама Джералдин и сообщила, что платья уже готовы для окончательной примерки. Она понимает, как тебе трудно вырваться с работы, и поэтому попросила, чтобы мы втроем пришли в ателье в субботу, во второй половине дня.

— А как насчет примерки свадебного платья? Джералдин будет в Лондоне только на следующей неделе.

— Это ты мне говоришь? — сухо заметила Артемис. — Я вообще не понимаю, как она могла поручить матери все свадебные приготовления. Ведь речь идет не о скромной свадебной церемонии. Ожидается нечто грандиозное. — Артемис сделала едва заметную паузу. — Гостей будет даже больше, чем у меня.

Примми со свойственным ей чувством сострадания мгновенно поняла намек.

— Больше, чем у тебя? Это совершенно невозможно, Артемис. Твоя свадьба была просто восхитительной!

— Да, — мечтательно протянула Артемис. — И платья подружек невесты были гораздо красивее, чем те, что выбрала Джералдин. Я знаю, у Джералдин довольно необычный вкус, но платья серого цвета с металлическим отливом не слишком-то подходящий наряд для свадьбы.

Примми весело усмехнулась. Свадьба Артемис состоялась в церкви Святой Маргариты в Вестминстере, а наряды Примми, Кики и Джералдин — платья из бесчисленных слоев бледно-персикового органди, украшенного крошечными шелковыми розочками и жемчугом, — напоминали воздушные пирожные с кремом. Юбки с кринолином оказались такими широкими, что в церкви подружки невесты с трудом смогли протиснуться в проход между рядами. Как еще удалось уговорить Кики надеть такое платье?!

— Мне нужно идти, Артемис, — извинилась Примми, поймав яростный взгляд Говарда, выразительно показывавшего на часы. — Увидимся в субботу.

— Хорошо, я заеду за тобой.

— Прекрасно. Пока. — Примми поспешно побросала в папку так и не просмотренные иллюстрации и направилась вслед за Говардом в конференц-зал. Серый цвет с металлическим отливом, конечно, необычен, но Джералдин обладает безупречным чувством стиля и платья наверняка будут выглядеть потрясающе.

Артемис в субботу выглядела утомленной и безжизненной. Точно так же чувствовала себя и Примми.

— Что случилось? — обеспокоенно спросила Примми, когда Артемис завела свою «эм-джи» и выехала на Кенсингтон-Хай-стрит. — У тебя тоже желудочный грипп?

— Грипп? — Машина слегка вильнула. — Нет. И что ты хочешь сказать этим «тоже»? Ты ведь не заболела, правда, Примми?

— Нет. Я не больна. Просто меня немного тошнит.

Артемис, которая обычно не находила себе места от тревоги, стоило кому-то почувствовать хотя бы малейшее недомогание, безучастно промолчала, и Примми пригляделась к ней внимательнее. Несмотря на безукоризненный макияж, Артемис выглядела больной. К тому же похоже, что она плакала.

Примми решилась заговорить:

— Артемис, ты неважно выглядишь. Точно ничего не случилось?

В ответ послышался какой-то странный горловой звук — то ли кашель, то ли сдавленное рыдание.

— Ты ведь не слишком расстроилась, что придется надеть серое платье? — с подозрением спросила Примми, зная, что от Артемис всего можно ожидать.

На этот раз она явственно расслышала сдавленные рыдания.

— Это все Руперт! — По лицу Артемис потекли слезы. — Я так хочу ребенка, а он сказал вчера, что не нужно…

— Но вы всего год как женаты. Наверное, он думает, что еще рано…

— Нет-нет, Примми. Дело не в этом. Он… — Не заботясь об оживленном уличном движении, Артемис резко крутанула руль, свернула к тротуару и остановила машину прямо под знаком, запрещающим стоянку. — Он сказал, что я не смогу забеременеть! — Артемис захлебывалась слезами. — Он переболел сви… свинкой в двадцать один год и с тех пор бес… бесплоден! Он жени… женился на мне и не сказал, что я никогда не смогу иметь ребенка! Ты можешь это понять, Примми? Скажи, ты можешь это понять?

Глава 13

Май 1972 года

Кики посмотрела в иллюминатор на зеленые поля с россыпью красных кирпичных домиков, и у нее вырвался вздох облегчения. Еще каких-нибудь десять минут, и самолет приземлится в Хитроу. Внизу, насколько она могла судить, пестрели предместья Слау.

Кики терзали противоречивые чувства. Какая-то часть ее существа рвалась в Кенсингтон и не могла дождаться встречи с Примми. Но Примми не имела ни малейшего представления о жизни музыкантов. Она всегда приходила в ужас, увидев в доме марихуану, и можно себе представить, какую бурю возмущения вызовет у нее ванная комната, набитая амфетаминами и барбитуратами. А что касается кокаина… о нем даже заикнуться страшно. Кокаин для Примми — совершеннейшее табу. Кики задумалась. Она могла бы снять номер в отеле, осмотреться и найти себе другую квартиру, но ей вовсе не хотелось жить одной. После двух месяцев, проведенных в бесконечных разъездах, она мечтала оказаться в окружении друзей.

Артемис хотя и не жила больше в кенсингтонской квартире, оставалась там ночевать всякий раз, когда приезжала из Котсуолда за покупками в любимые лондонские магазины. А Джералдин должна была вернуться из Индии со дня на день и до конца месяца, до самой свадьбы, намеревалась жить в Кенсингтоне вместе с подругами.

Хотя сама Кики с удовольствием думала о возвращении домой, ее нынешнего продюсера Аледа Картера одно упоминание о кенсингтонской квартире приводило в бешенство. «Поп-звезде не пристало делить квартиру с тремя старыми школьными подружками, — сердито повторял он снова и снова. — Это повредит твоему имиджу, Кики».

Что ж, может, он и прав, но Кики уже все для себя решила. Она останется в Кенсингтоне. А что до Примми… милая, милая Примми… Придется поаккуратнее обращаться с «коксом», чтобы не попадаться ей на глаза, вот и все. Нельзя сказать, что Кики с утра до вечера нюхала дорожку за дорожкой. Она прибегала к «коксу» перед выступлением, когда чувствовала себя слишком измотанной и опустошенной и требовался небольшой допинг или когда ей хотелось немного расслабиться во время бурной вечеринки. Но Примми совершенно ни к чему об этом знать.

Самолет пошел на посадку, и Кики убрала волосы под черный кожаный берет и надела темные очки. Вряд ли у трапа ее будет ожидать толпа поклонников и журналистов, но исключать подобную возможность не следовало, а Кики совсем не в том настроении, чтобы встречаться с публикой или прессой.

Она вспомнила о белом лимузине, который должен ждать ее у здания аэропорта, и заметно повеселела. На лимузине настоял Алед, считая эту деталь крайне важной, независимо от того, увидят роскошный автомобиль журналисты или нет.

«Веди себя как звезда, думай как звезда, и ты станешь звездой», — повторял он словно заклинание, и эта формула неизменно приносила успех, о чем свидетельствовал внушительный список поп-групп и сольных исполнителей, достигших известности благодаря Аледу.

Первая же пластинка Кики, записанная с его помощью, разошлась огромными тиражами и тринадцать недель продержалась в хит-парадах. Подобного успеха можно было достигнуть только с таким продюсером, как Алед. Но к сожалению, имелась и оборотная сторона этого сотрудничества. Алед оказался настоящим кровопийцей — он относился к Кики как к рабыне и своевольно распоряжался всем ее временем. Для Аледа не существовало праздников и выходных, и Кики хорошо знала, что весь ее завтрашний день уже давно распланирован.

Спускаясь по трапу самолета, Кики в который раз вспомнила о том времени, когда ее продюсером был Френсис. Тогда каждое выступление становилось веселой забавой, и ей не приходилось вести ожесточенные бои и выслушивать язвительные замечания насчет того, что следует и чего не следует записывать. К несчастью, в последнее время с Аледом ей то и дело приходилось спорить до хрипоты. Взять, к примеру, их бесконечную перебранку по поводу нового альбома. Алед хотел включить в него преимущественно композиции, написанные Кики и Джералдин. И это неудивительно, учитывая, каким успехом пользовались сочиненные ими в соавторстве песни «Белое платье, серебряные туфли» и «Сумерки любви».

Но как прикажете писать песни с тем, кого нет рядом? Девять месяцев назад Джералдин отправилась в путешествие. Они с Френсисом примкнули к хиппи и бродили теперь по Индии и Тибету в поисках нирваны.

Толкая перед собой тележку с багажом, Кики вышла в зал ожидания и со смесью облегчения и досады убедилась, что представители прессы не высыпали приветствовать ее. В зале Кики дожидался один лишь Альберт, шофер Аледа.

— Алед просил передать привет, он встретится с тобой немного позже, — сообщил Альберт, решительно забирая у Кики багаж.

— Что ж, если сумеет, пускай попробует вытащить меня из постели.

Кики запрыгнула в лимузин. Понятно, почему Аледу так не терпится ее увидеть. Он хочет знать, когда появятся новые песни. Но она не сможет дать ответ, пока не увидится с Джералдин.

Кики озабоченно нахмурилась. Джералдин на днях вернется из своего путешествия, но вряд ли у нее найдется время, чтобы заняться новым альбомом. Ее тут же затянет водоворот предсвадебных приготовлений, и в этом бешеном вихре подруге будет совсем не до стихов.

— Включи-ка радио, Альберт, давай послушаем музыку, — попросила Кики, желая отвлечься от неприятных мыслей.

В следующее мгновение салон лимузина заполнили звуки песни «Я хотел бы научить мир петь» в исполнении группы «Нью сикерс». Именно из таких легковесных шлягеров Алед и состряпает ее альбом, если она не возьмет дело в свои руки.

— Господи! — с чувством воскликнула Кики. — Это же январский хит номер один. Не могу поверить, что он все еще засоряет эфир. А что у нас новенького в хит-парадах этой недели?

— «Изумительное благоволение» в исполнении труб и барабанов военно-духового оркестра Королевского шотландского драгунского гвардейского полка.

— Ты меня разыгрываешь?

— Даже и не думал. Под номером один в хит-парадах уже целую вечность не было ничего приличного, если не считать «Сэма-Телеграммы» группы «Ти-Рекс».

Кики громко выругалась и замолчала. Горькая правда заключалась в том, что из всего написанного Кики лишь песни на стихи Джералдин имели настоящий успех, но уговорить Джералдин писать было не так-то просто, поскольку она привыкла заниматься только тем, что доставляло ей удовольствие. Когда Френсис погрузился с головой в мир поп-музыки, Джералдин стала дизайнером и теперь работала с приятелем-фотографом. А когда ей это надоело, поступила на курсы оценки антиквариата при аукционном доме «Сотбиз». Между делом она все-таки умудрялась писать песни, но когда учебный курс в «Сотбиз» подошел к концу, Джералдин решила, что они с Френсисом и так слишком долго откладывали поход в Индию. И в один прекрасный день Кики неожиданно узнала, что они отправились в путешествие вместе, а она осталась без продюсера.

Она до сих пор не знала, как к этому относиться. Когда Френсис исчез, ее продюсером стал Алед, и ничего страшного не случилось. Но ведь все могло сложиться совершенно иначе, и тогда Джералдин за многое пришлось бы ответить.

Лимузин стремительно мчался вперед и уже проезжал Чизик. Кики взглянула на часы. Пять минут четвертого. Ей впервые пришло в голову, что сегодня будний день, Примми не будет дома, и ее никто не встретит.

— Мистер Картер оставил для тебя расписание, — сообщил Альберт, прерывая размышления Кики. — Оно в кармашке на спинке сиденья, справа.

С недовольной гримасой Кики взяла в руки большой белый конверт, но не потрудилась его открыть. Лучше сделать это позже, лежа в благоухающей горячей ванне, а не сейчас, когда она не чувствует ничего, кроме злости и раздражения.

Кики попыталась припомнить, испытывала ли она нечто подобное во время работы с Френсисом. Нет. С Френсисом они превосходно ладили. Будучи совершеннейшим новичком в музыкальном бизнесе, этот парень вел дела как настоящий профи старой закваски. Кики пришла в неописуемую ярость, когда Френсис сказал, что уезжает в Индию.

— Индия подождет! Индия никуда не денется! — возмущенно кричала она. — А вот моя карьера не может ждать! И как, интересно, я стану писать новые песни с Джералдин, если она собирается медитировать с буддийскими монахами и жариться на солнце в Катманду?

Но сколько ни бушевала Кики, на Френсиса это не произвело ни малейшего впечатления. Джералдин решила, что ждала достаточно долго, что теперь самое время отправляться в путь, и Френсис немедленно подчинился. Он даже не подумал возразить. Кики подумать не могла, что он так безропотно сдастся.

Она не понимала его поведения, потому что Френсису действительно нравилось заниматься шоу-бизнесом, он обожал вариться в этом бульоне. Наверняка он скучает по прежней жизни. Когда лимузин плавно остановился, Кики мечтала о том, как Френсис станет на коленях умолять ее бросить Аледа Картера и восстановить их деловые отношения.

А как насчет отношений другого рода? Тех, о которых никто и не догадывался?

Кики выбралась из машины, прихватив с собой конверт. Еще со времен «Ангелов ада» она вела довольно беспорядочную жизнь. Если ей хотелось с кем-то переспать, она это делала. Кики проводила с Френсисом слишком много времени, и это неизбежно означало, что иногда они вместе заваливались в постель. Обычно это случалось, когда обоих охватывала эйфория после особенно удачного выступления.

Ни Френсис, ни Кики не испытывали угрызений совести. Френсис всегда отзывался о Джералдин как о своем лучшем друге. Он уверял, что свадьба состоится только потому, что родители решили поженить их еще с колыбели. «Джералдин безумно любит Сидар-Корт, она привязана к имению, — объяснял он. — Она будет пылинки сдувать с дома и парка. В ее руках поместье будет как игрушка, и это как нельзя кстати, поскольку у меня нет ни малейшего желания всем этим заниматься».

У Кики, напрочь лишенной романтической жилки, такой прагматичный подход к женитьбе не вызвал благородного негодования. Если Джералдин и Френсиса это устраивало, то Кики тем более. Секс с Френсисом оказался совсем неплохим способом выпускать пар после концерта. Оба предавались этому занятию с неизменным удовольствием.

Войдя в квартиру, Кики сразу же заметила большую записку на телефонном столике.

Воспрянув духом, Кики швырнула берет на стул. Предоставив Альберту разгрузить ее багаж в холле, она отправилась в ванную и на полную мощность включила горячую воду.

Пока наполнялась ванна, Кики заглянула в холодильник. Открыв бутылку шампанского с ловкостью, рожденной долгим опытом, она снова направилась в ванную: в одной руке — бокал, в другой — конверт с инструкциями Аледа.

Полчаса спустя, размякшая от шампанского и благоухающей горячей воды, она протянула руку за конвертом. Достав вложенный в него листок бумаги, Кики прочитала заголовок: «Расписание на неделю».

Внизу было нацарапано от руки: «Великолепное предложение, встречи со звездами «В субботу вечером», шоу-варьете Артура Хейнза. Надо поговорить как можно скорее».

Кики бросила расписание на пол, повернула кран, чтобы добавить горячей воды в остывшую ванну, и закрыла глаза. Шоу-варьете! Варьете! Да Алед с ума сошел! Она рок-певица, а не массовик-затейник и не танцовщица. О чем он только думает? И какую карьеру он ей готовит?

Звук открывающейся двери и радостный крик Примми «С приездом!» отвлекли Кики от мыслей об Аледе. Дверь в ванную распахнулась, и кошачье личико Кики расплылось в широкой улыбке.

— Я уже уговорила полбутылки «Луи Кристал». — Кики подняла бокал с шампанским. — Спасибо, Прим. Ты меня просто спасла.

— Господи, как здорово, что ты наконец дома, Кики! — Примми с сияющим лицом опустилась рядом с ванной. — Без тебя в доме было тихо как в могиле!

Кики с нежностью чмокнула подругу.

— Хорошо вернуться домой, Прим. Эта Австралия меня вконец измотала. Все время мы проводили в бесконечных разъездах. Едва закончив одно выступление, ехали бог знает куда, в другой конец страны, к месту следующего концерта. Попутчики достались — сплошной кошмар, и с тех пор как я покинула Англию, не было ни единой свободной минутки. А что у вас нового? Уже известно, когда возвращается Джералдин? Как там Артемис? Когда я уезжала, она говорила, что хочет забеременеть. Наверное, уже ждет ребенка?

— Джералдин вернется к субботе. Во второй половине дня у нас назначена примерка платьев для свадьбы. А Артемис… — Радостная улыбка Примми внезапно погасла. — Артемис не беременна. — Примми положила руки на край ванны, словно собираясь с силами. — Она не забеременеет. — Кики удивленно подняла брови. — Руперт бесплоден. Уже взрослым он переболел свинкой…

Кики резко выпрямилась, взметнув волны душистой пены.

— Тогда почему же Артемис твердила, что хочет как можно скорее завести ребенка? Она ведь ради этого совсем забросила модельный бизнес! Разве она не понимала, что значит для взрослого мужчины переболеть свинкой?

Глаза Примми гневно вспыхнули.

— Он не сказал ей, Кики. Она узнала об этом всего лишь несколько дней назад.

Кики едва не задохнулась от злости.

— Вот мерзавец! Да он просто последний подлец!

Примми хмуро кивнула.

— Может, Руперт скрывал правду, потому что боялся потерять Артемис? — неуверенно предположила она, пытаясь найти хоть какое-нибудь оправдание поступку Гауэра.

Кики снова погрузилась в ванну, и пушистая пена покрыла ее плечи.

— Так даже хуже. Это значит, что он сознательно обманул Артемис. Солгал как раз в том, что для нее особенно важно… Она ведь не из техженщин, что помешаны на своей карьере. Она стала моделью в надежде, что это придаст ей респектабельный вид девочки из Челси и поможет найти подходящего мужа. — Примми снова нечего было возразить. Кики поставила бокал на бортик ванны, взболтала пену рукой и задумчиво добавила: — Думаешь, теперь она его бросит? Она могла бы снова вернуться на подиум и жить вместе с нами. В конце концов, это ведь ее квартира.

Примми мрачно покачала головой. Кики всегда считала Руперта Гауэра породистым придурком из высшего общества и была бы только рада, если бы Артемис порвала с ним.

— Артемис не бросит мужа. Она его любит. И стоит ей поверить, что Руперт солгал, потому что боялся ее потерять, как она тут же его простит.

— Но сейчас она, наверное, с ума сходит от горя?

— Да уж, — протянула Примми, вспомнив, как безутешно рыдала Артемис. — Она совершенно раздавлена. Ей так хотелось иметь детей. Не думаю, что она когда-нибудь сможет полностью оправиться от этого удара.

— А ты, Примми? Как у тебя с личной жизнью?

Примми вспыхнула.

— У меня все просто замечательно, но пока я не могу говорить об этом. Может быть, через пару дней… — смущенно пробормотала она, понимая, что Саймон должен сам рассказать дочери обо всем.

Кики с интересом пригляделась к подруге. Она давно догадалась, что у Примми какой-то тайный роман. Он начался еще с первых дней ее работы в рекламном агентстве. Поскольку Примми никогда не отличалась скрытностью, логично было предположить, что ее избранник женат. И теперь, видя волнение подруги и яркий румянец на ее щеках, Кики заключила, что таинственный возлюбленный Примми скоро станет свободен.

— Он старше тебя? — спросила Кики, высказывая еще одно давнее подозрение.

Примми покраснела еще больше.

— Ему сорок три, — призналась она и тут же вскочила, опасаясь дальнейших расспросов. — Как насчет макарон? Ты, наверное, голодная?

— Макароны — это то, что надо. И не переживай из-за разницы в возрасте, Примми. Парень старше тебя, ну и что? Главное, что ты с ним счастлива! Остальное ерунда.

— Спасибо, Кики. — Примми остановилась в дверях ванной и смущенно улыбнулась. — Я тоже так думаю.

На следующее утро, выводя из подземного гаража свой устрично-розовый «мини-купер», Кики все еще кипела от злости на Руперта. Когда эти двое только начали встречаться, Кики сразу же поняла, что Руперт плохо себе представляет, какая Артемис на самом деле. Он влюбился в элегантную, красивую голубоглазую блондинку, которая казалась ему холодной и недоступной, исполненной тонкого изящества и шика.

На самом деле невозмутимость и холодная искушенность были всего-навсего эффектным фасадом, маской, приобретенной в школе моделей, а под этой маской Артемис искусно скрывала свою ранимость и беззащитность. Руперт думал, что заполучил роскошную модель, будущую Твигги или Джин Шримптон, которая когда-нибудь станет знаменитой и будет блистать среди таких же звезд. А вместо этого связал себя браком с женщиной, которую интересовало лишь достойное положение в обществе, с женщиной, лишенной честолюбия, чьи устремления сводились лишь к тому, чтобы стать примерной женой и заботливой матерью.

С самого начала было ясно: этот брак не из тех, что совершаются на небесах. Теперь же стало очевидно, что он еще принесет немало бед.

Кики выехала на оживленную Кенсингтон-Хай-стрит. Отказавшись от удовольствия разогнаться как следует, она включила на полную мощность восьмидорожечный встроенный магнитофон, занимавший большую часть приборной панели, и из динамиков вырвался голос Литл Ричарда, самозабвенно певшего «Лицо ребенка». Встречные пешеходы недоуменно крутили головами, пытаясь определить, откуда доносится эта чудовищная какофония, и Кики довольно ухмыльнулась. В роке нет ничего лучше старых хитов. Оставалось убедить в этом Аледа Картера.

— Ты меня не слушаешь, Кики. — Алед Картер, толстый коротышка, полный неистощимой энергии, раздавил окурок сигары в массивной стеклянной пепельнице и резко крутанул свое вращающееся кресло, словно этим жестом пытался выиграть время и справиться с растущим раздражением. Оказавшись снова лицом к лицу с Кики, Алед громко хлопнул рукой по столу. — «Встречи со звездами» в субботнем вечернем телеэфире — просто подарок судьбы. Это даже не обсуждается. И ты должна на коленях благодарить меня за такую возможность.

— Что ж, считай, что я не намерена опускаться на колени. Варьете-шоу на телевидении — просто дерьмо, и шоу Артура Хейнза недалеко ушло от «Черно-белых менестрелей».

Кики приняла воинственную позу. Ее наряд состоял из узких джинсов в обтяжку, заправленных в сапожки из кожи ящерицы, и футболки, усыпанной ярко-синими блестками. Пронзительно-розовая помада на губах составляла необычный контраст с желтовато-зеленой подводкой для глаз и тенями для век цвета фуксии.

Но яркая цветовая палитра оставила Аледа равнодушным. Он поджал губы.

— Не дави на меня, Кики. Ты пока еще не стала настоящей звездой, и никогда не станешь, если не будешь слушать, что тебе говорят. Я позволил тебе тянуть с записью альбома, пока ты не наберешь достаточно материала, хотя твой контракт со студией звукозаписи уже трещал по всем швам. А теперь ты говоришь мне, что материала по-прежнему нет и не будет еще неизвестно сколько времени. У тебя всего лишь две по-настоящему успешных записи, Кики. Они стали хитами, но ты и оглянуться не успеешь, как их забудут, если в самое ближайшее время не выйдет новый альбом. Я тут разговаривал с Китом. — Короткими толстыми пальцами Алед взял со стола лист бумаги и протянул его Кики. — На вот, просмотри список авторов. А здесь магнитофонная запись. Восемь песен совершенно новые, остальные — перепевы старого. Все будет именно так, и никак иначе, Кики. Песни Лейн — Грант войдут во второй альбом. — Алед помолчал и многозначительно добавил: — Если вообще будет этот второй альбом.

Сохраняя полнейшую невозмутимость, Кики вернула Аледу напечатанный на машинке список, сунула магнитофонную запись в задний карман и окинула своего продюсера ледяным взглядом.

— В твоем списке нет ни одного приличного имени.

— А кого ты надеялась там увидеть? — насмешливо парировал он. — Берта Бакарака и Хела Дэвида[27]?

— Возможно. Ну, по крайней мере Кэрол Кинг или Дона Блэка.

Алед шумно вздохнул.

— Когда-нибудь это случится, Кики, но не сегодня. — Довольный, словно ему удалось благополучно уладить сложный вопрос, Картер снова привел в движение свое кресло и, сделав полный оборот, добавил: — А что касается шоу Артура Хейнза, ты непременно там выступишь. У него огромная аудитория.

Кики проявила редкостное самообладание и промолчала, понимая, что в споре с Аледом лишь зря теряет время. Алед не настолько глуп, чтобы возомнить о своей полной победе.

— Рок-звезды — скоропортящийся продукт, — отрывисто бросил Картер. — Эстрадные исполнители на любой вкус — вот кто держится на сцене. Не будь себе врагом, Кики. Не думай, что ты лучше всех знаешь, как найти путь к успеху; это не так.

Кики презрительно дернула плечом, но Алед предпочел сделать вид, что они обо всем договорились, и оскалил зубы в так называемой улыбке.

— И еще: твой обед с Китом в час дня отменяется. Армстронг подхватил грипп.

— А столик все еще за нами? Заказ не отменили?

— Пока не отменили. А что?

— Я больше трех месяцев не видела отца — хотела бы встретиться с ним.

Кики пружинящей походкой вышла из кабинета Картера. Что ж, этот визит вполне может оказаться последним. Наверное, Алед искренне верит, что он для нее — самый лучший продюсер, но легковесные песенки и шоу-варьете совсем не тот путь, который она для себя выбрала. А это значит, что им с Аледом придется расстаться.

— Пока, Кики, — бросила ей вслед секретарша в приемной.

Кики, не оборачиваясь, махнула рукой и в следующую минуту была уже на улице. Да с какой стати она должна выслушивать весь этот вздор, который несет Алед, и следовать его дерьмовым указаниям? Успехом двух своих записей она обязана вовсе не ему. Кики завоевала признание, когда ее продюсером был Френсис. А Алед всего лишь сумел извлечь выгоду из их с Френсисом достижений, если, конечно, можно считать удачным ходом ее двухмесячное турне по Австралии и предложение поучаствовать в шоу Артура Хейнза. Теперь Кики твердо знала, что собирается делать, как только Френсис вернется в Лондон.

Вместо того чтобы направиться к припаркованному «мини-куперу», Кики зашагала к ближайшей телефонной будке.

— Я вернулась, Саймон, — говорила она три минуты спустя. — Как насчет обеда в «Мистере Чау»?

Кики как раз пересекала улицу, приближаясь к ресторану, когда на нее набросилась группа американских туристов.

— Кики! Кики! — Они с восторженными воплями окружили ее и принялись лихорадочно шарить по карманам и сумкам в поисках клочка бумаги для автографа.

Кики благосклонно кивала, приветливо улыбалась и охотно раздавала автографы. При виде отца, идущего ей навстречу по другой стороне улицы, она еще больше повеселела. Саймон смущенно остановился и подождал, пока схлынет толпа поклонников.

— Боже мой, и часто такое происходит? — робко спросил он, когда они вместе переступили порог ресторана.

— Бывает, — небрежно бросила Кики, стараясь придать голосу холодное безразличие и скрыть охватившую ее дрожь: то, что отец увидел ее в образе поп-звезды, привело Кики в необычайное волнение.

— Как тебе понравилась Австралия? Удалось посмотреть страну? — начал разговор Саймон, когда они уселись за столик.

— Я видела пыльные аэропорты в крошечных городках, грязные раздевалки и множество таких же унылых гостиничных номеров, — отозвалась Кики, внимательно разглядывая ресторан. — У меня не было ни единой свободной минуты, я провела все время в бесконечных разъездах, меняя один город на другой… Попутчики мне попались паршивые, а погода — еще хуже. Я ведь не переношу солнца, а там изо дня в день такая жара, термометры просто зашкаливало.

— О! — смущенно протянул Саймон.

В своих серых фланелевых брюках и твидовой куртке с заплатами на локтях отец выглядел в «Мистере Чау» совершенно несуразно. Когда Саймон отвел со лба светлую прядь, Кики поймала себя на том, что ищет в его волосах следы седины. Седины не было, как, впрочем, и намечающейся лысины. Если бы Саймон не одевался так безнадежно старомодно, он выглядел бы вполне сносно, даже, пожалуй, привлекательно.

— Так когда же ты вернулась? Вчера?

Кики кивнула, продолжая разглядывать зал. За соседним столиком в компании молодой женщины сидел Дадли Мур[28], но поскольку Кики была с ним не знакома, подобное соседство не обещало ничего интересного. Неподалеку обедал театральный агент, которого Кики немного знала. Увидев ее, он заметно оживился. Не найдя больше никого достойного внимания, Кики недовольно нахмурилась. Ее тщеславие было уязвлено. Она рассчитывала встретить здесь совсем другое окружение. Внезапно дверь распахнулась, и в зал влетел Дейви Джонс из «Манкис»[29], а вслед за ним ввалились Питер Торк, Майк Несмит и Мики Доленз.

Кики познакомилась с ними во время концерта на стадионе Уэмбли, они выступали в одной программе. При появлении «Манкис» атмосфера в зале наэлектризовалась, все головы повернулись в их сторону. Взгляд Дейви Джонса остановился на Кики, и все волшебным образом изменилось. Это был безусловный триумф, доставивший ей едва ли не физическое наслаждение.

— Кики! — Не обращая внимания на устремившегося к нему метрдотеля, Дейви направился прямиком к ее столику. — Как там страна кенгуру? Рад тебя видеть. Мы остановились в отеле «Савой», через неделю возвращаемся обратно в Штаты.

Все взгляды были прикованы к ним, и это неудивительно. Последний альбом «Манкис» разошелся тиражом в три миллиона. Они были не менее известны, чем «Битлз». Круче, чем «Роллинг стоунз». Но самое главное — они обращались с Кики как с равной, и происходило это на глазах у ее отца. Такого счастья ей не доводилось испытывать, даже приняв дозу кокаина или ЛСД.

Когда краткий обмен приветствиями закончился и почтительный метрдотель проводил Дейви, Питера, Майка и Мики к заказанному заранее столику в конце зала, Саймон осторожно спросил:

— А кто это?

Кики изумленно уставилась на него.

— Это какая-нибудь поп-группа? — предположил Саймон.

— Это «Манкис», — после долгого молчания произнесла Кики сдавленным голосом. — Неужели ты совсем ничего не понимаешь, папа? — Ее так глубоко потрясло невежество Саймона, что впервые за долгие годы она назвала его папой. — Да ты наверняка видел по телевизору их шоу, — добавила она, постепенно приходя в себя. — Помнишь, их показывали, когда они только приехали в Англию? В Хитроу собрались тысячи визжащих фанатов, чтобы приветствовать их.

К столику приблизился молодой человек, и Кики замолчала.

— Я знаю, с моей стороны это невежливо. — Он протянул Кики меню. — Но вы не могли бы подписать это для меня?

Молодой человек действительно вел себя назойливо, но Кики было все равно. Она одарила его ослепительной улыбкой и поставила на меню затейливую, с завитушками подпись.

Когда отец с дочерью снова остались вдвоем, Саймон растерянно спросил:

— Это когда-нибудь прекратится?

— Нет, — уверенно заявила Кики. — Ведь я поп-звезда. — Она вспомнила свое противоборство с Аледом и уточнила: — Рок-звезда. — Пожалуй, настало время обозначить различие, и Кики готова была это сделать.

— И ты счастлива?

Кики удивленно округлила глаза. Никогда прежде Саймон не задавал ей подобных вопросов.

— Да. — Кики поневоле задумалась над его вопросом и решила, что на самом деле не считает себя по-настоящему счастливой. Она будет счастлива, когда расстанется с Аледом и добьется, чтобы Френсис снова стал ее продюсером. Теперь это всего лишь вопрос времени. — А ты? — спросила она, стараясь увести разговор в сторону.

— Да. — Саймон сложил руки перед собой и наклонился к ней через стол. — Я очень счастлив, Кики. Никогда в жизни я не был так счастлив.

— Здорово, — протянула Кики, озадаченная неожиданно серьезным тоном отца. — Может, мы что-нибудь закажем?

— Нет, прежде я скажу тебе, почему я так счастлив. — Саймон казался взволнованным и напряженным, как натянутая струна, и Кики внезапно догадалась, что сейчас последует. Он нашел себе подружку. Возможно, даже подумывает о том, чтобы снова жениться.

— А нам обязательно продолжать этот разговор здесь? — спросила она, чувствуя предательскую пустоту в желудке. — Это не может подождать?

Саймон решительно покачал головой, в его серых глазах мелькнула решимость.

— Нет, Кики. Это не может ждать. Я и так слишком долго ждал.

— Ты завел себе подружку? — выпалила Кики, мысленно спрашивая себя, почему ей совершенно невыносимо думать об этом. — И ты хочешь познакомить меня с ней.

— Я нашел невесту. — На виске у Саймона забилась жилка. — И мне не нужно знакомить тебя с ней. Вы уже знакомы.

Кики беспомощно захлопала глазами, силясь понять, кого он имеет в виду — подругу ее матери или одну из своих пациенток. Среди них было полно дам среднего возраста, разведенных и вдовушек, но Кики не могла припомнить ни одну из них.

— Я не знаю никого старше двадцати пяти лет, потому вряд ли мы с ней знакомы.

Саймон так сильно стиснул руки, что костяшки пальцев побелели.

— Она не старше двадцати пяти.

Кики изумленно уставилась на отца.

— Я что-то не расслышала. — Казалось, ее голос доносится откуда-то издали.

— Ей еще нет двадцати пяти. — Саймон робко улыбнулся, сделал глубокий вздох и проговорил: — Это Примми.

Кики продолжала недоуменно смотреть на него. Она так ничего и не поняла.

— Примми? Женщина, с которой ты помолвлен, работает с Примми?

Саймон покачал головой.

— Нет, Кики, — мягко возразил он. — Это Примми. Я люблю ее. Это на ней я собираюсь жениться.

Кики открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Задыхаясь, судорожно хватая ртом воздух, она неуклюже отодвинулась от отца.

— О Господи! — прохрипела она, пытаясь подняться. — Боже мой!

Улыбка Саймона растаяла.

— Кики, пожалуйста, не надо так переживать! — Он резко встал из-за стола, болезненно сознавая, что все в ресторане смотрят теперь в их сторону. — Я понимаю, ты потрясена, но для меня это решение — давно обдуманный шаг. У нас с Примми все очень серьезно.

— Как давно это началось? — Кики трясло как в лихорадке. Ее отчаянно смелый макияж казался теперь не ослепительно эффектным, а неестественно ярким на мертвенно-бледном лице. — Как давно вы с ней… вы с ней…

Кики не смогла закончить фразу. В ее воображении возникло слишком много путающих образов. Примми и Саймон в постели, занимаются любовью. Отец и Примми в постели. Когда же это началось? Когда они все четверо переехали в квартиру Артемис? А может, еще раньше? Когда они учились в школе и Примми проводила в Петтс-Вуде большую часть недели? Еще до того, как мать ушла из дому?

— Ты не можешь! Я не позволю тебе! — Кики казалось, что она падает в бездонную яму. — Я никогда — слышишь, никогда — не стану больше говорить с тобой, ты не увидишь меня до конца своих дней, если женишься… женишься на… — К своему ужасу, Кики поняла, что не в силах произнести имя Примми. — Это непристойно! — Кики громко рыдала, не обращая внимания на растерянных официантов, в нерешительности топтавшихся на месте. — Это отвратительно, вульгарно. И пресса тоже сочтет это неприличным. Ты только представь себе: «Отец рок-звезды, семейный врач, женится на лучшей подруге своей дочери». Как тебе такой заголовок? А если им удастся пронюхать, что Примми жила с нами с одиннадцати лет…

Взгляд ее, полный ужаса, остановился на лице Саймона, и Кики внезапно поняла, что у нее еще есть надежда. В глазах отца она прочла тот же безумный страх. Кики прерывисто вздохнула.

— Неужели ты не понимаешь, что из этого состряпают журналисты? Пойдут безобразные сплетни. Возможно, вмешается Генеральный медицинский совет. Тебя могут лишить права заниматься медицинской практикой.

Саймон замер, словно его сразили наповал. Лицо его помертвело, стало пепельно-серым. Он подхватил Кики под руку и потащил к выходу из ресторана.

На улице Кики бросилась к нему на шею. Ее заплаканное лицо с черными, как у клоуна, потеками туши на щеках казалось по-детски беззащитным.

— Разве ты не понимаешь, как это ужасно? — гневно вскричала она. — Примми станет моей мачехой! Обещай мне, что ты этого не сделаешь. Обещай мне.

— Мне нужно время, чтобы все обдумать, Кики. — Еще недавно Саймон переступил порог «Мистера Чау» привлекательным сорокатрехлетним мужчиной, теперь же ему можно было дать все шестьдесят. — Примми подарила мне так много счастья…

— Да ты годишься ей в отцы! — Саймон вздрогнул как от удара, но Кики было все равно. — Ты ведешь себя непорядочно по отношению к ней. — Слезы все текли и текли у нее по щекам. — Когда мама сбежала с этой своей Рис, было ужасно. Но это… это убьет меня, уничтожит!

Саймон ни разу не видел Кики плачущей, даже когда она была ребенком. Он просто не мог этого вынести. Саймон крепко обнял дочь, словно она по-прежнему была маленькой девочкой, и все сомнения и страхи, терзавшие его долгие месяцы, снова ожили.

— Может, ты и права, — тихо произнес он, думая о том, что и прежде не давало ему покоя. О том, что теперь Кики постоянно окружена толпой журналистов, следящих за каждым ее шагом. О том, как соседи и пациенты воспримут известие о его женитьбе на девочке, которую все вокруг считали членом его семьи. О том, что, если он порвет отношения с Примми, она сможет полюбить своего ровесника и быть с ним счастлива. И о том, как хотелось бы ему избавить Кики от этой невыносимой боли.

Саймон закрыл глаза, стараясь не думать о предстоящем одиночестве, долгом и отчаянном, и о лице Примми, когда он скажет ей о своем решении.

— Ты ведь не женишься на ней, правда, папочка? Обещай мне. Обещай мне!

Это давно забытое детское словечко «папочка» окончательно сломило его.

— Да, — обреченно произнес он, и его голос потонул в грохоте проезжающего мимо автобуса. — Да, Кики. Я не женюсь на Примми.

— Обещаешь? — настойчиво повторила она, взволнованно глядя ему в лицо, словно от его ответа зависела жизнь.

— Обещаю, — подтвердил он безжизненным голосом, ощущая мертвящий холод в груди и понимая, что никогда ему уже не стать по-настоящему счастливым.

Господи, во имя всего святого, как же теперь жить?

Глава 14

Май 1972 года

Джералдин, поджав под себя босые ноги, удобно устроилась на диване в кенсингтонской квартире. Длинный восточный халат с поясом, расшитый красными шелковыми розами, удивительно шел ей. Лоб Джералдин пересекал широкий обруч, украшенный затейливым узором из бирюзы и гагата. Гладкие и длинные, до талии, блестящие черные волосы свободно падали на спину, загорелая кожа отливала золотом.

— Непал и Катманду — просто рай, Примми, но как приятно снова вернуться домой, — призналась она, позвякивая кубиками льда в бокале с джином и тоником. — Френсис увлекся игрой на гитаре, а я выучила несколько слов на хинди. Похоже, здесь эти знания нам не пригодятся, но было довольно забавно. В Афганистане Френсиса заподозрили в том, что он агент ЦРУ, а в Тибете его едва не обратили в буддизм.

Вместо того чтобы весело расхохотаться, Примми вымученно улыбнулась. Это было совсем на нее не похоже.

Джералдин отставила бокал, поправила подушки и уселась повыше.

— Что-то случилось, Примми? Или меня просто слишком долго не было дома? Я позвонила Кики из аэропорта, но она сразу же попросила к телефону Френсиса, а когда я говорила с Артемис, у нее был такой голос, словно она только что плакала. Я пыталась ее расспросить, но она сослалась на простуду и сказала, что ты расскажешь мне обо всем подробно. Думаю, у них с Рупертом что-то не клеится. Так что же все-таки происходит?

Примми, сидевшая на полу возле камина, съежилась и нервно обхватила руками колени.

— Я почти не видела Кики с тех пор, как она вернулась из Австралии. Где ты ее застала, когда звонила из аэропорта?

— В конторе Аледа Картера.

— Ну… Кики не слишком нравится, как Алед ведет ее дела. Думаю, поэтому ей не терпится поговорить с Френсисом. Она хочет с ним посоветоваться. А Артемис… — Примми нерешительно замолчала. Конечно, Джералдин следовало бы узнать все от самой Артемис, но ведь бедняжке так трудно говорить о своем горе. — Они с Рупертом не могут иметь детей, — сказала наконец Примми. — Несколько лет назад Руперт переболел свинкой, и теперь он бесплоден.

Джералдин изумленно открыла рот:

— И он ничего не сказал Артемис? Я имею в виду, до свадьбы?

— Нет. Она узнала обо всем буквально пару недель назад.

Глаза Джералдин наполнились ужасом.

— Господи, — выдохнула она. — Неудивительно, что у нее был такой голос. — Она внимательно пригляделась к Примми. — Так ты поэтому в таком странном настроении, Прим? Ты расстроена из-за Артемис?

Примми еще крепче обхватила руками колени.

— Конечно, я переживаю из-за Артемис. Разве можно оставаться безразличной, когда такое творится? Но это еще не все. На днях я собиралась сделать совершенно поразительное заявление, но теперь с этим придется подождать, потому что Саймон заболел. Он уехал на несколько дней и вернется, когда окончательно выздоровеет. Но он так и не сказал ничего Кики, а Кики должна узнать обо всем первой…

— Постой-ка. — Джералдин распрямилась. — Почему именно Кики должна узнать обо всем первой? И куда отправился Саймон? И почему у тебя такой вид, будто ты вот-вот взорвешься, если не облегчишь душу чистосердечным признанием?

— Потому что я действительно сейчас взорвусь, если немедленно во всем не признаюсь. Я так счастлива… Это длится уже давно, но я не могла никому рассказать. А теперь, когда я думала, что смогу наконец поделиться со всеми своей радостью, мне снова приходится держать язык за зубами, потому что Саймон подхватил вирусную инфекцию и уехал на несколько дней.

Джералдин с подозрением уставилась на подругу.

— Ты хочешь сказать, что твои счастливые ожидания как-то связаны с Саймоном?

Примми закусила губу. Ее глаза сияли.

Джералдин с шумом втянула в себя воздух.

— Силы небесные, Прим! Ну ты, конечно, темная лошадка! Так вы с Саймоном встречаетесь?

Примми кивнула.

— И Кики ничего не знает?

— Никто ничего не знает. Это было так тяжело, Джералдин. Саймон не хотел, чтобы кто-нибудь знал. Но теперь-то другое дело. Мы собираемся пожениться, и Саймон ждал, когда Кики вернется из Австралии, чтобы во всем ей признаться.

— А теперь он заболел и не может с ней поговорить?

Сияющая улыбка Примми погасла.

— Он позвонил мне в понедельник вечером и сказал, что плохо себя чувствует и собирается уехать на несколько дней. Голос у него был просто жуткий. Совершенно больной. Он даже забыл сказать мне, куда уезжает. Когда я это сообразила, то тут же перезвонила, но телефон уже не отвечал. Больше Саймон мне не звонил. Наверное, тем же вечером и уехал.

— А Кики не знает, где он?

Примми в отчаянии развела руками:

— Нет. То есть я так и не смогла толком поговорить с ней. Всю неделю у нее проходили какие-то важные встречи, одна за другой. В среду вечером она выступала в передаче «Самые популярные», в четверг до глубокой ночи репетировала с новыми музыкантами, а потом улетела в Ньюкасл участвовать в программе «Тайн-Тис». Она вернулась в Лондон только сегодня утром и тут же, не заходя домой, отправилась на встречу с Аледом Картером.

— Существуют телефоны, — мягко напомнила Джералдин.

— Поймать Кики по телефону совершенно невозможно. Если она на встрече, в студии или на репетиции, то не отвечает на звонки.

— Я имела в виду не Кики, а Саймона.

— Саймона?

— Разве Саймон не мог позвонить Кики в Австралию и рассказать о вашей помолвке?

— Ну да, мог, но он не хотел говорить такое по телефону. В конце концов, новость довольно важная, верно?

— Да. — Джералдин потянулась за джином с тоником. — Да, — повторила она, стараясь сохранять невозмутимость. — «Довольно важная» — это еще слабо сказано.

— А ты рада за меня?

Сообразив, что даже не поздравила Примми, Джералдин виновато улыбнулась.

— Конечно же, я рада за тебя, Прим, — откликнулась она совершенно искренне. — Саймон — чудесный человек, и если ты его любишь, ему по-настоящему повезло. Есть у нас в доме шампанское?

Примми кивнула. Ее лицо вспыхнуло от удовольствия. Она раскрыла наконец свою тайну и принимала поздравления с предстоящей помолвкой.

— Отлично! — воскликнула Джералдин. — Давай-ка откроем бутылочку и отпразднуем.

Когда Примми с готовностью вскочила на ноги и упорхнула на кухню, улыбка Джералдин мгновенно угасла. Конечно, хотелось бы порадоваться за Примми. Новость действительно потрясающая. Несмотря на разницу в возрасте, Примми с Саймоном могли бы стать по-настоящему счастливой парой. Но как быть с Кики? Как она отнесется к тому, что отец собирается жениться на ее подруге? Похоже, Примми считала, что никаких сложностей здесь не предвидится, но Джералдин ее уверенности не разделяла. Кики вела совершенно беспорядочную жизнь и зачастую бывала крайне неразборчива в связях, но из этого вовсе не следовало, что она с той же легкостью воспримет роман своего отца. В отношении Саймона взгляды Кики могли оказаться на удивление старомодными. Наверняка Примми даже не приходило в голову, что Кики не пожелает видеть ее своей мачехой и придет в ярость. А если Кики взбунтуется, что же тогда делать?

— Господи, какой восхитительный загар! — завистливо воскликнула Артемис, разглядывая подругу после долгих восторженных объятий. — Ах, какой чудный медовый цвет! Даже если бы я побывала в Индии, моя кожа никогда не стала бы такой же. Она бы только покраснела и облупилась.

— Это потому, что ты натуральная блондинка и твоя кожа напоминает лепестки бледной английской розы.

Джералдин тут же пожалела о своих словах. Прекрасное лицо Артемис действительно казалось слишком бледным, а под глазами пролегли темные тени.

— Примми уже сказала тебе? — спросила Артемис, как будто прочитав мысли подруги.

Джералдин кивнула.

— Мне очень жаль, Артемис. Ужасно жаль.

— Конечно, мы усыновим ребенка. Мы должны это сделать. — Глаза Артемис наполнились слезами, но ателье было не самым подходящим местом, чтобы плакать.

— Кики сказала, когда подъедет сюда, Примми? — Джералдин посмотрела на часы, давая Артемис время справиться с собой.

Примми, с восхищением разглядывавшая тонкое французское кружево на свадебном платье, неохотно повернула голову.

— Она не говорила. В понедельник я сообщила ей о примерке, и Кики сказала, что вернется из Ньюкасла достаточно рано. Я думала, Артемис захватит нас из дома на машине и мы приедем в ателье все втроем, но Кики так и не появилась.

Джералдин повернулась к терпеливо дожидавшейся ее портнихе:

— Нам придется начинать без Кики, Антонелла. Кто будет первым примерять платье? Я или мои подруги?

— Думаю, начнем с подружек, — ответила Антонелла, доставая огромную подушечку для булавок. — Мисс Сертиз совсем не изменилась со времени первой примерки, и ее платье почти не придется менять. А вот миссис Гауэр, кажется, немного поправилась.

Артемис вспыхнула. В последнее время она действительно перестала следить за диетой.

— Да, — уныло подтвердила она. — Я поправилась. Но причину не назовешь приятной.

Никто на это не ответил. Портниха была занята, снимая с плечиков платье Артемис, и вряд ли уловила намек, а Примми и Джералдин предпочли промолчать, потому что хорошо поняли, что имела в виду подруга.

Когда долгая примерка платьев Примми и Артемис подошла к концу, Джералдин предложила:

— Вам ни к чему ждать. Моя примерка займет уйму времени. Ты не сможешь остаться сегодня в Лондоне, Артемис? Мы бы сходили вечером в итальянское кафе.

— Я бы с удовольствием. — Артемис говорила вполне искренне. — Но не могу. Мы с Рупертом пережили ужасную неделю. Кажется, он никак не может понять, почему я так расстроена. Он говорит, что дети — далеко не самое главное в жизни, что никакой трагедии нет, и если бы он подозревал, что я выхожу замуж исключительно для того, чтобы забеременеть, то никогда не женился бы на мне. — Голос Артемис дрогнул. — Конечно, он не хотел меня обидеть и отлично знает, что я выходила замуж не ради беременности. Но мне действительно приходили в голову мысли о детях. По-моему, каждый, кто вступает в брак, думает о детях, разве нет?

— У вас будут дети, — уверенно заявила Джералдин. — Вы усыновите целую кучу самых очаровательных и прелестных детишек, каких только можно себе представить.

Артемис сумела выдавить неуверенную улыбку:

— Думаешь, это будет то же самое? Мне ведь не нужна целая куча детей. Я и с одним была бы на седьмом небе от счастья.

— Это будет твой ребенок, ты полюбишь его, а он будет любить тебя. Знаешь, тут есть и свои плюсы. Ваш малыш не унаследует недостатков Руперта, а ему явно не хватает душевной чуткости. Чем больше я думаю об усыновлении, Артемис, тем больше мне нравится эта мысль. Знаешь, нет худа без добра.

Джералдин пыталась заставить Артемис улыбнуться, и ей это удалось.

— Ты права, Джералдин. В этом что-то есть. К тому же я смогу выбрать мальчика или девочку, кого больше захочется?

— Наверное. Я не разбираюсь в вопросах усыновления. А теперь брысь отсюда, мне нужно примерять свадебное платье. И если вы вдруг встретите Кики, скажите ей, чтобы как можно скорее бежала сюда, черт возьми.

Десять минут спустя, неподвижно стоя перед огромным трехстворчатым зеркалом, пока Антонелла закалывала на ней булавками подвенечное платье эпохи короля Эдуарда, Джералдин раздумывала над двумя вещами. Почему, заболев гриппом и уехав из Лондона, Саймон Лейн до сих пор так и не позвонил Примми? Он не давал о себе знать с понедельника. И хотя Примми ничем не показывала, что находит молчание Саймона странным и тревожным, она стала какой-то непривычно тихой и подавленной. Джералдин не давал покоя и другой вопрос, куда более важный. Примми сказала, что Кики недовольна тем, как Алед Картер ведет ее дела, и хочет поговорить об этом с Френсисом. Джералдин терзали дурные предчувствия.

Кики расценила отъезд Френсиса как предательство — ведь ей пришлось срочно искать себе нового продюсера. Но теперь, когда Джералдин и Френсис вернулись из Индии, Кики вполне могла предложить Френсису занять место Аледа.

А Джералдин хотела этого меньше всего на свете.

Причин было множество. Достаточно и того, что в шоу-бизнесе не обходится без наркотиков. Таков уж стиль жизни, принятый в среде музыкантов. Джералдин никогда не интересовали наркотики. Правда, они с Френсисом еще подростками пробовали курить травку, но Джералдин это нисколько не беспокоило: марихуана не занимала заметного места в их жизни, а потому не причиняла особого вреда. Все изменилось во время путешествия с хиппи. В Азии наркотики имелись в изобилии, какие угодно. Джералдин оставалась к ним равнодушной, а Френсис, желая приобщиться к образу жизни настоящих хиппи, стремился попробовать все, без исключения. В Индии это не слишком тревожило Джералдин. Но теперь, когда они с Френсисом вернулись в Лондон и собирались поселиться в Сидар-Корте, в их новой, оседлой, жизни наркотикам не было места.

Другая причина, по которой Джералдин не хотела, чтобы Френсис снова занимался сценической карьерой Кики, заключалась в том, что продюсерская деятельность отнимала слишком много времени. Раньше это было не важно. Но сейчас Джералдин собиралась всерьез заняться Сидар-Кортом, планировала очень многое изменить и нуждалась в помощи. Джералдин надумала открыть усадьбу и парк для посещений.

Сидар-Корт — этот великолепный образец архитектуры елизаветинской эпохи — привлек бы массу желающих взглянуть на него. Но это требовало колоссальных усилий. Огромные сады, романтически-прекрасные в своей первозданной дикости, должны обрести безукоризненно ухоженный вид, чтобы вызывать восхищение публики. Требовалось сменить большую часть мебели и придать дому первоначальный тюдоровский стиль. Джералдин рассчитывала, что они с Френсисом поднимут архивы и сумеют восстановить как можно больше любопытных подробностей из фамильной истории елизаветинских времен.

Словом, предстояло проделать огромную работу, и Джералдин не могла дождаться, когда они возьмутся за дело. Кики недовольна тем, как ведет ее дела Алед Картер, но ей придется или смириться с этим, или найти себе другого продюсера. И ее продюсером будет кто угодно, только не Френсис. Это Джералдин решила твердо.

— Ну вот, все готово, — с удовлетворением заключила Антонелла.

Джералдин посмотрела на себя в зеркало и осталась довольна: она была абсолютно права, выбрав свадебное платье своей бабушки вместо модного мини-стиля или традиционного кринолина. В этом наряде из дорогого блестящего шелка, украшенного изысканными кружевами ручной работы, она чувствовала себя свободно и естественно. Платье облегало высокую маленькую грудь и стройные бедра, прямая юбка спускалась до самых туфель и сзади слегка тянулась по земле. Изящную жемчужную корону и длинную, до бедер, вуаль носили еще мама и бабушка. Этот наряд нельзя было назвать современным, но Джералдин никогда не стремилась выглядеть модно. Ее свадебное платье было особенным, единственным в своем роде.

— Класс! Выглядишь потрясающе! — воскликнула Кики, врываясь в комнату. Ее наряд составляли черная майка, узкая черная юбка и мотоциклетные ботинки, надетые на босу ногу.

— Ты снова встречаешься с Таем? — сухо поинтересовалась Джералдин, оглядывая экипировку Кики со смесью изумления и отчаяния. — Тебе не хватает только изображения черепа со скрещенными костями на груди и черной бандитской повязки на голове.

— И еще «харлея»! — с ухмылкой откликнулась Кики. — Я только что вернулась из Ньюкасла, «Страны углекопов». Голые ноги и мотоциклетные ботинки там в порядке вещей.

— Сними их, пока Антонеллу не хватил удар. Здесь у нас стерильная зона, никакой пыли. И пока Антонелла поможет мне снять платье, расскажи-ка все последние сплетни. Прошло девять месяцев с тех пор, как мы виделись в последний раз. Что нового?

— Я теперь звезда, — заявила Кики с самодовольной улыбкой. — Правда, благодаря Френсису я стала звездой еще до того, как вы уехали. Я только что вернулась из двухмесячного турне по Австралии, а на следующий день после вашей свадьбы собираюсь на гастроли в Италию. На этот раз поездка будет короче. Алед выпивает из меня все соки, и я по уши увязла в записи альбома, потому что мы с Картером никак не придем к соглашению насчет песен.

Джералдин удалось наконец освободиться от платья, и Антонелла, аккуратно расправив складки, степенно удалилась.

— Что ж, если это все новости, то я не много пропустила, — усмехнулась Джералдин.

— Если серьезно, Джералдин, нам придется написать еще пару-тройку песен, — предупредила Кики, стягивая свою черную майку и наглядно демонстрируя отсутствие бюстгальтера. — Поскольку у нас пока ничего нет, Алед требует, чтобы я отправлялась в студию и записывала совершеннейшую чушь. — Кики сбросила мотоциклетные ботинки и стащила с себя юбку. — Алед предлагает включить в мой альбом «новинки» вроде «Я хотел бы научить мир петь».

Джералдин грациозно скользнула в платье из крепжоржета с цветочным орнаментом, купленное на «блошином рынке» в Челси, и сочувственно покачала головой:

— Бедняга. И что ты собираешься делать?

Антонелла набросила на Кики серое шелковое платье, примерка началась.

— Во-первых, я собираюсь взять тебя за горло и всерьез усадить за написание песен, а во-вторых, хочу избавиться от Аледа и вернуть себе Френсиса.

Джералдин разгладила на бедрах элегантную, косого покроя юбку.

— Боюсь, из твоего плана ничего не выйдет. Придется тебе придумать что-то другое.

Брови Кики изумленно поползли вверх, к огненно-рыжим волосам.

— Что ты этим хочешь сказать? Тут не может быть других вариантов. Мне нужно больше таких песен, как «Белое платье, серебряные туфли» и «Сумерки любви». И мне нужен Френсис. Он должен снова стать моим продюсером.

Джералдин сунула ноги в легкие золотистые сандалии.

— С песнями мы что-нибудь придумаем. Для нынешнего альбома Алед уже что-то подобрал, а к выходу следующего песни у нас будут. Что же касается Френсиса, тут все не так-то просто.

— Так объясни мне, в чем дело, Джералдин, и побыстрее. Надеюсь, ты не собираешься утащить его в очередное распроклятое путешествие куда-нибудь в Южную Америку или в Тибет, а, Джералдин?

— Нет. — Красивое лицо Джералдин потемнело от гнева. — Мы с Френсисом после свадьбы собираемся жить в Сидар-Корте. Ты ведь давно об этом знала.

— Ну и что? — Кики вырвалась из рук Антонеллы и шагнула к Джералдин. — Если Френсис будет жить не в Лондоне, а в Суффолке, это не значит, что он не может быть моим продюсером. У него ведь по-прежнему остается городская квартира, верно? И если уж на то пошло, он мог бы приобрести вертолет. В Сидар-Корте хватит места для вертолета, там и гигантский авиалайнер легко поместится!

Антонелла, вынужденная прервать примерку, принялась нетерпеливо постукивать ногой по полу.

— Ни к чему так раздражаться, Кики. — Джералдин пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать гнев. — Френсис никогда не собирался всерьез заниматься шоу-бизнесом. Для него это было всего лишь временным увлечением, не больше. Отныне все свое время и силы он намерен посвятить превращению Сидар-Корта в Пенсхерст или Хивер-Касл в миниатюре. Сама я не справлюсь, и мне нужна его помощь.

— Да, но мне тоже нужна его помощь, черт возьми!

Яростно сверкая глазами, Кики резко сорвала с себя платье. Антонелла вскрикнула от ужаса, бросилась к ней и выхватила тонкий серебристый шелк.

— Не жизнь, а сплошное дерьмо! — выкрикнула Кики, застегивая юбку. — Я должна записать альбом, у меня нет ни одной приличной песни, а тебя это не колышет? — Она кое-как натянула свою черную майку, окончательно растрепав и без того взъерошенные волосы. — Нет. Тебе без разницы. А насчет Френсиса… — Кики влезла в мотоциклетные ботинки. — Это ты зациклена на Сидар-Корте, Джералдин, а вовсе не Френсис. Ему нравилось заниматься шоу-бизнесом. Нравилось быть моим продюсером. И он хочет вернуться ко мне. — Кики вихрем пронеслась к двери и распахнула ее настежь. — А знаешь, откуда мне это известно? — В ее голосе послышалось торжество. — Я спросила Френсиса, и он ответил, что больше всего на свете хотел бы именно этого!

Дверь хлопнула с такой силой, что, казалось, комната вот-вот обрушится. Наступило долгое неловкое молчание. Его прервала Антонелла. Она смущенно откашлялась.

— Я только начала примерку…

— Не беспокойтесь, — побелевшими губами произнесла Джералдин, подхватывая сумочку. — Кики вернется. А если не вернется и платье не удастся подогнать по фигуре, виновата будет Кики, а не вы, Антонелла.

Джералдин не поехала в кенсингтонскую квартиру. Она направилась в Суссекс, в Сидар-Корт. В Хоршеме она остановилась у телефонной будки и позвонила Примми.

— У нас с Кики вышла размолвка, — коротко сообщила она, понимая, что ее слова вызовут множество вопросов, и желая как можно скорее закончить разговор. — У меня еще миллион предсвадебных дел, и я сейчас направляюсь в Сидар-Корт. Пока. Счастливо.

Джералдин повесила трубку, прежде чем Примми успела спросить, в чем причина ссоры, и тут же набрала номер квартиры Френсиса в Челси. Но телефон не отвечал.

Чувствуя, как голову заполняет боль, как ломит виски и противно звенит в ушах, Джералдин вернулась к машине и продолжила путь. Похоже, ей предстоит столкнуться с серьезными трудностями.

Кики всегда отличалась взрывным характером, но никогда прежде подобных стычек между подругами не возникало. Самое неприятное заключалось в том, что Кики сказала правду. Френсису действительно нравилось заниматься шоу-бизнесом и быть продюсером. Он получал огромное удовольствие, вращаясь в одной компании с такими звездами, как «Стоунз» или «Битлз», а когда ему пришлось заняться сольной карьерой Кики, Френсис показал себя по-настоящему талантливым организатором, сумев обеспечить необходимую рекламу на радио и телевидении и создав своей протеже хорошую «раскрутку». Но возвращение Френсиса в шоу-бизнес совершенно не устраивало Джералдин. Всю свою жизнь она только и занималась тем, что оберегала своего кузена от неприятностей или вытаскивала из беды, и сейчас природное чутье, которому она привыкла безоговорочно доверять, подсказывало ей, что индустрия развлечений, где запросто можно достать самые сильные наркотики, отнюдь не лучшее место для Френсиса.

С появлением племянницы дядя Пирс испытал явное облегчение. Мать Джералдин никому не давала спуску, и все в Сидар-Корте были охвачены предсвадебной лихорадкой. Оказавшись в доме, Джералдин снова позвонила Френсису, но номер по-прежнему не отвечал.

— Что ему делать в лондонской квартире? — Дядя Пирс озадаченно поднял брови. — Наверное, он уже едет сюда. Я девять месяцев не видел этого дрянного мальчишку и рассчитывал, что он сразу же примчится в Сидар-Корт. Где его черти носят?

Если Кики действительно попросила Френсиса снова стать ее продюсером, она могла сделать это только сегодня утром. Неужели, вместо того чтобы подождать Джералдин в лондонской квартире или поехать в Сидар-Корт одному, Френсис решил встретиться с Кики, чтобы обсудить планы на будущее? Неужели он так увлечен мыслью вернуться в мир рок-музыки?

Тогда отговорить его будет очень и очень непросто.

Сгорая от тревоги — до сих пор это чувство было ей совершенно незнакомо, — Джералдин позвонила в кенсингтонскую квартиру. К телефону подошла Примми.

— Привет, Прим. Кики с тобой?

— Нет. Вы поссорились всерьез?

— Не знаю. — Джералдин сказала чистую правду. — А как у тебя, Прим? Что-то не так?

— Не знаю, — эхом откликнулась Примми после небольшой паузы. — Саймон так и не вернулся домой. Он позвонил мне вчера вечером и предупредил, что не появится до самой свадьбы.

— Моей свадьбы или вашей? — шутливо поинтересовалась Джералдин.

— Твоей. — Против обыкновения, Примми не захихикала. — Он сказал, что грипп измотал его вконец. Саймон чувствует себя совершенно разбитым и хочет отлежаться. Он добавил, что после его возвращения нам предстоит о многом поговорить.

— Ну да, могу себе представить. Свадебные приготовления — форменная лихорадка. Не знаю, как бы я с этим справилась, если бы мама не взяла на себя все хлопоты, пока я была в отъезде.

Радостного отклика не последовало.

— Случилось что-то еще, Примми? — спросила наконец Джералдин. — Ты чего-то недоговариваешь?

— Да. Мне не хотелось вываливать на тебя эту новость, Джералдин, я ведь даже Саймону еще не говорила, но я беременна. — Джералдин охнула, и Примми поспешно добавила: — Тут не о чем волноваться, Джералдин. Я по-настоящему счастлива, правда. Я действительно очень рада. Но сейчас не самое удачное время. Мне бы не хотелось говорить об этом Саймону по телефону, и вообще я предпочла бы подождать, пока он расскажет о нас Кики и убедится, что она желает нам только счастья. А как быть с Артемис? Как мне сказать Артемис, что я жду ребенка, когда она так переживает из-за того, что у нее не может быть детей?

Джералдин не нашлась что ответить. Ей вдруг пришло в голову, что Кики будет сестрой ребенку Примми, и смириться с этой мыслью оказалось не так-то просто.

Ее размышления прервал скрип гравия под колесами спортивного автомобиля Френсиса, и Джералдин мгновенно вспомнила о собственных неурядицах.

— Мне надо идти, Прим. Приехал Френсис. Я позвоню тебе позже. Люблю тебя. Пока.

— Ты не слишком-то рано, мальчик мой, — проворчал дядя Пирс, несколько минут спустя приветствуя своего единственного сына. — Думаю, твое благополучное возвращение — заслуга Джералдин! — Пирс Шерингем крепко стиснул свое чадо в объятиях. — А почему у тебя волосы до плеч? — тут же раздраженно воскликнул он. — Ты не можешь жениться в таком виде. Тебя же примут за невесту!

— Не волнуйся, папа. В день свадьбы я соберу волосы в хвост. — Френсис весело подмигнул Джералдин. — Я знал, что ты уже здесь, Джер. Спешил, как только мог.

Джералдин подошла к жениху и обняла.

— Ты встречался с Кики? — Голос ее звучал оживленно, в нем не было и тени волнения.

— Да ты настоящая колдунья! Как ты догадалась?

Дядя Пирс уже топал в сторону дома, а молодая пара, обнявшись, неторопливо пересекла двор и направилась в сад.

— Сегодня утром Кики говорила, что беседовала с тобой. — Впервые в жизни Джералдин с трудом удавалось сохранять спокойствие.

— Значит, ты не слишком удивишься, когда я скажу, что собираюсь снова стать ее продюсером? — Сияя улыбкой, Френсис наклонился к Джералдин.

Джералдин резко остановилась.

— Кики сказала мне, но я ей не поверила.

— Потому что это расходится с нашими планами насчет Сидар-Корта?

— Потому что это вовсе не то, чем мы собирались заняться.

Френсис скорчил смущенную гримасу:

— Ну какая разница. Я ведь не говорю, что стану «раскручивать» целую кучу певцов и рок-групп. Нет, только Кики. Она и в самом деле великолепна, Джералдин. Алед Картер хочет сделать из нее какую-то певичку варьете, а для Кики это чистая смерть. Она выше всей этой серой посредственности. Она британская Дженис Джоплин. Крутая цыпочка! Жесткая и задиристая.

Джералдин с трудом удержалась от язвительного ответа. Серые глаза Френсиса молили о понимании.

— Я займусь карьерой Кики, а ты — благоустройством Сидар-Корта. Это две стороны одной медали, Джералдин. Подумай, какие потрясающие поп-концерты мы сможем здесь давать. Если начать подготовку прямо сейчас, будущей весной мы устроим грандиозный фестиваль поп-музыки. Фестиваль хиппи в Уоберне, который проводит герцог Бедфорд, собирает двадцать пять тысяч человек. Даже если плата за вход составляет один фунт с носа, на круг выходит фантастическая сумма.

Представив, как тысячи «детей цветов», накачавшись наркотиками до потери рассудка, вытаптывают чудесный парк Сидар-Корта и превращают его в мусорную свалку, Джералдин стала белой как полотно.

— Это совсем не то, чего я хочу, Френсис. «Ангелы ада» не пропускают ни одного фестиваля. Я не могу вынести даже мысли о том, как целое стадо «ангелов» устремляется к Сидар-Корту на своих мотоциклах. Это совершенно невозможно.

— Ладно, — уныло кивнул Френсис. — Никаких поп-фестивалей. — Он обхватил ладонями ее лицо и поцеловал.

— И ты не будешь продюсером Кики? — Джералдин обвила руками шею Френсиса, ее губы почти касались его губ.

Френсис болезненно поморщился:

— Кики не так-то просто сказать «нет». Она может этого не понять.

— Так не говори, — хрипло прошептала Джералдин, сильнее прижимаясь к Френсису. — Позволь мне это сделать за тебя.

С глубоким вздохом Френсис согласно кивнул. Его рука скользнула под тонкую материю ее платья и обхватила маленькую изящную грудь.

— Ты собираешься всегда бросаться в бой вместо меня? — В его голосе звучали усмешка и пробуждающееся желание.

— Всегда, — успела шепнуть Джералдин, прежде чем Френсис закрыл ей рот долгим страстным поцелуем.

Всю следующую неделю Джералдин провела в предпраздничной суете, помогая матери завершить приготовления к свадьбе. Френсис отсиживался в своей квартире в Челси. Работа в Сидар-Корте кипела вовсю. Приходили поставщики провизии, в парке соорудили великолепный шатер в виде средневекового замка, а вдоль изгороди установили мортиры для фейерверка. Само венчание должно было проходить в местной деревенской церкви, и над ней тоже трудилась целая команда декораторов.

— Не понимаю, как тебе удалось устроить венчание в церкви Святой Маргариты в Вестминстере? Мальчик-певчий, который должен был вести сольную партию, свалился с гриппом, — пожаловалась Джералдин, разговаривая с Артемис по телефону. — Викарий вдруг заявил, что ему не по вкусу, когда в церковном дворе разбрасывают конфетти, и вдобавок платье Примми до сих пор еще не доставили.

— Зато мое доставили, — поспешила утешить подругу Артемис. — Самое главное — прибыло ли платье Кики? И подошло ли оно?

— На первый вопрос отвечаю «да». А на второй — «не знаю».

Кики обещала стать главным источником головной боли, причем во многих отношениях. Поскольку она так и не явилась на окончательную примерку, Антонелла не смогла подогнать ее платье по фигуре так же тщательно и аккуратно, как наряды Примми и Артемис.

— Ты хочешь сказать, что не видела ее всю последнюю неделю? — спросила Джералдин во время традиционного телефонного разговора с Примми на сон грядущий.

— Да. Кики начала записывать новый альбом, она днюет и ночует в студии, работает, ест и спит там.

— А Саймон? О нем что-нибудь слышно?

— Да. Он вернется вечером накануне свадьбы, так что мы с ним встретимся прямо в церкви.

— А Кики? Он еще не сообщил ей о вашей помолвке?

— Нет, — смущенно отозвалась Примми. — Саймон не стал бы делать это по телефону, Джералдин. Я ведь тоже не хочу говорить ему по телефону о ребенке.

— Да. Конечно. Ты права. Ну ладно, пока. Я позвоню тебе завтра.

Повесив трубку, Джералдин глубоко задумалась. Кики «работает, ест и спит» в студии. Похоже, она избегает Примми. А если это так, причина может быть только одна: Саймон без ведома Примми уже рассказал обо всем дочери, и Кики новость пришлась не по вкусу. Хуже того, Кики пришла в ярость, и Саймон начал сомневаться в своем решении. Отсюда и его исчезновение со сцены. Он вовсе не заболел, просто решил выиграть время и заново обдумать будущее. В конечном счете такое развитие событий не сулит Примми ничего хорошего, и опять все упирается в Кики. Джералдин почувствовала, что ее терпению приходит конец.

Сколько ни пыталась Джералдин дозвониться до Кики, все ее усилия оказались напрасными. Лишь в среду, за три дня до свадьбы, Джералдин удалось наконец застать ее в студии.

— Привет, Джералдин, — коротко поздоровалась она, подойдя к телефону. — Надеюсь, ты звонишь не насчет платья. Можешь не дергаться, оно отлично подошло.

— Прекрасно. Я знаю, Френсис пообещал снова стать твоим продюсером, но он пообещал не подумав. Это просто невозможно, Кики.

Последовала короткая напряженная пауза: затишье перед бурей. Затем Кики отчеканила ледяным тоном:

— Ты хочешь сказать, что заставила его изменить решение, Джералдин?

— Я говорю тебе, что Френсис передумал.

— Это ты передумала за него!

Поскольку отрицать обвинение было бы нечестно, Джералдин лишь призвала на помощь все свое терпение и миролюбиво заметила:

— Это еще не конец света, Кики. Ты найдешь себе кого-нибудь другого. Теперь, когда у тебя столько знакомых в шоу-бизнесе, это будет совсем не трудно.

— Я не хочу никого другого!

Джералдин отчетливо представила себе, как Кики в ярости топает ногами.

— Не будь ребенком, — раздраженно проворчала она. — Все мысли и все силы Френсиса направлены сейчас на то, чтобы открыть Сидар-Корт для широкой публики. У него просто не останется времени ни на что иное. Тебе придется найти кого-то другого.

— Ну уж нет. — В голосе Кики послышалась неприкрытая угроза. — Я хочу Френсиса, Джералдин. И ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что я не сумею его заполучить!

Она швырнула телефонную трубку на рычаг с такой силой, что Джералдин невольно вздрогнула.

— Ну уж нет, Кики, — пробормотала она себе под нос. Интересно, сумеет ли поп-звезда справиться с обидой к субботе? Пожалуй, шансы невелики. Обычно, дав волю гневу, Кики довольно быстро приходила в благодушное настроение. Но на этот раз она разозлилась не на шутку. Джералдин тяжело вздохнула, живо представив себе, как во время свадебной церемонии вслед за ней к алтарю будет плестись угрюмая, мрачная как туча подружка невесты.

Утром в день своей свадьбы Джералдин проснулась в Сидар-Корте. Конечно, по традиции невесте не полагается отправляться в церковь из дома жениха, но Джералдин уже давно все для себя решила. Сидар-Корт — дом ее предков, с ним связана вся ее жизнь, к тому же Френсис не показывался здесь со дня возвращения из Индии.

Ни Джералдин, ни ее мать не имели обыкновения волноваться по пустякам, так что обе восприняли отсутствие Френсиса совершенно спокойно. Более того, Джералдин воспользовалась дезертирством Френсиса, чтобы полностью отдаться свадебным приготовлениям и насладиться ими сполна.

Приподнявшись над подушками, Джералдин с удовольствием окинула взглядом надежно укутанное в полиэтилен свадебное платье, висевшее в дальнем углу комнаты. Интересно, испытывала ли бабушка в день свадьбы такую же непоколебимую уверенность в будущем счастье, как испытывает сегодня ее внучка?

Охваченная радостным предвкушением праздника, Джералдин торопливо спустила ноги на пол и скользнула босиком к высокому окну с изящным свинцовым переплетом. Голубое небо казалось необыкновенно ярким, а на листьях деревьев сверкали блестящие капельки росы.

Десять минут спустя, в джинсах и футболке, Джералдин уже бежала по саду в сторону парка, к гигантскому дубу. Ей хотелось взобраться на дерево, устроиться среди могучих ветвей и увидеть Сидар-Корт и его великолепные угодья во всей их величавой красоте. Теперь имение будет принадлежать ей и Френсису, а когда-нибудь и их детям. До того как отправиться в путешествие с хиппи, Джералдин целый год беседовала с дядей Пирсом о Сидар-Корте. Пока Френсис с увлечением занимался карьерой Кики, она училась ухаживать за домом и парком.

— Чем скорее вы вступите во владение Сидар-Кортом, тем лучше, — хмуро повторял Пирс Шерингем. — Такой старый дом нуждается в постоянном внимании и заботе. Ничто не вечно. Свинцовое покрытие на крыше уже совсем износилось. Достаточно отверстия величиной с булавочную головку, чтобы крыша начала протекать, а тогда не успеешь и глазом моргнуть, как она сгниет. Еще одна угроза — древоточцы. Это настоящий кошмар, поверь мне. Жук-точильщик — подлинное бедствие. Френсис просто не представляет себе, как много требуется усилий, чтобы достойно содержать дом. Если доверить это дело ему, Сидар-Корт превратится в руины и Френсису нечего будет оставить своим наследникам. Но слава Богу, ты присмотришь за домом и этого не случится.

Джералдин подставила лицо ласковым лучам солнца, теплым, несмотря на ранний час. Сук под ней тихонько скрипнул, как потрескивают шпангоуты корабля. Дядя Пирс занимал лишь несколько комнат в доме, а их в Сидар-Корте великое множество. Они с Френсисом распахнут все двери и дадут дому новую жизнь, ту жизнь, для которой его когда-то построили. Если очистить картины от старого потемневшего лака, они снова засверкают великолепными красками. Нужно будет отреставрировать потолки и восстановить изумительные старинные ковры.

Джералдин взглянула на дорогу и вскоре различила вдалеке фургон поставщиков провизии. В каких-то двадцати ярдах от него двигался такой же огромный фургон с цветами. Скоро прибудут Примми, Артемис и Кики. Великий день наступил. Самый чудесный, самый удивительный, самый счастливый день в ее жизни.

— А почему Кики до сих пор нет? — удивленно спросила Артемис, разглаживая изысканный серебристо-серый шелк на своих изрядно пополневших бедрах. — Совсем скоро надо отправляться в церковь.

— Она придет, — решительно заявила Джералдин.

— Но ведь вы, кажется, поссорились? — не унималась Артемис, нервно перекладывая букет из одной руки в другую, пока Примми поправляла на Джералдин вуаль. — Что, если она вообще не придет?

— Не переживай, она придет. — Артемис, как всегда, предполагала самое худшее, и Джералдин не знала, сердиться ей или смеяться. — Даже Кики не стала бы омрачать ссорой день моей свадьбы.

Закончив возиться с вуалью, Примми шагнула к окну.

— Она уже едет, Примми? — встревоженно воскликнула Артемис. — Ты видишь ее машину?

— Нет, но я только что видела машину Саймона. — Лицо Примми вспыхнуло от радости. — Наверное, он решил подбросить Кики в Сидар-Корт.

Примми хотела выскочить за дверь, сбежать по лестнице и броситься в объятия Саймона, но Джералдин строго сказала:

— Даже не думай, Примми. Он помнет тебе платье, растреплет волосы и размажет по лицу губную помаду. Дождитесь конца церемонии, а потом обнимайтесь.

— Простите? — Артемис изумленно округлила глаза и застыла, не в силах двинуться с места. — Извините, но с чего бы отцу Кики портить Примми прическу и смазывать губную помаду? О чем это вы, во имя всего святого? Не хотите же вы сказать, что Примми и отец Кики…

Пока Артемис мучительно пыталась подобрать подходящее слово, в комнату вошла мама Джералдин.

— Саймон Лейн завез свадебный подарок. Звонил викарий и предупредил, что гости уже собираются. Я не стала ему говорить, что одна из подружек невесты до сих пор не появилась. О чем думает Кики? Неужели она не понимает, что у меня и без ее фокусов нервы натянуты до предела?

Стоило миссис Грант покинуть спальню, как Артемис с глазами огромными и круглыми, как два леденца, накинулась на Примми:

— Примми Сертиз! Ты ведь не хочешь сказать, что вы с Саймоном Лейном… что вы…

— Да, — кивнула Примми, сияя от удовольствия: ей все-таки удалось отвлечь Артемис от ее несчастья. — Так что скоро тебе, Артемис, снова придется быть подружкой невесты на свадьбе.

— Не могу поверить! Просто не могу поверить! — Артемис опустилась в ближайшее кресло. — А Кики еще не знает? Ой, а она тоже будет подружкой невесты на вашей свадьбе?

Джералдин избавила Примми от необходимости отвечать на щекотливый вопрос.

— Еще неизвестно, будет ли она подружкой невесты у меня на свадьбе, — заметила она, бросив взгляд на настенные часы. — Если Кики не появится до двух, мы отправимся в церковь без нее. Невесте простительно опаздывать, а ее подружке — нет.

В следующее мгновение в комнату ворвался отец Френсиса. Джералдин уставилась на него в замешательстве:

— А почему вы не в церкви, дядя Пирс? Я думала, вы с Френсисом уже там?

— Я только что вернулся из церкви. Шафер и друзья жениха уже там, гости тоже собрались, а Френсиса нет. Я подумал, что он заехал сюда.

— Но зачем? Мы собирались придерживаться традиции и не должны были сегодня видеть друг друга до алтаря.

Раздраженно фыркнув, Пирс Шерингем тяжело потопал вниз по лестнице.

— Я бы не стала беспокоиться, что жених опаздывает, — прервав неловкое молчание, заговорила Примми. — Френсис в чем-то похож на Кики. Иногда он бывает жутко неорганизованным.

Джералдин, которой не раз приходилось устраивать за Френсиса его дела, предпочла воздержаться от комментариев. Ей совершенно не улыбалось столкнуться с женихом по дороге в церковь. Впрочем, еще есть двадцать минут. За это время Френсис успеет занять свое место у алтаря. И если во время свадебной церемонии невесту будут сопровождать две подружки вместо трех, что ж… Джералдин не позволит Кики испортить этот замечательный день. Ничто сегодня не омрачит ее радости.

Телефон на ночном столике пронзительно зазвонил, и Примми, стоявшая ближе всех, сняла трубку.

— Это Кики, — облегченно вздохнула она, передавая трубку Джералдин.

— Привет, Кики. — Джералдин пришлось сделать над собой усилие, чтобы скрыть раздражение. — Где ты? Застряла в пробке на деревенской улице?

— Я не в деревне, Джералдин.

Услышав голос Кики, Джералдин мгновенно поняла, что в церковь придется идти без нее. Подружка невесты накурилась опиума. И доза явно была немалой.

— Так где же ты? — нетерпеливо спросила Джералдин, стараясь скрыть разочарование. Она до последней минуты надеялась, что Кики все-таки придет.

— Я в Риме. На этой неделе у меня здесь целая серия концертов.

— Замечательно, — откликнулась Джералдин. — А я готовлюсь выйти замуж. Кажется, ты совсем забыла об этом обстоятельстве.

— Нет, не забыла. Просто мне не удалось добраться до Суссекса. — В голосе Кики не было и намека на сожаление или неловкость, и Джералдин потрясла такая черствость. — А что еще более важно, — упрямо продолжала Кики, — Френсису это тоже не удалось. — Джералдин нахмурилась, не уловив смысла ее слов, и тогда, желая внести окончательную ясность, Кики добавила: — Френсис в Риме вместе со мной. Может, мы поженимся, а может, и нет. Извини, Джералдин.

Связь прервалась, но Джералдин, оглушенная, оцепеневшая, продолжала стоять с трубкой в руке. Откуда-то издалека до нее донесся голос Примми:

— Джералдин, что случилось? Кики задерживается? Она не приедет?

Не отвечая, не поворачивая головы, Джералдин выпустила из пальцев трубку и с диким, звериным воем бросилась на постель. Тело ее сотрясалось от рыданий.

Джералдин оплакивала любовь, которую потеряла, будущее, которое у нее безжалостно отняли, и мечты, которым уже никогда не суждено сбыться.

Глава 15

Этот день Примми не забудет никогда. В одно мгновение жизнь всех четверых изменилась. Изменилась навсегда.

Мать Джералдин с побелевшим лицом объявила собравшимся в церкви гостям, что свадебная церемония не состоится. Позвали доктора, и он дал Джералдин успокоительное, но никакие лекарства не могли притупить ее отчаяние и ярость. Отец Френсиса, казалось, состарился на глазах, когда смог наконец осознать все последствия поступка сына. Артемис ударилась в истерику, а Примми, хмурая и подавленная, пыталась угадать, к чему может привести чудовищный поступок Кики.

Примми ни на минуту не могла представить себе Кики и Френсиса счастливой супружеской парой. Оба они слишком эгоистичны, легкомысленны и безрассудны. Френсису нужна такая женщина, как Джералдин. Джералдин придавала ему устойчивость и стабильность, с ней он мог сбросить со своих плеч всю ответственность за Сидар-Корт. Кики никогда не стала бы взваливать на себя подобную обузу. Ей вообще незнакомо чувство ответственности. Это слово не из ее лексикона.

Френсис разрушил не только счастье Джералдин, но и свое собственное. Их отношения с Кики пусты и недолговечны, в этом Примми не сомневалась. Внезапно Примми вспомнила о Саймоне. Она должна объяснить ему, почему отменили свадьбу. Смущенные гости до сих пор терялись в догадках, но Саймон должен знать правду. Кто бы мог подумать, что их встреча произойдет при таких трагических обстоятельствах!

Успокоительное наконец подействовало. Артемис стянула с Джералдин атласные туфельки и накрыла ее стеганым одеялом. С тяжелым сердцем Примми вышла из комнаты, тихо закрыла за собой дверь и спустилась вниз по лестнице.

Саймон, как и большинство приглашенных, был все еще в церкви. Гости топтались небольшими группками, горячо обсуждали случившееся и строили догадки, почему жених так и не появился. Саймон же, скрестив руки на груди, стоял поодаль, прислонившись спиной к воротам церковного кладбища.

Примми мгновенно заметила его. С момента их последней встречи прошло больше трех недель, и теперь, несмотря на пережитое потрясение, растерянность и гнев, при виде его сгорбленной фигуры Примми вспыхнула от радости.

— Саймон! Саймон!

Тесное и длинное, облегающее фигуру платье подружки невесты сковывало движения, но Примми побежала к воротам, навстречу Саймону. Хмурый и напряженный, он выглядел глубоко несчастным. У Примми мучительно сжалось сердце: должно быть, он уже знает о Кики и Френсисе. Саймон отступил от ограды, медленно и неохотно выпрямился, и Примми бросилась к нему в объятия.

— Тебе уже сказали? — выдохнула она. — Ужас, правда? Просто какой-то кошмар. — Долго сдерживаемые слезы потекли у нее по щекам. — Я так скучала по тебе, Саймон… а теперь, когда все складывалось так замечательно — у Джералдин с Френсисом и у нас с тобой, — вдруг случилось такое…

Она не находила слов, чтобы выразить то, что творилось у нее на душе. Жизнь Джералдин разрушена. Возможно, спустя некоторое время она смирится с тем, что потеряла Френсиса, но Сидар-Корт уже никогда не будет принадлежать ей, она не сможет передать его своему ребенку, и мысль об этом будет терзать Джералдин до конца жизни.

Примми страстно хотелось рассказать Саймону о ребенке, об их ребенке, который скоро появится на свет, но поделиться с ним этой радостной новостью сейчас, когда невозможно думать ни о чем другом, кроме подлого, вероломного поступка Кики, было неуместно и бестактно.

Саймон нежно провел рукой по волосам Примми. Она подняла к нему заплаканное лицо и с удивлением поняла по его смущенному и озадаченному виду, что он ни о чем не догадывается.

— Что случилось? — тихо спросил Саймон. В его глазах застыло странное, затравленное выражение. — Произошла авария?

— Нет. — Примми прерывисто вздохнула. — Кики позвонила Джералдин без двадцати два, чтобы сообщить, что она в Риме и Френсис вместе с ней. Она сказала, что они, возможно, поженятся, а может, и нет. А потом бросила трубку.

— Господи! — Саймон покачнулся и снова прислонился к воротам. Лицо его сделалось пепельно-серым. — Господи, — в ужасе прошептал он. — Как она могла? Когда началась их связь? Почему Джералдин позвонила она, а не Френсис?

Выпустив из рук Примми, Саймон судорожно вцепился в кладбищенские ворота. Казалось, стоит ему отпустить решетку, и он упадет.

— Я не знаю, дорогой. — Последние остатки привязанности к той, кого она любила как сестру, с кем вместе выросла, не позволили Примми сказать правду: Кики отняла Френсиса у Джералдин отнюдь не потому, что он был ей нужен — она всего лишь хотела снова сделать его своим продюсером.

— Мне нужно выпить. — Мертвенно-бледный, Саймон казался похожим на привидение. Его терзало чувство вины, и Примми была к этому готова: он всегда испытывал мучительную боль, когда Кики совершала что-нибудь дурное.

Вытерев слезы, Примми собиралась предложить Саймону вернуться в Сидар-Корт, но Саймон вдруг добавил:

— И поговорить с тобой, Примми. Нет смысла откладывать этот разговор из-за того, что случилось.

— Какой разговор?

Какой-то шутник из приглашенных, не желая смириться с тем, что ему так и не удалось осыпать конфетти жениха и невесту, вытряхнул в воздух всю коробку. Легкий ветерок подхватил крохотные разноцветные бумажки и понес, осыпая пестрым дождем Саймона и Примми.

Саймон выпустил прутья решетки и сжал ладони Примми.

— Между нами все кончено, Примми. — Его голос звенел от напряжения. — Так нужно. Пока мы не виделись, у меня было время подумать. Женившись, я оказал бы тебе плохую услугу. У нас слишком большая разница в возрасте. Пойдут отвратительные пересуды, сплетни. Ты жила в моем доме еще ребенком, страшно себе представить, что будут о нас говорить…

Примми открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Хлопья конфетти облепили ее губы и ресницы. Кровь бешено стучала в висках. Казалось, Примми вот-вот потеряет сознание.

— Но я люблю тебя! — сумела наконец выговорить она ломким, прерывающимся голосом. — Меня не волнует разница в возрасте! И никогда не волновала!

— Я знаю. — Он осторожно выпустил из рук ее ладони. — Но меня она волнует, Примми. Мне очень жаль, дорогая. У нас нет будущего. Я должен был понять это гораздо раньше. Ты справишься с этим и забудешь обо мне, так же как Джералдин когда-нибудь смирится с тем, что потеряла Френсиса.

— Но я не смирюсь! Разве я смогу забыть тебя, когда… когда… — Она сжала губы, с трудом сдерживая уже готовые вырваться слова. Если сказать Саймону о ребенке, он почувствует себя обязанным жениться. А Примми вовсе не хотела, чтобы Саймон женился на ней из чувства долга. Она должна быть уверена, что Саймон любит ее, что он не представляет себе жизни без нее, так же как она не представляет себе жизни без него. — …когда я так сильно тебя люблю, — прошептала она, давясь рыданиями.

— Тебе двадцать один год, — мягко возразил Саймон. — Все еще впереди. Ты будешь счастлива с кем-нибудь другим, Примми, дорогая. С кем-нибудь, подходящим тебе по возрасту. С тем, кто, как и ты, захочет иметь ребенка. Я слишком стар, чтобы снова воспитывать детей. Кики… — Он болезненно сморщился и стал как будто ниже ростом. — Дай Бог мне справиться хотя бы с Кики.

— Что ты будешь делать? — выдохнула Примми, не понимая, как ей теперь жить с этой болью, и мечтая только о том, чтобы земля под ногами перестала кружиться и качаться.

Саймон тяжело вздохнул и пожал плечами.

— Для начала я полечу в Рим и поговорю с Кики. Того, что произошло, это не изменит. Но наступит день, Кики осознает всю чудовищность своего поступка, и тогда ей понадобится на кого-то опереться. Она не сможет обратиться к подругам, потому что у нее больше нет подруг, не так ли? Полагаю, Джералдин не захочет больше ни видеть ее, ни разговаривать с ней, и вряд ли вы с Артемис позволите Кики выплакаться у вас на плече, верно?

С тяжелым сердцем Примми кивнула. Кики не вызывала у нее никакого сочувствия. Своим бездушным, сумасбродным поступком она перечеркнула всю их прошлую жизнь. Этот день должен был принести радость и счастье, но для Примми и Джералдин он обернулся горем и разрушением. Как же такое могло случиться?

И на что будет похожа их жизнь теперь, когда их уже не четверо, а трое? Примми и Кики связывали особые отношения — целых семь лет они жили вместе, как сестры, делили одну спальню. Что же будет, когда Кики вернется в Лондон, в кенсингтонскую квартиру? Разве может все остаться как было, когда Кики так подло и вероломно разрушила жизнь Джералдин?

— Я ухожу, Примми. — Голос Саймона казался глухим и безжизненным, и если бы не слезы, которые все текли и текли у нее по щекам, Примми заметила бы, что глаза его полны боли и безысходности. — Знаю, ты мне не веришь, но ты еще будешь счастлива, Примми, дорогая. До свидания. Благослови тебя Господь.

Не протянув ей руки, даже не дотронувшись до нее, не поцеловав на прощание, он отвернулся и, сгорбившись, засунув руки глубоко в карманы, зашагал прочь по узкой тропинке.

Гости покидали церковный двор, разбросанное конфетти носилось в воздухе, приставая к одежде и падая на землю сверкающим дождем. Не обращая внимания на любопытные взгляды, Примми стояла у кладбищенских ворот. Плечи ее сотрясались от рыданий, слезы текли по лицу и капали на бледно-серый шелк нарядного платья подружки невесты. Услышав знакомый звук заводящегося мотора, она на мгновение замерла и съежилась, призывая на помощь все свои силы, а затем подняла голову и медленно побрела к Сидар-Корту.

В Лондон Примми возвращалась вместе с Артемис. Почти всю дорогу они молчали. Обе были слишком подавлены, чтобы говорить. Они уже въехали в Кенсингтон, когда Артемис наконец подала голос:

— Ты так и не рассказала мне о Саймоне, Прим. Сколько длится ваш роман? Что думает об этом Кики? Ты ведь понимаешь, если она придет на вашу свадьбу — а она непременно придет, ведь как-никак Саймон ее отец, — Джералдин прийти откажется. Теперь нас уже никогда не будет четверо. Кики навсегда разрушила наш союз.

— Нам не придется ломать голову, кого пригласить на свадьбу, потому что свадьба не состоится, Артемис. Между мной и Саймоном все кончено.

Несколько минут Артемис молчала, лавируя в потоке машин на оживленной Кенсингтон-Хай-стрит. Свернув на боковую улицу, ведущую к дому, она нерешительно заметила:

— Но ты ведь справишься с этим, Прим? В конце концов, все забывается.

Артемис остановила машину у края тротуара, и Примми нервно сцепила руки на коленях.

— Как? — крикнула она, кривясь от боли и подступающих слез, понимая, что держать в секрете свою беременность отныне бессмысленно. — Я жду ребенка, Артемис. Я беременна почти два месяца.

Конечно, Артемис хотела подняться в квартиру вместе с Примми, налить ей чашку чаю или чего-нибудь покрепче, хотя бы немного позаботиться о ней. Но Примми не хотелось никого видеть.

— Мы поговорим завтра, Артемис, — попрощалась она, выходя из машины. — Сейчас я хочу только одного: лечь в постель и уснуть.

Это была лишь половина правды. Войдя в квартиру и закрыв за собой дверь, Примми бросилась ничком на кровать и заплакала. Она плакала и плакала, пока не иссякли слезы и плакать уже не было сил.

Вечером два дня спустя в квартире появилась Джералдин.

— Я все знаю, — призналась она без долгих предисловий. Изможденная и погасшая, Джералдин напоминала лишь бледную тень самой себя. — Артемис звонила мне.

Примми, уверенная, что Артемис именно так и поступит, крепко обняла Джералдин.

— Он не смог примириться с разницей в возрасте, — всхлипнула она, зарывшись лицом в волосы подруги. — Он испугался сплетен.

— Сплетен? — Джералдин слегка отстранилась и недоверчиво посмотрела на Примми. — Каких еще сплетен?

Примми беспомощно пожала плечами:

— Саймон — семейный врач, Джералдин. Понятно, что он должен быть предельно осторожен.

Голос Примми звучал не слишком уверенно, да и Джералдин, судя по выражению ее темно-фиалковых глаз, продолжала сомневаться.

— И все это пришло ему в голову совершенно неожиданно? Вот так вдруг, как гром среди ясного неба? Не думаю, Примми. Здесь что-то не так. Кики приложила к этому руку. Она взяла отца за горло и заставила отказаться от тебя — это удалось ей довольно легко, учитывая нелепое чувство вины, которое Саймон испытывает по отношению к дочери. К тому же Она наверняка запугала его громким скандалом, который поднимут газетчики вокруг его женитьбы; ведь речь идет об отце популярной певицы. — Примми недоверчиво уставилась на подругу. — Да ладно тебе, Прим! Только не говори, что тебе самой это не приходило в голову. Ты говорила, что Саймон и Кики так и не встретились, что Саймон заболел и вынужден был на время уехать, чтобы прийти в себя, но я ни на минуту в это не поверила. Я не верю, что он вообще был болен, если, конечно, не считать болезненного комплекса вины, которым Саймон определенно страдает. Он порвал отношения с тобой в надежде сделать Кики счастливой.

В голосе Джералдин вместо обычной спокойной доброжелательности слышались непривычная язвительность и горечь. Все еще не в силах поверить, Примми яростно затрясла головой:

— Нет. — Она поднесла руку к лицу, словно желая заслониться от слов Джералдин. — Нет, это невозможно, Джералдин. Зачем это Кики?

— Господи, Примми! Неужели ты не пробовала взглянуть на свои отношения с Саймоном с точки зрения Кики, этой законченной эгоистки? — Джералдин плюхнулась на диван, закинула руку на спинку и небрежно скрестила длинные ноги. — Шансы на то, что Кики придется по душе мысль стать твоей падчерицей, всегда были нулевыми, — жестко отрубила она, пристально глядя Примми в глаза. — Наверняка она просто взбесилась, узнав о вашей помолвке. Мачеха-подружка никак не соответствует тому имиджу, над которым так тщательно работает наша Кики. Публике это не понравилось бы. А ничто другое ее не интересует, Примми. Ей ваша свадьба была совершенно ни к чему, вот она и позаботилась о том, чтобы расстроить ее. И к черту тебя вместе со всеми твоими чувствами.

— Нет. — Примми показалось, что она снова стоит у ворот церковного кладбища и земля уходит из-под ног. — Нет, — повторила она, чувствуя, как мучительно сжимается горло. — Я не верю, что Кики могла так поступить со мной. Это невозможно. Она не стала бы.

Джералдин рассмеялась резким и злым смехом:

— Еще как стала бы! Если она смогла отнять у меня Френсиса в день нашей свадьбы, то ей ничего не стоило отнять у тебя Саймона! Кики — настоящая дрянь, Примми. Эгоистичная, бесчувственная, бессердечная тварь!

В последующие дни и недели, наполненные горем и отчаянием, Примми так и не решилась признаться себе, что Джералдин права, но сомнения были посеяны и медленно давали ростки. Конечно, Примми могла позвонить Саймону и прямо спросить, встречался ли он с Кики и не она ли оказала влияние на его решение. Хотя искушение порой бывало довольно сильным, Примми так и не решилась позвонить. Снова услышать голос Саймона было бы слишком мучительно. А если Кики действительно вынудила отца отказаться от женитьбы, значит, он никогда не любил Примми так, как ей представлялось.

После разрыва с Саймоном все мысли Примми обратились к еще не рожденному ребенку. Как вдвоем прожить на одну зарплату? И что еще существеннее, как продолжать работать в Биби-ди-оу, когда до ближайших яслей, которые были по средствам, невозможно добраться даже на автобусе?

Примми не могла поговорить об этом с Джералдин, поскольку буквально через пару дней после их памятного разговора та уехала в Париж.

— Я еду не для того, чтобы развеяться, Прим. Я уезжаю навсегда. — Голос Джералдин, непривычно жесткий и холодный, казался чужим. — Лондон — слишком маленький город, вдвоем с Кики нам здесь не ужиться. К тому же теперь, когда я знаю, что Сидар-Корт никогда не будет моим, мне лучше держаться от него как можно дальше, иначе я просто сойду с ума.

Примми понимала, что последняя фраза Джералдин — отнюдь не шутка. Сразу же после ее звонка позвонила Кики.

— Привет, — коротко бросила она, словно со времени их последнего разговора ничего особенного не произошло. — Я не вернусь в Кенсингтон, Примми. Мы с Френсисом собираемся сделать своим обиталищем Сидар-Корт. Можешь освободить мою комнату, а вещи отдать в Оксфам. — И прежде чем Примми успела ответить, Кики бросила трубку.

В начале августа настала очередь Артемис преподнести неприятный сюрприз.

— Папа хочет продать квартиру, — с несчастным видом сообщила она. — Я старалась его отговорить, пыталась подбить Руперта выкупить квартиру у отца, чтобы ты смогла и дальше здесь оставаться. Но папа реализует сейчас все свои активы, чтобы переехать в Португалию вместе с девкой, ради которой бросил маму, а Руперт говорит, что цена слишком большая и он не может позволить себе таких трат. Что же ты будешь делать, Примми? Может, переедешь обратно к родителям?

Видя, как сильно переживает Артемис из-за неприятностей с квартирой, Примми заверила подругу, что все непременно уладится и ей не составит труда найти себе другое жилье.

Однако на самом деле это было отнюдь не просто — речь шла о квартире для женщины с ребенком. До сих пор Примми не приходилось беспокоиться о деньгах: отец Артемис брал с нее смехотворно малую плату за аренду квартиры. Другие квартиры в этом районе стоили баснословно дорого, и тратить время на их осмотр не имело смысла. При обычных обстоятельствах Примми с радостью сняла бы квартиру вместе с какой-нибудь девушкой, но теперь об этом можно было забыть. Ни одна одинокая девушка не согласится делить квартиру с маленьким ребенком, просыпаться по ночам от детского плача и то и дело натыкаться на какую-нибудь коляску или игрушку, которыми забит весь дом.

Зная, что у нее есть в запасе несколько недель, прежде чем придется освободить квартиру в Кенсингтоне, Примми попыталась поискать жилье в юго-восточной части Лондона, но ничего не добилась и лишь пришла в отчаяние. Несколько квартир показались ей довольно милыми, но арендная плата намного превышала ее скромные возможности, а жилье, которое она могла себе позволить, едва ли годилось для ребенка: это были тесные, убогие и грязные каморки.

Примми была уже на пятом месяце беременности, но ее родители по-прежнему ни о чем не подозревали.

— Как дела, дочка? — поинтересовался отец. Примми регулярно звонила родителям. — Давненько мы тебя не видали. Ни слуху ни духу, куда это годится?

Примми пообещала зайти к родителям в выходные и тут же задумалась, как рассказать им о ребенке. Подобная новость станет для них настоящим ударом. Самое ужасное, что, даже выложив родителям правду, Примми никогда не осмелилась бы сказать, кто отец ребенка. Страшно представить себе, что могло за этим последовать.

— Ты не думала отдать ребенка на усыновление? — нерешительно спросила Артемис, когда Примми призналась ей, что боится разговора с родителями. — Может, так было бы лучше всего?

— Нет, — решительно возразила Примми. — Нет, я никогда так не сделаю, Артемис. Я не смогу отдать своего ребенка каким-то чужим, незнакомым людям и никогда его больше не видеть. Это совершенно невозможно. Никогда. Ни за что.

Наступило неловкое молчание.

— Но ведь есть и другой выход, Примми, — осторожно заметила Артемис. — Все будет иначе, если… если…

— Если что? — нахмурилась Примми, не понимая, к чему она клонит.

Прежде чем решиться, Артемис сделала глубокий вздох.

— Если твоего ребенка усыновим мы с Рупертом.

На мгновение у Примми перехватило дыхание, словно ее ударили в живот.

— Примми, не сердись, пожалуйста! — Теперь, когда Артемис осмелилась произнести вслух то, о чем так долго раздумывала в последние недели, слова так и посыпались из нее. — Я прекрасно понимаю, что тебе и в голову не приходило отдать ребенка на усыновление, но для нас с Рупертом, для тебя и для малыша это было бы самым лучшим решением. Нам не пришлось бы волноваться насчет наследственных болезней или дефектов… Руперт постоянно твердит, что если мы возьмем ребенка на воспитание, то не будем знать, какие гены он унаследовал, а здесь нам можно не бояться, потому что у вашего с Саймоном малыша хорошая наследственность и…

— Нет, — хрипло пробормотала Примми. — Нет, Артемис. Я, наверное, не смогу… Я хочу сама воспитать ребенка… И даже представить себе не могу, чтобы его бросить.

Артемис заплакала.

— Ты ведь знаешь, как я буду любить его, пылинки буду с него сдувать, заботиться о нем… а если ты не разрешишь нам усыновить малыша, Руперт вообще не согласится на усыновление, и тогда у меня никогда не будет ребенка… — Теперь Артемис рыдала в голос, и Примми с трудом могла разобрать, что она говорит. — …А я так хочу ребенка, Примми! Я смогла бы дать ему все. Всю свою любовь, великолепный дом, блестящее образование, поездки за границу — все. Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что подумаешь об этом, Примми. Не только ради себя или ради меня, но и ради ребенка.

С лицом, мокрым от слез, Примми повесила трубку, не в силах произнести больше ни слова.

Позднее, обдумывая предстоящую поездку в Ротерхит, Примми решила, что, когда мама с папой оправятся от потрясения, она спросит, нельзя ли ей вернуться домой. Наверное, когда родится ребенок, мама сможет приглядывать за ним, и тогда Примми продолжит работать в Би-би-ди-оу. В конце концов, обычно в подобных случаях именно так все и поступают.

Примми приняла это решение, сидя у себя в кабинете. Не прошло и минуты, как зазвонил телефон.

— Извини, что отрываю тебя от работы, лапуль. — Голос отца, обычно радостный и оживленный, звучал глухо и растерянно. — Но у твоей мамули совсем плохи дела. Сердечный приступ. Может, приедешь? Она в больнице Святого Фомы. Уж ты постарайся поскорей.

Через двадцать минут Примми была уже в больнице. При виде смертельно перепуганного отца у постели тяжело больной матери, Примми поняла, что ничего не скажет родителям. Им ни к чему лишнее потрясение. Если, даст Бог, мама поправится, она все равно уже не сможет ухаживать за ребенком.

В последующие недели, разрываясь между работой и больницей, Примми искала квартиру, но безуспешно. Несколько раз ей казалось, что она нашла наконец подходящее жилье, но почти сразу же становилось понятно, что с ребенком там жить невозможно. «Никаких собак и никаких детей», — строго предупреждали хозяева. Подобный ультиматум Примми приходилось выслушивать слишком часто.

К началу сентября беременность Примми стала так заметна, что Говард вызвал ее к себе в кабинет.

— Ты собираешься оставаться здесь после рождения ребенка? — спросил он, стараясь не смотреть на левую руку Примми, казавшуюся голой без обручального кольца на пальце.

Примми ответила утвердительно, и Говард, смущенно пряча глаза, предупредил, что хотя он лично был бы рад сделать для Примми исключение, но в агентстве на этот счет строгие правила: если ребенок будет болеть, Примми не сможет сидеть дома.

— Если ребенок заболеет, я это улажу, — услышала Примми собственный голос. В нем звучала уверенность, которой она вовсе не испытывала.

Легко сказать, «я это улажу». Ведь пока она даже не могла заняться поисками приходящей няни, поскольку точно не знала, где собирается жить после рождения ребенка.

— У тебя все в порядке, Примми? — спросил кто-то из креативного отдела, просунув голову в открытую дверь ее кабинета.

— Да, — солгала она, понимая, что ее посеревшее, хмурое лицо бросается в глаза. Теперь, когда ее положение стало особенно заметно, в агентстве постоянно шушукались за спиной.

В середине сентября стало ясно, что Кики и Френсис вернулись в Лондон. У Кики вышел новый альбом, и она окончательно утвердилась на «Самых популярных». Рекламные плакаты с ее изображением висели повсюду. Кики не делала попыток связаться с Примми, а Примми, в свою очередь, не могла себя заставить позвонить в Сидар-Корт. В конце концов, даже если бы она и позвонила, о чем ей говорить с Кики? Держаться как ни в чем не бывало и делать вид, будто и не было никакого бегства с Френсисом, Совершенно невозможно, а обсуждать это бегство невозможно вдвойне.

В конце сентября в агентстве только и говорили, что о Примми и ее ребенке, который должен был появиться на свет уже в новом году. По слухам, Примми собиралась отдать его на усыновление и вернуться к работе.

— Но я вовсе не собираюсь отдавать ребенка на усыновление! — гневно воскликнула Примми, когда секретарша пересказала ей сплетни.

— Не собираешься? — Секретарша казалась сбитой с толку. — Но так было бы лучше для ребенка. Воспитывать малыша в одиночку очень нелегко, сама знаешь. Мой отец погиб на войне, и все, что я помню о своем детстве, — это вечная нехватка денег. Мы ничего не могли себе позволить — ни красивой одежды, ни уроков балета, ни занятий музыкой, ничего.

Секретарша выпорхнула из кабинета и помчалась дальше, но у Примми резко испортилось настроение.

В начале октября отец Артемис сообщил Примми, что продал квартиру, и попросил до конца месяца освободить комнаты. Примми спешно переехала в Кэтфорд, в дешевую квартиру на последнем этаже.

— В Кэтфорд? — недоверчиво переспросила Артемис, когда приехала помочь Примми с переездом. — Но там ведь даже метро нет! Тебе придется добираться до работы целую вечность. А последний этаж? Как ты собираешься таскать коляску вверх и вниз по лестнице? Это же ужас, Примми. Настоящий кошмар.

— Вполне приемлемо, — твердо возразила Примми. — Кроме того, я привыкла жить к югу от реки. Я бы присмотрела себе квартиру в Ротерхите, если бы не боялась оказаться слишком близко от родителей.

— Они по-прежнему ничего не знают?

— Нет. У мамы был второй сердечный приступ. Когда-нибудь они, конечно, обо всем узнают. Но я не хочу, чтобы это произошло сейчас: у них и без этого слишком много волнений и тревог.

Артемис в отчаянии заломила руки, которые уже начинали понемногу обретать былую пышность.

— Это можно решить по-другому, Примми. Если ты позволишь нам с Рупертом усыновить ребенка.

— Нет. — Примми решительно покачала головой. — Нет, Артемис. Не могу. Я никогда не смогла бы жить с этим.

— Но почему? — В голосе Артемис опять звучали слезы. — Ты всегда будешь знать, что происходит с твоим ребенком, ты будешь видеть, что твой малыш счастлив, окружен любовью и заботой. Ты поступила бы правильно, Примми. Неужели ты этого не понимаешь?

Весь ноябрь, в самую отвратительную погоду, какая только бывает поздней осенью, Примми, с трудом волоча ноги, тащилась из Кэтфорда в Кенсингтон и обратно. От Кэтфорд-Бридж до вокзала Чаринг-Кросс она добиралась на поезде, а там садилась на метро. Три лестничных пролета в подъезде казались Примми круче самой высокой горы.

Совершенно измученная, она ложилась на кровать, глядела в потолок и говорила себе, что нужно найти квартиру получше, ведь в этой конуре невозможно растить ребенка.

Ей было очень одиноко. Так одиноко, что порой боль казалась почти нестерпимой. Глубоко задетая бессердечным поступком Кики, Примми все же скучала по ней, по ее веселости, суматошной безалаберности и постоянным сменам настроения. Теперь, когда Кики не было рядом, в жизни Примми появилась пугающая пустота.

Скучала она и по Джералдин. По ее спокойной рассудительности и уравновешенности. Если бы Джералдин по-прежнему делила квартиру с Примми, то вместе они без труда сумели бы найти подходящее жилье для себя и ребенка. Джералдин не стала бы возражать против шума и неудобств, которые создают дети. Джералдин могла бы помочь и подбодрить в трудную минуту. Но Джералдин не было рядом, и некому было заверить Примми, что она поступает правильно, отказываясь отдать ребенка на усыновление. Джералдин оставалась в Париже и — что вовсе для нее странно — с самого отъезда почти не давала о себе знать.

Конечно, оставалась еще Артемис, и Примми ценила ее дружбу не меньше, чем дружбу Джералдин. Артемис звонила Примми каждый вечер и почти каждую неделю специально приезжала из Котсуолда, чтобы вместе пообедать. Но в последнее время в их отношениях постоянно чувствовалась напряженность, и высказанное или невысказанное слово «усыновление» звучало при каждой встрече и в каждом телефонном разговоре.

Ночь за ночью, не в силах заснуть от ломоты в костях, Примми раздумывала над тем, что могли бы дать ее ребенку Руперт и Артемис, и терзалась сомнениями. Возможно, ее желание самой воспитать малыша не что иное, как простой эгоизм? Может, она и в самом деле пренебрегает интересами своего ребенка?

Когда наступил декабрь и до рождения ребенка оставалось всего несколько недель, Артемис пригласила Примми встретить Рождество вместе с ней и Рупертом.

— Я не могу, Артемис. — В это мгновение ребенок толкнул ее с такой силой, что Примми согнулась от боли. — Мама все еще в больнице, и я хочу встретить Рождество с ней. И с папой, конечно.

— Будешь встречать Рождество в пальто? — мягко поинтересовалась Артемис.

Примми в отчаянии закусила губу: даже пальто уже не могло скрыть ее огромного живота.

— Конечно, я не против, если ты пойдешь на Рождество к Артемис, — заверил ее отец, когда Примми попыталась робко прощупать почву. — По правде сказать, дочка, для нас большое облегчение знать, что у тебя все путем. Повеселись от души за нас всех. Думаю, мы с мамой на этот раз просто забудем о Рождестве. А вот в будущем году мы уж точно попразднуем на славу, как в старое доброе время!

Рождество в Котсуолде встречали сугубо традиционно. Когда-то дом Артемис и Руперта был домом священника, и сейчас, чистенький, нарядно украшенный, с увитым лентами венком из остролиста на двери, он казался красивым, как пряничный домик. В просторном квадратном холле стояла огромная, до самого потолка, елка, увешанная сверкающими игрушками и гирляндами. Лабрадор, которого Примми в последний раз видела еще щенком, бросился со всех ног приветствовать гостью. В честь праздника у него на шее красовался алый бант, повязанный с небрежным изяществом.

Разговор вертелся в основном вокруг местных событий: возмущались, как много вреда приносят браконьеры, обсуждали победы, одержанные лучшими игроками в поло в этом году, оценивали шансы одного из приятелей Руперта — кандидата от консерваторов — занять место в парламенте на предстоящих выборах.

Это была не совсем та среда, к которой привыкла Примми, но здесь она чувствовала себя по-настоящему хорошо, впервые за долгие месяцы. Артемис так и сияла от счастья, хлопоча над рождественским столом, и Примми радостно было видеть ее такой оживленной.

На следующее утро они обменялись подарками, а затем Артемис поставила индейку в духовку и все отправились на утреннюю службу в маленькую нормандскую церковь, празднично украшенную, с горящими свечами и символическими яслями — колыбелью младенца Христа. По возвращении Примми помогла Артемис накрыть на стол, и вскоре, встреченные восторженным собачьим лаем, появились родители Руперта.

— А где встречает Рождество твоя мама? — спросила Примми немного позднее, когда Артемис выложила на смазанный маслом противень аппетитные свиные колбаски и принялась сворачивать в небольшие рулетики тонкие ломтики бекона.

— На борту океанского лайнера где-то в Вест-Индии. — Артемис разложила рулетики на противне рядом с колбасками. — Папа настоял на разводе, чтобы жениться на маленькой охотнице на богатых мужчин, с которой он теперь живет в Португалии, и мама тоже хочет во что бы то ни стало и как можно скорее найти себе мужа.

Голос Артемис звучал довольно уныло, и Примми смущенно заметила:

— Мне очень жаль, Артемис.

— Мне тоже, Примми, дорогая, но ничего не изменишь, и что толку переживать, особенно в Рождество? Ты когда-нибудь готовила хлебный соус?

Пока подруги вместе трудились на кухне, превосходящей своими размерами всю квартиру Примми в Кэтфорде, туда время от времени с бокалами хереса в руках заходили родители Руперта, чтобы перекинуться парой слов.

Руперт, никогда прежде не отличавшийся словоохотливостью, старался изо всех сил быть любезным с Примми, а Артемис казалась без памяти влюбленной в своего мужа. Пусть жизнь Джералдин и Примми разлетелась на множество хрупких осколков, да и любовная история Кики рано или поздно должна была обернуться сплошными бедами, зато брак Артемис оказался счастливым. Этой благополучной паре не хватало только одного — детей.

Напрямую эту деликатную тему никто не затрагивал, и все же она занимала мысли хозяев дома и их гостьи. На второй день Рождества утро выдалось солнечное, и все отправились на прогулку в ближайший лес.

В изящном голубом пальто, с рассыпавшимися по плечам золотистыми локонами, Артемис казалась необычно оживленной. На обратном пути, проходя мимо конюшни, она подхватила Примми под руку и шепнула:

— Я хочу познакомить тебя с Беном, Примми. Это один из рождественских подарков Руперта. Он просто прелесть. — В самом дальнем деннике стоял крошечный шетлендский пони. — Правда, он милый? Слов нет, какое чудо! — восхищенно проворковала Артемис.

Примми кивнула. Она хорошо понимала, зачем купили Бена и для чего Артемис и Руперт привели ее в конюшню и показали лошадку.

В такого пони мгновенно влюбился бы любой ребенок. И этот чудесный пони стоял и ждал своего маленького хозяина.

Вернувшись в свою обшарпанную квартиру в Кэтфорде, Примми так остро ощутила контраст между тем домом, который она могла предложить своему ребенку, и домом, который предлагала ему Артемис, что у нее мучительно сжалось сердце. Час за часом лежала она в постели, глядя в темноту, и отчаянно пыталась принять самое трудное в своей жизни решение. Наконец, когда небо уже начало светлеть, Примми выбралась из постели и позвонила Артемис.

— Ты права, — тихо сказала она, когда полусонная Артемис подошла к телефону. — Ты сможешь дать моему ребенку намного больше, чем я, и я хочу, чтобы вы с Рупертом его усыновили.

Раздался сдавленный вздох, и Артемис расплакалась от облегчения и благодарности.

— Спасибо, я так счастлива, Примми! — хрипло прошептала она, когда снова смогла говорить. — И ребенок тоже будет счастлив. Клянусь жизнью, он всегда будет счастлив.

С этого момента события развивались стремительно. Вскоре Примми посетил социальный работник из местной муниципальной службы.

— Вам потребуется проконсультироваться с юристом насчет вашего решения, — заявила эта сурового вида дама, небрежно отмахнувшись от заверений Примми, что консультация ей не понадобится. — А будущим приемным родителям придется пройти обычную процедуру проверки, какую всегда проводят в случаях усыновления.

— К нам приходила социальный работник, чтобы выяснить, по какой причине мы хотим усыновить ребенка, — сообщила по телефону Артемис, спеша поделиться впечатлениями. — Ей не понравилось, что ты моя подруга и что мы с Рупертом хотим усыновить именно твоего ребенка. Вчера весь день с утра и до вечера я отвечала на вопросы. Она расспрашивала о моих отношениях с родителями, с приятелями, которые были у меня до замужества, и о нашей жизни с Рупертом. Она это называет «историей отношений».

— А теперь они хотят знать все о моем образе жизни, — объявила Артемис, забежав к Примми несколько дней спустя. — Руперту пришлось дать подробный отчет о состоянии наших финансов — прошедшем, настоящем и будущем, — и нам обоим предстоит еще пройти проверку в полиции и в Национальном обществе защиты детей от жестокого обращения.

Не одну Артемис мучили бесконечными вопросами.

— Устраивает ли вас религия, в которой мистер и миссис Гауэр собираются воспитывать вашего ребенка, мисс Сертиз? — осведомилась уже знакомая Примми дама — социальный работник, зачитывая вопрос из списка длиной в ярд.

— Англиканская церковь? — Примми устало кивнула, ненавидя в душе всю эту отвратительную бюрократическую возню. — Да. Полностью устраивает.

Когда Артемис позвонила в следующий раз, она была на грани истерики.

— Нам только что сказали, что просьбу об усыновлении рассматривают от четырех до шести месяцев; потом, если будет вынесено положительное решение, наше дело пошлют в министерство здравоохранения, просвещения и социального обеспечения, и пройдет еще несколько месяцев, прежде чем процедура будет завершена.

Примми неуклюже опустилась на ближайший стул. Новость по-настоящему ужаснула ее.

— Но ребенок родится уже через пару недель, и если я… если я стану сама заботиться о малыше, Артемис, то уже не смогу расстаться с ним. Я буду просто не в силах!

Артемис и Руперт прекрасно это понимали. Они наняли самых лучших адвокатов, каких только смогли найти, и поручили им уладить дело. Примми могла только догадываться, в какую астрономическую сумму это им обошлось.

Но результат оправдал затраты.

— Если ты подпишешь юридически заверенное разрешение, нам позволят забрать ребенка, как только вы выйдете из больницы. — В слабом голосе Артемис слышалось облегчение. — Ты ведь по-прежнему хочешь, чтобы я была с тобой, когда начнутся роды?

— Да, Артемис, — подтвердила Примми, стараясь не думать о том, как все сложилось бы, если бы рядом был Саймон. — Конечно, хочу.

В последний день перед началом отпуска по беременности и родам коллеги по агентству подарили Примми кружевной конверт для младенца и два комплекта изысканного белья для новорожденного — розовый и голубой.

— По крайней мере один из них окажется нужного цвета, — весело объявил руководитель группы по работе с клиентами, показывая Примми подарки. — А если вдруг ты родишь двойняшек, мальчика и девочку, пригодятся оба комплекта!

Воды отошли в тот же вечер в поезде, на полпути между вокзалом Чаринг-Кросс и Кэтфордом. В мокром белье, усталая и встревоженная, Примми доплелась от станции Кэтфорд-Бридж до дома и позвонила Артемис.

Артемис запаниковала.

— Почему ты не в больнице? — пронзительно закричала она. — Почему ты не взяла такси? Кто там с тобой?

— Никого. Я в полном порядке, — успокоила ее Примми.

— Ты не можешь так рисковать, Примми! Мало ли что может случиться. Я хочу, чтобы ты немедленно вызвала по телефону такси и отправилась в больницу. Сразу же, сию минуту!

Понимая, что спорить бесполезно, Примми повесила трубку, налила себе чаю и уселась на край кровати, чтобы засечь время между приступами боли.

Схватки, уже довольно сильные, повторялись через каждые двадцать минут, и Примми признала, что Артемис была права, требуя, чтобы она как можно скорее отправлялась в больницу.

— Чтоб мне провалиться, милая! Неужто с тобой никого нету? — удивленно воскликнул таксист, с тревогой глядя на огромный живот Примми. — Малец уже на подходе, верно?

— Да, но я не собираюсь рожать прямо сейчас, — заверила его Примми, стараясь придать своему голосу побольше твердости.

— Не волнуйтесь, милочка, — бодро проговорил дежурный санитар в больнице, с сочувствием глядя на задыхающуюся от боли Примми. — Я доставлю вас в гинекологию ровно за три секунды.

— Не думала, что схватки будут такими сильными и частыми, — призналась Примми, когда санитар усадил ее в кресло на колесах и повез к лифту. — Это мой первый ребенок, а первые роды обычно длятся очень долго, так ведь?

— Иногда да, а иногда и нет, — заметил дежурный, вкатывая кресло в лифт. — Как всегда, кому-то везет, а кому-то нет. — Рыжеволосый и веснушчатый, он выглядел не старше восемнадцати. — А вы, похоже, как раз из тех, кому повезло.

Мнение санитара подтвердила и акушерка, которая определенно отличалась гораздо более обширным опытом.

— Боже мой, дорогая! Ты уже почти готова к родам, — заявила она, снимая тонкие резиновые хирургические перчатки и бросая их в мусорное ведро, — а чувствуешь себя еще вполне сносно.

Если ее нынешнее самочувствие можно назвать «вполне сносным», то что же будет потом?

Схватки участились и стали такими сильными, что невозможно было дышать…

— Давай же, дорогая, — подбадривала ее другая акушерка. — Осталось совсем немного. Представь себе, что у тебя там внутри апельсин и с каждым разом ты слегка выталкиваешь его наружу.

Но этот прием нисколько не помог. Боль казалась невыносимой.

Примми почувствовала, как к ее лицу прижимают маску, закрывая нос и рот.

— Когда снова начнутся схватки, попробуйте глубоко дышать в маску.

Она попробовала и услышала, как кто-то громко и жалобно стонет от боли. Примми не сразу поняла, что этот «кто-то» она сама. Потом ей показалось, что откуда-то издалека до нее доносится голос Артемис:

— Но я и есть муж! Во всяком случае, я здесь вместо мужа, потому что мужа у нее нет, а я обещала Примми, что буду рядом!

Удалось ли Артемис прорваться сквозь больничный кордон или нет, Примми не знала, но ей было уже все равно. Ее тело разрывалось на части, расщеплялось, раскалывалось словно орех. Ее терзала нестерпимая, нечеловеческая боль.

— Дыши, — настойчиво твердил чей-то голос. — Дыши! Дыши!

Несколько секунд спустя она услышала собственный крик, пронзительный и громкий, а затем ощутила стремительное движение чего-то скользкого, и вот она уже плачет от радости и облегчения; одна из акушерок помогает ей приподнять голову, и Примми видит ребенка на руках у сестры.

Он плачет, дергая ручками и ножками, влажные светлые волосики прилипли к головке.

— О! Он в порядке? Он здоров? — испуганно воскликнула Примми.

— Она в полном порядке, — заверила ее акушерка, хлопотавшая над ребенком.

Примми взяла из рук акушерки свою дочь. Завернутая в пеленку, она все еще надрывно плакала. Ощущая тяжесть маленького тельца на своей груди, Примми заглянула в крохотное сморщенное личико и почувствовала, как ее заполняет бесконечная нежность к этому беспомощному существу и любовь, такая огромная, что сердце не способно ее вместить.

Кто-то вошел в родильную палату, и в следующий миг послышался благоговейный шепот Артемис:

— Это мальчик или девочка, Примми?

— Девочка.

С мокрыми от слез щеками Артемис склонилась над малышкой и попросила:

— Можно мне ее потрогать? Примми, пожалуйста…

Примми кивнула, Артемис робко протянула руку и нежно погладила затихшего ребенка.

— А теперь вам придется покинуть палату, — строго прикрикнула на нее одна из акушерок. — Обычно мы даже мужьям не позволяем дотрагиваться до ребенка, не то что подружкам матери.

Артемис неохотно выпрямилась, и Примми произнесла хриплым от волнения голосом:

— Ее зовут Дестини[30], Артемис.

— Дестини?

Как ни странно, они никогда не обсуждали, кто и как назовет ребенка.

Примми кивнула.

— Единственное, что я могу для нее сделать, — это дать ей имя. И мне нравится имя Дестини. Оно необычное, в нем есть что-то особенное.

— Прекрасное имя. — По лицу Артемис снова потекли слезы. — И она такая красивая, Примми. Она просто замечательная.

— А теперь вы должны уйти, — заявила акушерка, теряя терпение. — Это родильный блок, а не отдельная палата.

Когда Артемис в конце концов послушалась и вышла, другая акушерка не смогла сдержать любопытства:

— Это так необычно, когда в родильную палату приходит подруга.

— Мы четверо всегда были неразлучны, — ответила Примми, слишком измученная, чтобы обращать внимание на недоуменное лицо акушерки, которой ее слова показались полной бессмыслицей. — Но теперь все изменилось.

Акушерка, давно привыкшая к тому, что после родов пациентки подчас не скоро приходят в себя, забрала девочку из рук матери, не задавая лишних вопросов.

Примми думала о том, насколько разительно все изменилось. Она думала о Кики, воцарившейся в Сидар-Корте вместе с Френсисом, о Джералдин, переехавшей в Париж, и об Артемис, которая никогда уже не будет прежней.

Все вокруг не просто изменилось, а изменилось до неузнаваемости. Одна эра закончилась, и наступила другая. Невозможно даже представить себе, чем это обернется.

Глава 16

Март 1978 года

Примми заваривала чай для плотника, который должен был собрать комплект кухонной мебели. Кухню Примми купила в подарок себе самой. Она мечтала о ней очень давно, целую вечность. Когда Примми только переехала в родительский дом, чтобы ухаживать за матерью, о новой кухне речь даже не заходила. Для миссис Сертиз кухонный гарнитур стал бы слишком сильным потрясением, ее сердце могло не выдержать. А после смерти матери Примми просто не хватало смелости что-то изменить в старом доме, так отчаянно нуждавшемся в ремонте. Существовала и еще одна причина, почему Примми не торопилась сменить мебель, — нехватка денег. Новая кухня, пусть даже не самая шикарная, — удовольствие не из дешевых.

Пока чайник закипал, Примми включила радио. Если бы она осталась работать в Би-би-ди-оу, то теперь зарабатывала бы неплохие деньги и смогла бы купить себе дорогую деревянную кухню вместо отделанного шпоном гарнитура, который собирал сейчас мебельщик. Но Примми не могла позволить себе думать о карьерном росте: маме становилось все хуже и хуже, она нуждалась в постоянном уходе.

После смерти матери Примми не обращалась в Би-би-ди-оу и не пыталась устроиться в какое-нибудь другое рекламное агентство. Она предпочла занять место старшего секретаря-администратора в небольшой компании, занимающейся экспортно-импортными операциями. Теперь контора Примми располагалась в пяти минутах ходьбы от дома в Ротерхите. Конечно, новая работа была далеко не такой престижной, не отличалась особым шиком и не была окутана магическим ореолом привлекательности, свойственным рекламному бизнесу, но Примми она вполне устраивала. Отец, хотя пока и не жаловался на здоровье, старел, становился немощным, и Примми после работы спешила домой, чтобы приготовить ему ужин.

— Мне нравится эта песня. — Тед Дав, старательно измерив кухонную полку и пространство на стене, сделал пометку на обоях, отступил на шаг и сунул карандаш за ухо. — Она такая спокойная и естественная.

Примми прислушалась к песне. Это был «Мыс Кинтайр» в исполнении «Уингз».

— Да, — отозвалась она. — Мне всегда нравился Пол Маккартни. Подростком я была настоящей поклонницей «Битлз».

— Правда? — Плотник принялся рыться в потрепанной сумке с инструментами. — А я в свое время с ума сходил от Фрэнки Лейна.

Примми улыбнулась и налила кипяток в заранее согретый чайник.

Тед вынул из сумки электродрель.

— Моя покойная жена заваривала чай так же, как вы, — заметил он, глядя на чайник в руках у Примми. — Теперь предпочитают чай в пакетиках.

Тед Дав нисколько не походил на вдовца. Его безукоризненно выглаженная рубашка выглядела чистой и аккуратной. Должно быть, он живет с подружкой, решила Примми.

При знакомстве Тед произвел на нее приятное впечатление: он держался довольно дружелюбно, но вежливо, без излишней фамильярности. Признаться, Примми испытала огромное облегчение — она нашла его визитную карточку в витрине кондитерской и ровно ничего о нем не знала.

— Ты уж давай поосторожней, дочка. Смотри в оба, кого подряжаешь, — предупредил отец, когда Примми сообщила ему, что наняла плотника. — Что, если он окажется мошенником?

Примми и сама мучилась сомнениями, но расценки на карточке показались ей вполне приемлемыми, и она решила рискнуть. Когда Примми позвонила плотнику и он пришел, чтобы осмотреть кухню и оценить объем работ, она окончательно убедилась в том, что бояться нечего. Во-первых, его внешность внушала доверие, а во-вторых, он держался безупречно.

Плотник не стал расхаживать по кухне, озабоченно качая головой, цокая языком и приговаривая, что работа слишком трудная и плату придется повысить. Он и не думал флиртовать с Примми, что избавило ее от неизбежного в подобных случаях чувства неловкости. Он просто объявил, сколько времени займет работа, и поинтересовался, когда хозяйка хотела бы начать. Самое поразительное, что и в дальнейшем он не разочаровал Примми. Дав явился утром в назначенное время, коренастый и крепкий, словно боксер, одетый в клетчатую рубашку с короткими рукавами и выгоревшие вельветовые брюки, безупречно аккуратный и подтянутый.

Отпустив замечание по поводу милой старомодной манеры Примми заваривать чай, он без лишних слов тут же вернулся к работе. Казалось, ему вполне достаточно общества включенного радиоприемника.

Пока отец смотрел бильярд по телевизору в гостиной, Примми гладила белье. Она специально взяла на работе три дня отпуска, чтобы побыть дома, пока будут устанавливать мебель, но тут ей неожиданно пришло в голову, что это вовсе не обязательно.

— О чем задумалась? — спросил отец, когда Клифф Торберн загнал синий шар в среднюю лузу.

— Я подумала, что могла бы и не брать на работе три свободных дня, и сразу вспомнила, что мы так и не обсудили, как проведем отпуск в этом году. Куда бы ты хотел отправиться, папа? Хочешь снова поехать на недельку в Уистебл, как в прошлом году?

— Мне везде хорошо, дочка, ты же знаешь. А как ты? Не хочешь прокатиться куда-нибудь с подружками по работе, повидать мир и все такое?

— Все мои подруги по работе замужем, у них семьи. — Примми криво усмехнулась. Ее слова прозвучали так, словно на работе у нее полным-полно замужних подруг, а между тем штат компании «Перрет и Мей, импорт и экспорт» насчитывал всего пять человек, не считая Примми. Она поддерживала дружеские отношения со всеми, но никто не стал ей по-настоящему близок — как Джералдин, Артемис и Кики.

Примми аккуратно сложила только что выглаженную наволочку. Наверное, только в юности завязывается такая крепкая, сильная и страстная дружба, как у них четверых. Теперь Примми даже представить себе не могла ничего подобного. Когда-то она думала, что подруги детства останутся с ней навсегда, что их дружба будет длиться вечно. Но жизнь все расставила по своим местам, и по причинам в одних случаях понятным, а в других — вызывающим горькое недоумение от былой дружбы осталась всего лишь тень.

Взять, к примеру, Джералдин. Примми принялась гладить отцовскую пижаму, раздумывая над загадочным поведением подруги. Переехав в Париж, Джералдин решительно оборвала все прежние связи. Она присылала Примми открытки на день рождения и на Рождество, но всегда без обратного адреса, так что ответить ей было невозможно. Почему? Ведь Примми ни разу в жизни не сказала ей ни одного резкого слова. И все же Джералдин отгородилась от нее так же безоглядно и бесповоротно, как от Кики.

Примми так ничего и не поняла, Артемис тоже терялась в догадках.

«Я, как и ты, получила от нее всего лишь пару открыток, — призналась она. — Может быть, она хочет, чтобы ничто не напоминало ей о прошлом, о ее жизни с Френсисом? Они с Кики живут теперь в Америке, если верить статье в журнале, которую я недавно прочитала в парикмахерской. Похоже, она там довольно популярна. Почти как Глория Гейнор».

Кики завоевала известность и в Великобритании. С кухни отчетливо доносились звуки радио, шло «Шоу Джимми Янга», и это означало, что скоро начнет петь Кики Лейн. Даже ее ранние записи «Белое платье, серебряные туфли» и «Сумерки любви» до сих пор постоянно звучали в эфире. Каждый раз, слыша их, Примми думала о Джералдин. С каким чувством получает она свою часть гонорара, выплачиваемую ей за авторство?

Конечно, может быть, с годами горечь обиды притупилась и ненависть к Кики осталась в прошлом. Десять месяцев назад в колонке светских сплетен Примми видела фотографию Джералдин. Потрясающе элегантная, в открытом вечернем платье, она держала под руку одного из французских министров. А неделю назад в другой газете появилась еще одна фотография: Джералдин на приеме во французском посольстве в Лондоне, а ее спутник — Андре Барр, один из крупнейших европейских промышленников.

Судя по фотографиям, Джералдин вращалась в самых высших кругах, и Примми от всей души желала ей счастья.

Если Джералдин совсем не давала о себе знать, ограничиваясь лишь поздравительными открытками, то Кики одно время звонила Примми.

«Привет, — коротко здоровалась она, разбудив Примми посреди ночи: разница во времени между Великобританией и Америкой Кики не заботила. — Как ты там, Примми? Как у тебя дела?»

Обычно там, откуда она звонила, бывало довольно шумно: слышались взрывы смеха, музыка, звон бокалов. Примми честно пыталась прогнать остатки сна, чтобы разговор с Кики получился осмысленным, но даже когда ей удавалось встряхнуться, это оказывалось совершенно бесполезным, поскольку Кики чаще всего бывала изрядно пьяна или, как втайне подозревала Примми, накачана наркотиками, так что толкового разговора все равно не выходило.

И все же Примми всегда радовалась звонкам Кики. Они были нитью, связывавшей ее с прежней жизнью, с воспоминаниями о прошлом, пусть даже слабой и ненадежной нитью.

— А может, этот молодой парень там, на кухне, хочет еще чайку? — спросил отец, прервав размышления Примми. — Позаботься о нем, дочка. Работяги любят попить чайку. Это бодрит, и работа лучше ладится.

— Я только что налила ему кружку, но если хочешь, могу предложить еще. И вовсе он не молодой, папа. И к тому же вдовец.

— Да ну? — Как ни странно, это сообщение явно заинтересовало отца. — Так вы уже поболтали о том о сем? Вот и славно. И принеси-ка мне тоже чайку, дочка. Меня от этого снукера жажда замучила.

Примми вернулась в кухню.

— Мой папа считает, что вам не помешала бы еще одна кружка чаю, — заметила Примми, наполняя чайник. Неужели наступит день, когда в их отношениях с Артемис не будет этой невыносимой, мучительной напряженности, когда они снова станут близки друг другу, как прежде?

— В самом деле? — Тед Дав продолжал возиться с полкой, не отрываясь от своего занятия. — Предыдущая кружка еще не остыла, мисс Сертиз.

— Примми, — откликнулась она, думая об Артемис. — Пожалуйста, зовите меня просто Примми.

Трудности начались с того дня, как Артемис вышла из гринвичской больницы с Дестини на руках.

Примми сразу же пришлось смириться с тем, что она не может постоянно видеться с Дестини. Играть роль посторонней тетушки для собственной дочери было выше ее сил. Примми с волнением следила за успехами девочки, узнавая о них из разговоров с Артемис и глядя на фотографии, которыми постоянно снабжала ее подруга. Они по-прежнему вместе обедали в Лондоне и часто звонили друг другу.

Их соглашение действовало почти год. Обе подруги обожали малышку и с удовольствием говорили о ней. Обе всецело доверяли друг другу, и их договоренность можно было признать успешной, насколько вообще может быть успешным подобный договор.

И вот неожиданно произошло событие, перевернувшее всю их жизнь. Руперт заявил, что нынешнее положение вещей его не устраивает и тесному общению Артемис и Примми необходимо положить конец.

— Но ведь на этом настаивают все организации по усыновлению, Примми, — твердила Артемис, бледная как смерть. — Они говорят, что родной матери лучше полностью оборвать все связи с ребенком, которого она отдала приемным родителям, и в большинстве случаев так и происходит.

— Но я не вижусь с Дестини! Я не беру ее к себе, не вожу гулять! Я общаюсь с ней меньше, чем это делала бы тетя или крестная! Все, что у меня есть, — это фотографии, наши с тобой разговоры за обедом и телефонные звонки.

Этот разговор проходил там, где они обычно обедали, — в греческом ресторане на Сент-Мартинз-лейн.

— Я знаю, Примми, знаю. — Артемис в розовом платье из шерстяного крепа и расклешенном пальто того же оттенка, скрадывавшем полноту ее некогда стройной фигуры, начала тихонько всхлипывать. — Это так тяжело, Примми. — Слезы потекли ручьем по ее прелестным щекам. — Руперт может быть очень… жестким, когда он с чем-то не согласен. И сейчас он рвет и мечет. Он не хочет, чтобы я продолжала рассказывать тебе о Дестини, тем более что она немного отстает в развитии. Конечно, беспокоиться тут совершенно не о чем, некоторые дети начинают ходить в год, а другие предпочитают ползать и встают на ножки гораздо позднее. Но Руперт думает, что когда малышка станет старше, ты начнешь оспаривать какие-то наши решения… он боится, что ты… — в фарфорово-голубых глазах Артемис мелькнуло смущение, — что ты начнешь вмешиваться.

Ошеломленная, охваченная ужасом, Примми не находила слов. Казалось, она вот-вот потеряет сознание.

— Ты хочешь сказать, что мы больше не будем обедать? — прошептала она, не в силах поверить, что все это происходит в действительности. — Что мы перестанем звонить друг другу? Ты хочешь сказать, что мы больше не подруги?

— Конечно, мы останемся подругами, Примми! — Артемис уже рыдала в голос, по ее щекам текли черные ручейки расплывающейся туши. — И я по-прежнему буду слать тебе фотографии, звонить и рассказывать о Дестини. Просто я не смогу делать это так часто, как раньше… и мы больше не сможем встречаться и обедать вместе. Это грозит мне слишком большими осложнениями с Рупертом. Не надо осуждать его, Примми. Он всего лишь желает добра Дестини и хочет… хочет чувствовать уверенность, что она действительно наша, что нам не придется делить ее ни с кем.

Примми с трудом поднялась и, спотыкаясь словно слепая, вышла на улицу. Ноги ее не слушались. Она тоже была одета в розовое: темно-розовый свитер с высоким горлом и твидовая юбка малинового оттенка, купленная на зимней распродаже. Примми никогда больше не надевала этот наряд. Он напоминал ей страшные слова Артемис, которые до сих пор жгли, словно раскаленное железо.

— Извините, Примми. — В голосе Теда Дава послышалось удивление с легкой примесью тревоги. — Вы забыли про чайник.

Примми вздрогнула, очнулась от своих мыслей и поспешно выключила чайник, который действительно почти весь выкипел.

— Простите, — извинилась она. — Я задумалась.

— Вспомнили что-нибудь приятное?

Примми покачала головой:

— Нет, не слишком. Так вы не передумали насчет еще одной кружки чаю? Я сейчас завариваю для папы, могу и вам заварить.

— Хорошо, вы меня уговорили. — Его улыбка оказалась удивительно милой. — Но пусть это будет последняя кружка, ладно? А то я так и не закончу работу.

Он успел закончить работу в тот же вечер, и Примми осталась очень довольна и результатами, и ценой. Три дня спустя Тед Дав снова позвонил в дверь ее дома, на этот раз без сумки с инструментами, и выглядел он немного смущенным.

— Вы не могли бы оказать мне любезность, Примми? — попросил он. — Я предложил свои расценки одной даме на вашей улице, а она хотела бы получить рекомендации, прежде чем дать мне «добро». Вы не откажетесь написать пару слов?

— Ну конечно. — Примми пошире распахнула дверь, чтобы Тед мог войти, и отправилась на поиски ручки и бумаги.

Вернувшись в тесную прихожую, она обнаружила там отца, мирно беседующего с плотником.

— Славный малый, — заметил отец, когда Тед Дав ушел, унося в кармане рубашки рекомендательное письмо Примми. — Вот такого парня тебе и надо бы присмотреть. Сколько тебе, Примми? Двадцать семь? Давай-ка, дочка, пошевеливайся. Если ты не тронешься с места, то я так и не стану дедом!

Конечно, отец никак не мог знать, какую бурю поднимут в ее душе его случайные слова, сказанные наполовину в шутку, наполовину всерьез. Примми с трудом выдавила улыбку и объявила, что пойдет прогуляться.

Дестини уже исполнилось пять лет. Артемис прислала Примми ее фотографию, должно быть, втайне от Руперта. На снимке застенчиво улыбалась маленькая девочка со светлыми волосами и голубыми глазами. Что бы сказал отец, если бы Примми показала ему фотографию и призналась, что он уже пять лет как стал дедушкой? Примми медленно направилась в сторону Темзы. Тяжкий груз воспоминаний давил ей на плечи, пригибая к земле. Лучше бы она никогда ничего не скрывала от отца.

В следующую субботу Тед Дав снова появился у нее на пороге. Примми начала подозревать, что визит был всего лишь осторожной попыткой выяснить, как она к нему отнесется.

— Я просто проходил мимо и подумал: дай-ка зайду и спрошу, довольны ли вы своей кухней, — объяснил он. — Если что-то не так… если вы хотели бы что-нибудь переделать… то пожалуйста. На следующей неделе у меня будет несколько свободных вечеров, так что…

— Все прекрасно, спасибо.

— А-а. — Казалось, ее ответ выбил у него почву из-под ног. — Хорошо, — пробормотал он, собираясь с силами и явно обдумывая следующий ход, но не делая попытки уйти.

Происходящее все больше забавляло Примми, но она и не подумала прийти на помощь нежданному гостю. Интересно, есть ли в нем примесь ирландской крови? Такой тип внешности, как у него, иногда встречается у ирландцев. Густые курчавые волосы Теда казались иссиня-черными, а глаза поражали яркой голубизной. Хотя черты его лица не отличались особым изяществом, крупный подвижный рот таил в себе некое очарование, а сочетания глаз и волос было достаточно, чтобы любая женщина оглянулась ему вслед.

Под ее пристальным взглядом Тед смутился и начал краснеть. Примми неожиданно пришло в голову, что плотник не догадывается о своей привлекательности, и это только прибавило ему очарования.

— Ну что ж, — сказал он наконец, — если вам понадобится выполнить какую-нибудь работу по дому, вы знаете, где меня найти, Примми. Я занимаюсь не только мебелью. Могу быть и сантехником, и электриком.

— Не хотите ли зайти на минутку? — предложила Примми, сжалившись над несчастным. Она только что приняла важное решение: если Тед пригласит ее куда-нибудь, она согласится. — Вы сможете сами убедиться, что кухня просто великолепна.

Он смущенно улыбнулся, кивнул и вошел в прихожую, а Примми поймала себя на мысли, что с ним она чувствует себя легко и свободно.

— Кто это с тобой, Прим? — крикнул отец из гостиной. Он сидел перед телевизором и смотрел субботние мультфильмы.

— Тед Дав, — крикнула Примми в ответ, зная, что отец не будет возражать против его визита. — Он просто хочет бросить взгляд на плоды своих трудов.

Примми открыла дверь на кухню, и их окутал аромат свежеиспеченного хлеба. Тед замер и сделал глубокий вдох, будто стоял на приморском бульваре в Брайтоне.

— Хотите кусочек? — спросила Примми, радуясь, что встала утром в хорошем настроении и надумала испечь хлеб.

— С удовольствием, — с жаром откликнулся Тед. — Я целую вечность не пробовал свежего домашнего хлеба.

Стоя спиной к Теду, Примми принялась разрезать хрустящую корочку.

Дав взволнованно откашлялся, прочищая горло.

Примми потянулась за маслом. Уголки ее губ дрожали от смеха.

— Я рад, что вы довольны моей работой, — робко произнес Тед, когда Примми достала нож из ящика. — Но на самом деле я зашел, чтобы…

По-прежнему стоя спиной к Теду, Примми принялась намазывать масло на толстый ломоть хлеба. На ее губах играла улыбка.

— …чтобы спросить, не согласитесь ли вы сходить со мной в кино?

Кусая губы, чтобы не рассмеяться, Примми положила намазанный маслом ломоть на тарелку и повернулась к Теду.

— Ну-у, — протянула она, изображая сомнение. — Я не уверена… — Лицо Теда застыло, в глазах, осененных густыми черными ресницами, мелькнуло отчаяние, и Примми поняла, что не в силах больше дразнить его. — Я согласна, — весело сказала она, с удивлением ощущая радостное волнение, которого не испытывала уже долгие годы. — Конечно, я пойду в кино, Тед. С огромным удовольствием.

Они отправились на «Звездные войны» в небольшой кинотеатр в районе Элефант-энд-Касл, а потом поужинали, наслаждаясь каждой минутой, проведенной вместе. Неделю спустя они снова пошли в кино. После сеанса, когда Тед провожал Примми домой, она спросила, не хочет ли он посмотреть новый французский фильм, который идет в Национальном доме кино.

— Ты имеешь в виду один из этих заумных фильмов для интеллектуалов? — с тревогой спросил Тед.

— О нем хорошо отзываются, — осторожно заметила Примми.

— Что ж, если ты хочешь его посмотреть, Примми, конечно, я с радостью пойду. Вот только… — Он смущенно запнулся. — Дело в том, что, если это иностранный фильм с субтитрами, я не смогу полностью понять содержание.

— Ты все поймешь, — сказала Примми, ободряюще сжав руку Теда. — Субтитры будут на английском, а не на французском.

— Ну да… в том-то и дело, Примми. — Они собирались свернуть с Джамайка-роуд на боковую улицу, но Тед остановился под уличным фонарем. — Понимаешь, я не очень-то хорошо умею читать. — Его глаза под шапкой густых курчавых волос глядели умоляюще. — Честно говоря, я вообще читаю с трудом.

— О! — Примми в первое мгновение не знала, что сказать. Виноватое выражение в глазах Теда сменилось страхом. Теперь она станет хуже к нему относиться и, возможно, больше не захочет встречаться. — Это не важно, — поспешно выпалила Примми. — То есть это, конечно, важно во многих отношениях, и прежде всего для тебя самого, но для нас с тобой это не имеет значения. Понимаешь?

Тед облегченно вздохнул и расправил плечи, словно избавился от огромного груза. Эта наивная радость казалась такой трогательной, что у нее ком подступил к горлу.

— Мне приятно это слышать, Примми, — хрипло отозвался Тед, держа ее за руку и глядя в глаза. — Ты для меня все на свете. — Он смущенно кашлянул. — Ты ведь и сама знаешь.

Примми кивнула. Чем больше она узнавала Теда, тем дороже он ей становился. Возможно, скоро он тоже станет для нее всем.

Они долго смотрели друг другу в глаза, а потом Тед притянул Примми к себе, обнял своими сильными руками, наклонился и поцеловал, вложив в этот поцелуй всю свою любовь и нежность.

И именно тогда, впервые поцеловав Теда, Примми поняла, что он действительно по-настоящему любит ее. Ее вдруг охватила уверенность, что она сможет доверять Теду, что за его нежной чувствительностью скрывается огромная сила, что Тед никогда не предаст ее, как Саймон, и что однажды, уже совсем скоро, она выйдет за него замуж.

Они продолжали встречаться все лето. В августе Примми и Тед на несколько дней съездили в Брайтон. А в сентябре, в день рождения Примми, Тед попросил ее выйти за него замуж.

Тогда-то она и рассказала ему про Дестини.

Тед был потрясен. Его сразило не то, что Примми родила ребенка вне брака, а то, что она позволила удочерить девочку. Но когда он узнал об отношениях Примми и Артемис, когда Примми призналась, как верила, что всегда сможет быть рядом с Дестини, и как потом все ее надежды обратились в прах, Тед пришел в ужас.

— Артемис не виновата, — пробормотала Примми, уткнувшись Теду в плечо. — Она и сама страшно переживает, но в их семье муж принимает все решения и ждет от жены безусловного повиновения. Артемис не хватило бы мужества пойти против воли Руперта или хоть чем-то вызвать его неудовольствие. Она слишком боится испортить с ним отношения.

— Но все изменится, когда Дестини вырастет, — уверенно заявил Тед, крепче сжимая Примми в своих объятиях. Его голос был полон любви и нежности. — Моя Шейла не могла иметь детей, и нас это всегда ужасно огорчало. Но теперь, когда мы вместе, ты и я… у нас будет целая куча детей, Примми, дорогая. Самое меньшее десять.

— Думаю, десять — это слишком. — Ее голова покоилась на груди у Теда, а голос все еще дрожал от волнения, вызванного разговором о Дестини, но напряжение понемногу отпускало Примми. Теперь, когда рядом с ней Тед, она готова выдержать все, что угодно. Жизнь снова прекрасна, и станет еще лучше, когда они поженятся. У них будут дети. Целый дом детей. В своем воображении Примми уже представляла себе, как ребятишки обнимают ее за шею своими ручонками и оставляют мокрые поцелуи на ее щеках.

Они поженились четырнадцатого сентября, ровно через полгода со дня их первой встречи. Это была совсем не та свадьба, о которой когда-то мечтала Примми. Церемония проходила не в англиканской церкви в Петтс-Вуде, а в скромном бюро регистраций в Вулидже. Вместо изысканного приема с шампанским в гостинице «Бромли-Корт» их ожидала обычная в юго-восточной части Лондона вечеринка для друзей и близких в небольшом спортивном зале Ротерхита. Будущие супруги собирались начать совместную жизнь не в собственном огромном доме в Петтс-Вуде, окруженном со всех сторон живописными полями и лесами, а в муниципальном доме, в двух шагах от оживленной Джамайка-роуд.

Когда Примми произнесла слова клятвы и Тед надел ей на палец золотое обручальное кольцо, она пожалела только о том, что в этот день рядом не было Кики, Артемис и Джералдин. Далекие мечты юности давно развеялись, как пыль на ветру. Единственное, что по-настоящему важно, — это их с Тедом любовь. И Примми искренне благодарила судьбу за это невероятное счастье.

Глава 17

Сентябрь 1978 года

Кики заворочалась на кровати и застонала. Она снова в Лондоне, в проклятом Лондоне, и утешало ее лишь одно: в ближайшие три дня Френсиса с ней не будет. Она стянула с глаз повязку и злобно уставилась на гостиничные часы. Четверть одиннадцатого. Самолет из Нью-Йорка приземлился только в два часа ночи, и Кики удалось поспать всего пять часов, от силы пять с половиной.

В котором часу нужно быть в студии? Кики перекатилась на спину и уставилась в потолок.

«Кит рассчитывает, что ты покажешься не позже полудня!» — крикнул ей вслед Френсис, когда после очередной безобразной ссоры она, презрительно хлопнув дверью, вышла из нью-йоркской квартиры.

Лежа на спине, Кики протянула руку к телефону, дождалась, когда ответит дежурный, и бросила властным, не терпящим возражений тоном:

— Кофе, пожалуйста. Не меньше галлона.

Потом она оторвала голову от подушки, села, свесив ноги с кровати, дотянулась до шелкового кимоно изумрудного цвета, просунула руки в рукава, встала, лениво подошла к окну и отдернула шторы.

Из окна открывался вид на Марбл-Арч и почти застывший поток машин на Бейзуотер-роуд в направлении Ланкастер-Гейт. Слева простирались покрытые травой зеленые поляны Гайд-парка. Деревья кое-где уже пестрели красновато-бурыми и золотыми листьями. Еще левее, к югу от парка, располагался Кенсингтон.

Кики задумчиво пошевелила губами. Разумеется, она знала, что квартиру, которую они когда-то делили с Примми, Артемис и Джералдин, давно продали, что Примми теперь живет в муниципальном доме в Ротерхите, Артемис — в Котсуолде, а Джералдин… Кики почувствовала привкус крови во рту и поняла, что прокусила губу…Джералдин, по всей вероятности, живет теперь в Париже. И все же притяжение старой кенсингтонской квартиры временами казалось непреодолимым.

Если бы квартира по-прежнему принадлежала отцу Артемис и если бы Примми продолжала жить в ней, тогда Кики была бы сейчас там и…

Кики попыталась додумать свою мысль до конца и не смогла. Она знала только одно: если бы та квартира и Примми остались в ее жизни, Лондон не был бы так ненавистен, как сейчас.

Во-первых, в Лондоне у нее не осталось друзей. С Примми они не встречались. Это было бы нелепо, ведь Примми — всего лишь конторская служащая из Ротерхита, а Кики — рок-звезда. У них нет ни единой точки соприкосновения. Все могло быть по-другому, если бы Примми по-прежнему жила в огромной кенсингтонской квартире и занимала приличную должность в рекламном агентстве или если бы Примми вышла замуж за Саймона.

Кики кольнуло чувство вины, и она постаралась отогнать прочь неприятную мысль. Но это было не так-то просто, поскольку здесь, в Лондоне, ей предстояло встретиться лицом к лицу с отцом.

Хмуро разглядывая медленно ползущую вереницу машин, Кики задумалась, не ошиблась ли она, вынудив Саймона отказаться от женитьбы на Примми. Тогда ей казалось, что это единственно возможный выход, она даже представить себе не могла отца и Примми в любовных объятиях, в постели, а мысль о том, что Примми может стать ее мачехой, пять лет назад приводила Кики в ужас. Но сейчас она уже не видела в этом ничего ужасного. Уж лучше Примми, чем та кошмарная баба среднего возраста, на которой отец женился несколько месяцев назад. Если бы Примми вышла за Саймона, они остались бы подругами и Кики с радостью возвращалась бы в родительский дом, где прошло ее детство.

В дверь постучали.

— Да. Войдите! — крикнула Кики, не поворачивая головы.

У нее за спиной открылась дверь, и вошел официант с тележкой. Неслышно скользнув в середину комнаты, он принялся выгружать на кофейный столик кофеварку, чашку с блюдцем, сахарницу и кувшинчик со сливками.

Кики не обращала внимания на его присутствие. Она слишком глубоко погрузилась в свои мрачные мысли. В последнее время ее окружали целые толпы: приятели-поп-звезды, музыканты, вокалисты на подпевке, многочисленные прихлебатели и фанаты, — и все же друзей у нее не было. Почему? Можно понять, отчего распалась их дружба с Джералдин, но Артемис тоже исчезла из ее жизни, и Кики скучала по ней почти так же сильно, как по Примми.

Что до Артемис, то тут дело, конечно, во Френсисе. Артемис, видите ли, не могла простить Кики, что та, как она выразилась, «украла» жениха у Джералдин.

Оставив подиум, Артемис обосновалась в деревенской глуши в Глостершире и посвятила себя семье. Послушать ее, так можно подумать, что связь Кики с Френсисом — страшное преступление, за которое полагается смертная казнь.

«Нужно только радоваться, что все вышло наконец наружу! — раздраженно воскликнула Кики в ответ на обвинения Артемис во время их единственного телефонного разговора после несостоявшейся свадьбы. — Тебе бы больше понравилось, если бы Френсис женился на Джералдин, а мы с ним продолжали бы трахаться как ни в чем не бывало?»

Ответ Артемис поразил Кики в самое сердце. Подруга, спасенная ею от копыт полицейской лошади, подруга, обязанная ей жизнью, обозвала ее коровой, дрянью и шлюхой, после чего заявила, что не желает больше никогда ни видеть ее, ни разговаривать с ней. И Артемис сдержала слово. А Джералдин…

Кики закусила губу и снова почувствовала вкус крови во рту. После того телефонного звонка из Рима в день свадьбы, которая так и не состоялась, они с Джералдин больше не разговаривали.

Официант давно ушел, Кики отвернулась наконец от окна, приблизилась к столику и налила себе кофе, с горечью раздумывая о том, как много потеряла и как мало получила взамен. Связь с Френсисом утратила для нее всякую прелесть, когда перестала быть тайной. Она не приносила больше того острого, пьянящего возбуждения, вызванного чувством опасности. Заскучав, Кики вернулась к прежней жизни, ища удовольствий на стороне. Ее любовник отнесся к этому с полным безразличием, что поначалу оскорбило Кики. А вскоре она поняла, что Френсис Шерингем предпочитает скользить по поверхности жизни, избегая даже малейших осложнений.

Они продолжали жить вместе, как муж и жена, поскольку Френсис по-прежнему оставался продюсером Кики, а она была его единственной подопечной, но с тем же успехом они могли бы и разойтись.

Она отпила глоток черного кофе и взглянула на часы. Мелькнула мысль, что надо позвонить Саймону, но Кики не двинулась с места.

Саймон был потрясен не меньше Артемис, когда узнал, что связь Кики с женихом ее подруги продолжалась едва ли не весь срок помолвки Джералдин.

Семья Френсиса повела себя еще жестче. Его отец заявил, что порывает какие бы то ни было отношения с Френсисом, что отныне у него нет сына. Все мечты Кики о грандиозных поп-концертах в Сидар-Корте, где при умелой рекламе ее ждал бы небывалый, ошеломляющий успех, обратились в пыль, и даже сейчас при мысли о своих несбывшихся надеждах она готова была шипеть от ярости.

Кики мстительно прищурилась. Что ж, она не намерена сдаваться на милость «лондонских демонов».

Примми, Артемис и Джералдин остались в прошлом. Ни одна из них не сумела достигнуть в жизни и половины того, чего добилась Кики. Теперь она знаменитость. Рок-звезда.

Кики хмуро грохнула пустой чашкой о поднос. Звездой первой величины она не станет. Ни одна из ее записей не возглавила списки хит-парадов. Во время гастролей ей всегда отводилось место во «втором эшелоне». Конечно, «второй эшелон» — тоже немало. Кики выступала на самых престижных площадках, на огромных стадионах, забитых восторженной публикой, но она не желала плестись в хвосте у Рода Стюарта, группы «АББА» или «Уингз». Она должна быть первой. Должна быть великой, чтобы ее имя набирали на афишах самым крупным шрифтом. Кики хотела быть суперзвездой.

В глубоком унынии она сбросила с себя кимоно и швырнула на пол, затем поплелась в ванную, встала под душ и включила воду на полную мощность. В ее карьере назревал настоящий кризис. Френсис уже не тянул на роль продюсера. Кики переросла его, ей нужен был кто-то классом выше. А Френсис даже и не пытался соответствовать своей роли. Теперь главным смыслом его жизни стал кокаин.

Переехав в Нью-Йорк, Френсис по-настоящему пристрастился к «коксу». Вначале Кики отнеслась к этому с безразличием, но позднее стала замечать, что он все чаще находится под действием наркотика и уже не в состоянии высказать толковое суждение или дать верную оценку. Френсис полностью утратил свое деловое чутье. Тогда-то Кики и поняла, что этот человек только мешает ее карьере. Френсис, как гиря, тянул ее вниз, вместо того чтобы продвигать наверх, и Кики решила избавиться от него.

Вот почему она оставила Френсиса в Нью-Йорке. Ей нужно побыть одной и подготовиться к неизбежной финальной сцене.

Формально целью ее поездки в Лондон считался крупный благотворительный концерт в Альберт-Холле, который должен был состояться через пять дней. В нем принимали участие все группы и рок-звезды, кто хоть чего-то стоил, и Кики из кожи вон лезла, чтобы ее включили в списки. Когда пришло официальное подтверждение от организаторов, Френсис предложил Кики отправиться в Лондон заранее, прощупать почву и попробовать договориться с Китом насчет новых аранжировок. У Кики давно уже вошло в привычку неофициально прокатывать все свои композиции в студии на Кортфилд-роуд. Лишь убедившись, что из песни действительно можно сделать что-то стоящее, она предлагала ее в студию звукозаписи, с которой была связана контрактом.

«Я хочу спокойно походить по магазинам, — заявила она Френсису в Нью-Йорке, когда он выразил желание присутствовать на благотворительном концерте в Альберт-Холле. — Я не собираюсь трубить везде и всюду о своем появлении, что я в Лондоне. Буду только на репетиции накануне концерта, и все. У меня нет настроения проводить время в шумных компаниях и участвовать в попойках».

Френсис, который уже давно не занимался ничем другим, безразлично пожал плечами. Он не сомневался, что развлечений будет достаточно и после концерта. Разве могло быть иначе? В Альберт-Холле соберутся лучшие из лучших, самые известные музыканты и певцы, и потом всех ожидает настоящая первобытная оргия. Кики прочитала мысли Френсиса, словно он произнес их вслух.

Выйдя из ванной, она насухо вытерлась полотенцем. Интересно, как Френсис будет жить без нее? Ведь ему удавалось вращаться среди звезд только благодаря тому, что он продюсер Кики Лейн. Стоит ей его бросить, и Френсису не за кого будет уцепиться. Было время, когда он с легкостью мог найти себе других клиентов, но теперь кокаин высосал из него все соки. Френсис уже не годится на роль продюсера, и никто не захочет иметь с ним дело.

Но Кики не слишком-то заботило будущее Френсиса — хватало и своих проблем. За девять лет в шоу-бизнесе Кики перепробовала все. Она играла роль ведущей вокалистки в составе различных групп и выступала одна, создавала собственные композиции и мастерски исполняла чужие. Она полностью выкладывалась в Англии и показывала все, на что способна, в Штатах. Она выступала в клубах и на фестивалях, разъезжала по бесконечным чертовым турне. Ее уже тошнило от одного вида гастрольного автобуса. Она записала достаточно дисков в стиле хард-рок, софт-рок и даже панк-рок, но так и не достигла того, чего хотела.

Американский продюсер, который уже согласился заняться Кики, когда она укажет Френсису на дверь, заявил, что ее просто не удалось как следует «раскрутить» и нынешний ее продюсер никуда не годится.

«Я видел тебя множество раз, — заключил он. — Ни одна запись не передает твоей сути, вот что я тебе скажу. К тому же ты слишком разбрасываешься. Хватаешься за все подряд. Тебе нужно сосредоточиться и бить прямо в цель. Держись за меня, и ты не пожалеешь».

Кики натянула тесные кожаные брюки и облегающую белую майку с изображением американского флага. С новым продюсером она займет наконец место, которое должна была занять еще семь лет назад. Она станет примадонной. На нее будут молиться. Френсис оказался ошибкой. Он просто жалкий неудачник, никчемная личность. Пожалуй, Френсис всегда был ничтожеством, но пока он окончательно не пристрастился к кокаину, никто, включая Кики, не смог этого разглядеть. Всех сбивала с толку красота этого «прекрасного принца» и его самоуверенность, апломб урожденного аристократа.

Полчаса спустя Кит Армстронг приветствовал Кики в своей студии на Кортфилд-роуд с кружкой дымящегося черного кофе в одной руке и с сигаретой — в другой.

— Привет, Кики. Выглядишь потрясающе. А где Френсис?

— Френсис уже в прошлом, — отмахнулась Кики, подставляя Киту щеку для поцелуя. — Или будет в прошлом, когда закончится благотворительный концерт в Альберт-Холле. — Кит удивленно поднял брови и поджал губы. — И не смотри на меня так, — сварливо добавила Кики. — Вместо того чтобы заниматься моей карьерой, он накачивается «коксом» по самые уши.

— Ну, это не такой уж великий грех, — добродушно ухмыльнулся Кит, следуя по коридору впереди Кики. За обманчиво невзрачной дверью в задней части дома скрывалась огромная студия. — Как еще выживешь на этих бесконечных попойках после концерта, где все только и делают, что перемывают друг другу кости?

Они остановились на кухне, и Кики швырнула свою огромную сумку на ближайший стул.

— Он больше не в состоянии разумно мыслить. У него случаются жуткие перепады настроения. Он стал агрессивным. Настоящий параноик.

— Постой. — Кит выставил вперед ладони, словно защищаясь. — Стал агрессивным? Френсис?

— Можешь мне поверить. — Зеленые кошачьи глаза Кики гневно вспыхнули. — И я не собираюсь с этим мириться. Речь идет о моей карьере, которую он попросту спускает в унитаз!

Кит озабоченно нахмурился. Его ленивая улыбка угасла.

— Но этого не может быть, Кики. Все говорят, что в Штатах ты добилась больших успехов и продолжаешь идти в гору.

Кики презрительно фыркнула:

— Слухи — дело рук одного лондонского журналиста. Он с этого имеет свой кусок пирога. — Кики нервно пригладила волосы. Ее плечи ссутулились. — В Америке все идет как надо, Кит. Но я далеко не так популярна в Штатах, как заверяют своих читателей английские газеты. Это строго между нами, ладно?

Кит кивнул, прекрасно понимая, что он, наверное, единственный человек в мире, с которым Кики может быть полностью откровенной.

— Так каков твой план? — поинтересовался он, нисколько не сомневаясь, что план у Кики уже имеется.

Кики сбросила сандалии и взобралась на высокую табуретку.

— Прежде всего я избавлюсь от Френсиса. Вычеркну его из своей жизни. Может, он когда-то и сделал для меня многое, но сейчас от него никакого толку. Он полностью выдохся. Хотя я и не добилась в Америке всего, чего хотела, там я намного популярнее, чем здесь, так что я пока останусь в Нью-Йорке. У меня на примете есть один пробивной американский продюсер. Еще я заключила контракт со студией звукозаписи…

— Френсис договорился?

Кики кивнула без тени смущения.

— …и я хочу убедить тех, кто вкладывает в меня деньги, что настало время перейти от хард-рока к…

— …к более легкой музыке, которая хорошо продается?

— …к композициям в стиле хеви-бит, урбан-фанк.

Кит поставил кружку с кофе на стол и открыл дверцу гигантского холодильника.

— Не стоит впадать в крайности, — заметил он, доставая из холодильника водку и кофейный ликер. — Подумай о своих лондонских поклонниках, их у тебя немало. Если хочешь знать мое мнение, Лондон еще не готов к тем жестким, грубоватым песенкам, которые ты привыкла слышать на улицах Нью-Йорка. — Кит смешал коктейль и добавил лед. — Мой тебе совет: если собираешься изменить стиль, следует обратиться к танцевальной эстраде и выпустить серию дисков с танцевальными мелодиями. — Он передал Кики бокал с выпивкой. — У тебя прекрасно получится. Джон Траволта и Оливия Ньютон-Джон поднялись на первое место в июньском хит-параде с песней «Ты единственный, кто мне нужен». А какая песня, кстати сказать, у нас сейчас пользуется наибольшей популярностью? «Летние ночи» в исполнении все того же святого дуэта.

Кики скорчила рожицу:

— Ну да, меня-то святой не назовешь.

Кит взял свой кофе и весело расхохотался.

— Это уж точно. Черт возьми, Кики! Тебя вообще приличным словом не назовешь. Ты бессердечная эгоистка. Люди для тебя — всего лишь пешки, тебе глубоко плевать на всех, кроме себя.

Кошачье личико Кики растянулось в широкой ухмылке.

— О да! Но у меня есть своя задача, — напомнила она, ничуть не обидевшись. — А славные, милые люди не становятся всемирно известными рок-звездами.

Кит открыл было рот, чтобы возразить, но, зная нрав Кики, предпочел промолчать.

— Ну что ж, тогда давай займемся нашей сегодняшней программой, — предложил он.

Кики соскользнула с табуретки, держа в руке бокал с коктейлем.

— Отлично, — кивнула она и направилась в студию вслед за хозяином. За время беседы с Китом настроение у нее заметно улучшилось.

Позже, когда Кики слушала запись, склонившись над микшерным пультом, Кит рассеянно заметил:

— Кстати, на прошлой неделе в колонке светских сплетен мелькнуло имя Джералдин Грант. Там упоминалось какое-то гульбище во французском посольстве. Джералдин смотрится просто шикарно.

— В самом деле? — Неожиданное упоминание о Джералдин заставило Кики вздрогнуть, как от удара в грудь, но голос ее звучал по-прежнему ровно и безразлично. — А с кем она была? С мужем? С приятелем?

Кит недоверчиво посмотрел на Кики. Его брови удивленно поползли вверх.

— Думаю, с приятелем. Разве Френсис не знает, что Джералдин не замужем? Понятно, после того, как он сбежал с тобой, отношения у них испортились, но ведь Джералдин приходится ему двоюродной сестрой. Обычно родственники охотно сплетничают о таких вещах.

Кики возмущенно фыркнула.

— До Френсиса семейные сплетни не доходят. Семья не желает иметь с ним ничего общего. Вот почему в Сидар-Корте до сих пор не было ни одного рок-концерта. Нам с первого же дня отказали от дома. Френсис не смеет показаться отцу на глаза.

— Прямо как в Средние века. — Черная шелковая рубашка Кита была наполовину расстегнута, он задумчиво вертел в руке акулий зуб, висевший на шее. — Думаешь, когда вы с Френсисом разбежитесь, все изменится?

Кики равнодушно пожала плечами:

— Не знаю. Меня это не волнует. — На этот раз ей не пришлось изображать безразличие. Кики действительно было все равно.

Кит взглянул на огромные часы у себя на запястье:

— Музыканты будут здесь через минуту. Хочешь, я пока попробую отыскать ту газету?

— Конечно. Это было бы классно.

Почему ее приводит в такое волнение мысль о том, что Джералдин была в Лондоне всего неделю назад? Может быть, она снова переехала в Лондон? Может, живет здесь уже давно?

Кики растерянно покусала губу. Джералдин вращается в таких кругах, о которых пишут в колонках светских сплетен. Неужели она, как раньше, поддерживает отношения с Примми? Может, Джералдин, Примми и Артемис устраивают веселые девичники, обедают вместе? Или же Джералдин и Примми проводят выходные в Котсуолде с Артемис и Рупертом? А может быть, Артемис с Рупертом и Примми со своим мужем приезжают на выходные к Джералдин в Сидар-Корт? Интересно, вспоминают ли они Кики? Скучает ли кто-нибудь по ней? Хочет ли возобновить былую дружбу?

— Вот, нашел. — Кит сунул смятую газету в руки Кики. — Отменное фото, верно?

Фотография действительно впечатляла. Элегантное вечернее платье Джералдин походило на творение Живанши или Сен-Лорана. Черные как ночь волосы были уложены в изящную высокую прическу. Длинные сверкающие серьги, казалось, состоят из одних бриллиантов. Средних лет мужчина рядом с ней выглядел безупречно: подлинное воплощение респектабельности с посеребренными сединой висками и в безукоризненном смокинге — шедевре портновского искусства. Они стояли рука об руку, а надпись под фотографией сообщала: «После переговоров с премьер-министром крупный европейский промышленник месье Андре Барр посетил официальный прием во французском посольстве вместе со своей постоянной спутницей, уроженкой Лондона мисс Джералдин Грант».

— Да, — отозвалась Кики все тем же безразличным тоном. Она вернула Киту газету и сменила тему разговора: — Где твои музыканты?

— Они вот-вот придут. — Кит швырнул газету в корзинку для мусора. — Итак, кто твой последний мужчина, Кики? Давай-ка раскалывайся.

— У меня нет никого, о ком тебе следовало бы знать. — Леон — двадцатитрехлетний светлокожий мулат, джазовый ударник — был красив как дьявол и обладал фантастическим чувством ритма. Кики никогда еще не слышала подобной игры. Но она вовсе не собиралась посвящать Кита в подробности своей интимной жизни. Ее мысли вновь вернулись к фотографии в газете.

Джералдин явно еще не замужем, и если ее не называют невестой Андре Барра, значит, замуж она не собирается. А выглядит Джералдин превосходно. На миллион долларов.

Вдалеке послышался приглушенный звонок в дверь.

— Все, взлетаем, — предупредил Кит, направляясь к двери. — И имей в виду, Кики, мы собираемся попробовать восьмиструнную бас-гитару. Если не понравится, перейдем на двенадцатиструнку. Так что гляди веселей.

Кики недовольно поморщилась. Не то у нее настроение, чтобы сиять как начищенный пятак. Слишком многое ее угнетает. Она достала из заднего кармана джинсов папиросную бумагу и маленький прозрачный пакетик и принялась сворачивать «косяк». Что ни говори, а лучшее средство снять напряжение — это добрая порция секса. Вот что ей бы сейчас не помешало. Через три дня вместе с Френсисом прилетит группа музыкантов, чтобы аккомпанировать Кики на благотворительном концерте, а с ними и Леон. Но три дня — слишком большой срок.

Послышался шум голосов, громкий смех. Кики с интересом взглянула на дверь, которую Кит оставил открытой. По счастью, один из музыкантов оказался настоящим красавчиком. В конце концов, жизнь состоит не из одних трудностей и разочарований. Кики по-прежнему рок-звезда. Вскоре ей предстоит выступить на одной из самых престижных площадок Европы вместе с мировыми знаменитостями. Она ничего не имеет против случайного секса. Ровным счетом ничего. Напротив, он как нельзя лучше ей подходит.

Четыре дня спустя Кики и думать забыла о своей хандре: она была на верху блаженства. Репетиции в Альберт-Холле шли полным ходом, занимая большую часть дня. Все свободное время Кики с удовольствием проводила в компании других участников концерта, постоянно пребывая в гуще событий, ощущая свою исключительность, избранность. Это чувство было ей необходимо как воздух. Но все изменилось, когда она случайно столкнулась со своим старинным приятелем Дейви Джонсом и они остановились поболтать, наблюдая за выступлением «Бони М».

— Знаешь, Кики, ты меня здорово разочаровала, — признался Джонс, держа обеими руками дымящийся кофе в бумажном стаканчике.

— Что ты имеешь в виду? — Дейви был одним из тех немногих парней, кто никогда не пробовал ухаживать за Кики, так что его слова поставили ее в тупик.

— Концерт в «Коконат-Гроув»[31] в Лос-Анджелесе. Когда наш продюсер предложил Френсису, чтобы ты выступила у нас на «разогреве», мы думали, ты с радостью ухватишься за такую возможность. А в результате нам пришлось взять другого певца. Он оказался так плох, что, если бы дело происходило на боксерском ринге, его бы пинками вышвырнули вон.

Кики не рассмеялась. Она словно превратилась в глыбу льда.

— Ты хочешь сказать, что через Френсиса мне передали приглашение выступить в «Коконат-Гроув» вместе с «Манкис»? — Поняв, что Кики впервые об этом слышит, Джонс изумленно присвистнул. Его брови поползли вверх. — Когда это было? — с трудом выдавила Кики: губы ее не слушались, челюсти свело судорогой. «Коконат-Гроув», Лос-Анджелес. О ней могли бы написать в «Холливуд репортер», а может даже в «Лос-Анджелес таймс». И среди публики наверняка было полно знаменитостей. Влиятельные лица. Сильные мира сего. Черт, да ее запросто могли пригласить и в Лас-Вегас!

— Полгода назад. Так Френсис тебе ничего не передавал?

Примерно в двадцати ярдах от них, на сцене, группа «Бони М» в третий раз исполняла «Реки Вавилона», пока техники пытались наладить нужное освещение.

— Нет, — побелевшими губами прошептала Кики. — Должно быть, он забыл.

— Тогда найди себе другого продюсера, — посоветовал Дейви. — Такие провалы в памяти вряд ли помогут твоей карьере. Он сейчас с тобой? В Альберт-Холле?

Кики с трудом разлепила губы:

— Должен быть здесь. Он собирался прилететь сегодня утром, но еще не показывался. Но когда я его увижу…

Кики не закончила фразу. В этом не было нужды. Сегодня она увидит Френсиса в последний раз.

— Я должна была петь в «Коконат-Гроув»! — крикнула она в лицо Френсису в пустой гримерке. Он стоял, привалившись к двери, нездоровый, потрепанный и полусонный из-за смены часовых поясов. — В «Коконат-Гроув»! И ты не сказал мне ни слова! Почему? Тебе что, крышу совсем снесло из-за «кокса» или просто не хотелось лишний раз суетиться?

Это происходило на следующий день после репетиции, и концерт уже шел полным ходом. Через пять минут, даже меньше, Кики предстояло выйти на сцену и показать все, на что она способна, но сейчас ее душил гнев. Ей страстно хотелось высказать Френсису все, что она о нем думает.

— Ты знаешь, как для меня важна Америка! Знаешь, что выступить в «Коконат-Гроув» дорогого стоит! Если бы я удачно спела на «разогреве» для «Манкис», то, глядишь, мы поговорили бы с ними о дальнейшем сотрудничестве. Я могла бы участвовать в их телевизионных шоу! Ты мой продюсер, и ты упустил такую возможность! Да ты должен был зубами в нее вцепиться, черт возьми! Все, Френсис, с меня довольно. Я хочу, чтобы ты немедленно убрался из моей жизни!

— Я просто забыл, — устало отозвался Френсис. — Это ведь не конец света, Кики. И давай не будем ссориться, когда нас слышат почти все, кто участвует в сегодняшнем концерте. Иди на сцену, делай свое дело, потом поговорим.

— Черта с два мы поговорим! — Ее наряд составляли черные брюки в обтяжку, серебряные туфли на шпильках длиной в четыре дюйма, весьма рискованной расцветки жакет в стиле неопсиходелик, под которым не было ничего, кроме черного бюстгальтера. — Я хочу, чтобы ты немедленно убрался к чертям собачьим, Френсис! Забудь обо мне, понял? Если мы когда-нибудь снова окажемся в одной комнате, сделай вид, что ты меня не видишь. Усвоил?

Френсис побледнел. Он неожиданно понял, что это не обычная ссора и Кики говорит вполне серьезно.

— В чем дело, Кики? — зло бросил он. — Я перестал быть тебе полезным? Хочешь перекинуться на кого-нибудь поинтереснее? Ищешь себе новую жертву?

— Да, — жестко отрезала Кики, равнодушно отмечая, как разительно изменился облик белокурого «прекрасного принца».

Когда-то Френсис мог гордиться своей утонченной красотой и природной грацией. Теперь же он представлял собой довольно жалкое зрелище, хотя ему едва исполнилось тридцать. Длинные кудри Френсиса начали редеть, казались серыми и тусклыми, а фигура отличалась болезненной худобой. В его узких бедрах уже не было ничего притягательного. Смерив Френсиса неприязненным взглядом, Кики с удивлением поняла, что с этим человеком ее связывает шесть лет жизни, хотя вполне хватило бы и одного года, а может, и того меньше.

— Да, — повторила она, но уже без гнева, а сдержанно и сухо. — Ты мне больше не нужен, я собираюсь найти себе кого-нибудь получше. Если тебе нравится считать себя жертвой — что ж, дело твое. Но ведь не я превратила тебя в жертву, Френсис. Это твоих рук дело. И винить тебе следует только себя.

В дверь отчаянно забарабанили, раздался громкий окрик Леона:

— Какого черта ты там делаешь, Кики? Наш выход следующий!

Кики стремительно направилась к двери, и Френсис отодвинулся, уступая ей дорогу.

— Когда я вернусь, чтобы духу твоего здесь не было, — коротко бросила она, открывая дверь. — Ты больше не мой продюсер. Усек?

— О да, — с горечью пробормотал Френсис. — В отношении тебя, Кики, я уже давно все понял.

Кики задержалась в дверях, собираясь произнести прощальные слова, но Леон крепко схватил ее за руку.

— Что за фигню ты тут разыгрываешь, детка? — воскликнул он, проворно толкая Кики в выложенный каменными плитами коридор. — Что ты себе думаешь? Отсюда до сцены пилить целых пять минут. Давай-ка шевели задницей!

Кики, забыв о Френсисе, бросилась бежать. Через шесть минут она уже стояла на сцене, готовясь исполнить свою первую композицию — «Сумерки любви». Огромный зал, разгоряченный предыдущими выступлениями, одобрительно взревел, приветствуя песню, шесть лет назад ставшую хитом. Кики почувствовала, как ее пронизывает ощущение своего всесилия. Адреналин бурлил у нее в крови. Здесь ее место. Остальное не имеет значения. Теперь, когда Френсис стал частью прошлого, новый энергичный американский продюсер поможет ей сменить имидж и подняться на должную высоту. Вскоре весь мир заговорит о ней как о подлинном чуде современного рока.

У нее за спиной Леон, этот ударник от Бога, выдавал фантастический ритм, остальные пять музыкантов не уступали ему в мастерстве. Кики перешла к следующей песне на том же ошеломляющем подъеме, под настоящую бурю аплодисментов. Пот лил с нее ручьем, но она ощущала себя центром вселенной. Ей больше нечего было желать. Легко двигаясь по сцене в ослепительном круге света, упиваясь восторженными криками публики, она и думать забыла о Френсисе Шерингеме.

Глава 18

Сентябрь 1978 года

Джералдин отперла дверь и вошла в свою парижскую квартиру на первом этаже старинного особняка. Дом с колоннами в стиле Палладио, украшавшими величественный фасад, располагался на изгибе дороги, недалеко от церкви Святой Магдалины. В прошлом веке здесь можно было увидеть немало роскошных особняков, но теперь дом стоял один и выглядел странно, едва ли не дико на фоне оживленных, забитых транспортом улиц двадцатого столетия с их неизменным грохотом и суетой.

К счастью, в заднюю часть дома городской шум не проникал. Просторный холл переходил в гостиную со сводчатыми французскими окнами, открывавшимися в сад. Ради этого прелестного садика Джералдин и подписала договор аренды, согласившись на баснословно высокую плату.

Здесь не было ярких цветочных бордюров, великолепных газонов и живописных холмов, как в Сидар-Корте, но затейливые цветники с самшитовой изгородью выглядели на редкость эффектно, словно театральные декорации.

Бросив сумочку из кожи ящерицы на золоченый стул в стиле Людовика XVI, Джералдин вышла в сад.

Пять лет назад, когда она только въехала в эту квартиру, клочок земли, окруженный со всех сторон кустами самшита, густо порос бурьяном. Теперь же с весны и до осени здесь цвели белые цветы. В апреле нежные сердечки белоснежной дицентры покачивались, откликаясь на самое легкое дуновение ветра. Летом крошечный сад утопал в пене цветущих роз «айсберг», а в сентябре распускались восковые чашечки японских анемон. Их удивленные белые головки испуганно трепетали над густой зеленью самшита.

Джералдин устало прислонилась к дверному косяку, жалея, что не захватила что-нибудь выпить. Небольшой сервант палисандрового дерева, в котором она держала спиртное, находился всего в десятке шагов, но Джералдин стояла, не в силах сдвинуться с места. Она была слишком подавлена, слишком измучена. Ее одолевали тревожные мысли о недавней поездке в Лондон.

Желание увидеть Примми и Артемис порой казалось почти нестерпимым. В Лондоне Джералдин стоило немалых усилий справиться с искушением. Ее удерживала только мысль о том, что при встрече ей неизбежно придется лгать обеим подругам. После шести лет молчания — если не считать неизменных поздравительных открыток ко дню рождения и Рождеству — Примми и Артемис наверняка захотели бы узнать, почему она предпочла Париж Лондону, что удерживает ее во Франции и чем она зарабатывает себе на жизнь.

Конечно, Джералдин легко могла бы солгать. Переехав в Париж, она продолжала интересоваться антиквариатом и в дополнение к художественным курсам при «Сотбиз» окончила курсы искусствоведения при Лувре. Она запросто могла бы сказать подругам, что, окончив курсы, начала работать в какой-нибудь художественной галерее. Откровенно говоря, она могла бы сказать им все, что угодно: что она секретарь, чей-то ассистент или дизайнер, и они никогда не узнали бы правды. Но тогда ей трудно было бы объяснить, почему она так долго не желала ни с кем встречаться и не указывала обратного адреса на открытках.

Вечерело, сгущались сумерки, и небо подернулось сероватой дымкой. Ровно подстриженные кусты самшита, обрамлявшие цветники, окружала аккуратная полоса светлого гравия, а за ней пестрели буйные заросли, лишенные геометрической безупречности цветочных клумб: ладанник, белая гортензия, хоизия, иерусалимский шалфей с бледно-серыми листьями. Последние лучи заходящего солнца мягко коснулись травы и кустов, высветив тщательно продуманную цветочную композицию в сдержанных зеленых, серых и белых тонах. Джералдин обвела глазами свое великолепное творение и горько усмехнулась. Интересно, что сказали бы Артемис и Примми, если бы узнали, что она работает девушкой по вызову? Дорогой проституткой высокого класса?

Джералдин не могла себе представить их реакцию. Ей просто не хватало воображения. Конечно, можно было напустить туману и сказать, что она служит в агентстве, в так называемой эскорт-службе, но что бы это изменило?

— Ты заррабатываешь на жиизнь сексом, — с чудовищным акцентом говорила ее подруга Доминик, типично французским жестом пожимая плечами. — Так в чем прроблема?

Особой проблемы не было, просто Джералдин не хотелось, чтобы Артемис и Примми узнали о роде ее занятий.

Желание выпить пересилило нежелание двигаться, и Джералдин вернулась в гостиную. Поездка в Лондон с Андре Барром полностью выбила ее из равновесия, и не только потому, что ей мучительно хотелось встретиться с Артемис и Примми. Джералдин преследовало и другое искушение. Желание уехать в Сидар-Корт и остаться там навсегда.

Она плеснула в хрустальный бокал немного «Реми» и добавила кубик льда. Руки слегка дрожали.

«Сидар-Корт всегда открыт для тебя, дорогая, — заверил ее дядя Пирс в те ужасные, невыносимые часы после телефонного звонка Кики из Рима. — Ты можешь не опасаться, что встретишь здесь Френсиса. Его поступок просто возмутителен, и я намерен сказать ему об этом. С этого дня я не хочу его больше видеть. Он никогда не испытывал чувства ответственности за дом, который ему предстоит унаследовать. Ты единственная, кто по-настоящему ценил Сидар-Корт, кому дорога история нашего рода. Это дом твоих предков, твой дом, и здесь тебе всегда будут рады. Можешь приезжать сюда когда захочешь и жить сколько заблагорассудится».

Джералдин чувствовала себя полностью раздавленной обрушившимся на нее горем и едва поблагодарила дядю за доброту. А он действительно был добр к ней. Все были к ней добры. Но Джералдин не нуждалась в доброте и сочувствии. Ей нужны были Френсис и Сидар-Корт. Этот дом должен был стать ее домом. Здесь должны были расти ее дети. И когда-нибудь хозяином Сидар-Корта должен был стать ее старший сын. При мысли о том, что Френсис женится на Кики, что у них будут дети и сын Кики унаследует Сидар-Корт, горло Джералдин свело судорогой. Мучительные приступы рвоты сотрясали ее тело, пока она окончательно не обессилела, исторгая из себя одну лишь желчь.

Джералдин не решилась принять предложение дяди. Жить в Сидар-Корте без Френсиса — эту боль она не смогла бы вынести.

Она переехала в Париж и возвращалась в Англию всего дважды. В первый раз — ради похорон матери, во второй — по просьбе Андре Барра: он хотел, чтобы Джералдин была его спутницей на приеме во французском посольстве. Джералдин надеялась, что после стольких лет сможет наконец появиться в Лондоне, не терзаясь воспоминаниями, которые предпочла бы навсегда стереть из своей памяти.

Но она ошибалась. Когда лимузин Андре притормозил у светофора на пути из аэропорта Хитроу в Лондон, Джералдин тут же бросился в глаза огромный рекламный щит с афишей благотворительного рок-концерта в Альберт-Холле. Имя Кики не возглавляло список звезд и было набрано не самым крупным шрифтом, но Джералдин мгновенно его заметила.

К горлу подступила тошнота. Если Кики в Лондоне или собирается сюда прибыть, значит, Френсис тоже здесь. Что, если она столкнется с ними обоими? Увидит Френсиса, со счастливой улыбкой на губах обнимающего Кики. Конечно, Лондон не деревня и подобная встреча маловероятна, и все же в жизни порой случаются странные вещи.

Сидя на заднем сиденье лимузина рядом с Андре, Джералдин почувствовала, как лоб покрывается каплями пота. Теперь слишком поздно возвращаться во Францию, но если бы она только знала, что Кики и Френсис будут в Лондоне, она ни за что не приняла бы приглашение Андре. Никогда. Ни за что на свете.

Держа в руке бокал «Реми», Джералдин снова вышла на воздух и по широким низким ступеням спустилась к гравийной дорожке. В дальнем конце крошечного садика темнела увитая плющом шпалера, а рядом с ней, в тени ветвей японской березы, стояли маленький столик из черного кованого чугуна и единственный стул. Согревая в ладонях бокал, Джералдин села и устремила взгляд на цветники — белоснежные анемоны в рамке из темно-зеленых кустов самшита. Интересно, встречалась ли Кики с Артемис и Примми?

В те страшные часы после телефонного звонка из Рима Артемис, все еще в платье подружки невесты, торжественно поклялась, что никогда не станет разговаривать с Кики. Примми не давала подобных обещаний, но поступок Кики глубоко ранил ее. Подобные потрясения так легко не проходят. И все же со дня несостоявшейся свадьбы прошло шесть лет. А шесть лет — немалый срок.

Джералдин глотнула коньяку. Вполне возможно, Артемис и Примми поддерживают отношения с Кики. Может быть, они с мужьями ходили на концерт в Альберт-Холл, а после поужинали вместе с Кики и Френсисом или отправились вшестером на какую-нибудь грандиозную вечеринку в компании звезд шоу-бизнеса.

Черный дрозд спорхнул с ветвей японской березы и принялся расхаживать в зарослях травы, перерывая клювом землю в поисках червяков. Джералдин молча наблюдала за ним. Конечно, в отношении Примми она могла и ошибаться. Возможно, Примми так и не вышла замуж и ей вполне хватило успешной карьеры в Би-би-ди-оу. Должно быть, она сейчас руководитель отдела, а может, даже вошла в совет директоров.

Как сильно ей не хватает Примми. Лицо Джералдин исказила болезненная гримаса. Если бы только она могла видеться с Примми, навещать ее, принимать у себя… Но, решившись стать девушкой по вызову, она уже знала, что никогда не сможет встречаться с Примми и Артемис. Это было бы нечестно по отношению к ним. Они не должны соприкасаться с ее жизнью. Это совершенно невозможно.

Черный дрозд взлетел на дерево с червячком в клюве. Вечерние сумерки сгустились, и небо окрасилось в темно-синие тона. Джералдин поднялась. Она еще не успела прослушать сообщения автоответчика, а их наверняка, как всегда, набралось немало.

Пятнадцать минут спустя она уже сидела с ручкой в руке за старинным секретером в стиле ампир, слушала автоответчик и делала записи в огромном журнале — преуспевающая деловая женщина за работой. Впрочем, Джералдин и в самом деле считала себя деловой женщиной.

— Это всего лишь бизнес, — невозмутимо заявила Доминик после признания, что учебу на курсах при Лувре она оплачивает, работая девушкой по вызову в эскорт-агентстве. — А как бы еще я смогла позволить себе такие дорогие курсы?

Джералдин не знала, что ответить. Она просто не задавалась этим вопросом. Свои занятия она оплачивала из денег, выделенных семьей.

Признание Доминик не повлияло на их приятельские отношения. Обычно они проводили вместе обеденное время: покупали французские батоны в одном из многочисленных кафе около Лувра, шли к Сене, благо это было совсем недалеко, и садились на скамейку перекусить. И лишь когда Доминик узнала, что у Джералдин нет мужчины, их случайная дружба переросла в нечто большее.

— Это очень странно, n'est-ce pas?[32] — осторожно заметила она, резонно полагая, что девушка с такой потрясающей внешностью, как у Джералдин, при желании легко могла бы обзавестись приятелем.

Джералдин предпочитала бы держать свои секреты при себе, но на этот раз она рассказала Доминик все о Френсисе и Сидар-Корте. И о Кики.

С этого дня между ними установились особые отношения. Конечно, Доминик не могла занять место Артемис, Примми и Кики в жизни Джералдин, но теперь они держались вместе как в Лувре, так и за его стенами.

А потом наступил день, когда Доминик передали, что ей кто-то звонил. Они с Джералдин как раз собирались пойти на лекцию по истории керамики восемнадцатого века. Через полчаса подруги встретились в своем обычном месте, в одном из кафе.

— Merde![33] — с досадой пробормотала Доминик. На ее личике, напоминающем лучезарный образ прелестного эльфа и трагическую маску Жанны д'Арк, мелькнула недовольная гримаса. — Мой отец приезжает в Париж всего на одну ночь и хочет провести вечер со мной, а я должна встретиться с клиентом в восемь часов в отеле «Георг V».

— Так скажи в агентстве, что никак не можешь. Они пошлют другую девушку, — предложила Джералдин, покупая французские батоны для них обеих.

— Это не так прросто, Жерральдин, — возразила Доминик, смягчая «дж» и произнося «р» раскатисто, на французский манер. В ее глазах застыло отчаяние. — Это новый, очень важный клиент, шейх. Если я скажу в агентстве, что не могу встретиться с ним, я упущу свой шанс: они никогда не предложат мне больше ничего хорошего. Мне страшно повезло, что этого новичка отдали мне. Я надеялась, что он станет постоянным клиентом. Тогда мне не пришлось бы проводить так много времени в обществе занудных жирных бизнесменов.

Джералдин сочувственно вздохнула и передала Доминик ее батон.

— Ты даже не представляешь, какая конкуренция у нас в агентстве. У меня полным-полно завистников, — угрюмо заметила Доминик, когда они вышли из кафе и направились в сторону Сены. — Все считают, что я не слишком-то цепляюсь за эту работу — я связалась с агентством, чтобы платить за занятия на курсах. И тут вдруг шейх! В кои-то веки мне выпала такая удача, а я не могу ею воспользоваться! Это просто несправедливо! C'est un crime![34]

— А ты не могла бы попросить другую девушку заменить тебя, не оповещая никого в агентстве? — предложила Джералдин, искренне желая помочь.

Доминик на мгновение задумалась и хмуро покачала головой:

— Non[35]. Я же говорила, у нас огромная конкуренция. Если я уступлю шейха, он уже никогда ко мне не вернется.

Они уселись на скамейку у реки, глядя на островерхие башенки Консьержери и готические шпили Нотр-Дама по ту сторону сверкающей серебром речной глади.

— Тогда мне ничего больше не приходит в голову, — заметила Джералдин, думая о приглянувшейся ей квартире на первом этаже особняка у церкви Святой Магдалины и прикидывая, хватит ли наглости попросить отца увеличить и без того солидное содержание, чтобы снять квартиру, несмотря на непомерно высокую арендную плату.

— Зато у меня есть идея! — Гладкое, с безупречной кожей лицо Доминик просияло от радости. — Все прекрасно устроится, если ты займешь мое место. Это самое лучшее решение, n'est-ce pas? Ты просто скажешь шейху, что ты — это я, а если он потребует тебя снова, я при встрече все ему объясню, и он останется доволен.

— А если он будет разочарован, что видит перед собой тебя, а не меня? — насмешливо спросила Джералдин.

— Когда шейх познакомится со мной поближе, он и думать об этом забудет, — самоуверенно возразила Доминик. — Я профессионалка. Или по крайней мере почти профессионалка. К тому же я француженка, — добавила она непререкаемым тоном, как будто это обстоятельство все решало.

Джералдин с трудом удержалась от смеха. Пусть сексуальный опыт Доминик намного богаче — на ее счету немалое количество партнеров, но Джералдин тоже смогла бы произвести на шейха неплохое впечатление, если бы захотела, а самонадеянное заявление Доминик, что французские женщины превосходят английских в постели, вообще не выдерживало никакой критики.

— Хочешь, заключим пари? — весело предложила она.

— С радостью, chérie[36], — оживленно подхватила Доминик в восторге от того, что ее затруднения так легко разрешились.

Шейх Абдул Мустафа оказался выпускником Итона, человеком весьма образованным, и Доминик проиграла пари, к своей величайшей досаде.

Джералдин почти закончила заносить записи в журнал, но ей еще предстояло ответить на множество звонков. Удивительно, как бесстыдно легко она сбросила с себя прежнюю жизнь и скользнула в новую. Словно платье сменила. Карандаш Джералдин замер в воздухе, а уголки губ дрогнули в усмешке.

Она не числилась ни в одном эскорт-агентстве. Джералдин никогда к этому и не стремилась. Поначалу она просто была платной спутницей шейха всякий раз, когда тот приезжал в Париж — а приезжал он довольно часто, — но позднее, когда занятия на курсах при Лувре подошли к концу и Джералдин пришлось задуматься о работе, она решила, что любая работа будет лишь ограничивать ее свободу.

Ей нравилось иметь много свободного времени, нравилось, что не нужно вскакивать по утрам в семь или в восемь часов, что она вправе сама решать, когда ей работать, а когда нет, и наконец, ей нравилось находиться в обществе богатых мужчин. Если бы она состояла в штате какого-нибудь эскорт-агентства, ей пришлось бы проводить большую часть времени в компании клиентов, с которыми при обычных обстоятельствах она ни за что не стала бы встречаться и уж тем более ложиться в постель, и Джералдин это отлично понимала. Абдул был человеком незаурядным, а ее интересовали только особенные, неординарные мужчины. У Абдула были друзья, и Джералдин познакомилась со многими из них. В девяти случаях из десяти эти знакомства не имели продолжения, потому что она отличалась крайней разборчивостью и мало кого вносила в список своих клиентов.

Джералдин нисколько не зависела от денег, которые зарабатывала, продавая свое тело, что приводило Доминик едва ли не в бешенство.

— Тогда зачем ты этим занимаешься, Жерральдин? — возмущенно кричала она. — Почему бы тебе просто не найти богатого приятеля, выйти замуж и жить с ним долго и счастливо?

Доминик уже давно ушла из эскорт-агентства. Получив на руки диплом об окончании курсов при Лувре, она тут же нашла себе работу в небольшой картинной галерее на Левом берегу и никак не могла понять, почему Джералдин не хочет сделать то же самое.

— Потому что я не хочу вставать с утра пораньше и весь день быть у кого-то на побегушках, — с грубоватой откровенностью заявила Джералдин. — А мужа я себе не ищу. Человек только один раз в жизни находит свое второе «я». Я выбрала себе пару прежде, чем научилась ходить. Мне никогда больше не встретить того, кто занял бы место Френсиса в моей душе, Доминик. Это просто невозможно.

Чувствуя, что Френсис начинает заполнять ее мысли и вовсе не желая этого, Джералдин отодвинула в сторону журнал и встала из-за секретера. На сегодня никаких обязательств, решила она. Этот вечер принадлежит ей одной, она вольна распоряжаться им по своему усмотрению. Джералдин выбрала долгоиграющую пластинку и включила проигрыватель. Комнату заполнили звуки музыки Верди. Слушая голос божественной Марии Каллас, Джералдин скользнула в спальню, чтобы снять кремовый полотняный костюм.

Этот костюм — типичный наряд успешной деловой женщины — как нельзя лучше соответствовал ее нынешнему стилю. Немного старомодные романтические воздушные одеяния, которые она когда-то так любила, остались далеко в прошлом. Теперь они только испортили бы тщательно создаваемый ею имидж. Когда часто приходится бывать в гостиничных холлах и барах, то лучший способ не привлекать к себе ненужного внимания — одеваться так, словно ты собралась на какое-нибудь совещание или заседание исполнительного комитета.

Зазвонил телефон, и Джералдин подождала, пока включится автоответчик.

— Chérie! — нетерпеливо воскликнула Доминик. — Сними трубку. Мне нужно с тобой поговорить.

Джералдин отключила автоответчик, сняла трубку и удобно устроилась на огромной кровати.

— Soir[37], Доминик, — ласково поздоровалась она. — О чем ты хочешь поговорить?

— У меня есть старая школьная подруга, которая хотела бы стать девушкой по вызову, но ей не слишком удобно действовать через эскорт-агентство, а своих связей нет, — торопливо заговорила Доминик, предпочитая сразу перейти к делу. — Ты не могла бы взять ее под свое крыло, Жерральдин? С кем-нибудь ее познакомить? Знаешь, как говорят: «Если ты спрашиваешь о цене, значит, купить не сможешь». Так вот, ее интересуют только те, для кого цена не имеет значения. И она будет рада платить тебе приличные комиссионные.

Губы Джералдин дрогнули в усмешке.

— Мне казалось, ты не одобряешь род моих занятий, Доминик. А ты не думаешь, что заниматься сводничеством еще хуже?

— Non, — решительно возразила Доминик. — Сводничество как раз для тебя, chérie. Ты отличный организатор и знаешь многих состоятельных мужчин, особенно богатых англичан.

Джералдин снова усмехнулась. Когда Доминик впервые узнала о ее происхождении и родственных связях, она пришла в неописуемый восторг. «Все эти игроки в поло, друзья твоего отца и дяди, приехав в Париж, только счастливы будут познакомиться с красивыми французскими девушками самого высокого класса! — воскликнула она, сверкая глазами. — У тебя слишком много блестящих связей, грех ими не воспользоваться!»

Зная, что Доминик ждет от нее ответа, Джералдин поинтересовалась:

— А у твоей подруги есть степень бакалавра?

— Merde! — Голос Доминик поднялся на несколько децибелов. — Да! Но какая разница? Она ведь хочет стать девушкой по вызову, а не нейрохирургом!

— Мои клиенты хотят видеть рядом с собой шикарных и образованных женщин. Ведь я должна думать о своей репутации, Доминик.

— Так ты согласна? Merveilleux![38] Я передам Веронике, чтобы она тебе позвонила.

Позднее, лежа в огромной благоухающей ванне и нежась в пушистой пене, Джералдин раздумывала о том, как легко она могла бы начать собственное дело. Девушек для эскорт-услуг пришлось бы отбирать очень тщательно, но до сих пор Джералдин совсем не плохо удавалось производить отбор, о чем красноречиво свидетельствовал список ее клиентов.

Выразительный, полный отчаяния голос Каллас, поющей знаменитую арию Эболи «О don fatale» — «Моя краса — коварный дар» — из оперы Верди «Дон Карлос», наполнил залитую неярким светом лампы квартиру, и Джералдин закрыла глаза, наслаждаясь тонкостью исполнения. Гордую принцессу Эболи, предавшую свою королеву, ждало изгнание, и в голосе Каллас звучала нестерпимая боль. Мысли Джералдин приняли прежнее направление. Если она собирается открыть собственное эскорт-агентство, придется существенно расширить список клиентов. Это несложно сделать. Как верно заметила Доминик, у Джералдин множество знакомых, и каждый может стать настоящей золотой жилой.

Она глубже погрузилась в душистую пену. Можно дать объявление в «Интернэшнл геральд трибюн». Если в тексте упомянуть лишь об «очаровательной спутнице», никто не усмотрит в этом ничего противозаконного.

Чем дольше она думала о собственном предприятии, тем больше ей нравилась эта идея. Создать преуспевающее эскорт-агентство — непростая задача. Настоящий вызов ее организаторскому таланту и превосходный способ без особых хлопот изрядно пополнить банковский счет. Достойное применение ее деловому чутью.

Ария принцессы Эболи закончилась, и Джералдин открыла глаза. Она сделала свой выбор.

Почему бы проститутке не превратиться в «мадам»?

Глава 19

Сентябрь 1978 года

Артемис присела на корточки у раскрытого дорожного чемодана. Перед ней на полу аккуратными стопками лежали вещи, которые требовалось упаковать.

— Я, мамочка. Я. — Дестини вытянула из ящика комода белье, которое Артемис вовсе не собиралась брать с собой в Испанию.

— Чудесно, дорогая, но мамочка хочет взять только те вещи, что лежат здесь, на полу, — с нежностью откликнулась Артемис.

Дестини радостно просияла, сгребла в охапку часть вещей и бросила их в чемодан.

— Я, пожалуйста, — повторила она, чмокнув Артемис в щеку липкими губами. — Я, пожалуйста, мамочка.

У Артемис мучительно сжалось сердце. Речь и развитие Дестини соответствовали трехлетнему возрасту, хотя ей уже исполнилось пять. Ничего страшного, если малышка немного не поспевает за своими сверстниками, считала Артемис, но вот Руперт никак не хотел с этим мириться. Он постоянно раздражался и устраивал безобразные сцены.

— Она не просто «не поспевает», Артемис. Она умственно отсталая! — свирепо выкрикнул он накануне вечером, когда Артемис сообщила ему, что предложила местному Женскому институту[39] воспользоваться их домом для проведения ежегодной осенней ярмарки. — Ты хочешь, чтобы все вокруг знали, что наша дочь никогда не сможет ходить в обычную школу? Почти все эти глупые гусыни, с кем ты так любишь варить варенье, замужем за мужчинами моего круга! И я не желаю, чтобы весь Котсуолд судачил, гадая, от кого наша дочь унаследовала свою болезнь! У меня еще сохранились остатки гордости в отличие от тебя!

Это была ужасная сцена. Полный кошмар.

Их громкие крики разбудили Дестини, и она принялась жалобно плакать. Артемис удалось ее успокоить только к полуночи. Измученная и подавленная, она скользнула в постель и устроилась рядом с Рупертом, но еще долгие часы лежала без сна.

Руперт не повернулся к ней, чтобы обнять, успокоить, шепнуть, что он сожалеет. Руперт не из тех, кто станет шептать слова утешения.

Артемис положила в угол чемодана саронги и купальные костюмы. Семейная жизнь отнюдь не дивная чаша, полная спелых вишен, как ей когда-то казалось.

Став миссис Гауэр, Артемис прежде всего поспешила бросить подиум, чтобы превратиться в заботливую жену и образцовую хозяйку — супруги часто принимали гостей.

К изумлению Артемис, этот поступок глубоко разочаровал Руперта. Не потому, что семья лишилась значительного дохода: Артемис никогда не относилась к числу моделей, которым платят миллионы за одно только появление на подиуме. Руперт почувствовал себя обманутым — ведь он больше не мог гордиться женой-манекенщицей. Поняв, что муж все это время жил несбыточной мечтой, видя рядом с собой будущую Твигги или Джерри Холл, Артемис испытала страшное потрясение. Она была рядом с мужчиной, который ничего о ней не знал.

Руперт женился, не сознавая, что его тесть не тот человек, с которым он мог бы общаться, не испытывая неловкости. Артемис подняла с пола аккуратную стопку ярких футболок и прижала к груди. Ну почему Руперт такой несдержанный, такой нетерпимый? Теперь отец поселился на Каймановых островах, и вряд ли супруги Гауэр когда-нибудь снова его увидят. И Дестини не так уж и отстает в развитии. Детский психолог сказал, что у нее небольшие трудности в обучении, и хотя со временем отставание может усилиться и девочку придется отдать в специальную школу, все же существует вероятность, что с возрастом наступит улучшение.

— Какого рода улучшение? — напряженным тоном спросил Руперт, пока Дестини безмятежно играла на полу с разноцветными ложками. — Улучшение, которое позволит ей получить хорошее образование? Поступить в университет?

— Я думаю, вам не стоит ставить перед девочкой слишком честолюбивые цели, мистер Гауэр. Дестини никогда не достигнет академических высот. Вам следует поблагодарить судьбу, что ваша дочь не страдает такими серьезными расстройствами, как дислексия — неспособность к чтению. У девочки нет нарушений слуха. Она не больна аутизмом. У нее не наблюдается эмоциональных отклонений или трудностей в поведении.

— Но вполне возможно, ей придется ходить в специальную школу? — Под глазом у Руперта задергалась жилка.

— Это не исключено. Многое будет зависеть от того, как она станет развиваться в ближайшие три-четыре года. Пока что я не вижу причин волноваться. Дестини сможет пойти в местную начальную школу. И все же может случиться так, что девочке понадобится перейти в класс, где недостаток способностей не будет слишком заметен и где никто не станет ее дразнить. Но ведь в этом нет ничего страшного, верно?

Оторвав Дестини от ложек, Артемис подняла ее с пола и посадила к себе на колени.

— Конечно! — с жаром воскликнула она, крепко прижимая к себе малышку. — Мы хотим, чтобы Дестини была счастлива в школе и не думала, что она чем-то хуже других детей. Мы поступим так, как будет лучше для нее, правда, Руперт?

Руперт даже не взглянул на жену. Его красивое лицо исказилось судорожной гримасой.

— Это невозможно скрыть, — произнес он срывающимся голосом. — Если мы будем всюду брать ее с собой, все сразу догадаются, что она умственно отсталая.

— Выражение «умственно отсталая» в данном случае совершенно неприемлемо, мистер Гауэр, — ледяным тоном возразил психолог. — Ваша дочь не слишком способная ученица. Но она чудесная, эмоционально отзывчивая, чуткая и любящая девочка. Большинство родителей, когда-либо переступавших порог этой комнаты, сочли бы вас на редкость счастливым человеком.

Руперт резко вскочил на ноги. Вид его был страшен: ноздри побелели, челюсти свело судорогой.

— Большинство родителей, побывавших в этой комнате, не брали на воспитание чужого ребенка! — с яростью выкрикнул он. У Артемис все поплыло перед глазами. Казалось, она вот-вот потеряет сознание. — Когда берешь чужого ребенка, то ожидаешь, что он по крайней мере будет здоровым и разумным! — Руперт решительно прошагал к двери и резко дернул ее на себя. — Откуда мне было знать, что девочка не сможет ходить в школу! Так что придется вам уж как-нибудь простить мне, что я не чувствую себя счастливым. Черт возьми, да я просто проклятый неудачник!

Руперт вышел, хлопнув дверью с такой силой, что она едва не слетела с петель. Дестини, испугавшись яростной вспышки Руперта, испустила жалобный вопль. Артемис встала, крепко держа девочку за руку.

— Мне очень жаль… — пробормотала она дрожащим, каким-то чужим голосом. — Мой муж слишком расстроен… он неудачно высказался… он вовсе не имел в виду… — Она не смогла закончить фразу и разрыдалась.

И сейчас, собирая чемодан для поездки в Испанию, Артемис почувствовала, что готова расплакаться. Вещи Дестини и Руперта она уже упаковала, осталось только разобраться со своими. Дестини обожала их загородный дом в Марбелье. Ей нравилось плескаться в бассейне и целыми днями бегать в купальнике. В Марбелье у нее был приятель — шестилетний сын садовника, который считал ее своим лучшим другом. Дестини так нравилось в Испании, что Артемис всегда с нетерпением ждала, когда представится возможность туда отправиться. Но на этот раз все удовольствие оказалось испорчено из-за упрямства и несговорчивости Руперта.

Взять хотя бы ежегодную осеннюю ярмарку, организуемую Женским институтом. Почему нельзя провести ее в их доме? Что такого случится, если чуть больше людей увидят Дестини и поймут, что она испытывает небольшие трудности в обучении? Девочка развивается немного медленнее, чем другие дети, но ведь все равно не удастся держать это в секрете. И Артемис решительно не понимала, почему Руперт пытается это скрывать. В конце концов, Дестини — очаровательный ребенок. Она никогда не сможет учиться в Оксфорде, ну и что с того? Если на то пошло, сама Артемис тоже никогда не блистала знаниями в школе. И все же Руперт влюбился в нее. Так если он любит свою жену, почему же не может полюбить и Дестини?

Устав вытаскивать вещи из ящиков комода, Дестини свернулась в клубочек на коврике из овечьей шкуры и заснула, держа во рту большой палец.

Глядя на крохотную фигурку на коврике, Артемис почувствовала, как к глазам подступают слезы. Больше всего на свете она хотела бы, чтобы Руперт любил Дестини так же сильно, как она сама. Малышке нужен любящий отец, который обожал бы ее и гордился бы ею, — этого заслуживает любая девочка. У отца Артемис было множество недостатков, а его нагловатая манера держаться, свойственная богатым выскочкам, не раз заставляла ее краснеть, но он всегда любил дочь и она всегда любила отца.

Артемис закрыла крышку чемодана. Как бы ей хотелось поговорить с Примми! Но стоит поддаться искушению, и Руперт никогда ей этого не простит.

Стараясь не потревожить спящего ребенка, Артемис подошла к окну. Примми не знала, что Дестини недостаточно развита для своих лет. Давно, еще до того как Руперт категорически запретил ей поддерживать отношения с подругой, Артемис иногда упоминала в разговорах с Примми, что Дестини немного медленно учится говорить, ходить и пользоваться горшком. Тогда ей и в голову не приходило беспокоиться об этом, и Примми не видела здесь особых причин для волнения. Страхи пришли позже, но Артемис уже не могла поделиться ими с Примми.

«Ваш муж совершенно прав — контакты между вами и родной матерью ребенка крайне нежелательны», — решительно заключила женщина из Консультационного центра помощи приемным родителям.

Дальнейшие попытки настоять на своем обернулись бы угрозой ее браку, и Артемис пришлось уступить. Она прекратила встречаться с Примми и все же постоянно думала о ней — ведь Дестини была очень похожа на мать.

Иногда — очень редко, обычно в тех случаях, когда малышка сердилась, — Артемис замечала в ней мимолетное сходство с Кики. При мысли о том, что Дестини — единокровная сестра Кики, Артемис всегда становилось не по себе.

— Кики ни о чем не знает, — предупредила Примми в период оформления документов об удочерении. — Если бы она узнала, это бы страшно все осложнило.

От Артемис Кики никак не смогла бы узнать правду о Дестини. Кики звонила Артемис всего один раз, вскоре после того, как сбежала с Френсисом, и тогда Артемис ясно дала ей понять, что не желает больше разговаривать. Артемис и Руперт не говорили никому, кроме своих родителей, что Дестини не родная их дочь. И лишь когда Руперт понял, что девочка развивается слишком медленно, он признался родственникам и друзьям, что удочерил ребенка.

Разумеется, Артемис понимала, почему он это делает. Руперт чувствовал себя неловко из-за слишком скудного лексикона Дестини.

Она хмуро обвела глазами свой великолепный сад, мокрый от дождя. «Неловкость» — слишком мягкое слово, неспособное передать страшную суть. Руперт стыдился Дестини. Артемис знала об этом. Понимал это и психолог. А когда-нибудь это почувствует и сама Дестини.

— Существуют школы-интернаты, — заявил Руперт накануне вечером, прежде чем их разговор превратился в безобразную ссору. — Чем скорее Дестини отправится туда, тем будет лучше для нее.

— Но здесь она счастлива! — запротестовала Артемис, стараясь сдержать слезы. — Она будет страдать вдали от дома, вдали от меня. Ей всего пять с половиной лет, Руперт. Отправить ее в интернат было бы жестоко. Просто бесчеловечно!

Все закончилось тем, что Руперт в бешенстве выскочил из дома, сел в машину и умчался на немыслимой скорости.

С тех пор прошло двенадцать часов, а он все еще не вернулся.

К глазам Артемис снова подступили слезы. Интересно, где провел ночь Руперт и сумеет ли он вернуться домой вовремя, чтобы успеть на самолет? Ведь они должны сегодня вечером вылететь в Малагу. Впрочем, если Руперт и опоздает, это еще не конец света: всегда можно поменять билет на более поздний рейс.

Или же можно взять Дестини и улететь в Испанию без Руперта.

Эта последняя мысль настолько не вязалась с характером Артемис, что у нее закружилась голова от собственной дерзости. С момента замужества центром ее жизни стал Руперт. Работа в банке оставляла Руперту мало свободного времени, и у Артемис давно вошло в привычку строить свои планы так, чтобы совместить их с напряженным расписанием мужа, и переносить дела, если его расписание менялось.

Но на этот раз случай был особым. Летний отпуск всей семьи оказался под угрозой не из-за неотложных дел Руперта в банке, и Артемис имела полное право последовать намеченным планам и отправиться в Испанию.

Рассуждения Артемис выглядели вполне логичными, но облегчения не приносили. Если Руперт вернется домой и обнаружит, что жена и дочь улетели в Марбелью без него, он придет в ярость. Возможно, он так разозлится, что вообще не полетит в Испанию, и что тогда будет? Стоит Артемис допустить ошибку, и ее брак будет разрушен навсегда. А этого она просто представить себе не может.

«Реакция вашего мужа вполне типична, миссис Гауэр, — сказал ей детский психолог, после того как Руперт выскочил из кабинета вне себя от гнева. — Многим родителям, и в особенности отцам, бывает нелегко примириться с тем, что дети не оправдывают их ожиданий. Для этого требуется время… и терпение».

Артемис поняла, что хотел сказать психолог: она должна быть терпеливее с Рупертом. Что ж, терпения ей не занимать. Артемис ненавидела ссоры и скандалы. Отчасти поэтому после нескольких недель бесконечных сцен она чувствовала себя вконец измученной и опустошенной. Когда весь ее мир составляли лишь Кики, Джералдин и Примми, в их дружной четверке она всегда играла скромную роль ведомого, а не ведущего. Она никогда не отличалась непостоянством и бурными перепадами настроения, свойственными Кики, не обладала несгибаемой силой духа Джералдин или мужеством и стойкостью Примми. Артемис всегда нужен был кто-то, на кого она могла бы опереться, и теперь, когда рядом с ней не осталось никого из подруг, ее единственной опорой стал Руперт.

Артемис даже не представляла себе, что может быть иначе.

У нее за спиной, свернувшись на коврике из овечьей шкуры, Дестини тихонько сопела во сне. Артемис отвернулась от окна, бесшумно подошла к девочке и, сняв с себя кашемировый кардиган, заботливо накрыла малышку. Она решила вести себя так, будто безобразной ссоры между ней и Рупертом не было вовсе: оставить Дестини на попечение австрийки Кирстен — помощницы по хозяйству — и съездить в Сайренсестер, купить кое-какие мелочи в дорогу.

Бросив последний любящий взгляд на крепко спящую дочку, она вышла из комнаты, спустилась на первый этаж, предупредила Кирстен, что Дестини спит на коврике в спальне, и, захватив жакет и сумочку, покинула дом.

Дождевые капли уже успели высохнуть, и по обеим сторонам шоссе А436 пестрели на солнце луга и зеленые изгороди. В окружении знакомых чарующих пейзажей Артемис вздохнула свободнее. Теперь положение уже не казалось ей таким отчаянным. Все еще изменится, и Руперт станет лучше относиться к Дестини. Когда-нибудь он примет девочку такой, какая она есть. Примет и полюбит.

Артемис так глубоко погрузилась в свои мысли, что не заметила масляного пятна на дороге перед самым поворотом. Деревья и кусты росли здесь слишком густо, скрывая из виду часть шоссе и огромный грузовик, движущийся по встречной полосе.

Задние колеса ее автомобиля занесло. Артемис испуганно вскрикнула и принялась лихорадочно крутить руль. Последующие мгновения, наполненные беспросветным ужасом, запомнились ей чередой сменяющих друг друга картинок. Машина полностью потеряла управление, ее отнесло назад на встречную полосу и развернуло боком. Из-за поворота выскочил гигантский грузовик, надвигаясь на нее темной громадой.

Смягченный ремнем безопасности удар отбросил ее в сторону, и тело Артемис распласталось на пассажирском сиденье под диким, неестественным углом. Какой-то частью сознания она уловила лязг и скрежет металла, понимая, что остов машины смыкается вокруг нее как гигантская мышеловка. Все тело пронзила чудовищная боль. Последним, что она услышала, был ее собственный крик.

И дальше ничего. Пустота.

Прошла целая вечность, прежде чем сквозь густой туман, в котором невозможно было ни двигаться, ни разговаривать, стали пробиваться первые слабые звуки, и Артемис поняла, что все еще жива.

— Слава Богу, как же тебе повезло, дорогая, — повторял Руперт снова и снова, держа жену за руку. В его голосе слышалось неподдельное страдание, и это было так непохоже на него, что Артемис засомневалась, действительно ли рядом с ней Руперт. — Ты ведь могла умереть. Это настоящее чудо, что ты выжила.

Каким-то неимоверным усилием Артемис удалось пошевелить пальцами и слегка сжать руку Руперта. И тут же вокруг ее постели поднялась настоящая суета.

— Она приходит в себя после анестезии, — послышался женский голос.

Другой голос, мужской, поинтересовался, не хочет ли миссис Гауэр пососать кусочек льда.

Артемис жестом выразила согласие и почувствовала, как Руперт порывисто сжимает ее руки. Горячая волна благодарности затопила ее. Она жива, хотя едва избежала смерти. Дестини не было в машине. С малышкой ничего не случилось. И Руперт сидит рядом, сходит с ума от тревоги. Теперь все будет хорошо. Ее маленькая семья не распадется. Втроем они сумеют преодолеть все трудности и выстоять, невзирая ни на что. Для этого нужно только время.

— Восстановление будет проходить крайне медленно. Пройдет немало времени, прежде чем вы снова сможете двигаться, — предупредил хирург, стоявший возле кровати.

Артемис удалось изобразить храбрую улыбку.

— Я знаю. — Она окинула взглядом многочисленные блоки и ремни, удерживающие под немыслимым углом ее правую ногу, закованную в гипс от бедра до щиколотки. Гипсовую повязку наложили и на правую руку, а левое плечо и грудную клетку стянули бинтами и хирургическими скобками. — И как долго это продлится? — спросила она, думая прежде всего о Дестини. Ведь малышке придется обходиться без мамы.

— Пять месяцев. Возможно, шесть. Пока рано что-либо утверждать. Вы снова сможете ходить, но кости таза подверглись слишком сильным повреждениям, и когда они срастутся, весьма вероятно, у вас останется легкая хромота. Что же касается других серьезных травм…

— Вам вовсе не обязательно говорить об этом снова, — поспешно перебила его Артемис. — Я не смогу иметь детей, но для меня это не такой страшный удар, как вы думаете. Мой муж бесплоден. Наша дочь — приемный ребенок. И если мы захотим еще детей, мы их усыновим.

— Хорошо. — Доктор улыбнулся с явным облегчением. — Тогда все, что вам остается, миссис Гауэр, — это ждать, когда срастутся кости. В ближайшие несколько месяцев неподвижности вам потребуется масса терпения.

Узнав, что ей предстоит провести в больнице еще несколько месяцев, Артемис сразу же забеспокоилась о Дестини. Руперт должен найти няню, чтобы та присматривала за девочкой. Кир-стен годится только на то, чтобы одеть ребенка, приготовить завтрак или отвезти девочку в школу и обратно, но она совершенно не способна ухаживать за ней постоянно. У нее просто недостаточно опыта и знаний.

— Найди опытную няню, дорогой, — попросила она Руперта, когда он пришел навестить ее в больнице.

В следующий раз Руперт привел Дестини. Произошла ужасная сцена. Увидев гипсовый панцирь на теле матери, девочка закричала от страха. Ее никак не удавалось убедить, что гипсовые повязки и бинты не причиняют боли. Артемис безумно хотелось взять ребенка на руки, приласкать и успокоить, но, прикованная к кровати, она вынуждена была лежать неподвижно. От переживаний у нее резко поднялось давление. Руперт с вопящим ребенком на руках чувствовал себя совершенно беспомощным. Истерика Дестини привлекала к нему всеобщее внимание, и казалось, его вот-вот хватит удар.

— Любому ребенку пяти с половиной лет было бы трудно объяснить, почему мамочка лежит, опутанная бинтами с головы до ног, — с горечью произнес он, вернувшись в палату после того, как оставил дочь на попечение Кирстен. — Но еще труднее растолковать это Дестини. Лучше бы я никогда не приводил ее сюда.

Руперт был совершенно прав, и при мысли об этом у Артемис хлынули из глаз слезы. Как же она выдержит эти месяцы полной неподвижности без своей малышки? Как она сможет лежать долгие недели, закованная в гипс, и не видеть Дестини? И как отразится на ребенке разлука с матерью?

— Отвези ее в Испанию, Руперт. Пусть побудет там подольше, — решила Артемис после долгих раздумий. — Ей нравится жить на вилле — там у нее есть Луис, с которым можно играть, и, я думаю, в Марбелье она будет меньше скучать по мне.

— Я отвезу ее туда вместе с новой няней, но не смогу остаться с ними.

Руперт выглядел измученным и осунувшимся. Артемис никогда бы в этом не призналась, но ей было приятно, что муж так тяжело переживает ее несчастье. Значит, она по-настоящему важна для него. Но в то же время Артемис прекрасно понимала, что Руперт не может целыми неделями не появляться в банке, особенно теперь, когда лето закончилось и предстояла напряженная работа.

— Дестини и Мариель прекрасно поладили, правда? — робко спросила Артемис. Новая няня несколько раз появлялась в больнице, чтобы Артемис могла с ней познакомиться и удостовериться, что эта женщина подходит на роль воспитательницы и сумеет позаботиться о Дестини. — В Испании уже начались занятия в школе, но уроки у Луиса заканчиваются в два часа. Значит, они с Дестини смогут проводить вместе массу времени. Думаю, все будет хорошо, даже если ты не останешься с ними. Ты ведь сможешь прилетать в Марбелью на выходные, правда?

Руперт пообещал, что так и сделает, развеяв все страхи Артемис. Казалось, он внезапно перестал быть эгоцентриком, а жена и дочь заняли главное место в его жизни.

Из окна отдельной палаты Артемис открывался вид на живописную аллею. Листья на деревьях уже начали менять цвет с зеленого на желтый и багряный. Скользя по ним взглядом, Артемис подумала, что в Марбелье уже спала летняя жара, установилась теплая погода и Дестини, играя с Луисом, сможет проводить почти все время на воздухе. Конечно, ей придется пропускать занятия и вряд ли это понравится руководству местной школы, но тут уж ничего не поделаешь. Как-никак речь идет об исключительных обстоятельствах. В Глостершире Дестини постоянно ощущала бы отсутствие матери. В Марбелье, в обществе Луиса, она не будет так тосковать по Артемис. Теперь оставалось только попрощаться с малышкой.

— Думаешь, стоит, Артемис? — Подтянутый, в безупречном костюме, Руперт походил скорее на консультанта, пришедшего с деловым визитом, чем на мужа, решившего навестить жену. — Дестини тут всех переполошит громкими воплями, когда увидит, что ты по-прежнему упрятана в гипс. Мне придется уносить ее, ревущую и брыкающуюся, а ты так расстроишься, что давление у тебя подскочит до верхней планки. Может, тебе лучше вообще не прощаться с ней?

Артемис понимала, что Руперт прав, но не могла заставить себя последовать его совету.

— Я не увижу ее еще долгие месяцы, — неуверенно возразила она. — Я должна попрощаться с ней, Руперт. Может, если Мариель придет вместе с малышкой, Дестини не так перепугается?

Но Артемис напрасно надеялась. Дестини испугалась так же сильно, как и в первый свой приход.

— Вот почему в больничные палаты не разрешают приводить детей младше восьми лет, — раздраженно заметил Руперт, пока Мариель пыталась успокоить Дестини, а Артемис лежала и обливалась слезами, беспомощная, словно ощипанная курица. Он глубоко вздохнул, стараясь подавить растущую досаду и злость, и повернулся к Дестини: — А теперь будь большой храброй девочкой и поцелуй мамочку на прощание.

Дестини изо всех сил старалась быть послушной. Она обхватила Артемис за шею и покрыла ее лицо мокрыми липкими поцелуями. Ее маленькое тельце содрогалось от рыданий.

В палату вошла медицинская сестра, и Руперт подхватил девочку на руки.

— Мамочка! — отчаянно взвизгнула она, когда отец поставил ее на ноги перед Мариель. — Мама! Мама!

Взяв Дестини за руку, Мариель попыталась вывести ее из палаты, но девочка вырвалась из ее рук и с такой силой вцепилась в кровать, что едва не сбила блоки, удерживавшие правую ногу Артемис.

Руперт с побелевшим лицом сгреб девочку в охапку и понес к двери. Расстроенная Мариель поспешила выйти вслед за ним.

— Мамочка! — пронзительно кричала Дестини, извиваясь в его руках. — Хочу к маме! К маме! К маме!

Дверь за ними захлопнулась, но оглушительные крики Дестини отчетливо доносились из коридора. И лишь когда Руперт с девочкой на руках вошел в лифт и поехал вниз, рыдания наконец затихли.

Теперь, когда Дестини не было рядом, Артемис дала волю слезам. Меньше всего ей хотелось причинять девочке боль, и вот из-за проклятой аварии им придется разлучиться.

— Но зато потом мы больше никогда не расстанемся, мой ангелочек, — прошептала она, глядя на фотографию Дестини на столике рядом с кроватью. — Когда я выйду из больницы, мы с тобой будем счастливы, и ты забудешь все эти ужасные месяцы без мамочки, обещаю тебе.

Четыре дня спустя, рано утром, в палату заглянула одна из сиделок. Вместо того чтобы войти в комнату и, как обычно, приветливо поздороваться, она лишь бросила на Артемис странный взгляд, попятилась и исчезла, оставив закованную в гипс пациентку в полном недоумении.

Через пять минут появилась старшая медсестра. Обычно она совершала ежедневный обход палат в четыре часа пополудни, но сегодня почему-то решила нарушить график и явилась до завтрака. При виде ее Артемис удивленно подняла брови.

— Скажите на милость, что случилось, сестра? — шутливо поинтересовалась она. — Должно быть, меня хотят перевести в другую больницу?

Сестра, отводя взгляд, хмуро покачала головой. От ее мрачного лица у Артемис поползли по спине мурашки.

— Что это значит? — Если бы Артемис была в состоянии двигаться, она бы села и выпрямилась, но, прикованная к кровати, она могла выразить свою тревогу лишь голосом и взглядом.

— Боюсь, у меня для вас очень плохие новости, миссис Гауэр.

В палату вошли сиделка с изогнутым лотком и шприцем в руках и англиканский священник.

При виде его тревога Артемис сменилась ужасом.

— Что-то с моим мужем? — спросила она помертвевшим голосом, пытаясь вспомнить, не сегодня ли Руперт должен был лететь домой из Испании, оставив Дестини на попечение Мариель. — Авиакатастрофа? Он пострадал?

Сестра и викарий присели на край ее кровати.

— Произошел несчастный случай на воде, миссис Гауэр, — сказала сестра, сжимая руку Артемис. — Это случилось вчера вечером, но когда новость дошла до нас, вы уже спали и врач решил, что не следует вас будить.

— Руперт мертв? Руперт утонул? — Это казалось полной бессмыслицей. Как он мог утонуть? Ведь Руперт — великолепный спортсмен. Он силен и пребывает в отличной форме.

— Речь идет не о вашем муже, миссис Гауэр, — мягко заметил викарий. — О вашей дочери.

Артемис открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука. Неподвижная и беспомощная в своем гипсовом панцире, она вдруг ощутила, как ее засасывает исполинский водоворот. Мир вокруг нее опустел, лишился красок, стал серым и тусклым.

Это был мир кошмаров.

Мир, от которого ей никогда не спастись.

Мир без надежды.

Мир без Дестини.

Успокоительные средства, которые ей кололи или давали в виде таблеток в последующие двадцать четыре часа, позволяли Артемис оставаться спокойной — точнее, изображать спокойствие.

В палату привезли тележку с телефоном, чтобы Артемис смогла поговорить с Рупертом.

— Где ты был, когда это случилось? — спросила она, не узнав собственного голоса. — Как это произошло?

— Она плавала в детском бассейне. Ничто не предвещало беды. С ней была Хуанита…

— Хуанита? Какая еще Хуанита? А где была Мариель? Где был ты?

Она услышала, как Руперт на другом конце провода нерешительно откашлялся.

— У Мариель тяжело заболела мать, как раз в тот день, когда мы приходили к тебе в больницу. Я решил, что найму няню на месте, уже в Марбелье. Мариель собиралась прилететь позже, когда позволит здоровье матери. Это было вполне разумное решение, Артемис…

— Разумное решение? Разумное? — Артемис почувствовала, что вот-вот задохнется, словно ее поместили в безвоздушную камеру, откуда невозможно выбраться. — Ты оставил нашу дочь… ты подбросил Дестини какой-то испанской няньке, которую нашел в этот же день…

— Я нанял ее накануне. Когда мы только прилетели.

— …и она оказалась настолько невнимательной, настолько слепой, что позволила ребенку утонуть в детском бассейне в фут глубиной!

— Она оставила ее на какую-то минуту, Артемис. Хуанита вернулась в дом за кремом от солнца. Как ты правильно заметила, уровень воды в бассейне всего один фут. Это совершенно безопасно. Произошел ужасный, невообразимый, трагический несчастный случай, дорогая.

— А где был ты?

Ей не нужны были его оправдания или уверения, что произошла трагедия, которую никто не мог предвидеть. Ее поразили холодное самообладание и собранность Руперта. Ей хотелось видеть его уничтоженным, разбитым горем, как она сама. Артемис хотела заставить его признать свою вину. Ведь это он оставил Дестини на попечение няни, о которой ровным счетом ничего не знал.

— Я играл в гольф, — ответил он, и впервые его голос дрогнул. — Мне так жаль, дорогая. Мне ужасно жаль. У нас будут другие дети. Ты снова станешь матерью, я обещаю.

Этого Артемис не могла выдержать. Неужели он не понимает, что никакие новые дети не заменят ей ребенка, которого она только что потеряла? Уронив телефонную трубку, она закрыла глаза свободной от гипса рукой и заплакала.

Какое-то время спустя ей вдруг пришло в голову, что она никак не сможет присутствовать на похоронах Дестини, даже если тело ребенка доставят в Англию. Эта мысль вызвала новый приступ отчаяния и боли.

— Что ж, я думаю, будет даже лучше, если похороны пройдут в Испании. — Руперт, как всегда, мыслил рационально. — Когда все закончится, я тотчас же вернусь домой и мы с тобой начнем новую жизнь.

Он с легкостью говорил о новой жизни, но Артемис понимала, что их обоих ждет очень трудное время. Невероятно трудное. К тому же Руперт не принимал в расчет еще одно обстоятельство. Ничего еще не кончено, пока не выполнена самая тяжелая задача. Дьявольски тяжелая задача.

Нужно рассказать обо всем Примми.

И сделать это предстоит ей, Артемис.