Танцующая с Ауте

Глава 19

Поднимаю голову и оглядываю комнату из-под приспущенных ресниц, пытаясь понять, что же меня разбудило. Рука Аррека на моём плече чуть напрягается, но я посылаю ему успокаивающий сен-образ и неслышно соскальзываю на пол. Бесшумным призраком прохожу по спальне, приказываю они вывести меня к посадочной площадке. Один шаг — и вместо тёплого уютного онн я оказываюсь среди бушующего рёва нешуточного шторма. Инстинктивно подаюсь назад, плотно обхватываю себя крыльями, делая их непроницаемыми для воды, кислоты и что там ещё может литься с неба, и вновь ступаю в царство яростной стихии. Механически отмечаю, что с чисто эстетической точки зрения этот шторм великолепен. Чёрные тучи, кажется, втягивают в себя свет на всех спектрах, и на этом зловещем, непроницаемом фоне особенно эффектно смотрятся спиральные кольца энергетических разрядов.

Приходится глубоко вонзить когти в стену, чтобы меня не унесло, но всё-таки удаётся найти устойчивое положение и внимательно просканировать окрестности. Все чувства напрягаются почти до болезненного состояния, и тут я вновь ощущаю то, что выдернуло меня из столь необходимого забытья. Тихий, воспринимаемый не слухом, а чем-то гораздо более глубоким, шелест крыльев. Где-то там, в буйстве непогоды, летает эль-ин.

Аакра оказывается в моей руке прежде, чем разум успевает осмыслить случившееся. Неужели Аррек был прав? Нас пытаются «заставить замолчать»? Но в таком случае, атака состоялась бы уже давным-давно, ни один уважающий себя убийца не будет выписывать бесконечные круги вокруг жилища той, чья чувствительность вошла в легенды.

Непонимающе склоняю уши. Что?

Пришедшее в этот момент возбуждённое сообщение пронзает тело электрической волной: альфа-ящеры поймали нарушителя. Срываюсь с места в полёт, моля про себя Ауте, чтобы та не дала моим соседям оказаться именно сегодня голодными. С навигаторско-полётной точки зрения шторм ничего особенного из себя не представляет, так что меньше чем через минуту я уже среди размытых в темноте стремительных фигур, которые без особых трудностей передают мне увесистый свёрток. Тащу свою добычу в онн, в главный зал, мысленно приказывая воздуху начать светиться. Надрезаю когтем плотную ткань и бесцеремонно вытряхиваю оттуда яростно сверкающую зелёными глазищами эль-ин.

Виортея тор Дериул мгновенно оказывается на ногах, возмущённо звенящая рапира в одной руке, начавшая изменение аакра в другой, крылья расщеплены на тысячи смертельно острых ножей. Окидываю её насмешливым взглядом и картинно, как это умеет делать только Аррек, заламываю бровь. Девочка теряется, чуть смущённо возвращает на место оружие и пытается привести крылья в приличное состояние. На мне из одежды лишь заткнутая в волосы аакра, но я наблюдаю за её усилиями хоть как-то соблюсти этикет с благосклонной заинтересованностью. Виор окончательно смущается, а я усаживаюсь, свесив ноги в бассейн, и приступаю к воспитательным мерам.

— Просветите меня, о Воин ранга Мастера, рассказывали ли вам ваши учителя что-нибудь об альфа-ящерах?

Она возмущённо переминается с ноги на ногу, но я решаю ещё немного поиздеваться. Подобные ошибки редко кому удаётся повторить дважды, обычно первый раз оказывается летальным, так что нужно, чтобы она хорошенько запомнила если не страх и беспомощность, то хотя бы ярость на мои нравоучения.

— А не скажете ли мне, о аналитик, о определяющая стратегию клана, что нужно делать любому воину, вне зависимости от ранга и искусства, когда поблизости объявляется парочка подобных рептилий?

Виор покорно принимает мою игру.

— Нужно бежать без оглядки так быстро, как позволяют тебе крылья.

— А что нужно делать, если поблизости имеется гнездо альфа-ящеров?

— Нужно избегать этого места всеми возможными способами, потому что если ящеры решат, что опасность угрожает их гнезду, они не остановятся ни перед чем, чтобы устранить её.

— Вас хорошо обучили, будущая Наследница клана… Так какого же демона вы делаете на территории гнезда без предварительного уведомления! — Мой голос превращается в рычание, достойное настоящей дочери дракона, уши прижимаются к голове, губы отводятся назад, демонстрируя великолепные клыки. В интонациях сквозит древнее искусство арров, превращающее голос в мощнейшее оружие, способное напрочь подавить волю слышащего. Эмоции чистейшей ярости ударяют в самоуверенную дурёху, почти сбивая с ног. Виор отшатывается, непроизвольно хватаясь за меч, в глазах её мелькает уже неподдельный страх.

Я откидываю голову назад, томно выгибаюсь, затылком касаясь лопаток, смотрю на неё чуть насмешливо и в то же время печально.

— Они ведь вполне могли тебя убить, Виор. — Теперь голос — нежнейший из шепотов, разум излучает беспокойство и прощение. — Что случилось?

Она стоит, опустив уши в полной растерянности, мокрая и жалкая, как бездомная мышь. Слава Ауте, альфа-ящеры по запаху вычислили, что перед ними моя близкая родственница, и помимо гордости у девчонки ничего не пострадало. Но что же такое могло выгнать её в ночной шторм, да ещё без ведома Предводителей клана?

Вдруг оказываюсь рядом с ней, мои руки ложатся на узкие плечи, многоцветные глаза пытливо всматриваются в тёмно-зелёные.

— Что с тобой, Виор?

Она пытается отстраниться, сердито сбросить мои ладони, затем замирает, знакомым жестом запрокинув назад голову… и вдруг обвисает в моих объятиях, сотрясаясь от безудержных рыданий. Если бы подобную демонстрацию эмоций позволил себе в моём присутствии кто-то из более старших родственников, я бы просто сбежала, не желая восстанавливать связь с ними, но Виортее откровенно наплевать, что чувствую и думаю я. Ей было плохо. Ей было очень плохо, и она почему-то пришла ко мне в поисках утешения.

Опускаюсь на пол, окутав её своими крыльями. По привычке мысленно пересчитываю её психологический возраст на человеческий стандарт. Лет одиннадцать-двенадцать, не больше. Аут-те, что же тут без меня случилось?

Она плачет с надрывной непосредственностью ребёнка, сотрясаясь всем телом и крича в голос, в ярости молотя кулаками по моим плечам. Каким-то обострённым чутьём я понимаю, что этот крик родился в ней давно. Беспомощно-гневный стон испуганного ребёнка, на глазах у которого весь знакомый мир взорвался безумием, отец умер жестокой, полной страданий смертью, мать отгородилась от всех под притворной маской, друзья замкнулись в своей боли. А обожаемая тётя, объект поклонения и подражания, исчезла в неизвестном направлении, оставив после себя лишь ореол нестерпимой боли. Плач зрел в ней давно, долгие пять лет накапливался под грузом мрачных взглядов и не менее мрачных сен-образов, наполняющих опустевшие они. Да, эль-ин оказались самым постыдным образом не готовы к чудовищности Эпидемии, к бессмысленности и слепоте, с которыми может действовать Ауте. Расслабились. За три жалких столетия обо всём забыли. И вот теперь, из-за нашей неготовности, из-за неспособности принять удар, встать и идти дальше, девочка-подросток с искалеченным детством безнадёжно кричит в моих руках.

Всхлипывая, она начинает говорить, выплёскивая на меня всё то, что накопилось в душе за жуткие пять лет.

— …вызвал на дуэль и убил… За что? Я знаю, что он горюет о Таринте, но Лиданато чем перед ним провинилась? Она и меч толком держать не умела… Леди Даратея стала совсем ненормальная, никто от неё никогда не слышит ни смеха, ни шутки… всё время занята чем-то, работает, пока не падает с ног… ходит по они, а за ней аура гнева такая, что изолирующие перегородки лопаются, точно разбитое стекло. От неё даже консорты шарахаются… мама, наоборот, ни о чём серьёзном не говорит, какая-то беззаботно-радостная, водит к себе в покои мужчин десятками, а глаза пустые-пустые, будто и не видит их или кого-то другого на их месте видит… А недавно во время одного из уроков я ошиблась, и Раниэлю-Атеро едва удалось вернуть меня из изменения… Учитель залепил мне такую пощёчину, что меня отбросило к противоположной стене, и сказал, что если я тоже умру, он специально для меня изобретёт способ выпороть призрак… не шутил…

Слушаю эту сбивчивую исповедь, растерянно гладя её по волосам. Несу глупую успокаивающую чушь. Бред какой-то. Чтобы эль-ин так зацикливались на каких-то эмоциях? Что происходило здесь все эти годы? Ауте, о чём ещё мне не рассказали родители?

Зелёная чернота и золото крыльев смешались, заполняя зал беспорядочно мечущимися бликами, тёмные, как ночь, волосы окутывают наши склонённые фигуры невесомым плащом.

Виор уже не плачет, просто тихо вздрагивает, прижавшись ко мне. Чуть отстраняюсь. Виор запрокидывает лицо, удерживая не желающие останавливаться слёзы. Мягким прикосновением заставляю её вновь взглянуть на меня.

— Антея… ты… Ты не представляешь, каково это — наконец увидеть хоть одно нормальное, не потерявшее себя от горя существо! — Я с ироничной печалью приподнимаю уши, и на её юном лице появляется отражение того же невесёлого юмора. — Нет, тебе тоже плохо, но ты не любуешься своим страданием, не смакуешь скорбь, точно редкое блюдо! Ты не ведёшь себя так, точно все окружающие должны ходить вокруг тебя на цыпочках, щадя твои чувства, не требуешь делать тебе скидку, мириться с любыми твоими выходками. Ты… — Она хлюпает носом. — Ты…

— О да, я просто отрезала себя от всех и вся, не позволяя тем, кого люблю, приблизиться ни на шаг, опасаясь, что их участие сломает меня, доведёт до состояния безвольного комка боли…

Новые откровения тонут в очередной серии жалобных всхлипов. Нд-а… Раньше мне как-то не приходило в голову, как должно со стороны смотреться наше истеричное и эгоцентричное общество. Нет, я далека от мысли, что эль-ин могут играть на публику, но вот закатывать представления скорее для себя самих, нежели для окружающих, это пожалуйста. Если кто-то считает выход из депрессии предательством любимого человека…

Недоверчиво шевелю ушами.

Ну и ну. Всего триста лет покоя, и полюбуйтесь, во что мы превратились.

Как такое могло случиться?

Осторожно провожу рукой по спине Виор, поглаживая напрягшиеся крылья.

— Гнев и боль — тоже часть нас самих. Как и страх, и отчаяние, и даже ненависть. Все эти чувства имеют свой особый смысл, все необходимы для выживания. Нельзя просто отказываться от этих эмоций, разве ты не понимаешь?

Она дёргается, точно от удара.

— Но они отвергают всё остальное!

— Да. Когда боль слишком сильна… иногда единственный выход — погрузиться в неё, не замечать ничего другого. Так бывает. Но это путь на уничтожение себя и других. К сожалению, я осознала это слишком поздно. — Откидываю с её лба прядь тяжёлых, очень длинных волос. — Не нужно концентрироваться на своей обиде. Лучше подумай, что ты можешь сделать, чтобы изменить это.

— А что я могу сделать? Возвращать мёртвых запрещено и изменять живых насильно тоже!

Снова приподнимаю брови, копируя мимику Аррека.

— Ты воин в ранге Мастера, ты аналитик высшей квалификации. Ты — гордость, величайшее сокровище клана Дериул. Тебе доступно то, чего никогда не смогу достичь я. Подумай. Потом посмотри на ситуацию с иных точек зрения и ещё раз подумай. Используй то, чему тебя учили, наследница!

Её рот окрашивается кровью — острый белый клык больно прикусил нижнюю губу. Знакомая привычка, сколько раз сама так делала. Наклоняюсь, снимая солоноватые капли губами, ощущаю в её крови бурю эмоций и зарождающееся спокойствие аналитика. Ага. Кажется, кризис проходит.

Виор снова смотрит на меня, но на этот раз за безбрежной зеленью её глаз ощущается мощь незаурядного интеллекта, который наконец-то начинают приводить в действие.

— Я не такая, как ты. Нет больше таких, как ты. Ты не сметаешь препятствия со своего пути, как Даратея, не заставляешь других убирать их за тебя, как Раниэль-Атеро, не обходишь их и не игнорируешь… Ты просто… оказываешься на другой стороне, и как-то вдруг получается, что препятствия и не препятствия вовсе, а удобный трамплин для следующего старта.

Не могу не усмехнуться: вот так определение моего стиля работы с неприятностями. Слышали бы её сейчас умники из Конклава Эйхаррона!

— Ты только что дала классическое определение деятельности любой вене, дорогая.

— Но ты не любая вене! Ты особенная!

— Чем? Тем, что сохранила способность к глубинному изменению и в зрелом возрасте? Это наследственность, любая Тея так может. Что ещё я могу делать, кроме как танцевать? Нет, малыш, особенная ты. Это хорошо, что тебе достанется титул наследницы.

Аррек всё-таки прав, я совершенно не вписываюсь в рамки любого общества, даже общества эль-ин.

Юная Тея шевелит ушами, пытаясь со всех сторон обдумать мои слова и мельчайшие оттенки выражений, с которыми они были сказаны. Ах, какая эль-ин из неё вырастет, если дать этому ребёнку время!

— Ты не права. Точнее, права, но не в том смысле, в каком ты думаешь.

— Что есть смысл? Что есть правда?..

— Не играй сен-образами! Ты можешь сколько угодно наслаждаться прихотливостью различных языков и философским многозначием определений, всё равно ты делаешь то, что не под силу никому другому!

— Это извинение, чтобы ничего не делать самой?

— Нет!

Прерываю её взмахом руки:

— Закончим на этом.

Всё-таки не зря я столько времени находилась рядом с арр-Вуэйном. Кое-какие навыки в общении с истеричными детьми удалось приобрести. Немного поспорили на отвлечённые темы, и — гляди-ка! — девочка пришла в себя.

Ласточкой взмываю в воздух и без всплеска вхожу в зеленоватые воды бассейна. Это, конечно, не великолепная ванна в аррском стиле, но плавать в нём — одно из величайших наслаждений моей жизни. После полётов, конечно. С удивлением замечаю, что мне не хватает высоких волн океана, ощущения смертоносной бездны под собой. Допутешествовалась. Это всё Аррек с его дурацким пристрастием к солёным лужам! Ладно, если мне так уж хочется щекотать нервы присутствием большеротых чудовищ в собственной ванне, их всегда туда можно поселить!

Доплываю до противоположного края, стремительно разворачиваюсь, несусь назад. Движения чёткие, экономные, каждый мускул совершенно точно знает, что ему делать. Да, общение с Арреком определённо не проходит для меня даром. Ныряю, в несколько гребков достигаю дна, подплываю к внешней границе бассейна. Вода удерживается силовым полем, отражение света от поверхности бассейна выглядит совершенно по-особому. Устремляюсь вверх, выскакиваю на «сушу», активизирую набор осушающих заклинаний. Виор окидывает меня странным изучающим взглядом, ну очень напоминающим взгляд Раниэля-Атеро. Аналитик до мозга костей.

— Я не очень хорошо помню, что было до Эпидемии, но мне кажется, что за это время ты здорово изменилась, тётя Антея.

— Каждое мгновение меняет нас, Виортея-тор. Это аксиома. — Называю её официальным именем, чтобы подчеркнуть — разговор вышел из плоскости личных отношений.

— Ты используешь философию как оружие, причём обоюдоострое. — Это не вопрос, она просто рассуждает вслух.

— Согласись, это хорошее оружие.

— Философия — остановка жизни, небытие смерти. Ту замирает, ты выходишь за его пределы, за свои пределы, чтобы увидеть новый смысл. Это — высокое искусство. Не стоит так просто разбрасываться им направо и налево ради забавы или сиюминутного развлечения.

— Отсюда мораль?

— Морали нет. Просто меня раздражает лёгкость, с которой ты швыряешься заученными истинами.

— Меня тоже.

Она молчит, прищурившись и наматывая на палец длинную тёмную прядь.

— Ты плаваешь очень профессионально. Не для удовольствия, а так, будто от скорости и экономичности твоих гребков может зависеть жизнь.

Хмыкаю, вспоминаю милейшего монстрика, чуть было не пообедавшего нами с Арреком в неизвестном море неизвестного мира. Да уж, стимулов для ускоренного обучения у меня хватало.

— Вообще, в каждом твоём жесте, в походке и наклоне головы чувствуется та же выверенная экономичность, грация хищника, не желающего терять даром ни одной калории. В сочетании с импульсивностью и разорванностью движений вене это производит странное впечатление. Страшное.

— Это из-за ограниченной диеты. Сложно терять лишние калории, если не знаешь, когда в следующий раз удастся поесть.

— Знаешь, некоторые твои сен-образы не понимает даже Раниэль-Атеро.

Вот это заставляет меня замереть. В недоумении дёргаю правым ухом.

— Трудно поверить. Мои сен-образы — примитивные детские рисунки, наборы галочек и кружочков, не лишённые, правда, очарования. А принц-консорт Раниэль-Атеро может расшифровать любую информацию, он в этом лучший из лучших. Ты ошибаешься.

— Нет.

Внимательно разглядываю загадочно щурящегося аналитика. Моё новообретённое многогранное видение расщепляет образ, тысячи оттенков воспринимаемого складываются в тысячи смысловых узоров, чтобы тут же рассыпаться и сложиться в новые. Это азбука, это первая ступень обучения любого аналитика. Вот только я как-то умудряюсь воспринимать все точки зрения одновременно, сливая их в своём восприятии в целостную, непротиворечивую картину, не проводя границы между окружающим миром и собственным существом. Удивительное состояние, такое простое и столь естественное, что не могу не удивляться своей прошлой слепоте.

Она пытается произвести в моём сознании сдвиг. Надо признать, она преуспела. Только вот что же во мне изменилось?

— К чему этот разговор, Виортея-тор? С чего вдруг такой пристальный интерес к моей скромной особе?

— Ты считаешь, что интерес не оправдан?

— Я сыграла свою роль. Теперь события будут развиваться под контролем Матери клана.

— Возможно. — Она смотрит на меня изучающе. — Но согласись, наивно рассчитывать, что тебя совсем уж оставят в покое. Терять такой ресурс… Я бы на их месте ни за что не сделала такой глупости.

Напрягаюсь, удерживая готовые сорваться с языка вопросы и проклятия. Она делает лишь то, что я приказала, пытается мыслить как аналитик. Сейчас со мной говорит не Виор, несколько минут назад плакавшая навзрыд о своём потерянном детстве, а будущая наследница клана.

— У тебя есть что мне сказать?

— Нет. — Она задумчиво качает головой, — Не-ет, нет. Если бы они считали, что тебе нужно знать, они бы сами сказали.

Собираю всё оставшееся у меня терпение и киваю.

— Кстати, о них. — Многозначительно поглядываю в сторону пробивающихся сквозь стены лучей света. Шторм кончился, вскоре наступит местный эквивалент утра. — Они знают, где тебя демоны носят?

Она мгновенно теряет весь свой гонор крутого аналитика, с опаской поглядывает на светлеющий проём входа.

— Так я и думала. Что ж, если не терять больше времени, то, может быть, они так никогда и не узнают о нашей встрече.

Виор вскакивает, бросается к выходу. На полпути останавливается, подбегает ко мне, порывисто обнимает. Порыв ветра — и она уже уносится в светлеющие небеса, торопясь домой, пока её отсутствие не замечено. Усмехаясь, посылаю сообщение альфа-ящерам, чтобы пропустили путешествующего ребёнка. И ещё одно, для самой Виортеи. Маленькое напоминание о моих беспокойных соседях, о которых она, похоже, опять забыла. Подозреваю, это здорово придало девчонке ускорения.

Возвращаюсь назад, настолько погруженная в собственные мысли, что в буквальном смысле слова налетаю на Аррека, с видом архитектурного излишества подпирающего входной проём.

— Аут-те!

Потрясающе! Моё подсознание настолько привыкло считать этого человека частью меня, что даже не считает нужным предупреждать о его присутствии!

Резко отстраняюсь от него, пытаюсь уйти, но тут же оказываюсь в плену крепких мужских рук. Ну вот. Новый допрос. Да здравствует здоровый ночной сон.

Но вместо осторожных расспросов о виденной им только что сцене, дарай-князь выдаёт что-то странное.

— Знаешь, ты ведь действительно не позволяешь себе сосредоточиться на отрицательных эмоциях. Порой меня даже пугает стремительность, с которой ты выкорчёвываешь из своей души всё, что считаешь лишним.

Одариваю его яростным взглядом.

— Эль-ин ничего из себя не выкорчёвывают! Это люди борются сами с собой, мы лишь изменяем себя!

Его глаза холодны, как горные вершины, и столь же далеки.

— Ну да, ты просто… — Он пытается найти слова, которых не было и нет в человеческом языке, затем сдаётся и неумело производит на свет философский сен-образ. Исполнение ужасное, но я понимаю, что он хочет сказать.

Смягчаюсь, с улыбкой шевелю ушами, внося осторожные поправки в его произведение.

— Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на глупости. — У эль-ин есть старая поговорка: «Мужчины никогда не взрослеют». Трудно повзрослеть, если всерьёз думаешь, что будешь жить вечно. — Понимаешь, нужно сделать ещё так много, что я не могу позволить себе заниматься ерундой. Это слишком неконструктивно. Это требует времени.

— Великий Хаос, малыш, ты ведь совсем не боишься смерти.

Удивлённо поднимаю голову, смотрю ему в лицо. Откуда ощущение изощрённой пытки, прорывающееся через тактильный контакт? Я не привыкла к такой искренности со стороны Аррека. Что бы человек ни делал, что бы ни говорил, за всём — какие-то далеко идущие планы. Что же он задумал сейчас?

— Не надо, Аррек. Я понимаю, что ты не хочешь смириться с моим уходом, но… Мы пытались. Мы пытались справиться с последствиями туауте так часто, что даже мысль об этом вызывает дрожь. Не надо отравлять этим мои последние годы. Для эль-ин смерть и жизнь нераздельны, и это совсем не та жизнь и вовсе не то, что люди понимают под смертью. Всё гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд.

— Я не пущу тебя.

Вот упрямый осёл.

Ладно, попробуем подойти с другой стороны.

— Подумай о жизни. Подумай о радости бытия, об утончённом наслаждении каждым его мигом. Я рождаюсь и умираю каждое мгновение — нельзя допустить, чтобы хоть одно из них оказалось неполноценным. Не надо лишать меня гармонии с естественным ходом событий, позволь безмятежно жить, пока живётся, и бестрепетно умереть, когда требуется умереть. Это ту.

Сияющие пальцы на моих плечах сжимаются так сильно, что, наверное, оставят синяки. Безупречность его экранирования даёт щель, и я вдруг оказываюсь в круговороте его эмоций, его гнева. На какое-то ослепляющее мгновение становлюсь Арреком.

Ярость. Ярость от её непонимания, от её покорности, от этого дурацкого фатализма.

Господи, да как она может вот так запросто отказываться от борьбы, от сопротивления? Смириться?

Жизнь, жизнь, жизнь. Эта страсть, эта цель наполняет всё существование. Единственное, что важно. Жизнь и честь. Жизнь и достоинство. Жизнь. Что бы ни случилось — жизнь уникальна, жизнь неповторима, жизнь требует защиты и сохранения. Жизнь прекрасна. Прекрасны города на закате, прекрасен ночной океан, прекрасны сюрреалистические Небеса Эль-онн. Смерть есть смерть — мрак и ужас. Нет ничего прекрасного в том, когда время для тебя заканчивается, только вечное ничто. Бесконечное никогда. Недостижимость. Исчезновение. Потеря.

Мой разум в ужасе отшатывается от жутких перспектив, воспринимаемых им как само собой разумеющееся. Как… как он может жить, зная, что впереди ожидает… это?

Обвисаю в его руках, жадно хватаю ртом воздух, мои когти оставляют на сияющих плечах кроваво-красные полосы.

— Нееее-ет!!!

Он мгновенно закрывает свой разум, подхватывает. Моё оседающее тело… — Не надо, пожалуйста, не надо!

Это я тоже крикнула.

Какое-то время просто дрожу, пытаясь прийти в себя. Как столь прекрасное и столь ужасное могут уживаться в одном? Искрящаяся, полная света и музыки жизнь… и тут же рядом этот первобытный ужас, такой спокойный, такой привычный, такой отвратительный… А я удивлялась, что люди умудрились сохраниться как биологический вид! У бедняжек просто не было выбора. Кажется, я начинаю понимать, что они понимают под словами «воля к жизни». О, Ауте.

Сердито прижимаю уши к черепу, сверкаю острой белизной клыков.

— Не смей, слышишь? Атеист хренов! Не смей делать такое со мной, с собой. Не смей. — Теперь мой голос звучит совсем спокойно и очень решительно.

Он резко выдыхает, почти облегчённо. Похоже, последняя моя вспышка несколько выбила невозмутимого дарая из колеи.

— Кажется, у вас несколько иные представления о том, что происходит с человеком после смерти?

Ага, он произнёс это слово, причём не с отрицанием, а с неким, пусть и чисто познавательным, но всё же позитивным интересом. Прогресс.

— С человеком? А кто вас знает, придурков несчастных. Но вот с эль-ин… Слушай, ты воспринимаешь хоть что-то из того, что я говорю? Коллективный разум, сохранность всей информации… Куда, по-твоему, может исчезнуть личность эль-ин, если она вся внесена в матрицу Эль?

До него начинает доходить.

— Вы… остаётесь? Как часть Эль?

— Как часть Эль, как отражение в генетической памяти потомков, как духи и призраки, как тени Ауте, как… Души сливаются с… кто их знает, с чем они сливаются, но несчастными при этом вовсе не выглядят. А знал бы ты, сколько раз наши мёртвые начинали появляться из Ауте целыми толпами, неся то гибель, то спасение… Наконец, может капитально не повезти, наткнёшься после смерти на какого-нибудь беспринципного некромана, тогда вообще начинается та-акое веселье…

— Похоже, вы только после смерти и начинаете веселиться!

Я несколько озадачена бьющим из него сарказмом. Опять мы говорим на разных языках.

— Угу.

— Тогда скажите мне, моя леди… — в великолепно поставленном голосе отчётливо слышны приторно-вкрадчивые интонации, — почему же, если смерть у вас так… незначительна, почему вы так убиваетесь по своим погибшим?

Он что, действительно не понимает?

— Да потому, что они потеряны для нас, для оставшихся в живых! Смерть прерывает всё — это закон, выстраданный таким количеством крови, что даже мысль о его нарушении кощунственна. Любые прежние отношения с ушедшими запрещены, запрещены категорически. Войди сейчас сюда воскресший Иннеллин, мы бы и не взглянули друг на друга. Он потерян для меня, как и все остальные. Моя дочь где-то существует, в какой-то форме она есть, но мне нет места рядом с ней и никогда не будет. Это… это больно.

О чём он думает? Этот человек похож на темпоральную бомбу замедленного действия — гладкая, холодная поверхность, и никак нельзя узнать, что там внутри и от какого неосторожного слова, от какого бездумного действия эта штука рванёт. Потрясающе. Как я дошла до того, чтобы оказаться в чём мать родила в руках одушевлённой бомбы? Одна из загадок жизни, я полагаю.

Хватка на моих руках становится жёстче. Почему-то мне кажется, что весь этот разговор прошёл совершенно впустую. Дарай как был при своём мнении, так при нём и остался. Тем не менее его слова опять застают меня врасплох.

— Ну, раз уж ты так твёрдо вознамерилась «утончённо наслаждаться оставшимися мгновениями бытия», то я не совсем понимаю, как сюда вписывается решение избегать эмоционального контакта с родственниками. Даже мне видно, что это — изощрённая форма самоистязания. И ты действительно не должна проходить через всё одна.

Сукин сын!!!

Рывком высвобождаюсь, опять оставив на безупречном перламутре кожи длинные царапины. Отворачиваюсь, иду в спальню, резкими, сердитыми движениями одеваюсь. Хорошо, что ткань такая прочная, соизмерять мышечные усилия у меня сейчас нет ни малейшего желания. Аррек наблюдает за мной, прислонившись к дверному проёму.

Гад.