Танцы. До. Упаду. Истерический любовный роман

2

Уже неделю лил дождь. Ничего — один только дождь. На завтрак, на обед и на ужин. Сначала он струился по стене, потом подобрался к столику в кухне, ненадолго приостановился, словно принимая окончательное решение, и… плюм! Прямо в открытую банку с заплесневелым джемом. Затем пришла очередь остывшей яичницы и одинокой корочки хлеба. (Маленький столик, втиснутый между стиральной машинкой и двухкомфорочной газовой плитой, полностью заменял им с Готей все, что в домах с нормальным метражом называется кухней.)

Крыша опять, как и каждый год, протекала. «Дождливая пора — не помогут доктора, ха-ха-ха», — оптимистично утверждал главный инженер по обслуживанию жилых помещений из администрации района. Ну да, обхохочешься…

Ядя сидела в отчаянии и считала падающие в кастрюлю со вчерашним молоком капли. Тридцать две, тридцать три, тридцать четыре… Наконец она сдалась: позволила сдерживаемым с таким трудом рыданиям вырваться наружу.

Промокший Готя со школьным ранцем на плече стоял в дверях и растерянно смотрел, как его мать уплывает куда-то вдаль. Он думал, как ей сказать, что завтра нужно принести тридцать злотых на нужды класса и еще двенадцать на учебник по информатике, ну и… что толстуха Надя бросила его кеды в унитаз. Ему удалось их вытащить оттуда, но они, наверное, уже ни на что не пригодны. Весь класс повеселился, но это ерунда. Пережить можно; правда, Густаву пришлось убедить себя, что это обычные школьные шуточки, что-то вроде проверки. Если не разревется — выиграл. В награду он будет первым, когда придет время выбирать, с кем играть в вышибалы.

— Ты купил мне сигареты?

Ядя сидела на полу и, несмотря на послеобеденное время, все еще была в пижаме.

Она не мылась уже несколько дней, слипшиеся в сосульки пряди, свисая вдоль лица, придавали ей еще более печальный вид. Волосы Яди давно уже утратили характерный медный отлив. Даже многочисленные задорные веснушки сильно поблекли под толстым слоем переживаний. Одной рукой Ядя прикуривала вынутый из пепельницы окурок, другой копалась в разорванном пакете с кукурузными хлопьями.

— Есть нечего, предупреждаю. Я не успела приготовить.

— Я и не голоден. — Густав достал из кармана открытую пачку дешевых сигарет. — Пан Эдя снизу дал мне немного для тебя. Спрашивал — ты по-прежнему такая же грустная?

Мальчик снял мокрую куртку, повесил ее, расправив, на спинку стула и принялся собирать стоящие повсюду чашки с недопитым кофе.

— Иди ко мне. — Ядя протянула руки. — Оставь эту дурацкую посуду и иди сюда! Ты любишь свою маму, правда? Не беда, что пока у меня нет сил… Я в трансе, понимаешь? Но вот увидишь, все будет хорошо. Я найду работу, мы уедем из этой конуры. Я снова буду иллюстрировать книги. Или нет! Я сама что-нибудь напишу, и лучше всего комикс. Мы вместе его сделаем, хочешь?

— Хорошо, мама.

— Да! — Она хлопнула в ладоши. — Решено. Мне не нужен мужчина, чтобы нормально жить.

Ядя подвернула штанины пижамы, открыла окно и, не обращая внимания на дождь, вышла на крышу.

— Мне никто не нужен. Никтооо!

Она кричала, сложив рупором руки и задрав голову к сине-грязному небу. Равнодушные к декларациям еще одной потенциальной самоубийцы, ветер и дождь продолжали делать свое дело.

Густав выбросил окурки из стакана, помыл жидкостью для посуды кеды и закрылся в туалете с мобильником.

— Дорогая, оставь. Оставь это! Если моя заинька сходила на горшочек, не надо нести его мамочке. Мамочка сама все увидит.

Уля, блондинка за тридцать, с большими голубыми глазами, на секунду появилась в дверях салона.

— Ради бога, извини меня, но Зося так гордится своими какашечками. Готова бесконечно ими любоваться. Честно говоря, мы просто в отпаде!

Она промчалась с благоухающим горшком в туалет, и оттуда через какое-то время послышался ее бодрый голос:

— Налей себе выпить! Скоро должна прийти Сарра!

Слава тебе, господи, за друзей, которых ты нам посылаешь!

Спустя месяц, в течение которого Ядя не вылезала из полинявшего темно-коричневого спортивного костюма, питалась исключительно кукурузными хлопьями вперемешку с чипсами и смотрела канал для брошенных идиоток «Твоя телегадалка», она стала напоминать преждевременно состарившуюся, страдающую ожирением бездомную пьянчужку. В конце концов, Густав поднял на ноги Улю и Сарру. Они были единственные, кому Ядя могла с чистой совестью признаться, что у нее в жизни снова что-то не заладилось, и при этом они не испытали бы злорадного удовольствия.

Девушки дружили еще с институтских времен и образовывали что-то вроде физиологического гибрида: им казалось, что они срослись между собой навсегда. Такого рода душевной близости ни одной из них, ни с кем другим достичь не удалось. Словно после многих лет блуждания в холодных галактиках их сестринские души нашли друг друга. Однажды они даже попытались нарисовать это: три женщины, сидящие спиной друг к другу в позе лотоса. Каждая смотрит вперед, в свою сторону. Но их соединяют волосы, образующие чудесное трехцветное сплетение: блондинка, брюнетка и рыжая. «Что за китч», — заявили они дружно, но каждая повесила рисунок у себя дома. В этом рисунке был некий магнетизм — скрытая сила сладкой, таинственной женской энергии.

Они были похожи, да, но судьбы у них оказались разными. После института Ядя попала в преуспевающее издательство. Уже тогда она была брошенной женщиной, великодушно опыленной одним из тех мотыльков, что знакомы нам по мультфильмам. Сказочный герой ее детства непрестанно порхал с цветка на цветок, потому что жизнь коротка, а сладкого так много…

Она родила Густава, купила клетушку на Повислье и начала вести беспросветную жизнь польского нувориша, взявшего кредит на сорок лет.

Всякий раз, когда она лежала ночью на диване из «Икеи», успокоенная, что за квартиру заплачено, что в рассрочку возьмет путевку в зимний лагерь для Готи, к ней на плечо садился ее внутренний барабашка-смутьян и начинал нашептывать: «Ты не там, где должна быть. Твоя настоящая жизнь идет в другом месте, без тебя. Ты стоишь не на том перроне, ты еще можешь успеть…» Но Ядя была уверена, что ее поезд уже ушел. А после той «школы выживания», что ей устроил Мешко, она была выжжена, как Варшава после восстания[7]. Ей хотелось лишь одного — чтобы утихла боль.

Веселая и способная Уля стала фоторедактором в одном из женских журналов. Свободное время она посвящала разработке авторских книг: уникальных, единичных произведений искусства, вдохновленных поэзией, в частности Сильвии Плат. В одну из служебных командировок она познакомилась с Романом, юристом, старше ее на пятнадцать лет, и стала его второй по счету женой. Сначала она родила ему Ганю — десять лет, затем Якуба — четыре годика и, наконец, Зосю — почти два. Уля забыла об искусстве, прибавила по килограмму на каждый год замужества и улыбалась уже не так часто. Зато Роман теперь воплощал мечту каждой стажерки, начинающей работу в его фирме. Этот обаятельный, решительный мужчина как раз заканчивал объединение двух канцелярий, и никому бы и в голову не пришло, что дома он намного более беспомощный и неорганизованный, чем его собственные дети. Роман любил свою жену, потому что она уважала его право на личное пространство и всегда знала, куда подевались важные документы и где лежат запонки от выходной рубашки.

Но, несомненно, больше всех повезло Сарре. Ничего удивительного, из них троих она была самая красивая и с детства привыкла диктовать свои условия жизни. В одном из сетевых агентств она добралась до уровня арт-директора, но, когда засветило очередное повышение, бросила все к чертям, соблазнила самого неприглядного из коллег-мужчин и переехала в деревню. Однако союз Красавицы и Чудовища не выдержал испытания временем: Чудовище с трудом переносило разделяющую их эстетическую пропасть. Тем не менее оно оказалось настолько порядочным, что ушло от Сарры только после ремонта дома. С тех пор Сарра одиноко жила на опушке леса, почти как Белоснежка. К сожалению, в роли семи гномов могли выступить только местные холостяки, главным образом завзятые алкоголики-рецидивисты с одним зубом спереди. Однажды, когда Сарра рубила дрова для камина, ее посетили духи предков, давних жителей Полинезийского архипелага. Весь следующий год она провела в Новой Зеландии, обучаясь у местных шаманов таинственному искусству оздоровительного массажа. С тех пор она стала жрицей терапии маури[8] и предоставляла услуги населению, массируя больные места и души.

— Ни за что не догадаетесь, кто сегодня у меня был на кушетке! — Она как раз появилась в дверях, разрумянившаяся, счастливая, пахнущая сандаловым деревом, вся еще горячая от витавшей вокруг нее энергии. — Мужик с эрекцией! Поставь это пока куда-нибудь. — Она бросила Уле огромную доску, обтянутую тканью, с отверстием для головы.

— Не знаю почему, но эта твоя массажная кушетка у меня всегда ассоциируется с гильотиной. — Уля не могла сладить с громоздким реквизитом. — Ну, ты и сильна, мать, если таскаешь ее с собой к клиентам.

— Мои духи-хранители мне помогают. — Сарра улыбнулась, откинув длинные черные волосы.

— Тетя, вы такая красивая, как марципановый торт… — Готя облизнулся, а Яде вдруг показалось, будто кто-то царапнул ее иголкой по сердцу.

— Как толт, как толт! И картоска фли с кецупем! — запрыгал Ясик, стараясь привлечь внимание.

— Дай! — На упоминание о картошке фри маленькая Зося реагировала, как собака Павлова.

Весь салон заходил ходуном.

— Ааа! Мама, она меня толканула! Она то-олканула меня!

— Говорят «толкнула», слышишь, мелкий… Самая старшая из детей, Ганя, как раз вступала в трудный возраст. Она не могла решить, побыть ли ей еще ребенком или все-таки, переступив магическую черту, вступить в мир взрослеющих подростков.

— Мама, ну скажи ты ему что-нибудь. — Она надула губки, еще выше задрала нос и исподлобья взглянула на мать.

Уля еще раз отметила в душе, что у нее и вправду очень красивая, но, увы, чудовищно избалованная дочь. Она пропустила реплику Гани мимо ушей, потому что, если бы реагировала каждый раз, давно бы свалилась от измождения.

— Послушай, — повернулась она к Яде, — у нас есть для тебя одно предложение. Сарра, скажи ей, а я загоню Зосю в постель.

Сарра села на диван рядом с Ядей:

— Мы хотим дать тебе немного денег, пока ты не встанешь на ноги. Отдашь, когда сможешь, а лучше — отнесись к этому как к подарку, сделанному от души. Мы знаем, как тебе тяжело… Дай себе некоторое время, и всё войдет в свою колею. Не торопи события, мы будем рядом.

Ядя понимала, что чувствует Сарра и чего не могла от волнения выразить в словах. А потому молча смотрела на свою красивую подругу, которая добавила, улыбнувшись:

— Халат Романа? Ты в нем неплохо смотришься.

— Улька почти силой усадила меня в ванну. Испугалась, что я притащу в ее стерильное гнездышко какую-нибудь заразу. — Ядя быстро заморгала, чтобы отогнать слезы.

— Кисуля, честно говоря, от тебя несло уже издалека! — прокричала в ответ Уля из детской.

— Отстань от нее. От женщины в депрессии может нести…

— В деплещии, в деплещии. — Ясик пронесся через гостиную, как истребитель F-16, волоча за собой размотанный рулон туалетной бумаги.

В этот момент появилась его мама:

— Ну теперь мы можем расслабиться.

— Ма, а я не хотю щпать. — Ясик забрался ей на колени, сосредоточенно ковыряясь в носу. — Тетя Ядя щегодня будет щпать со мной, — заявил он с важным видом. — Или нет. Я буду щпать с Готей, а тетя с папочкой.

Все трое прыснули со смеху, хотя Уля была уверена, что ее рассеянный муж не заметил бы подмены. Он как раз появился на пороге и смотрел на них с удивлением.

— О, девушки… Я и не знал, что вы пришли. Послушай, — обратился он к жене, — ты не знаешь, куда я положил распечатку квартального отчета?

— Не знаю и не хочу знать в течение ближайшего часа. И возвращаясь к…

— Мам! В этом доме можно иметь хоть какую-то личную жизнь? Запрети ему входить ко мне. Он снова куда-то спрятал мой дневник…

— Ганя, я сейчас вне зоны действия, я зависла, у меня батарейка села, capito? — Уля начала выходить из терпения. — Готя, ты не мог бы заняться чем-нибудь с Ясиком? Может, во что-нибудь поиграете?

— Я должен беречь силы, мне еще математику делать.

— Густав! — Ядя смерила сына гневным взглядом.

— Ну что? Ты сама говорила, если человека принуждают к чему-либо, это укорачивает его жизнь на один день.

— Уууааа, тогда я уже мертва, — резюмировала Уля.

— Мааам! — Голос Гани перешел в сопрано. — Ну скааажи ты ему!

— Так что с моим отчетом? Ты наверняка куда-то его переложила. Ты всегда все перекладываешь! Я столько раз тебе говорил, чтобы ты не трогала никакие…

— Ну мааам…

— Тихооооо! — Сарра вскочила на диван. — Кыш отсюда! А вы одевайтесь! — распорядилась она.

Когда через несколько минут они спускались вниз к машине, разбуженная Зося плакала, Ясик изображал карету «скорой помощи», Ганя хлопала дверью, а Роман стоял на балконе и, перегнувшись через перила, кричал:

— Надеюсь, ты не собираешься оставить меня одного со всеми этими детьми?

И только Готя, не привыкший, чтобы с ним слишком цацкались, открыл в кухне учебник по математике и стал биться над уравнением с одним неизвестным.

В кафе было шумно, не продохнуть от дыма, и с трудом нашлись свободные места. Зато здесь девушки смогли наконец расслабиться.

— Иногда я ненавижу свою жизнь. — Уля втягивала через трубочку остатки мохито. — И я не гожусь на роль матери многодетной семьи.

— Но ты же любишь их всех, разве нет?

— Честно говоря, не уверена…

На фоне галдящей толпы, с головой погруженной в исполнением брачного танца, эти три женщины выглядели странновато. В воздухе висело пьянящее марево сексуальной готовности, посетители кафе флиртовали в открытую, а Ядя, Уля и Сарра словно отгородились от всех невидимой стеной и, единственные, не посылали призывных сигналов. Стоящие у бара двое парней с ирокезами на голове и бутылками мексиканской «короны» в руках оценили подруг лаконично: «Жертвы собственных вибраторов». Между тем «жертвы», понятия, не имевшие о том, что их уже пометили штампом «просроченный товар», горячо доказывали друг другу, кому из них в жизни больше не повезло.

— Ой, девочки, это же у меня депрессия, это меня бросили! Ну, будьте же вы чуть-чуть тактичнее и перестаньте жаловаться! — Ядя заказала еще рюмку водки. — Меня ведь еще и с работы выставили…

— Ты сама уволилась, — напомнила Сарра.

— Ну и что? Я столько лет протрубила в этом издательстве! Они там могли бы и привыкнуть, что все, что я делаю, нельзя принимать всерьез. Кроме того, когда я писала заявление, у меня были месячные, а в этом состоянии я всегда чересчур радикальна. Ну и тогда он меня еще любил…

При воспоминании об этой соплячке с наращенными ногтями, занявшей ее место возле Мешко, у Яди моментально подскочило давление. Она отпила из рюмки, потом еще — и увидела дно. «Ну вот, очередное дно, которого я в жизни достигла, и одному Богу известно, сколько их еще будет…» — с грустью подумала она и всхлипнула:

— Это все из-за моей фамилии… Преодолевая действие алкоголя, подруги пытались поспеть за сложным ходом ее мысли.

— Как это? Он бросил тебя, потому что у тебя такая фамилия?

— Как раз наоборот! Он бросил меня, потому что у меня не та фамилия.

— Ага, — кивнули они в унисон, размышляя: Ядя уже совсем упилась или еще в состоянии заказать пару рюмок?

— …ну, потому что у его первой любви фамилия была Барсук, у второй — Сурок, — между тем объясняла Ядя. — А у меня… а у меня…

— А у тебя — Гладышевская. Ну и что из того, черт возьми? Я как-то плохо уже соображаю… — Уля едва не ткнула сигаретой себе в глаз.

— Вот именно! А знаете, какая фамилия у той вертихвостки, от которой у него будет ребенок?

Уля и Сарра замерли, потому что хорошо помнили древнекитайское правило: «Прежде чем задавать вопрос, подумай, действительно ли ты хочешь услышать ответ». Тем не менее, они рискнули.

— Белка. Ее зовут Жаннета Белка!

На минуту повисло напряженное молчание. А потом раздался взрыв истерического пьяного хохота.

— Знаешь… — отсмеявшись, сказала Сарра. — По всей видимости, он питает слабость к пушным зверькам. Ты должна ему посочувствовать, у него, наверное, на содержании целое Общество защиты животных.

— Кроме того, в твоем положении есть свои плюсы, — продолжила главную тему Дама с многолетним супружеским опытом. — По крайней мере, никто с тебя ночью не стаскивает одеяло, не храпит под ухом, не оставляет кавардак в ванной, не пользуется твоим кремом для депиляции…

Улю явно понесло, но ее перебила Сарра, вдруг ставшая серьезной:

— А вот я бы хотела, чтобы кто-то оставил бардак в моей ванной… — И дальше без всякого перехода: — Мне приходится со всем управляться самой… Я должна все уметь: и замок починить, и прикрутить розетку, и лисиц отогнать, которые подходят к самому забору. Я чувствую себя такой одинокой, девочки…

— Ты, наверное, с ума сошла, дорогая! — На этот раз Уля все-таки ткнула себя в глаз, но была так сильно возмущена, что не почувствовала. На кончике ее ресниц теперь подрагивала крупица пепла. — Связаться с мужиком — все равно, что продать душу целой колонии паразитов! Не успеешь, заметишь, как он высосет из тебя всю кровь до последней капли. Можешь забыть, что ты тоже человек, что у тебя есть свои потребности, эмоции. Не в настроении? Это — роскошь, ты не имеешь права быть не в настроении! А если появятся дети, так это вообще гроб. Я теперь понимаю, почему все английские домохозяйки в шестидесятые годы подсели на амфетамины… Без подзарядки дальше ланча не уедешь. Да я бы позволила себя на куски разрезать, посолить и съесть, чтобы прожить так, как ты, хотя бы один день! — Внезапно Уля посмотрела на Сарру со злостью.

«Ей-богу, иствикские ведьмы, — промелькнуло у Яди в голове. — Я, конечно, та, что самая уродливая».

Тем временем Сарра метала гром и молнии:

— А я бы, не задумываясь, отдала весь свой проклятый lifestyle[9]. Все это высосанное из пальца духовное развитие, все это спокойствие, прорву свободного времени и прочую ерунду. Ведь, если разобраться, меня окружает пусто-та. Кому я нужна? Никому! Да шум в твоем доме — это настоящая музыка!

Уля перевернула стакан, вытерла разлившийся алкоголь шалью, подаренной мужем (Versace, новая коллекция), и перешла в контратаку:

— Зато вся кровать — твоя, и никто в нее не лезет, сожрав килограмм бобов. Ну и… Ты, дорогая, занимаешься сексом только тогда, когда действительно этого хочешь.

— Это точно! — Одинокая женщина, сидящая за соседним столиком со стаканом пива, заметно оживилась, а потом снова впала в ступор.

Ядя с Саррой с недоумением взглянули на подругу.

— Ты, наверное, шутишь?! Так ты не хочешь…

— Не представляю, как можно не хотеть заниматься сексом с таким мужиком, как твой муж… — с обезоруживающей искренностью произнесла Ядя. — Я имею в виду… теоретически.

Уля подала знак официанту, чтобы тот принес еще коктейль.

— Он такой вредный в постели, девочки… У него все строго по графику. Ну, знаете… шея, ухо, грудь, попка. Шея, ухо, грудь, попка… Ох, как меня это бесит! Он так усердно работает над моим оргазмом… отличник чертов. Я потом просто в отрубе, а ведь мне еще нужно кричать от восторга, потому что он действительно великолепен. Черт, где мой мохито? Эй!

Официант, как назло, куда-то пропал.

— Я думала, что… — Ядя зажала рот рукой, чтобы не расхохотаться. — Знаешь, ты все-таки ненормальная, Улька! Жаловаться на мужика, что он слишком хорош в постели, тогда как статистика утверждает, что после свадьбы супруги охладевают к сексу и занимаются им по принципу «Отвяжись»?! Да ты должна быть счастлива, а не жаловаться! Хотела бы я иметь такого мужа, как твой Роман!

— Ну, в целом, конечно, все не так уж и плохо… — улыбнулась Уля.

— Черт побери, куда он запропастился? — Теперь уже Сарра нетерпеливо искала взглядом официанта. — До климакса нам еще далеко, мог бы, и уважить девушек.

— Просто ужас, — вздохнула Ядя. — Никто нас в упор не хочет замечать, все игнорируют. Даже этот приятель, которому вроде чаевые све…

— Рената?! — прервал ее на полуслове радостный возглас, вырвавшийся из уст едва державшегося на ногах мужчины средних лет.

— Ей же ей, клянусь Богом, Рената! — Он шатнулся, пытаясь сохранить равновесие, а затем как разъяренный бык двинулся на оторопевшую Ядю.

— Да вы что? Никакая я не Рената! — Ей лишь чудом удалось уклониться от его объятий.

— Не прикидывайся, Рената. Тыщу лет! Да я бы тебя на краю света узнал, я помню всех своих женщин! — Мужчина гордо выпятил свою тщедушную грудь, при этом утробно рыгнув.

Уля и Сарра со смеху покатились. Но Яде при одной мысли о том, что такое может предъявлять на нее права, хотелось зарыдать в голос. «Ну почему, почему я нравлюсь одним пьянчугам, сумасшедшим и брачным аферистам?» Она не была ослепительно хороша, но все-таки это не повод, чтобы за нормальной девушкой приударяли столь низкопробные мужики.

С грустью посмотрев на пустую рюмку, Ядя решила положить конец компрометирующей сцене и категорическим тоном просила уволить ее от каких бы то ни было инсинуаций в свой адрес.

На лице несостоявшегося Ромео появилось горькое разочарование:

— Ну, знаешь ли, Рената…

Мужчина ушел, выписывая ногами кренделя и напевая себе под нос полное драматизма «Танго либидо» Маленчука.

В квартире на третьем этаже царила абсолютная тишина… Ну, не совсем абсолютная — ее нарушало сосредоточенное кряхтенье. В самой большой комнате, где стиль позднего социализма ненавязчиво смешивался с мещанской роскошью, за столом сидел Ядин сосед Эдя и, издавая вышеупомянутые звуки, доводил до совершенства мастерски выполненную конструкцию из спичек. Это была роза; хрупкая и нежная, с большими воздушными просветами она чем-то напоминала кружево миланского собора. Трудно было поверить, что из столь банального материала, как спички, может возникнуть такое чудо. Но Эдя был специалистом по чудесам. Подкрутив подкрашенный ус, он уже собрался приклеить последнюю деталь, венчающую его творение, как вдруг понял, что ему давно уже что-то мешает сосредоточиться. Нет, нет, вовсе не шлягер «Весь зал поет с нами», который пани Матеякова, старая карга, крутила ежедневно с восьми утра до двух часов дня, после чего, сделав послеобеденную клизму, ложилась немного вздремнуть. На этот раз до него доносились совершенно новые, незнакомые ему звуки. Эдя прислушался. Что-то недоброе творилось в подъезде. На лестничной площадке явно слышалась какая-то возня…

Отставной полицейский, чье прошлое было не менее сложным, чем послевоенная история Польши, вооружившись выбивалкой для ковров, осторожно снял цепочку. При этом он почувствовал, как кровь в его пораженных атеросклерозом сосудах за циркулировала быстрее.

Старик резким движением открыл дверь и замер на пороге. У его ног барахтался живой клубок, причем взаимоположение тел было весьма нетипичным. Пострадавшей стороной был Готя, придавленный к полу и удушаемый, а нападающей — неопознанная особь, вероятнее всего женского пола. В данный момент особь кряхтела, пытаясь засунуть в рот Готи гимнастическое трико.

Эдя немедленно бросился на выручку соседу. К сожалению, он просчитался, и юной продолжательнице дела мифологических фурий удалось ненадолго одержать верх над обоими. Наконец Эдя поднатужился и, схватив девчонку за воротник, стащил ее с еле дышащей жертвы. Добродушные стариковские глаза успели увидеть, какой чудовищной злобой горели маленькие глазенки толстенького существа.

Мордастая девчонка оттолкнула руку, державшую ее за загривок, и быстро помчалась по выщербленным ступенькам вниз, избежав тем самым нравоучительной беседы. В эту минуту Эдя почувствовал, что он снова сорвал себе спину. Опираясь на мальчика, который успел встать, он захромал в квартиру и тяжело опустился в видавшее виды кресло. Это кресло вместе с кое-какими рукописями он прихватил из комендатуры, когда уходил на пенсию. Впрочем, от расхищения госимущества никто не пострадал: начальник распорядился поменять обстановку в соответствии с нормами Евросоюза. Ни Эдя, ни кресло европейским требованиям не соответствовали.

Густав, ребенок, который был просто создан для того, чтобы умело действовать в критических ситуациях, взял инициативу в свои руки:

— Где у вас грелка? А камфорный спирт? Нужно тепло, я видел это по телевизору в «Консультациях здоровья». — Он пошел в ванную и наполнил грелку горячей водой.

Превозмогая острую боль, Эдя наблюдал за четкими движениями мальчика. Похоже, у этого ребенка кошки на душе скребут… Знать бы, как ему помочь…

Эдя устроился поудобнее, стараясь не потревожить спину. Готя накрыл его пледом и присел рядом:

— Как красиво. Что это?

— Роза.

— Вы сами сделали?

— Сам. Люблю иногда поковыряться, смастерить что-нибудь эдакое. Брат меня этому научил. Когда мы оставались ночью одни, потому что мама работала на фабрике, это успокаивало нервы и занимало мысли. Мы тогда не так по ней скучали.

Ой… — Пытаясь сменить положение, Эдвард застонал.

— Может, вызвать «скорую», 999 или 112 с мобильного? — Мальчик осторожно погладил пальцем хрупкий цветок, боясь сломать его.

— Не надо, так пройдет, всегда проходит… А теперь, молодой человек, скажите-ка мне, что это за барышня вас преследует? Каким ветром ее сюда занесло?

— Это толстая Надька, она ненавидит меня с первого дня школы…

— Гм… а почему?

Готя задумался о причине, то, засовывая, то, вытаскивая руку из рукава.

— Не знаю, может, ей просто надо кого-то ненавидеть?

Эдя пристально взглянул на мальчика. Было видно, что Густав хотел выглядеть мужественным, но под опущенными веками уже закипали слезы, готовые выдать беспомощность.

— Иногда люди ненавидят других, потому что чувствуют себя очень одинокими, нелюбимыми… А иногда — потому, что им доставляет удовольствие мучить слабых… — На секунду Эдя задумался. — А ты говорил об этом маме или учительнице?

Готя помотал головой. Шмыгнув носом, он признался, что не знает, как из этого выпутаться.

— Ну и ладно. — Эдя приподнялся с кресла. — Сами справимся. Ой, ой-ой! — Дед схватился за поясницу. — Дай-ка мне вон тот альбом. Там на полке… О, отлично. — Взяв протянутый ему альбом, он с облегчением сел.

Мальчик устроился рядом на подлокотнике, и над фотографиями переплелись две шевелюры — седая Эдина и вихрастая Готина.

— Видишь худышку? — Эдя ткнул пальцем в пожелтевшую карточку с надорванными краями. На карточке был запечатлен испуганный малыш с грязными острыми коленками. Он сидел на траве и с завистью смотрел на других детей, которые лизали мороженое на палочке. Рядом стояла деревенского вида тетка в белом фартуке и заглядывала внутрь чего-то, отдаленно напоминавшего маленький холодильник на колесиках. Фоном служили разрушенные бомбардировками дома…

— Кто это? — спросил Готя.

— Я в детстве. Все парни со двора задавали мне жару… По крайней мере, когда брат уже не мог меня защитить. — Эдя вздохнул и непроизвольно напряг мускулы.

— Он уехал?

— Да, мой мальчик, уехал… очень далеко. Наступил на мину, и его выбросило прямо в космос. Мне пришлось защищаться самому. Начал я с простой физзарядки. Немного отжимался, качал пресс, упражнялся с эспандером. А потом…

— А потом что? — Готя с интересом придвинулся ближе.

— Бокс. Начал заниматься боксом. Тренировался до изнеможения под руководством одного своего кузена. Так, седьмая вода на киселе… А ты… ты ведь тоже можешь!

Мальчик сидел, понурив голову.

— У меня нет кузена. Вообще никого нет, кроме мамы.

У Эдварда так сильно сдавило сердце, что он даже подумал, точно ли у него дома есть нитроглицерин. А затем принял мужское решение:

— Я буду тебя учить.