Тайна «Утеса»

Глава IX ДЕТСКАЯ

В пятницу на меня напало горячечное рвение, которое я испытывал разве что в ранней юности. Пьеса безудержно неслась к финалу. Я не спустился к ленчу и удовольствовался кофе и сандвичами у себя в кабинете, а когда вновь проголодался, позвонил Лиззи, давая знать, что и чай буду пить наверху.

То, что у меня хватило выдержки не спускаться к чаю, придало мне новые силы. Ведь к чаю должна была прийти Стелла, я не сомневался, что она придет, но это малоприметное обстоятельство чересчур занимало мои мысли. Будучи человеком трудолюбивым и ответственным, я возмущался собой. Вот, значит, как далеко зашло! Неужели из-за прихода Стеллы я прерву работу над пьесой в самый критический момент. Потеряю нить, упущу вдохновение, ищи-свищи его потом! Я заканчивал пьесу, страсти в ней кипели, действие разворачивалось стремительно, и бросить все это, сбавить темп было никак нельзя.

Борьба, которую я вел с собой, принимая решение не участвовать в чаепитии и стараясь это решение выполнить, отражалась на том, что я писал. Тут-то как раз я и сочинил сцену, где Барбара, припертая к стенке, отчаявшаяся, объясняется с невозмутимым ироничным Фремптоном. Один раз я заколебался: из сада до меня донесся смех Стеллы, и я увидел мелькнувшее там желтое платье. Значит она все-таки пришла! Я отложил перо и выглянул в окно. Они с Памелой подтаскивали сорняки к склону холма, где пылал костер. Тачка лишком тяжела для Стеллы, надо мне спуститься, чтобы помочь им.

Но я снова вернулся к столу. Настало время для выхода Дженифер. Тут передо мной была трудная задача. Барбара намеренно испортила жизнь этой энергичной, умной и честолюбивой девушке.

А мне предстояло заставить Дженифер простить свою мучительницу и даже вступить в борьбу за нее, причем у зрителей не должно было сложиться впечатления, что Дженифер дура и слюнтяйка. Первоначальный набросок этой сцены никуда не годился. Можно ли вообще написать ее так, чтобы зрители поверили в искренность Дженифер? Конечно, можно! Я знал что юность часто способна на безоглядное сострадание.

Наконец дело было сделано. Я закончил пьесу! Написал «занавес», потянулся как кот, и вышел из кабинета. Подумать только! Уже около шести! Возвращаясь к реальной жизни, я испытывал раскаяние.

Нечего сказать, красиво я себя веду! И почему мне всегда приходится представать перед Стеллой в роли невоспитанного олуха? Ведь это я уговорил ее пойти на тяжелое объяснение с дедом, чтобы приехать к нам, а сам даже носа не высунул, когда она пришла. Как мне заставить ее поверить, что причины у меня веские?

Стелла, стоявшая коленями на мешке, брошенном на траву, была поглощена прополкой. Когда я поздоровался, она взглянула на меня через плечо, улыбнулась и снова принялась рвать сорняки.

— Значит, домашняя битва состоялась и вы ее выиграли, — пошутил я.

— Никакой битвы не было, — ответила Стелла.

Памела толкала перед собой тачку, полную травы, она вывернула ее возле костра, наполнявшего воздух горьким ароматом осени. Дым колебался, сильный ветер прижимал его к земле. Памела вилами складывала траву в кучу.

— Ну что ты скажешь в свое оправдание? — спросила она.

Я ответил:

— Такому костру нужно воздуха побольше, — и взяв палку, принялся подсовывать ее сбоку под сучья и траву. — Я вижу, — продолжал я запальчиво, — вы обе рассуждаете, как Лиззи. Раз вы возитесь тут в жаре и в грязи, ваше превосходство неоспоримо, ведь я сижу себе в чистоте и прохладе, в общем, у меня «не работа, а одно баловство».

Стелла повернулась и, выпрямившись, но не вставая с колен, внимательно на меня посмотрела.

— Что мы возимся в грязи, это верно, — улыбнулась она. — Но и у вас вид довольно взъерошенный!

Памела заметила;

— По его прическе всегда можно судить, честно он выполнил свою дневную норму или нет.

— Ладно, — усмехнулся я вставая. — Может ли мой взлохмаченный вид служить мне оправданием?

Стелла снова внимательно оглядела меня и кивнула.

— Думаю, да.

— Очень благородно с вашей стороны, — ответил я. — Конечно, по отношению к вам я поступил возмутительно, но там, наверху, был за это сурово наказан. О, как мне хотелось жечь костры из сорняков! Как хотелось получить к чаю крем, вы-то небось им вволю налакомились, а я обошелся всего лишь скромным сандвичем. Словом, я томился, как мальчишка, которого не пускают играть в крикет, но, видите ли, дело в том, что в это время я заканчивал свою пьесу.

Стелла вскочила на ноги. Я старался произвести впечатление и добился своего. Глаза у нее округлились.

— Вы хотите сказать, что вот сейчас вы дописывали свою пьесу?

Памела тоже повернулась ко мне:

— Правда, закончил? Значит, первый вариант готов? Молодец, Родди!

— А какая это пьеса? Историческая? В стихах? — жадно расспрашивала Стелла. — Как она называется?

— Пьеса современная, в прозе, конечно, и пока она называется «Барбара». Честно говоря, мне ужасно не повезло, что конец начал вытанцовываться именно сегодня. Нельзя же было бросить работу — я не решился.

— Ну конечно! Конечно!

Стелла поняла меня. Я был прощен.

— «Барбара» — название недурное! А что же теперь? — спросила Памела.

— Прочту Милрою, посмотрю, что он скажет. Когда мы сможем поехать в Бристоль? Когда премьера «Саломеи»?

— Первый раз во вторник. Почему-то одновременно они ставят две одноактные пьесы Коуарда19 — странное сочетание. В пятницу тебя устроит? А то я только что, не выдержав длительной осады, сдалась и уступила Чарли: он желает недельку поработать у нас в саду, а одного его, как ты знаешь, оставлять опасно.

— Прекрасно значит, у меня есть еще неделя на отделку пьесы.

— А когда ты прочтешь ее мне?

— Когда хочешь.

— Сегодня вечером?

— Гм-м, мне надо бы взяться за статью, но сил уже нет. Ладно, сегодня.

Стелла вздохнула; взглянув на нее, я не мог удержаться от улыбки, так явственно отражалась на ее лице борьба между страстным желанием послушать пьесу и требованиями хорошего тона. Последние одержали верх.

— Я уверена, вы будете иметь потрясающий успех, мистер Фицджералд. А мне пора домой.

— Это никуда не годится, — заворчал я. — Как раз когда я освободился…

Памела собрала инструменты, они со Стеллой понесли их в сарай, а я катил за ними тачку. Я услышал, как Памела спросила:

— Вы считаете, мы слишком старые, чтобы называть нас по имени?

— Такие красивые имена, мне будет приятно произносить, — ответила Стелла.

— Кстати, Стелла, — сказал я, когда мы возвращались в дом, — когда вы придете на наш пляж купаться? Более роскошного места для купания я просто не знаю!

— Я тоже! — воскликнула она.

— Значит, вы купались здесь?

Она призналась с улыбкой:

— Да, но об этом никто не знал, кроме миссис Джессеп.

— Но к чему такие тайны? Ведь этот пляж был вашей собственностью!

— Я боялась, что дедушка сочтет это опасным!

— И вы приходили сюда совсем одна?

— Да.

— Тогда это действительно опасно. Надеюсь, — продолжал я, — вы будете часто здесь купаться, но вместе с нами.

— Памела предложила мне прийти в следующий вторник.

— Прекрасно А вы умеете нырять?

— Нет.

— Вы должны позволить мне научить вас.

Мне показалось, что Стелла не расслышала она не ответила.

— Давайте затопим камин — предложила Памела в холле и глазами спросила у меня, не пригласить ли Стеллу остаться. Я кивнул.

— Стелла, — обратилась к ней сестра, — может быть, вы останетесь с нами пообедать, а потом послушаете пьесу или у вас тогда возникнут осложнения?

— Ох, — воскликнула Стелла. — Как бы мне хотелось!

Она остановилась как вкопанная, переведя взгляд с Памелы на меня, как будто мы звенели перед ней ключами от рая.

— И ведь это, пожалуй, можно! По пятницам дедушка обычно не возвращается раньше половины одиннадцатого.

Что же мы делаем? Эта мысль одновременно пришла в голову и мне, и Памеле; я поймал ее встревоженный взгляд. Оставить Стеллу так надолго — значит пойти на риск. А Стелла продолжала объяснять.

— По пятницам дедушка уходит ужинать к капитану Паско — он инвалид. Они играют в шахматы. Раньше вечером в пятницу возвращалась наша служанка, чтобы составить мне компанию, и мы с ней чистили серебро. Но сейчас у нас служанки нет. А серебро можно почистить завтра, только и всего.

— Ну хорошо, — ответил я. — Давайте пораньше пообедаем, я сразу начну читать и до десяти отвезу вас домой.

— Для раннего обеда уже поздновато, — заметила Памела и повела Стеллу приводить себя в порядок, а я тем временем разжег камин в гостиной.

Мне хотелось скорее начать читать пьесу, но я решил выпустить кое-какие пассажи, которые не одобрили бы в брюссельской школе.

Вскоре Стелла спустилась в гостиную, свежая, аккуратно причесанная, и устроилась в кресле Памелы.

— Рад, что у вас обошлось без сражений с дедом, — сказал я, стоя возле каминной полки.

Некоторое время Стелла не отвечала Отвернувшись, она смотрела на облака — подсвеченные вечерним солнцем, распушенные ветром, они скользили по ней золотыми барашками. Наконец она ответила, но голос ее звучал довольно печально.

— Все равно у меня такое чувство, как будто что-то навсегда ушло.

— Да нет, что вы! Он привыкнет к этому!

— Он так долго смотрел на меня, словно не верил, что перед ним я. А потом сказал «Ну вот ты и уходишь из-под моего контроля!» Я чуть было не сдалась. За завтраком он почти не разговаривал. С трудом произносил что-то, а я старалась отвечать впопад. Наказывать он меня не собирается, но мне кажется, что все изменилось.

— Надеюсь, вы не жалеете, что одержали верх, Стелла?

Она покачала головой.

— Да нет. К тому же я уверена, что рано или поздно мы бы к этому пришли. Ведь люди взрослеют.

Вошла Лиззи, чтобы поставить еще один прибор. Стелла улыбнулась ей и сказала:

— Добрый вечер.

— Вы, наверно, проголодались, мисс Мередит, столько работали днем. И мне жаль, я не знала, что вы останетесь, — сказала Лиззи. — Надеюсь, вы не из тех, кто гнушается картофелем? Не хотите ли пройти на кухню? Мисс Памела говорит, вам интересно посмотреть.

— О, спасибо! Она, наверно, огромная, правда?

Они ушли, а я поднялся в кабинет, чтобы привести в порядок рукопись. Памела заглянула в дверь, и я сообщил ей, что Стелла и Лиззи подружились.

— Кстати, Родди, — сказала Памела, когда мы спускались по лестнице. — Мне очень жаль, но тебе не будет позволено купаться с нами.

— Да? Господи! — огорчился я. — Черт бы побрал эту пуританскую школу!

— Да нет, — ответила Памела шепотом. — Это все мисс Холлоуэй. Он внушила Стелле, что ее мать не признавала совместных купаний.

— Но это же нелепо!

— Конечно.

— Ведь жизнь-то не стоит на месте! Тебе придется пустить в ход свое влияние.

Памела покачала головой:

— Я уже пробовала, Родди, но это бесполезно. Все что связано с матерью, для нее священно.

В половине восьмого мы сели обедать, а после восьми, не дожидаясь, пока Лиззи уберет со стола, поставили фыркающий кофейник на маленький столик, Памела уселась в свое кресло, Стелла заняла кресло возле камина, и чтение началось.

Тем временем в комнате потемнело Я включил рядом с собой лампу. За окном завывал ветер, потрескивали дрова в камине, и под этот аккомпанемент чтение мое звучало более драматично, чем я сам ожидал. Мало-помалу мы добрались до конца первого акта.

— Родди! Как хорошо! И всего за три недели! Слушай, да ты просто настоящий драматург! Что же ты скрывал это так долго? Ну и характер у твоей Барбары! Как только тебе пришло такое в голову?

— Неужели не догадываешься? Вспомни шарады Уэнди.

— А ты думаешь, Уэнди с этой ролью справится? Хватит у нее пороха изобразить такое неудержимое дьявольское коварство?

— Уэнди актриса, да еще и умница. А как звучат реплики?

— Прекрасно!

— А конец акта?

— Потрясающий!

— Как ты считаешь, нужно что-нибудь изменить?

Памела тонкий критик. Она сделала три-четыре замечания. Я поспорил с ней, чтобы уточнить все «за» и «против», и в двух случаях согласился.

— Есть одно режиссерское соображение, — продолжала Памела, — когда Барбара видит Дженифер и Фремптона вместе, в этот момент ей и приходит в голову ее дьявольский замысел. Боюсь, здесь нужна какая-то реплика или жест, иначе будет непонятно.

Мы не обращали внимания на Стеллу, а она вся превратилась в слух.

— Ах, так и вижу, как Барбара заметила их и словно окаменела, — проговорила она вдруг медленно.

— Вот! Именно то, что нужно! — воскликнула Памела.

— Да! Верно! Здесь мы и должны ощутить, что у нее вместо сердца камень! Каменное сердце! — повторила Стелла и, вздохнув, попросила: — Ну пожалуйста, продолжайте!

Я снова стал читать, мечтая о том, чтобы у моей пьесы, если ей когда-нибудь суждено увидеть сцену были такие же зрители, как те, что у меня сейчас.

Второй акт понравился Памеле меньше. Он был самый трудный. Барбаре, увлеченной своими разрушительными страстями, одновременно приходится делать все, чтобы сохранить обожание, с которым относится к ней Дженифер, и преданность умного Фремптона.

— Она слишком явно выдает себя, — запротестовала Памела. — А их ты выставляешь дураками, не могут они ее любить, им перестаешь верить.

— Что же, по-твоему, нужно?

— Нельзя ли сделать так, будто она сама воображает, что ею движут благородные помыслы? Что она обманывает сама себя?

— Ну, тема у меня несколько иная…

Разгорелся спор, в котором надлежало родиться истине. Я понемногу терял терпение, мне казалось, что Памела не понимает, какие невыполнимые задачи она ставит. Вой ветра, долетавший через оранжерею, действовал мне на нервы, очень уж он напоминал те загадочные рыдания, которые нас так пугали.

— Надо завесить эту дверь, — проворчал я.

— Продолжай, Родди, читай дальше, — стала уговаривать меня Памела. — Из третьего акта станет ясно, как надо переделать второй.

— Вам нравится? — спросил я Стеллу.

Я совершенно забыл, что собирался из-за нее выпустить некоторые куски, и теперь ломал себе голову, поняла ли она, какие отношения связывают героев.

— Мне так интересно! Дождаться не могу, чем кончится, — призналась Стелла. — Но кое-что мне не очень ясно. Я хочу сказать, некоторые поступки Барбары кажутся вполне естественными, а ведь, наверно, они-то как раз и говорят о ее порочности. Но пожалуйста, читайте дальше.

Я хотел, чтобы в начале третьего акта звучала песенка. Ее должен был петь за сценой в полумраке валлийский парень, влюбленный в горничную Барбары и потерявший всякую надежду завоевать ее сердце. Я объяснил, чего бы мне хотелось: песня должна быть сентиментальная, грустная, может быть, с религиозным оттенком, — и спросил Стеллу, не знает ли она такую песенку. Она немного подумала, а потом сказала:

— Может быть, «Ночь напролет»? «Пусть светлый ангел тебя бережет ночь напролет»?

Я смутно что-то помнил и спросил Стеллу, не может ли она спеть эту песню или хотя бы напомнить мотив.

— Когда-то я ее учила, но ведь вам неважно, что я пою плохо? Правда? — Глядя в огонь, она настроилась на нужный лад, и, забыв обо всем, запела. Я сразу припомнил эту старую песенку и ее грустный трогательный припев; голос Стеллы — верное и мягкое, бархатистое контральто — на редкость подходил к мелодии Можно было подумать, будто песня написана специально для нее.

Когда Стелла кончила, я поблагодарил ее довольно рассеянно. Памела пробормотала что-то одобрительное, и все замолчали. Мне не хотелось нарушать молчание, не хотелось больше читать пьесу, мне хотелось одного: смотреть на Стеллу, которая сидела, не отрывая глаз от огня, захваченная, как и я, мыслями о превратностях и радостях любви. У нее на шее сбоку билась маленькая жилка.

Я встал и подошел к окну. Небо совсем заволокло, сумерки сменились ночью. Задернув шторы, я вернулся на свое место и снова взял пьесу.

В третьем акте я пропустил один довольно мрачный кусок, не очень внятно пересказав его содержание, и дочитал до конца. Подняв глаза, я встретил устремленный на меня ошеломленный взгляд Стеллы.

— Но она хуже убийцы! То, что она сделала, страшнее любого преступления, за это мало на виселицу отправить!

Она была так потрясена, словно все, о чем я читал, происходило на самом деле.

— Я рад, что вы так думаете.

Памела потянулась за рукописью.

— Покажи мне тот кусок, который ты выпустил, Родди. Почему ты не захотел его прочесть?

Она стояла у лампы, погруженная в чтение, а я наблюдал за ее лицом; меня самого беспокоила эта сцена. Она была решена совсем в другом ключе. Памела покачала головой:

— Мне это не нравится, слишком неожиданно Я не стала бы наказывать Барбару так жестоко.

— Поэтическая справедливость. Барбара заслужила свою судьбу.

— Барбара может заслуживать все что угодно, но использовать в пьесе болезнь, по-моему, опасно, у многих могут возникнуть свои ассоциации. Касаясь такой темы, можно затронуть настоящую человеческую беду.

— Я, пожалуй пойду оденусь, — вдруг с тревогой сказала Стелла и выскользнула из комнаты.

— Поторопитесь! — крикнул я ей вслед, с огорчением обнаружив, что уже больше десяти часов. Мне вовсе не хотелось, чтобы Стелла опоздала домой. Отшвырнув рукопись, я схватил фонарик и через оранжерею побежал в гараж. Памела поспешила за мной, чтобы помочь справиться со старой рассохшейся дверью — при таком ветре с ней обычно приходилось вступать в единоборство. Я подогнал машину к выходу из оранжереи, и мы подняли верх. Западный ветер принес с собой дождь.

— Захвати, пожалуй, пальто, — посоветовала Памела, когда мы снова вошли в дом.

В дверях она окликнула Стеллу, но тут же повернулась ко мне и сказала:

— Родди, я просто потрясена твоей пьесой! Ничего подобного я не видела и не читала. Сногсшибательно!

— Думаешь, она пойдет?

— Обязательно! В ней есть все яркие характеры, тонкая ирония, сочный диалог, юмор и хорошо закрученный сюжет.

Мне было ужасно приятно это слышать. Я собирался проникнуть в мир театра, вскрыв его, точно устрицу, моей пьесой. А потом…

Памела побежала наверх, и вдруг я услышал ее пронзительный крик. Я бросился за ней. На площадке лежала Стелла, она была без чувств.

Я поднял ее, отнес вниз и положил на кушетку; лицо у Стеллы было белое как мел, а дыхание такое слабое, что на какой-то страшный миг мне показалось, будто она не дышит вовсе. Руки похолодели, она походила на умершего ребенка. Пока мы старались привести ее в чувство, сердце мое сжималось от страха, а Памела дышала часто и коротко, словно всхлипывала. На лице у Стеллы не было никаких следов испуга Я спросил Памелу, не заметила ли она на лестнице чего-нибудь подозрительного, но она только покачала головой. Затем быстро сбегала к себе в комнату за нюхательной солью и шалью и сказала, что наверху ничего необычного нет — все как всегда.

Стелла была в глубоком обмороке, долгое время она не выказывала никаких признаков жизни, а потом, как раз когда я совсем впал в панику и стал думать, что надо разбудить Лиззи и вызвать доктора Скотта, дыхание ее стало более отчетливым и губы порозовели. Она открыла глаза. Я так обрадовался, словно моя собственная душа побывала на пороге смерти и вернулась обратно.

— Что со мной? — прошептала она. — Что случилось?

— Ничего, дорогая, — успокоила ее Памела. — Вы упали в обморок на лестнице и сколько-то там пролежали. — По щекам Памелы струились слезы. Она налила Стелле бренди, но ту так трясло, что она не в состоянии была пить. Однако она постаралась взять себя в руки и послушно сделала небольшой глоток. На минуту она прикрыла глаза, потом снова открыла их, посмотрела на нас и улыбнулась, отчего тени на ее щеках сгустились.

— Не беспокойтесь, я ничего не видела, — произнесла она слабым голосом.

Я почувствовал безмерное облегчение Памела перевела дух. Но она не могла успокоиться: поправляла под головой Стеллы подушки, подбрасывала дрова в камин, зажгла спиртовку под кофейником.

— Почему же все-таки вы упали в обморок? — спросил я Стеллу и тут же добавил: — Впрочем, это неважно.

— Представления не имею, — ответила она и осведомилась, который час.

Было всего без двадцати минут одиннадцать, это казалось невероятным. Стелла попросила меня позвонить деду:

— Пожалуйста, скажите ему, что у меня начался мой обычный противный озноб.

— Ей можно ехать домой? — спросил я Памелу. — Что мне сказать капитану?

— Наверно, ей не следует выходить, — озабоченно ответила Памела. — Она снова может потерять сознание. Знаете, Стелла, я бы вас сейчас же уложила в постель, оставайтесь у нас на ночь.

— Да, — ответила Стелла умоляюще, — пожалуйста, разрешите мне у вас переночевать.

Она все еще была очень бледна и продолжала дрожать. Конечно, самое лучшее для нее было бы как можно скорее согреться, но безопасно ли ей ночевать в «Утесе»? Вдруг ей здесь что-нибудь угрожает? Я стоял, глядя на Стеллу, и мучился, не зная, какое решение принять.

Ее темные глаза, встревоженные и смущенные, встретились с моими:

— Ну пожалуйста, пожалуйста, не беспокойтесь так, — сказала она.

— Вы уверены, что вам лучше ночевать здесь? — спросил я.

— О да!

— Вы уверены, что не видели ничего, что могло напугать вас?

— Совершенно уверена.

Голос у нее был слабый и дрожал. Да, наверно, ей лучше остаться.

К телефону подошел капитан Брук. В его голосе я не услышал тревоги. Наверно, он считал, что Стелла у себя в комнате. Когда я представился, он повторил мое имя, не скрывая удивления и неудовольствия. Мне ничего не оставалось, как проигнорировать его тон.

— Мисс Мередит обедала у нас, — сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало так, будто я говорю о чем-то, что он безусловно одобряет. — И мне очень жаль, но она неважно себя чувствует. По ее словам, у нее обычный озноб. Сейчас приступ — он был не очень сильный — прошел, и она отдыхает. Если вы не возражаете, моя сестра хотела бы поскорее уложить ее в постель.

Наступило молчание, потом капитан спросил сдавленным голосом:

— Стелла может подойти к телефону?

— Мы всячески стараемся ее согреть, а телефон в холле.

Он медленно сказал:

— Стелла подвержена таким ознобам — говорят, это нервное. Она что… она перенесла какое-то потрясение?

— Нет.

— Вы в этом уверены? — Он был очень взволнован.

— Она говорит, что ничего необычного не было и у нас нет оснований считать, что это не так.

— Никаких оснований?

В его тоне послышалось горькое, почти презрительное недоверие, но я твердо ответил:

— Никаких, капитан Брук. И я рад возможности сказать вам об этом. Наша служанка распространяет сплетни, о которых вы, несомненно, слышали; мы полагаем, что им верить нельзя.

— Вы можете мне в этом поручиться?

— Я уже поручился.

— Вы сами не сталкивались с тем, о чем ходят слухи?

— Мы слышали слабые звуки неизвестного происхождения, видели мерцающий свет, испытывали приступы страха и отчаяния. Это все.

Капитан помолчал. Его мучили сомнения, правду ли я говорю. Но тут уж я ничего не мог поделать.

— Стелла должна вернуться домой, — сказал он.

Я помедлил, вспоминая бледное, измученное лицо Стеллы.

— Вы хотите, чтобы я поднял ее и повез в Уилмкот вместо того чтобы дать ей уснуть?

Капитан молчал, но я чувствовал, как в нем закипает гнев, и понимал, что по телефону он воли себе не даст; я ждал. Сражение продолжалось.

— В каком она состоянии?

— Слаба, ее бьет дрожь, в остальном ничего.

— Мне бы хотелось поговорить с мисс Фицджералд.

Я позвал Памелу.

Она заговорила очень мягко:

— Капитан Брук, Стелла просит передать вам, что с ней ничего страшного не случилось, просто один из ее ознобов, легкий обморок. Сейчас она очень устала и не может подойти к телефону. Она просит вашего разрешения остаться у нас на ночь. Если вы согласны, я сделаю для нее все, что нужно.

Снова возникли какие-то сложности, снова послышались заверения, но наконец Памела вынудила его согласиться.

Когда мы сообщили об этом Стелле, она вздохнула с облегчением, но тут же встревожилась, не сердится ли дедушка. Нам пришлось признаться, что сердится.

— Беда в том, — сказала она озабоченно, — что он подумает, будто я что-то видела, а это плохо для вас. Боюсь, я вас ужасно подвела.

Мы старались разуверить ее, но сами были расстроены и обеспокоены, поэтому наши слова звучали не слишком убедительно.

Памела спросила Стеллу, как она думает, хватит ли у нее сил подняться наверх.

Стелла не сразу ответила.

— Пожалуйста, — прошептала она наконец, — мне бы туда не хотелось.

— Но вы же сказали, что ничего там не видели! — воскликнул я.

У Стеллы сделался несчастный вид.

— Я знаю. И это правда. Я ничего не видела. И пугаться мне вроде бы было нечего, и все же что-то на меня там нашло. Не знаю, как это описать. Нет, пожалуйста, разрешите мне не подниматься туда!

— Я только что была наверху, — сказала Памела. — Там все тихо и спокойно.

— Стелла может переночевать здесь, — предложил я.

Она умоляюще посмотрела на Памелу:

— Мне бы очень хотелось переночевать в маленькой комнате, если, конечно, это не причинит вам особых беспокойств.

— В детской? В вашей комнате? Ну что ж, пожалуйста! — улыбнулась Памела. — Можно постелить там, это совсем нетрудно.

Памела ушла, чтобы все приготовить, а меня не покидало ощущение опасности, ведь именно в детской я слышал стоны и видел свет. Но глаза у Стеллы сияли радостью и щеки порозовели.

— Вы оба очень, очень добры ко мне, — сказала она.

— Стелла, я бы предпочел, чтобы вы остались в этой комнате.

Она была еще очень слаба; опустив голову, она сказала:

— Хорошо, Родерик. — Но слезы градом хлынули у нее из глаз.

Я допустил промах — Стелла нуждалась в утешении, ей необходим был покой и крепкий сон, а я из-за каких-то беспричинных страхов ее расстроил. Я не мог видеть, как она плачет. Надо было на что-то решаться.

— Не плачьте, — сказал я отрывисто. — Может быть, там вы будете лучше спать. Делайте, как вам хочется.

Она улыбнулась мне. Но я был не в состоянии улыбнуться в ответ, меня томили предчувствия. Еще час назад все было хорошо, нам грезилось безоглядное счастье, а теперь между нами пролегло что-то мрачное, леденящее — тень из прошлого. Нет, нельзя было приглашать Стеллу в этот дом.

Я сел в кресло рядом с ней, но ничего не сказал.

— Ну пожалуйста, постарайтесь меньше беспокоиться обо мне, — снова умоляюще сказала она и нежно дотронулась до моей руки.

Раздраженный тем, что надо все скрывать, я ответил резко:

— Ладно. Постараюсь. Если не возражаете, я лучше закурю.

Я обрадовался, когда вернулась Памела и забрала Стеллу в детскую, а я смог выйти под дождь и завести машину в гараж. Вернувшись, я ходил по гостиной из угла в угол, не в силах собраться с мыслями, в голове у меня все перемешалось — надежды, страхи, предчувствия.

— С ней сейчас все в порядке, — быстро сообщила мне Памела, войдя в комнату. — Я разожгла камин, чтобы не оставлять ее в темноте. — Тут голос у Памелы задрожал, она села на диван и заплакала, потом подняла на меня глаза.

— Я хочу переночевать здесь, Родди. Будь другом, принеси сверху мои вещи.

Я постелил Памеле на кушетке и сказал, что ночью буду время от времени проверять, как обстоят дела. Мы договорились, что позовем друг друга, если только услышим что-нибудь подозрительное.

Но ничего не произошло. Я не стал закрывать дверь в спальню, спал урывками, несколько раз спускался вниз. В холле и на площадке всю ночь горел свет. Ветер постепенно стих. В доме стояла тишина, в полуоткрытую дверь детской было видно, как мерцает огонь в камине, и время от времени я слышал легкие вздохи и сонное бормотание; ничего удивительного, думал я, Стелла вряд ли смогла крепко заснуть и, наверно, видит беспокойные сны. На душе у меня стало легче: если в доме и кроется какая-то непонятная опасность, сейчас она затаилась, а может, никакой опасности вообще нет. Не исключено, что обморок Стеллы объясняется ее возбуждением от проведенного с нами вечера, от пьесы, ее боязнью не попасть вовремя домой. Все еще может быть хорошо! Все еще будет хорошо Я начинал понимать, что имел в виду Макс, когда сказал, что «жизнь, оказывается, бывает прекрасна».

Наконец на востоке начало светлеть, по воде побежали первые блики, и моя настороженность улеглась; я заснул и крепко проспал два или три часа.

Когда ко мне вошла Лиззи, я объяснил ей, что мисс Мередит почувствовала себя плохо и осталась ночевать у нас, в детской. Испугавшись, не ее ли лакомства послужили причиной, Лиззи обещала не греметь в кухне и отнести Стелле чай, как только будет ясно, что та проснулась.

Я принял ванну, оделся и побрился в два раза быстрее, чем обычно, а выходя из своей комнаты, столкнулся с Памелой, которая шла из ванной. Она сказала, что отлично выспалась.

— Никогда не видела, чтобы кто-нибудь так мирно спал, как Стелла, — заметила она.

Мы остановились у перил прислушиваясь. Лиззи болтала со Стеллой в детской, пока та пила чай. Голос у Стеллы был веселый. Зазвонил телефон. Лиззи ответила, крикнула меня и ушла в кухню. Когда я сбежал вниз, дверь в детскую была закрыта. Звонил капитан Брук. Я доложил ему, что все хорошо, и обещал в течение часа доставить Стеллу домой.

— Поторопитесь с завтраком, Лиззи! — попросил я.

Солнце освещало влажный сияющий мир Когда Памела спустилась вниз, Стелла еще не вышла из своей комнаты и не ответила на наш стук. Мы вышли в сад поискать ее — она действительно оказалась там стояла, замерев возле сухого дерева. Услышав нас, она медленно обернулась. Можно было не спрашивать, хорошо ли она спала и как себя чувствует, ее переполняла радость, в глазах стояли счастливые слезы.

— Почему вы мне не сказали? — произнесла она дрожащим голосом. — Разве вы не знали? Ночью она приходила ко мне, она была со мной в детской Я боялась, что это сон, но оказывается, Лиззи ее видела раньше на лестнице Это была моя мать. А вы и не догадались?