Тайна поместья

IV

Сэр Мэттью и тетя Сара вышли мне навстречу в холл. Они обняли меня с такой осторожностью, словно боялись, что я могу рассылаться на куски от их прикосновения.

— Я ведь не хрустальная ваза, — сказала я им, и они оба рассмеялись.

— Это такая замечательная новость, — пробормотала тетя Сара, вытирая глаза, хотя слез в них я не заметила.

— Это так много значит для всех нас, — сказал сэр Мэттью. — Это большое утешение после того, что случилось.

— Да, мы как раз говорили это Кэтрин по дороге, — вставила Рут. — Правда, Люк?

Люк улыбнулся своей прежней веселой улыбкой.

— Правда, Кэтрин?

Вместо ответа я тоже улыбнулась.

— Я думаю, Кэтрин устала с дороги и хотела бы сразу пойти к себе, — сказала Рут. — Хотите, я велю принести вам чаю?

— Это было бы замечательно, — ответила я.

— Позвони горничной, Люк. Пойдемте, Кэтрин. Ваши вещи уже наверху.

Сэр Мэттью и тетя Сара пошли наверх вслед за нами.

— Я выбрала вам комнату на втором этаже южного крыла. Подниматься на самый верх дома вам теперь ни к чему, а кроме того, это очень приятная комната.

— Если вам она не понравится, — поспешил добавить сэр Мэттью, — вы нам обязательно скажите.

— Вы очень добры ко мне, — пробормотала я.

Мы прошли через площадку, на которую выходит галерея менестрелей и поднялись еще на один пролет на второй этаж. Там мы оказались в коротком коридоре, в котором было две двери. Рут открыла одну из них, и я увидела свою новую комнату.

Она была очень похожа на ту, в которой я жила с Габриэлем. Как и во всех спальнях в доме, там была широкая кровать под балдахином на четырех деревянных столбиках, только полог по бокам ее был не красным, как в нашей спальне, а голубым — под цвет шторам на окнах и ковру. Кроме кровати в комнате стояли внушительных размеров шкаф для одежды, несколько стульев и кресел, небольшой стол у окна и дубовый комод, над которым висела латунная грелка для ног. В ее полированной поверхности красными отблесками отражались стоящие на комоде розы.

— Думаю, вам здесь будет удобно, — сказала Рут.

— Боюсь, что я доставляю вам слишком много хлопот, — ответила я.

— Это тебе, моя милая, придется скоро похлопотать ради всех нас, — сияя улыбкой, сказал сэр Мэттью. — Мы так рады, так рады… Теперь Доверел Смит, как хочет — хоть заклинаниями, хоть как — но должен продержать меня в живых, пока я не увижу своего внука.

— Вы уже решили, что это должен быть мальчик.

— Конечно, дорогая моя, у меня и сомнений никаких нет. Тебе суждено производить на свет сыновей.

— Ты должна прийти посмотреть мои гобелены, Хейгэр, — вдруг вмешалась тетя Сара. — А я тебе еще и колыбель покажу. В ней все Рокуэллы спали.

— Ее, кстати, надо будет привести в порядок, — практично заметила Рут. — И это не Хейгэр, тетя Сара, а Кэтрин.

— Ну конечно, это Кэтрин, — с достоинством сказала тетя Сара. — Как будто я не знаю! Мы ведь с ней очень дружим. Ей так понравились мои гобелены.

— Я думаю, Кэтрин пора отдохнуть, — Рут посмотрела на отца и многозначительно кивнула в сторону тети Сары.

— Да-да, мы не должны утомлять ее, — подхватил сэр Мэттью, беря сестру за руку и подводя ее к двери. — Мы поговорим с ней потом, когда она отдохнет.

Когда за ними закрылась дверь, Рут вздохнула.

— Боюсь, она становится немного надоедливой, — сказала она. — С ней все труднее разговаривать — она все путает. Странно, что при том, что она помнит все наши дни рождения и многое другое, она не всегда знает, с кем из нас она в данный момент разговаривает.

— Наверное, это естественно в таком возрасте.

— Я надеюсь, что не доживу до такого. Есть поговорка: «Любимцы богов умирают молодыми».

Я сразу вспомнила Габриэля. Был ли он любимцем богов? Не думаю, что нет.

— Пожалуйста, не говорите о смерти, — сказала я.

— Простите, я не подумала. Что-то чай не несут? Пора бы.

В этот момент в дверь постучали, и в комнату вошла одна из знакомых мне горничных. Она сделала мне реверанс, и я сказала:

— Добрый день, Мэри-Джейн.

Она поставила поднос на столик у окна, и я ее поблагодарила.

— Мэри-Джейн будет вашей личной горничной, — объявила Рут. — Она будет приходить на ваш звонок.

Я обрадовалась. Мэри-Джейн была высокой, симпатичной молодой девушкой, которая сразу показалась мне честной и совестливой. Она улыбнулась мне в ответ, и я подумала, что теперь у меня в этом доме появился человек, которому я могу доверять.

Рут отпустила ее и подошла к подносу.

— Здесь две чашки, — сказала она. — Если вы не против, я составлю вам компанию.

— Конечно, я буду только рада.

— Тогда вы садитесь в это кресло, а я принесу вам вашу чашку.

Я села в кресло у кровати, и Рут подала мне чашку. Потом она пододвинула ко мне скамеечку для ног.

— Мы все будем смотреть за вами, — сказала она с улыбкой.

Но глаза ее при этом оставались холодными, и я опять подумала, что ее дружелюбие притворно.

Ну вот, подумала я, не успела я вернуться, как снова начала всех подозревать в неискренности. Но слова «мы все будем смотреть за вами» действительно прозвучали двусмысленно.

Рут тем временем села в кресло у окна и начала мне рассказывать о том, что происходило в доме за время моего отсутствия. Сэр Мэттью оправился после своего приступа, но в его возрасте такие приступы становятся все более опасными с каждым днем, и доктор Смит очень за него волнуется.

— На прошлой неделе, — сказала Рут, — он даже остался здесь ночевать. Он очень заботлив и готов всего себя отдать своим больным. Тогда, например, он мог бы здесь не оставаться — в случае чего мы бы послали за ним. Но он настоял на своем.

— Да, некоторые врачи действительно самоотверженны.

— Бедный Деверел, боюсь, что он не очень счастлив в семейной жизни.

— Да? Я почти ничего не знаю о его семье.

— Дамарис — его единственная дочь. С миссис Смит же ему, на мой взгляд, не повезло. Считается, что у нее слабое здоровье, я же думаю, что она просто ипохондрик, и болезнь для нее — способ привлечь к себе внимание.

— Она никогда не выходит из дома?

— Нет, якобы потому, что слишком больна для того, чтобы выходить в свет. Я даже думаю, что доктор Смит так много времени и сил отдает работе, потому что дома ему бывать тяжело. Хотя, конечно, Дамарис он просто обожает.

— Она удивительно хороша. Ее мать тоже такая?

— В общем, они похожи, но Мьюриэл далеко не так красива. Мне жаль Дамарис — для нее здесь мало развлечений. Я собиралась дать для нее бал и для Люка, конечно, тоже, но теперь мы в трауре, и об этом и речи не может быть, по крайней мере, до конца года. Хотите еще чаю?

— Нет, спасибо.

— Вам, наверное, хочется распаковать вещи и по-настоящему отдохнуть. Я вас оставлю и пришлю Мэри-Джейн, чтобы она вам помогла.

С этими словами Рут вышла из комнаты, и через несколько минут появились Мэри-Джейн и еще одна горничная, которая забрала поднос с чашками и тут же ушла.

Мэри-Джейн принялась вытаскивать из моего дорожного сундука вещи.

— Скоро мне придется обновить свой гардероб, — сказала я. — Многие из этих вещей мне будут малы.

— Да, мадам, — ответила Мэри-Джейн с улыбкой.

— У вас очень довольный вид, Мэри-Джейн, — заметила я.

— Я рада, что вы вернулись, мадам, — да еще с такой приятной новостью.

— Только еще уж очень долго ждать, — сказала я со вздохом.

— Да, мадам. Моя сестра тоже ждет ребенка Ей осталось ждать пять месяцев.

— Ваша сестра? Я не знала, что у вас есть сестра.

— Есть, мадам, — Этти. Ее муж служит в Келли Грейндж, и у них славный коттедж на территории усадьбы — сторожка у ворот. А сейчас вот они ждут первенца. Этти волнуется, прямо ужас! Ей все кажется, что ребенок родится с каким-нибудь уродством. Джим даже доктора позвал, так он ей вправил мозги, чтобы она не придумывала Бог знает чего.

— Доктор Смит?

— Да. Он такой добрый — ему все равно, господа ли или простые люди, он обо всех печется.

— Да, нам повезло, что в нашей округе такой замечательный врач.

После ужина мы все собрались в одной из гостиных на втором этаже — недалеко от моей спальни, — когда горничная доложила о приезде доктора Смита.

— Пригласите его сюда, — сказала Рут.

Как только Деверел Смит вошел в комнату и поздоровался с присутствующими, он подошел ко мне.

— Я так рад видеть вас, миссис Рокуэлл, — сказал он.

— А вы знаете, почему она вернулась? — спросил его сэр Мэттью.

— Знаю, и готов побиться об заклад, что еще до конца недели в нашей деревне не останется ни одного человека, который не знал бы об этом. Позвольте заверить вас, миссис Рокуэлл, что эта новость меня очень и очень обрадовала.

— Вы в этом не одиноки, — сказал сэр Мэттью.

— Мы теперь все должны заботиться о миссис Рокуэлл, — продолжал доктор.

— Именно это мы и собираемся делать, — отозвалась Рут.

Доктор Смит на мгновение сжал мою руку в своей. Этот человек обладал каким-то магнетизмом, который, мне кажется, я ощущала и раньше, но который поразил меня с особенной силой именно в этот момент. Он был очень хорош собой и, по-моему, очень эмоционален. Я заметила, что даже сэр Мэттью, который ворчал по поводу чрезмерной опеки доктора, тем не менее был явно рад его видеть. Я вспомнила, что Мэри-Джейн рассказала мне о том, как внимателен он был по отношению к ее сестре. Похоже, что жители округи должны быть благодарны его жене, которая, сделав жизнь дома для него невыносимой, невольно заставила его посвятить всего себя заботе о пациентах.

— Я знаю, что вы очень любите ездить верхом, — сказал он мне, — но теперь бы я посоветовал вам воздержаться от этого.

— Я понимаю, — ответила я.

— Вы сегодня были в Уорстусле? — спросила его Рут.

— Да.

— И, как всегда, вы удручены этим визитом, что, впрочем, неудивительно. — Рут повернулась ко мне. — Доктор Смит бесплатно предоставляет свои услуги не только тем из своих пациентов, которые не могут себе позволить ему заплатить, но и этой… больнице.

— Прошу вас, не делайте из меня святого, — смеясь, сказал доктор Смит. — Кто-то же должен оказывать этим несчастным медицинскую помощь. И потом, не забывайте, у меня есть и богатые пациенты. Я раскошеливаю богатых, чтобы помогать бедным.

— Настоящий Робин Гуд, — вставил Люк.

— Сэр Мэттью, — обратился к нему доктор Смит, — я хотел бы осмотреть вас, раз уж я здесь.

— На мой взгляд, в этом нет нужды, но если вы настаиваете, мне придется подчиниться. Только сначала вы вместе с нами поднимите бокал моего лучшего шампанского в честь предстоящего нам радостного события. Позвони, Люк, чтобы принесли шампанское.

Когда бокалы были наполнены, сэр Мэттью обнял меня и, подняв свой бокал, торжественно провозгласил:

— За моего внука!

После этого доктор пошел с сэром Мэттью в его комнату, а я — к себе. Мэри-Джейн, которой, видимо, очень нравилась новая для нее роль камеристки, разбирала мне постель.

— Спасибо, Мэри-Джейн.

— Вам что-нибудь еще понадобится, мадам?

Я сказала, что нет, и пожелала ей спокойной ночи, но, когда Мэри-Джейн уже была у дверей, я спросила ее:

— Мэри-Джейн, вы случайно не знаете место, которое называется Уорстуисл?

Она удивленно посмотрела на меня.

— Знаю, мадам. Это где-то в десяти милях от Хэрроугейта.

— А что за место?

— Это заведение, где держат сумасшедших, мадам.

— Вот что… Хорошо, Мэри-Джейн, спокойной ночи.

На следующее утро меня разбудила Мэри-Джейн, которая пришла, чтобы отдернуть шторы на окнах и принести мне воду для мытья.

Увидев, что шторы уже раздвинуты, а окна открыты настежь, она удивилась, так как, видимо, разделяла убеждение, что ночной воздух опасен для здоровья.

Я сказала ей, что закрываю окна на ночь только зимой, и, судя по взгляду, которым она мне ответила, она решила, что за мной нужен глаз да глаз.

Я приняла ванну и прошла по коридору в столовую, расположенную на том же этаже. Раньше я никогда не чувствовала себя особенно голодной по утрам, теперь же мне очень хотелось есть. «За двоих», — сказала я себе, накладывая на тарелку яичницу с беконом и почки. По заведенному в доме порядку завтрак был с восьми до девяти, и каждый сам обслуживал себя, беря то, что ему нравилось, с расставленных на буфете больших блюд.

Я позвонила, чтобы принесли кофе, и в этот момент в столовой появился Люк, а через несколько минут к нам присоединилась и Рут.

Она поинтересовалась тем, как мне спалось и чем я собираюсь себя занять в течение дня.

Я сказала, что собираюсь погулять и что мне не терпится навестить развалины аббатства.

— Они вас просто как магнит притягивают, — сказал Люк. — По-моему, вы в основном из-за них и вернулись.

— Вы не должны утомлять себя, — посоветовала Рут.

— Я прекрасно себя чувствую, так что об утомлении не может быть и речи.

Затем разговор перешел на события местной жизни, на благотворительные базары, которые викарий устраивает, чтобы собрать деньги на ремонт церкви, и тому подобное.

Утро было теплое и солнечное, и сразу после завтрака я отправилась гулять. Настроение у меня было на удивление безмятежным, и, даже подойдя к аббатству, я не ощутила ни капли той настороженности, которую раньше всегда испытывала среди его развалин. Освещенные ярким солнцем стены и каменные арки выглядели по-прежнему впечатляюще, но ничего таинственного или сверхъестественного я уже в них не замечала. Вспомнив, как напугана я была в тот вечер, когда я заблудилась в развалинах, я рассмеялась вслух.

После обеда, который прошел в обществе Рут и Люка, так как сэр Мэттью и его сестра ели каждый у себя в комнате, я пошла к себе и занялась составлением списка вещей, которые мне нужно будет купить. На самом деле с этим можно было подождать еще, по крайней мере, несколько недель, а то и месяцев, но мое нетерпение было так велико, что ждать я не хотела. Я села за стол у окна и начала писать, но тут в дверь постучали, и вошла тетя Сара.

— Я хочу показать тебе детскую, — сказала она с заговорщицким видом. — Пойдем со мной.

Я охотно пошла за ней, потому что мне было интересно увидеть детскую, в которой будет жить мой ребенок.

— Она в моем крыле, — говорила тетя Сара по дороге. — Я часто захожу туда. Потому все и говорят, что я впала в детство.

— Я уверена, что никто так не говорит.

— Говорят, я знаю. И мне это даже нравится — ведь если невозможно снова стать ребенком, остается только впасть в детство, чтобы забыть о своей старости.

Тем временем мы поднялись на верхний этаж и пошли по коридору, ведущему к переходу в восточное крыло дома. Когда мы проходили мимо двери, ведущей в нашу с Габриэлем спальню, у меня защемило сердце, но тетя Сара даже не взглянула на нее.

Как только мы оказались в восточной части дома, с ней снова произошла магическая перемена — она действительно словно впала в детство, и ее движения стали более живыми и энергичными, а на лице появилась безмятежная младенческая улыбка.

— Нам еще выше, — сказала она, открыв дверь, за которой я увидела короткий лестничный пролет. — Там, на самом верху, и есть детские комнаты: классная, дневная детская, спальня, комнаты няни и комната горничной.

Мы поднялись по лестнице, и тетя Сара открыла первую дверь.

— Это — классная, — сообщила она мне почти шепотом.

Я увидела просторную светлую комнату с тремя окнами и покатым потолком. Я поняла, что мы находимся под самой крышей. Я невольно посмотрела на окна и с облегчением увидела, что по традиции, распространяющейся на большинство детских комнат в Англии, они были заделаны металлическими перекладинами. Значит, мне не надо будет бояться, что мой ребенок выпадет из окна.

У одного из окон стоял большой стол, а рядом с ним — длинная скамья. Я подошла к нему и увидела, что его поверхность была покрыта царапинами, говорящими о том, что за ним училось не одно поколение Рокуэллов.

— Смотри, что здесь написано! — воскликнула тетя Сара.

Я пригляделась и прочла: «Хейгэр Рокуэлл».

— Она повсюду писала и вырезала свое имя. Если вы пройдетесь по дому, заглядывая в разные шкафы и тому подобное, вы сами в этом убедитесь. Отец говорил, что ей надо было родиться мальчиком, а не девочкой. Она всеми нами командовала, особенно Мэттью. Она не могла ему простить, что он — мальчик. Ведь, если бы было наоборот, она была сейчас здесь, а не в Келли Грейндж, а Саймон Редверс… Но что сейчас говорить — как бы ей не хотелось поменяться с Мэттью местами, этому не бывать.

— Саймон Редверс — ее внук?

— Да. Она души в нем не чает. — Тетя Сара подошла ко мне ближе. — Ей бы очень хотелось увидеть его хозяином этого дома, но это ведь невозможно, правда? Перед ним на очереди твой ребенок, а потом Люк. Но сначала твой ребенок… Мне надо послать купить еще шелка.

— Вы хотите, чтобы мой ребенок тоже занял место в ваших гобеленах?

— Ты ведь назовешь его Габриэлем? — спросила она, не отвечая на мой вопрос.

Меня поразило то, как она угадала мои недавние мысли.

— Но ведь у меня может родиться девочка.

Она покачала головой, будто это было совершенно исключено.

— Маленький Габриэль займет место большого Габриэля, — сказала она. — Никто не может ему помешать — Ее лицо вдруг сморщилось в обиженную гримасу. — А вдруг помешают?

— Если родится мальчик, никто не сможет помешать ему занять место его отца, — твердо сказала я, хотя от ее вопроса мне вдруг стало очень не по себе.

— Но его отец погиб. Все говорят, он убил себя… Это правда?

Она схватила меня за руку у локтя и крепко сжала ее.

— Это правда? — повторила она. — Ты ведь сказала, что он не убивал себя. Тогда кто же это сделал? Скажи мне, кто?

— Тетя Сара, — быстро сказала я, — когда Габриэль погиб, я была вне себя от горя. Возможно, я сама не понимала, что говорила. Он покончил с собой, вы же знаете.

Она отпустила мою руку и бросила на меня укоризненный взгляд.

— Ты меня разочаровала, — сказала она. И тут же, словно забыв о своем огорчении, вновь просияла и заговорила: — Мы все сидели за этим столом. Хейгэр была из нас самой умной, хотя гувернантка ее недолюбливала — ее любимцем был Мэттью. Его все любили и баловали, я же считалась дурочкой, потому что мне не давались уроки.

— Зато вы научились прекрасно рисовать и вышивать гобелены, — утешила я ее.

— Да, а у Хейгэр как раз получалось все, кроме этого. Но уж что она вытворяла, ты и представить себе не можешь. Как-то раз она вылезла из окна верхнего этажа на карниз, а слезть оттуда не смогла. Ее сняли оттуда садовники. После этого ее на целый день в наказание заперли в ее комнате на хлебе и воде, но ей было хоть бы что. Она сказала, что ее приключение того стоило. Она мне говорила: «Если очень хочешь что-нибудь сделать, так делай это, а думать о расплате будешь потом. Если что-то стоит сделать, так, значит, это стоит и того, чтобы потом расплатиться».

— Судя по всему, у вашей сестры был очень сильный характер.

— Да, за это ее очень любил отец. Ему было жаль, когда она вышла замуж за Джона Редверса и переехала к нему в Келли Грейндж. А тут еще начались неприятности с Мэттью. Его исключили из Оксфорда из-за какой-то истории с женщиной. Так она приехала сюда поговорить с отцом. Я ее видела из галереи менестрелей.

Она села за стол и несколько секунд просидела молча, сложив на нем руки, как образцовая школьница. Я поняла, почему в этой части дома она всегда кажется моложе своего возраста — она действительно впадает в детство, в том смысле, что переживает его заново в своем сознании.

— Неприятности, — продолжала она задумчиво, как бы вспоминая вслух, — вечные неприятности из-за женщин. Ему было уже за тридцать, когда он женился, и целых десять лет у них не было детей. Потом появилась Рут. Все это время Хейгэр была уверена, что ее сын Питер станет хозяином Киркландского Веселья, но потом родился Марк, а за ним Габриэль. Бедный Марк умер, но Габриэль оставался… А потом появился Люк, так что Хейгэр пришлось распрощаться со своими надеждами…

С этими словами она встала из-за стола и пошла к двери.

— Пойдем, я покажу тебе детские, — сказала она уже у выхода.

Вместе с ней я осмотрела комнаты, в которых столетиями играли, ели и спали маленькие Рокуэллы. В одной из детских стоял большой комод, который тетя Сара открыла, чтобы показать мне хранящиеся там крестильные рубашечки.

— Мне нужно как следует отсмотреть их, — сказала она, осторожно доставая из ящика комода нечто, похожее на облако из белого шелка с дорогими кружевами, — может, нужно кое-где заштопать кружева. Последний раз их надевали на Люка, а это уж было почти восемнадцать лет назад. Я возьму их к себе в комнату и никому не разрешу к ним прикасаться. К тому времени, как они понадобятся для твоего ребенка, я приведу их в порядок.

— Спасибо вам, тетя Сара. — Я посмотрела на свои часы, приколотые к блузке, и увидела, что уже четыре. — Пора пить чай, — сказала я. — Я и не представляла, что уже так поздно.

Тетя Сара словно не слышала меня. Закрыв глаза, она стояла, прижав к груди крестильные рубашки, и я подумала, что ей представляется, что она держит на руках младенца — того, который еще не успел появиться на свет, или кого-то из тех, которых она нянчила в прошлом: Рут, Марка, Габриэля или Люка.

— Я иду пить чай, тетя Сара, — сказала я, но она мне не ответила.

Спустя несколько дней ко мне в комнату зашла Рут с письмом в руке.

— Слуга из Келли Грейндж принес это письмо, — сказала она.

— Мне? — удивилась я.

— В этом нет сомнений. Посмотрите, здесь написано: «Миссис Габриэль Рокуэлл». Это можете быть только вы.

Она протянула мне письмо, после чего осталась стоять, явно ожидая, что я поделюсь с ней его содержанием.

Я открыла конверт и прочла следующее:

«Если миссис Габриэль Рокуэлл приедет в Келли Грейндж в пятницу в 3.30, миссис Хейгэр Рокуэлл-Редверс будет рада ее принять».

Меня поразил нарочито официальный и почти приказной тон записки.

Рут, видимо, поняла это по выражению моего лица, потому что улыбнулась и спросила:

— Что, королевский эдикт?

Я протянула ей приглашение.

— Ну что ж, вполне в духе тети Хейгэр, — сказала она, прочитав его. По-моему, она считает себя главой семьи, и поэтому хочет самолично проинспектировать вас.

— Я совершенно не хочу, чтобы меня инспектировали, — ответила я не без раздражения, — тем более, что на этой стадии инспекция вообще не имеет смысла.

— Не стоит на нее обижаться, она ведь очень стара — еще старше, чем мой отец. Ей недалеко до девяноста лет. К ней надо относиться снисходительно.

— Как бы то ни было, — заявила я, — я решила, что не поеду к ней в пятницу.

Рут пожала плечами.

— Ее слуга ждет внизу — она наверняка рассчитывает на ответ.

— Она его получит, — сказала я и, сев за стол, написала:

«Миссис Габриэль Рокуэлл сожалеет, что она не сможет нанести визит миссис Хейгэр Рокуэлл-Редверс в Келли Грейндж в пятницу в 3.30».

Рут взяла мой ответ и прочла его. Было очевидно, что ситуация ее очень забавляет и она будет с интересом ждать продолжения.

Из окна своей комнаты я увидела, как слуга из Келли Грейндж поскакал с моей запиской домой, и подумала: «Значит, свою заносчивость он унаследовал от бабушки».

В начале следующей недели, гуляя по лужайке перед домом, я увидела Саймона Редверса, едущего верхом в мою сторону. Подъехав ко мне, он соскочил с лошади, приподнял в знак приветствия шляпу и крикнул появившемуся на лужайке конюху, чтобы тот забрал у него коня.

— Миссис Кэтрин, — сказал он мне, вручив подбежавшему конюху поводья, — я рад, что застал вас дома, потому что я приехал для того, чтобы поговорить с вами.

С момента моего возвращения в Киркландское Веселье я видела его в первый раз, и мне показалось, что у него стал еще более высокомерный вид, чем раньше.

— О чем же вы намеревались со мной говорить? — спросила я, стараясь говорить как можно более холодно и равнодушно.

— Прежде всего, я хотел бы сказать, что я рад вас видеть.

— Вы приехали, чтобы это сказать?

— Так… понятно. Вы все еще сердитесь на меня.

— Я не забыла некоторые замечания, высказанные вами перед моим отъездом.

— Значит, вы злопамятны?

— Оскорбления, подобные тем, что я услышала от вас, забыть нелегко.

— Мне очень жаль это слышать, потому что я приехал как раз для того, чтобы просить у вас прощения.

— Неужели!

— Миссис Кэтрин, — мы с вами оба — настоящие йоркширцы, а значит, мы оба прямолинейны и откровенны и нам не свойственно изящное красноречие южан, за которым они так ловко умеют прятать свои истинные мысли. Я не пытаюсь претендовать на отточенность манер, свойственное лондонским джентльменам.

— Очень разумно, так как эти претензии были бы совершенно безосновательны.

Он рассмеялся.

— Миссис Кэтрин, у вас очень острый язык.

Надо сказать, мне нравилось, как он ко мне обращался. «Миссис Рокуэлл» мне всегда казалось слишком официальным, а просто «Кэтрин» внесло бы в наши отношения фамильярность, которой я вовсе не желала.

— Так что же вы хотели мне сказать? — спросила я.

— Я хотел бы попросить у вас прощения за некоторые недостойные замечания, которые я адресовал вам во время нашей последней встречи, а также поздравить вас с вашей замечательной новостью и пожелать вам доброго здоровья и счастья.

— Значит, ваше мнение обо мне изменилось.

— Я надеюсь, что этого никогда не произойдет, так как я с самого начала восхищался вами и восхищаюсь до сих пор. Но я искренне прошу у вас прощения за свою резкость. Позвольте мне объяснить вам, чем она была вызвана. Я был вне себя оттого, что потерял человека, к которому относился как к родному брату, а я их тех людей, кто в минуты гнева теряют контроль над тем, что говорят. Это лишь один из моих многочисленных недостатков.

— Ну что ж, в таком случае не будем больше возвращаться к этому инциденту.

— Значит, вы готовы простить и забыть?

— Первое гораздо легче, чем второе. Прощение я вам обещаю, ну а для того, чтобы забыть, нужно время.

— Благодарю вас. Вы добры ко мне больше, чем я этого заслуживаю. А теперь я хотел бы просить вас об одолжении.

— Так сразу?

— Да, но не для себя, а для моей бабушки. Она просила вас навестить ее.

— То, что я получила, было не очень похоже на просьбу.

Саймон засмеялся.

— Вы должны извинить ее прямолинейность. Она привыкла распоряжаться. Но она действительно огорчена, что до сих пор не знакома с вами, и была бы очень рада, если бы вы все-таки навестили ее. Не забудьте, что она очень стара и почти не выходит из дома.

— Она послала вас ко мне с повторным приказом?

— Она даже не знает, что я поехал сюда. Она очень расстроена тем, что вы отказались посетить ее, и я прошу вас позволить мне завтра заехать за вами и отвезти к нам в Келли Грейндж. Что вы на это скажете?

Я колебалась.

— Прошу вас, — уговаривал он меня, — помните, что она — старая, одинокая женщина и что ее очень интересует все, что касается ее семьи, членом которой вы тоже теперь являетесь. Поэтому естественно, что она хочет с вами познакомиться, разве не так? Пожалуйста, скажите «да», миссис Кэтрин.

Он вдруг показался мне очень привлекательным — его глаза потеряли свою обычную высокомерную холодность, и он стал похож на Габриэля, только без характерной для Габриэля хрупкой утонченности черт. Чем дольше я смотрела на него, тем слабее становилась моя решимость сопротивляться диктаторским замашкам его бабушки.

Он сразу почувствовал, что мое настроение изменилось в его пользу.

— Благодарю вас! — воскликнул он, хотя я еще не успела ничего сказать. Его лицо просияло такой радостной улыбкой, какой я до того никогда у него не видела. Значит, он действительно очень любит свою бабку, подумала я, чувствуя, что уже почти готова изменить свое мнение об этом человеке, которого до сих пор считала не способной на теплые чувства в адрес других людей.

— Она вам понравится, я уверен в этом, — возбужденно продолжал он, — а вы обязательно понравитесь ей, хотя она, может быть, это не сразу покажет.

— Хорошо, я поеду с вами, — сказала я.

— Чудесно, я заеду за вами в два часа, а сейчас я сразу поеду домой, чтобы порадовать бабку вашим согласием ее навестить.

И он действительно заторопился домой — тут же крикнул конюху, чтобы тот подвел лошадь, и, вскочив на нее, чуть не с места пустил ее в галоп и поскакал прочь, даже не оглянувшись на меня, чтобы по всей форме попрощаться.

Как ни странно, мне это понравилось, так как в этой торопливости был искренний порыв, какое-то мальчишеское нетерпение, вызванное желанием поскорее обрадовать близкого человека.

Да, он мне этим понравился, а раз так, то и я о его бабке начала думать без прежнего предубеждения и стала настраивать себя на то, что она мне тоже может понравиться.

Назавтра, ровно в два часа дня, Саймон Редверс подкатил к нашему дому, правя элегантным фаэтоном, в который была запряжена пара изумительных лошадей. Я села рядом с ним, и мы отправились в Келли Грейндж. Наш путь оказался гораздо короче, чем я предполагала, — не более двух миль, и я сказала Саймону, что, знай я дорогу, я вполне могла бы дойти пешком.

— И таким образом лишили бы меня удовольствия довезти вас? — спросил он. В его тоне мне послышалась прежняя ироничность, однако враждебности в нем уже не было. Вообще я чувствовала, что наш взаимный антагонизм существенно ослаб — Саймон был мне признателен за то, что я согласилась нанести визит его бабушке, я же потеплела к нему из-за того, что он относился к ней с такой любовью.

Очень скоро мы подъехали к массивным кованым воротам, сквозь которые я увидела широкую, обсаженную каштанами аллею, ведущую к дому. Из сторожки вышла молодая женщина, которая открыла нам ворота. Саймон в знак благодарности дотронулся хлыстом до своей шляпы, она же в ответ сделала реверанс. Заметив, что женщина в положении, я спросила Саймона, как ее зовут.

— Этти Хардкасл, — ответил он. — Ее муж работает у нас в поместье.

— Значит, это и есть сестра Мэри-Джейн, моей горничной, — сказала я. — Мэри-Джейн мне рассказывала о ней.

В это время впереди показался дом. По сравнению с Киркландским Весельем он был вполне современным — судя по его виду, он был построен меньше ста лет назад.

— Ну, что вы думаете о Келли Грейндж? Всего-навсего бледная тень Киркландского Веселья, не так ли?

— Зря вы так говорите — дом очень красивый.

— В общем-то у него даже есть свои преимущества. Во всяком случае, в отношении уюта и жилкомфорта Киркландское Веселье ему уступает. Вы в этом убедитесь, когда начнется зима, и вы станете мерзнуть в своем замке, а мы здесь будем нежиться в тепле. Чтобы как следует прогреть Киркландскую громаду, не хватило бы, наверное, и целой горы угля.

— Да, конечно, отапливать небольшой дом гораздо легче.

— Только вы уж не думайте, пожалуйста, что мы тут ютимся в тесноте. Впрочем, вы сейчас сами увидите.

Колеса фаэтона проскрипели по гравию аллеи, и мы остановились перед парадной дверью дома, по обе стороны которой стояли мраморные статуи женщин с корзинами в руках. В корзинах росли герань и лобелии. Рядом с каждой из скульптур была длинная мраморная скамейка.

Не успели мы подойти к двери, как изнутри ее открыла горничная, которая, видимо, услышала, как мы подъехали.

Мы вошли в холл, пол которого был выложен цветными плитками и в конце которого я увидела широкую лестницу. Взглянув вверх, я поняла, что холл был построен на всю высоту дома, который мог показаться небольшим только по сравнению с Киркландским Весельем.

— Подождите, пожалуйста, здесь, — попросил меня Саймон. — Я пойду и скажу бабушке, что мы приехали.

Он поднялся на галерею второго этажа, постучал в какую-то дверь и вошел в нее. Через пару минут он появился и жестом пригласил меня подняться.

Пропустив меня впереди себя в дверь, Саймон торжественно объявил:

— Миссис Габриэль Рокуэлл!

Комната, в которую я вошла, была тесно заставлена тяжелой мебелью. На окнах висели плотные бархатные шторы и кружевные гардины, которые по случаю дневного времени были раздвинуты и присобраны по обе стороны каждого окна с помощью причудливых бронзовых держателей. В центре комнаты стоял стол, и еще несколько небольших столов располагались около стен. Там были также диван, множество стульев и кресел, стеклянный шкаф с фарфоровой посудой, этажерка, заставленная безделушками и, наконец, большая ваза с красными и белыми розами.

Все это я охватила одним быстрым взглядом, потому что мое внимание сразу привлекла к себе женщина, сидящая в кресле с высокой спинкой.

Хотя она и сидела, было ясно, что она высокого роста. Она удивительно прямо держала спину, и я невольно обратила внимание на то, что из всех кресел, стоящих в комнате, она выбрала самое, на мой взгляд, неудобное — жесткое, без всяких подушек и с резной деревянной спинкой. Ее совершенно седые волосы были собраны в высокую прическу, увенчанную белым кружевным чепцом. В ушах у нее краснели крупные гранатовые серьги, ее бледно-лиловое платье было украшено кружевным воротником, заколотым гранатовой же брошью. Рядом с ее креслом лежала трость из черного дерева с золотым набалдашником, которой она, должно быть, пользовалась при ходьбе. У нее были живые, ярко-синие глаза, выдававшие ее родство с Габриэлем, в которых, однако, не было и следа той мягкости, которой мне запомнился его взгляд. Ее руки, лежащие на деревянных подлокотниках кресла, в молодости должны были быть очень красивы: они и сейчас сохранили свою форму, хотя и покрылись морщинами.

Несколько секунд мы молча изучали друг друга, затем я сказала:

— Добрый день, миссис Рокуэлл-Редверс.

Она протянула мне руку, словно королева своей подданной, и у меня мелькнуло ощущение, что она ожидает, что я преклоню перед ней колени, — так надменен и неприступен был ее вид. Я взяла ее руку, слегка наклонила над ней голову и тут же выпустила.

— С вашей стороны было очень любезно приехать ко мне сегодня, — сказала она, — хотя я надеялась вас увидеть еще на прошлой неделе.

— Это ваш внук предложил, чтобы я приехала сегодня, — ответила я.

— Вот как… — произнесла она, скривив губы в подобие улыбки. — Но мы не должны держать вас на ногах, — добавила она.

Саймон принес для меня стул и поставил его перед креслом Хейгэр.

— Вам, наверное, хочется пить с дороги, — сказала она, глядя на меня пронзительным взглядом своих синих глаз. — Для чая вообще-то еще рановато, но ради такого случая мы нарушим наш обычный распорядок.

— Прошу вас, не надо, — возразила я.

Она улыбнулась мне и повернулась к Саймону. — Позвони горничной, мой мальчик.

Он немедленно повиновался.

— Нам с вами есть о чем поговорить, — продолжала Хейгэр, снова обращаясь ко мне, — и это гораздо приятнее делать за чашкой чая.

В комнату вошла та самая горничная, которая впустила нас в дом, и старуха сказала:

— Доусон, чаю… пожалуйста.

— Да, мадам, — ответила горничная и вышла, бесшумно притворив за собой дверь.

— Тебе будет скучно с нами, Саймон, так что мы простим тебя, если ты нас оставишь.

Хотя было ясно, что она говорит от имени нас обеих, это «мы» прозвучало в ее устах так, как оно звучало бы в устах царствующей королевы. Несмотря на это, я почувствовала, что свой первый экзамен я сдала успешно, и ни моя внешность, ни мои манеры не вызвали у нее неодобрения.

— Очень хорошо, — сказал Саймон, — я дам вам возможность получше познакомиться друг с другом.

— И будь готов отвезти миссис Рокуэлл домой в пять часов.

Саймон поразил меня тем, как безропотно он воспринимал ее приказной тон. Поцеловав ей руку, он вышел, и, когда за ним закрылась дверь, она сказала:

— Я надеялась с вами познакомиться еще в ваш первый приезд в Киркландское Веселье. Я не приглашала вас тогда только потому, что была уверена, что Габриэль рано или поздно сам привезет вас ко мне. Если бы не случилось этой трагедии, он наверняка бы это сделал — он всегда свято относился к понятию семейного долга.

— Да, я знаю, — подтвердила я.

— Я рада, что вы не одна из этих глупых девиц, которые чуть что падают в обморок.

— Как вы можете это знать при таком коротком знакомстве?

— Мои глаза не потеряли своей остроты, моя дорогая. Более того, с возрастом им стал помогать жизненный опыт, которого не было в молодости. К тому же и Саймон рассказал мне, как мужественно вы держались, когда все это случилось. Я была рада, узнав, что Габриэль женился. Ему всегда не хватало жизненного стержня — как, впрочем, и большинству Рокуэллов. Бесхребетность — вот их беда.

Взглянув на ее безупречно прямую спину, я сказала:

— Сама же вы, судя по всему, на это не жалуетесь.

Она улыбнулась.

— Что вы думаете о Киркландском Веселье?

— Это удивительный дом.

— Да, это правда. В Англии таких не так уж много осталось. Вот почему нужно, чтобы он был в хороших руках. Такой дом и такое поместье нуждаются в постоянной заботе и в постоянном внимании, иначе они пропадут. Мэттью, боюсь, не самый лучший хозяин, к тому же, когда он был моложе, он не очень-то заботился о своей репутации в округе, вечно связываясь с какими-то женщинами.

В это время принесли чай, и горничная, поставив поднос, спросила:

— Позволите налить чай, мадам?

— Нет-нет, Доусон, оставьте нас.

Когда горничная вышла, Хейгэр сказала:

— Вы же могли бы взять это на себя? Я страдаю от ревматизма, и у меня сегодня побаливают суставы.

Я встала и подошла к столу, на котором стоял поднос. На нем были серебряный чайник с кипятком на спиртовке, заварной чайник, сахарница и молочник — все из серебра, а также чашки и угощение: тончайшие сэндвичи с ломтиками огурца, хлеб с маслом и пирожные.

Я чувствовала, что мне предстоит выдержать еще один экзамен — показать, что мне под силу с должным изяществом выполнить важную светскую роль хозяйки чайного стола.

Она действительно невозможная старуха, подумала я, но при всем при этом она мне нравилась.

Стараясь не разочаровать ее и одновременно не выдать своего напряжения, я спросила ее, сколько ей налить сливок и сколько положить сахару, после чего отнесла ей чашку и поставила ее на небольшой мраморный столик рядом с креслом, где она сидела.

— Спасибо, — сказала она любезным тоном, и я поняла, что и это испытание я выдержала успешно.

Затем я предложила ей сэндвичи и пирожные, после чего налила чай себе и села со своей чашкой у чайного стола.

За чаем Хейгэр попросила меня рассказать ей о том, как я познакомилась с Габриэлем, и я рассказала ей о том, как он помог мне выручить Пятницу и как мы потом подружились.

— И затем, когда вы узнали, кто он, вы, конечно, очень обрадовались?

— Узнала, кто он? — недоуменно повторила я.

— Ну, что он очень завидный жених — наследник титула баронета и Киркландского Веселья впридачу.

Ну вот опять — то же самое — снова намек на то, что я вышла за Габриэля ради будущего его наследства. На этот раз я даже не пыталась сдержать свое негодование.

— Ничего подобного! — воскликнула я. — Мы с Габриэлем решили пожениться еще до того, как мы узнали о материальном положении друг друга. Нас оно интересовало в последнюю очередь.

— Это меня удивляет, — спокойно сказала Хейгэр. — Я считала вас разумной женщиной.

— Я надеюсь, что таковой я и являюсь, но я никогда не верила в то, что брак по расчету — это так уж разумно. Семейная жизнь с нелюбимым человеком, как бы богат он ни был, может быть очень безрадостной.

Она засмеялась, и я поняла, что она получает удовольствие от нашего разговора. Судя по всему, я ей понравилась, но меня шокировало то, что я понравилась бы ей ничуть не меньше, будь я на самом деле охотницей за состоянием, каковой и она, и Саймон меня посчитали. Главным достоинством в ее глазах было то, что она называла «жизненным стержнем», силой характера, а также «разумность», под которой, как я подозреваю, она подразумевала расчетливость и умение действовать с максимальной выгодой для себя.

— Значит, вы поженились по любви.

— Да, — сказала я с вызовом, — именно так.

— Так почему же тогда он покончил с собой?

— Это загадка, которая осталась неразгаданной.

— Может, вы сумеете ее разгадать?

К своему удивлению я вдруг сказала:

— Надеюсь.

— Если вы действительно этого хотите, у вас это получится.

— Вы так думаете? Но ведь на свете столько неразгаданных тайн и загадок, хотя наверняка многие пытались их разгадать.

— Может, они не прилагали к этому достаточных усилий. А у вас под сердцем ребенок Габриэля, и вы должны разгадать тайну его гибели, если не для себя, так для ребенка… Да, если у вас родится мальчик, надеждам Рут придет конец — Люку Киркландское Веселье не достанется. Я уверена, что будет мальчик, я буду молиться за это, — добавила она с таким видом, словно рассчитывала на то, что даже сам Господь Бог не сможет не выполнить ее пожелания. Я улыбнулась. Она это заметила и улыбнулась мне в ответ.

— Ну, а если все-таки родится девочка, — продолжала она, — и Люк вдруг умрет…

— Почему это он вдруг умрет? — перебила я ее.

— Некоторые члены нашей семьи живут до глубокой старости, другие же умирают молодыми. У обоих сыновей моего брата было очень слабое здоровье. Если бы Габриэль не погиб бы сейчас, он вряд ли прожил бы долго. Мне кажется, что Люк тоже не особенно крепок здоровьем.

Меня поразили ее слова. Взглянув на нее, я заметила, что в ее глазах мелькнула надежда. Нет, не может быть, — мне это показалось. Она сидела спиной к свету, и мне не очень хорошо было видно ее лицо, не говоря уже о выражении глаз. Но мысль, которую она внушила мне своими словами, не оставляла меня…

Между Саймоном и Киркландским Весельем стоят Люк и мой будущий ребенок — если он родится мальчиком. Судя по тому, как Хейгэр говорит о Киркландском Веселье и о своем внуке, они значат для нее очень много, может, больше всего на свете.

Если Саймон станет хозяином поместья, она сможет вернуться в столь любимый ею дом ее детства и юности, чтобы провести в нем последние дни своей жизни…

Боясь, что она прочитает мои мысли, я спросила:

— А ваш сын, отец Саймона, был тоже слаб здоровьем?

— Господь с вами, нет. Питер погиб, воюя за страну и королеву, в Крымской кампании. Саймон появился на свет уже когда он был на фронте. Его мать, которая была очень слаба после родов, не перенесла вести о его гибели. Так что у меня остался один Саймон.

— Он, должно быть, был для вас большим утешением.

— Да, большим утешением, — повторила она с такой нежностью в голосе, какой я не ожидала от нее услышать.

Немного помолчав, Хейгэр попросила меня позвонить горничной, чтобы та унесла чайный поднос.

— Я не люблю, когда вокруг стоят грязные чашки и тарелки, — сказала она.

Когда со стола было убрано и горничная вышла с подносом, Хейгэр стала расспрашивать меня о Люке, желая знать, что я о нем думаю.

Мне было трудно на это ответить, так как я в общем-то сама не знала, что я думаю о Люке.

— Он очень молод, — ответила я, — поэтому о его характере судить пока трудно. Во всяком случае, по отношению ко мне он вполне любезен и дружелюбен.

— Я полагаю, эта красавица — дочь доктора Смита — часто бывает в доме, не так ли?

— Со времени моего возвращения я ее пока не видела. У нас сейчас вообще мало посетителей из-за траура.

Приход Саймона нас обеих застал врасплох — так незаметно пролетело время. Для меня эти два с лишним часа прошли очень приятно, и для Хейгэр по-моему тоже. Во всяком случае, она взяла с меня слово, что скоро снова навещу ее, что я с удовольствием обещала.

По дороге домой мы с Саймоном почти не разговаривали, но я видела, что он доволен тем, как прошло мое знакомство с его бабкой.

В последующие несколько недель я по-прежнему ходила на прогулки, хотя они стали гораздо короче, потому что я стала быстрее уставать. Во второй половине дня я отдыхала в своей комнате, лежа на кровати и читая романы Диккенса, миссис Генри Вуд и сестер Бронте.

Мне хотелось по-настоящему освоиться с жизнью деревни, и я стала регулярно ходить в церковь вместе с Рут и Люком, и несколько раз уже пила чай в обществе викария и его жены, которые посвящали меня в дела округи и рассказывали все местные новости.

Несколько раз по настоянию тети Сары я опять навещала детские, где она мне показала еще одну фамильную реликвию — искусно вырезанную из дерева колыбель, которой было около двухсот лет. Тетя Сара вышивала для нее голубое стеганое одеяльце, увидев которое, я снова изумилась ее таланту к рукоделию.

В один из дней я еще раз навестила Хейгэр, и этот визит сблизил нас еще больше. Я почувствовала, что наконец нашла себе друга.

Из-за траура в доме никаких приемов у нас не устраивалось, но близкие друзья время от времени нас навещали. Среди них была, конечно, Дамарис, и чем больше я видела ее в обществе Люка, тем яснее для меня становилось, что он в нее влюблен. Ее же чувства для меня по-прежнему оставались загадкой, и я вообще не была уверена в том, что она может испытывать какие-нибудь чувства. Даже общаясь со своим отцом, она не выходила из своего безмятежно спокойного и равнодушного состояния. Глядя на нее, я начала сомневаться, что даже ее родной отец удостаивается ее привязанности.

Сам доктор Смит был, конечно, очень частым гостем в доме. Он приходил проведать сэра Мэттью и тетю Сару, но при этом никогда не забывал уделить несколько минут и мне.

Как-то раз во время моей утренней прогулки я встретила экипаж доктора на расстоянии примерно мили от дома. Он велел кучеру остановиться рядом со мной и укоризненно сказал мне:

— Вы чересчур утомляете себя, миссис Рокуэлл.

— Нет-нет, я ничуть не устала, и потом до дома осталось совсем немного.

— Прошу вас, садитесь в коляску, — сказал он. — Я вас подвезу.

Я повиновалась, повторив, что на самом деле в этом не было необходимости. Мне даже показалось, что у него самого очень усталый вид, о чем я ему и сказала.

— Я сегодня был в Уорстуисле, а это место меня всегда утомляет.

— Вы так добры, что навещаете этих несчастных.

— У меня довольно эгоистичные мотивы, миссис Рокуэлл, — ответил доктор. — Они представляют для меня профессиональный интерес. И потом я им нужен, а быть кому-то нужным очень приятно.

— Все это так, но все равно это говорит о вашей доброте. Я от многих людей слышала, как вы им помогаете — не только как врач, но и просто как внимательный и участливый человек.

Он вдруг рассмеялся, и его белые зубы сверкнули на фоне смуглого лица.

— Я на своем опыте знаю, как важно участие. Я поделюсь с вами своим секретом. Сорок лет назад я был сиротой без гроша в кармане. Быть сиротой уже само по себе невесело, но быть нищим сиротой, скажу я вам, просто трагично.

— Могу себе представить.

— Я был очень недалек от того, чтобы просить милостыню на улицах, но, слава Богу, эта участь меня миновала. По мере того, как я рос, я начал мечтать о том, чтобы выучиться на врача и лечить людей. Надежды на то, что моя мечта исполнится, у меня не было. Но однажды на меня обратил внимание один богатый человек, который стал заботиться обо мне. Благодаря ему я смог получить образование и стать тем, кем я хотел быть. А если бы не тот богатый и добрый человек, что бы со мной сталось? Так что вы понимаете, миссис Рокуэлл, почему я так забочусь о моих пациентах, и особенно о тех, которые не могут мне заплатить?

— Я не знала… — начала я.

— А теперь, когда вы знаете, вы будете относиться ко мне хуже, чем раньше, потому что по рождению я не джентльмен.

Я резко повернулась к нему.

— Если вы хотите знать, — сказала я почти сердито, — я думаю, что вы самый настоящий джентльмен и очень благородный человек.

В это время мы уже подъехали к дому, и коляска остановилась у дверей.

— Тогда я могу попросить вас об одолжении? — тихо спросил доктор Смит.

— Я готова сделать для вас все, что в моих силах.

— Берегите себя… будьте очень осторожны…

На следующий день я пила чай в обществе Хейгэр Редверс в ее гостиной, слушая ее рассказы о днях ее детства и о том, как она верховодила своими братом и сестрой, как вдруг мне показалось, что эта тесная от мебели комната сжимается вокруг меня, сдавливая мне грудь и не давая мне вздохнуть. Со мной происходило что-то непонятное, чего я раньше никогда не испытывала — у меня потемнело в глазах, и я почувствовала, что проваливаюсь в какую-то черную яму…

Очнулась я, лежа на кушетке в той же комнате, оттого что мне под нос подсунули флакон с нюхательной солью.

— Что произошло? — спросила я.

— Уже все в порядке, моя милая. Вы просто упали в обморок, — ответил мне как всегда уверенный голос Хейгэр.

— Я? В обморок? Но я …

— Не стоит из-за этого волноваться. В вашем состоянии это вполне обычное дело. Теперь, пожалуйста, лежите тихо и не вскакивайте. Я послала за Джесси Данкуэт, которой я полностью доверяю.

Все-таки я попробовала встать, но ее не по возрасту сильные руки, унизанные гранатовыми и бриллиантовыми перстнями, легли мне на плечи, прижимая их к кушетке.

— Нет, моя милая, вставать не надо. Вообще я думаю, дело в том, что вы слишком много прошли сегодня пешком. Эта прогулка для вас теперь чересчур далека. В следующий раз я за вами пришлю коляску.

Она сидела на стуле рядом с кушеткой и занимала меня рассказом о том, как она сама упала в обморок, когда ждала своего сына. Время от времени она спрашивала, как я себя чувствую и не хочется ли мне чего-нибудь съесть или выпить.

Прошло, наверное, не более пятнадцати минут до того, как вошла Джесси Ланкуэйт. На вид ей было лет сорок пять, и у нее было румяное и очень добродушное лицо. Она была в габардиновом пальто и в черной шляпке с завязанными под подбородком лентами того же цвета, а когда она сняла пальто, под ним оказалось черное платье с надетым поверх него белоснежным крахмальным передником.

Было нетрудно догадаться, что эта женщина — акушерка, и очень скоро я поняла также, что она живет на территории поместья и благоговеет перед Хейгэр как самая что ни на есть верная подданная перед королевой. Позднее я узнала, что если кто-то из рожениц не в состоянии оплатить услуги Джесси, за них ей платит сама Хейгэр.

Она пощупала мой живот, задала мне всякие вопросы о моем самочувствии и пришла к выводу, что со мной все в порядке и что мой обморок был следствием переутомления и не более того.

Прописав мне чашку крепкого сладкого чаю, Джесси с достоинством удалилась, а Хейгэр вызвала горничную и велела ей принести мне чай.

Пока я его пила, она убеждала меня в том, что, когда мне придет время рожать, мне следует позвать Джесси.

— Я не знаю никого лучше нее во всей округе, поэтому я и держу ее, — сказала она. — Если бы в свое время я могла пригласить ее к своей невестке, ока была бы сейчас жива и здорова.

Я сказала, что Джесси меня вполне устраивает, тем более, что я как раз собиралась искать акушерку, и договоренность с ней избавит меня от необходимости этим заниматься.

— Ну и отлично, — сказала Хейгэр. — Я предупрежу ее, чтобы она была наготове, и попрошу ее вас регулярно навещать. И я бы вам посоветовала попросить ее переехать в ваш дом где-то за неделю до родов на случай всяких неожиданностей.

Через некоторое время Хейгэр распорядилась, чтобы меня отвезли домой, наказав мне, чтобы сразу по возвращении я легла в постель и как следует отдохнула.

Саймона дома не было, поэтому меня привез домой один из конюхов Келли Грейндж. Увидев, что я подъехала к дому в коляске, Рут удивилась, и мне пришлось ей рассказать, что со мной произошло.

— В таком случае вам надо пойти к себе и лечь, — сказала она. Я распоряжусь, чтобы вам принесли в комнату ужин.

Я с удовольствием последовала ее совету и отправилась к себе, предвкушая блаженный вечер, проведенный в постели с книгой в руках.

Вскоре после того, как я легла и, устроившись поудобнее, начала читать, Мэри-Джейн принесла мне ужин, а когда я поела, она пришла забрать поднос и сообщила, что меня хочет видеть доктор Смит. Я сказала, что приму его, и Мэри-Джейн, застегнув доверху все пуговицы моей ночной кофты, вышла, чтобы пригласить его ко мне.

Доктор пришел ко мне вместе с Рут, и, когда они оба уселись около моей кровати, он принялся расспрашивать меня о моем обмороке.

— Насколько я понимаю, волноваться совершенно не о чем, — сказала я, после того, как сделала полный отчет о своих ощущениях до и после обморока. — Судя по всему, это вполне обычное дело — так мне сказала акушерка.

— Какая акушерка? — спросил доктор Смит.

— Джесси Данкуэйт. Миссис Редверс ей очень доверяет. Я уже договорилась, что она будет принимать у меня роды, а пока она будет время от времени меня навещать. Доктор помолчал несколько секунд и потом сказал:

— У этой женщины неплохая репутация в округе. — Он наклонился ко мне с улыбкой и добавил: — Но я все-таки удостоверюсь, что она достаточно квалифицированна для того, чтобы мы могли доверить вас ее попечению.

Вскоре после этого они пожелали мне спокойной ночи и ушли. Я блаженно откинулась на подушки, думая о том, как приятно быть предметом всеобщего внимания и заботы, а главное, быть избавленной от необходимости самой принимать какие-то решения и что-то устраивать.

Прошло еще две недели, и случилось нечто, что нарушило мое безмятежное существование и внесло страх и сомнения в мою жизнь.

Это произошло ночью, а перед этим был чудесный сентябрьский день, когда солнце светило так ярко и было так тепло, что только рано сгустившиеся сумерки напомнили нам о том, что уже осень.

День прошел для меня очень приятно. Вместе с Рут, Люком и Дамарис я пошла в церковь, чтобы украсить ее цветами из нашего сада к празднику урожая. Правда, они не позволили мне самой что-то делать, а усадили на скамью, откуда я могла наблюдать за их работой.

Я не стала спорить, а с удовольствием села и стала любоваться тем, как преображалась церковь благодаря их усилиям. Дамарис, которая в этот момент казалась сошедшей со страниц Ветхого Завета, украшала престол великолепными хризантемами в высокой вазе — красными, розовато-лиловыми и золотистыми. Ей помогал Люк, который вообще старался не отходить от нее ни на шаг, а Рут в это время устраивала живописные натюрморты из гроздьев винограда и разных овощей на подоконниках под витражами.

Все это вместе — старая церковь, солнечный свет, струящийся сквозь цветные стекла витражей, приглушенные голоса Рут, Люка и Дамарис, роскошные осенние цветы — создавало атмосферу абсолютного покоя и умиротворения, наслаждаясь которой я, конечно, не подозревала о том потрясении, которое мне вскоре предстояло пережить.

Выпив чаю в доме викария, мы, не торопясь, отправились домой. Вечер прошел так же спокойно, как и весь день, и вскоре после ужина я отправилась к себе — все в том же безмятежном настроении, — чтобы пораньше лечь спать.

За открытым окном моей спальни в небе висела почти полная луна, и ее мягкий свет озарял комнату, соперничая с горящими на камине свечами.

Впоследствии я пыталась восстановить в памяти все детали этого вечера, но в тот момент я, конечно, не знала, что они будут иметь значение, так как сам вечер казался вполне обычным и ничем не выделялся в ряду других вечеров.

Но одну вещь я помнила точно — я не задвинула полог по бокам кровати, потому что никогда не любила спать с закрытым пологом, и несколько раз напоминала Мэри-Джейн, что он всегда должен быть открыт.

Задув свечи, я легла в постель. Некоторое время я лежала, глядя в окно, зная, что через час или около того луна начнет светить прямо мне в лицо — накануне ночью я проснулась оттого, что ее свет падал мне на глаза.

Вскоре глаза у меня начали слипаться, и я заснула. И… вдруг я проснулась с ощущением страха, хотя, чем он вызван, в первые несколько секунд я понять не могла. Самое реальное, что я почувствовала в тот момент, был неизвестно откуда взявшийся сквозняк — на меня словно подуло холодным ветром. Я лежала на спине, и мою комнату по-прежнему освещала луна. Но кроме лунного света в ней было что-то еще… Что-то, нет, кто-то стоял в ногах кровати и смотрел на меня.

Кажется, я вскрикнула, точно не помню, но помню, что попыталась приподняться, но даже не смогла оторвать голову от подушки, потому что меня словно парализовало, и на несколько секунд мое тело будто превратилось в камень. Если когда-либо в своей жизни я знала настоящий страх, то это было именно в те жуткие мгновения.

То, что стояло — или тот, кто стоял, — в ногах моей кровати, не было неподвижным, как изваяние, но, тем не менее, казалось мне явлением с того света.

Это была фигура в черном одеянии с капюшоном — фигура монаха в рясе; лицо его было скрыто черной маской с прорезями для глаз, вроде тех, что надевали палачи во время инквизиции. Разглядеть глаза сквозь эти прорези я не могла, но у меня было чувство, что они пристально на меня смотрят.

Я никогда до этого не видела призраков и, более того, никогда в них не верила. Мой здравый смысл восставал против таких нелепых выдумок, и я всегда говорила, что поверю в привидения, только когда сама их увижу. И вот я увидела…

Фигура вдруг сдвинулась с места и исчезла. Нет, это не мог быть призрак — кто-то был в моей комнате. Я повернула голову, чтобы увидеть, куда он скрылся, но перед моим взором оказалась непроницаемая темная стена. Мое потрясение было так велико, и я была так напугана, что в первую секунду даже не поняла, что это был всего-навсего полог кровати, задернутый со стороны двери, так что большая часть моей комнаты была мне не видна.

Я лежала, все еще не в силах пошевелиться, пока вдруг не услышала, как тихо закрылась дверь моей спальни, ведущая в коридор. Этот звук вернул мне ощущение реальности происходящего. Теперь я была уверена, что кто-то действительно побывал в моей комнате и потом вышел из нее через дверь, и кто бы это ни был, он не мог быть никаким призраком, потому что призракам, насколько мне известно, совершенно не нужно возиться с дверями, чтобы попадать из одной комнаты в другую.

Эта мысль вывела меня из оцепенения, и я выбралась из кровати, чуть не упав из-за того, что запуталась ногами в складках полога, свисавшего до самого пола. Я бросилась к двери и, открыв ее, крикнула:

— Кто здесь? Кто это?

В коридоре никого не было. Я подбежала к началу лестницы и остановилась, не зная, что делать дальше. В лунном свете, проникавшем в коридор через высокое окно, он казался полным теней, и мне стало жутко от ощущения, что я нахожусь там наедине с какой-то злой силой, обратившейся против меня.

Не в силах выносить это ощущение, я крикнула:

— Скорее! Сюда! Здесь кто-то есть!

Я услышала звук открывающейся двери и затем голос Рут:

— Кэтрин, это вы?

— Да, да… Идите скорее сюда!

Казалось, прошла целая вечность пока она, наконец, появилась на верхней площадке лестницы. Придерживая одной рукой полы длинного халата и неся в другой руке керосиновую лампу, она спустилась на мой этаж.

— Что случилось? — воскликнула она.

— В моей комнате что-то было. Оно стояло в ногах моей кровати.

— Это вам приснилось.

— Да нет же, это было на самом деле. Я проснулась и увидела его. Оно меня, должно быть, и разбудило.

— Моя дорогая Кэтрин, вы вся дрожите. Вам нужно немедленно лечь в постель. В вашем положении…

— Оно зашло в мою комнату, слышите? Оно же может прийти опять!

— Дорогая моя, это просто дурной сон.

Меня охватило чувство беспомощности и злости против Рут. Это было только начало той безысходности, в которой мне предстояло прожить долгое время, но в тот момент я этого не знала и злилась от невозможности втолковать ей, что то, что она считает ночным кошмаром, было им, но только не во сне, а наяву.

— Это не был сон, — раздраженно сказала я. — В этом я совершенно уверена. Кто-то был в моей комнате, и мне это не приснилось и не почудилось.

Где-то в глубине дома пробило час, и почти в ту же секунду на площадке над нами появился Люк.

— Что за переполох? — спросил он, зевая.

— Это Кэтрин… ее что-то напугало, — ответила Рут.

— Кто-то был в моей комнате.

— Воры?

— Нет, не думаю. Это был кто-то, одетый монахом.

— Дорогая моя, — ласково сказала Рут, — эти ваши прогулки в аббатство повлияли на ваше воображение. Это мрачное место, и вам не стоит туда больше ходить.

— Господи, я же говорю вам, что кто-то был в моей комнате. Он даже задернул полог с одной стороны кровати, чтобы я не увидела, как будет выходить.

— Задернул полог кровати? Так это наверняка сделала Мэри-Джейн.

— Нет, она как раз этого не сделала, потому что я с самого начала велела ей никогда этого не делать. Это сделал тот, кто сыграл со мною эту шутку — если, конечно, это была шутка.

Я увидела, что Рут и Люк обменялись взглядами, и поняла, что они думают, что я помешалась на аббатстве, из-за чего мне и стали мерещиться монахи в черных рясах.

Глядя на них, я вдруг подумала: а не мог ли кто-то из них так подшутить надо мной? Кто еще мог это сделать? Сэр Мэттью? Тетя Сара? Вряд ли. «Привидение», которое так быстро пробежало через мою комнату и скрылось в коридоре, должно было быть очень проворным существом.

— Вам нужно лечь, Кэтрин, — сказала Рут. — Не стоит так расстраиваться из-за какого-то дурного сна.

Лечь. Попытаться уснуть — может, для того, чтобы опять проснуться и увидеть эту жуткую фигуру в ногах кровати! В этот раз она просто стояла там и смотрела на меня, а что будет, если она появится снова? Разве я смогу спокойно спать в этой комнате после того, что случилось?

Люк нарочито зевнул. Ясно, что ему казалось очень странным, что я разбудила их из-за увиденного мною сна.

— Пойдемте, — мягко сказала Рут, беря меня под руку. Только теперь я вспомнила, что на мне была лишь ночная рубашка и я являла собой весьма неприличное зрелище.

Люк попрощался и пошел к себе наверх, а я осталась вдвоем с Рут.

— Кэтрин, дорогая, — сказала Рут, ведя меня по коридору в сторону моей спальни, — вы действительно очень напуганы — вы вся дрожите.

— Это было ужасно — проснуться оттого, что кто-то стоит и молча смотрит на меня.

— У меня тоже несколько раз бывали кошмары. Я знаю, что это такое.

— Но ведь я говорю вам, что я не спала, то есть проснулась и только тогда увидела этого монаха!

Ничего не ответив, Рут распахнула дверь моей комнаты. От движения воздуха качнулся полог кровати, напомнив мне о сквозняке, который я почувствовала, когда проснулась.

— Видите, — сказала я, — с одной стороны кровати задвинут полог. Когда я ложилась спать, он был открыт.

— Наверное, его закрыла Мэри-Джейн.

— Господи, ну для чего же ей было возвращаться уже после того, как я ее отпустила, чтобы задернуть полог, который я ее специально просила никогда не закрывать!

Рут пожала плечами.

— Ладно, ложитесь, — сказала она. — Вы, должно быть, окоченели. Вам нужно было что-нибудь накинуть, прежде чем выходить в коридор.

— Мне было не до этого — я думала, что успею увидеть, куда он скроется. Но когда я вышла, в коридоре было пусто… А вдруг он и сейчас еще там — слушает, что я говорю о нем?

— Ну все, ложитесь в постель. Там не может никого быть, потому что эта таинственная фигура вам приснилась.

— Что же, по-вашему, я не знаю, когда я сплю, а когда нет?

— Я зажгу свечи, и вы сразу почувствуете себя лучше.

— Не надо — здесь и так светло из-за луны.

— Может, вы и правы — лучше не зажигать. Я всегда боюсь пожара.

Она отодвинула к изголовью полог и села рядом с кроватью.

— Вы замерзнете, — сказала я.

— Но я не хочу оставлять вас одну в таком состоянии.

Мне было неловко просить ее посидеть со мною, но мне было страшно остаться одной. В то же время, поскольку я была уверена, что меня посетил не призрак, а живой человек, я решила, что если я запрусь изнутри на замок, я буду в безопасности.

— Мне уже лучше, — сказала я. — Вы можете спокойно идти к себе.

Она улыбнулась мне и встала со стула.

— Я бы никогда не подумала, что вы можете так испугаться дурного сна.

— Боже мой, но почему вы мне не верите? Я знаю, что это не был сон! — воскликнула я. — Кто-то решил сыграть со мной шутку.

— Опасная шутка для женщины в положении…

— Значит, это — кто-то, кому безразлично, опасно это для меня или нет.

Рут пожала плечами, и я поняла, что она по-прежнему мне не верит.

— Мне очень жаль, что я вас потревожила, — сказала я. — Пожалуйста, идите к себе, и спасибо вам большое.

С этими словами я встала с постели и взяла свой халат.

— Куда это вы собираетесь? — спросила Рут.

— Никуда. Я просто хочу запереть за вами дверь. Если я запру дверь в коридор, а также дверь в гардеробную и ту, которая выходит из гардеробной в коридор, я буду чувствовать себя в безопасности.

— Ну, если вам так будет спокойнее, запирайтесь, пожалуйста. Хотя подумайте сами, Кэтрин, кому это нужно в этом доме устраивать такие спектакли? Вам все это приснилось.

— Я бы тоже так думала, — сказала я устало, — если бы не почувствовала сквозняк от открывшейся двери и если бы не услышала, как она потом закрылась, и если бы этот герой моего сна, каковым вы его считаете, не задернул полог моей кровати, чтобы иметь возможность незаметно выйти из моей комнаты. Я не думаю, что герои самого что ни на есть кошмарного сна могут совершать действия, результаты которых видны и слышны наяву.

Как ни странно, но благодаря своей уверенности в том, что посетивший меня «призрак» был существом из плоти и крови, а не какой-нибудь нечистой силой, я почти успокоилась. Почему я в тот момент решила, что живой человек не может быть столь опасен, как потустороннее существо, я и сама не знаю, но тогда я об этом не задумывалась.

Был и еще один важный вопрос, который я тогда еще себе не задавала: зачем кому-то нужно было меня напугать?

Когда Рут ушла, я заперла все двери и легла в постель. Спать я, конечно, не могла, потому что меня не оставляла мысль о том, что произошло. Кто мог это сделать? Кому могла прийти в голову идея такого розыгрыша? И был ли это розыгрыш? Так напугать кого-то смеха ради не додумается ни один нормальный человек. А шутить так с беременной женщиной просто преступно… И вот тут я, наконец, впервые подумала, что тот, кто это сделал, возможно, как раз и хотел меня напугать, рассчитывая на те последствия, которые могло иметь разыгранное им представление. Задумавшись над этим, я поняла, что если не надо мной самой, то над моим еще не родившимся ребенком нависла угроза.

Одного наследника Киркландского Веселья настигла внезапная смерть — может, теперь что-то замышляется против другого?

С этой ночи и на много дней вперед моим постоянным спутником стал страх.