Тайна тевтонского замка

Глава 11 Откровения

Всё произошло в Праге, в которой они решили остановиться на ночь, проехав больше половины пути. Они почти не разговаривали в дороге, каждый по-своему обдумывая случившееся с Александром. Готтлиб на выезде из Бранденбурга сразу сменил Машу за рулём, понимая, что в состоянии нервного напряжения ей лучше побыть пассажиром. Она сосредоточенно смотрела на дорогу, пока Готтлиб вёл машину, и думала, думала, думала.

Убийство Александра словно провело некую невидимую черту, чётко разделило состоявшееся прошлое и зыбкое настоящее, набело вытерло туманное будущее. Остались только секунды, в которых была дорога, небо с застывшими облаками, машина и сидящий рядом Готтлиб. Секунды одна за другой уходили за черту и растворялись в прошлом, и Маша не знала, сколько ещё их пройдёт, прежде чем исчезнет всё. Так, как это случилось у Александра. Один миг — и больше нет ничего. Ни дороги, ни облаков в небе, ни Готтлиба, ни самой Маши. Наступит абсолютная пустота, секунды остановятся, и мир исчезнет. Её, Машин мир. Она никогда так остро не задумывалась о внезапности смерти. Даже когда умирала мама, это было больно, но неизбежно и прогнозируемо. Тяжёлая форма болезни, медленное угасание и финал как освобождение от нестерпимых мук. А когда Машу убивал Кирилл, её сознание противилось этому, не принимая такого исхода. Ведь даже в последние мгновения она цеплялась за надежду на чудо, и чудо свершилось. Ей повезло, чего не скажешь об Александре. О чём он думал в последний миг? Понимал ли, что он последний? Поймёт ли это Маша? Женщина тяжело вздохнула и прикрыла глаза, чтобы не видеть проносящиеся мимо аккуратные домики с низенькими заборчиками и стрижеными лужайками. Они больше не восхищали её, напоминая уходящие мгновения жизни. Где-то впереди ждал убийца, несущий пустоту, и каждая секунда приближала роковую встречу.

Вскоре путешественники миновали Германию и въехали в Чехию. Когда они добрались до Праги, Маша повела машину сама, решив сделать остановку на ночь. Только начинало темнеть. Улицы города заполнялись шумными туристическими компаниями, любующимися старинными зданиями столицы в ночной подсветке, но Маше хотелось уединения и покоя. Она не могла смотреть в счастливые улыбающиеся лица людей, ещё не осознавших, что всё может исчезнуть в один миг. Они строили планы и туристические маршруты, выкладывали в сеть фото и видео, не догадываясь, как расточительно тратят свои секунды. Драгоценные мгновения бесследно уходящей жизни. И самым страшным было то, что где-то там, среди толпы беспечных людей, находится хладнокровный убийца. Он улыбается окружающим его людям, здоровается с ними и не прячет рук, совсем недавно свернувших шею живому, хорошему человеку.

Навигатор указывал ближайшие гостиницы, но Маша проезжала мимо, считая их слишком многолюдными. Наконец она добралась до небольшого трёхэтажного отеля, расположившегося на тихой улочке и показавшегося ей уютным.

— Давай остановимся здесь, — предложила она, и Готтлиб согласился.

Они вошли в холл, который трудно было назвать холлом — большая гостиная с камином, несколькими диванчиками и администратором, сидящим за деревянной стойкой. Слева виднелась лестница, ведущая на этажи с номерами, справа — вход в ресторанчик, из которого доносились аппетитные запахи и тихая музыка.

— Ой, а я совсем не знаю чешского. — Маша растерянно взглянула на Готтлиба.

— И не надо, — ответил по-русски администратор, молодой мужчина, и улыбнулся. — У нас половина персонала из России. Хотите номер?

— Да, и поужинать, — кивнула Маша, вспомнив, что они после завтрака больше не ели. — Ты, наверное, очень проголодался? — спросила она Готтлиба. — Почему не сказал в дороге?

— Не хотел мешать тебе думать.

— Спасибо, — пробормотала Маша, беря ключи.

В номере они бросили вещи, наспех приняли душ, а потом спустились в пустой ресторан, оказавшийся комнатой с четырьмя большими столами, вокруг которых стояли деревянные лавки. Услужливый официант сразу же обратился к одиноким посетителям по-русски, видимо, портье предупредил его о гостях из России:

— Чего желаете? Могу предложить фирменную рульку с запечённым картофелем и свежее пиво.

— У нас друг ночью погиб, — совсем не к месту вдруг сказала Маша.

— Понял, — ответил официант, и через три минуты на скатерть был выставлен запотевший штоф с прозрачной жидкостью, две рюмочки тонкого стекла и тарелка с соленьями.

— Это водка? — спросила Маша, понюхав содержимое штофа.

— Водка! Хорошая, русская! — с гордостью в голосе подтвердил официант. — Не пивом же чешским вам друга поминать. А рулька скоро будет готова. Она под всё подойдёт.

— Ни разу не пил русскую водку, — признался Готтлиб.

— Честно говоря, я тоже, — Маша впервые улыбнулась с момента известия о смерти Александра. — В деревне все самогоном промышляли, а как в Москву переехала, пила только пиво и вино. Иногда мартини с Леной за компанию. Не думала, что в Праге впервые водку попробую. — Она налила холодную жидкость в рюмки. — Что ж, Готтлиб, помянем нашего друга Александра. Пусть он окажется в раю, как ты сказал. Не чокаясь.

Маша сделала большой глоток и зажмурилась от сочетания холода и обжигающего тепла. Она почувствовала, как от горла по пищеводу покатилась горячая волна, расползлась по телу до кончиков пальцев на ногах, расслабила мышцы и едва качнула голову. Напряжение отпустило, и Маша внезапно расплакалась. Совсем как в детстве, с наслаждением, с громкими всхлипываниями и размазыванием слёз. Готтлиб не мешал ей, только деликатно подавал салфетки.

— Может, накапать валерьянки? Или налить сливянки? — тихо спросил у него появившийся рядом официант, но рыцарь отрицательно покачал головой.

К выносу рульки Маша окончательно выплакалась и даже успела привести себя в порядок. Слёзы принесли заметное облегчение, очистили душу от сомнений и страха, и Маша по-новому взглянула на окружающую действительность. Уходящие секунды больше не пугали. Наоборот, каждую она теперь любила, растягивала, провожала с лёгким сожалением и радостно встречала следующую. «Как всё-таки хорошо, как хорошо! — повторяла она про себя, с удивлением вспоминая чувства безысходности и надвигающейся пустоты, владевшие ею полдня. — Я жива, мы живы, и это главное в настоящий момент». От выпитой водки, вкусной еды и нахлынувшего волнения щёки Маши порозовели, глаза засияли, и Готтлибу было приятно наблюдать перемены, произошедшие со спутницей. Он остро переживал Машину меланхолию и радовался, что к женщине снова возвращается жизнелюбие.

Они быстро поужинали и ещё долго сидели за столом, попивая душистый крепкий чай с домашним вареньем. От хмеля не осталось ни следа, но приятное тепло продолжало разливаться по телу. Готтлиб что-то рассказывал о своей семье, вспоминая детство, а Маша не отводила взгляда от его лица, в котором её притягивало абсолютно всё — тёплый цвет глаз, вертикальные морщины над переносицей и губы, часто строго сжатые, а сейчас мягкие и улыбающиеся.

— У тебя седина пробивается в щетине, — неожиданно произнесла Маша, и Готтлиб осёкся, растерянно взглянув на неё.

— Где?

— Вот здесь, — Маша дотронулась указательным пальцем до щеки рыцаря, — и вот здесь. — Она прикоснулась к его нижней губе.

— Неужели?

Готтлиб задержал её руку, прижал к своим губам и посмотрел Маше в глаза долго и пристально, словно заглянул в самую душу.

— Пойдём наверх, — прошептала женщина и встала из-за стола.

— Пойдём, — согласился мужчина.

Маша первой медленно поднималась по лестнице, чувствуя каждой клеточкой тела взгляд Готтлиба, следующего за ней. Она вошла в комнату и в нерешительности остановилась, подождала, пока щёлкнет замок в двери, и быстро обернулась к Готтлибу:

— Я не…

Он не дал ей договорить, с силой прижался губами к её губам, обхватил руками, поднял и понёс к белеющей в свете ночных фонарей кровати…

Никогда ещё Маша не погружалась в омут такой безудержной страсти, полностью растворившись в ней, позабыв себя, своё имя, настоящее и прошлое. Ничего подобного не было с Трошкиным, где ей отводилась весьма унизительная роль в исполнении супружеских обязанностей, жалкой пародией на экстаз выглядели постельные эпизоды с Игорьком, даже с Кириллом, которому она доверяла, Маша чувствовала себя скованно и неуверенно. Только сейчас она по-настоящему поняла, что значит быть женщиной — желанной и обожаемой. Исчезли стены и потолок, исчезла кровать и условные преграды. Всё мироздание рухнуло, оставив лишь крохотный гостиничный номер, вместивший в себя целую Вселенную, принадлежащую только двум людям — ей и Готтлибу. Они падали в светящуюся бездну и взмывали вверх к облакам солнечного света, зажигали звёзды, вспыхивающие яркими фейерверками, плыли на волнах счастья и погружались в океан безвременья. Две души переплелись, соединяясь в одну, два дыхания слились, и даже сердца двух людей бились в унисон.

Когда Маша вынырнула из призрачного мира чувств, она не могла бы сказать, сколько прошло времени с момента их с Готтлибом захода в номер. Несколько часов или дней, а может, месяцев? Реальность медленно возвращалась в сознание. За окном по-прежнему светили ночные фонари, отбрасывая на лицо Готтлиба, сжимающего Машу в объятиях, причудливые тени.

— Я люблю тебя, — произнёс мужчина. — Я всегда любил тебя.

— Ты уже говорил это, — прошептала Маша и уткнулась лицом в его грудь. — Тогда, в Бранденбурге. А как же та женщина, о которой ты рассказывал? Ты сказал, что давно её любишь, только она не знает об этом.

Готтлиб тихо рассмеялся.

— Ты и есть та женщина. — Он приподнял голову Маши и заглянул ей в глаза. — Моя долгая безответная любовь.

— Как это? — Она села рядом с ним, поджав колени.

Готтлиб дотронулся до подвески, висящей на её шее, медленно провёл рукой по груди, опустился к животу, замер на нём и произнёс:

— Я полюбил тебя сразу, как только увидел в видениях брата Иоганна.

— Не может быть.

— Может, Маша, может. Стоило мне увидеть твои глаза, твои волосы, твои губы…

— А ещё я была только лишь в нижнем белье… почти голая, со спущенными чулками… — улыбнулась Маша. — В девятнадцатом веке мужчины не избалованы обнажёнными женскими телами, может, поэтому ты и оказался под сильным впечатлением?

— Ах, какие глупости ты говоришь, — Готтлиб приподнялся с подушки и покачал головой. — Думаешь, я соблазнился твоим телом? У нас лишь женщины из высшего общества стараются соблюдать нормы приличия и целомудрия. Но это не касается остальных. Ты не представляешь, сколько женщин предлагают себя за гроши на ночных улицах. Среди них встречаются совсем юные и красивые. А деревенские праздники, заканчивающиеся развратом? А специальные дома, куда папаши семейств приводят своих юных отпрысков для удовлетворения похоти?

— Прости, это было бестактно с моей стороны. Я не хотела тебя обидеть. — Маша дотронулась до руки Готтлиба.

— Ничего, ты ведь не знала, — улыбнулся он. — Я полюбил тебя сразу, как только увидел, и не представлял тогда, какие муки ожидают меня долгих пять лет.

— Муки? — удивилась Маша. — От любви?

— От нестерпимой боли. Целых пять лет, пока длилась моя подготовка, наблюдать, как жестокий, бессердечный негодяй, надевший чужую личину, терзает любимую мной женщину, и не иметь возможности остановить его. Целых пять лет я восходил на Голгофу, чувствовал, как в моё сердце вбивают гвозди, спускался с неё, чтобы совершенствовать язык, изучать обычаи, запоминать лица, слова, чтобы снова восходить, терпеть и ждать своего часа.

Готтлиб порывисто обнял Машу, потрясённую его откровениями. Сколько мужества и силы воли должно быть в этом человеке! Сколько благородства и нежности! И причиной этому — любовь, о которой Маша даже не подозревала. Неужели это она, женщина, считавшая себя неудачницей в отношениях с противоположным полом, смогла вызвать такие сильные чувства?

— В тот день, когда мне было позволено вырвать тебя из лап мерзавца, я стал счастливейшим человеком, — продолжал Готтлиб. — Находиться рядом с тобой, Маша, слышать твой голос, пусть и недовольный, испуганный, видеть твои глаза, взять на себя твою защиту — оказалось величайшей наградой в этой жизни. Правда, — он тяжело вздохнул, — моя любовь чуть не послужила против меня.

— Как такое возможно?

— Руководство ордена не могло не заметить чувства, которые я испытывал к тебе. Именно поэтому на капитуле был поставлен вопрос о возможности моей дальнейшей подготовке к переходу в будущее. Большинство братьев посчитали, что любовь к женщине может отвлечь меня от выполнения главной миссии, и проголосовали за отстранение моей кандидатуры.

— Что? — воскликнула Маша. — Они постановили не пускать тебя ко мне?

— Да, — кивнул Готтлиб. — Несмотря на то, что я был лучшим в группе.

— Как же так? — Маша похолодела при мысли, что вместо Готтлиба мог явиться совершенно другой мужчина, равнодушный и бесстрастный, и она никогда не узнала бы о существовании чудесной Вселенной, не качалась бы в её волнах и не слушала бы признания обожающего её рыцаря. — Но ты ведь пришёл! Тебе удалось их обмануть?

— Нет, — Готтлиб покачал головой. — Никто не смеет идти против решений капитула. Это всё брат Иоганн. Он заявил, что если и есть сила, способная предотвратить апокалипсис — так это любовь и помощь Господа. Поэтому либо я отправлюсь в будущее, либо вход в видениях больше не откроется. Капитул был вынужден отменить своё решение и утвердил мою кандидатуру.

— Как я люблю вашего брата Иоганна! — воскликнула Маша, бросаясь Готтлибу на шею. — Он добрый, чуткий, отзывчивый человек!

— А меня? — тихо спросил рыцарь. — Меня ты любишь? Нет, подожди, не отвечай! — Готтлиб прикрыл Маше ладонью рот. — Это неправильный вопрос. Я больше не буду задавать его. Только прошу тебя — если когда-нибудь поймёшь, что любишь меня — скажи мне об этом.

— Хорошо, — прошептала Маша. — Обязательно скажу. — Она легла рядом с Готтлибом, положив голову ему на плечо. — Подожди немного.

— Я готов ждать хоть вечность, не будь впереди апокалипсиса.

— Ну что? Укладываемся спать? Нам завтра ещё в Вену ехать. Хотя нет, уже сегодня. — Маша взглянула на часы. — Четыре утра.

— Вот именно, что завтра, — проговорил Готтлиб, поворачиваясь к ней с улыбкой. — А сегодня — наш день.

— А как же апокалипсис? — игриво спросила Маша, уворачиваясь от поцелуя.

— Задерживается на сутки, — прошептал Готтлиб, и Вселенная снова поглотила их обоих.

В Вену они прибыли утром следующего дня и сразу отправились в центр города к собору Святого Стефана. Готтлиб зачем-то взял с собой сумку с плащом и шляпой и повёл Машу на улицу Зингерштрассе к дому под номером семь.

— Это и есть резиденция Тевтонского ордена? — удивлённо спросила Маша, глядя на неказистое трёхэтажное здание со скромной вывеской, написанной по-немецки «Дом Немецкого ордена». Примечательной была только длинная белая башня с зелёной остроконечной крышей, венчающейся золотым крестом. Она возвышалась прямо над мансардой, словно копьё, пробившее снизу коричневую черепицу. — Выглядит очень скромно. Нельзя даже сравнивать с Мариенбургом.

— Увы, но, потеряв могущество, орден потерял земли и замки. — Готтлиб обернулся к Маше со счастливой улыбкой. — Здесь, в церкви Святой Елизаветы, меня посвятили в рыцари. Я собственноручно прикрепил свой герб на одной из стен. Если он сохранился, я покажу тебе.

— Герб — это прекрасно! А как будем узнавать о письме Людвига фон Мирбаха? — спросила Маша. — Зайдём и просто попросим показать его?

Они совершенно не обсуждали эту тему весь вчерашний день и последующую ночь, а в пути вели себя как подростки, дурачась и обмениваясь поцелуями. Лишь перед въездом в столицу Австрии Готтлиб снова стал серьёзным, а Маша с трудом заставила себя сосредоточиться на дороге и вспомнить о цели поездки.

— С нами даже разговаривать не станут, — усмехнулся Готтлиб. — Надо подойти к вопросу издалека. В ордене всегда ценилось искусство вести дипломатические беседы. Попробую представиться специально приехавшим из России потомком одного из рыцарей.

— Какого именно? — поинтересовалась Маша.

— Готтлиба фон Зальма, конечно, — мужчина подмигнул ей и повёл к арке, ведущей в резиденцию.

Справа от входа в арку оказалась церковная дверь. Готтлиб вошёл в неё и остановился.

— Всё, как прежде, — прошептал он. — Алтарь, перед которым я давал обет, а вот и мой герб.

Он подвёл Машу к стене, снизу доверху увешанной живописными круглыми гербами, и указал на золотистый диск, в центре которого среди серо-красных вензелей и чёрных крестов на белом фоне выделялся орёл, расправивший крылья и держащий в лапах меч.

— Очень красивый! — восхищённо проговорила Маша. — Настоящий рыцарский герб! Он так точно передаёт твой характер.

— Благодарю. — Готтлиб церемонно поклонился. — А теперь за письмом.

Он вышел из церкви и направился в дальний конец арки к ещё одной раскрытой двери. От самого порога на второй этаж вела лестница, по которой Маша с Готтлибом поднялись к музею. Во всяком случае, так было написано на дверной табличке.

— Музей закрывается через пять минут, — сообщила им женщина в тёмном платье с приколотым к нему чёрным крестом на белом фоне. — Вы не успеете посмотреть экспозицию, поэтому лучше приходите завтра с трёх до пяти.

— Простите, а вы кто? — спросил Готтлиб.

— Сестра Анна.

— Сестра Тевтонского ордена? — удивился мужчина.

— Сестра Немецкого ордена Дома Святой Марии, — уточнила женщина. — Так он называется.

— А я могу увидеть кого-нибудь из братьев-рыцарей?

— Кого? В ордене давно нет такого звания. Теперь это благочестивая организация, занимающаяся вопросами милосердия. Воинствующие братья канули в прошлое. Иногда Великий Магистр посвящает выдающихся людей в рыцари чести за их заслуги перед орденом, но и только.

— Как жаль, — вздохнул Готтлиб. — А мои предки были братьями-рыцарями. Кстати, герб одного из них висит в церкви Святой Елизаветы. Я только что показывал жене.

— Правда? — Сестра Анна взглянула на Готтлиба с любопытством.

— Да. Мы специально приехали из России, чтобы передать в дар вашему музею некоторые его личные вещи. С кем из руководства ордена можно встретиться по этому поводу?

— Вообще-то Великий Магистр сейчас находится с миссией в Риме.

— А кто на месте? Комтур? Эконом?

— Даже не знаю, — замялась сестра Анна, — найдётся ли у кого-то из них время…

— Буквально пару дней назад мы посещали крепость Мариенбург в Польше. Так вот, там меня умоляли передать вещи в их музей, — задумчиво произнёс Готтлиб. — Бывшая столица всё-таки. Великолепный замок, потрясающая экспозиция…

— Не надо в Мариенбург! — воскликнула сестра Анна. — С чего вдруг отдавать всё полякам? У нас тоже достойная экспозиция.

— Там руководство музея оказалось очень любезным, — продолжал Готтлиб. — Приняли нас с женой сразу, как узнали, что я потомок рыцаря, организовали индивидуальную экскурсию по замку, а потом…

— Простите, как к вам можно обращаться? — прервала его сестра Анна.

— Меня зовут Кирилл Воронцов. Но вы можете называть меня именем моего предка герр фон Зальм, — скромно потупив взгляд, ответил Готтлиб.

— О! Ваш предок был знатного происхождения?

— Он был не столько знатен, сколько благороден. Барон Готтлиб фон Зальм. Возможно, вы слыхали о нём?

— К сожалению, нет, — сестра Анна виновато пожала плечами. — Но о нём должны быть записи в архивах. Подождите, пожалуйста, минуту. Я закрою музей и схожу к брату эконому. Он, кажется, был на месте. А вы можете пока посмотреть наш внутренний дворик — туристы находят его очень милым.

Готтлиб с Машей спустились по лестнице и оказались в аккуратном дворе, выложенном брусчаткой. Сюда выходили окна резиденции ордена и два ряда застеклённых балконов, украшенных вазонами с цветущей геранью. Окна первых этажей утопали в бурно разросшемся плюще, по периметру дворика были выставлены большие горшки с декоративными зелёными растениями. Маленький приветливый оазис среди каменных строений с неизменными чёрными крестами на белых стенах.

Путешественникам недолго пришлось любоваться мини парком, устроенным служителями ордена. Минут через десять ожидания вернулась сестра Анна и провела их на второй этаж к кабинету брата эконома. Им оказался невысокий мужчина лет пятидесяти, к удивлению Маши одетый в обычный деловой серый костюм и светлые мокасины. Он с приветливой улыбкой поднялся навстречу Готтлибу из-за рабочего стола, на котором среди стопок бумаг лежал раскрытый ноутбук, и протянул руку для пожатия.

— Добрый день, герр Кирилл, да пребудет с вами Господь! — поприветствовал мужчина Готтлиба. — Можете обращаться ко мне брат Стефан. Я заведую хозяйскими делами, а в отсутствие Великого Магистра могу самостоятельно принимать кое-какие решения. Сестра Анна сказала, что вас привела к нам память о предке, удостоившемся чести быть рыцарем ордена?

Маша не поняла ни слова из сказанного, но отметила, что улыбка брата эконома несколько натянута и держится он напряжённо в присутствии незваных гостей, чего не скажешь о Готтлибе, с непринуждённым видом оглядывающего кабинет.

— Если позволите, мы присядем? — полувопросительно произнёс Готтлиб, указывая на два кресла, стоящие перед столом.

— Конечно, — брат Стефан приглашающе повёл рукой и опустился в своё.

— Раньше, — продолжил Готтлиб, располагаясь в кресле, — в этой комнате на стене за вашей спиной висело большое распятие из красного дерева. Оно было вывезено крестоносцами из резиденции в Венеции.

— Верно, — эконом с удивлением взглянул на рыцаря. — Несколько лет назад мы отдали его на реставрацию. А откуда…

— А на третьем этаже в самой дальней комнатке почти два века назад жил брат Иоганн, которого называли провидцем.

— Кажется, да, — неуверенно кивнул брат Стефан. — В архивах сохранились записи о пророчествующем Иоганне. Он был незнатного происхождения…

— Но это не мешало самому императору Францу неоднократно приходить к нему за советом, — закончил Готтлиб.

— Простите, вы здесь раньше уже бывали? — Эконом выглядел растерянным.

— Я — нет. А мой предок барон Готтлиб фон Зальм здесь жил. Он оставил после себя много записей и различных вещей. К сожалению, кое-что было утеряно, но сохранилось достаточно для передачи вашему музею.

— Так вы действительно потомок фон Зальма? — Брат Стефан выдохнул с облегчением и откинулся на спинку кресла. — Простите за сомнения, но к нам приходит столько самозванцев и экзальтированных фанатиков, возомнивших себя рыцарями! Невольно вынуждены проявлять осторожность, а иногда доходит и до вызова полиции.

— Я вас понимаю, — улыбнулся Готтлиб.

— Хотите чай или кофе?

— Кофе, пожалуйста.

Готтлиб вопросительно взглянул на Машу, и она утвердительно кивнула, мысленно порадовавшись, что легко перевела слово «кофе» с немецкого.

Через несколько минут вошёл миловидный стройный юноша с тремя чашечками кофе на подносе, сахарницей и стаканами с водой. Он подал кофе и воду эконому, мельком взглянул на Машу, ставя перед ней чашку, и пристально посмотрел на Готтлиба. По щекам юноши начал расползаться румянец, его рука дрогнула, и он чуть не расплескал воду на рыцаря.

— Можешь идти! — велел ему брат Стефан.

Юноша поклонился, бросив на Готтлиба долгий взгляд, и вышел из кабинета.

— Мне показалось, — осторожно начал Готтлиб, — или этот молодой человек имеет склонность, как бы это сказать…

— К братьям, а не к сёстрам? Вы это имели в виду? — насмешливо спросил эконом. — Вполне возможно. Но, во-первых, это ещё не брат, а сын одного фамилиара, очень влиятельного человека, а во-вторых, личные привязанности — это индивидуальное дело каждого человека. Разве нет?

— Насколько мне известно, раньше в ордене с этим было очень строго. Содомия — единственное преступление, которое каралось смертной казнью или пожизненным заключением, — проговорил Готтлиб. — Даже за малодушие во время боя или переход к иноверцам преступника только изгоняли из ордена.

— Когда это было! — воскликнул брат Стефан. — Мы живём совсем в другом мире, справедливом и толерантном к любым человеческим слабостям. Господь призывает нас жить в любви и согласии, и мы свято следуем этому. Если он создал мужчин, любящих мужчин, или женщин, любящих женщин — значит, так ему было угодно. Сам святейший Папа выразил свою поддержку таким людям и призвал покаяться за злодеяния, причинённые им в тёмном, невежественном прошлом.

— Папа так сказал? — растерянно проговорил Готтлиб.

— А вы разве не слышали? — удивился брат Стефан. — Ах, я совсем забыл! Вы же из России! Дремучей и отсталой, подавляющей личностную свободу. Сочувствую. Кстати, почему вы оказались в той стране? Когда ваши предки мигрировали?

— Собственно, это вопрос, ради которого я и прибыл в Вену, — доверительно сообщил Готтлиб. — Меня очень интересует родовое дерево, но есть исторический период с незаполненной пустотой.

— Какой же?

— Вторая мировая война. Мне известно лишь, что мой прадед из рода фон Зальмов бежал от войны под чужими документами, долго прятался, а потом попал в плен к русским и был отправлен на поселение, где познакомился и создал семью с женщиной по фамилии Воронцова. Он взял её фамилию, и вот перед вами тоже Воронцов.

— Ах, вот оно что, — понимающе кивнул эконом.

— Здесь всё ясно, — продолжал Готтлиб. — Меня больше интересует судьба его троюродного брата, члена тевтонского ордена. Якобы к началу войны он был священником. После указа Гитлера об упразднении ордена мужчина не пожелал подчиниться и попал в лапы к нацистам, провозгласившим себя истинными продолжателями дела тевтонцев.

— Да, это был страшный период в жизни ордена, — тяжело вздохнул брат Стефан. — Сколько невинных жертв и мученических смертей! Но мы можем попытаться найти информацию о вашем предке в архивах. — Эконом включил «заснувший» ноутбук. — Современные технологии — это так удобно. Мы провели колоссальную работу и оцифровали большую часть документов, систематизировали их, разложили по полочкам жёсткого диска — и вот, пожалуйста! — Брат Стефан легко поднял ноутбук со стола. — Весь архив в одном переносном кейсе. Можно взять его в поездку, на встречу. Нужные документы всегда рядом, и не надо трепетать от страха, что в твоих руках рассыплется в прах очередной ценный пергамент, хранящийся в бумажном архиве. Знаете, меня всегда поражала та педантичность, с которой наши братья вели документооборот. У нас есть информация почти по каждому рыцарю и священнику, не говоря уже о руководстве. Так, — эконом застучал по клавиатуре. — Для начала запросим данные по Готтлибу фон Зальму.

— Это было бы интересно.

Маша заметила, как побледнел и напрягся Готтлиб.

— Что случилось? — тихо спросила она.

— Ваша супруга не знает немецкий? — поинтересовался эконом.

— Не настолько, чтобы участвовать в разговоре, — ответил ему рыцарь и взглянул на Машу: — Он ищет информацию о Готтлибе фон Зальме. Сейчас я услышу о своей судьбе…

— Держись, — она взяла его за руку.

— Вот, пожалуйста, — проговорил брат Стефан, глядя в экран. — Барон Готтлиб фон Зальм. Родился в 1807 году, в рыцари посвящён в 1839, умер…

Готтлиб стиснул Машину ладонь.

— Странно, — удивлённо взглянул на него эконом, — здесь нет даты смерти вашего предка. Только указано, что ему было доверено важное задание самим императором. Даже удивительно, почему так мало информации. Может быть, вы поделитесь своей?

— Обязательно, — кивнул Готтлиб и быстро перевёл разговор в другое русло. — Сейчас меня больше интересует троюродный брат прадеда.

— Давайте поищем. Фон Зальм… Хмм, — брат Стефан нахмурился. — В те годы среди священников не было фон Зальмов.

— А я и не утверждал этого. В роду фон Зальмов иногда рождались девочки, которые выходили замуж и брали фамилию мужа. Мы не знаем ни имени, ни фамилии предка, пострадавшего во время войны.

— Как же мы сможем отыскать по нему информацию? — удивился брат Стефан.

— Прадедушка упоминал о замке Мариенбург, в котором нацисты проводили обряды ордена. Якобы его троюродного брата забрали туда, и больше о нём никто не слышал.

— Сочувствую, — покачал головой эконом. — В Мариенбурге почти всё было уничтожено. Если там и были какие-то сведения по вашему предку — они не сохранились. Мне очень жаль. Но давайте вернёмся к тому, с чего мы начали. Сестра Анна говорила что-то о личных вещах Готтлиба фон Зальма?

— Да, конечно. Мы смогли взять с собой лишь малую их часть. — Рыцарь достал из сумки плащ и шляпу. — Сами понимаете, граница.

— Понимаю, понимаю. — Брат Стефан с интересом принялся осматривать вещи. — Послушайте, они выглядят почти как новые! Неужели так хорошо сохранились? Или… новодел? — Эконом с подозрением взглянул на Готтлиба.

— Это работа самого Мадершпегера! — возмущённо воскликнул рыцарь. — Его мастерская изготовила одежду не одному десятку братьев. Посмотрите на искусное серебряное шитьё — визитную карточку мастера! Вам это подтвердит любой эксперт!

— У меня нет причин не верить вам, — успокоил его эконом. — А записи? Вы привезли их?

— Записи остались дома.

— Очень жаль. Плащ и шляпа — это, безусловно, ценный дар. А что-то ещё у вас есть?

— Меч. Личный меч барона с его рыцарским гербом на рукоятке.

— О! — воскликнул брат Стефан. — Меч — это превосходно!

— Он тоже остался дома. Не представляю, как его можно перевезти через границу.

— Без проблем! Отдать в австрийское посольство в России. В дипломатической миссии работают два брата и фамилиар ордена. Я предупрежу их о вашем звонке. Вы ведь хотите, чтобы меч занял достойное место в нашем музее?

— Несомненно, — улыбнулся Готтлиб. — Но давайте вернёмся к теме Мариенбурга. До меня дошли сведения, что после войны всплыли некоторые факты, касающиеся деятельности нацистов в замке.

— Очень мало, — покачал головой брат Стефан. — К тому же их засекретили спецслужбы, так что в архивах ордена вы ничего не найдёте.

— Это было в послевоенные годы. А потом? Я слышал, что на старости лет некоторые из бывших офицеров рейха раскаялись и предали гласности свои воспоминания. Одни выпустили мемуары, другие написали покаянные письма.

— Да-да, перед лицом близкой смерти многие испытывают угрызения совести, — согласился эконом.

— Возьмём, к примеру, штандартенфюрера СС Людвига фон Мирбаха, — продолжал Готтлиб. — В своих поисках я наткнулся на его имя и узнал, что он являлся одним из руководителей операций, проводившихся в замке.

— Людвиг фон Мирбах… — задумчиво произнёс брат Стефан. — Что-то знакомое.

— Мне удалось отыскать его внука, и тот подтвердил, что дед перед смертью отправлял письма в Вену, в резиденцию ордена.

— Точно! — воскликнул эконом. — Вы совершенно правы. Я сейчас вспомнил. Хоть прошло уже много лет, но такое трудно забыть. Послание от мертвеца — так мы назвали это письмо, ведь согласно архивным данным фон Мирбах погиб в 1945 году.

— Он прожил долгую жизнь под вымышленным именем. Хотелось бы увидеть его письмо. Там может быть упоминание о судьбе моего предка или какая-нибудь зацепка.

— Сейчас, минутку. — Брат Стефан склонился над ноутбуком. — Ага, вот оно. — Он пробежал глазами по экрану, потом взглянул на Готтлиба. — Вряд ли оно поможет вашим поискам. Письмо длинное, на три страницы, и местами совершенно лишено смысла. Предложения пляшут, иногда трудно понять, где заканчивается одно и начинается другое. Да, Людвиг фон Мирбах раскаивается в своих злодеяниях против ордена, но иногда делает это в странной форме, путаясь во временах и событиях.

— Брат Стефан нашёл письмо, — сообщил Готтлиб Маше и снова обратился к эконому: — Я бы хотел изучить его.

— Гот… э-э, Кирилл, если письмо в цифровом формате, попроси брата Стефана сбросить мне его. — Маша взяла в руки смартфон, купленный взамен старого, надёжно утопленного в реке Хафель в Бранденбурге. В память она внесла лишь номера Лены и Геннадия Викторовича как наиболее важные, рассудив, что остальные восстановит после возвращения домой.

— Нет-нет, — брат Стефан категорично замотал головой. — Передавать кому-либо архивные файлы категорически запрещено без личного одобрения Великого магистра. А он, как вы знаете, в данный момент находится с миссией в Риме. Письмо не выставлено в открытый доступ, следовательно, его содержимое закрыто от посторонних. Поэтому, к моему огромному сожалению, я не могу дать вам его прочитать.

— Что он говорит? — спросила Маша Готтлиба, видя, как тот нахмурился.

— Говорит, что не может показать нам письмо.

— Почему? — удивилась женщина.

Но Готтлиб не ответил. Он сидел, задумавшись, а брат Стефан деликатно молчал, перебирая бумажки на столе. Наконец, Готтлиб тяжело вздохнул и обратился к Маше:

— Ты можешь связаться со своим шефом и попросить его передать меч людям из австрийского посольства?

— Ты хочешь отдать свой меч? — ахнула Маша.

— Кажется, это единственный способ для продолжения «дипломатической» беседы, — горько усмехнулся рыцарь.

— Хорошо.

Маша набрала номер директора.

— Слушаю, — в телефоне раздался его голос.

— Здравствуйте, Геннадий Викторович, это Маша.

— Кто? — В голосе послышались грозные нотки. — Трошкина, это ты?

— Воронцова! Это Воронцова.

— Это не Воронцова, а злостная прогульщица! Ты почему сегодня не на работе⁈ — загремел шеф. — Связи с ней нет! Телефон выключен! Что ты себе думаешь? Лена с ума сходит!

— Ой! — пискнула Маша. Только сейчас она сообразила, что отпуск закончился и дополнительные дни, которые она себе выторговала, тоже.

— Ты где, Воронцова? Что у тебя за номер? — Шеф продолжал метать молнии. — Совсем голову от любви потеряла! Чтоб завтра была на работе!

— Завтра не смогу, — пролепетала Маша. — Я очень далеко.

— Далеко она, — проворчал директор, остывая. — Сообщить не могла заранее? Не знаешь правил приличия?

— Я исправлюсь, Геннадий Викторович! Честное слово! — воскликнула Маша, радуясь, что шеф уже не злится. — Я вообще-то по поводу меча звоню.

— Всего лишь меча? А я-то думал, по поводу своих прогулов!

— Передайте его, пожалуйста, представителям австрийского посольства. — Маша сделала вид, что не поняла сарказма.

— Чего? — голос шефа снова завибрировал. — Я должен с этой пикой по посольствам бегать?

— Нет, что вы! Бегать не надо. Посольские сами к вам приедут. — Она вопросительно взглянула на Готтлиба, и тот кивнул. — Просто отдайте им, и всё. Кстати, заодно расскажете о работе нашей компании. Вдруг они чем-то заинтересуются.

— Ты меня, Воронцова, иногда умиляешь своей детской непосредственностью, — вздохнул шеф. — Так когда тебя ждать?

— Не знаю, Геннадий Викторович, — честно ответила Маша. — Думаю, ещё несколько дней — и всё выяснится.

— Ладно, несколько дней я могу потерпеть. Смотри только, чтоб они не превратились в несколько месяцев.

— Лене привет передайте, — спохватилась Маша, но шеф уже отключился. — Ты всё слышал, — сказала она к Готтлибу.

Рыцарь кивнул и снова обратился к брату Стефану:

— Знаете, я подумал, что можно не ждать моего возвращения в Россию, а передать меч предка в дар ордену прямо сейчас.

— Это очень правильное решение, — обрадовался тот.

— Представители посольства могут забрать его по адресу, который напишет моя жена.

— Замечательно! — Эконом довольно потёр руки. — Я свяжусь с братьями из посольства сегодня же. Кстати, правила запрещают мне пересылать архивные файлы и давать их для прочтения, но нигде не сказано, что вы не можете сделать фотографии экрана моего ноутбука. — Он повернул компьютер к Готтлибу. — Там три страницы.

— Маша, нам разрешили сфотографировать письмо, — сообщил Готтлиб, и женщина быстро сняла послание на смартфон.

— Было очень приятно познакомиться! — Брат Стефан встал из-за стола. — Надеюсь, мы ещё не раз увидимся с вами.

— С превеликим удовольствием! — Готтлиб тоже поднялся из кресла. — Думаю, мой предок гордился бы тем, что память о нём будет увековечена. А вам известно что-либо о некой святыне, вывезенной из Святой Земли и спрятанной на территории Мариенбурга? В своих записях Готтлиб фон Зальм сокрушается о том, что доступ к тайнику был утерян после Грюнвальдской битвы.

— Да-да, с историей ордена связано немало фантастических загадок и тайн. Легенды, в которых нет ничего от реальности, — вздохнул брат Стефан. — Идея о святыне, являющейся грозным оружием, получила распространение среди братьев в девятнадцатом веке. Откуда она пришла к ним — остаётся загадкой, но в архивах хранится переписка руководителей ордена, где они упоминают о каких-то потерянных ключах и тайнике в Мариенбурге. Самое интересное, что нацисты руководствовались сведениями, почерпнутыми именно из этой переписки, когда устраивали обряды в замке.

— Не может быть! — Готтлиб выглядел потрясённым.

— Это так, — кивнул эконом. — Даже фон Мирбах пишет о ключах и оккультных экспериментах. Хоть и маловразумительно.

— И больше нигде упоминаний об этой святыне нет?

— Во всяком случае, я не припомню, — брат Стефан пожал плечами. — Сказок про орден хватает. С каждой крепостью связаны какие-нибудь таинственные истории, как правило, о привидениях и сокровищах. Но не смею вас больше задерживать. Вот моя визитка — звоните, когда надумаете приехать или поделиться чем-то из вещей предка. Было бы неплохо получить его записи.

— Обязательно, как только закончу работать с ними. Маша, напиши брату эконому адрес компании и твой номер телефона, — обратился рыцарь к женщине. — А вы позвоните мне, если вдруг услышите или вспомните даже самую невероятную историю про спрятанную святыню.

— Непременно, — улыбнулся брат Стефан. — Да пребудет с вами Господь!

Мужчины раскланялись, и Готтлиб с Машей покинули резиденцию