Тайна Верховной жрицы

Глава 18. Император

Ожидая, пока министры уйдут, Альберг подошел к окну: из кабинета был виден кусочек площади, где сейчас обитали митингующие. Мешки, куски заборов, доски, мусор — площадь напоминала одну большую помойку. Толпа пьяных мужиков горланила народные песни.

«И это мои подданные», — император брезгливо поджал губы.

— Ты как? — подошел к нему Эр.

После того как погиб брат императора, советник превратился в заботливую няньку, чем раздражал Альберга. Если даже друг носится с ним, как с больным ребенком, то каким слабаком, должно быть, считают его остальные?

— Хотел обсудить с тобой один весьма щекотливый момент, — деловым тоном отозвался император. — Я долго размышлял над протестами народа и, кажется, понял, в чем кроется причина.

Эр по-мальчишески сел на подоконник, чем еще больше рассердил Альберга. В этом поступке он увидел всю несерьезность, с какой советник воспринимает текущий разговор.

«Он многое себе позволяет! Мне давно следовало бы поговорить с ним и объяснить, что дружба дружбой, но ему не следует забывать, что я больше не приятель по играм, а правитель Иривии!»

Однако Альберг так и не решился сделать замечание. Вместо этого продолжил развивать начатую мысль:

— Люди оттого столь неохотно платят военный налог, что не верят в реальность угрозы. Для них война, идущая далеко в море, сродни сплетням из-за океана. Они не понимают, что если враг прорвет оборону, то очень скоро савенийские солдаты окажутся в столице. Отчасти я понимаю людей: трудно бояться того, кого ты не видишь. Для них савенийская армия представляется чем-то абстрактным, неосязаемым.

— И что ты предлагаешь делать? Проводить экскурсионные туры к местам морских сражений? — иронично отозвался Эр.

«Вот опять! Даже советник открыто насмехается надо мной!»

— Нет. Я предлагаю переместить место сражения сюда, на континент.

— Ты… — Эр вытаращил на него глаза.

— Нет! — строго оборвал Альберг. — Я еще не сошел с ума. Кто сказал, что савенийцы должны быть настоящими?

— Хочешь инсценировать войну?

— Практически, — император заложил руки за спину и отвернулся от собеседника, уткнувшись взглядом в пол.

Ему было стыдно предлагать такое, и в тоже время он понимал, что пора действовать жестче. Взрыв поезда, в котором погиб родной брат вместе с семьей, заставили встрепенуться и понять всю серьезность угрозы. Нужны решительные действия, иначе следующая бомба прогремит во дворце. Раз народ не понимает всей опасности бунтов, придется наглядно показать, к чему приводит наивность протестующих.

— Я думал не о военных действиях — это слишком масштабно и могут возникнуть проблемы с правдоподобностью. Нет. Достаточно будет организовать несколько взрывов в столице. В идеале — подорвать лицей.

— Я не ослышался? Лицей? — Эр не знал, как реагировать. Ему показалось, что друг бредит.

— Почему нет?

— А если кто-нибудь погибнет?

— На это и расчет, — строго произнес государь. — Ничто не вызывает столько эмоций, как смерть ребенка.

— Не думаю, что это смешная шутка, — хмуро отреагировал советник.

— Я не шучу, — Альберг неожиданно уставился в лицо приятеля и тот, к своему ужасу, осознал, что император говорит абсолютно серьезно.

— Того и гляди начнется революция, — горячо продолжал император. — Как думаешь, что лучше: пожертвовать несколькими детскими жизнями или целой страной?

— Но это же ученики! — Эр спрыгнул с подоконника. Его трясло от задумки государя. — Почему нельзя просто выйти к народу и объяснить ситуацию? Люди не так глупы, как тебе кажется. Они поймут.

— Идеалист, — на лице правителя отразилась саркастическая гримаса. — Ты сильный духом и считаешь, что и окружающие должны быть такими. Но люди слабы! Им тяжело быть героями. Они не склонны превозмогать трудности во имя высшей цели. Пока мы не покажем, что враг реален и угрожает их собственной безопасности, дело не сдвинется с места.

— Но Альберг! В этом даже нет логики! — советник вцепился за рукав друга. — Какой смысл савенийцам устраивать взрыв в лицее? Это не стратегический объект.

— Ты не учитываешь одного факта, — Альберг высвободил рукав и отошел в сторону, вновь уткнувшись взглядом в пол, — когда разумом управляют эмоции — ему нет дела до логики. Никто не станет думать над мотивами террористов. А даже если кто-то и начнет задаваться таким вопросом, то ответ весьма прост: савенийцы — враги. Они пытаются запугать население, внести смуту, разъединить перед лицом опасности. Они варвары, для которых не знакома жалость. И столь кровавый теракт наглядно покажет народу с какими нелюдями мы воюем.

— И все-таки, если кто-то погибнет? Невинные дети не должны быть платой за единство народа. Это несправедливо!

— Ты заблуждаешься, — наставительно произнес государь. — Это и есть высшая справедливость. Судьба одного человека не может быть выше судьбы всего народа. Справедливость жестока. Она не признает гуманности. Нельзя принести людям благо не запачкав руки. Увы — такова цена для любого правителя.

— Знаешь, Альберг, обычно я всегда на твоей стороне, однако в этой затее, извини, ты не найдешь поддержки в моем лице. Я отказываюсь этим заниматься.

Император сжал кулаки, готовый вновь сорваться, но на этот раз сдержался. «Как же я от всех от вас устал! Никто не хочет мне помочь! Все только требуют, мешают, противостоят! И без того нелегко управлять огромной страной, а тут еще приходится тратить силы, чтобы переубедить помощников».

— Эр, пойми, я не испытываю удовольствия, собираясь взорвать лицей. И меньше всего хочу, чтобы кто-то пострадал. Тем более — дети. Но я не могу допустить начала революции. А все к тому и идет. Ты и без меня прекрасно знаешь, что Иривия не переживет этого. Савенийцы обязательно воспользуются моментом и захватят материк. Мне что, объяснять тебе как маленькому, что тогда случится со страной? Напомнить, в каком положении находилось наше государство, когда являлось савенийской колонией? Как эти варвары выкачивали магию из почвы? Как голодал народ? Каких сил нашим предкам стоило отвоевать суверенитет? Лично я не желаю повторения истории. И если для общего блага должны погибнуть несколько детей — что ж… мне не страшно испачкать руки. А ты или помоги мне, или отойди в сторону. Но знай, я в тебе разочарован. Не думал, что ты настолько сентиментален и наивен.

Альберг был твердо убежден, что, если он покажет народу всю опасность савенийцев, те объединятся против внешнего врага. Жестокого и кровожадного. Непопулярные законы отойдут на второй план. Когда на кону собственная жизнь и жизнь семьи, военные налоги кажутся справедливой платой за мир.

— Но дети — это наше будущее, — продолжал спорить советник.

— Ты говоришь так, словно я собираюсь взорвать все лицеи со всеми детьми! Приди в себя! Я еще не сошел с ума.

«Как знать», — подумал Эр. Он и до этой беседы видел, что смерть брата сильно повлияла на Альберга. Но не думал, что трагедия настолько ожесточила правителя.

— Взрыв будет небольшим. В одном из пустых кабинетов. Мы предпримем все меры, чтобы настоящих жертв среди детей не было. Но мне нужно, чтобы ты договорился с моргом. На месте взрыва должны будут обнаружить тела погибших. Необходимо все обставить как можно более реалистично. Чтобы ни у журналистов, ни у народа не возникло сомнений в реальности происходящего. В операцию должны быть посвящены минимум людей. В идеале: судмедэксперт и следователь, который укажет на нужных нам подрывников.

— И все равно я против этой затеи! Альберг, это дети! Сам подумай, какая паника начнется, как только кабинет окажется взорван! Кто-то может погибнуть в давке. Почему не перенести инсценировку на завод, или хотя бы в университет, если уж тебе так приспичило взорвать именно учебное учреждение?

— Я уже сказал! — зло прошипел император, едва сдерживая гнев. — Смерть детей — самое действенное оружие против толпы! У нас нет времени на полумеры. Либо мы заставим народ объединиться против общего врага, либо потеряем империю!

— Как будет угодно, — неоднозначно ответил Эр и собирался покинуть кабинет. Ему не хотелось еще больше рассориться с государем, но и молча смотреть, как он превращается в самодура — тоже желания не было.

— Я еще не закончил, — нахмурился Альберг, вынуждая советника задержаться. — Мне нужна информация на лидера оппозиции. Грицек… Гринюк… Как его?

— Геньцинек.

— Да! Точно. Судя по фамилии, он не местный? Савениец?

— Его родители оттуда, но сам он родился и вырос в Иривии.

Альберг отмахнулся:

— Не суть. Необходимо избавиться от него, пока он не повел людей на бойню.

— Тоже прикажите взорвать? — ехидно уточнил Эр.

Император проигнорировал шпильку.

— Скажем, что этот Геньцинек работает на савенийцев. Для начала запустим слух. Так сказать, подготовим почву. А после обвиним его во взрыве лицея.

— Как будет угодно, — бесцветным голосом произнес Эр.

Палаточный лагерь бурлил и предчувствовал скорые перемены. Протестующие обосновались через квартал от Дворца императора, на площади Красноголовых. Место это было знаковое: площадь носила имя в честь народных ополченцев. События той поры происходили в 1450х годах, когда страна являлась колонией Савении и пыталась отвоевать независимость.

Много веков назад простой оружейник, имевший в народе прозвище Красная голова, за то, что никогда не появлялся на улице без красной шапки, смог собрать народное ополчение. Именно на этой самой площади, где стояла его лавка. Он вооружил народный отряд и сам возглавил его. Отряд этот носил красные повязки и считался одним из самых бесстрашных во всей Иривии. Не мало савенийских захватчиков пало от рук отважных красноголовых. Во многом, благодаря их храбрости удалось отбить столицу и переломить ход войны за независимость. В честь этого на площади воздвигли памятник оружейнику, а само место переименовали в площадь Красноголовых.

Нынешние протестующие все чаще вспоминали подвиг предков. С легкой руки Геньцинека, красные повязки стали символом протестного движения. Он лично вместе с помощниками раздавал на площади алые платки, наставляя людей носить их и тем самым напомнить Альбергу, что любую власть можно свергнуть.

Повсюду на площади валялись мешки, камни, агитационные листовки. Чтобы оградить лагерь от разгона полицией, по его периметру были установлены заграждения. Вход шли обломки заборов, доски, листы железа, приставные лестницы…

Административные здания, чьи парадные двери выходили на площадь, были забаррикадированы изнутри. Подступы к зданиям охраняла полиция, а служащие приходили на работу с черного входа. Впрочем, пока митингующие лишь пару раз сделали вялые попытки захвата. Народ еще надеялся решить дело миром. Единственное заведение, которое пострадало от митингующих — ресторан столичного аристократа. Его владелец с ужасом взирал, как толпа горожан хозяйничает в его заведении, превращая элитное место в опорный пункт борьбы с властью. Аристократ пытался добиться аудиенции императора, но Альбрег отмахнулся: людям надо где-то ночевать. Лучше пусть громят ресторан, чем штурмуют дворец.

На площади повсюду горели костры, привлекая к себе самый разный люд. Возле одного из таких костров расположились пятеро человек: молодой лицеист, дородная женщина, работавшая прачкой, двое рабочих с фабрики и старик-фермер. Он единственный, кто сидел, примостившись на деревянный ящик. Остальные стоя грели руки у костра и вели беседу:

— Главное, не расходиться. Держаться всем вместе! Друзей на площадь звать. Чем нас будет больше — тем быстрее дело пойдет! — говорил первый мужчина.

— А толку-то стоять? Уже столько дней стоим и ничего! — спорил с ним второй. — Вот ежели б императора разок припугнуть хорошенько — он бы живо налоги поотменял.

— Припугнуть! — морщился первый. А пулю под нос не хочешь? Он как солдат своих выставит, да как ружья на нас наставит, и что тогда делать будешь?

— Не уж-то станет по нам стрелять? — охнула баба.

— А я бы и под пули пошел! — заявил мальчишка-лицеист, которому хотелось настоящих сражений.

— Полезет он. Ишь, смелый какой выискался. И толку-то от твоих геройств? — хмыкнул в усы первый мужчина.

— Это лучше, чем сидеть и бездействовать! — запальчиво возразил ученик. — Правильно Геньцинек говорит: надо брать дворец штурмом! Нам нужен новый правитель!

— Слушай своего Геньцинека больше, — махнула рукой баба. — Ты вон слыхал, чего про него народ говорит? С савенийцами он спутался! Ради них народ баламутит. У него дворец в Гердене отгрохан, и дом в Канзе строится. Нет ему веры. Эти богачи они все заодно. Он тебя вот, дурака молодого, под пули толкнет, а сам потом во дворце своем будет жить да бед не знать.

— Да скажите тоже! — обиделся парень, для которого Геньцинек стал своего рода кумиром. — Вы больше сплетни слушайте — вам еще и не такого расскажут! Как будто не знаете, что это все имперские шавки слухи распускают. Специально против Геньцинека настраивают.

— Кто распускает — я судить не берусь, да только против порядочного человека и распускать будет нечего, — не уступала баба. — Да и рожа у него странная. Нос как у поросенка, а сам тощий, мелкий, вертлявый. Все суетится, кричит.

— Трещина у меня по огороду пошла, — грустно вздохнул дед. На его слова не обратили внимания, так как это эту фразу он повторял уже не первый раз. — Вот рядом с домом прошла. Еще бы чуток левее и прям по фундаменту… — старик вздыхал. — Я ж не против императора. Ему ж оно виднее — на что налоги собирать. Пусть кто хочет тот и правит, да только меня бы не трогали. Но вишь… сушится почва. Нет в землице больше магии. Ей бы дать отдохнуть чуток. Хоть с годик. А кудыть я тогда сам денусь? Ведь каждый месяц деньги требуют. Да и пусть бы требовали. Но землицы бы новой завезли, с юга. Тогда бы и всяко полегче стало…

Дедок бормотал, не замечая, что собеседники не слушают его, продолжая спорить о своем.

Неожиданно в двух кварталах от лагеря прогремел взрыв. А спустя минуту еще один, да с такой силой, что грязно-черные клубы дыма потянулись к небу точно смерчевые вихри. По улицам прокатился грохот, от которого закладывало уши.

— Да это ж никак лицей мой горит! — восторженно крикнул мальчишка. — Неужто наши и до лицея дорвались? Ну дают!

И позабыв обо всем, рванул к полыхающему зданию, радуясь, что теперь еще долго не будет занятий.

— Ты доволен? — Эр ворвался в кабинет Альберга без предупреждения. По сути, он единственный, кроме покойных племянниц, имел на то право. И теперь этим пользовался.

— Взорванный лицей! В жилых домах стекла выбило. Более трех десятков погибших и около восьмидесяти раненых. Окрестные больницы переполнены! У людей траур! Ты этого хотел?

Император поднял тяжелый взгляд, оторвавшись от записки. Лицо его было мрачно, но Эр не придал этому значения. Он продолжал возмущаться:

— Разворотить половину квартала — это и был твой план? Так ты хочешь присмирить подданных? Убить? Да если бы я не знал тебя с детства — я бы после такого и руки тебе не подал!

Эр был вне себя от негодования. Он, конечно, понимал, что трагедия отвлечет горожан от протеста, заставит боятся савенийцев, но какой ценой!

— Что на тебя нашло?! Ты же говорил, это будет небольшой взрыв, что постараешься обойтись без жертв?!

— Сторож-скотина приворовывал, — меланхолично отозвался Альберг. — Стаскивал в подвал учебные мешки с активированной магией. Земля сдетонировала.

Император говорил об этом так, словно обсуждал погоду.

— Что-то еще случилось? — догадался советник. Он, наконец, заметил странное поведение государя.

— Вчера погиб С.

— Как? Почему?

— А сейчас мне доложили о смерти Громовца…

Эр потерял дар речи.

— Кто-то методично убирает всех из моего окружения… Вскоре доберутся и до меня.

Альберг взглянул в глаза советника и грустно улыбнулся.