Тайные грехи

Глава 1

– Итак, следующей осенью вы вышли замуж за Сэма Роджерса.

– Да, как только отпраздновали мое семнадцатилетие.

– И Сэм занялся семейным бизнесом?

– Да, и он более чем оправдал мои надежды. Сэм сумел стать необходимым для «Тэйт интернэшнл индастриз». В первом десятилетии двадцатого века отделения компании вывели Соединенные Штаты на первое место в области производства меди, и в течение моей жизни наша страна ни разу не теряла своего первенства в этой области.

– Вступление в новое столетие должно стать волнующим событием… Что я такое сказал? Почему у вас на лице такое страдальческое выражение?

– По сути, это было скорее тяжелым опытом, по крайней мере для семьи Тэйтов. Да что я говорю? Для всего мира. Это было знаком наступления эры драматических радикальных изменений во всех сферах жизни – социальной, политической, социологической, психологической. Полагаю, что началось все со смерти королевы Виктории. Ее царствование продлилось почти весь девятнадцатый век. Ее рассматривали как институт, как символ стабильности и надежности – живая скала Гибралтара.

– Универсальная фигура, представляющая материнство.

– Да, можно было бы сказать и так. Во всяком случае, ее кончина нарушила некое невидимое социальное равновесие, взаимопонимание и единство миллионов людей в мире. Небольшой отрезок времени в десять лет вместил множество трагических событий, происходивших одно за другим, и отголоски их прогремели по всему миру.

– Например?.. Мое знание истории полно пробелов.

– В 1903 году произошли два события, изменившие жизнь многих поколений: Генри Форд основал «Мотор Форд компани», а братья Райт совершили свой исторический полет. Буквально за ночь мир изменил свои очертания, съежился, и возможность скорого общения между людьми, достигаемого с помощью автомобиля и самолета, в двадцатом веке помогла распространить по всему миру враждебность и хаос. В двадцатом веке в игру вступила библейская судьба, трагическая неотвратимость греческой трагедии.

Человек и его удивительные машины… Мой дедушка Дрю предсказал, что со временем машины будут управлять человеком, который их изобрел, как некие монстры, подобные тому, который был создан Франкенштейном, героем романа Мэри Шелли. Время показало, что он был прав. Ну, например, произошел пожар на экскурсионном пароходе «Генерал Слокум» возле Адских ворот. При этом погибло более тысячи человек. Это, кстати, был год, когда началась русско-японская война.

Несчастье следовало за несчастьем. В 1906 году произошел ужасный пожар в Сан-Франциско и не менее ужасное землетрясение… Правда, случалось и кое-что хорошее. Если память мне не изменяет, в 1907 году Соединенные Штаты бросили вызов Великобритании, совершив кругосветное путешествие и таким образом продемонстрировав свое преимущество на море. А двумя годами позже Роберт Эдвин Пири стал первым человеком, ступившим на Северный полюс.

Были разные мелкие и мелочные претензии и амбиции, например, какие-то школьники добились победы над командой своих противников на спортивных соревнованиях… Когда в 1910 году король Эдуард умер всего лишь через девять лет после восшествия на трон, это оказалось мрачным предзнаменованием для всего человечества. Эдуард сам себя истребил, сжег всевозможными излишествами, как современный мир, начиненный технологиями и техникой, по-видимому, склоняется к тому, чтобы уничтожить себя. Это был как раз тот год, когда умерли Дрю и Гвен Тэйт. Она ушла первой, умерла от пневмонии, а он вскоре последовал за ней, не пережив скорби. Но они прожили долгую и плодотворную жизнь. Когда они умерли, им было далеко за восемьдесят. Со стороны семьи не последовало горьких сожалений, хотя все их нежно любили. Утрата любви оставляет пустоту, которую никогда и ничем нельзя заполнить, но со временем боль притупляется, утрата забывается.

О Боже! Я, кажется, сейчас расплачусь! Ничего не могу с собой поделать. Столько надрывающих сердце несчастий! Они громоздились одно на другое – сначала мировая война, которая возникла будто для того, чтобы оправдать пророчество Дрю: человечество, пожираемое машинами, бомбами, пулеметами, пушками, танками, самолетами, созданными человеком же, и теперь вытесняемое из жизни на край, за которым – Армагеддон.

– Вы пропустили кое-что, то, что случилось в 1912 году, еще до начала войны.

– Я сделала это сознательно. Мне слишком больно об этом думать.

– Больно для Мары Роджерс Тэйт. Вот что я сделаю сейчас: я попрошу вас считать в обратном порядке вместе со мной – от ста к единице. Считайте очень медленно и, когда закончите, совершите путешествие во времени назад. Каждая цифра будет равна году. Готовы?

– Да.

– Давайте начнем. Сто… девяносто девять… Вы больше не Мара Роджерс Тэйт. Когда досчитаете до пятидесяти, станете Марой Юинг Тэйт. Понятно? Хорошо. Итак, начнем: девяносто восемь… девяносто семь…

– Мара Роджерс Тэйт! Право же, это унизительно, – ворчал Сэм, разглядывая подпись жены на контракте, заключенном компанией.

Как раз перед тем как они покинули Аризону, чтобы совершить долгую поездку по Европе, Гордон Юинг и его жена Мара, наследница империи Тэйтов, передали право распоряжаться своим имуществом поверенному дочери.

– Хватит демонстрировать свои шовинистические наклонности, Сэм, – попеняла она ему. – Без фамилии Тэйт я потеряла бы влияние на своих партнеров и коллег в мире бизнеса. Я понимаю, что ты предпочитаешь думать обо мне как о миссис Сэмюэл Роджерс-младшей. Ну и правильно. На этот счет у меня нет возражений. В своей личной жизни я полностью согласна быть твоей рабыней, – игриво, но вместе с тем и язвительно закончила она.

– Черт возьми, Мара! Я вовсе не хочу быть предметом твоих острот.

Она подошла и обвила его шею руками, плотно прижавшись к нему всем телом.

– А ты знаешь, как тебе идет, когда ты дуешься, Сэм? Ты просто душка!

– Ты снова за свое! – вскричал он в негодовании. – Мне следовало бы перекинуть тебя через колено и как следует отшлепать.

Она встала на цыпочки и крепко поцеловала его в остро выступающую скулу под ухом, потом кончиком языка провела по всей щеке до самой ямочки на подбородке.

– Я не имею ничего против такой игры. А почему бы нам не прикрыть дверь спальни и не обсудить это поподробнее? Кстати, к вопросу о подробностях…

Она чуть отстранилась, так, что между ними образовалось пространство, и принялась ласкать его.

– Да, теперь у меня есть полная уверенность, что ты не прочь присоединиться ко мне в мою дневную сиесту.

Сэм тихонько рассмеялся и обхватил обеими руками ее ягодицы.

– Особенно отдыхать тебе не придется, в этом я готов поклясться. Дай только положить этот контракт в сейф.

Он подошел к ее письменному столу и взял подписанную ею бумагу.

– Я сейчас вернусь. Можешь начинать без меня.

Ее смех следовал за ним, пока он шел по коридору в библиотеку.

Когда он вернулся, она лежала, растянувшись на стеганом атласном покрывале, приняв соблазнительную позу и совершенно обнаженная. Он остановился рядом с постелью, глядя на нее, томную, волнующую, и желание его росло. Тринадцать лет брака не притупили его страсти. Жена была и осталась единственной женщиной в его жизни. С годами она становилась все более желанной и прекрасной, как роскошный экзотический сад. Ее груди, похожие на крепкие свежие плоды, какими он их запомнил в тот первый раз, когда ласкал, все еще оставались крепкими и упругими, но стали чуть полнее. В шестнадцать лет у Мары был плоский живот и стройные бедра. Фигура уже тогда у нее была женственной, но в ней оставалось и что-то мальчишеское. В двадцать девять ее очарование стало чувственным и непреодолимым.

– Ты напоминаешь мне обнаженную с картины Рубенса, – сказал он ей, раздеваясь.

– Я не похожа на рубенсовскую женщину. Они все толстые и перезрелые.

Эта тема вызвала в ней неприятные, даже болезненные воспоминания, и это отразилось на выражении ее лица.

– В чем дело, любовь моя? – спросил он, ложась рядом с ней.

– Я вспомнила, что мне сказал доктор Фосет в тот последний раз, когда я проходила у него обследование. «Миссис Роджерс, с такой великолепной фигурой вам следовало бы иметь десяток детей».

– Неужели он так и сказал? – спросил Сэм очень тихо, чувствуя, что желание покидает его. В их идиллическом браке был лишь один изъян – невозможность зачать ребенка. Маре никак это не удавалось. Он обнял ее, стараясь охватить руками все ее тело, и нежно поцеловал в лоб, потом в сомкнутые веки. – Но ведь мы всегда можем усыновить-удочерить ребенка, ты же это знаешь, дорогая. Так делают все и повсюду. Ты знаешь, что Пекстоны – а ведь он глава Лондонского отделения компании – усыновили близнецов?

– Нет! – возразила она, и в ее голосе прозвучала железная решимость, а зеленые глаза сощурились, выражая вызов, и в этом было что-то кошачье. – Я хочу родить собственного ребенка, сотворенного из нашей плоти и крови, Сэм. И я никогда не откажусь от этой мысли, я всегда буду пытаться осуществить это.

Она ласкала его потерявшую твердость плоть обеими руками, стараясь вернуть ее к жизни.

– Конечно, это будет невозможно без твоего содействия. Иди сюда, дорогой, выбрось из головы неприятные мысли и давай-ка сделаем еще одну попытку.

Написанное в эту ночь письмо Мары успело прийти в отель «Савой» за неделю до того, как Гордон и его жена покинули его, чтобы сопровождать полковника Джона Джекоба Астора и его жену в первом плавании на гордости британской линии «Уайт стар». Имя этого корабля, получившего известность как величайший корабль, когда-либо бороздивший моря, было «Титаник».

Гордон сидел за завтраком в их роскошных апартаментах, читая лондонскую «Таймс», и вполуха слушал, как Мара читает ему письмо дочери:

– «Я решила родить Сэму ребенка, даже если на это потребуется пятьдесят лет. Я никогда не откажусь от этой надежды и обещаю тебе, что наступит день, когда ты увидишь, как я кормлю грудью свое дитя…»

Гордон хмыкнул и покачал головой:

– Да, она настоящая Тэйт, и в этом нет ни малейших сомнений – вы все упрямы, как английские бульдоги. Пятьдесят лет! Нечего сказать! Бедный Сэм! Ему предстоит основательно потрудиться.

– Гордон Юинг, что за гадости ты говоришь!

– Мне нравится говорить гадости. Я должен тебе сказать, что сладострастие – это наша семейная черта. А если говорить серьезно, то есть только одна вещь, с которой не могут сладить даже Тэйты, – Божья воля.

Темные глаза Мары засверкали.

– Может быть, это и правда, Гордон, но Господь Бог один во всей Вселенной обладает свободой менять свои решения.

Он взял ее руку в свои:

– Это будет так ужасно, если мы умрем, не став дедушкой и бабушкой!

– Я считаю это катастрофой. Что станется с компанией, когда нас не будет?

– У тебя есть братья, племянники и племянницы.

– Не будь смешным, Гордон! Эмлин, Аллан, Джилберт и их глупые жены и дети! Все они пригодны только для того, чтобы стричь купоны, выкачивать свои дивиденды и получать чеки.

– Не слишком ли ты высокомерно и несправедливо судишь о них?

– Это правда, и ты это знаешь лучше, чем кто бы то ни было. Нам с Марой посчастливилось иметь таких мужей, как ты и Сэмюэл.

Она стиснула руки:

– Я молю Господа, чтобы он благословил нашу дочь ребенком, а нас – внучкой.

Гордон нахмурился и отодвинул свою тарелку.

– Внучкой? А как насчет внука?

Отвечая, она старалась не смотреть ему в глаза:

– Ну, пол ребенка, конечно, не имеет значения. Главное, чтобы появился законный наследник, полноправный Тэйт, чтобы продолжить наше дело.

Выражение его лица все же оставалось недовольным, и на нем можно было заметить некое осуждение.

– Дело? Ты хочешь сказать – династию?

– Не надо сарказма, Гордон.

– Гм-м… Я предлагаю забыть Тэйтов и все прочие дела, напоминающие о мрачной реальности. Давай-ка посвятим свое внимание и энергию наслаждениям. Ведь не шутка быть участниками праздничного путешествия, первого плавания «Титаника»!

Глава 2

Мара была очарована, едва ступила в элегантный холл на главной палубе «Титаника», – полированное тиковое и красное дерево и пушистые персидские ковры с ворсом по щиколотку. В обширном пространстве холла сразу же бросалась в глаза широкая лестница, ведущая на палубу второго яруса и окруженная римского стиля колоннадой.

Таким же впечатляющим показался ей и величественный рекреационный салон, украшенный классическими настенными гобеленами и хрустальными канделябрами, уставленный обитыми бархатом и плюшем диванчиками и легкими стульями, а также письменными столами, обращенными к широким окнам с освинцованными стеклами. В огромном камине весело потрескивал огонь. На стене над ним тикали столь же огромные часы, отсчитывая последние минуты перед отплытием. Мощный свисток океанского лайнера прозвенел по всему кораблю и раскатился эхом. Стюард сунул голову в каюту Джона Джекоба Астора, где последние гости, приглашенные на его прощальный прием, провозглашали тосты за отбывающих, поднимая бокалы с французским шампанским.

– Всех, кто не отплывает, прошу на берег, – возгласил стюард.

– Не желает ли кто-нибудь выйти на палубу? – спросил хозяин каюты.

Астор был красивый темноволосый мужчина, его военную выправку лишь подчеркивал ярко-синий костюм в модную узкую полоску, оттененный ослепительным галстуком «аскот». Его красавица жена с волосами цвета воронова крыла была любимицей нью-йоркского и лондонского общества. Ее не в меру декольтированная высокая и пышная грудь была открыта восхищенным взглядам собравшихся – изящное бархатное платье с низким вырезом, правда, несколько замаскированным кружевной вставкой, которая, впрочем, скорее подчеркивала, чем скрывала дарованные ей природой прелести, очень шло ей.

– Не думаю, что кто-нибудь захочет этого, дорогой, – возразила она. – Саутгэмптон не входит в число моих любимых портовых городов.

Список пассажиров, насчитывавший две тысячи триста семь человек, включал множество блестящих людей, мужчин и женщин, богатство, престиж и популярность которых в британском и американском высшем обществе были безусловны. В роскошных апартаментах Астора перед отплытием «Титаника» присутствовали Гордон и Мара Юинг, майор Арчибальд Батт, миллиардер Айзидор Штраус, Бенджамин Гуггенхайм, Ф. Д. Миллер, Уильям Т. Снид, Брюс Измэй, генеральный директор линии «Уайт стар», архитектор и строитель корабля Томас Эндрюс. Оживленные и возбужденные событием, они показались Маре слишком по-светски легковесными.

– Как стайка глупых детишек, собирающихся на пикник, – шепнула она мужу.

Он похлопал ее по руке:

– Это и есть своего рода пикник. Ты не должна обращать на это внимания. Просто улыбайся и кивай головой.

– Неужели вы не обожаете капитана Смита? – исходила восторгом тощая блондинка в шляпе со страусовыми перьями. – Со своими белыми усиками он напоминает мне дьявола.

– Скорее седеющего моржа, – отозвался ее спутник.

– А вы знаете, что это его последнее плавание? – вмешался Астор.

– Достойное признание заслуг одного из наших лучших шкиперов, – заметил мистер Измэй с «Уайт стар». – Тридцать восемь лет службы – и ни единой неудачи.

– Пожалуйста, расскажите нам о вашем чудесном корабле, мистер Измэй, – попросила миссис Астор.

– Моя дорогая леди, мистер Эндрюс – вот кто должен ответить на ваш вопрос и удовлетворить любопытство. В конце концов, «Титаник» – детище его фантазии и памятник прогрессу.

– Право же, это немыслимо, мистер Эндрюс! – пропела ослепительная томная брюнетка, задрапированная в какой-то диковинный наряд и стоящая за стулом архитектора.

– Да, он всего чуть-чуть недотягивает до Божьего творения, и я склонен согласиться, что вообразить себе такой корабль почти немыслимо, – с гордостью ответил Эндрюс. Его никогда не утомляли разговоры о его творении.

И кораблем действительно можно было гордиться. Левиафан водоизмещением 46 328 тонн, длиной 882,5 фута и шириной 92 фута, он мог удобно разместить на своем борту 2223 пассажира и команду. Недра корабля были разделены водонепроницаемыми переборками на герметичные отсеки, и в непредвиденном случае все они могли быть надежно задраены и даже запечатаны. Поэтому только самая малая часть корабля в случае несчастья могла оказаться затопленной водой.

Эндрюс поднял руку, призывая собравшихся к молчанию, и почти благоговейным тоном провозгласил:

– Мы уже двинулись. Слышите гудение? Это два комплекта машин, работающих в автономном режиме. Причем все моторы четырехцилиндровые.

Мара испытывала некоторое беспокойство.

– Мистер Эндрюс, а сколько спасательных шлюпок на «Титанике»?

Он, казалось, был шокирован вопросом.

– Спасательных шлюпок, мадам? Ну… конечно, «Титаник» – всего лишь витрина магазина, он только имеет вид корабля, если вы извините мне эту шутку. На «Титанике» двадцать спасательных шлюпок, мадам.

– И какова их общая вместимость?

Эндрюсу не понравился ее вопрос, и он не мог скрыть этого.

– Ну, я бы сказал, до тысячи двухсот пассажиров.

– Но ведь на корабле две тысячи двести человек.

Теперь великий кораблестроитель приобрел уверенный вид.

– Мадам, вы не должны забивать свою хорошенькую головку подобными фантазиями. Я повторяю: «Титаник» непотопляем.

– Да, я слышала такое мнение, что он может соревноваться с тем, что создано Господом, – сказала Мара, не скрывая сарказма. – Так ведь говорили о «Титане».

– О «Титане»? – в один голос спросили несколько гостей.

Разговор между Марой и Эндрюсом привлек всеобщее внимание.

– Да, я говорю о романе Моргана Робертсона, опубликованном как раз в конце прошлого века. Роман об океанском лайнере «Титане», якобы непотопляемом, отправившемся в свое первое плавание с более чем тысячей богатых пассажиров на борту. В длину он был восемьсот футов и водоизмещением сорок пять тысяч тонн, и на нем тоже имелось немногим больше двадцати спасательных шлюпок из эстетических, точнее, косметических соображений. Он отплыл из Англии в середине апреля и налетел на айсберг в Северной Атлантике. Почти все пассажиры и команда погибли.

По толпе пробежал ропот недовольства и испуга.

– О Господи, миссис Роджерс, неужели вы хотите напугать нас так, чтобы у всех затряслись поджилки? – с досадой спросил полковник Астор.

– Не хочу больше слушать эту чушь, – высокомерно заявила дебелая матрона. Она сурово разглядывала Мару, наведя на нее лорнет. – Любители литературы! Ну не смешно ли?

Позже, когда они оказались в своей каюте, даже Гордон попенял Маре за ее импульсивную выходку:

– С твоей стороны, дорогая, было довольно бестактно испортить им настроение во время торжества, когда они купались в лучах славы и блаженства.

– Мне жаль, что я испортила вечер полковнику Астору, но думаю, что в высшей степени безответственно со стороны «Уайт стар» спускать новый корабль со стапелей и отправлять в море без достаточного количества спасательных шлюпок.

В тот вечер они оказались в числе почетных гостей за столиком капитана. Это был особый праздничный вечер, и пассажиры и офицеры корабельной команды были одеты в парадную форму, как обычно выражалась на валлийский манер мать Мары. Капитан Смит был ослепителен в белом костюме с золотым галуном. Его капитанская фуражка, украшенная золотым символом компании «Уайт стар», лежала рядом с тарелкой, сияя в свете хрустальных канделябров.

Обеденный зал засверкал всеми цветами радуги, когда пары закружились на полу, отполированном до зеркального блеска. Они танцевали под оркестр, исполнявший попурри из вальсов Штрауса. Мужчины в черных смокингах, крахмальных рубашках и белых галстуках оттеняли своей чопорностью разноцветие бальных женских туалетов из шелка и парчи; дамы выступали в них словно райские павы.

На миссис Астор был наряд из шотландского набивного шелка приглушенных тонов, напоминавший по сочетанию цветов старинные гобелены. Платье Мары, с пышными рукавами из лионского шелка цвета недозрелого лимона, с белым кружевом и зелеными лентами, выглядело изысканно и экзотично. Как и полосатые шелковые чулки, где перемежались золотая нить с нитью цвета абрикоса, а на ее ногах были изящные лакированные ботиночки с носками, отделанными серебром и кисточками.

Почти за каждым столом в просторном обеденном зале разговор непременно заходил о «Титанике», об историческом путешествии, в котором пассажиры имели счастье принять участие.

Миссис Астор, все еще находясь под неприятным впечатлением от рассказа Мары о «Титане», продолжала думать только об айсбергах – это стало для нее просто наваждением.

Капитан Смит, жизнерадостный, плотного сложения мужчина, смеялся и, стараясь успокоить, похлопывал ее по руке:

– Конечно, мадам, это правда, нынешняя необычно теплая зима послужила причиной появления огромного числа айсбергов, отрывающихся от полярных шапок и дрейфующих на юг под влиянием Лабрадорского течения. Но по приказу нашего начальства в Лондоне навигаторы составили специальную карту курса для «Титаника», и мы пройдем намного южнее ближайшего айсберга.

Так же терпеливо он отвечал на многочисленные вопросы, адресованные ему другими пассажирами:

– Да, мы можем развить скорость более тридцати узлов, но, как и во всех случаях с новыми кораблями «Уайт стар», мы придерживаемся стабильной и постоянной скорости в двадцать узлов. Принимая во внимание течение, можем убавить или прибавить скорость на один узел.

– Когда мы прибудем в Нью-Йорк?

– В воскресенье ночью должны быть в Грэнд-Бэнксе, а это значит…

Он не закончил фразу, потому что к нему подошел судовой казначей и что-то зашептал ему на ухо. Капитан Смит кивнул и, извинившись перед гостями, встал.

– Прошу простить. Меня просят на мостик. Главное – выполнение долга, а удовольствия – потом.

Взяв под мышку свою капитанскую фуражку и раскланявшись со всеми, он обратился к дамам:

– Вы почтили мой столик своим присутствием, милые леди. Благодарю вас, до новой встречи…

– Пока мы сидим здесь, поищите айсберг, капитан! – крикнул ему вдогонку какой-то шутник, и все, кто сидел за столом, разразились веселым смехом. Все, кроме Мары.

Затем один из гостей, психолог, пригласил Мару на танец. Это был высокий жилистый мужчина с коротко подстриженными стального цвета волосами и бородкой а-ля Ван Дейк.

– Как я понял, вы поклонница писателя Моргана Робертсона, миссис Юинг.

Мара улыбнулась:

– Так вы слышали наш разговор сегодня днем? А теперь подшучиваете надо мной, да?

– Напротив. Представители моей профессии вовсе не склонны высмеивать философию и мировосприятие других людей. Скажите, вы слышали о промнезии?

– Пожалуй, нет, доктор.

– Так называется память о будущем.

– Память о будущем? Как странно!

– Да, и есть люди, которые считают, что предчувствия на самом деле и есть способность заглядывать в будущее.

У Мары побежали мурашки по спине. Внезапно она помрачнела.

– Давайте надеяться, доктор, что Морган Робертсон не был вдохновлен промнезией, когда сел писать свой роман «Титан»… Вы не возражаете, если мы сядем? У меня голова раскалывается.

Головная боль еще не прошла, в висках стучало, когда они с Гордоном вернулись в свой номер. На большой двуспальной кровати она тесно прижалась к нему, касаясь щекой его груди.

– Гордон, приласкай меня, я хочу быть как можно ближе к тебе.

– Чудесно, – хмыкнул он. – Наше боевое крещение на корабле. Подумать только! Заняться любовью на океанском лайнере в первую же ночь! Разрази меня Юпитер, я хотел бы знать, скольким пассажирам пришла в голову эта блестящая идея. Думаю, Джону Джекобу. Его половина выглядит так, словно ее любимое занятие – поваляться на сеновале с мужчиной.

– Не будь циником и сквернословом, Гордон.

Она выскользнула из своей атласной ночной рубашки и села на него верхом.

– У меня такое ощущение, что сегодня я должна проявлять инициативу.

– И быть изобретательной.

И она ласкала и ласкала его, чувствуя, как нарастает желание. Жаркая волна понесла их навстречу друг другу.

– Это было восхитительно, – прошептала она, когда они лежали рядом, усталые и умиротворенные.

Он ущипнул ее за ягодицу.

– Достойное окончание прекрасного дня и наш талисман на благополучное плавание до самого Нью-Йорка, и будь он неладен, этот чертов парень, этот писака!

Мара улыбнулась:

– Я была просто дурой, зря подняла такой переполох.

Они уснули тихо и мирно.

Утро встретило их ослепительным солнцем, сияющим на лазурном, без единого облачка небе, а океан был спокоен, как озеро.

– Воздух здесь просто целебный, – сказала Мара, обращаясь к миссис Астор, когда они обе лежали в шезлонгах на палубе, наслаждаясь закуской, которую им подали до полудня, – можно было выбирать: чай с кексом или бульон с солеными крекерами. Их мужья в это время совершали прогулку по палубе.

– В такую погоду невозможно даже представить себе появление какого-то айсберга, – обронила как бы невзначай миссис Астор, но Мара почувствовала в ее тоне не улегшееся еще беспокойство.

Следующий день показался им еще лучше предыдущего. Маре было настолько тепло, что она не стала кутаться в одеяло, лежа на палубе. На все время путешествия «Титаника» метеорологическая служба Канады предсказывала хорошую погоду – вплоть до окончания путешествия в Нью-Йорке.

Они прибыли в Грэнд-Бэнкс в ночь на воскресенье 14 апреля, взяв оттуда курс на юго-запад, то есть на Нью-Йорк.

Первый помощник капитана мистер Мёрдок, направляясь на мостик, остановился у рубки радиста Джона Филлипса.

– Что слышно, мистер Филлипс?

– Ничего особенного, сэр… На севере, правда, появилась целая россыпь мелких льдин. Но ближайшая к нам, насколько я понял, более чем в двухстах милях отсюда.

Мёрдок улыбнулся:

– Нет причин для беспокойства. Доброй ночи, Филлипс.

Чеканя шаг, он прошел по палубе на мостик, насвистывая какой-то веселенький мотивчик. Его несколько удивило присутствие в рубке мистера и миссис Юинг. Она зябко куталась в соболье манто.

– Добрый вечер, – приветствовал он чету. – Вас интересует, как живут другие обитатели плавучего дома?

– Лейтенант Лайтоллер был так любезен, что пригласил нас посмотреть, как команда управляется с таким гигантом, как «Титаник», – ответил мистер Юинг.

Мёрдок рассмеялся:

– Все делается с помощью зеркал. Я не шучу, хотя мы используем ряд современных приборов, как, скажем, гироскоп и прочее сложное навигационное оборудование. А практически корабль плывет сам… – Он повернулся ко второму офицеру: – Как дела, лейтенант Лайтоллер?

– Вода как зеркало, сэр. По мне, слишком уж спокойная.

– А вы бы предпочли плыть по бурному морю? – с любопытством спросила Мара.

– Ну не совсем так, мадам. Слишком уж бурного моря я не желал бы, но оно должно быть живым, активным. Видите ли, для моряка океан то же, что пласт породы для геолога. Многое можно узнать по тому, как море ведет себя. Оно как живое существо, которое дышит. И по волнам вы можете прочесть, узнать многое. Если ночью случится непогода, мы сумеем примерно рассчитать, какова будет сила шторма, изучив следы бурунов. Море можно обозревать на расстоянии в несколько миль, но не сегодня вечером. Нынче оно гладкое, как пруд.

– Вы опасаетесь айсбергов? – спросила Мара, ее лоб прорезала морщинка. – Если я поняла правильно, ближайший к нам находится на расстоянии двухсот миль.

Гордон обнял ее за плечи.

– От меня не укрылось, – он бросил взгляд на группу офицеров, – что сегодня вы удвоили число смотровых. К чему, если вы не ждете неприятностей?

Офицеры обменялись взглядами, и Мёрдок чуть снисходительно пояснил:

– Дело в том, мистер Юинг, что в море всегда следует быть начеку, особенно в такую ночь, когда нет луны, а вода спокойная.

– Но ведь горят яркие звезды. Клянусь Юпитером, кажется, они спускаются прямо в воду!

И в самом деле, гроздья звезд и созвездий буквально висели над головой. Создавалось впечатление, будто «Титаник» находился в центре гигантского колеса, светящиеся спицы которого как ножи пронзали тьму ночи и спускались к гладкой поверхности воды, сходясь в одной точке на корабле. Зрелище поистине фантастическое.

– Мы называем это фосфоресцентной стагнацией, – сказал Мёрдок.

– Ладно, я отправляюсь спать, – сказал Лайтоллер. Он отсалютовал Гордону и Маре, приподняв фуражку. – Доброй ночи, миссис Юинг, мистер Юинг. Желаю спокойного сна.

Мара и Гордон остались на палубе, им все здесь нравилось – как внимательно смотрел вперед рулевой, с какой заинтересованностью, граничившей с одержимостью, изучали карты Мёрдок и другие офицеры. Время шло быстро, приближалась полночь, когда Мара, взглянув на часы, висевшие на стене, вздрогнула.

– Боже милостивый, Гордон, боюсь, что мы бестактные гости, так долго задержались здесь.

– Верно. Спустимся в главный салон и выпьем по рюмочке, а потом – спать.

Галантный Мёрдок улыбнулся:

– Приятно было принимать вас на мостике, миссис Юинг. Мне жаль, что я не смог уделить вам больше времени.

– Вы были очень любезны, лейтенант, – ответила ему улыбкой Мара.

Он вышел из рубки проводить гостей. Сказал, прощаясь, что намерен закончить свое дежурство здесь, у поручней, – отсюда лучше видимость, огни рубки не мешают просматривать морскую гладь до самого горизонта.

Внизу, под палубой, он заметил какие-то всполохи света, исходившие из люка. Сложив руки рупором и поднеся их к губам, он крикнул:

– Эй, внизу! Задраить передний люк – он мешает мне видеть!

Мара и Гордон находились уже на полпути в кают-компанию, когда из «вороньего гнезда» донесся звук колокола, означавший тревогу. Колокол прогудел трижды.

Гордон, еще перед началом плавания хорошо изучивший весь морской путь домой, схватил Мару за руку и пробормотал:

– Господи, впереди какое-то препятствие, вернемся на мостик и посмотрим, что там.

Они повернули обратно и поднялись по ступенькам в рулевую рубку. В это время Мёрдок, выключив телеграфные аппараты, сообщавшиеся с машинным отделением, закричал рулевому:

– Резкий поворот на правый борт!

Он ринулся из рулевой рубки и остановился у поручней, вцепившись в них так, что костяшки пальцев побелели, выделяясь на обледеневшей стальной поверхности. Гордон и Мара подошли к нему, и все трое в безмолвном ужасе уставились на возникшую впереди по курсу ужасающую громаду. Над «Титаником» не менее чем в четверти мили нависла гигантская ледяная гора, и расстояние между ними быстро сокращалось. Корабль шел вперед, уклоняясь от столкновения, но не настолько быстро, как это было необходимо.

– Черт, черт побери! – шептал Мёрдок. Он слишком поздно понял, что надо было отдать приказ заглушить машины. Теперь инерция воды увлекала корабль, отдавая его на милость айсберга.

Казалось, что если не удастся вовсе избежать столкновения, то в самом худшем случае корабль коснется ледяной горы правым бортом, то есть «Титаник» только скользнет по ней, и тут действительно послышался скрежет, будто когти царапают по грифельной доске, только в тысячу раз мощнее и громче. Корабль прошел мимо айсберга. Мара и Гордон, затаившие дыхание, испустили вздох облегчения.

– Мы проскочили, – сказала Мара дрожащим голосом.

Вся палуба была покрыта обломками льда, дождем посыпавшимися на корабль в момент столкновения, как ни коротко оно было. Но все же корабль остался цел и невредим, или так показалось всем, за исключением одного человека, строителя, проектировавшего «Титаник», – Томаса Эндрюса. При первом же сигнале опасности он бросился на мостик, а когда послышался скрежет, он закрыл лицо руками и беззвучно зарыдал, уже зная, что построенный им корабль, его радость и гордость, обречен.

Его худшие опасения подтвердились сразу же, когда Мёрдок и корабельный плотник бросились вниз, в трюм, чтобы оценить серьезность повреждения. При столкновении с лайнером острая подводная часть айсберга, скрывавшаяся под водой значительно ниже ватерлинии, врезалась в стальной корпус судна и, как консервный нож в банке, сделала неровную пробоину в правом борту длиной более 250 футов. Хотя водонепроницаемые переборки сохранились и сомкнулись, как только произошло роковое столкновение, повреждение было слишком велико, чтобы стабильное состояние судна сохранялось долго. Катастрофа была неизбежна.

– Десять секций быстро наполняются водой, – сообщил плотник капитану Смиту, присоединившемуся к ним. Капитан был мрачен и бледен. – Уровень воды уже на пятнадцать футов выше киля. Воспрепятствовать этому нельзя, вода доберется до котлов, и…

Он не закончил фразы, но даже Мара и Гордон, стоявшие чуть поодаль, не привлекая к себе внимания, поняли мрачное значение его слов.

Капитан Смит, пребывавший в состоянии шока, стал отдавать приказания:

– Мёрдок, прикажите всем палубным матросам подготовить спасательные шлюпки к спуску на воду. Офицеры и матросы, работающие в машинном отделении, должны оставаться на своих местах. Во всяком случае, пока.

Вышколенные стюарды с застывшими на лицах улыбками обходили каюты, произнося стандартную фразу:

– Пожалуйста, отправляйтесь к спасательным шлюпкам, находящимся к вам ближе всего. Захватите спасательные пояса. Это всего лишь предосторожность, пока не устранят мелкие повреждения. Это продлится не более часа или двух. После этого мы двинемся дальше.

Пассажиры не слишком встревожились, когда началась посадка в спасательные шлюпки на палубах. Атмосфера праздника еще не покинула их, тем более что из рук в руки переходили бутылки и фляжки со спиртным. Это была причудливая толпа: дамы в меховых шубках, накинутых поверх ночных рубашек, на голове – папильотки, на лицах – кольд-крем; мужчины либо в вечерних костюмах, либо в толстых свитерах под горло и в лыжных шапочках. Одна дама в длинном норковом манто не успела ничего под него надеть.

Мара с мужем держались поодаль от своих легкомысленных спутников. Она не сводила глаз со спасательных шлюпок, которые матросы готовили к спуску на воду.

– Все точно, как описано в романе «Титан», – сказала она. – Всего двадцать шлюпок. Когда они будут заполнены, на борту «Титаника» останется еще тысяча пятьсот человек.

Гордон обнял ее и притянул к себе.

– Спокойно, старушка. В нашей жизни было много тяжелых испытаний. Переживем и это.

Он поцеловал ее в волосы и закрыл глаза, чтобы она не увидела, что они полны слез.

В радиорубке капитан Смит отчаянно торопил телеграфиста:

– Скорее, Филлипс, скорее! Не теряйте ни секунды!

Пальцы оператора работали с удивительной быстротой. Сливаясь с клавиатурой, они образовывали туманное пятно. Он отстукивал один сигнал SOS за другим:

ТИТАНИК НАСТОЯТЕЛЬНО ПРОСИТ НЕМЕДЛЕННОЙ ПОМОЩИ МЫ СТОЛКНУЛИСЬ С АЙСБЕРГОМ В ПОЗИЦИИ 41 46N 5014 W

В эту спокойную ночь Атлантика кишела кораблями, но немногие подтвердили потом, что получили сообщение о бедственном положении «Титаника». Это была эпоха, когда весь мир был буквально заражен благодушием, следствием которого стали беспечность и равнодушие. На борту многих кораблей, находившихся достаточно близко от «Титаника», чтобы оказать помощь, офицеры просто закрыли радиорубки на ночь. Один из таких операторов стоял на мостике «Калифорнии» рядом с капитаном и наблюдал красочное зрелище не более чем в шести милях от них – в небо взвивались ракета за ракетой, и моряки любовались чудесами пиротехники, белыми и красными ракетами, – сигналами бедствия, посылаемыми с «Титаника».

– Недурное зрелище, а, капитан? Веселятся напропалую! – сказал офицер.

– Клянусь Юпитером, веселья там хоть отбавляй, – ответил капитан.

Действительно, веселье было в полном разгаре. По щекам Филлипса текли слезы, а он все продолжал свое бесполезное бдение у телеграфа.

SOS SOS ТИТАНИК ТОНЕТ ОПУСКАЕТСЯ НОСОМ В ВОДУ ЖЕНЩИН И ДЕТЕЙ САЖАЮТ В СПАСАТЕЛЬНЫЕ ШЛЮПКИ РАДИ БОГА ПРИШЛИТЕ ПОМОЩЬ

Нашелся только один корабль, чей совестливый радиооператор никогда не покидал своего поста, если его кто-нибудь не сменял там. На борту океанского лайнера «Карпатия», принадлежащего старому судовладельцу Кьюнарду, офицер решительно разбудил своего капитана Артура Рострона посреди ночи. Тот сел на постели, еще не понимая, что происходит, и протирая глаза.

– В чем дело, Спаркс?

– Это «Титаник», сэр. Он тонет.

– Боже милостивый!

Сон мгновенно отлетел, капитан Рострон быстро вскочил с койки и оделся.

– Как далеко он от нас?

Телеграфист описал местонахождение «Титаника».

– Если мы запустим машины на полную скорость, сможем добраться до них за час.

Он бросился на мостик и отдал приказ старшему машинисту:

– Полный вперед!

Через несколько минут «Карпатия» развила скорость в двадцать пять узлов, большую, чем Рострон или любой из прежних капитанов «Карпатии» когда-либо позволял себе. По мере приближения к погибающему суперлайнеру «Карпатия» входила в полосу плавучих льдин, ставших гибельными для непотопляемого короля всех морей. Вызывая восхищение офицеров, а позже историков, описавших это удивительное плавание, капитан Рострон обнаруживал несравненное искусство маневра среди лабиринта льдин, ни на узел не снижая скорости.

В два часа ночи Филлипс послал свою последнюю радиограмму:

SOS SOS ВСЕМ КОРАБЛЯМ С «ТИТАНИКА» МАШИННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ ЗАТОПЛЕНО ДО САМЫХ КОТЛОВ МЫ ПОГИБАЕМ

На всех палубах корабля разыгрывались в это время десятки и сотни душераздирающих сцен. На кормовой палубе оркестр все еще исполнял попурри из вдохновенных и вызывающих печаль и ностальгию песен «Ближе, Господь мой, к тебе» и «Пересекая границу».

Майор Арчибальд Батт патрулировал палубы, срывая голос в крике и держа наготове револьвер. Не все мужчины проявляли подобную отвагу. Были и трусы, переодевшиеся в женское платье и пытавшиеся пробиться в спасательные шлюпки с женщинами и детьми. Батт преградил путь по крайней мере десятку таких. Грубо отталкивая их обратно на палубу, он совал им под нос свой револьвер:

– Попробуй еще раз, и я вышибу мозги из твоей мерзкой башки!

Одним из джентльменов, кого он пропустил и кто сумел прыгнуть в спасательную шлюпку, спущенную с нижней палубы, был Брюс Измэй, генеральный директор «Уайт стар».

– Прости меня, Господи! – крикнул он. – Я не хочу умирать!

Позже он будет жалеть, что не погиб как мужчина, потому что, как оказалось, ему предстояло до конца дней своих жить в позоре и презрении равных ему по положению.

Отец со слезами, струящимися по щекам, передавал двух своих младенцев-сыновей женщине в одной из шлюпок вместе с запиской: «Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы сообщить моей жене. Она в Париже, а здесь ее адрес».

Миссис Астор одной из последних села в спасательную шлюпку.

– И вы тоже, сэр, – сказал шепотом офицер, рассаживавший пассажиров в шлюпки. – Здесь есть еще место для одного.

Полковник Астор огляделся и заметил толстую женщину, ломавшую руки и причитавшую.

– А как насчет этой леди? – спросил он.

– Она только балласт, не заслуживает внимания, – с усмешкой ответил офицер. – Спешите же, сэр, торопитесь!

Астор подозвал своего старого друга Арчибальда Батта.

– Майор, держите на мушке этого мерзавца и не спускайте шлюпку, пока я не усажу эту бедную женщину.

Он сделал все, что намеревался, поцеловал жену в последний раз и отступил, когда шлюпка была спущена на воду с уже кренившегося набок корабля, став одним из тысячи пятисот семнадцати пассажиров, в основном мужчин, оставшихся на корабле и пытавшихся залатать пробоины, в то время как их жены и дети удалялись от «Титаника» по океану, усеянному льдинами.

Когда наступила очередь Мары сесть в последнюю спасательную шлюпку, она отступила и властно взяла мужа за руку.

– Нет, благодарю вас, мое место – рядом с мужем.

– Ради Бога, – умолял он ее. – Я и слышать не могу об этом! Садитесь в шлюпку, это приказ, мадам!

Откинув голову, Мара рассмеялась:

– Тебе бы уже следовало знать, Гордон, что приказывать мне бесполезно. – Она глянула лихорадочно блестевшими глазами прямо в его глаза. – И не воображай, что тебе удастся отделаться от меня так легко. Мы с тобой будем вместе до самого конца.

Полковник Астор откашлялся, прочищая горло:

– Что вы скажете, если я предложу вам пройти в салон, вам и миссис Юинг, и выпить со мной на прощание?

Мара взяла его под руку и пошла между двумя мужчинами по палубе.

– Замечательная мысль, полковник Астор.

По дороге она напевала «Правь, Британия, морями…» в унисон с оркестром, игравшим эту мелодию.

В салоне миллионеры и стюарды звенели стаканами и держались за руки, демонстрируя отвагу и дух товарищества, и от этого зрелища Мара почувствовала, что в горле у нее образовался комок. Все трое подошли к стойке бара и сами налили себе шампанского из одной из бесчисленных бутылок, отбрасывавших веселые блики на зеркально отполированную стойку красного дерева. Когда они подняли свои хрустальные бокалы, гигантский лайнер вздрогнул, будто его потрясло сразу несколько мощных взрывов по всей длине.

– Предсмертный хрип корабля, – сказал Астор. – За отважного моряка! Не стыдно умирать вместе с королем кораблей!

Они быстро осушили свои бокалы. Гордон обнял жену и нежно поцеловал ее.

– Моя дорогая, в эту минуту я люблю тебя больше, чем когда-либо прежде, если только такое возможно.

– Я люблю тебя так же, как ты меня, моя единственная любовь.

Они целовались, когда «Титаник» поднялся вверх кормой, став почти перпендикулярно поверхности моря, и со страшным грохотом и ревом, как скорый поезд, потерявший управление, нырнул носом в глубины Атлантики.

– Будто гигантский кит, – пробормотал кто-то из сидящих в шлюпках.

И вскоре после этого из семисот глоток людей, сидевших в шлюпках, вырвался одновременно крик радости, потому что выжившие увидели идущую к ним навстречу сквозь льдины «Карпатию», выпускавшую в небо ракеты и таким образом освещавшую себе путь и оповещавшую о своем прибытии. Чудовищному испытанию пришел конец.

Глава 3

Она словно онемела, голова ее безвольно склонилась набок, глаза были закрыты. Ясное и спокойное лицо выражало умиротворенность и спокойствие смерти. Ее красные влажные губы слегка приоткрылись. Фидлер был восхищен ее красотой.

Не в силах сопротивляться внезапному побуждению, он поднялся с места, склонился над ней. Его губы были так близко, всего в нескольких дюймах от ее губ, он мог уловить слабый, чуть пряный аромат ее дыхания, будто, прежде чем прийти к нему, она ела яблоки с корицей. Он поцеловал ее. Нежный поцелуй, в нем не было страсти, но, осознав, что он сделал, Фидлер тут же спохватился, испытывая чувство глубокого отвращения к себе. В шоке отпрянув от нее, он опрокинул табуретку, стоявшую у него за спиной.

«Боже мой, ну что ты за дерьмо! Ты покусился на свою пациентку, пока она лежит тут в трансе, без сознания. За то, что ты сделал, тебя вполне можно лишить лицензии! И ты, негодяй, заслуживаешь этого!»

Он вытащил носовой платок и отер потный лоб. Руки у него дрожали, дрожал и голос, когда он обратился к Маре:

– Мара… пора вернуться к настоящему. Вы меня слышите, Мара?

Ее лицо снова затуманилось, а голос, когда она ему наконец ответила, был безжизненным и вялым:

– Я вас слышу… Кто вы? Я уже в загробном мире?

– Нет, вы живехонькая.

– Но я думала… мне казалось, что я утонула.

– Нет, это Мара Юинг погибла на борту «Титаника». Или, если вы предпочитаете называть ее так, Мара Юинг Тэйт.

Она нахмурилась:

– А кто же я? Я Мара, Мара Роджерс?

– Да, но не Мара Вторая. Вы – Мара Третья… А теперь делайте, что я вам скажу. Вы отправитесь вперед от 1912 к 1930 году, затем к 1940-му… 1950-му. Считайте вместе со мной – 1951, 1952, 1953…

Она подчинилась его команде —1958, 1959, 1960…

– На этом остановитесь. Вы лежите на койке в моей смотровой в 1960 году. Вы знаете, кто я, Мара?

Ее веки затрепетали.

– Думаю, знаю. Вы, вы… да… Макс. Макс Фидлер!

Она отвечала как довольный собой ребенок, правильно написавший трудное слово на контрольной по орфографии и получивший поощрение.

– Правильно, Мара. А скоро вы проснетесь и почувствуете себя обновленной и свежей, полной оптимизма и предчувствия Рождества, несущего радость, как и полагается этому празднику. Сегодня двадцать первое декабря 1960 года. Теперь я буду считать от одного до пяти, и, когда произнесу цифру «пять», вы откроете глаза и проснетесь. Итак, поехали! Один… два… три… четыре… пять!

Она открыла глаза, улыбнулась и протянула ему руку:

– Макс, милый Макс! Почему я чувствую себя хорошо, если мне приснился такой ужасный сон? Я не должна была чувствовать себя хорошо.

– Конечно, должны! Знаете, сны, даже кошмарные сны, служат некой благой цели, жизненно важной цели – катарсису. Они, как бы это понятнее выразиться, они как бы выкачивают из вас всю желчь, всю горечь, так сказать, морскую воду с самого дна.

Она содрогнулась.

– Морскую воду? Это как раз и было в моем сне. Вода поднималась в корпусе корабля слишком быстро, и насосы не успевали ее откачивать.

– Да, но ведь это был только сон, а теперь вы проснулись, вы в безопасности и чувствуете себя очень хорошо. Вы чувствуете себя здоровой и беззаботной.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы переварить то, что он сказал. Потом очень медленно она покачала головой:

– Нет, Макс, это было больше чем сон – это случилось на самом деле.

– Но не с вами, Мара, это случилось с вашей бабушкой, Марой Первой. Это она погибла во время крушения «Титаника».

– В таком случае как же может быть, что я знаю каждую деталь и такие интимные вещи, которые должны были умереть с ней?

– Но разве они умерли? Многие женщины, пережившие это несчастье, были подругами вашей бабушки, включая миссис Джон Джекоб Астор. В вашей фамильной библиотеке есть книга, а в ней десятки отчетов о том, что происходило в последние часы и минуты до того, как «Титаник» пошел ко дну. Там есть мемуары, с дотошностью, напоминающей одержимость, описывающие детали, запомнившиеся выжившим, то, что они видели, чувствовали и думали. Для них это как лекарство от стресса. Что же касается того, что произошло, когда последняя шлюпка была спущена на воду, тут иное. Ваша тонкая и чувствительная натура, ваша фантазия, при глубокой личной привязанности к бабушке и дедушке, естественно, могли спроецироваться на ваше воображение и дали картину того, что, вероятно, происходило в те трагические минуты.

Фидлер понимал, что в ней бушуют противоречивые чувства. Ей отчаянно хотелось принять его рациональные логические доводы, но в то же время другое ее «я», глубоко запрятанное и потайное, страстно желало верить в то, что она была перевоплощением любимой бабушки, ее предшественницы в этой жизни.

Она смотрела на него так пронзительно, что ему стало не по себе. Он рассмеялся каким-то чужим сухим смехом и принялся теребить узел на галстуке.

– В чем дело? Я что, пролил кетчуп на галстук или, может, забыл застегнуть ширинку?

– Макс, идите сюда и сядьте рядом со мной. – Она похлопала рукой по кожаной подушке.

– С большим удовольствием.

Он сел и взял ее руку в свои ладони.

– Давайте-ка оставим пока все эти разговоры и пойдем покупать рождественские подарки. Сегодня двадцать первое, а я не купил еще ни единого подарка.

– Вы с Рут празднуете Рождество?

– Изволите шутить? Мой старшенький поет в рождественском хоре каждый год.

Ее глаза притягивали его взгляд как магнит. Он сидел неподвижно, почти не дыша, а она естественным движением положила руки ему на плечи, а затем они медленно обвились вокруг его шеи.

– Макс, мой дорогой Макс, что бы я делала без вас? Вы стали просто необходимы мне.

– Да, на время лечения. Так всегда случается, если лечение проходит успешно. Подумайте только, я вам в отцы гожусь, во всяком случае, внешне. – Он нарочито похлопал себя по брюшку. – Видите, у меня приятная полнота, седые виски, правда, все говорят, что лицо доброе. Это уже положительный момент.

– И вовсе я не вижу в вас отца. Вы очень привлекательный мужчина… Да, Макс, дорогой, скажу даже, что меня тянет к вам, как тянет женщину к мужчине… к желанному мужчине.

«Боже милосердный! Иисус сладчайший! Сестра, умоляю вас, приходите и выручите меня!»

Мара села на своей койке. Ее лицо, так близко оказавшееся от него, он видел теперь как неясное, расплывчатое пятно. И на нем играла дразнящая, игривая улыбка. Глаза же слились в один глаз циклопа.

– А знаете, что еще я видела во сне, Макс?

Он с трудом сглотнул слюну.

– Нет.

– Я видела, что вы поцеловали меня.

Его физические и умственные способности будто парализовало это заявление. Язык его прилип к гортани.

– Это было как в сказке, Макс. Я была спящей красавицей, обреченной злой волшебницей проспать целую вечность, если однажды принц, единственный на свете принц, которому суждено стать моей настоящей любовью, не появится и не поцелует меня в губы.

Она склонила голову так, чтобы их носы не столкнулись, и поцеловала его – сначала целомудренно, потом с нарастающим жаром. Ее руки крепко обвились вокруг него, притягивая к себе.

Фидлер мучительно и остро чувствовал ее груди, упругие и крепкие, упиравшиеся в его грудную клетку, но он оставался неподвижным и не отвечал на ее ласки, собрав в кулак всю свою волю. Но она его не выпускала, затягивая поцелуй до бесконечности, и его кровь и плоть преодолели сопротивление рассудка и совести.

«Черт возьми! Я чувствую, что она меня заводит. Я возбуждаюсь».

На мгновение она прервала поцелуй и отодвинулась от него.

– Я хочу, чтобы вы прикасались ко мне, Макс. Здесь, вот так.

Она взяла его руку и положила ее себе на колено. Он посмотрел вниз и увидел, что ее юбка поднята до бедер. К его удивлению, оказалось, что она носит чулки и пояс.

Глупое замечание сорвалось с его уст, не подумав, он ляпнул:

– А я считал, что теперь все женщины рождаются в колготках.

– Я презираю колготки, – возразила она. – В них женщина выглядит как тряпичная кукла, набитая ватой… Я старомодна и женственна. Люблю шелковые чулки, не ношу никаких нейлоновых, зато у меня красивые пояса и трусики с оборочками.

– Аминь! – сказал он, чувствуя, что восторг его приближается к эйфории. – Вы женщина моей мечты.

– Это как раз то, что я пытаюсь втолковать вам.

Она провела его рукой по своему бедру. Он почувствовал теплую обнаженную плоть над чулком, и у него возникло пьянящее ощущение, что сейчас он растает и от него останется только лужица расплавленного масла, как это было с тигром в детской сказке про Сэмбо.

– Какое приятное ощущение, Макс! Какая у вас нежная рука! В вашем прикосновении нет грубой требовательности.

Она заставила его руку подняться выше.

Фидлер вздрогнул и издал приглушенный звук, вероятно, означавший протест, когда его пальцы прикоснулись к обтянутой шелком развилке, к теплому, нежному, идиллическому гнездышку ее женственности.

– Иисус, Иосиф и Мария! Этому надо положить конец!

– И кто это говорит? Мы оба достигли брачного возраста. Мы взрослые люди.

Фидлер издал вопль, когда она бесстыдно протянула руку и убедилась в его не поддающейся контролю эрекции. Мара усмехнулась:

– Я бы сказала, милый Макс, что ваше состояние далеко, далеко вышло за пределы обычного согласия. Вы так же хотите меня, как я вас. Признайте же это.

– Хочу – не хочу, дело не в этом. Вспомните свои собственные слова. Разве вы не говорили, что женатые мужчины для вас – под запретом? И уж поверьте мне, я очень женатый мужчина. Можете спросить у моей жены.

В ее улыбке промелькнуло что-то недоброе.

– Но ведь я женщина и как женщина имею право менять свое мнение и, представьте, уже изменила его.

Она снова заставила его руку двинуться вдоль своего бедра.

– Вы слишком меня возбудили, дорогой. Я могу кончить тем, что изнасилую вас прямо на этой вашей кушетке, предназначенной для выпрямления мозгов.

У Фидлера вырвался глубокий вздох облегчения:

– Право же, здесь не место и не время для всяких штучек-дрючек.

– Но сегодня это место принадлежит мне.

Она вытянула ноги до самого конца кушетки.

– Нет!

– Почему нет?

– Моя жена!

Она пожала плечами:

– Вы большой ребенок, Макс. Вам не грозит комендантский час. Вы не должны возвращаться домой в определенное время. Ведь вы мне говорили, что вас частенько вызывают к пациентам ночью. В любое время, если требуется срочная помощь в опасных случаях.

Она снова улыбнулась обольстительной и мучительной для него улыбкой.

– Я одна из самых отчаянных пациенток, Макс. – Она положила ладонь на его все еще возбужденную плоть.

– Впрочем, и вы тоже.

– Но это абсурд!

– Что абсурдного в том, что мужчина и женщина вместе ложатся в постель? Это случается каждую ночь, каждое утро и каждый день. Это общепринятое времяпрепровождение, любовь моя. Неужели все психиатры так же наивны, как вы? Во всяком случае, я нахожу это привлекательным.

Она встала и оправила юбку.

– Ладно. Увидимся сегодня вечером в моей квартире. Что бы вы хотели на обед?

– Я бы хотел полной свободы, – произнес он, не сознавая, что тем самым уже дал свое согласие на свидание.

В пять тридцать ушел последний пациент, и Фидлер позвонил жене:

– Рут, сегодня я не приду домой ужинать. У меня консультация в Беллвью.

– Ты лгун, Макс, и весьма неискусный. На самом деле у тебя свидание с твоей богатой девочкой – этой сума– сбродкой.

– Это самое нелепое предположение, какое ты только могла высказать, Рут. Такого мне не приходилось когда-либо слышать.

– Ну вот, теперь ты заговорил напыщенно, а это верный признак, что лжешь. Ты ведь всегда так говоришь, когда лжешь. Спокойной ночи и передай ей мои самые худшие пожелания.

Она повесила трубку.

Фидлер остался сидеть, ошарашенный, с открытым ртом, уставившись на умолкнувший телефонный аппарат, продолжая держать трубку в руке – из трубки доносилось равномерное гудение, будто жужжание пчелы.

«Неужели это правда? Неужели я говорю выспренним, напыщенным тоном, когда лгу? Может быть, это ей следует быть мозгоправом?»

Качая головой, он повесил трубку. Ладно, он не будет лгать. И что же он сделает? Он пойдет на квартиру к Маре и объяснит ей, что вся эта ситуация абсурдна. Он женатый человек. У него семья, которую он любит, и он не станет рисковать своими отношениями с женой ни при каких обстоятельствах.

«Ах, Макс, ты снова говоришь напыщенно».

Он отпустил своих помощников, запер дверь офиса и принял душ в ванной комнате. Он всегда держал в ванной свежую пару белья и чистые носки, а также синий саржевый костюм на крайний случай, как этот.

– Крайний случай! – сказал он вслух. – Это самый настоящий эвфемизм, какой я только слышал, в самом чистом виде, Макс.

Было уже семь тридцать, когда он прибыл в пентхаус Мары, чувствуя себя подростком, переживающим свою первую большую любовь. Он пригладил и отвел назад со лба волосы, поправил галстук, попытался втянуть живот и наконец решился нажать на кнопку звонка.

Франсина Уоткинс открыла дверь. На ней был сшитый на заказ голубой костюм и темно-синяя блузка. Она улыбалась.

– Привет, доктор Фидлер. Как вы себя сегодня чувствуете?

– Здравствуйте, Франсина. Я преисполнен рождественским настроением. А как вы?

– Я чувствую себя замечательно. Входите, снимайте пальто и выпейте бокал сухого мартини.

– Думаю, сегодня я могу позволить себе и большее. Как это называют? Храбрость во хмелю?

Из холла он спустился по ступенькам в гостиную и тут испытал неожиданный шок – на диване рядом с Марой сидел главный бухгалтер «Тэйт индастриз» Льюис О’Тул.

Она поднялась – олицетворенная приветливость и улыбка – и подошла к нему.

– Макс, я думала, вы будете сопротивляться и не придете.

Она поцеловала его влажными губами в губы.

– О, да вы замерзли, как сосулька. Франсина, сделай доктору хороший крепкий напиток.

– Мартини уже готов, – послышался голос Франсины от бара, где она смешивала коктейль.

– Мартини?

Тонкие брови Мары поднялись, образовав странную ломаную линию.

– Бережете силы, да, док? – спросила она, понизив голос.

Он промычал нечто неразборчивое, чувствуя себя ослом и моля Бога, чтобы О’Тул не расслышал его слов. Она властно взяла его за руку и повлекла к дивану.

С лица О’Тула не сходило презрительно-высокомерное выражение, поэтому было трудно понять, что он думает. Он встал и протянул руку:

– Добрый вечер, доктор!

Фидлер обменялся с ним рукопожатием, нервно переводя взгляд с Мары на Льюиса.

– Привет, мистер О’Тул… Возможно, я прервал важную беседу. Я пойду в библиотеку и почитаю что-нибудь.

– Вовсе нет, Макс, – сказала она. – Льюис – моя последняя связь с компанией, можно сказать, мой лазутчик, мой шпион. Он рассказывает все, что там происходит.

– Надеюсь, ничего плохого?

– Нет, по правде говоря, похоже, что компания прекрасно без меня обходится, – сказала Мара печально.

– Это, любовь моя, главная цель каждого служащего высшего звена, тем более управляющего, или по крайней мере так должно быть, – сказал О’Тул. – Создать хорошо смазанный и бесперебойно действующий механизм. Эффективный, который может функционировать и без постоянного контроля.

Франсина принесла мартини Фидлеру. На ней уже были пальто и шляпа.

– Мара, шампанское в ведерке со льдом. Хильда ушла и велела сказать тебе, что жаркое в микроволновой печи не остывает, а салат в холодильнике. А мне пора бежать. Всем доброй ночи!

О’Тул посмотрел на часы:

– О, мне тоже пора бежать. Уже почти восемь.

– Я провожу тебя до двери.

О’Тул снова обменялся рукопожатием с Фидлером:

– Счастливо отдохнуть, доктор Фидлер.

Фидлеру показалось, что в его тоне прозвучало нечто снобистское и высокомерное.

– Желаю и вам хорошо провести время, мистер О’Тул, – сказал он, стараясь произносить слова с еврейским акцентом.

Он смотрел, как они двигаются через просторную гостиную, с плотоядной улыбкой. Мара выглядела сногсшибательно в ярко-малиновом домашнем платье. Оно было широким и длинным, и складки его мягко облегали ее фигуру, а кайма волочилась за ней по полу. Платье было мастерски сшито: плотно охватывая грудь и талию и чуть расширяясь внизу, оно демонстрировало красоту ее ягодиц и бедер при каждом шаге. Волосы ее были завязаны сзади красной лентой и спускались конским хвостом почти до поясницы.

Мара легонько поцеловала О’Тула в щеку и пожелала ему доброй ночи. Заложив руки за спину и сжимая их, как ребенок, она теперь направлялась к Фидлеру легким танцующим шагом. Это было так очаровательно, что он почувствовал, что сейчас любит Мару Тэйт Роджерс больше, чем любое другое живое существо на свете.

– Роджерс Тэйт, – поправил он себя.

– Что вы сказали? – спросила она.

– Ничего. Я просто подумал вслух.

– С тех пор как мы расстались сегодня днем, у меня мысли движутся только в одном направлении, как при одностороннем движении, Макс. Вы хотите поесть до или после?

Лицо его пылало.

– Сказано прямо и безапелляционно, как говорят начальники высокого ранга.

– Мне нравится ваша манера краснеть. Вы мне напоминаете куклу с ярко раскрашенным лицом.

– Это как раз близко к тому, что я собираюсь сказать. Что такой тип, как я, делает здесь? Что за обед при свечах с роскошной богатой светской леди в виде прелюдии к оргии в ее будуаре? Господи Боже мой! И мне это надо? Какого черта?..

Он одним духом опорожнил бокал с мартини.

Мара обвила его шею руками и прижалась губами к пульсирующей артерии у него на шее. При этом она бормотала:

– Перестаньте принижать себя, Макс. Вы блестящий, остроумный, добрый, способный понять и посочувствовать и…

– И тоже чертовски привлекательный. Я и Гэйбл – мы просто как близнецы-братья. Нас всегда путают и принимают друг за друга.

– Вы для меня на особом месте. Вы мне очень дороги.

– Да, я как раз тот самый мистер Славный Малый, верно?

Он не удержался и поддался мелочной ревности и дешевому импульсу:

– Готов пари держать, что вы этого не говорите О’Тулу, стройному, поджарому, с львиной гривой, гибкому, модно одетому О’Тулу. Он на меня всегда смотрит свысока, и кажется, что сейчас протянет мне свой пиджак и скажет: «Укоротите мне рукава, Макс, и как следует отутюжьте».

Мара рассмеялась и обняла его еще крепче.

– Это несправедливо. Вы ходячий предрассудок. А на самом-то деле Льюис полон глубокого уважения к вам.

– Так я вам и поверил.

– Я не хочу говорить о Льюисе или о ком-нибудь еще, имеющем отношение к «Т.И.И.». Идемте со мной, дорогой.

Она взяла его за руку и повела по коридору в свою спальню. Когда она нажала на выключатель, спальня осветилась бледно-зеленым сиянием – свет исходил из встроенных ламп, скрытых в широком бордюре на потолке.

– Какой цвет вам кажется самым сексуальным? – спросила она. – Зеленый, синий, красный, оранжевый? Говорите.

Чтобы показать, что ей подвластны все эти цвета, она повернула выключатель снова, и зеленый свет сменился нежно-голубым, потом темно-синим, пурпурным – цвета переливались, накладываясь друг на друга.

– Я выбираю красный.

Его взгляд блуждал по роскошной комнате, богато обставленной и в то же время хранящей отпечаток своей женственной обитательницы, ее непогрешимого вкуса.

Его заинтриговала приборная доска у изголовья кровати.

– Это что-то из области Бака Роджерса и двадцать пятого века.

– Все в высшей степени функционально – телефон, музыка, телевизор, пища, напитки. Хотите шампанского и икры? Они в холодильнике. Нажмите только на красную кнопку.

– Нет, спасибо. Я предпочел бы хорошую музыку.

Она стояла, прямая как стрела, одну руку положив на бедро, другую прижав к сомкнутым губам.

– Постойте… Какая музыка может пробудить в вас зверя? А, Макс?

– Этюды Шопена.

– Получите их, приятель.

Она нажала на деревянную панель, и та скользнула к противоположной стороне консоли, открыв устройство вроде тех, что установлены на музыкальных автоматах с перечнем записей. Мара нажала на одну из кнопок, и мягкие звуки фортепьяно заполнили комнату, наплывая на них со всех сторон.

Фидлер вздрогнул:

– Нельзя ли сделать потише? У меня такое ощущение, будто я оказался внутри репродуктора.

Она убавила громкость и села на постель.

– Никаких отговорок, Макс. Вы уже взяли на себя обязательство.

Не смущаясь, она развязала пояс своего домашнего платья и сбросила его к ногам.

Как он и подозревал, под ним она оказалась совершенно обнаженной. Он ошеломленно смотрел на нее, пожирая полными желания глазами. Она была верхом совершенства, пределом мечты всякого мужчины. Когда она подняла руки над головой, чтобы развязать ленту и распустить волосы, ее прекрасные груди приподнялись и соски соблазнительно отвердели.

Она медленно опустилась на покрывало, а волосы ее веером разметались по подушке. Улыбаясь, она протянула к нему руки.

– Люби меня, дорогой. Я ужасно хочу тебя, отчаянно.

Фидлер никогда еще не чувствовал себя таким неуклюжим, таким неловким, даже в свою первую брачную ночь. Его непослушные пальцы шарили по ширинке, безуспешно пытаясь расстегнуть молнию. Одна рука запуталась в рукаве рубашки; пытаясь освободиться от брюк, он споткнулся и упал на колени.

Мара пришла в восторг. Смех ее был сердечным, необидным и вполне земным.

– О, Макс, я вас обожаю! Вы очаровательны. Идите же ко мне, вы, неуклюжий мозгоправ.

Он лег рядом с ней и, положив руку ей на грудь, наклонился поцеловать. И – о чудо! – его беспокойство, волнение и неуверенность прошли сами собой. Он опасался оказаться не на высоте рядом с этой восхитительной женщиной, которая с первой минуты показалась ему совершенством, воплощением женственности, эфирным созданием, которое можно только боготворить.

Но теперь, когда Мара лежала рядом – грудь к груди, бедро к бедру, – она стала реальностью из горячей крови и плоти, готовой ответить на каждое его нежное прикосновение к ее соскам, животу, бедрам… Она издала громкий стон, когда его пальцы принялись ласкать самую сердцевину ее тела. Извиваясь, она просила:

– Макс, дорогой, возьми меня! Я не могу больше!

Ее руки вцепились в его член и потянули к себе так требовательно, что он был вынужден обуздать ее:

– Моя прелесть, если ты будешь продолжать тянуть его с такой силой, то вырвешь с корнем!

Пьяный и почти обезумевший от желания, он с невероятной нежностью и осторожностью позволил себе овладеть ею; его член скользнул между ее трепещущими бедрами, позволив ее рукам вести и направлять его. Он не удержался и застонал, когда она принялась ласкать и гладить его отвердевшие яички.

Ее любовные конвульсии начались до того, как он вошел в нее, и, как ему показалось, продолжались бесконечно. Впервые, сколько Макс себя помнил, он испытал оргазм дважды, почти один за другим.

– Я тебе угодил? – спросил он потом, когда она нежилась в его объятиях и мурлыкала, как довольный котенок.

– В высшей степени! Четыре раза испытать оргазм – это хорошо даже для меня. А как ты?

Глаза его чуть не выкатились из орбит, в изумлении он возвел их к потолку.

– Ну и женщина! Я – только два, и то чувствую себя призовым жеребцом!

– Моим собственным жеребцом!

Она ласкала его теперь мягкую мужскую плоть.

На лбу его обозначилась морщинка недовольства. «Запоздалый гость, последнее приобретение для ее конюшни, – подумал он. – Брось. Перестань страдать как мальчишка, который впервые овладел любимой девушкой и узнал, что она не девственница».

Даже Рут откровенно сказала ему, что он был не первым мужчиной в ее жизни.

«Не раздувай из этого бог знает что! Ты как Золушка на балу жизни. Так радуйся, наслаждайся, потому что скоро наступит полночь – и это так же верно, как то, что завтра утром взойдет солнце и ты окажешься на своей кушетке и снова будешь отряхивать пепел и сажу с человеческих душ».

Глава 4

Мара крепко уснула. Она казалась такой спокойной и такой ангельски красивой, что у Фидлера не хватило духу разбудить ее. На его часах было без десяти девять. Еще ранний вечер. Если он окажется дома до полуночи, ему придется отражать нападки и отметать обвинения жены.

«Да черт с ней, с Рут!»

Он пытался замаскировать бравадой чувство вины.

«Врачу, исцелися сам!»

Он был страшно голоден. Одевшись и натянув носки и башмаки, он тихонько вышел из спальни и отыскал путь на кухню. Сквозь стеклянную дверь микроволновой печи он увидел омлет по-эльзасски, но решил дождаться, когда она проснется. Открыв дверцу холодильника, он занялся поисками каких-нибудь остатков. При виде половины жареного цыпленка под пластиковым колпаком рот его наполнился слюной. Он вытащил его, налил себе стакан обезжиренного молока и, захватив еду, направился по коридору в кабинет. Он поставил все это на большой кусок зеленой промокательной бумаги, включил трехфазовый выключатель на самый яркий свет и некоторое время стоял у окна, глядя на город.

Ночью Нью-Йорк превращался в сказочный город, грязные потеки скрывались под покровом темноты. Стальные жесткие конструкции небоскребов облагораживались ярко освещенными окнами, их огни сияли тысячами светляков, горели маяки на башнях, то ярко зажигаясь, то угасая, как звезды над лесом гигантских рождественских елок.

Ветер бросил в окно горсть мокрого снега и завыл погребальную песню, задув в один из углов крыши, от сильного порыва бури задрожали кусты в саду на террасе Мары. Он задернул шторы, подошел к книжному шкафу и, взяв один из последних томов истории Тэйтов, принялся его просматривать.

Пережевывая ножку цыпленка, он откинулся на кожаную спинку кресла и принялся читать с того места, где остановился, когда был здесь в последний раз. Эта часть книги охватывала период с 1910 года по настоящее время. В основном это было довольно нудное чтиво, дотошное описание светской жизни. Странно, думал он, как азарт и изобретательность рассказчика по мере развертывания полотна жизни, описания того, как положение семьи Тэйтов укреплялось, как они богатели и занимали все более высокое положение в обществе, иссякали и рассказ становился все более вялым.

Старый Дрю Тэйт был прав: когда со сменой поколений кровь разбавляется, разжижается более слабой, истощается и плоть истории самой семьи.

Престон, отец Шона Тэйта, был самым колоритным членом семьи в средний период ее существования. Убежденный и отъявленный светский повеса, он посвятил свою недолгую жизнь виски, женщинам и игре в покер с высокими ставками. Во время его карточных баталий, разыгрывавшихся в имении Джилберта Тэйта, на мысе Кэйп-Код, миллионы долларов переходили из рук в руки.

Вскоре после начала Первой мировой войны Престон, к тому времени ставший полным банкротом и задолжавший всем, кому только было возможно, бежал в Канаду и вступил в канадскую армию. Он был убит под Верденом в 1916 году.

Именно в это время, в 1912 году, если быть точным, Аризона получила статус штата. Именно тогда Уильям Ховард Тафт провозгласил эту территорию сорок восьмым штатом США. Это был к тому же тот год, когда Джимми Дуглас по прозвищу Сыромятная Кожа вложил полмиллиона долларов в не дающую прибыли шахту «Маленькая Дэзи» и получил самую богатую медную жилу в мире.

Аризона имела к этому непосредственное отношение по причине своей близости к Мексике, где в 1916 году произошла революция, когда повстанцы Панчо Вильи угрожали Соноре и Ногалесу. Национальная гвардия Аризоны рассеяла и обратила в бегство армию Вильи. Двумя годами позже, во время необъявленной войны с Мексикой, национальные гвардейцы Аризоны расстреляли банду мексиканских контрабандистов в Ногалесе. Короче говоря, во время вооруженного конфликта в Ногалесе было убито тридцать два американских и восемьдесят мексиканских солдат и майор из Соноры. Это была решающая американская победа, и мексиканцы взмолились о перемирии.

К 1920 году цена меди упала до двенадцати центов за фунт, а к 1925 году правительство вообще перестало ее покупать. Упадок того, что было принято считать аризонской привилегией, не принес особого ущерба магнатам, сделавшим состояния на меди, тем, кто был пионером в этой области на землях Аризоны, таким семьям, как Тэйты, Дугласы и Тернеры. Даже воротилы меньшего масштаба, такие, как Уильям Эндрюс Кларк, процветали, распродавая свои холдинги.

К 1950 году шахты Тэйтов по всей Аризоне производили меди, золота и серебра не менее чем на 200 миллионов долларов, не говоря об огромных прибылях от их все расширяющихся предприятий.

Нет сомнений, что в семье Тэйтов произошло волнующее и драматическое событие: в первой половине нового столетия у Сэма Роджерса и его жены Мары 20 октября 1921 года родилась дочь после двадцати одного года бесплодного брака.

Когда Мара прижимала к груди новорожденную дочку через несколько часов после ее рождения, она была счастлива как никогда.

– Незадолго до смерти матери, – говорила она мужу, – я написала ей письмо и поклялась, что мы с тобой произведем наследника или наследницу, даже если на свершение этого подвига уйдет пятьдесят лет.

Сэм хмыкнул:

– Право же, это было бы уникально – пятьдесят лет на наследника. – Потом он не без лукавства спросил: – Раз это девочка, то как мы ее назовем?

– Конечно, Марой, – ответила она, ни секунды не колеблясь и не проявляя ложной скромности. – Это традиция, Сэм, и ты это знаешь.

– Ладно, а если бы был мальчик?

– Ну, этого не могло бы случиться ни в коем случае. В самом начале беременности во сне ко мне пришла мать и сказала: «Это будет девочка, дорогая, не сомневайся и не огорчайся. Она родится в тот же день, что я и ты, – двадцатого октября».

Когда в следующий раз к ним пришел доктор, Сэм поделился с ним своим недоумением, пересказав свой разговор с Марой.

– То, что она разговаривала во сне со своей умершей матерью, не кажется вам признаком психического заболевания?

Доктор рассмеялся и похлопал Сэма по плечу.

– Мистер Роджерс, краткий период послеродового невроза встречается довольно часто. В этом нет ничего необычного, особенно у не очень молодых первородящих женщин. Не волнуйтесь, это пройдет.

…Фидлер вскочил со стула, уронив недоеденную ножку и чуть не опрокинув стакан молока, когда вдруг услышал голос:

– Да, я родилась двадцатого октября, как и предсказала моя бабушка Мара… Прости, что я читала через твое плечо. Знаю, что это невежливо.

– Мара!

Он быстро повернулся во вращающемся кресле и оказался лицом к лицу с ней.

– Ты совершенно права, от неожиданности я чуть не упал в обморок. Я подумал, что… – Он осекся.

Но она догадалась, что он собирался сказать, и поддразнила его:

– А ты, кажется, веришь в привидения, Макс?

Он улыбнулся и захлопнул книгу.

– Иди ты к черту, Мара Роджерс.

– Тэйт.

– Ты то, что мы называли на Деланси-стрит жуткой злючкой. Иди сюда, девочка, – сказал он, притягивая ее к себе и усаживая на колени. Он поцеловал ее в шею, а рука его, скользнув под красное платье, уже ласкала ее груди.

– Пойдем-ка обратно в постельку – не растеряй своего боевого задора, – сказала она, погладив его по щеке.

Он убрал свою руку и игриво шлепнул ее по ягодице.

– Э, нет. Пойдем на кухню и уничтожим наконец этот омлет.

Она нахмурилась, обратив внимание на горсточку куриных костей на тарелке.

– Хочешь сказать, что после всего этого ты еще голоден?

– Ну, это было только для затравки. Идем же, идем!

– Как скажешь, мой господин и повелитель, но только отправляйся лучше в столовую и садись за стол. Мне доставляет удовольствие прислуживать своим мужчинам. Сказывается старомодное валлийское воспитание и происхождение.

– Я бы не сказал, что мне безумно хочется присоединиться к когорте твоих мужчин.

Мара рассмеялась:

– Ах, ревнуешь? Не стоит. Пожалуй, я люблю тебя, Макс. Как легендарный слон Хортон, я могу сказать: «Я думала то, что сказала, и сказала, что думала». Ведь слоны верны на сто процентов. А что ты чувствуешь ко мне, Макс? Честно. Я знаю, что хороша в постели, но что-то есть еще?

Она стояла совсем близко, положив руки ему на плечи. Ее серо-голубые глаза словно пронзали его.

Фидлер обхватил руками ее бедра.

– Я люблю тебя, Мара Тэйт, больше, чем когда-либо любил кого-то в своей жизни. И это правда.

Она поцеловала его в губы.

– Я тебе верю, Макс Фидлер.

Она прижалась щекой к его щеке.

– А что ты скажешь Рут?

– Рут?..

Воспоминание пронзило его как внезапная боль. Рут и дети исчезли из его сознания, вытесненные великой страстью. Теперь в этом затмении появилась брешь. Он закрыл глаза и отчетливо увидел их, всех троих, как если бы они стояли в дверном проеме. И их лица были суровыми и осуждающими. Рут, Лесли и Дэвид.

– Твоя жена Рут? Что ты ей скажешь? И когда?

– Не знаю. Дай мне собраться с мыслями.

Не сказав ни слова, Мара ушла на кухню. Затем в молчании они съели омлет, чуть увядший салат и выпили кофе, который оказался не хуже, чем его любимый напиток в «Кармане, полном орехов».

Фидлер знал, что она ждет его ответа. Он вытер рот и положил вилку.

– Это безумие.

– Безумие?

– Я хочу сказать – ты и я. Я не из твоей лиги. И даже не на порядок ниже. Не будь я твоим психиатром и не будь ты так чертовски благодарна мне, ты бы и не заметила, что я существую.

– Не начинай эту галиматью снова. Не болтай, что я ищу в тебе образ утраченного отца, Макс. Возможно, ты и лучший мозгоправ со времен Зигмунда Фрейда, но, когда речь заходит о любви, оказывается, что ты слеп, как крот. Это чудесно, необъяснимо и таинственно. Это единственное человеческое занятие, которое не поддается логике, где два и два не всегда составляет четыре. Мне плевать на причину, почему я полюбила тебя, Макс, и я не хочу ничего знать, если ты даже дашь мне объяснение. Я люблю тебя, а ты любишь меня, и только это имеет значение. Итак, когда ты скажешь своей жене?

Фидлер, заикаясь, попытался что-то произнести:

– Д-да. Сказать ей. Я… я… даже не знаю, что ей сказать! Ведь недостаточно сказать: «Эй, кстати, Мара Тэйт и я… ну, между нами кое-что произошло. И значит, я должен бросить все – тебя, ребятишек, свою практику. Мы с Марой собираемся основать клинику вроде той, что доктор Швейцер основал в Африке, только это будет на Ближнем Востоке…»

– Хорошо, детка, хочешь клинику? Она у тебя будет.

Фидлер выкатил глаза из орбит, жеманно изображая стыдливость.

– О Господи, я всегда мечтал, чтобы меня взяли на содержание, но, право же, я не собираюсь продавать тебе свою благосклонность, дорогая.

Внезапно улыбка сошла с ее лица и она побледнела как смерть. Она покачнулась на стуле и вцепилась в край стола, чтобы не упасть, опрокинув при этом стакан с водой.

– Макс!

В этом ее призыве послышалось нечто пугающее.

– В чем дело, Мара?

Он вскочил и, обежав стол, остановился рядом с ней.

– Тебе нездоровится? Плохо?

– Я… я не знаю. У меня кружится голова. Какое-то странное чувство. – Она прикрыла глаза ладонью. – Я слышала голос. Он звал меня.

– Это только ветер, Мара. Послушай, как он завывает, врываясь на террасу.

– Ветер? Нет. Это моя мать.

Он испытал облегчение, заметив, что краски медленно возвращаются на ее лицо и дрожь прекратилась.

Она подняла на него глаза и слабо улыбнулась.

– Теперь все хорошо. Мне жаль, что я тебя испугала. Давай-ка выпьем кофе и бренди и посидим у камина.

– Иди и сядь у огня. Я все тебе принесу.

Она сжала его руку.

– Нет, со мной все в порядке. Это правда. Идем вместе.

Когда они уселись у камина, она спросила:

– Макс, ты думаешь… я сумасшедшая?

Он пожал плечами:

– Мы все немного сумасшедшие, если пользоваться твоей терминологией. Я предпочитаю другой термин – «некоторые странности и отклонения в психике».

– То, что ты делаешь со мной, когда я нахожусь под гипнозом, – регрессия во времени, возвращение назад. Ты проводишь меня через определенные фазы, но не веришь, что все мои слова, все то, что я говорю, – правда и я в самом деле путешествую назад во времени.

– Мара, это метод лечения, – ответил он уклончиво, – и очень эффективный метод лечения. Во всяком случае, на этом этапе.

– Макс, я действительно путешествую назад во времени. Я представляю собой трех разных людей в три разных периода времени. Я веду одновременно три разных жизни в трех измерениях. Помнишь, что ты мне говорил о теории относительности Эйнштейна? Я перечитываю все, что только могу найти на эту тему, в том числе странные, иногда даже дикие и спорные вещи, выходящие далеко за пределы темы. Знаешь, что я думаю, Макс? Я думаю, что человеческое существование – это бесконечный кинофильм, повторяющийся снова и снова. Кадры сменяют один другой, проходя сквозь линзу проекционного аппарата, и история разворачивается, но то, что происходило в прошлом, не стирается. Это существует всегда, вечно. Все записано на пленку. Если кто-то хочет пережить какой-нибудь эпизод, надо только переключить проекционный аппарат на другую фазу. Мы вместе открыли способ возвращать вспять процессы реальной жизни. Я прекрасный субъект опыта. Как это называют спириты? Я прирожденный медиум. Прирожденный контактер с миром, который лежит в прошлом, позади.

Она сжала его руки с такой силой, что ему стало больно.

– Мара, ты слишком увлечена мыслями о своих предках, – начал он осторожно. – Твоя мать и бабушка были сильными личностями, гораздо сильнее всех окружающих. Они оставили в тебе неизгладимый след. И ты идентифицируешь себя с ними. Это вполне естественно, но…

– Макс, это нечто гораздо большее, и ты это знаешь! Все три Мары родились в один день!

– Да, это необычно, но не в такой степени, как ты полагаешь. Подумай только, существуют миллиарды людей в мире, и всего только триста шестьдесят пять дней в году. Разумеется, это очень редко, чтобы бабушка, мать и дочь родились в один и тот же день, как и то, чтобы сестры-близнецы родили детей в один день. Однако зарегистрированы сотни таких случаев… Ты ведь знаешь, как невелик шанс выиграть в бридж, насколько мало шансов, чтобы тебе сдали тринадцать подходящих для выигрыша карт? Компьютер говорит нам, что шанс равен 158 753 389 899 против единицы. И все же это иногда случается. И не один раз!

Я мог бы процитировать тебе самые невероятные высказывания, рассказать о таких случаях, в которые трудно поверить, а список их не короче моей руки. И твой случай – из того же разряда. Нет ничего сверхъестественного в том, что три Мары родились в один и тот же день. Это всего лишь бросок костей, которые легли определенным образом. Это всего лишь случай. И ничего более… Как я и говорил, твой необычный интерес к судьбе Тэйтов, к их биографиям, к их прошлому, к тому, как они умерли, вырос до необычайных размеров, и ты не должна позволить этому интересу стать одержимостью. Тебе надо суметь отстраниться от них.

Она его не слушала.

– Макс, я хочу, чтобы ты снова погрузил меня в транс – сегодня же, сейчас…

– Совершенно исключено. Об этом не может быть и речи.

Фидлер начал терять терпение.

«А как насчет твоих перспектив, доктор? Врач, которого раздражает его пациентка, его больная?..

Ты прав. Ты должен отстраниться от этого дела. Тем, что я позволил себе полюбить ее, я нарушил клятву Гиппократа. То, что я эмоционально заинтересован в ней, лишает меня здравого смысла и объективности. Я уже не могу доверять себе как психиатру».

Теперь Мара будто посылала ему вызов: ее глаза были дерзкими, в том, как она вздернула подбородок, угадывалась необузданность, и тон ее стал непреклонным.

– Если ты не погрузишь меня в транс, я сделаю это сама. Ты же знаешь, Макс, что я умею это делать. Я практиковалась в этом.

Испуганный и сбитый с толку, он схватил ее за руки:

– Мара, ты не должна этого делать. Это может оказаться очень опасным! Гипноз в неумелых руках может стать смертельным оружием, как заряженный пистолет в руках ребенка.

– Ты хочешь сказать, что считаешь меня безответственным ребенком?

– Это метафора.

– Черт бы тебя побрал, Макс! – Она отпрянула от него и поднялась на ноги. – Я иду в спальню – с тобой или без тебя.

И она решительно направилась к двери.

– Мара, подожди! – В бессильном отчаянии он отшвырнул диванную подушку. – Черт!

Глава 5

По сути дела, у Фидлера не было выбора: ему приходилось работать с Марой, потому что это было меньшим из двух зол. Она легла на кровать, сложив руки на животе. Глаза ее неподвижно уставились в потолок.

Было просто невероятно, насколько восприимчива она стала к гипнотическому воздействию в процессе лечения. Он теперь мог погрузить ее в гипнотическое состояние в течение шестидесяти секунд, а то и раньше, а еще через девяносто секунд он мог довести ее до уровня глубокого транса, чего ему никогда не удавалось достигнуть с другими пациентами.

– Сегодня вечером я собираюсь продиктовать тебе указания, которые ты должна исполнять во время этого сеанса. Предположим, ты сконцентрируешь свое внимание на какой-то памятной тебе дате – не важно, принесла ли она тебе радость или боль.

Последовало долгое молчание, и через некоторое время он заметил, что из-под ее сомкнутых век по лицу струятся слезы.

– Почему ты не говоришь об этом, Мара? Не держи это в себе. Не замыкайся. Можешь мне сказать, что это за дата?

Это решение было принято в последнюю минуту – купить билеты на чартерный рейс из Сан-Хуана в Пуэрто-Рико до Майами, вместо того чтобы лететь прямо в Нью-Йорк, как они намеревались сначала.

– Я хочу увидеть сам, добился ли Шон такого успеха, как утверждает, в этой сделке с кондоминиумом, – сказал Сэм жене, когда они и еще тридцать пять пассажиров были на борту «DC-3».

– Ты не очень-то доверяешь моему молодому кузену, да, Сэм? – спросила она, уперев язык в щеку изнутри.

– Смею тебе сказать, что не очень. Шон Тэйт – лжец и шарлатан, лукавый, двуличный и совершенно беспринципный тип.

Мара улыбнулась и положила свою руку поверх его руки.

– Я и сама не выразила бы это лучше. Не могу дождаться момента, когда увижу выражение его лица при нашем появлении. Впрочем, и лицо Барбары тоже.

– Да, и Барбары. Мне очень не нравится, когда один из исполнительных директоров такой компании, как наша, женится на женщине из мафиозной семьи. Москони, полагаю, самые безжалостные и беспринципные среди себе подобных.

– Полностью согласна, особенно когда кто-то из них роднится с семьей Тэйтов. Меня шокирует и то, что Шон с ними так подружился.

– «Неразлучны, как воры» – по-моему, эта поговорка как нельзя лучше подходит к нашему случаю, мой дорогой.

По проходу прошла хорошенькая стюардесса, напоминая пассажирам:

– Пожалуйста, застегните пристяжные ремни. Пожалуйста, потушите свои сигареты, трубки и сигары. Видите, загорелось табло «НЕ КУРИТЬ»?

Мощный самолет напрягся, как породистый скаковой конь, собираясь вырваться за пределы стартовых ворот.

– Черт возьми, это самый лучший самолет, который когда-либо был построен, – сказал Сэм. – Лучше лететь на борту «DC-3», чем на любом другом коммерческом самолете. Поистине это рабочая лошадка воздушного флота Соединенных Штатов.

Машина оторвалась от земли и взлетела в ослепительное безоблачное небо, взяв курс на Флориду. Вскоре монотонное жужжание двойного мотора убаюкало Мару, и она впала в легкую приятную дремоту. Оба вполне крепкие и здоровые в свои семьдесят лет, Сэм и Мара все чаще позволяли себе поспать утром и днем, и теперь Сэм, одолевавший страницу за страницей «Санди Нью-Йорк таймс», начинал клевать носом.

– Там говорится, что Айк примет присягу на частной церемонии двадцатого января, потому что это воскресенье. А в понедельник он повторит клятву во время публичной церемонии инаугурации на восточном крыльце Белого дома, – сказал Сэм, заметив, что Мара не спит. – Я только хотел бы, чтобы он был демократом, а так этот парень мне симпатичен.

– И мне, – сказала Мара сонным голосом, взглянув в иллюминатор. – О, посмотри, Сэм, небо закрывают тучи.

Он перегнулся через ее колени:

– Гм-м… выглядит необычно, правда?

– Да, и цвет какой-то странный, будто они фосфоресцируют.

Пока «DC-3» продолжал свой путь на юг, странный туман все сгущался. И другие пассажиры заметили это странное явление, кое-кто смотрел в окна с опаской.

Послышался голос командира, переданный через интерком:

– Леди и джентльмены, нам приходится набирать высоту до двадцати тысяч футов, чтобы преодолеть неожиданное препятствие, которое преподнесла нам погода. Пожалуйста, застегните свои пристяжные ремни.

«DC-3» начал набирать высоту под прямым углом, что, как казалось, вовсе не соответствовало словам капитана. А потом последовал ряд странных явлений: лампы для чтения, укрепленные над местами пассажиров, принялись мигать, их свет становился то ярче, то ослабевал, как и свет табло «НЕ КУРИТЬ» и «ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ». За этим последовали пугающие переговоры экипажа по интеркому:

– Господи помилуй! Никогда не видел ничего подобного! Этот чертов туман горит!

– Огни Святого Эльма! Смотрите! Они пробегают по крыльям и фюзеляжу!

Мара и Сэм не верили собственным глазам. Весь самолет казался охваченным мерцающими шариками бледно-голубого огня.

Стюардесса пробежала по проходу к кабине летчиков.

– Отключите это чертово переговорное устройство, командир! Вы напугали пассажиров до смерти!

– Оно отключено!

– Нет, не отключено!

– Боже мой, радиосистема вышла из строя. Я не могу ее отключить!

– И это не единственная система, которая взбесилась, Джек! – крикнул второй пилот. – Стрелки моих компасов вращаются как безумные! Все вышло из строя – и гироскопы, и магнитные компасы!

– Ларри, свяжись с Гаваной и спроси, что тут у нас происходит! Может быть, военные испытывают новую атомную бомбу…

Второй пилот немедленно выполнил приказ:

– Это «Британия», рейс 654, из Сан-Хуана в Майами, вызываем Гавану… Диспетчер, пожалуйста, ответьте, у нас аварийная ситуация!

Ответ из Гаваны послышался мгновенно, но был едва различим из-за треска статического электричества.

– Подтверждение сигнала рейса 654… Гавана вызывает рейс 654… Прием. Какого рода у вас неполадки?

– Все наши приборы работают хаотично. Возможно, короткое замыкание в электрической системе.

– Но это не должно затрагивать работу магнитных компасов! – закричал пилот.

Из Гаваны запросили:

– Рейс 654… каковы ваши координаты?

– Примерно десять минут назад, до того как все наши приборы вышли из строя, мы находились на семьдесят четвертом градусе западной долготы и двадцать втором градусе северной широты.

– Рейс 654, должно быть, вы находитесь приблизительно возле побережья Сагуа-ля-Гранде. Какова видимость?

– Отрицательная. Из-за густого тумана за ветровым стеклом я вижу не более чем на фут вперед.

– Густого тумана? – Голос оператора из Гаваны звучал удивленно и даже озадаченно. – Это странно. В вашем регионе совершается не менее дюжины полетов, и все, кроме вас, сообщают о том, что небо ясное, а видимость оптимальная.

– Черт возьми! Мы, кажется, вышли из зоны тумана! – послышался торжествующий голос пилота.

И все пассажиры, до сих пор боявшиеся перевести дух, вздохнули с облегчением, потому что самолет вырвался наконец из зоны облачности и снова оказался в зоне ясной погоды.

Мара вцепилась в руку Сэма:

– Сэм, ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное? Ты видел такое небо? Оно не синее, а зеленое, а солнечный свет оранжевый.

Женщина, сидевшая в хвосте самолета, вдруг закричала:

– Знаете, что случилось? Мы оказались в Бермудском треугольнике!

Обе стюардессы побежали в заднюю часть салона и попытались успокоить пассажирку:

– Все в порядке, мадам. Через несколько минут мы минуем это место. Это погода сыграла с нами такую странную шутку. В этом регионе такие явления обычны.

Мара пыталась вспомнить статью из журнала, посвященную Бермудскому треугольнику, области недалеко от юго-восточного побережья Соединенных Штатов, где якобы существует некий треугольник, одна сторона которого протянулась от Бермудских островов до Флориды, а другая – от Флориды до мест восточнее Пуэрто-Рико, третья же – от Пуэрто-Рико до Бермудских островов. В регионе этого треугольника уже много лет происходило множество катастроф, крушений самолетов и судов, на борту которых не находили потом ни людей, ни поломок. Практически они исчезали бесследно. Среди обывателей и экспертов бытовали разные гипотезы, но единое мнение отсутствовало. Были ли эти катастрофы вызваны аберрацией атмосферных явлений? Или магнитной аномалией? Или здесь вступали в действие дьявольские сверхъестественные силы проклятого Бермудского треугольника?

Из Гаваны снова пришел радиосигнал:

– Рейс 654… вам следует добраться до Майами, рассчитав свой путь досконально, если вы снова видите солнце.

– Вы не поверите, – отозвался командир дрожащим голосом, – я и сам с трудом могу в это поверить, но я вижу это собственными глазами. В небе два солнца – одно справа, другое слева. Похоже на зеркальное отражение.

– Спокойно, сэр. Возможно, это просто иллюзия, вызванная искажением атмосферы. За все годы, что я служу в этой части океана, я видел и слышал о множестве удивительных атмосферных явлений. Тут случаются дикие и невероятные вещи.

– Знаю. Бермудский треугольник.

– Совпадение. Говорю вам, что…

Дальше расслышать голос диспетчера было невозможно из-за сильнейшего треска статического электричества. Потом радио умолкло.

– Что будем делать? – спросил второй пилот.

– Попытаюсь опуститься ниже.

– И снова попасть в этот чертов туман?

– Надеюсь спуститься ниже его. Нам надо найти какие-то ориентиры. Итак, иду на снижение.

В интерком, который по какой-то странной причине функционировал в то время, как все остальное электронное оборудование вышло из строя, командир объявил:

– Леди и джентльмены, если вы расстегнули пристяжные ремни, застегните их снова. Мы пытаемся пробиться ниже тумана.

«DC-3» нырнул вниз, снова оказался в непроницаемом плотном облаке и начал снижаться очень осторожно и медленно.

Второй пилот сообщал о сбросе высоты:

– Пятнадцать тысяч… тринадцать… десять… восемь…

На высоте шесть тысяч футов они снова оказались в условиях ясного неба – или так им показалось. И вдруг пилот в ужасе воскликнул:

– Боже! Он вокруг нас! Мы в самом его сердце! Мы в сердце урагана!

Это не поддавалось описанию. Самолет оказался в центре, как им показалось, урагана или бури, если не считать того, что не было ни ветра, ни дождя.

– Капризы природы, – заметил пилот. – Будьте спокойны и оставайтесь на своих местах.

Мара вцепилась в руку Сэма:

– Посмотри вниз на воду, посмотри на течение!

Члены экипажа и пассажиры были зачарованы тем, что происходило на поверхности океана. Сильная турбулентность, пенистые шапки всюду, где только глаз мог видеть воду, и обозначилось четкое направление течения. Течение шло по часовой стрелке вокруг периметра центра бури, и круги эти постепенно сходили вдали на нет, как вода, уходящая в сток раковины.

«DC-3» уже проделал половину пути над этим странным течением, когда они увидели его– гигантский водоворот. Теперь это уже не походило на раковину или мойку. Мощная воронка засасывала миллионы галлонов воды в секунду в свою бездонную утробу.

– Бог мой, это похоже на кадр из научно-фантастического фильма! – в ужасе пробормотал пилот.

– Мы все еще теряем высоту, – предупредил второй пилот. – Надо ее снова набирать.

– Сукин сын! – Командир налег на руль изо всех сил, но машина не откликнулась на его усилие и продолжала падать вниз. – Мы попали в сферу действия какого-то магнитного поля. Я больше не могу управлять машиной… Леди и джентльмены, приготовьтесь к аварийной посадке. Стюардессы проинструктировали вас на этот случай. Не впадайте в панику. Некоторое время мы сможем продержаться на плаву на поверхности. У нас есть спасательные жилеты и надувные лодки. Что за черт? Чьи это шутки?!

Он все еще сидел в своем кресле, руки его оставались на бесполезном теперь штурвале – он не мог оторвать взгляда от приближающейся гигантской воронки.

Пассажиры в салоне притихли. Они были погружены в гипноз или шок.

– Нас затягивает в самую сердцевину этой воронки, – прошептала Мара Сэму. – Прощай, мой дорогой!

Он обхватил ее за плечи и поцеловал в щеку.

– Лучше закрой глаза. Не смотри туда, любовь моя.

Потом… все было кончено.

Глава 6

Когда Мара вышла из своего транса, на лице ее все еще было написано выражение отчаянно напуганного животного. Пальцы ее, как когти, вцепились в атласное одеяло. Она водила глазами из стороны в сторону. Из ее расслабленного рта вытекла струйка слюны, и звуки, которые она пыталась произнести, были нечленораздельными. Это было похоже на вой, стон или скулеж животного.

Фидлер дотронулся до ее руки, но она отдернула ее и съежилась, прижимаясь к изголовью кровати.

– Дорогая, все в порядке.

– А самолет?

– Здесь нет никакого самолета. Все это было только в твоем воображении. Ты в своей постели. Оглянись вокруг. Неужели это похоже на салон самолета?

Ее взгляд блуждал по комнате, привыкая к виду знакомых предметов: постели, электронного оборудования, туалетного столика, шезлонга, портретов ее матери и бабушки на стене, писанных маслом. Постепенно напряжение покидало ее тело, и наконец у нее вырвался вздох облегчения.

– Все это было в твоем воображении, Мара. Ничего этого не случалось с тобой в жизни.

Сжав губы, она внимательно смотрела на него. Голос ее звучал слабо, но убежденно:

– О, все это настоящее, Макс. И что бы ты ни сказал или ни сделал, не может изменить моего мнения. Я присутствовала там, при крушении самолета, которое убило моих родителей, отца и мать. – Слова будто застревали у нее в горле. – Только это было не крушение. И не было несчастным случаем, вызванным человеческой ошибкой или поломкой оборудования. Это другое. Ты снова настаиваешь, что я это где-то читала или слышала о Тэйтах. Но разве ты сам не видишь, Макс, что в этом случае твоя рациональная теория не выдерживает проверки фактами? Никто не знал, что произошло на борту «DC-3», исчезнувшего, да, исчезнувшего, а не разбившегося, внутри Бермудского треугольника. Не осталось никого в живых, кто мог бы описать, что произошло в тот роковой час, когда самолет потерял контакт с диспетчером в Гаване.

– Однако в то время в газетах высказывалось много догадок по этому поводу. Последние радиосообщения с борта самолета были искажены до такой степени, что их было трудно понять. Все так называемые сверхъестественные силы зла, населяющие эту область Атлантики, гораздо легче воспроизвести в твоей фантазии, чем обычную авиакатастрофу, какие происходят ежедневно. Вспомни, дорогая, ты ведь провела там целый месяц. После несчастья с родителями ты исследовала каждую квадратную милю океана вокруг предполагаемого места крушения, прочесала все, что называется, частым гребнем. Засыпала и просыпалась с мыслью о Бермудском треугольнике. Я и раньше говорил тебе, Мара, ты очень впечатлительная женщина.

– Может быть, ты и прав, Макс.

Внезапно она села на постели и руками откинула волосы со лба.

– Макс, ты был таким милым, и я всегда буду любить тебя.

Она обхватила его лицо ладонями и поцеловала в губы.

Это слегка встревожило Фидлера. Совсем не в духе Мары было покоряться и сдаваться на волю обстоятельств. Покоряться врагу или смиренно принимать точку зрения оппонента.

– В чем дело? Ты, похоже, выпотрошила меня полностью и теперь собираешься выставить?

Улыбка, которой она ему ответила, показалась ему безжизненной.

– Не глупи. Я просто устала, совершенно обессилела. Сегодняшний вечер был для меня необыкновенно напряженным эмоционально – и не только в сексуальном плане.

Она погладила его по бедру.

Фидлер глуповато улыбнулся:

– Ну… для меня тоже. Ладно, я уйду и дам тебе выспаться. Обещай позвонить мне утром, как только проснешься.

– Обещаю.

Он снова поцеловал ее и встал.

– Не принимай душ. Не переодевайся. Я прикрою тебя этим одеялом. Самое важное в жизни – делать все вовремя, включая здоровый и крепкий сон.

Она улыбалась, пока он подтыкал одеяло со всех сторон и укрывал ее до самого подбородка.

– Я чувствую себя так удобно и уютно. Так хочется, чтобы ты остался здесь, со мной.

– И я бы хотел этого, и, поверь, я не собираюсь делать наши отношения эпизодом на одну ночь. Спокойной ночи и желаю сладких снов.

– Тебе тоже.

Перед тем как выйти из комнаты, он остановился, чтобы как следует рассмотреть два семейных портрета матриархов. Ему казалось, что их глаза следуют за ним, провожая его из двери спальни. И это чувство было настолько ярким и реальным, что волосы у него на затылке поднялись дыбом. Он поспешил в холл и с чувством облегчения закрыл за собой дверь.

«Макс, ты сам еле стоишь на ногах!»

Сцена с женой Рут, пережитая им этой ночью, была горькой, но не было в ней ни грязных оскорблений, ни криков. Когда он вошел, она ждала его в неосвещенной гостиной. Он и не заметил ее, пока комнату не залил внезапно включенный свет.

– Иисусе! – вздрогнув, воскликнул он. – Что ты здесь делаешь в такой час?

– А что делал ты вне дома, осмелюсь я спросить, вернее, спросила бы, если бы не знала?

Ее губы были сжаты, линия челюсти четко обозначилась, а презрительное выражение глаз не оставляло у него сомнений насчет того, что она готова объявить ему войну – жестокую и беспощадную.

– Я пытался объяснить тебе, что у меня появился экстренный больной.

– Консультация в Беллвью? – спросила она с подчеркнутым сарказмом.

– Ладно, если уж тебе так необходимо знать, то у меня был сеанс с Марой Тэйт. Я знаю, что ты о ней думаешь. Поэтому и солгал. Прости, это было ребячеством.

– То, что ты делал с этой богатой ненормальной, совсем не походит на ребячество. А впрочем, может быть, я ошибаюсь, может быть, вы играли в доктора и пациентку?

Он попытался разыграть благородное негодование:

– Ну что за пакости ты говоришь, Рут? Это недостойно тебя.

– Ах ты, мерзкий ублюдочный лицемер! Да от тебя разит этой сучкой, мускусом и теми лягушачьими духами по пятьсот долларов за унцию, в которых она купается! И что же, она была так хороша в постели, как ты ожидал, Макс?

Она наступала на него, сложив руки под тяжелыми грудями и презрительно улыбаясь.

Он выбросил руки вверх жестом бессильного отчаяния.

– Мне следовало знать заранее, что ты не способна проявить благоразумие и здравомыслие.

– Это я-то должна проявлять благоразумие и здравомыслие к мужу и отцу моих детей, совершившему адюльтер? К врачу, который трахает свою пациентку? Макс, да у тебя отберут твою лицензию вместе с кабинетом и кушеткой, на которую ты укладываешь своих больных. Ты просто позоришь свою профессию.

Это был рассчитанный удар, и он поразил его прямо в сердце. Он опустил голову и промолчал.

«Черт возьми! Она права. Я действительно позорю свою профессию. Я бесхребетное, самодовольное ничтожество. Я просто дерьмо!»

– Ты хочешь, чтобы я ушел? – спросил он бесцветным голосом.

В ней произошла мгновенная перемена, голос ее потеплел.

– Это глупый вопрос, Макс. Мы прошли вместе столько, что это было бы слишком – изгнать тебя за одну идиотскую ошибку, хотя она и надорвала мне сердце. Я испытала нечто вроде эмоционального инфаркта. Мы пережили вместе слишком много хороших и слишком много скверных времен, чтобы расстаться, не говоря уже о том, что у нас двое замечательных детей, которых ты обожаешь и которые обожают тебя. Я это знаю.

Она глубоко вздохнула, и в этом вздохе послышался отголосок рыдания.

– Нет, Макс, я хочу забыть эту ужасную ночь, если… если ты дашь мне слово, что никогда больше не увидишь Мару Тэйт даже в качестве пациентки.

– Рут…

Он не мог произнести ни слова, только смотрел на нее с изумлением, но изумление это было вызвано не ее неожиданной широтой, благородством и желанием простить его, а его нерушимым решением не принимать ее благородства и прощения. Как принято писать в романтической литературе, Мара Тэйт проникла в его кровь и плоть как болезнь, и, как многие больные, свыкшиеся со своим недугом и принимающие его как часть своего существа, как любой здоровый орган, как здоровое тело и мозг, он не хотел расставаться со своей болезнью. Он хотел пестовать и лелеять свой недуг.

– Так как мы договоримся, Макс?

Он был не в силах всю ночь провести в баталии с ней.

– Послушай, давай поговорим об этом утром. Мы оба устали и взвинченны. Такие вопросы лучше решать на свежую голову.

– Нет, Макс, что касается меня, то я решила, что это произойдет или сегодня или никогда. Я поставила тебе условия – раз и навсегда. Они вполне простые, разумные и справедливые, и тебе следует их принять. Забудь о Маре Тэйт, и я забуду о сегодняшней ночи. Ты должен мне помочь, и я никогда не заговорю об этом вновь, пока мы оба живы.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь, – пробормотал он, зная, насколько слабо и неубедительно звучат его слова. – Думаю, сегодня мне лучше переночевать в офисе, а завтра утром я тебе позвоню.

– Можешь об этом не беспокоиться, – ответила она, и в голосе ее он почувствовал надлом.

Он стремительно выбежал из квартиры, затыкая уши руками, чтобы не слышать ее отчаянных рыданий.

Фидлеру пришлось спать на складной койке в своем офисе.

Но слово «спать», разумеется, было неуместным в этом случае. О сне приходилось только мечтать. Он лежал без сна на своей койке, уставившись на лучи света, косо пересекавшие потолок его офиса каждые пять секунд, когда проблесковый маяк мигал на какой-то дальней крыше и свет его лучей проникал сквозь шторы на венецианских окнах. Он лежал без сна, мучительно переживая заново сцену с Рут и свои страхи за Мару до тех пор, пока мигающий свет маяка не поблек, потому что наступил рассвет.

И тогда ему удалось задремать, но он не знал, долго ли проспал. Ему показалось, что всего несколько секунд, когда его разбудил пронзительный звонок телефона, резанувший по его барабанным перепонкам как кинжал. Он вскочил со своей складной койки и, еще не проснувшись, шатаясь, бросился к телефону на письменном столе. Телефон продолжал звонить, и, когда Макс поднял трубку, он взглянул на часы на стене: было десять минут восьмого. Ледяные пальцы сжали его бешено забившееся сердце.

– Алло! – хрипло сказал он в трубку.

– Привет, доктор Фидлер. Говорит Франсина Уоткинс.

– Франсина! В чем дело?

– Мисс Тэйт с вами?

– Со мной? О чем вы говорите?

– Я подумала… – Поколебавшись, Франсина продолжала: – Ну, вы ведь были с ней прошлой ночью. Я подумала…

– Вы хотите сказать, что Мары нет в ее квартире?

– Нет. Я как раз здесь. Я только что вернулась от своего друга из центра города с рождественской вечеринки. Ее постель расстелена, но ее нет дома.

– Этого не может быть. Когда я уходил, она спала сном младенца. Я ушел от нее незадолго до часа ночи.

Он поморщился. Что за глупость он сказал, признавшись, что Мара была в постели, когда он ушел от нее, ушел из ее спальни.

Но Франсина не обратила на это внимания. Она была слишком взволнованна.

– Что мне делать, доктор?

– Садитесь и звоните всем подряд: в компанию «Т.И.И.», ее близким друзьям и коллегам по бизнесу – Шону Тэйту, Льюису О’Тулу, Джин Касл… О, черт возьми, Франсина, вы лучше меня знаете, кому надо звонить. Я отправляюсь к вам сейчас же. Если нам не удастся ничего о ней узнать, остается только одно – обратиться в полицию. Пока.

Не успев закончить разговор с Франсиной, он набрал номер Лесли Томкинса.

Фидлер и Томкинс приехали на квартиру Мары с интервалом в пять минут. Когда они одновременно вошли в гостиную, Франсина расхаживала по комнате и курила сигарету.

– Я чертовски напугана, – пробормотала она, засовывая руки глубоко в карманы своего лохматого свитера.

– Франсина, вы осмотрели ее платяные шкафы, ее гардероб? – спросил Фидлер. – Чего-нибудь недосчитались?

– Да, как только я повесила трубку после разговора с вами, я заметила, что нет ее большого чемодана и многих платьев, которые она, должно быть, в него положила.

Фидлер схватил Томкинса за руку.

– Это хороший знак. По крайней мере мы теперь знаем, что она не бродит бог знает где в полубессознательном состоянии, с затуманенным разумом, подавленная и деморализованная. Это означает, что она мыслит вполне разумно – до известных пределов. Мы можем быть почти уверены, что она не стоит на Бруклинском мосту, думая о самоубийстве.

– Хотел бы я так же в это верить, как ты, Макс, – заметил терапевт.

– Кроме того, она взяла с собой деньги, – вставила Франсина, несколько приободрившись. – Ее сейф в стене открыт, а чековая книжка и кредитные карты исчезли.

– Еще один обнадеживающий штрих, – сказал Фидлер, почти просияв. – Итак, последовательность наших действий ясна. Я позвоню в полицию.

Через полчаса двое полицейских в штатском из бюро по розыску – сержант Кокоран и его коллега детектив Леви – прибыли на квартиру Мары. Все уселись за круглый кофейный столик в гостиной, и Франсина подала кофе с пирожными. Фидлер, описывая хронологию событий, старался быть как можно более точным, описывая события, приведшие к таинственному исчезновению Мары Тэйт Третьей.

– Вы уверены, что у нее было все благополучно со здоровьем? Никаких болезней?

– Физически она была здорова, как новенький доллар, – сказал Томкинс, – а психически…

Он посмотрел на Фидлера.

– Да, доктор Фидлер, – Кокоран уловил нерешительность доктора Томкинса, – насколько она психически здорова? Все же у нее, вероятно, были проблемы с психикой, иначе она не стала бы вашей пациенткой.

– Сержант, – горячо возразил Фидлер, – как психиатр, я не сторонник таких штампов – психически нездорова или тем более сумасшедшая. Вы понимаете, о чем я говорю? Да, у мисс Тэйт были кое-какие проблемы. Я хочу сказать, что ее профессиональная ответственность была столь велика, что ее эмоциональную, психическую и физическую нагрузку можно сравнить с нагрузкой государственных деятелей США высшего звена. Да, она испытывала напряжение от груза постоянной ответственности. У каждого из нас бывают такие личные кризисные моменты, с которыми нам порой приходится бороться. Вот почему она лечилась у меня.

– А не можете ли вы описать состояние ее духа прошлой ночью, когда вы в последний раз видели ее?

– Она была в приподнятом настроении.

– И все же после ужина вы сочли необходимым провести сеанс лечения? И прямо здесь, у нее на квартире?

Сержант и детектив переглянулись, буравя Фидлера неприязненными, колючими взглядами.

– Разве это не против правил, доктор, заниматься психоанализом прямо на квартире у пациентки? Вы ведь сказали, что это был не профессиональный, а светский визит.

Фидлер мысленно молил Бога, чтобы ему удалось не обнаружить своих подлинных чувств. Он знал, что и Томкинс внимательно смотрит на него. Вне всякого сомнения, терапевт был столь же заинтересован в его ответе, как полицейские, и хотел знать все подробности их вчерашнего тет-а-тет.

– Заниматься психоанализом… – повторил Кокоран.

«Заниматься сексом», – подумал Фидлер.

– Совершенно верно, сержант, – ответил он тотчас же. – Это случилось сразу после ужина. Мы пили кофе у камина, когда вдруг она попросила меня ввести ее в состояние транса.

– В состояние транса?

– Да, это принятая форма лечения, в процессе которого пациента вводят в состояние транса с помощью обычного гипноза или с помощью инъекции содиума пентотала или какого-нибудь другого препарата. Пока пациент находится в состоянии транса, психоаналитик уводит его в прошлое, и пациент как бы совершает путешествие во времени назад. Если воспользоваться терминологией непрофессионалов, психиатр помогает пациенту вспомнить те события жизни, которые дремали в его подсознании в течение многих лет, а его подсознание часто скрывает мучительные для него, болезненные эпизоды, которые его сознание, намеренно блокируя, отторгало. В процессе воссоздания под гипнозом таких событий врачу-психоаналитику часто удается помочь пациенту справиться со своими нынешними трудностями.

– Да, нам приходилось посещать лекции по психиатрии в прошлом году. Правда, Леви?

– Да, что-то в этом роде.

Они не считали нужным скрывать свой скепсис.

– Продолжайте, доктор Фидлер, – сказал Кокоран. – Почему вы согласились сделать то, что сами считаете не совсем этичным с профессиональной точки зрения?

– Неэтичным? – возмутился Фидлер. – Не приписывайте, сержант, мне тех слов, которых я не произносил. Возможно, это был неортодоксальный или необычный подход, но в этом не было ничего противоречащего врачебной этике. По правде сказать, я согласился на внеплановый сеанс только потому, что мисс Тэйт угрожала, что будет экспериментировать сама с самогипнозом после моего ухода. Как ее психиатр, я должен был пойти на такой риск.

Полицейские разглядывали его с таким интересом, будто он был представителем другого вида фауны, неким инопланетянином. Похоже, в эту минуту они вспоминали все известные им шутки о мозгоправах.

Фидлер быстро нашелся и тут же выдал едкую реплику:

– Я знаю, о чем вы думаете, ребята. Вы думаете: «Не надо быть психом, чтобы стать мозгоправом, но иногда это помогает им стать». Я понимаю.

Должно быть, он попал в самую точку, потому что полицейские начали переминаться с ноги на ногу, ерзали на стульях и старались избегать его прямого взгляда.

Кокоран прокашлялся.

– Ладно, итак, вы покончили с этим… – сказал он, – в ее спальне.

– Верно. По просьбе мисс Тэйт.

– Она разделась, прежде чем лечь в постель?

«Мерзкий сальный сукин сын! Спокойствие, Макс».

– Мисс Тэйт не ложилась в постель. Она легла на покрывало, и на ней было то самое домашнее платье, в котором она была, когда я приехал и она принимала своего бухгалтера мистера Льюиса О’Тула.

Он повернулся к Франсине, маячившей на заднем плане.

– Франсина, она взяла с собой это платье?

– Нет, сэр, оно все еще на постели, где она его оставила.

Детектив Леви потер свою тяжелую челюсть, синюю от отросшей темной щетины.

– Я это понимаю так, Русс, у нее были серьезные неприятности с законом, и, должно быть, она не могла перенести своей неудачи. Как и многие в ее положении, она предпочла бегство. Сейчас, я полагаю, она летит куда-нибудь на Кубу или на Бермуды.

– Но это полная чепуха! – в раздражении воскликнул доктор Томкинс. – Мара Тэйт – не какая-то дешевая расхитительница, не ординарная растратчица. Она одна из самых уважаемых граждан Соединенных Штатов, близкий и доверенный друг президента Кеннеди. Уверяю вас, она не обратилась в бегство, детектив Леви!

– Он прав, Гарри, – сказал Кокоран медленно. – Но что-то очень и очень серьезное заставило ее бежать, и если кто-нибудь способен вразумительно объяснить, что могло толкнуть ее на такое бегство, то это только доктор Фидлер и никто больше. Что скажете, док? Этот транс, в который вы погрузили ее прошлой ночью, может пролить свет на ее поведение? Можете вы нам как-то помочь?

Фидлер вскочил с места.

– Думаю, я начинаю понимать, что было у нее на уме, когда она решила покинуть Нью-Йорк. Вы, вероятно, не помните, сержант, что в 1956 году отец и мать мисс Тэйт погибли в авиакатастрофе. Во время перелета из Пуэрто-Рико во Флориду.

– Это едва не довело ее до нервного срыва, – вмешался Томкинс. – Тэйты, именно эта ветвь семьи, отличались невероятной привязанностью друг к другу. Когда Комитет гражданской авиации, флот и отряды береговой охраны после долгих поисков не нашли никаких следов самолета и его пассажиров, Мара взялась за поиски на своем личном самолете. Прекрасный пилот плюс к другим ее многочисленным достоинствам и умениям, она вела долгие и упорные поиски.

– Вот вам отправная точка, сержант, – сказал Фидлер, не скрывая волнения. – Готов заложить свою репутацию врача, что она направилась на юг, во Флориду, а потом… – Тут его голос пресекся… Он решил придержать язык, оставив свои фантазии при себе: Майами, Куба, Пуэрто-Рико – все эти запретные территории – суша и вода, находящиеся в пределах Бермудского треугольника.

Глава 7

Через два дня после исчезновения Мары Тэйт Роджерс полиция Нью-Йорка выпустила специальный бюллетень, посвященный ее местонахождению, и это принесло результаты. Сержант Кокоран сообщил новость Максу Фидлеру в его офис во время сеанса, чего никогда не бывало прежде. Секретарше Макса было дано распоряжение немедленно связаться с ним и передать сообщение, касавшееся Мары Тэйт, каково бы оно ни было.

Макс взял трубку в небольшом туалете, расположенном при его офисе.

– Есть что-нибудь новое, сержант?

– Да. Мы выяснили, что под именем Мэри Роджерс она взяла билет на самолет, отправлявшийся в Майами. Это было утром – после той ночи, когда вы ее видели. Стюардесса опознала ее по фотографии, но Мара Тэйт сбила нас всех со следа, улетев чартерным рейсом на маленьком самолетике в Джексонвиль. Однако там ее тоже узнали. В Джексонвиле она воспользовалась тем же именем, что и за день до этого. Потребовался целый день, чтобы выяснить, что она делала дальше. Пришлось обшарить все закоулки двух крошечных аэропортов в этом регионе, а также порт и гавань. В конце концов один старый, просоленный морем матрос, который владеет маленькой лодкой в Грин-Коув-Спрингс, сообщил нам нечто в самом деле ценное. Мара Тэйт, или Мэри Роджерс, арендовала рыбацкую лодку у нашего моряка позавчера – шестнадцатифутовая лодочка с двойным мотором типа «Крайслер». Сказала, что хочет половить марлина. Зятя этого моряка она наняла, чтобы он ее сопровождал.

Дальше начинается мрачная и мистическая часть истории, док. В десяти милях от порта она выхватывает револьвер и приказывает молодому парню прыгнуть за борт, где качается маленькая надувная лодочка. Можете себе представить такое?

– Могу представить, – сказал Фидлер едва слышно. – И что случилось дальше?

– Пока ничего. Береговая стража и моряки были подняты по тревоге. С воздуха и с моря будут произведены тщательнейшие поиски ее лодки. Не волнуйтесь. Они скоро найдут ее.

– Это замечательно, сержант, – сказал Фидлер, хотя язык почти не повиновался ему. – Дайте мне знать, если у вас появятся новые сведения… И миллион благодарностей за то, что позвонили.

– А как же, док? Пока!

Фидлер повесил трубку и некоторое время внимательно смотрел, сидя на унитазе, прикрытом крышкой, на стену, увешанную разными инструментами. Потом он встал, долго стоял неподвижно, затем отправился в свой офис к потерявшей терпение пациентке.

– Миссис Уэзерби… мне ужасно жаль, но нам придется перенести наш сеанс на другой день. Я только что получил весьма печальное известие. В нашей семье горе – умерла моя тетя Джессика, – без зазрения совести лгал он. – Пожалуйста, извините меня.

Дама ушла в негодовании, а Фидлер сел за письменный стол и взял в руки микрофон своего магнитофона. Прочистив горло, он заговорил:

– Милая Рут! Это самое трудное из того, что мне приходилось делать в жизни, но я вынужден, заставляю себя это сделать. Нет, я неверно выразился, не заставляю. Я не могу контролировать себя, свое поведение. Меня влечет сила, подавляющая мою собственную силу воли, я не могу принять никакого решения в отношении моей дальнейшей судьбы.

Как психиатр и психоаналитик всю мою взрослую и сознательную жизнь я посвятил борьбе с проявлениями предрассудков, невежества, суеверия и иррациональных страхов. Мы больше не сжигаем ведьм на кострах и не всаживаем осиновые колья в сердца оборотней. Мы не заключаем людей в такие мерзкие дома, как Бедлам, грязные и мрачные, с персоналом, способным садистски издеваться над больными только за то, что их сочли одержимыми дьяволом. Я был недавно воплощением человека разумного, рационального. Но теперь я вынужден сказать, что разум мне больше не служит. Подвергнув Мару Тэйт обряду, или, лучше сказать, процедуре, возрастной регрессии, я каким-то образом и сам оказался жертвой неодолимой силы. Короче говоря, я стал человеком, одержимым прошлым. Понимаю, все, что я говорю, ни в малейшей степени не имеет для тебя смысла, во всяком случае, не больше, чем та часть меня, что повесила над дверью моего кабинета табличку «Доктор Максимилиан С. Фидлер».

В течение следующих четырех дней я попытаюсь подвергнуть себя интенсивному самоанализу. Люблю ли я тебя, Рут, и своих детей? Ответ всегда и в высшей степени положительный. Я вас нежно люблю. Я обожаю своих детей. И буду любить вас всеми силами души до самой моей смерти. А Мара Тэйт – что она значит для меня?

Мару и меня влечет некая одинаковая сила, род алхимии, это таинственная власть, которой не дано определения в нашей философии. Эта сила не от мира сего, и понять ее невозможно. Моя русская бабушка сумела бы назвать мое состояние и дать ему объяснение. Она сказала бы, что в меня вселился бес. Не могу привести более разумного объяснения.

Мои деловые бумаги в порядке. Меня радует мысль о том, что ты и дети будете вполне прилично обеспечены, по крайней мере на ближайшие двадцать лет. Наш поверенный Джо Андерсон, честный и блестящий юрист, искренне печется о будущем и о благосостоянии нашей семьи.

Все, что я делаю, становится невыносимо мучительно и тяжело для меня, и я должен обуздать свое желание долго распинаться на эту тему и пытаться рационально объяснить свои поступки, которые, как я уже сказал ранее, необъяснимы. Неизвиняемы и никогда не смогут быть оправданы, если исходить из известных нам и принятых нами со дня рождения критериев.

Прощаясь с тобой, я прошу тебя только об одном одолжении. Пожалуйста, поцелуй детей за меня и скажи им, что я буду их любить всегда, целую вечность, как и тебя.

Прощай, Рут, моя дорогая жена. Макс!

Фидлер выключил магнитофон и положил голову на холодную стеклянную поверхность стола, закрыв лицо руками. Через некоторое время он выпрямился и устало сел, вытащил кассету из магнитофона и запер в верхний ящик письменного стола. Он взглянул на стенные часы. Наступало время принимать следующего пациента. Он поднял трубку интеркома и, нажав на кнопку, сказал секретарше:

– Солнышко, пришли сюда миссис Лэйси, как только она придет.

В течение четырех последующих дней образ и распорядок его жизни не менялся. С десяти утра до пяти тридцати вечера он принимал пациентов. Все воскресенье он провел в номере отеля, который снял, лежа в постели за чтением «Нью-Йорк таймс». Ощущение у него было странное: он чувствовал себя в полном согласии с миром и самим собой.

Каждый день он с почти фантастической точностью звонил Рут и спрашивал ее о детях.

Она держалась спокойно и говорила почти извиняющимся тоном:

– Прости меня, Макс. Может быть, ты говорил правду. Возможно, она и впрямь очень плохо себя чувствовала в ту ночь, когда ты с ней виделся. Ведь именно следующим утром…

– Все в порядке, Рут. Но ведь ты не могла об этом знать.

– Я должна была больше доверять тебе, Макс. Можешь ты меня простить?

– Мне нечего тебе прощать, Рут. Все кончено и забыто.

– Макс… дети скучают по тебе. Я сказала им, что ты в Чикаго, участвуешь в большом процессе… Макс… мне тоже недостает тебя. Когда ты вернешься домой?

Для такой гордой женщины, как Рут Фидлер, нелегко было задать подобный вопрос мужу. Макс знал, что для нее такой вопрос был равноценен мольбе. Глаза его были полны слез, и голос звучал глухо, когда он ответил ей:

– Рут, очень скоро мы со всем этим разберемся. Даю тебе слово. Я работаю сейчас над очень, очень важным делом. Оно настолько серьезно, что я вынужден уделять ему все свое внимание.

– Новая пациентка вроде нее. Господи Боже мой, Макс… Ты много и тяжело работаешь, и уже так давно… Это напряжение сказалось на тебе, у тебя нервный срыв. Эта мысль не дает мне покоя. – Внезапно тон ее голоса изменился, в нем теперь звучали бодрость и надежда. – Макс, дорогой! Почему бы тебе не взять отпуск и нам всем не махнуть куда-нибудь – на Гавайи, Виргинские острова, в Европу… Давай поедем вдвоем. Только ты и я. Мои родители просто ухватятся за возможность побыть с детьми. Пожалуйста, Макс, сделай это ради меня!

Презирая себя за лицемерие и трусость, он ответил:

– Я подумаю об этом. Клянусь Богом. Дай мне еще несколько дней.

– Как скажешь, Макс, пусть будет еще несколько дней, но, Боже мой, скажи, что это возможно. Это так нужно нам обоим. – Смех ее звучал неуверенно. – Пусть это будет наш второй медовый месяц.

– Хорошо… Послушай, Рут, мне надо идти. Меня ждут в Беллвью.

– Ладно, Макс. – Она рассмеялась нервным, почти истерическим смехом, – Слушай, если мы не увидимся, счастливого Нового года!

– Да, желаю тебе и детям того же.

Он положил трубку и, обессиленный, упал на кровать.

– Счастливого Нового года! – бормотал он с горечью.

Взял «Нью-Йорк таймс» и вновь посмотрел на заголовок статьи:

ФЛОТ И БЕРЕГОВАЯ ОХРАНА ПРЕКРАЩАЮТ ПОИСКИ НАСЛЕДНИЦЫ МЕДНОЙ ИМПЕРИИ МАРЫ ТЭЙТ

Заголовок материала, касавшегося Мары, был набран даже более крупным шрифтом, чем заголовок статьи о Кастро. Из Вашингтона доходили слухи о том, что Соединенные Штаты собираются прервать дипломатические отношения с Кубой в ближайшую неделю.

Фидлер сел, потянулся к телефону и набрал номер администрации отеля:

– Говорит доктор Макс Фидлер из номера 711. Мне необходимо заказать билет в Гавану на самый ранний рейс. Спасибо. Подготовьте мой счет!

Вероятно, для американца было непросто получить доступ на Кубу в эти не лучшие для взаимоотношений двух стран времена. Но Фидлер решил: если потребуется, он готов использовать свое влияние в научном мире. Шестью месяцами ранее он лечил жену высокопоставленного чиновника в кубинской миссии в Соединенных Штатах. Лечение было весьма успешным, и кубинский министр выразил Фидлеру огромную благодарность.

Он сделал зарубку в памяти: не забыть отправить наговоренную кассету Рут.

Время пришло.