Тайный любовник

19

– Хорошо, что мы наконец решились рассказать о скором прибавлении в нашем семействе, – бросила Софи через плечо вышедшему из ванной комнаты Коннору, который даже издалека благоухал лавровым мылом. Приложив ладони к животу, обтянутому темным шелковым платьем, она критически оглядела себя в зеркале платяного шкафа. Может, стоит надеть другое, желтовато-коричневое парчовое – бархатная отделка на нем прикроет талию. Ох, да что беспокоиться! После сегодняшнего вечера о ее беременности станет известно всей деревне, и можно толстеть сколько хочется, ничуть не заботясь о разговорах.

Софи обернулась к Коннору, который стоял у комода с зеркалом, повязывал галстук.

– О! – вырвалось у нее. – Ты собираешься пойти в этом костюме?

Он оглядел свою темно-синюю скромную пару, в которой был на их бракосочетании.

– Да, хотел. А чем он плох?

– Ничем, просто… я думала, сегодня, поскольку это особый случай и там будет Ноултон… – Почему она должна что-то объяснять? Сегодня их первое официальное появление в свете как супругов. Дядя пригласил их на прием, устроенный в честь Клайва Ноултона по случаю его ухода в отставку. Он пригласил также и Роберта Кродци, и эта встреча послужит началом негласного соперничества Роберта и Коннора за благосклонность Ноултона. Кроме того, Софи решила именно на этом вечере сообщить, что они ждут ребенка. Тут же заработают досужие языки, моментально будут сосчитаны месяцы их супружества. Все, кто удивлялся, почему первая красавица Уикерли сбежала темной ночью с корнуоллским шахтером, получат подтверждение своим самым худшим догадкам. Софи будет высоко держать голову и игнорировать шепотки за спиной, но в ее ушах они будут звучать воплями осуждения.

Сказать, что это важнейший для Пендарвисов вечер, все равно что не сказать ничего. Ее ладони уже были влажны от волнения. Она накричала на бедную Марис, которая не так ее причесала, а теперь вот Коннор надел синий костюм вместо черного смокинга, да еще повязал этот жуткий галстук. Софи еле сдержалась, чтобы не вырвать его из рук Коннора.

– Это мой лучший костюм, – сказал он, стараясь не злиться. – Первый раз слышу, что он плох. Что же мне, по-твоему, надеть?

Она стиснула зубы; они опоздают, если придется одеваться самой и одевать его.

– Я говорила тебе, что одежда моего отца – это твоя одежда. Почему бы тебе не посмотреть в его шкафу другой галстук, может, более… подходящий к случаю. Что-нибудь не в желтую крапинку, как твой, – уточнила она.

Коннор медленно отвернулся, так что она успела заметить, как помрачнело его лицо. Она забыла, что на свете есть только один человек с более обостренным чувством собственного достоинства, чем у нее, и этот человек – Коннор. Какое, должно быть, это испытание для гордости, быть ее мужем.

– Прости, – быстро сказала Софи. – Я просто очень нервничаю. Мне хочется, чтобы все сегодня прошло по высшему разряду. – Он буркнул что-то примирительное, и она осмелилась добавить:

– Дядя был так добр, что пригласил нас, поскольку пригласил и Роберта тоже. Он не обязан был делать этого и мог дать возможность Роберту весь вечер обхаживать Клайва Ноултона. Я думаю, это жест примирения с его стороны, Кон. Новое начало для нас.

Он саркастически усмехнулся.

– Думай, как тебе нравится.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Дорогой дядюшка Юстас пригласил нас не потому, что такой добрый. Он видит в этом отличную возможность продемонстрировать Ноултону, насколько обходительнее и воспитаннее его протеже, чем какой-то неотесанный корнуоллец, который женился на его племяннице из-за денег.

– Ты не видишь никаких положительных качеств у моего дяди, не так ли? Он всегда будет выглядеть в твоих глазах негодяем.

– Может быть. Всякий раз, как я начинаю забывать о том, что собой представляет твой дядя, вот это лучше всяких слов напоминает мне о его «Доброте». – Кон дотронулся до шрама на щеке и посмотрел на нее сверкающим взором. – Какие ни на есть, но это мои костюм и галстук, Софи, и если они смущают тебя, очень плохо.

Вечер после этого покатился под откос.

Софи ошиблась: не было ни перешептывания, ни удивленно поднятых бровей, как она ожидала, когда сообщила – не во всеуслышание, а приватно, каждому в отдельности, – о том, что ждет ребенка. Все, казалось, были искренне рады за нее, а если бы кто и таил в душе сомнения по поводу ее новости, болезненная чувствительность тут же предупредила бы ее, в этом она не сомневалась. Никто, даже Онория, не оказался столь бестактным, чтобы спросить, к какому сроку ожидается появление младенца на свет. Но если бы такое случилось, у нее наготове был ответ: в июне. Так что, когда ребенок родится в середине апреля, у нее будет основание объявить роды преждевременными и тем пресечь пересуды.

На «скромный ужин в тесном кругу» в доме Юстаса собралось шестнадцать человек. Среди приглашенных преобладали мужчины. Из чего вытекало, что, составляя список гостей, хозяин руководствовался политическими соображениями, и Софи начала подумывать, что Коннор был прав, когда говорил о цели вечера. Роберт Кродди привел с собой двух коллег по консервативному крылу, мистера Фолкнера и мистера Торнбулла, которые исполняли при нем ту же роль, что Иен при Конноре. Коннор оказался в меньшинстве: один против троих, даже четверых, учитывая дядю Юстаса. Тайный сговор?

Софи встречалась с Клайвом Ноултоном только однажды. Это было несколько лет назад, на балу, куда она была приглашена с отцом. Сейчас она сомневалась, что узнала бы Ноултона, случись им встретиться на улице, так разительно он переменился. Голова стала совсем белой, и сам он весь как-то усох, стал по крайней мере на два дюйма ниже ростом. Ей говорили, что он не болен, что так на нем сказалась потеря жены, умершей год или два назад. Ее чувствительное сердце преисполнилось сострадания к нему. Ноултон говорил мало, но внимательно прислушивался к разговорам вокруг, и она видела, сколь проницателен взгляд его печальных карих глаз за толстыми стеклами очков.

Онория усадила ее между Карноками, как можно дальше от Клайва Ноултона, и она, посмеиваясь в душе, подумала, что кузина находит ее чары опасными и потому помещает, так сказать, в карантин. Коннора же, наоборот, посадили напротив парламентария, и это подтверждало его слова, что тайная цель вечера – поставить его в затруднительное положение и тем уничтожить как конкурента. Ха, улыбнулась она про себя, они очень скоро поймут, что недооценивали Кона. Вот только… жаль, что он надел этот безвкусный галстук.

Обед был на высоте: восемь перемен, в том числе два вида супа, палтус под соусом из омара, бараньи отбивные, жаркое из барашка, паштет из мозгов со спаржей и горошком, гусята, салат с огурцами, садовым цикорием и анчоусами, сбитые сливки и мараскиновое желе, компот, каштаны и кофе. Коннор превосходно управлялся за столом (хотя разок оплошал: она увидела, как он режет рыбу ножом, но надеялась, что никто больше этого не заметил), что должно было бесконечно раздражать Онорию – Софи злорадно надеялась на это. Разговор за столом касался только местной политики и был общим и добродушным. Себастьян Верлен, лорд Мортон, делился планами об усовершенствованиях в своих домах, которые сдавал в аренду; Кристи Моррелл говорил о прекрасном урожае, собранном в этом году, часть которого распределялась среди бедняков. Когда разговор естественным образом коснулся налогов и низких расценок на руду, леди Мортон мягко перевела его в более безопасное русло. Софи послала ей благодарный взгляд. Рэйчел Верлен вдвойне была рада услышать о беременности Софи, потому что сама, как сообщила ей по секрету, ждала ребенка. Они с Себастьяном никому еще ничего не говорили, но как было устоять и не поделиться новостью с Софи. Рэйчел была красива, безмятежна, как Мадонна, и никогда еще не казалась Софи такой счастливой. Может, их дети родятся в одно время. Как это было бы чудесно. Они бы играли вместе, стали друзьями. Коннор обвинял ее в снобизме, но кому не будет приятно, если его ребенок подружится с сыном или дочерью графини?

Погрузившись в свои мысли, Софи не замечала, что происходит вокруг, и очень удивилась, когда Онория неожиданно поднялась и знаком показала дамам, что им пора удалиться. Если Коннор оказался прав, сейчас должно было начаться то, ради чего затевался этот ужин. Она ободряюще улыбнулась ему и, проходя позади его кресла, украдкой пожала ему плечо.

Коннор проводил взглядом последнее разноцветное платье, исчезнувшее за дверями столовой, вслушался, как затихают в глубине дома оживленные женские голоса. Слуга, встав за его креслом, налил портвейн в его бокал и предложил выбрать сигару из ящичка тикового дерева.

Когда всем разлили вино, Вэнстоун провозгласил:

– Джентльмены! – Мужчины последовали его примеру и подняли бокалы. – Предлагаю выпить за того, кто верой и правдой беззаветно служил нам двадцать семь лет, кого мы почитаем за мудрость и неподкупность. Мы благодарим вас и смиренно признаем, что человека таких высочайших достоинств больше не найти. Мы от всего сердца желаем вам заслуженного счастья и удовлетворения на новом поприще.

Со всех сторон раздалось: «Правильно! Хорошо сказано! Присоединяемся!» Мужчины осушили бокалы, и Клайв Ноултон ответил улыбкой, в которой были удовлетворение, грусть и врожденная скромность, последняя и принесла ему заслуженную любовь жителей округи.

– Речь! – выкрикнул Роберт Кродди. Ноултон бросил на него проницательный взгляд из-под седых бровей и коротко ответил:

– Спасибо, джентльмены. Я не буду произносить речей, а лишь хочу выразить благодарность хозяину дома и всем вам за теплые слова в мой адрес. – Он замолчал и взял сигару.

Лорд Мортон, которого Коннор как-то видел на празднике, но с которым не был знаком до сегодняшнего вечера, был больше похож на светского повесу, чем на графа. Чтобы разрядить атмосферу, он пошутил, что Ноултон единственный, насколько ему известно, член парламента, который не воспользовался возможностью произнести речь. Все с благодарностью откликнулись на эту шутку, весело рассмеявшись, и в столовой вновь воцарились непринужденность и доброжелательность.

Вэнстоун начал разговор о политике – о кризисе в Китае, о реформировании армии после Крымской войны. Постепенно разговор от глобальных тем перешел к делам домашним, более близким сердцу англичанина, и Фолкнер, один из политических консультантов Кродди, исподволь затронул вопрос об имущественном цензе для членов парламента. Атмосфера в столовой мгновенно изменилась, но столь незаметно, что Коннор сомневался, почувствовал ли это кто-нибудь, кроме него и Кродди с помощниками.

– А какой позиции придерживаетесь вы, мистер Пендарвис? – с невинным видом спросил Фолкнер. Это был тучный круглолицый человек с седыми висками и выцветшими голубыми глазками на младенчески-розовом лице среди складок жира. Несмотря на кажущуюся из-за полноты добродушность, он обладал острым хищным взглядом. Фолкнер выполнял ту же роль, что Иен, но не было на свете людей более непохожих.

Фолкнер знал мнение Коннора относительно имущественного ценза, поскольку статья, появившаяся в тэвистокском «Голосе» две недели назад, давала общее представление о его позиции по этому и полудюжине других злободневных вопросов.

– Я против него, – коротко сказал Коннор, водя дымящимся кончиком сигары по краю тяжелой хрустальной пепельницы.

Кродди откашлялся и с готовностью заговорил:

– А я одобряю. Я считаю, что его отмена – это покушение на конституцию. Те, кто в 1710 году принимал положение о цензе, знали, что делали. Тогда, так же как сейчас, обладать состоянием значило быть независимым. Это доказательство неподкупности.

Если до этого момента Коннор не догадывался об их планах, то теперь понял: люди Кродди намерены нанести ему удар в самое уязвимое место и навязать спор по вопросу об имущественном цензе. И Клайв Ноултон, для которого его гипотетический преемник устраивал этот спектакль, должен увидеть поражение неопытного, неподготовленного выскочки из Корнуолла.

Девять джентльменов, сидевших за столом, выжидающе смотрели на Коннора. Он решил принять вызов, не в его правилах было уступать кому бы то ни было, тем более Кродди.

– Те, кто принимал этот закон, хотели добиться одного: перекрыть протестантам дорогу к английскому трону. А также не дать представителям купечества попасть в палату общин. Но со времен королевы Анны купечество как класс окрепло и играет огромную роль во всем мире, теперь его не удержать имущественными препонами. Этот закон устарел.

– Чепуха, – с довольной ухмылкой возразил Кродди. – Вы, пожалуй, еще станете утверждать, что устарело такое качество, как неподкупность. Я не говорю, что бедность непременно делает человека бесчестным, но достаток является залогом его достойного поведения. Это свидетельство того, что он независим и способен противостоять искушениям. Откройте палату общин для тех, у кого ни гроша за душой, и в нее хлынут должники, люди, промотавшие свое состояние, и бедняки – под Крылышко закона о неприкосновенности парламентариев, если только вы не намерены заодно отменить законы, защищающие от ареста за долги. Или именно этого вы желаете, сэр?

– Со всем уважением к вам, мистер Кродди, должен, однако, заметить, что ваши слова не более чем дымовая завеса. Не верю, что честность и ум людей зависят от их достатка. Но уверен, что до тех пор, пока трезвомыслящих людей из низших классов, чьим трудом создается богатство страны, не будут допускать к разработке законов, рабочему человеку не дождаться справедливости.

Фолкнер громко фыркнул, Торнбулл откровенно засмеялся. Карнок, единственный консерватор среди собравшихся или, по крайней мере, единственный, кто был достаточно честен, чтобы признаться в этом, произнес: «Фу ты!» – и налил себе портвейн.

– Вы говорите «дымовая завеса»! – воскликнул Кродди с наигранной веселостью. – Дело в том, что закон препятствует избранию в палату людей, не имеющих средств, потому что члены парламента должны посвящать все свое время законотворческой работе. Измените этот порядок, и вы измените сам характер палаты общин.

– Как раз это и необходимо сделать. Перемены в парламенте давно назрели.

– Надеюсь, это не относится к теперешней избирательной кампании, сэр, – заметил Ноултон с огоньком в глазах. Коннор любезно улыбнулся ему.

– Вы вовремя подали в отставку, сэр, – засмеялся Кродди. – Если в парламенте оказались бы люди, подобные Пендарвису, видит бог, вы не захотели бы там дольше оставаться.

Коннор откинулся на спинку кресла и выпустил кольцо дыма. Сопернику не удастся так легко выбить его из седла.

– Полагаю, вы на стороне реформистов, – продолжал Кродди с нескрываемой неприязнью. – Согласитесь, что на этом вы не остановитесь. Вероятно, вы и вам подобные – чартисты и радикалы, надевшие маску либералов, так я вас называю, – будете последовательны и замахнетесь на отмену имущественного ценза для избирателей.

– Я бы непременно попытался.

Карнок был явно шокирован, но доктор Гесселиус одобрительно кивнул лысой головой, хотя Коннор не имел представления, каких политических взглядов он придерживается. Лорд Мортон, поглаживая подбородок, с живым интересом смотрел на Коннора. Клайв Ноултон по-прежнему был невозмутим и молчалив, как сфинкс.

– Вы удивляете меня, сэр. Люди, подобные вам, обычно не настолько простодушны, чтобы открыто объявлять об этом. По мне, это опасно, – театрально заявил Кродди, бросив быстрый взгляд на Ноултона. – Есть какая-нибудь статья в Хартии, против которой вы выступаете? Хоть какая-нибудь? Я осуждаю подобные радикальные взгляды. Наступление демократии должно быть остановлено. Я говорю: всеобщее избирательное право – последний шаг на пути к анархии.

– Я готов в любое время поговорить с вами о демократии, – спокойно ответил Коннор, стряхивая пепел с сигары, – но давайте сначала закончим наш спор. Как вы помните, речь шла об имущественном цензе. – Кродди засопел, раздувая ноздри. – Я убежден, что быть членом палаты общин – это ответственное дело, требующее врожденных способностей, а не нажитого богатства. Состоятельность парламентария не является гарантией его ума и неподкупности. Настоящая гарантия – в свободном волеизъявлении избирателей. Почему…

– Пфф!

– Почему человек, унаследовавший отцовский особняк, непременно должен быть лучшим законодателем, чем тот, кто зарабатывает на жизнь, строя такие особняки? Что касается меня, то я предпочел бы видеть в палате общин умных людей, а не бездельников. – Кродди многозначительно фыркнул. – Если мы выбираем себе архитектора, или генерала, или капитана корабля по его профессиональным достоинствам, почему не избирать законодателями людей, которые способны создавать закон? Я утверждаю, что таких людей можно найти где угодно, и среди людей с достатком, и без такового.

– Уверен, вас бы это устроило, будь это так. И даже очень устроило.

– Джентльмены, прошу…

– Вы на что-то намекаете? – холодно спросил Коннор, медленно ставя на стол бокал.

– Я ни на что не намекаю. Я говорю то, что знает каждый из присутствующих, – вы преодолели имущественный барьер благодаря вашей жене.

– Роберт!..

– И вряд ли я единственный, кто считает, что вы и женились на ней ради этого.

Коннор вскочил, отшвырнул стул, который ударился о стену, не в силах сдерживать обуявшие его эмоции. Другие тоже оказались на ногах. Поднялся и Кродди – стиснув кулаки и выставив вперед подбородок. Себастьян Верлен встал между ними, спиной к Кродди. «Спокойно», – тихо сказал он Коннору и медленно и твердо сжал его руку. Решительность в его строгом взгляде достаточно охладила пыл Коннора, чтобы желание разбить Кродди нос стало менее жгучим, чем секунду назад.

– Думаю, пора нам присоединиться к дамам, как вы считаете? – предложил Ноултон хозяину. Вэнстоун изящно поднялся и повел гостей из комнаты.

«Черт бы вас всех подрал», – выругался про себя Коннор, беря стакан с бренди с подноса, который поднес ему один из вездесущих слуг Вэнстоуна. Софи с другого конца комнаты старалась поймать его взгляд. Но он, раз посмотрев на ее обеспокоенное лицо, избегал встречаться с ней глазами. Она всегда могла понять, когда с ним творилось что-то неладное, и Кон представлял себе, какой угрюмый сейчас у него вид. Пусть подождет, пока он не расскажет ей, как Роберт Кродди едва не довел его до бешенства в первой схватке в столовой. Ей это понравится. В три обжигающих глотка он осушил стакан и, когда мимо проходил слуга с подносом, потянулся за другим. Ублюдки!

Дамы вели беседу об опере, но ему потребовалось несколько минут, чтобы понять, о чем идет речь. Его смутили названия «Лукреция Борджиа», «Марта» и «Норма», но когда кто-то произнес: «Женитьба Фигаро», тут ему все стало ясно. Себастьян Верлен с удовольствием принял участие в беседе; оказалось, он был большим любителем оперы.

– Были вы на «Риголетто»? – без задней мысли спросил он Коннора, стоявшего рядом.

– К сожалению, нет.

– Я был на премьере в Венеции лет семь назад. Восхитительно. Вы знаете Верди: «Травиата», «Трубадур»?

Коннор покачал головой.

– Я плохо знаю оперу.

Его услышал Кродди.

– В самом деле? Что же вы тогда делаете, бывая в Лондоне? – спросил он с невинным видом, словно забыл, что пять минут назад они едва не подрались.

Коннор весь подобрался. Будь он проклят, если солжет.

– По правде говоря, я никогда не был в Лондоне.

В комнате воцарилась звенящая тишина.

– Господи! – произнесла после невыносимо затянувшейся паузы Лили Гесселиус, ветреная жена доктора.

– Я была там лишь однажды, – мягко сказала добросердечная миссис Карнок.

– Вы не много потеряли, – доброжелательно поддержал ее преподобный Моррелл.

Коннор почувствовал, как его лицо багровеет. Он с болью отметил, как напряглась Софи, силясь разглядеть что-то несуществующее на дне бокала с шерри.

Кродди вскинул голову и переглянулся с Фолкнером. Они нашли, что искали, – брешь в защите противника.

– Но я думал, вы учились в университете, – с притворным удивлением сказал Кродди.

– Если вы имеете в виду Оксфорд или Кембридж, то, боюсь, разочарую вас.

– Тогда где же, разрешите узнать?

– Я посещал Рабочий университетский колледж Брюса Пеннона в Манчестере. – Реакция была известна заранее. Одно упоминание о Манчестере, центре пролетарского радикализма в последние пятьдесят лет, заставило нежные буржуазные сердца испуганно забиться.

– Я и не знал, что существует такой колледж, – задумчиво проговорил Вэнстоун.

– Я слышал о нем, – сказал Кродди, с трудом скрывая ликование. – Он уже закрыт, не так ли?

Коннор медленно кивнул.

– Да, – ответил он, потом решился и не без вызова добавил:

– Я учился там на стипендию.

– О, конечно!

– Потому что моя семья не имела возможности платить за мою учебу. Мой отец работал на руднике шахтером. Как и все мои братья, что хуже всего, мистер Кродди.

Прежняя неловкая тишина была ничто по сравнению с той, что повисла сейчас. Все, кроме Кродди, отвели глаза. Даже когда Энни Моррелл, спасая положение, завела разговор на другую тему, Софи продолжала с особым вниманием разглядывать рисунок на своем лаковом веере. Но заставить исчезнуть предательские алые пятна со своих щек она была бессильна. Ей было неловко за него. Стыдно. Посмотри на меня, мысленно приказал он ей, когда вокруг вновь возобновилась непринужденная пустая болтовня. Но она даже не шевельнулась.

В груди Коннора разгорался огонь; так, прожженный искрой, вспыхивает сухой лист бумаги. До сих пор он думал, что она поддерживает его: Коннор и Софи против всего света, вместе. Какой он был дурак! Понадобилось совсем немного, чтобы она отмежевалась от него. Да и была ли она когда-нибудь его союзницей?

А может, это бренди распаляет его обиду? Коннор увидел, что Софи смеется, слушая, что дядя говорит ей на ухо. Коннор подошел к столу с напитками и наполнил себе высокий стакан.

Он расхаживал среди гостей, которые разбились на маленькие группки и оживленно болтали, но не присоединялся ни к одной. Софи нашла его, погруженного в раздумья, у окна, за которым чернел поздний вечер.

– Ты слишком много пьешь, – тихо сказала она, стоя спиной к залу и еле шевеля губами.

– Ты так считаешь? – Он посмотрел на свой стакан, в котором коньяка осталось на донышке, залпом допил его, прежде чем она успела забрать стакан, и с преувеличенным удовольствием причмокнул. То, как нервно передернулось его лицо, немного улучшило ее настроение.

– Боюсь, я вновь тебя смущаю, дорогая, не так ли?

– Говори потише, – зашипела она, стараясь загородить его собой от любопытных глаз, – Что с тобой происходит? Почему ты так много пьешь?

– Не знаю. – Он со стуком поставил пустой стакан. – Это, конечно, ни черта не поможет. Софи, мы уходим.

– Что? Нет, это невозможно… слишком рано!

– Я сказал: мы уходим, – угрюмо повторил Коннор.

– Но мы не можем взять и уйти, это неприлично.

– Тогда оставайся, я уйду один.

Он достаточно выпил для того, чтобы паника, вспыхнувшая в ее глазах, показалась ему смешной. Отстранив ее, он направился к двери. «Рад был встрече с вами», – сказал он, проходя мимо Ноултона, вздрогнувшего от неожиданности, и крепко пожал ему руку. Онория была хозяйкой вечера, поэтому он подошел к ней, сидевшей в двойном кресле с женой доктора, проговорил: «Благодарю за ужин», и зашагал дальше.

– Коннор! – если возможно кричать шепотом, то Софи крикнула именно так. Он услышал позади ее шаги. Выйдя за ним в холл, она схватила его за пиджак, чтобы остановить.

– Так ты идешь? – спросил Кон, прежде чем она успела открыть рот.

По ее глазам видно было, какая в ней происходит борьба. Наконец Софи решила бросить ему вызов.

– Нет.

– Тогда оставайся со своими дружками, раз они тебе важнее собственного мужа. Оставайся здесь всю ночь, почему бы и нет? Уверен, дядя рад будет приютить тебя. Вы с Онорией можете спать вместе. – Он круто повернулся на каблуках и зашагал прочь. Удивленный дворецкий издали увидел его и стал открывать дверь, но Коннор, не дождавшись, оттолкнул его.

Холодный влажный ветер слегка привел его в чувство. Он свернул на мощеную дорожку. В дверях показалась Софи, и ее золотистые волосы, освещенные сзади, полыхали как нимб.

– Идем со мной, – повторил Коннор, на сей раз как просьбу, а не приказ.

– Черт возьми! – воскликнула Софи. Гордость ее была оскорблена. – Возвращайся назад, Кон, немедленно! Неужели не понимаешь, что они именно этого и ждут?

– Так ты идешь со мной?

– Нет.

– Тогда я приеду за тобой утром, – бросил он через плечо. – Или можешь попросить Кродди отвезти тебя домой. Как в прежние времена. – Кон отвязал вожжи и вскочил в коляску. Вал радостно заржал, и в ответ ему, словно выстрел, хлопнула закрывшаяся дверь.

– Коннор неважно себя почувствовал, – объявила Софи с порога гостиной. – Он… просил меня извиниться, что вынужден был покинуть вас столь поспешно. До свидания… дядя, Онория, спасибо за чудесный вечер. Нет, не провожайте, он ждет меня… оставайтесь с гостями. До свидания… до свидания!

Все смотрели на нее озадаченно и неуверенно, особенно Энни, но, слава богу, она настояла, чтобы ее не провожали, и после того, как дворецкий с каменным лицом помог ей накинуть шаль на плечи и распахнул перед ней дверь, она плотно закрыла ее за собой перед носом этого ненужного свидетеля. Ведь если кто-нибудь узнает правду, что Коннор, разозлившись, уехал домой, бросив ее одну, она этого не переживет.

Луны почти не было видно за торопливыми тучами, гонимыми сильным холодным ветром, который трепал ее волосы и не давал выйти из ворот. Ругаясь вполголоса, она пригнула голову и пошла вперед, с трудом преодолевая напор ветра, радуясь, что хотя бы улица пустынна и никто не видит ее одинокой фигуры.

Дорога была едва различима в темноте, и несколько раз она натыкалась на черный колючий кустарник, росший вдоль обочины. Опавшие листья, поднятые в воздух вихрем, били ее по лицу, цеплялись за бахрому шелковой шали. Трещали и скрипели деревья, жутко выл ветер. Он принес запах моря, пробуждая в душе знакомый восторг перед бурей, Перед дикой и необузданной стихией. Сильный порыв ветра заставил ее еще ниже пригнуть голову и чуть не сорвал шаль с плеч. «Дьявол!» – крикнула она, но ветер мгновенно унес ее слова. Она проходила эти две мили до дому сотни, если не тысячи, раз, но никогда ей не приходилось оказываться на дороге такой непроглядной, ветреной ночью, в тонком платье и легких туфельках, без плаща с капюшоном. Ярость подгоняла ее. Она не могла дождаться, когда окажется дома и изольет ее на мужа.

Неожиданно хлынул дождь.

Софи мгновенно вымокла до нитки. Полдороги было уже позади, так что возвращаться не имело никакого смысла. С таким бешеным ветром ей еще не приходилось сталкиваться. Она обмотала голову шалью и попыталась передвигаться задом наперед, повернувшись к ветру спиной, стиснув зубы и смахивая слезы, пока ветер вдруг не переменился и вновь ударил ее в лицо. Она споткнулась об огромный сук, отломившийся от дерева, и упала на четвереньки, больно ободрав ладони об острый щебень и испачкав юбку. Поднималась она медленно и осторожно. Вся злость мгновенно прошла, уступив место липкому холодному страху. Как это все скажется на мне? – пришла в голову запоздалая мысль. Как это отразится на ребенке? О боже!

Пошатываясь, она побрела дальше под нескончаемым ливнем, пока сплошная стена ледяной воды, хлеставшей сбоку, не заставила ее укрыться в зарослях облетевшего боярышника на обочине. Конечно, голые ветки были не в состоянии защитить ее от дождя и порывистого ветра, но Софи остановилась, съежившись и дрожа от холода, стуча зубами, проклиная Коннора и умоляя его спасти ее. Но он не появлялся, и, когда ливень немного ослабел, она нашла в себе силы и, с трудом переставляя ноги, поплелась вперед, терзаемая ветром.