Телохранитель для стервы

Глава 1. Мой личный надсмотрщик

Ника

– Она избалована, капризна и упряма.

Отец выглядит слишком серьезным и, кажется, повторяет эту нелестную характеристику далеко не в первый раз. Мне на миг становится стыдно за свое, безусловно, недостойное поведение. Но всего лишь на миг. Потому как стыдиться тогда, когда бессовестно подглядываешь за отцом в щель двери и подслушиваешь важный разговор, несколько лицемерно. За подслушивание мне не стыдно. Должна же я знать, о чем идет речь. Впрочем, я предполагаю! И мне очень сильно это не нравится.

– Все понимаю, – голос мужской, низкий и отстраненный. Словно говорившему совершенно не интересно. Жаль с такого ракурса видно только краешек дубового стола и рукав черной водолазки говорящего.

– Мне хочется, чтобы ты помнил о моих условиях. Единственное, что прошу – не спать с моей дочерью и сделать так, чтобы ей ничего не угрожало.

Даже так! Теперь папочка решает с кем мне спать, а с кем нет! Щеки вспыхивают то ли от злости, то ли из-за того, что собственный отец думает о моей сексуальной жизни больше, чем я сама.

Я едва успеваю отскочить в сторону, когда дверь распахивается и отец выходит из кабинета. Я даже не думаю скрываться и на возмущенный взгляд не реагирую. Папа грозно хмурит брови, открывает рот, намереваясь что-то сказать, но не успевает, так как за ним следом выходит Он.

И с этим он решил, что я буду спать? Мужик пугает. Одним видом. Если бы я встретила такого ночью в клубе, пожалуй, даже сбежать не смогла потому, что на меня напал бы ступор.

Простая черная водолазка с высоким воротником. Кажется, она осталась с тех пор, когда ее обладатель был изрядно крупнее. Худощавое тело, очертания которого не сильно разберешь под свободной тканью, и пугающая физиономия. Короткие, стриженные ежиком волосы, щетина, и на ее фоне выделяющийся светлым росчерком шрам, уродующий щеку и рассекающий уголок губы. Воистину папа, видимо, считает, что я нахожусь в том возрасте, когда любой представитель сильного пола вызывает единственное желание: запрыгнуть к нему в койку! Да таких нужно обходить десятой дорогой! И этого он собирается приставить меня охранять? Этак я ночью от страха писаться начну!

Мужчина изучает меня с ленивым интересом и от холодного пронзительного взгляда между лопаток пробегает холодок. Я боюсь и испытываю еще какое-то странное чувство. Не хочу находиться рядом с ним! Мне казалось, что с охранником клиент должен чувствовать себя, как минимум, спокойно и удобно. Но с этим типом?

– Ты издеваешься, да? – спрашиваю у отца. – Скажи, пожалуйста, где и в какой помойке ты его откопал?

– Побольше уважения, Ника! – рычит отец, я даже подпрыгиваю от неожиданности. На меня он голос повышает крайне редко. После того, как умерла мама, я единственный луч света в его жизни. – Марк – офицер в отставке и он видел такое, что тебе даже не снилось, – уже спокойнее замечает он.

Даже так. Мне дают не комнатную собачку, приученную рычать на незнакомцев, а выловили настоящего волка. Интересно, он вилку-то с ножом умеет держать? Или их там не учат таким тонкостям? Впрочем, какая разница обедать с ним в ресторане я точно не собираюсь.

– Мне не нужен твой цепной пес, – мило улыбнувшись, припечатываю я. – Да, произошедшее с Лизой трагедия, – мой голос дрожит, и на глазах выступают слезы. Приходится сделать глубокий вдох, чтобы загнать их обратно. – Но это не значит ровным счетом ничего. Я не буду таскаться по сомнительным заведениям. Да, мы сглупили. Да, она сглупила сильнее, чем я. Да, мы гонялись за острыми ощущениями. Поймали. Хватит на всю оставшуюся жизнь!

– Не спорь. Я все решил. Марк будет тебя сопровождать везде. Точка. Станешь выпендриваться, применит силу. Даже наручники, если понадобится. Ясно выразился?

– Я сейчас еду на похороны лучшей подруги и сторожевые псы мне без надобности!

– Вероника, он едет с тобой! Точка.

– В таком виде?

– Не переживайте, Вероника Валерьевна! – Голос тихий, от него внутри начинает все вибрировать. – Я переоденусь.

Мне кажется или он надо мной ржет? Впрочем, может быть, шрам придает его лицу такое слегка насмешливое выражение.

– Рожу тоже переоденешь? – огрызаюсь я, разворачиваюсь и мчусь к себе в комнату.

Замираю на секундочку и, удостоверившись, что отец поднимается следом, с чувством ударяю дверью о косяк. Пусть знает – я оскорблена.

Марк

– Тронешь ее хоть пальцем, а тем более еще каким-нибудь местом – убью. – Самбурский говорит это таким тоном, что вопросов не возникает: он не шутит. – Она у меня девочка красивая, капризная и избалованная, но невинная. Пусть тебя не обманывает ее поведение. Ника может корчить из себя все, что угодно, но трахать ее будет только законный муж. А ты, при всем моем уважении, на эту роль не тянешь.

– Так, может, стоит нанять кого-то постарше, чтобы наверняка, – Стараюсь, чтобы голос звучал ровно, хотя внутри я напряжен, как пружина. Зря я сюда пришел.

– То есть себе ты не доверяешь?

– Речь не обо мне, а о вас. Доверяете ли вы мне. Если нет, то какой смысл пробовать сотрудничать?

– Меня просила твоя мать. – Самбурский вздыхает. – Ей я отказать не могу – это раз. Я знал твоего отца, я обязан ему жизнью и на своем пути не встречал более честного и преданного человека (но тут вопрос: теми ли я путями хожу). Он не мог воспитать своих сыновей иначе. Мудаки они, знаешь ли, растут в наших кругах. Им бы я Нику не доверил. И все эти элитные охранные агентства… прости, но там воспитывают эскортников. Мне это не подходит, мне нужен человек, на которого я могу положиться. Я ответил на твой вопрос?

– Вполне.

– Тогда жду от тебя ответной любезности.

– Я услышал ваши требования, – Марк кивает. – А также я отдаю себе отчет, что совсем не тот типаж, который может зацепить молоденькую, богатую девчонку. Неужели вы сами не видите?

Самбурский смотрит на мою недовольную, небритую физиономию. Я прекрасно знаю, что он видит. Одну щеку рассекает шрам. Он же задевает уголок губы. Взгляд спускается к глухому вороту водолазки, но даже над ним виднеется пара шрамов. Следы на мне везде, но людям обычно хватает и этого. Валерий Иванович читал досье и знает, меня буквально по кускам собрали. Я не сидел бы перед ним, хмурясь, если бы не мать. Не только потому, что не пришел бы сам устраиваться на работу телохранителем к взбалмошной малолетке, просто не выжил бы. На мне уже поставили крест. Не знаю, что связывает ее с Самбурским, но когда она впервые за двадцать пять лет дала о себе знать и просила о помощи, он не отказал. Деньги и связи помогли выкарабкаться, но внешность стала, прямо скажем, специфическая. Самбурский морщится, закончив изучение, и выдает вердикт, не такой как я ждал, но в целом верный.

– А черт этих баб поймет, что им надо?

Обсудив условия, выходим в коридор, где с ходу натыкаемся на блондинку. Холеная и жутко злая, смотрит волком, хамит, прицельно ударяя словами в самые больные места и гордо уходит. Какие-то три минуты, а я снова в аду.

Мой наниматель морщится и пожимает плечами, словно извиняясь и сообщая: «Ну, а я что говорил?» Но ничего, прорвемся.

Это сложнее, чем я думал. Нет, я никогда не был красавцем. Да и не имел привычки изучать свое отражение в зеркале. Мужик как мужик. Две руки, две ноги, военная форма – девчонки клевали.

После госпиталя все меняется. Меняюсь я сам… и не только внешне. Серьезное ранение ломает. Я не придал бы значения шрамам, если бы мог заниматься привычным делом и дальше. Сейчас все заслуги остались в прошлом, а имеющиеся навыки совершенно не нужны в мирной жизни.

Я соглашаюсь на эту работу только потому, что просит мать, пытаясь вытащить меня из скорлупы. Я не хочу этого, но понимаю, нужно или сдохнуть, или продолжать жить. Жаль никто не сказал, что это будет так сложно.

В глазах дерзкой блондиночки, когда она смотрела, застыл ужас. Не страх, а брезгливый ужас. И это, оказывается, неприятно.

Именно под этим надменным взглядом голубых глаз я в полной мере осознаю собственное ничтожество. У меня даже одежды нормальной нет. Водолазка и та от Игоря – младшего брата, а он двухметровый здоровяк. Есть несколько комплектов формы, которую я теперь не имею права носить, и старые вещи. Рубашки с воротником, открывающим шею, майки с коротким рукавом. Но если нимфу пугает один шрам на щеке и небритая физиономия, что с ней и ей подобными случится, если позволить им разглядеть больше? Люди предпочитали делать вид, будто войны нет, а если есть, то где-то далеко, и следов она не оставляет.

Валерий Иванович говорит, что гардероб – его забота. Определенный круг, определенные требования и необходимость одеваться за чей-то счет тоже бьют под дых.

Ему всю жизнь внушали, что солдат – расходный материал, но почему-то не объяснили, что делать, если на войне ты стал не нужен, но чудом остался жив.

Ника

«В самом-то деле! Он издевается? Ну, хочет нанять охранника, почему все это нужно делать у меня за спиной? Нельзя посоветоваться? Придумать вариант, который устроит обе стороны?» – бурчу я, стаскивая домашнее платье. – «Зачем нужно приглашать этого? Чтобы все друзья разбежались в ужасе? Неужели нет других вариантов!».

Злость кипит внутри и очень хочет вырваться наружу. Но я пока не знаю, как дать ей выход. Не мебель же крушить. Присаживаюсь на кровать и закрываю глаза, проваливаясь в воспоминания.

Позавчера, вечер

Каблук ломается, и я бегу, спотыкаясь и пролетая в лужи до середины щиколотки. Дыхание сбивается, и я не знаю, что будет хуже: если мерзавцы меня догонят или если отец узнает, что я снова сбежала после назначенного им комендантского часа. В общем-то, если меня догонят эти психи, отец точно узнает, где проводит ночь его дочурка. Очень плохо! Просто отвратительно!

До припаркованной за углом машины остается совсем чуть-чуть. Я дергаю дверь, вваливаюсь на водительское сиденье, тут же завожу мотор и блокирую двери. Теперь в безопасности. Ушла. Все же Лизка – тварь! Вытащила меня в этот гадюшник – кто только надумал назвать его ночным клубом? – и свалила с официантом! Ладно бы с кем! Она потащила себе в постель разносчика бокалов и бросила меня одну в потной и обдолбанной толпе пьяных уродов!

Ладно, я тоже не трезва. Пара бокалов вискаря дома, пара коктейлей тут. В голове до сих пор шумит. Не знаю от выпитого или от похотливых взглядов тех парней. Они подвалили ко мне в центре зала и активно делали вид, будто мы уже знакомы. Сочли меня более пьяной, чем я есть на самом деле. Это забавляло. До той поры, пока они не решили, что я должна непременно поехать с ними скоротать вечер.

Поначалу вылазки в такие сомнительные места будоражат. Кровь играет и в ней скачет адреналин, но потом… потом, границы размываются. Знакомства опаснее, клубы подозрительнее. И вот сегодня Лизка бросила меня и свалила, а я еле сбежала! Я не готова спать с первым встречным, в отличие от нее. Я вообще не готова ни с кем спать. Только вот она этого не понимает. «Зачем лишать себя удовольствия?» – передразниваю я приятельницу и даю по газам.

Прикрываю глаза, стараясь отвлечься и не вспоминать, как меня прижимают к потному телу, прогоняя из памяти сжимающиеся руки на талии, упирающееся в спину чье-то достоинство. Нет! К демонам такие развлечения!

Домой в таком виде ехать нельзя, поэтому я поступаю, как обычно: втапливаю посильнее и мчусь на побережье. Несколько часов, проведенных наедине с природой, выветривают хмель, я успокаиваюсь и возвращаюсь домой.

Как же я ошибаюсь, когда рассчитываю, что получится вернуться тихо и незаметно, как обычно! У дома меня уже ждут. Несколько полицейских машин, люди и взбешенный отец в домашнем халате! Это меня тревожит особенно. Он даже в столовую спускается в деловом костюме. Сильнее него меня пугает заплаканная мать Лизы.

– Ты? Где? Была? – спрашивает отец отрывисто, едва я вываливаюсь из новенького блестящего «лексуса». Сейчас в скоплении людей я с неудовольствием осознаю, что вообще-то так и не протрезвела. Колготки на мне порваны, волосы растрепаны, а на одной туфле не хватает шестнадцатисантиметровой шпильки. Красавица, ничего не скажешь. Папина гордость. Ладно, хоть травку сегодня не курила… или курила? Черт, какая же каша в голове!

– Я…я… – папе я ответить не успела.

– Ника-а-а-а, – кидается ко мне с рыданиями Маргарита Игоревна. – Мою Лизоньку, мою девочку убили!

Да, согласна, случившееся с Лизой ужасно. Я сама перепугалась и до сих пор не могу отойти. Но это глупая случайность, она просто пошла с гребанным извращенцем, и он ее убил. Это не повод устраивать панику! С чего отец решил, что меня ждет такая же участь? Я подвергалась гораздо большей опасности, пока с подругой было все хорошо. В конце концов, именно она всегда была инициатором таких развлечений. Лиза любила адреналин и пощекотать себе нервы, а я шла у нее на поводу. И я лукавила, когда называла Лизу лучшей подругой. Она была скорее приятельницей, с которой хорошо, хоть и опасно тусоваться. Поэтому и скорблю я меньше, чем следовало. Хотя, кто придумал определять меру скорби?

Сажусь перед зеркалом и три раза выдыхаю. Пусть решают, что угодно! Я не намерена сдаваться. Похороны Лизы будут походить на светский раут. В наших кругах из любого мероприятия устраивают показ мод и тусовку. Меня это злит, пока я наношу широкой кисточкой румяна на бледные скулы. Я должна думать о смерти Лизы перед ее похоронами, а не про то, какие туфли надеть от Джимми Чу или Кристиана Лабутена, чтобы они соответствовали дресс-коду, в них можно было долго стоять и не сдохнуть, ну и чтобы в таких не притащилось полкладбища.

Останавливаюсь на строгих черных лодочках на шестнадцатисантиметровой шпильке. Матовая кожа как нельзя лучше соответствует случаю. Платье доставили еще утром. Строгий силуэт, черный тяжелый матовый бархат. Подол чуть ниже колена и воротник лодочка. Из украшений лишь нить черного жемчуга. На волосах шляпка с вуалью и обязательно кружевные перчатки выше локтя. Я замираю перед зеркалом, и на глазах снова выступают слезы. Во мне нет ничего настоящего. Идеально уложенные светлые локоны, безукоризненно сидящие вещи – все фальшь. Даже на похоронах мы должны играть в светское общество, где нет места настоящим чувствам. Все бесит; а охранник, который потащится со мной и будет отвлекать внимание от гроба с подругой, особенно. Все будут пялиться на меня и его колоритную рожу, а не на Лизу. Это злит. Сегодня ведь последний день, когда она может быть в центре внимания.

Нужно ехать одной. К тому же Павлик обещал за мной заскочить. После смерти Лизы мы сблизились, а нравился он мне еще с прошлого года. Мы с ним неплохо зажигали на выпускном, но потом что-то не сложилось. То ли я была слишком гордой и не сделала шаг навстречу, то ли он был обычным балованным мудаком. Но кто в нашей тусовке не такой? У меня тоже характер не ангельский. Паша мне нравится до сих пор.

Беру в руки высоченные шпильки и выхожу на балкон. Спускаться по пожарной лестнице, мне не привыкать.

Лучше выйти через «черный ход», чем скандалить и кому-то доказывать свое право жить самостоятельно, без страшных, как моя смерть, надсмотрщиков.

В узком платье перелезать через перила на лестницу неудобно, но я подтягиваю повыше подол и, аккуратно спустившись по ступеням, прыгаю на землю, тут же угодив в чьи-то сильные объятия.

– Тихо! – слышу на ухо, и я почему-то подчиняюсь хриплому, угрожающему голосу. Не ору, а аккуратно разворачиваюсь, все еще сжимая в руках туфли, и смотрю в отстраненно-холодные зеленые глаза своего телохранителя. Вот какого дьявола он здесь делает? Неужели так необходимо мне мешать? Даже побрился, мерзавец!

– Ты! – от возмущения задыхаюсь, с неудовольствием отмечая, что в отличие от взгляда, руки у него обжигающе-горячие. – Что ты здесь делаешь?

– Охраняю. – Он пожимает плечами и отступает в сторону. Видимо понимает, что я не кинусь в дебри сада, петляя, словно перепуганный заяц. Я действительно не собираюсь убегать. Это глупо, а вот кинуть в охранника туфлей очень хочется.

Он действительно переоделся. И это не дешевая одежда, которая сидит так, будто ее сняли с чужого плеча. Я чувствую папочкин вкус. И на это спонсировал. Он у меня может. Снова водолазка, закрывающая шею, тоже черная. Правильно: мы ведь едем на похороны; графитовый костюм, гладко выбритое лицо, черная короткая стрижка и шрамы, как напоминание о том, кто он. Ветеран. Военный, мать его, кто-то там в отставке. Пожалуй, он мог бы быть симпатичным, наверное. В другой жизни. Сейчас же он просто пугает, а шрамы… они довершают образ. Сильнее них пугают только глаза.

Костюм на нем сидит хорошо, даже слишком хорошо. Подчеркивает военную выправку, размах плеч, только вот рубашка ему бы пошла больше. К чему эта ложная скромность? Да, точно рубашка.

– Я хочу, чтобы ты носил рубашки, – говорю прежде, чем успеваю подумать и испытываю минутный стыд. Но потом думаю: «А что? Меня же представили как вздорную девицу со склочным характером? Он знал, на что шел, пусть терпит. Это первый мой каприз в череде многих».

– Это невозможно, – отзывается он и поворачивается ко мне спиной. – Пойдемте, машина у входа. Нам стоит поторопиться, в это время в городе могут быть пробки. А опаздывать на похороны нехорошо.

– За мной заедут. Ты сейчас не нужен, – стараюсь ответить как можно тверже.

– Если вы о парне на красном «ягуаре», то он уже поскандалил у ворот с охраной и уехал. Ваш отец выдал на этот счет распоряжения. Теперь вам можно ездить только со мной.

– Он совсем потерял края? – возмущаюсь я и получаю холодный ответ.

– Это вы сами у него спросите.

– Не думаешь же ты, что я пущу тебя за рычаг управления своей девочки?

– Не думаю. – Он даже не поворачивается. – Но теперь у нас мальчик, и управляю им я.

– Да че за дела такие?! – раздраженно топаю ногой и замираю возле огромного черного монстра. «Крузак», вроде бы. Или что-то такое, я не большой спец по джипам.

– Я так понимаю, это тоже папочка? – интересуюсь, с трудом сдерживая бешенство.

– Солдаты могут за всю жизнь заработать себе… – Он пожимает плечами. – Ни на что. Хоронят нас за счет государства. Поэтому вопрос глуп.

– Ну и зачем такая работа нужна?

– А затем, что кто-то должен сделать так, чтобы ты каталась на дорогих машинах и не переживала, что ночью кто-то может тебя убить. Так повелось, что в моей семье традиционно занимаются этим. А в твоей – зарабатывают деньги. Так сохраняется вселенское равновесие. Садись.

Он говорит спокойно. Боль в его голосе слышится, но связана она не с деньгами. Его тревожит что-то другое. Впрочем, какое мне дело?

– Вот и сдох бы на своей войне, чтобы похоронили за государственный счет, а не портил мне жизнь и нервы из-за папочкиной прихоти.

– Я старался, – совершенно серьезно замечает Марк. – Но что-то пошло не так. Поэтому я здесь, и тебе придется меня терпеть.

Его ответ такой искренний, что мне становится нехорошо. Мало кто серьезно предпочел бы смерть жизни, а он, похоже, сожалеет как раз из-за того, что вынужден жить. В горле комок, а новый телохранитель теперь пугает еще сильнее.

– Я не привыкла терпеть! Я привыкла избавляться от всего, что меня не устраивает!

– Зубки обломаешь, маленькая рыбка-пиранья, – говорит он и открывает передо мной дверь. Я дуюсь, но сажусь в дорогой кожаный салон, пахнущий новым автомобилем. Этот запах ни с чем не спутаешь.

До места проведения похорон я обиженно молчу. Хочется, чтобы мероприятие прошло спокойно. Прощание в маленькой церкви, невысказанные слова, тишина, а не вот эти вечные вопросы: «Ника, а что за мрачный красавчик таскается за тобой, не отходя ни на шаг?», «Ник, что за урод? Отец нанял такого, чтобы он тебя точно не трахнул?» – это Паша. Вот почему он такой грубый?

– Отец нанял его мне, потому что он воевал и убивал, – огрызаюсь я, сбрасывая с плеча руку, которую парень туда по-хозяйски водрузил минуту назад.

– Солдаты – расходное мясо на поле боя, – снисходительно замечает Паша, совершенно не стесняясь того, что мой охранник идет следом. – А тут… те, кто там не нужен. Никчемные неудачники.

– Папа работает с лучшими, смирись, Паша, – фыркаю я и спешу уйти. Нет, сама я могу, как угодно отзываться о Марке, но позволить оскорблять его другим, значит оскорблять меня, отца и честь семьи. А к чести семьи мы относимся очень трепетно. Поэтому с Пашей я больше не разговариваю, хотя понимаю, почему он истекает ядом. Его повернули от ворот моего дома. Те самые охранники без рода и племени. Не Марк, но такие же, как он, и поэтому Паша злится. А еще на фоне моего телохранителя парень выглядит мелким и смешным. Марк производит впечатление, и неожиданно мне начинает это нравиться. Да, он пугает, но, что приятно, не одну меня.

Я сижу в переднем ряду недалеко от темного гроба, в котором, словно уснувшая принцесса в сказочном платье, лежит Лиза. Невероятно красивая и нежная, совсем непохожая на себя. Наверное, такой ее видели родители, а была Лиза другой – дерзкой, скандальной. Дрянной девчонкой. Настоящей. Именно поэтому к ней тянулись люди, именно поэтому к ней тянулась я, даже понимая, что общение не доведет до добра. Рядом рыдает Дина. Она, пожалуй, единственная действительно любила Лизу. Они дружили с колыбели и были больше сестрами, чем подругами. Удивительное единение, которому я завидовала. Дина винит себя. В тот вечер, она не отправилась с нами в клуб, потому что ее родители уехали на благотворительный вечер, и Дина смогла притащить к себе домой парня. Теперь жалеет, хотя, понятно, присутствие ее в том клубе не изменило бы ничего. Лиза бы все равно ушла, выбрала себе парня и ушла. Ее не могли остановить ни я, ни Дина, ни какие-то обязательства.

Сдержанные речи, рыдания, цветы. Мне хочется уйти, как можно быстрее. Спи спокойно, подруга, я запомню тебя совсем не такой. Не безжизненной куклой в платье принцессы, а живой, немного пьяной и сумасшедшей; такой, какая ты была на самом деле. Такой, какой видела тебя в последний раз.

У стены я замечаю несколько мужчин в полицейской форме. Конечно, они не могли пропустить похороны. Тот, кто убил Лизу, вполне возможно скрывается где-то здесь, в толпе. Папа пока ограждает меня от встречи с этими, но я знаю, что завтра меня ждут в отделении. Придется ехать и снова погружаться в кошмар той ночи. Отвечать на бесчисленное количество вопросов, пересказывать, пытаться вспомнить новые и новые подробности.

К концу церемонии, когда гроб с телом Лизы опускают в землю на отдаленном участке кладбища, где растет небольшая сосна, я почти не держусь на ногах. Рыдать начинаю еще в церкви, хотя есть период, когда мне кажется получится отстраниться от этого кошмара и сдержать слезы. Не выходит. Даже Дашка плачет, хотя она скорее порицала Лизу и недолюбливала из-за того, что мы с ней стали общаться меньше.

Я настолько потеряна, что когда начинается мелкий моросящий дождь, даже не смотрю, кто несет над моей головой зонт, и на чей локоть я опираюсь. Марк. Первый порыв вырваться, отпихнуть охранника и гордо пойти одной, но дождь усиливается, тонкие шпильки увязают в кладбищенской глине, а до машины не так далеко. Можно потерпеть.

– Сейчас куда? – интересуется охранник, едва я устраиваюсь на заднем сидении и бросаю взгляд в окно на затянутое дождливой дымкой кладбище.

– В «Эталон Элит», – говорю я. – Это ресторан недалеко от мэрии. Там будет проходить прощальный прием.

– Едем туда сразу?

– Да, – Я киваю, несмотря на то, что не хочу никуда. Я бы с удовольствием избежала продолжения тяжелого дня. Но выбора нет. Я обязана пройти сегодня до конца. К тому же там будут подавать вино и еще что-то покрепче. Мне просто жизненно необходим алкоголь.

Я нажираюсь на похоронах собственной подруги, как портовый грузчик. Наверное, это звоночек, сигнализирующий о том, что пора завязывать с разгульным образом жизни. Но как это можно сделать, если сердце разрывается на куски от боли, которую алкоголь чуточку приглушает, как и появившийся не к месту страх? Вот зачем мне именно сейчас думать о том, что отец прав, и я могу стать следующей жертвой? Вдруг это не случайное убийство и в городе орудует маньяк? Лизу нашли на берегу реки в светлой простой сорочке до пят, а в руках у нее была роза. Не очень похоже на случайное убийство, которое совершил психопат, а вот на маньяка очень. А если так, то будут еще жертвы. Мысли об этом и заставляют меня потерять контроль за количеством оказавшегося во мне алкоголя.

Сначала все идет прилично. Я выражаю соболезнования родителям и беру бокал вина с подноса. На тонкой ножке бокала черная лента, и от этого снова хочется рыдать. Ко мне подходит Паша. Марка рядом нет, он стоит у стены, спиной я постоянно чувствую колючий взгляд. Наедине со мной Паша не ведет себя как последний мудак, а, наоборот, вежлив и нежен. Он приобнимает за плечи и предполагает, что вино не способно справиться с ситуацией. Нужно что-то покрепче. Я соглашаюсь на коньяк, его-то и пью до конца вечера. Едва опустошаю один бокал, как в руках появляется следующий. В итоге я незаметно надираюсь так, что обнаруживаю себя в Пашиных объятиях в каком-то сомнительном закутке. Как я сюда пришла и, самое главное, зачем, вспомнить не получается. Мир плывет, пол качается, и стоило бы ехать домой. Но я не могу. Не очень трезвый парень прижимает меня к стене и пытается терзать поцелуем рот. Я мотаю головой и упираюсь руками ему в грудь, отталкивая.

– Ты что творишь? – спрашиваю я. Хочу объяснить, что если он не перестанет, то меня стошнит прямо на его ботинки, а может, и не на ботинки. Но произносить длинные и сложные фразы не получается. Изо рта льется какое-то бессвязное бормотание, на которое Паша не обращает внимание. Дыхание парня прерывистое, он возбужден, хотя, что может возбудить в зареванной, мертвецки пьяной девице? Я решительно не понимаю противоположный пол.

– Ну же, Ника, перестань, выпендриваться. Тебе же нравится! – жарко шепчет он мне в ухо, прижимая ближе, так что я чувствую его возбужденный член у себя на животе. Боги, да он готов меня трахнуть прямо тут, несмотря на то, что я похожа на невменяемую куклу. Интересно, если меня все же вывернет, это его остановит?

– Что мне нравится? – уточняю я, все же пытаясь увернуться от жадных рук и слюнявых поцелуев.

– Отпусти ее. – Тихий голос раздается из-за спины Паши, парень не разворачивается, только бросает:

– Отвали! – Его руки в этот момент пытаются задрать подол моего платья, а я даже сопротивляться не могу. Просто стою, прислонившись к стене. Все силы уходят на то, чтобы не отключиться и не упасть.

– Не могу, моя задача защищать ее, – отзывается Марк равнодушно. – А она, по-моему, уже не хочет общаться с тобой.

– Она пьяна в дым и сама не знает, что хочет. Еще пять минут назад она была счастлива со мной.

– Но сейчас поменяла мнение. Это свойственно девушкам. Я ее отвезу домой. Протрезвеет, свяжется с тобой, и вы продолжите начатое. Ну, если окончательно не передумает.

– Да! – Слова на миг отрезвляют. – Хочу домой. Ненавижу блевать в общественные унитазы. – У меня вообще крепкий желудок, но озвученный аргумент кажется более весомым.

– Отпусти, – очень тихо советует Марк и делает шаг вперед, к удерживающему меня Паше.

– Отвали! – Парень не сдается. То ли проявляется поганый характер и ощущение полной безнаказанности, то ли просто алкоголь, который никого не делает умнее или сдержаннее.

– Я ее заберу, если понадобится силой. Как ты думаешь, сколько секунд ты продержишься против меня? – Марк задает риторический вопрос Паше и насмешливо приподнимает черную бровь. Рожа при этом у него особенно зверская, я хихикаю.

– А угадай, сколько ты проживешь после того, как тронешь меня хоть пальцем? Ты не знаешь, кто мой отец!

– Мне неинтересно. – Мой охранник пожимает плечами. – Своим достоинством будешь мериться не со мной, а с ее отцом. Ты же это сам знаешь. У кого из вас окажется длиннее – мне насрать, но ее я сейчас заберу.

Не знаю, что действует на Пашку, то ли нежелание позорно получить в рожу, то ли страх, что его попытка разложить пьяную девицу с проблемным папашей дойдет до его отца, но он меня отпускает. Я благодарно падаю в объятия своего охранника и благополучно отключаюсь, почувствовав себя в безопасности.