Тень Эсмеральды

Глава двадцатая

Матильда Карловна Бархатова с утра пребывала в меланхолии. Она долго нежилась в широкой постели, потом бродила по комнатам как была, неубранная, в полупрозрачном пеньюаре, с распущенными волосами. Но ей было некого стыдиться. Матильда уже несколько лет наслаждалась приятным и удобным положением богатой вдовы. Как же долго задержался после свадьбы на грешной земле её покойный супруг банкир Бархатов! Она уж и не чаяла, что счастливый миг свободы настанет для неё. Однако же старичок благополучно переселился в мир иной, оставив молодой и прекрасной вдове весьма приличное состояние, на которое можно было спокойно жить, не утруждая себя скучными заботами о хлебе насущном. Нет, Матильде было совершенно не совестно желать скорой смерти своему супругу. Ведь в свое время её, юную и невинную девушку, папенька отдал Бархатову за долги и таким постыдным образом спас свое дело от разорения. Правда, все выглядело очень пристойно. Старик посватался, пышно венчались. Только как мерзко ей жилось, зная, что молодость и красота просто куплены у родного папаши!

Но теперь все позади. Она свободна и предоставлена сама себе. Одна забота – чем занять себя, как отогнать надоедливую скуку. Матильда развлекалась тем, что коллекционировала поклонников. С её пышной и манящей красотой менять поклонников как перчатки не составляло особого труда. В вечных соискателях любви молодой мачехи пребывал сын покойного супруга, Юрий, который был ненамного старше самой Матильды. Но ему не повезло. Ему дали чуть-чуть пригубить ароматного вина. А когда голова закружилась, послали прочь. Юрий Матильде быстро надоел. Появлялись иные ухажеры и так же быстро исчезали. Матильда уже было совсем загрустила, как вдруг перед её очами замаячила новая возможность, новая жертва. Правда, жертва еще не подозревала, что на неё ставят силки.

Бархатова лениво присела около зеркала. Ну, что там у нас?

Нет, еще нет поводов для тревоги. Ни морщин, ни усталости на лице. Хороша, чудо как хороша! Правда, чуть полновата, но это даже пикантно. Румяная булочка, пирожок аппетитный. Молодая женщина с удовольствием провела рукой по открытой шее, полной груди и улыбнулась своему отражению. Себя она любила больше всех на свете и этому чувству не изменяла никогда.

Так что же ей делать нынче? Конечно же, сегодня она опять пойдет в Окружной суд. Там снова будет блистать он. Его яркие речи в защиту обвиняемых привлекали толпы зрителей на заседания суда. Любое дело с его участием грозило всякий раз перерасти в захватывающую драму, полную страсти и подлинных переживаний. Да, она снова отправится его слушать и, может быть, именно сегодня перейдет к решительным действиям. Надо только тщательно продумать наряд и занять местечко как можно ближе к тому месту, откуда известный адвокат обычно призносит свою речь перед судом и публикой.

Сергей Вацлавович Желтовский появился в зале суда, как всегда, в безупречном черном сюртуке и решительными шагами с высоко поднятой головой направился к своему месту. Спокойно, без суеты разложил бумаги. Дело предстояло непростое, но оно не пугало его. Подсудимая из ревности убила своего мужа. Желтовский в основном и брался за такие дела, где обвиняемые являлись жертвами страстей, чувств, необузданных желаний. А уж если это была женщина, то чаще всего успех ему был обеспечен. Никто как он не мог так глубоко постичь таинства женской души, все перипетии страданий, приведших человека к преступлению. Придать им яркость, невероятную зримость перед судом и присяжными. Частенько в зале во время речи адвоката слышались всхлипывания и даже рыдания. И неудивительно, что присяжные выносили вердикт «не виновна» или «виновна, но подлежит снисхождению». По наиболее громким делам его речи печатали газеты. Однажды Желтовского посетил известный романист Извеков и выразил восхищение слогом адвоката, мастерскими психологическими портретами подсудимых и попросил дозволения воспользоваться материалами одного из широко известных дел для своего очередного романа. Когда шли дела с участием Желтовского, публика битком набивалась в зал суда. Многие дамы ходили «на Желтовского», как в театр, и долго потом делились впечатлениями и переживаниями. Все недоумевали, как такой молодой человек может так глубоко, так тонко чувствовать? Ведь, чтобы понять другого, надо и самому иметь большой жизненный опыт, опыт страдания. Поэтому многие дамы рисовали в своем воображении бог весть что о жизни своего кумира.

Некоторые искусительницы пробовали на нем свои чары, да все без толку. Желтовский никого не подпускал к себе близко, и это только еще больше подогревало интерес к его персоне. Нет, он не вел монашеского образа жизни, ему не чужды были плотские утехи. Но душа его оставалась безучастной. Потрясение, которое Сергей пережил в юности, оказалось столь сильным, что другому чувству уже не было места.

В то лето, когда он лишился Розалии, Сергей чуть не сошел с ума. Ему не хотелось жить. Весь мир вокруг стал серым, пресным, безвкусным, безликим, неинтересным. Большого труда ему стоило взять себя в руки и снова приняться за учебу. Отношения с матерью внешне оставались прежними, но и следа не осталось от нежной доверительности и теплоты. Александра Матвеевна надеялась, что Сереженька со временем отойдет от своих юношеских увлечений и потрясений, простит её, и все встанет на свои места. Но время шло, и холод между матерью и сыном нарастал.

Тогда она решилась на необычный шаг. Зимой пришло письмо из Варшавы от родни покойного супруга с приглашением навестить на Рождество. Такие письма приходили и раньше, да только Желтовская по известным причинам никогда не говорила о них Сереже. Теперь же она приняла приглашение и повезла сына с собой, надеясь, что эта поездка вновь вернет ей прежнее расположение сына. Случись подобное за год до того, Сережа был бы в не себя от восторга и счастья. Увидеть родину легендарного отца! Познакомиться с бабушкой! Но теперь, когда иллюзия развеялась и обман открылся, Сережа принял приглашение только чтобы сделать приятное матери. Однако Варшава оказалась необычайно красивой, город пленил Сережу своей изысканностью.

Польские родственники встретили Желтовских очень торжественно. Старая пани Желтовская, когда увидела Сережу, чуть не потеряла сознание.

– Дева Мария! Вацлав! Вылитый Вацлав! Благодарю тебя, Господи! – и она со слезами обняла молодого человека.

Сергей был тронут. Что ж, если он так похож на отца, то немудрено, что маменька была от него без ума. Ведь в последнее время Сережа все чаще и чаще замечал на себе внимательные взгляды барышень и молодых дам. В старом большом доме бабушки, на стене в гостиной, висела большая картина. Новобрачные Вацлав и Александра Желтовские. Сережа залюбовался прекрасной парой и подивился, как хороша была его мать в юности.

Однако Александра Матвеевна и с годами не утратила своей привлекательности. Вся родня и давние знакомые, съехавшиеся к Желтовским по этому случаю, в один голос ахали и охали. Как по-прежнему неотразима Александрина! Годы над ней совершенно не властны!

И Сережа понял, что мать в местном обществе слыла известной красавицей и умницей.

Александра Матвеевна вся преобразилась и расцвела на глазах. И даже присутствие рядом совершенно взрослого сына не умаляло её очарования. Сережа сопровождал мать на балы и званые вечера. Его французский был безукоризненным. Высокая статная стройная фигура, светлые волосы и выразительные, почему-то постоянно печальные глаза притягивали к себе внимание. Но ему не хотелось ни знакомств, ни романов. Хотя мать постоянно твердила сыну, что лучшее лекарство от любви – это новая любовь. Через три недели Сережа стал тяготиться праздничной атмосферой и затосковал. Его непреодолимо тянуло обратно в Петербург, к своим книгам, своим мыслям. Александра Матвеевна очень расстроилась, ей хотелось еще праздника жизни, от которого она так отвыкла. И тогда было найдено соломоново решение. Сережа вернется один, а она приедет позже. Так и поступили.

Сергей вернулся и полностью окунулся в ученье. Скоро экзамены, выпуск. Впереди поиск места, карьера. Александра Матвеевна не приехала через месяц. Не появилась она и потом. К весне она прислала длинное письмо сыну. Мучительно подбирая слова, она извещала его о том, что счастье повернулось лицом и к ней. Она встретила человека, с которым бы желала продолжить свой жизненный путь. Из русских чиновников, вдовец, достойный и состоятельный господин, который предложил ей руку и сердце. Сережа не знал, плакать ему или смеяться. Он долго думал, ехать ли ему на свадьбу собственной матери. И все же решил, что это будет неуместно, неловко, стыдно. Он послал роскошные подарки и длинное пышное поздравление новобрачным. В ответ Александра Матвеевна прислала сыну фотографию, где она была запечатлена с новым супругом. Сергей долго рассматривал её, а потом аккуратно вставил в рамку и поставил на трюмо в пустующей спальне матери. Перед глазами снова возникал портрет из варшавского дома.

С тех пор они больше не виделись. Каждый жил своей жизнью. Сергей поступил помощником присяжного поверенного, и его дела быстро пошли в гору. Через четыре года он уже встал на ноги, вел дела самостоятельно. А через десять лет превратился в преуспевающего столичного адвоката.

Желтовский закончил свою речь, и, как всегда, в ответ последовали бурные овации. Обвиняемая рыдала, уронив голову на перегородку, отделявшую её от зала суда. Но судебное заседание еще не завершилось. Предстояла еще одна битва, и Сергей, вздохнув полной грудью, бросил взгляд в зал. И тотчас же наткнулся на внимательные глаза, которые просто сверкали из-под вуали, чуть приспущенной с полей роскошной шляпы. Чувственные яркие губы слегка улыбнулись. Дрогнули и затрепетали в ушах бриллианты, висящие на тонких золотых стебельках. Желтовский на миг засомневался, а потом вдруг, сам того не желая, улыбнулся в ответ.

Глава двадцать первая

Сергей долго потом не мог понять, почему именно теперь он вдруг с такой легкостью впустил в свою жизнь женщину. Ему надоело постоянное жужжание окружающих о том, что, мол, негоже в его возрасте и при его положении оставаться холостяком? От этой ханжеской морали он отмахивался, как от мухи. Его потрясли чувственные губы, обольстительные формы, низкий глуховатый голос новой знакомой? Может быть, весьма, весьма привлекательной. Впрочем, было еще одно обстоятельство, которое решило дело. Бархатова хотела завлечь Сергея, сделать своим любовником, показывать его как лакомую добычу в обществе. Но при этом она не претендовала на большее. Или ловко скрывала свои подлинные намерения. Она не требовала пылких объяснений в любви, клятв верности, не стремилась тотчас же повести его под венец. Она сразу сказала новому любовнику, что свобода далась ей дорогой ценой, и она не намерена пока с ней расставаться. Это вполне устраивало Сергея Вацлавовича. И он зажил на два дома. У Матильды он бывал ровно столько, сколько хотел или позволяли дела. Она не требовала от него отчета, где он пропадал или почему не приходил. В свою очередь, сам Желтовский предоставил любовнице возможность существовать по таким же правилам. Они наслаждались обществом друг друга в совершенной гармонии и понимании.

В свете поначалу много судачили о том, что коварная Бархатова ловко окрутила прежде недоступного Желтовского. И уж он, голубчик, теперь не вырвется из её коготков. Вот погодите, говорили опытные кумушки, пройдет полгода, и он сам, увидите сам, попросит её руки и поведет под венец. Да, да, кивали головами крупные знатоки амурного дела. Чудесно они будут смотреться перед алтарем. Она в фате, а он с рогами.

Однако прошел год, потом еще полгода, а любовники так и жили. Каждый сам по себе. Желтовский скоро оценил холодный, практичный ум Матильды. Она иногда давала ему недурные советы. Внимательно и с толком читала черновики речей, бурно и страстно переживала каждое его дело. Постепенно Сергей стал привязываться к ней душой, привыкать. Он стал думать не только о её теле, несущем невыразимое наслаждение, но и о том, что в этом теле есть душа, которой свойственны высокие порывы. Эта прекрасная головка создана не только для того, чтобы украшать её последними новинками парижских модисток, но иногда может порождать дельные мысли. Словом, он стал относиться к ней скорей как к другу. И поэтому начал подумывать, а может, и впрямь жениться?

Раздумывая таким образом, он написал письмо матери. Ответ его раздосадовал. Александра Матвеевна пеняла сыну за связь с падшей женщиной, у которой такая дурная репутация. Это, пожалуй, похуже гувернантки будет! Напоминание о Розалии больно резануло сердце. Удивительно, но по прошествии стольких лет он по-прежнему вспоминал её, иногда ловил себя на мысли о том, что ищет глазами в толпе прохожих. Где она была все эти годы? Иногда он смотрел в зал суда и думал, неужели, если она в столице, неужели она не придет его послушать хоть разок? Его чувство оказалось настолько сильным и болезненным, что он не предполагал возможности его повторения. Такое невозможно пережить дважды. Если только не вернуться вспять и не обрести вновь предмет своей страсти.

Матильда с её богатым опытом чувственных наслаждений интуитивно понимала, что внутри Сергея скрыт вулкан. Но почему-то не удается разбудить его душу. Она теребила его, ласкала самыми изысканными и изощренными способами. Но Желтовский по-прежнему не принадлежал ей. Однажды она набралась духу и прямо спросила его о том прошлом, которое его мучает и поныне. И он рассказал ей свою печальную историю так же захватывающе и страстно, как делал это в зале суда. Бархатова была потрясена. Вот где истинный Сергей, вот дно глубокого колодца!

Но ведь девушка пропала. И больше не давала о себе знать. И быть может, её уже и нет на свете. Зачем продолжать держать себя в узде, лишать возможности любви и не давать другим любить себя?

На это он только пожимал плечами. Они не сказали вслух главных слов. Но после откровений Сергея каждый стал думать о том дне, когда они назовут друг друга мужем и женой.

Однажды, когда Желтовский был у себя дома и собирался навестить Матильду, горничная принесла ему письмо. В первый момент он подумал, что из Варшавы от матери, и уже приготовился к материнскому нравоучению. Но конверт оказался подписан незнакомой рукой. Он вскрыл его и обомлел. Полина Карповна, Зинаида Ефремовна, Таисия Семеновна, Ефрем Нестерович Боровицкие с прискорбием сообщали о скоропостижной смерти своего единственного сына, брата и мужа Анатолия Ефремовича. Похороны состоятся… Сережа долго держал письмо и смотрел в окно. А за окном шумел водопад Иматранкоски.

Глава двадцать вторая

Желтовский в церкви на панихиде никак не мог заставить себя молиться и слушать божественное, трогательное пение хора. Глубокой печали о кончине некогда доброго товарища и кузена он не испытывал. Ненависти к бывшему сопернику и негодяю тоже. Они не виделись все эти годы. Но Сережа знал, что Боровицкий все же женился на Гнединой. Расторгал ли он прежний брак или просто скрыл его, Сережа не знал, да и знать не хотел. Он обещал Розалии, что будет хранить её тайну. Если бы она объявилась и потребовала разбирательства, Желтовский без колебания известил бы весь мир о том, что Анатолий нарушил законы божеские и государственные.

Сережа снова вспомнил дуэль, и рука невольно ответила давней болью. И вот теперь противник там, в закрытом цинковом гробу. А вокруг него убитая горем родня. Желтовский при встрече с трудом узнал Полину Карповну. Она постарела и изменилась до неузнаваемости. Из прежней элегантной и самоуверенной дамы она превратилась в замученную старуху.

– Вот, голубчик, что годы-то делают, – сокрушенно вздохнула она, поймав взгляд Сергея, – и ведь все эти годы я при нем. При муже моем Ефреме Нестеровиче. Неотступно, голубчик, неотступно. Ведь он так и лежит пластом, прости Господи, точно бревно!

Она всплакнула и вытерла слезу.

– Не говорит, не встает, ничего не соображает. И так десять лет, десять лет! Одно хорошо, он никогда не узнает, что сын его ушел раньше него самого! – и несчастная зарыдала.

Зинаида Ефремовна из угловатого подростка превратилась в барышню, которая могла бы быть привлекательной, если бы не надменное выражение лица. А постоянный поиск женихов усугублял тоску и раздражение, неминуемо проступавших на её физиономии.

– Вы стали совсем взрослая, – сказал Желтовский после обязательных соболезнований, – взрослая красивая барышня, – слукавил Сергей.

Зина только скривилась в ответ. Она знала, что слова кузена – лишь дань любезностям.

Желтовский подобающим образом выразил свое сострадание вдове и несчастным осиротевшим детям, вид которых его тронул до глубины души. Таисия Семеновна осталась в его памяти милой юной девушкой с кудряшками. Он и лица-то её толком не запомнил, одни кудряшки. Теперь же одни слезы и горе, да черная вуаль.

На кладбище гулял ветер, разносил последние слова священника, запах паникадила, звук падающей на крышку гроба земли. Желтовский разглядывал присутствующих. Среди одетых в траур родственников и сослуживцев покойного адвокат обратил внимание на высокого белобрысого мужчину в узком сюртуке, стоявшего поодаль и занимавшегося тем же, что и Сергей. Они встретились взорами и тотчас же отвели глаза. Желтовскому стало не по себе. Незнакомый господин подспудно внушал ему чувство тревоги.

После похорон присутствующие двинулись в дом покойного на поминки. Сергей хотел откланяться, но Зина цепко ухватилась за его локоть.

– Прошу вас, останьтесь! Неужели вы все еще держите зло на бедного Анатолия? Неужели его скоропостижная кончина не примирит вас?

– Полно, Зинаида Ефремовна! Думать так – это ребячество! Что было, то было. Царство небесное Анатолию! – и он искренне перекрестился.

– А ведь вы знаете, брат не просто умер, его убили! – прошептала Зина и заглянула в глаза адвокату.

– Не может быть! – отшатнулся Желтовский. – кому надобно было убивать чиновника средней руки, отца пятерых детей?

– И ведь вы знаете, знаете человека, который мог ненавидеть Толеньку так, что мог даже убить! – продолжала Зина, не выпуская локтя собеседника.

Они остановились у ограды кладбища. Пришедшие на похороны разъезжались, кто в своих экипажах, кто на извозчиках. Сергей поискал глазами извозчика, которому приказал дожидаться.

– Не имею ни малейшего представления, сударыня, на кого вы намекаете, – сухо ответил Желтовский.

– Вы сами понимаете, что я говорю о нашей гувернантке, – Зина отступила на шаг.

– Розалия Марковна! – изумился Сергей. – Она здесь, в Петербурге?

– Возможно, – последовал загадочный ответ, и в этот момент к собеседникам подошел высокий незнакомец.

– Следователь полиции Константин Митрофанович Сердюков, – представился он Желтовскому, приподняв шляпу.

Тот слегка поклонился и тоже представился в ответ.

– Господин адвокат, я веду следствие об убийстве господина Боровицкого. И на данном этапе я беседую со всеми людьми, с которыми покойного сводила судьба. Не соблаговолите ли и вы, сударь, ответить на некоторые мои вопросы?

– А! – кивнул головой адвокат. – вас уже уведомили о так называемой дуэли? Уж не полагаете ли вы, что я через десять лет решил все же застрелить своего противника?

– Не сомневаюсь, что вы этого не делали, тем более что покойный принял смерть иным, весьма странным, способом. Впрочем, быть может, мы побеседуем в иной обстановке?

– Стало быть, по вашим словам выходит, что госпожа Киреева находится в Петербурге? – Желтовский нервно потер руки, сидя напротив следователя в его длинном, узком, как гроб, кабинете.

– Или женщина, чрезвычайно на неё похожая, – уточнил следователь. В том-то и сложность, что надо опознать эту женщину, удостоверить её личность при помощи людей, которые в свое время хорошо знали Кирееву. Поэтому я и пригласил вас, сударь.

– А прочие члены семьи Боровицких её узнали?

– Зина утверждает, что это она. А Полину Карповну я еще не приглашал, решил дождаться похорон и тогда уж. Ведь еще и ваша матушка хорошо знала подозреваемую?

– Помилуйте, – возмутился Желтовский, – неужели мою мать для этого надо вызывать из Варшавы? Вполне достаточно, если я сам её узнаю! Вполне достаточно! – добавил он запальчиво.

– Прошу вас, господин Желтовский! Не нужно сердиться и нервничать. Сейчас приведут подозреваемую, и я попрошу вас поговорить с ней и сделать свои выводы.

Следователь отдал распоряжение конвою, и повисло молчаливое ожидание. Сергей с трудом сидел на колченогом стуле. Неужели сейчас появится Розалия? Здесь? В кабинете полицейского следователя? Неужели он наконец встретится с ней после стольких лет ожидания? Подозреваемая? Убийца? Для Сергея это не имело никакого значения. Ведь он теперь адвокат. Да он горы свернет, чтобы вытащить её из тюрьмы! Только бы это и впрямь была Розалия!

Послышались шаги, дверь отворилась. Желтовский от волнения на миг прикрыл глаза, у него перехватило дыхание.

Глава двадцать третья

Полина Карповна пребывала в глубочайшем унынии и тоске. Её душа никак не могла примириться с мыслью о безвременной кончине ненаглядного сыночка. Она без конца принималась плакать и стенать. Посидит, поплачет, повздыхает и дальше принимается за домашние хлопоты. Закрутится, уйдет в заботы и вроде как забудет. А потом как присядет, и снова слезы рекой. Нынешняя жизнь Боровицкой состояла из бесконечной череды забот вокруг живого, но неподвижного тела супруга. Уже прошло десять лет после того страшного дня, когда бравый и крепкий полковник в одно мгновение превратился в совершенную развалину, в бревно с глазами, как она про себя его называла. Полина Карповна, Зина и прислуга постепенно приноровились к новому состоянию Ефрема Нестеровича и уже и не вспоминали о былых временах, когда он гарцевал на горячем коне и отплясывал мазурку до утра.

Вот и нынче наступил очередной банный день. Крепкий здоровый лакей, камердинер, горничная помогали хозяйке поднять неподвижное тело, погрузить его в ванну, да так, чтобы не захлебнулся. Да не ушибить. Помыть, переодеть и снова положить на кровать, высокие спинки которой и определяли для Боровицкого границы его нынешнего мира. На все это уходил почти целый день. Полина Карповна начинала нервничать еще за несколько дней до мытья мужа. А вдруг как простудится? А если упадет да ушибется?

– Чай, хуже нынешнего не будет, – прогудел как-то в ответ на стенания хозяйки камердинер. – И то, прости господи, это не жизнь! Вон, собака и то больше него теперь понимает!

– Что ты, дурень, несешь! Это твой господин, потомственный дворянин! А что с ним такое приключилось, так, значит, господу так угодно испытывать его и нас! На веру и терпение! Жизнь, она всякая святая! И такая жизнь тоже Господня воля!

– Конечно, на все воля Господня! – согласился камердинер. – А то, что терпения надо много, так уж тут вы, барыня, правы. Много терпения надо, и сколько еще понадобится!

Сколько еще понадобится? Этот вопрос она сама себе задавала каждый день. И каждый день она думала, а вдруг ЭТО произойдет именно сегодня. Она придет к нему утром, а он уже не дышит. И все, конец мучениям! Она вздрагивала от своих греховных мыслей, пугалась, крестилась и, отогнав их прочь, с еще большим старанием ухаживала за супругом. При этом, проходя мимо зеркала, Боровицкая с ужасом понимала, что ей уже незачем мечтать о свободе. Разорвав жертвенные путы, она не обретет уже ничего, кроме горькой одинокой старости. Дочь, старая дева, злая и истеричная, будет есть её поедом и тем самым отомстит за то, что мать всю жизнь предпочитала сына. А сынок-то взял и покинул её навеки!

Обуреваемая грустными размышлениями, Полина Карповна вошла к мужу и стала готовить его к мытью. Сняла одеяло, расстегнула пуговицы на рубашке. Ефрем Нестерович глядел в потолок. Взор его ничего не выражал.

– Ох, Ефремушка, если бы ты знал о нашем горе! Если бы ты знал! Я тебе прямо завидую, твое сердце не ведает боли. А мое-то как стонет, как стонет! – и она снова заскулила как старая собака около хозяина.

Явилась прислуга. Хозяйка поспешно утерла слезы, и все принялись за дело. Бледное морщинистое тело погрузили в ванну с горячей водой и намылили хорошенько. Поначалу Полина Карповна ужасно стеснялась глядеть на голое тело супруга при посторонних, а потом уж и к этому привыкла. Боровицкая приготовила большую махровую простыню, чтобы заворачивать в неё больного, горничная стелила свежую постель, а лакей с камердинером вытаскивали хозяина из ванны. И в тот миг, когда они попытались половчее уложить его на кровать, мокрое тело выскользнуло из их рук и тяжело рухнуло на пол ванны. Боровицкий упал лицом вниз, тяжело стукнувшись лбом о пол.

– А-а! – ужасным голосом закричала Полина Карповна.

Она замерла с простыней в руках, не в силах подойти к мужу.

– Че-р-т, че-рт-по-бе-ри, – раздалось снизу.

Горничная охнула и села на кровать хозяина. Лакей и камердинер схватили Боровицкого под мышки и перевернули его лицом вверх.

– Бо-лва-ны, – медленно, но вполне членораздельно произнес Боровицкий. – За-ши-бся! – и он с трудом пошевелил неподвижной до этого мига рукой и попытался поднести её ко лбу, на котором прямо на глазах выросла огромная шишка.

У Полины Карповны закатились глаза, и она неспешно сползла на пол рядом с супругом.

Когда она очнулась, в комнате уже находилась Зина, которая причитала, охала, плакала и смеялась одновременно. Ефрема Нестеровича одели и благополучно водрузили снова на кровать. Он тихонько шевелил руками и глядел во все стороны, словно впервые белый свет увидел.

– Услышал, услышал Бог мои молитвы, – пролепетала несчастная жена и бросилась на грудь супругу. – Уж мы и не чаяли, не чаяли, что ты поправишься, сокол ты мой!

– Да уж! Со-ко-лик! Курица ощи-пан-ная веселей глядит! – прошепелявил Боровицкий.

– Узнаю моего мужа! – радостно всплеснула руками Полина Карповна, еще не веря собственным глазам и ушам.

– А я вот пло-хо приз-наю всех, за-па-мя-товал.

– Папочка, я Зина, твоя дочка! Ты не узнал меня? – Зина поцеловала руку отца и нежно поднесла её к своему лицу. – Ведь ты так десять лет пролежал!

– Боже! – Боровицкий прикрыл глаза. – Не по-нять мне сей-час, не оси-лю.

Ефрем Нестерович некоторое время находился с закрытыми глазами. Слюна тонкой струйкой стекала по уголку искривленного рта. Жена, дочь, прислуга замерли вокруг постели в благоговейном молчании, переживая чудо, свершившееся на их глазах.

– Анатолий где? – вдруг резко и уже почти членораздельно спросил полковник.

Все вздрогнули. Полина Карповна подскочила, всплеснула руками и приготовилась стенать.

– Он уехал, папенька. Далеко уехал, за границу, по службе. Не скоро будет, – вдруг выпалила Зина.

– А! Стало быть, дела его хорошо? Остепенился? Человеком стал? Где жена его? – приободрился полковник.

– Дома, с детками, – пролепетала Полина Карповна, не зная, что дальше врать.

– Стало быть, и внуки есть! Славно! Видеть их хочу всех, прикажите, пусть тотчас же будут. Не всякий раз дед с того света возвращается! Да еще, может, и ненадолго!

Полковник заулыбался и снова устало прикрыл глаза. Полина Карповна, сама не своя от случившегося, вытолкала дочь в соседнюю комнату.

– Вот чудо! Чудо! Помогли мои молитвы! – она замахала руками, как наседка крыльями.

– Да не молитвы ваши, а шишка на лбу! Знали бы, что такой способ лечения есть, так давно бы надо было его об пол стукнуть, – воскликнула Зина.

– Ну уж, не знаю, – с сомнением протянула Боровицкая.

– Только что мы теперь ему о Толеньке-то скажем?

– Ничего не скажем, пусть пока не знает, а то ему опять плохо сделается. Ну а если все опять вернется к прежнему, так и зачем его расстраивать? Пусть остается в неведении. И Таисию предупредим, и детей, чтобы не говорили лишнего дедушке, не беспокоили его, – уверенным голосом произнесла Зина. Мать покачала головой, но спорить не стала.

Таисия Семеновна соскочила с извозчика и почти бегом поднялась в квартиру Боровицких. Она с трудом поняла, что ей нетвердой рукой написала свекровь в записке, принесенной посыльным. Не верилось, что после стольких лет к парализованному могла вернуться речь и сознание! Она почти не знала свекра, не успела его узнать до болезни и понять. Для неё он был неведом. Неподвижно лежащий парализованный человек. Что ж, Господь распорядился своеобразно. Отобрал сына, вернул семье отца. Её предупредили, чтобы она не проговорилась о смерти Анатолия.

Молодая женщина с волнением нажала на звонок и подняла траурную вуаль. Её впустила горничная. При виде молодой барыни горничная заохала и принялась взахлеб рассказывать подробности чудесного исцеления хозяина.

– Голый, скользкий, вот и выронили его. Выронили, а он возьми да и лбом об пол! Да как закричит, заругается!

– Надо же! Прямо чудеса! – Таисия с недоверием покачала головой и постучалась. Она приготовилась вежливо улыбаться и радоваться вместе со всеми, снисходительно выслушивать лепет больного старика.

Кабы знать иногда, к чему могут привести речи иных людей!

Взор Ефрема Нестеровича при виде вошедшей выразил необычайное изумление. Он нахмурил лоб, скривился. Слабые руки беспомощно задвигались по одеялу.

– Что ты, Ефрем Нестерович? – испугалась Полина Карповна.

– Папа, ты не только меня не узнал, но и Таисию, жену Толеньки, – проворковала Зина.

– Та-иси-ю уз-нал, – от волнения старик снова стал говорить с трудом. – А где же пре-жня-я жена? Уме-рла, или Ана-толий развелся с ней?

– Какая жена? – звонким от изумления голосом вскрикнула Таисия, которая даже еще и не успела присесть, так и стояла около кровати больного.

– Не пом-ню, как зва-ли… цветок… Горни-чная… Где она, куда поде-ва-лась?

– Розалия?! – ахнули в один голос Полина Карповна и Зина.

– Какая жена? Что вы все такое несете! – Таисия с силой тряхнула спинку кровати полковника.

Зина в ужасе схватилась за голову, а Полина Карповна, прикрыв рот рукой, смотрела на мужа и думала:

«Лучше бы ты оставался бревном бессловесным!»

Глава двадцать четвертая

Желтовскому казалось, что прошла вечность с того момента, когда следователь заявил, что сейчас ему предстоит увидеть Розалию. Наконец он услышал шаги за дверью. Не было десяти лет, не было суетной жизни в Петербурге, адвокатской практики, Матильды, не было ничего. Только чувство, его чувство, его любовь, которая не умерла и по-прежнему заявляла о себе сильными толчками в груди. Его сердце билось с такой силой, что, казалось, и Сердюков, сидящий рядом за своим столом, должен слышать его биение. Скрипнула дверь. Знакомый шелест платья, легкая походка, тонкий изогнутый стан, до боли знакомая фигурка…

– Сударь! – Сердюков тронул его за плечо. – Сударь!

Желтовский передернул плечами. Видение исчезло. Перед ним стояла странная незнакомая женщина с ужасным уродливым горбом на спине. Голова её была опущена на грудь, половину лица закрывал темный платок. Сергей замер в изумлении.

– Вы узнаете эту женщину? – спросил его полицейский.

– Нет! Слышите, нет! – Желтовский разочарованно откинулся на стуле.

Внутри него все дрожало от пережитого напряжения. Кто мог подумать, что это уродливое существо могло уподобиться его богине? И как это глупой Зине могло прийти подобное в голову!

– Подойдите ближе, – Сердюков поманил к себе подозреваемую. – Отвечайте на вопросы. Как вас звать? Ваш возраст?

– Лия Гирей, тридцати трех лет, – негромко ответила женщина.

Желтовский превратился в слух. Снова кольнуло в груди. Голос! Но не может быть! Однако очень похож!

– Вероисповедание? Из каких будете?

– Караимской веры, мещанского звания, – женщина не поднимала головы и не смотрела на собеседников.

– Вы в Петербурге бывали? – не выдержал Желтовский. Голос его от волнения сделался хриплым. Такое с ним случалось только в начале адвокатской практики.

– Нет, – последовал быстрый ответ. – Я никогда не покидала Таврической губернии.

– Стало быть, и в Финляндии вы не бывали? – уточнил адвокат, пытаясь заглянуть женщине в лицо.

– Нет, не бывала.

Она пожала плечами и кинула на него быстрый взгляд. Их взгляды встретились, но Желтовский ничего не прочел в этом взоре. Она не признала его, и он не увидел в ней своей Розалии.

Сердюков внимательно следил за реакцией женщины.

– Вы знаете этого господина? Вы встречали его ранее?

– Нет, не встречала, – Гирей склонилась еще ниже, лицо исчезло в складках платка.

– Посмотрите внимательно, может, это было достаточно давно, лет десять тому назад, – настаивал полицейский.

Гирей подняла голову и посмотрела Желтовскому прямо в лицо. Несколько секунд они, не отрываясь, изучали друг друга. Сергей лихорадочно цеплялся за каждую складочку, черточку, изгиб. Где ты, где ты, моя красавица? Неужели жизнь так жестоко исказила тебя, отняла радость, красоту и свет твоего ненаглядного лица? Нет, в этом исстрадавшемся, измученном существе он не признал своей возлюбленной. На лице женщины в эти мгновения не отразилось ничего. Она смотрела на незнакомого молодого мужчину так, как будто видела его впервые.

– Та-а-к, – протянул следователь и встал со стула. При этом скрипнуло все – старый стул, половица и суставы следователя. Вот и лечись на курортах, деньги и время даром потрачены! – Значит, вы не знакомы. Что ж, прекрасно, прекрасно!

Хотя ничего прекрасного нет. Дело не продвинулось ни на шаг. Сердюков надеялся, что эта встреча хоть что-нибудь прояснит ему. Не может быть, чтобы и адвокат, и подозреваемая так владели собой, ничем не выдали себя в момент узнавания. Впрочем, может, они и впрямь незнакомы? Что может связывать модного столичного адвоката с несчастной горбуньей?

Сергей покинул кабинет следователя и двинулся домой, точно пьяный, не чуя под собой ног, не видя прохожих. Его несколько раз толкнули. Кто-то обругал хорошо одетого, приличного господина, шедшего не разбирая дороги. Он не брал извозчика, хотелось пройтись, освежить голову, которая пылала, как во время болезненной горячки.

Как он мог быть таким наивным и надеяться, что произойдет чудо и он вновь обретет её! Нет, только в юности можно ожидать чудес. Их не бывает, а если и случаются, то не с ним. Он не избранник судьбы. И сегодня он убедился в этом окончательно. Сергей скривился в язвительной улыбке. Он верил, он и впрямь верил, что сегодня обретет Розалию. Какую угодно, больную, нищую, безобразную. Он готов был её принять. Но это не она! Ничего от прежней Розалии. И ведь даже если бы он не признал её при нынешнем уродстве, так она бы узнала его. Но ничего, ничего не промелькнуло в её взоре. Но быть может, она все же узнала его, но не подала виду, боялась, что это повлияет на установление её вины? Нет, она должна была тогда дать ему понять это. Как? Как-нибудь. Сиянием своих слез. И тогда бы он свернул горы для неё! Но нет, это не она, не она. Это уродливое замученное существо не его гордая и прекрасная возлюбленная!

Терзаясь сомнениями и горем, он оказался перед домом Матильды. Нет, не сегодня. Сегодня он никого ни видеть, ни слышать не может. Он должен, как и раньше, в одиночестве пережить свое разочарование и смятение. Только теперь Сергей понял, что очень устал, ноги не идут. Он оглянулся, кликнул извозчика и поехал домой.

Глава двадцать пятая

Покаянная исповедь старого полковника длилась вечность. Он мучительно долго искал и вспоминал слова, раздражаясь, когда ему пытались их напомнить. Правда о преступном обмане сына далась ему большой ценой. Он не оправдывал Анатолия. Такому деянию нет оправдания.

– Вот и весь сказ, го-лу-бушка. Клятво-преступник он. Как явится, так тотчас же примусь за него. Как де-ло ис-править те-перь, ума не при-ложу, – полковник обессиленно откинулся на подушки.

Таисия как стояла, так и продолжала стоять, словно окаменела. Её лицо приняло подозрительно бесстрастное выражение.

– Теперь уже ничего не изменишь, – произнесла вдова глухим голосом. – Ничего, – добавила она многозначительно.

Полина Карпована и Зина встрепенулись. Вдруг Таисия с горя и со зла скажет отцу о смерти Анатолия?

– По-ни-маю ваше него-дование и горе, не надо горячиться, при-нимать скоропалительных решений. Подумайте о детях. Да и где она теперь, эта… Розалия? Мо-жет, и нет её на бе-лом свете? А если есть ме-жду вами с Ана-толием лю-бовь, так и всякое про-ститься может. Про-стите и вы моего ду-рака и ша-лопая.

Таисия уже не слушала старика. С трудом расцепила пальцы, побелевшие от напряжения, пока сжимала спинку кровати.

– Что ж, я пойду. Мне надо о многом подумать. Подумать и посоветоваться со своими родителями, как мне теперь поступить. Я должна думать о судьбе моих детей. Кто они теперь, как их звать, если они, как выяснилось, рождены в незаконном браке? Прощайте, Ефрем Нестерович. Поправляйтесь. Жаль, что нынешний случай в ванной не произошел с вами десять лет назад!

Голос оскорбленной женщины звучал зло и звонко. Она двинулась из комнаты, Полина Карповна и Зина бросились вслед за ней. Но, прежде чем выйти, Зина обернулась и на пороге прошипела матери:

– Вы знали? Вы все это время знали? И позволили Тольке венчаться?

Полина Карповна не ответила и беспомощно развела руками.

– Вы самые страшные грехи готовы были принять ради него, все ему прощали! – с отчаянием произнесла дочь.

– Зато Господь и покарал нас, – сокрушенно вздохнула Боровицкая. – Не поминай дурно покойного брата и знай, что мать ради детей готова на что угодно. Я и для тебя любой грех совершу, лишь бы ты была счастлива!

Но Зина уже не слушала мать. Она стремглав подбежала к невестке и схватила её за руку.

– Тосенька, родная, ведь мы не знали. Ничегошеньки не знали. Не ведали. Мы… – она не успела продолжить свои причитания, но Таисия её оборвала.

– Оставь, Зина. Что толку теперь об этом рассуждать? Теперь все совершенно ясно, почему эта несчастная убила Анатолия. Бог знает, как она пыталась до этого времени доказать свои права. И как он ловко, однако, изображал верного и преданного мужа, нежного семьянина, будучи двоеженцем! – и Таисия горько рассмеялась, но это был смех сквозь слезы горечи и унижения.

Она и впрямь полагала, что муж был ей верен и так любил, что никто на свете ему более был не нужен. Как горделиво она смотрела на тех несчастных женщин, о чьих мужьях ходили сплетни! Вот теперь и она станет предметом бесконечных сплетен, да еще каких! А бедные дети, что им теперь говорить о покойном отце, чье имя они носят незаконно? И надо же было так, что весь этот ужас, эта неприличная, вульгарная история, достойная дешевого водевиля на провинциальной сцене, приключилась именно с ней, с её детьми, и после десяти лет безоблачного, как казалось, брака!

Обе Боровицкие стояли рядом, не смея ни утешать, ни даже прикоснуться к невестке. Неожиданно Таисия подняла голову и произнесла решительным голосом:

– Её никто не должен узнать. Зина, ты ошиблась. Мужа никто не убивал, он сам умер в ванной с грязью от сердечного приступа, переел накануне. Эту женщину никто никогда не видел, Анатолий её прежде не знал, она не ваша гувернантка.

– Верно, и церковь сгорела. Священник погиб, бумаг-то нет, – пискнула Полина Карповна.

– Нет, не выйдет! – простонала Зина. – Ведь еще есть Желтовский. Он-то её точно узнает! Он в неё тоже был влюблен и даже стрелялся из-за Розалии. Верно, он знал о свадьбе Анатолия! И как я раньше-то не догадалась! – она хлопнула себя по лбу.

Задним умом мы все крепки!

– Если он её признает, это еще ничего не значит. А вот если он заявит, что знал об их тайном браке, значит, и он преступник, если скрыл это обстоятельство. Неужели теперь, будучи известным адвокатом, он возьмет на себя эту вину и поставит под сомнение свою карьеру ради этой какой-то горбуньи? – глаза Таисии засверкали.

Полина Карповна и Зина даже рот открыли от изумления. Они и не предполагали, что их милая, добрая, ласковая Тосенька вдруг вот так заговорит!

– Голубушка, вы только папеньке своему пока не говорите, надо быть, и так обойдется, – жалобно, как провинившаяся гимназистка, попросила Полина Карповна, которая ужас как боялась могущественного свояка, действительного статского советника Гнедина.

Зина даже покраснела от стыда за мать.

– Надо поскорее идти к Желтовскому, да и самим подумать, как нам поступить теперь. Ведь вам, маменька, к следователю идти, теперь ваш черед Розалию опознавать. И мне надо думать, как отказаться от своих показаний, чтобы у нас все одинаково вышло.

В это время больной застонал, и Полина Карповна метнулась обратно в комнату мужа. Зина и Таисия еще несколько мгновений стояли друг против друга, пока Таисия поправляла вуаль на шляпе и надевала перчатки. Зина всегда завидовала невестке, что так славно, так красиво сложилась её семейная жизнь. Ведь Зина все эти десять лет просидела, словно нахохлившаяся ворона, на краю счастливого семейного гнезда брата, растила его детей. И вот теперь осколки этого счастья лежали у них под ногами.

Глава двадцать шестая

Матильда Карловна Бархатова пребывала в недоумении, которое постепенно сменилось легкой тревогой. Она прежде никогда не видела своего любовника в таком состоянии, в таких расстроенных чувствах. Сергей два дня лежал на диване у себя в кабинете, лицом к стене, и ни за что не желал разговаривать с нею. Даже когда он проиграл одно из дел, он не убивался так сильно. Более всего насторожило Бархатову то обстоятельство, что Сергей не пожелал даже поделиться с нею, намекнуть на те обстоятельства, которые так потрясли его. И это при том, что между ними сложились вполне откровенные отношения. Она иногда рассказывала ему о своих поклонниках, о том, как она кружит им головы и мутит разум. Он же делился с ней мыслями о своих делах, рассказывал о подсудимых, о судейских, присяжных. И вот, поди же ты, ни словечка!

Матильда почуяла неладное, и впервые её сердце кольнуло неведомое ранее чувство ревности, опасности. И кто мог так разбередить душу её Сереженьки, такого сдержанного, отстраненного, живущего словно за наглухо закрытой дверью? Кто так сильно постучался, или может, уже вошел?

Она мягкой кошачьей лапкой ласкала своего «сердитого мальчика», ворковала нежные слова, которые, увы, на сей раз оставались без ответа. Пришлось прибегнуть к самому эффективному способу успокоения, который доселе действовал безотказно. Матильда почти силой развернула Сергея лицом к себе, и он уткнулся носом в её высокую пышную грудь. Вдохнув упоительный аромат кожи любовницы, Желтовский помедлил и тихонько отодвинулся:

– Не теперь, после…

Матильда ушла расстроенная и озабоченная. На следующий день она возобновила свои попытки и, наконец, тайна открылась. Точно клещами, слово за слово, она выпытала у Сергея его душевную боль. Но то, что она узнала, только усилило тревогу и непонимание. Горбунья, уродливая горбунья занимает ум Желтовского? Немыслимо! Невероятно! И может ли так статься, что явление прежней возлюбленной Сергея, да еще в таком ужасном виде, изменит все их планы? Неужто она, Бархатова, желанный, лакомый кусочек для половины мужского населения столицы, будет соперничать с бывшей гувернанткой, горбатой и несчастной убийцей? Да это просто смешно!

Бархатова терялась в догадках, а Желтовский все больше погружался в пучину сомнений.

В одну из ночей, истерзанный бессонницей и тревожными видениями, он на какое-то мгновение забылся, как вдруг память невесть откуда вытянула наружу картину. Розалия корчится от невыносимой боли в спине и жалуется, что сильно ударилась, когда стремительный поток Вуоксы тащил её по острым камням. Желтовского бросило в жар, сон мгновенно слетел. Он сел на кровати и вытер пот с лица. Боже милосердный! А ведь все-таки это она, она, несчастная. За десять лет боль согнула её и превратила в горбунью, изуродовала прекрасную ровную спину. И, конечно, она сделала вид, что не узнает его, ведь тем самым она бы вынудила его признать соучастие в преступлении, в сокрытии факта венчания. А это скандал. Конец безупречной адвокатской репутации! Розалия, только она могла так поступить. А он что же, опять подлец? Тогда он позволил матери выставить Розалию вон, не противился её отъезду, не нашел девушку в Петербурге. Да надо было поперек рельсов лечь, не пустить ни за что! Он предал её и предает опять! Нет, завтра же он пойдет к Сердюкову и потребует нового свидания. И тогда уж он найдет нужные слова!

Наутро, когда Желтовский уже собирался покинуть квартиру, неожиданно горничная доложила о прибытии трех незнакомых дам. Войдя в гостиную, Сергей обнаружил там всех дам Боровицких. Три фигуры в черных траурных платьях и вуалях производили тягостное впечатление.

– Дамы, я еще раз приношу вам свои соболезнования. Но полагаю, вы не за тем пришли ко мне в столь ранний час?

– Сударь, – решительно произнесла Таисия Семеновна. – Дело, которое привело нас в ваш дом, деликатное, необычное и не терпит промедления. Вы, вероятно, уже имели честь видеть подозреваемую в убийстве моего мужа?

– Да, третьего дня, – адвокат насторожился.

– Признали ли вы её?

– Что вы имеете в виду? – еще больше удивился Желтовский.

– Я имею в виду, узнали ли вы в этой женщине бывшую гувернантку Розалию Кирееву?

Сергей внимательно разглядывал лица женщин, пытаясь понять, что от него хотят.

– Как на ваш взгляд, это Киреева? – настаивала Таисия Семеновна.

– Но ведь ваша золовка Зинаида Ефремовна признала госпожу Кирееву и обвинила её в убийстве Анатолия Ефремовича?

– Но, согласитесь, чтобы убивать, надо иметь повод. Вам как адвокату это ли не знать?

– Разумеется. Я полагаю, повод был, и вы все, судя по вашему раннему визиту, все об этом тоже знаете, – уклончиво ответил адвокат.

Зина хотела встрять в разговор, но Таисия метнула на неё строгий взор, и девушка промолчала.

– Я не умею, как вы, адвокатские, мести лисьим хвостом и потому скажу вам прямо. Вчера я узнала из уст счастливо обретшего речь свекра, что мой покойный супруг был тайно женат на этой самой гувернантке. И, стало быть, мой брак недействителен, и мои дети могут быть лишены своих прав. А также я почти наверняка уверена, что вы тоже знали об этом обстоятельстве, иначе бы не стали подвергать свою жизнь риску и становиться под пули. Не так ли, господин адвокат?

– Вам не откажешь в проницательности, – Сергей весь напрягся.

– Поэтому я спрашиваю вас прямо, намерены ли вы признать в горбунье Розалию Кирееву, огласить факт её венчания с моим покойным мужем и тем самым поставить под сомнение спокойствие и достойное существование мое и невинных сирот? К тому же, как я полагаю, она, наверное, будет претендовать не только на имя мужа, но и на наследство? – Таисия, произнеся грозную речь, вся покраснела, нервные руки искомкали кружевной платок.

– Сударыня, – медленно, с расстановкой, ответил Желтовский. – Вы были со мной предельно откровенны. И я, поверьте, скорблю вместе с вами. Вы пострадали невинно. Ваша вина только в неведении. Вы полюбили негодяя. В этом же заключалась и вина несчастной Розалии.

– Ах, это немыслимо! – вскричала Полина Карповна, но тотчас же смолкла и согнулась под бременем греха и горя.

– Простите, Полина Карповна, что в вашем присутствии я должен говорить горькую правду о вашем покойном сыне. Но при сложившихся обстоятельствах это неизбежно. Да, повторяю, что Анатолий оказался негодяем и мерзавцем. Он поманил Розалию счастьем, венчаньем, но потом понял, что брак с Таисией Гнединой ему гораздо выгодней, чем с безродной гувернанткой. И тогда он попытался избавиться от неё, инсценировал падение девушки в водопад. На её счастье, или беду, уж я и не знаю, я спас её. И я же пытался образумить Анатолия, заставить его признать брак. Он отказался, мы стрелялись. После того я дал слово Розалии, что без её согласия никому не расскажу о её браке с Боровицким. Да, я нарушил закон. Но я, тем не менее, не считаю себя виноватым. Это его грех.

Пока он говорил, Полина Карповна мотала головой и всхлипывала, закрывая лицо руками. Она не в силах была слышать правду о своем любимце. Зина же сидела, сцепив пальцы, и зло сверлила Желтовского глазами.

– Стало быть, вы намерены её признать и огласить правду? – Таисия вся подалась вперед.

– Для этого надо по меньшей мере понять, она это или нет, – резко ответил адвокат.

– Тогда, прежде чем вы примете решение, подумайте, сударь, не только о судьбе ни в чем не повинных сирот, но и о своей собственной. Что станут говорить об адвокате, который сам нарушает законы божеские и человеческие? Что станет с вашей безупречной репутацией?

С этими словами черные фигуры, как стая ворон, разом поднялись со своих мест и удалились прочь. Желтовский рухнул в кресло и схватился за голову.

Глава двадцать седьмая

Полина Карповна вся дрожала от страха и волнения. Она с трудом совладала с собой, и Зине приходилось постоянно держать мать за руку и уговаривать её быть спокойней. Сердюков принял их в своем обшарпанном кабинете.

– Сударыня, – обратился он как можно мягче к Боровицкой. – Не волнуйтесь так, прошу вас. Я буду рядом. А вот вам, Зинаида Ефремовна, придется некоторое время побыть в другой комнате.

– Нет, я не могу оставить маман одну в таком состоянии, – бурно запротестовала Зина.

– Прошу вас, не упорствуйте, вы только усложняете дело. Полина Карповна сама должна понять, кто перед нею, без вашей подсказки. И не волнуйтесь, я буду рядом, и если госпоже Боровицкой понадобиться помощь, она тотчас же будет оказана.

Зина с величайшем раздражением покинула кабинет следователя. Боровицкая напряглась и сжалась в комок. Она верила Зине безоговорочно и почти не сомневалась, что увидит свою бывшую гувернантку. Ей снова придется лгать. Что ж, теперь ради внуков. Видимо, такова её участь. Гореть ей в адском пламени!

Привели убийцу. Боровицкая поглядела на вошедшую и не смогла сдержать облегченного вздоха. Ну какая же это Розалия! И чего это нашло на Зину, на солнце, что ли, перегрелась, как она могла в этой скрюченной женщине узреть прелестную, стройную гувернантку?

– Так-с, стало быть, не узнаете? – переспросил следователь.

– Нет, конечно, нет, не узнаю. Я не знаю этой женщины, я вижу её в первый раз, – Полина Карповна даже рассмеялась.

Подозреваемая подняла голову и вдруг произнесла низким глубоким голосом:

– А как здоровье Ефрема Нестеровича?

– Благодарствуйте, лучше, – все еще улыбаясь, ответила Боровицкая.

– А дачу около Иматранкоски вы, наверное, уже продали или по-прежнему выезжаете на лето? – невзначай спросила подозреваемая.

– Заложена, перезаложена… – начала было отвечать Полина Карповна, да осеклась, и так и осталась сидеть с открытым ртом.

Собеседница усмехнулась и поглядела в сторону следователя. Сердюков сам чуть не подпрыгнул на стуле.

– Госпожа Боровицкая, прошу вас еще раз внимательно посмотреть и ответить мне, знаете ли вы эту женщину?

– Господи же ты, боже мой! – вскричала истерическим голосом Полина Карповна. – Откуда она все знает о нас?

– Согласитесь, что, если бы она не была Киреевой, вряд ли могла знать такие подробности жизни вашего семейства, – резонно заметил полицейский.

– Подслушала случайно разговор семейный между супругами, детьми в лечебнице, – нашлась Боровицкая.

– Ничего не бывает случайного на свете, – глухим голосом произнесла горбунья и протянула Боровицкой сжатую ладонь. Та отпрянула, Сердюков соскочил со стула и устремился вперед.

На ладони Лии Гирей поблескивали бриллиантовые серьги, плата за молчание Александре Желтовской, плата за унижение Розалии Киреевой. Боровицкая сразу узнала свои бывшие фамильные драгоценности, и лицо её стало серым. Лицо Сердюкова тоже приняло выражение крайнего недоумения и озадаченности. Как арестантка могла сохранить при себе такие ценности? Все её вещи он лично перетряс, не говоря уже о надзирателях?

Когда он снова бросил взгляд на раскрытую ладонь, там уже ничего не было. Полина Карповна хлопала глазами и не могла понять, привиделось ли ей это или бриллианты действительно только что мерцали перед нею? Горбунья сложила руки на коленях и молча уставилась в пол.

«Надо бы еще раз хорошенько обыскать её», – решил про себя следователь, но какое-то странное внутреннее чувство уже заранее подсказывало ему, что он не найдет драгоценностей у арестованной.

– Так что скажете, госпожа Боровицкая, признаете ли вы в этой женщине бывшую гувернантку вашей семьи Розалию Кирееву?

– Не знаю, я не знаю, – еле слышным голосом пролепетала Полина Карповна.

Помолчала и вдруг заговорила с нарастающим напряжением в голосе, с ненавистью глядя на арестованную:

– Значит это ты, ты, змея подколодная, убила моего ненаглядного сыночка? Ты, ненавистная! Втерлась в наш дом, сманила его, соблазнила, сгубила, проклятая! На виселицу тебя! Узнаю, узнаю тебя и проклинаю! Гроб для тебя своими руками приготовлю!

– Это будет нелегко, – пожала плечами горбунья. – Для моей фигуры надо особую мерку снимать.

Она усмехнулась. Сердюков не верил собственным ушам и подивился её самообладанию и язвительной иронии, невесть откуда взявшейся. На его глазах жалкая горбунья девица Гирей становилась совершенно другим человеком! Полина же Карповна уже ничего не понимала вокруг и продолжала голосить:

– Так тебя в землю и зароют, как собаку! В огне адском будешь гореть! Анатолий, сыночек мой ненаглядный! – она запричитала, закричала, забилась в истерике. Полицейский поспешил налить свидетельнице стакан воды и распорядился увести арестантку.

На следующий день к Сердюкову явилась рассерженная Зинаида и вручила ему письмо.

– Константин Митрофанович, вы должны учесть, что моя мать в её нынешнем состоянии вряд ли понимала ясно, что происходит. Горе помутило её разум, она была так расстроена, что не отдавала отчета в своих действиях. Нынче поутру она немного успокоилась и написала вам о том, что, безусловно, не признает в этой женщине нашей гувернантки Киреевой. Я же, в свою очередь, также должна признаться вам, что теперь тоже имею очень большие сомнения на этот счет. Видимо, ужас от смерти брата так повлиял на мой рассудок, что я приняла эту женщину за свою гувернантку. По здравом размышлении я пришла к выводу, что, вероятно, брата никто не убивал. Наверное, с ним случился удар или что-то вроде того. Он сам умер. И никто в этом не виноват. Наше семейство было бы вам чрезвычайно признательно, если бы вы прикрыли это дело. Мы понимаем, что это некоторым образом для вас неудобно, и готовы нести всяческие расходы на этот счет.

– Вот как? – с расстановкой произнес следователь и принял из рук посетительницы письмо. – Стало быть, вы передумали искать убийцу? Как быстро у вас переменилось мнение! Любопытно было бы узнать, что на самом деле движет вами и вашей матерью. Впрочем, вероятно, вы не настроены мне этого говорить – я это читаю на вашем лице, – и посему вынужден вас огорчить. Делопроизводство в связи с подозрением в убийстве – это вам не игра в бирюльки, сударыня! Нельзя сегодня обвинить человека в убийстве, а назавтра передумать. Машина уже запущена, и, пока я не докопаюсь до истины, я не могу закрыть этого дела. Так что, увы, принужден вас разочаровать. Расследование убийства, подчеркиваю, убийства вашего брата Анатолия Ефремовича Боровицкого продолжается.

Зина еще плотнее сжала губы, так что они превратились в тонкую ниточку, и вышла вон с гордо поднятой головой. Экий сухарь, сущий болван. А ведь она, грешным делом, подумывала о нем как об ухажере! То-то был бы муж!

Странно, что она не прибегла к угрозам. Например, привлечь в помощь могущественного родственника, тестя покойного Анатолия господина Гнедина. И что же такого могло случиться в злополучном семействе за это время? Почему, почему им теперь во что бы то ни стало надо не признавать Розилии? Даже ценой истины в раскрытии убийства? Да и сама арестантка поразила Сердюкова чрезвычайно. В какой-то момент ему самому стало казаться, что в его кабинете повеяло чертовщиной. Она или не она? Если не она, то откуда знает детали быта Боровицких? Ну, положим, действительно могла подслушать разговоры в лечебнице. А если это она, Розалия, то как она могла быть и одновременно не быть в Петербурге? Или её тетка тоже врет? И если это Розалия, то Желтовский точно должен был её признать. А он не признал. Или признал и тоже сделал вид, что не узнал? А ему зачем темнить? Боровицкие вот поменяли свое мнение, отказались от прежних показаний. Так, может, и он изменит? Надо бы еще раз с ним потолковать.

От потока взаимоисключающих положений в голове Сердюкова загудело. Он потряс головой, словно желал уложить мысли в определенном порядке. Так дети трясут круглые жестяные коробки со слипшимися монпансье. Может, и завалилась куда-нибудь дельная мыслишка?

Глава двадцать восьмая

Пока Желтовский изобретал повод, чтобы снова навестить следователя и попросить о новом свидании с горбуньей, Сердюков явился к нему сам. Впрочем, после визита Боровицких весть о том, что они поменяли свои показания, уже не явилась для Сергея неожиданной новостью. Теперь предстояло понять, как самому вести себя, знает ли Сердюков о венчании или только притворяется, что ему неведомы подлинные помыслы семейства Боровицких.

– Насколько я полагаю, господин следователь, при нынешних запутанных обстоятельствах вы предлагаете мне еще раз увидеться с подозреваемой и тем самым решить ваши сомнения, – уточнил адвокат, выслушав полицейского.

– Именно так, именно так, сударь, – Сердюков слегка поклонился. – Я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы безотлагательно еще раз встретились с нашей таинственной арестанткой.

– Таинственной? – подивился Желтовский. – Да что же в ней такого таинственного?

– Сам не могу понять. Но только в какой-то момент и мне стало казаться, что в моем кабинете находится уже совершенно иной человек. Вы не припоминаете за госпожой Киреевой таланта лицедейства?

– У неё было много талантов, но такого не припоминаю. Хотя если она изменилась до неузнаваемости…

– Позвольте, значит, вы все же предполагаете, что горбунья может оказаться Розалией Киреевой?

– Не знаю, что вам и сказать. Но если это все-таки она, это накладывает на меня определенные моральные обязательства.

– Какого рода? – насторожился следователь.

– Позвольте мне пока не забегать вперед, – уклончиво ответил адвокат.

– Вы собираетесь сделаться её защитником на суде? – не унимался Сердюков.

– Может и так статься. Впрочем, повторяю, я еще ничего для себя не решил. Поедемте тотчас же, без долгих разговоров. Но прошу вас, на сей раз дайте мне возможность поговорить с ней без свидетелей, без вашего присутствия, – и Желтовский жестом предложил гостю пройти к двери.

– Но как же тогда мы констатируем истину? – удивился следователь.

– Клянусь вам, даю честное благородное слово, что я не стану обманывать вас, если её узнаю. Поверьте, что если она раскроет свою тайну, то только без посторонних глаз, – и Желтовский колокольчиком позвал горничную, чтобы она подала хозяину и посетителю шляпы и перчатки.

– Вот тут вы не правы, во время встречи с Боровицкой в моем присутствии подозреваемая вполне недвусмысленно дала понять, что она может быть Розалией Киреевой, – Сердюков медленно застегивал пуговицы сюртука, не сводя внимательного взора с Желтовского.

– И все же я настаиваю на приватности нашей беседы. В противном случае я отказываюсь от повторного свидания, – Сергей замер на пороге прихожей в ожидании окончательного ответа полицейского.

– Что ж, я вынужден вам уступить, хотя это против правил. Но для дела я готов вам разрешить. Полагаюсь на вашу честность и благородство, – развел руками следователь.

– Истина для меня теперь важней всего, – и Желтовский решительно надел шляпу.

И вот она снова перед ним. Сердюков сдержал свое слово. Их оставили вдвоем в небольшой комнатке, рядом с кабинетом следователя. Наверное, при желании можно было и подслушать, и подглядеть. Но Сергей не стал задумываться о подобном. Возможность поговорить без свидетелей может им больше не представится.

Горбунья казалась спокойной и даже равнодушной. Она бросила на вошедшего взгляд и снова ушла в себя, в свой недоступный внутренний мир.

– Вы мне позволите поговорить с вами? – спросил адвокат и присел на один из двух колченогих стульев, находившихся в помещении.

Она пожала плечами. Что от моего желания тут зависит, означало это движение.

– Сударыня, вы попали в крайне сложное положение. Вас обвиняют в ужасном преступлении, которое вы, быть может, и не совершали. А если и совершили, то, возможно, у вас были на это очень веские основания. Иногда то, что для одних является преступлением, в глазах других – это справедливое возмездие за изломанную судьбу, погубленную жизнь, – решительно произнес Желтовский.

При этих словах арестантка вся напряглась и подняла голову. В её взоре мелькнул огонь. Желтовский продолжил:

– Десять лет назад я знал одну девушку. Её звали Розалия Киреева. Она служила гувернанткой в доме нашей дальней родни. Сын хозяев оказался последний подлец и негодяй. Он соблазнил девушку, тайно женился на ней и потом замыслил убить, чтобы освободиться от ненужных пут. Я, к величайшему несчастью, приходился ему товарищем и родней. Я свидетельствовал этот брак в храме перед алтарем. Но это был сущий ад, так как я сам был влюблен в Розалию. Страстно, мучительно. Именно это чувство и заставило меня добиваться справедливости для неё, стреляться с Анатолием Боровицким. Но, увы, мне не удалось добиться правды. И тогда я понадеялся, что она, Розалия, прозреет и поймет, что сделала ошибку. Что рядом с ней мог бы остаться я, сделаться её мужем, другом и защитником. Я бросил к её ногам свою любовь, я готов был пожертвовать всем ради неё. Но, видимо, тогда я плохо умел выразить свои чувства, или бедная девушка не поверила мне. Но только она покинула меня, пропала, исчезла из моей жизни. И с той поры дня не проходило, чтобы я не думал о ней. Не страдал, не обвинял себя, не искал её. Где я только не был. Я обшарил все столичные гостиницы, меблированные комнаты, больницы, приюты. Я давал объявления в газетах. Каждый день я ждал, что она откликнется, отзовется, услышит мои мольбы. Но, увы, она пропала. Пропала бесследно. Я погрузился в отчаяние. Постепенно я оставил попытки её искать, и вот вдруг мне говорят, что, возможно, подозреваемая в убийстве женщина и есть Розалия Киреева. Что ж, говорю я. Она изменилась ужасно. Но это вполне возможно, ведь удар о камни был очень силен, и боли в спине могли заставить согнуться. Изменилось лицо, страдания изменят кого угодно. Она не признает меня, чтобы не осложнять мою жизнь. Но я готов принять любые трудности ради неё, ради обретения снова своей Розалии. Пусть только она даст мне знак, пусть не мучает сомнениями. Я тот же, я прежний Сережа Желтовский. А где прежняя Розалия?

– Прежней Розалии нет, она умерла, – последовал глухой ответ.

– Умерла? – в отчаянии воскликнул Желтовский. – Но тогда кто вы?

– Лишь её тень.

– Тень! – Сергей закрыл руками лицо. – Тени прошлого мучают меня. Я вижу, как она плывет по реке, я чувствую тяжесть её тела и намокшего платья.

– Острые камни невыносимо впиваются в тело, а холодная вода заливает лицо, – продолжила горбунья, едва слышным голосом и прикрыв глаза. – Уже вышла луна, и над водой парит сова.

– Розалия, – прошептал Сергей и осторожно взял её за руки. – Помнишь, как мы сидели подолгу на веранде и читали, говорили о всякой всячине, спорили о книгах. Ты любила «Собор Парижской богоматери».

– Увы, теперь я сама уподобилась безобразному Квазимодо! – слабо улыбнулась женщина.

– Нет, ты моя Эсмеральда! – он прикоснулся губами к её руке. По её телу пробежала дрожь, которая передалась и ему.

– Полно, – она усмехнулась. – Скорее её тень, воспоминание.

– Но ведь это ты, ты, моя ненаглядная, моя бесценная Розалия? Я нашел тебя, скажи!

Он сжал её руки в своих. Все его существо трепетало от радости обретения.

Горбунья осторожно высвободилась и отодвинулась.

– Иногда мы очень сильно хотим чего-либо и поэтому ошибаемся, принимаем желаемое за действительное. Вы ошиблись.

И она ушла в себя, точно внутри погас свет.

– Черт побери! – Желтовский вскочил с места. – Ты думаешь, что я выманиваю из тебя правду, чтобы обвинить в убийстве и послать на виселицу? Да я сам пойду на эшафот, только откройся мне и дай возможность защитить тебя!

– К чему все это? – она пожала плечами. – Пусть будет как будет.

– С ума сойти можно! – Желтовский заметался по комнатенке. Но горбунья оставалась безучастной.

Видя, что все бесполезно, что более она ничего не скажет, он решил уйти.

– Если вдруг вам понадобится моя помощь или вы захотите мне сказать нечто важное, вот вам моя карточка, мой адрес. Сердюков, я знаю, позволит вам написать мне или послать за мной. Прощайте.

Понуро он двинулся к двери и взялся за ручку.

– А Боровицким передайте, что деньги их я не возьму, – раздалось вслед.

Глава двадцать девятая

Сердюков цепким взглядом окинул фасад дома и вошел. Небрежно кивнул швейцару и приказал доложить. Через несколько минут поспешно выпорхнула горничная:

– Ваше высокоблагородие, барыни дома нет, и барышни нет, в церкви они.

– Что ж, неужто никто не принимает? – подивился следователь.

– Барин разве что, – медленно, неуверенно, с расстановкой, ответила горничная.

Сердюкову стоило больших усилий скрыть удивление от этих слов. Вот это новость! Интересно, интересно!

– Отлично, я давненько намеревался с ним переговорить по важному делу. Доложи немедля.

Услышав о визите полицейского следователя, полковник стал мрачнее тучи. Вот, пришла расплата за грехи. Стало быть, прознали про Толькино двоеженство! Делу дали ход! Полицейского прислали! Вот позор-то! И где он сам-то, где его черти носят!

Старик попытался приподняться и придать своей ослабевшей фигуре более внушительную позу. Вошедший посетитель поклонился и сделал несколько шагов в сторону кровати хозяина дома.

– Извините, сударь, что принимаю вас в таком виде. Увы, хворь скрутила меня так, что стал немощен, совершенно немощен, – он говорил с трудом, но вполне разборчиво и уже быстрее, чем в тот момент, когда впервые речь снова вернулась к нему.

– Это вы простите меня за вторжение, – последовал учтивый ответ. – Но дело мое не терпит отлагательства. Вернее, оно не мое, а ваше, вашей семьи. И требует некоторых разъяснений…

Сердюков не успел продолжить, как Боровицкий весь напрягся и покраснел:

– Чего уж тут объяснять! Со мной, господин следователь, не надо церемониться. Я хоть и старый, и инвалид, но понятия о чести и достоинстве человеческом еще сохранил. Ясное дело, подлец мой сын Анатолий, подлец. Я знал о его тайном венчании на этой девице, горничной, имя опять запамятовал. Он сам мне признался. Я сказал ему тогда, что по всем божеским и человеческим законам она теперь тебе законная жена и веди её в дом. А невесте, Таисии то есть, выходит от ворот поворот. Только я так решил, да шагу не успел шагнуть, в глазах все померкло, и тьма наступила египетская. Вот, оказывается, десять лет провалялся бревном бессловесным. А сынок-то мой слаб оказался душой. Уж куда он прежнюю жену подевал, не знаю, мне пока не сказывали, да только на Таисии он женился, ничего ей не сказав о прежнем браке. Что теперь делать, не знаю, как тут поступить, чтобы детей ни в чем не повинных не обидеть. Не знаю. Я вину свою признаю. И сына своего не оправдываю. Что полагается за двоеженство по закону? Каторга? Лишение всех прав и состояния? Вы ведь его в тюрьму посадите теперь? Вот где позор мне, старику!

– Помилуйте, какая же тюрьма… – начал было следователь и осекся.

Старик не оправился и не понимает, что говорит. Тогда его слова – бред нездорового человека. Или – а, ему не сказали о смерти сына, и тогда понятно, что произошло в семействе, почему им вдруг понадобилось менять показания.

– Ефрем Нестерович, я вижу, что разговор наш дается вам с превеликим трудом. Мне бы не хотелось своим присутствием усугублять ваше состояние. Я, собственно, намеревался переговорить с вашей супругой, почтенной Полиной Карповной, да не застал её. Что касается вашего дела, то история чрезвычайно неприятная и сложная для вашего семейства. Впрочем, я вижу, вы утомлены беседой, я откланиваюсь.

И Сердюков стремительно покинул комнату больного, боясь продолжения разговора. По выражению лица старика Боровицкого следователь понял, что догадался правильно. Полковник не ведает правды о смерти сына. А быть гонцом страшных вестей Сердюкову совершенно не хотелось. Конечно, нехорошо вышло. Он воспользовался неведением больного человека. Зато истина показала свое лицо. Во всяком случае, теперь понятно, что за всеми метаниями дам Боровицких стоит желание во что бы то ни стало спасти доброе имя Таисии Семеновны и её детей, даже ценой тайны смерти Анатолия, который, как теперь получается, её вполне заслужил. Но только при условии, что горбунья – это Розалия. А если это не она?

Вернувшись в управление, Сердюков обнаружил записку от своего помощника. Тот доносил, что найдены интересные и важные обстоятельства по делу в Александровской больнице. Сердюков помчался в больницу. Еще несколько недель назад, как только подозреваемую перевезли в Петербург, он распорядился искать по больницам и приютам возможные следы пребывания там Розалии – Лии Гирей. Полицейский почти не надеялся на успех. Что может сохраниться в больничных записях за десять лет? Но так уж он был устроен, что всегда оставлял маленькую лазеечку для любимого русского чувства – а вдруг?

Петушков, молодой человек, начинающий на поприще сыска, радостно блестя глазами, рассказал Сердюкову, что, когда он уже утратил всякую надежду обнаружить что-нибудь стоящее, именно в этот момент он столкнулся со сторожем морга. А тот и поведал ему леденящую душу историю.

– Да вы сами, сами, Константин Митрофанович, послушайте, он вам сам расскажет! – радостно захлебывался словами возбужденный удачей Петушков.

Сердюков поглядел на него и улыбнулся. Но про себя, чтобы не обидеть ненароком молодого коллегу. Вот так и он лет двадцать назад начинал, блестя глазами и дрожа от возбуждения от каждой толковой мысли, словно охотничья собака. Впрочем, теперь не время для сентиментальных воспоминаний. Надо пойти в морг.

Сторож, невысокий, трезвый, средних лет малый, в огромном клеенчатом переднике, встретил гостей неприветливо.

– Стало быть, опять расспрашивать будете? – спросил он не очень любезно. Я о том времени мало что помню. Пил тогда сильно.

– А теперь пьешь? – нахмурился Сердюков.

– Нет, теперь не пью. Шибко тогда меня забрало. Разом всю дурь вышибло. С той поры ни капли.

Сторож покачал головой и сунул в рот папиросу. Пока он раскуривал, следователь огляделся. Да, невеселая компания. Видеть вокруг себя только мертвые тела, мужские и женские, детские трупики, тела, скрюченные старостью, изъеденные болезнями или вовсе еще не тронутые годами. Брр… поневоле станешь либо пьяницей, либо философом.

– Так что подвигло тебя на праведный путь? Какое такое происшествие? – поинтересовался полицейский и присел на длинную лавку неподалеку от входа. Идти в глубь помещения, заполненного мертвыми телами, ему не хотелось.

– Так я рассказывал молодому господину, – пожал плечами служитель смерти. – Однако как вам будет угодно. Расскажу и вам.

Давно это было, лет десять назад, а может, и поменьше. Нет, вроде как десять. Поступила ко мне женщина, то есть покойница. Молоденькая еще. Да только жизнь её, видно, сильно била. Так, видать, её болезнь схватила, что скривило всю и сгорбатило. Оттого и преставилась, горемычная. Я еще тогда подивился, глядя на неё, личико такое красивое, а тело, господи спаси, как изогнулось, страшной горбиной изогнулось. Родных у неё не было, никто не пришел забрать тело для погребения, стало быть, определяю её в могилу со всеми безродными и бездомными. Лежит, готовится с Богом встретиться. Я так считаю, что всякий покойник, пока еще тут на земле лежит, он про себя свой жизненный путь отмеряет, грехи свои считает, на суд Божий готовится.

Вечер уж наступил, смеркалось. Я все дела свои закончил и примериваюсь к чекушечке. Только стакан поставил, да слышу, вроде как шорох или стон. Я, правду сказать, первое время, как поступил работать, все боялся. Покойников все боятся. Россказни всякие про оживших мертвецов и прочая чепуха. А потом привык и уж как к родным к ним относился. Разговаривал, бывало: что, мол, брат, так тебя рано угораздило, или еще что-нибудь эдакое. Разговоры о том, что якобы мертвецы оживают, понятное дело, слышал, да только когда их вокруг тебя столько, порой и живых столько не видишь, сколько их, так перестаешь и верить в эту чепуху. Так вот, это я к тому, что я в первый момент и не придал значения. Ну, кошка, может, пробежала или крыса. Так нет же, и впрямь стон. Я голову-то подымаю и вижу. Горбатенькая сидит среди прочих мертвяков и на меня глазами хлопает, а изо рта у ней пена идет. И глазами так вращает страшно и дышит тяжело. У меня стакан из рук-то и выпал. Я даже крест животворящий не мог наложить, так руку от страха свело. А покойница моя уже и руками шевелит и ко мне тянется и, о Господи, пресвятая Богородица, лепечет чего-то! Я от страха поначалу никак не мог разобрать. А потом слышу, о помощи просит. Тут я очнулся и вон из покойницкой. Выбежал на морозец да как закричу благим матом. В жизни так не орал. Народ сбежался, докторов позвали. Все дивятся случаю невиданному. Доктор, что лечил её, глазам своим не поверил, ведь именно он смерть её и признал. Да, стало быть, ошибся. Она потом лепетала что-то вроде того, что с нею уж было такое, в детстве, вроде как тоже чуть не похоронили.

– И куда же она делась потом, ваша чудом воскресшая горбунья? – следователь вытер вспотевший от волнения лоб.

– Куды, куды? А туда же, на тот свет. Не помогло её чудесное воскрешение. Полежала денек в лечебнице, а потом вышла на холод да на мороз, упала от слабости организма или поскользнулась, да и умерла. Тут, неподалеку от наших ворот, её и подобрали. Вот, стало быть, какие бывают дела, – сторож развел руками. – А я с той поры не пью, совсем не пью. Бога убоялся.

– Это ты правильно сделал, – Сердюков поднялся.

Да, сорвалось, сорвалось. Не привела ниточка к развязке, а только еще все больше запуталось.

Петушков заглядывал начальнику в глаза, пытаясь понять, насколько он помог в продвижении дела. Следователь дружески похлопал его по плечу и устало двинулся восвояси.

Глава тридцатая

Надзиратель уже третий раз подходил к двери темницы и смотрел в специальный глазок. Так и есть, опять лежит лицом к стене, горб свой выставила и лежит, не шелохнется. К еде не притронулась. Вчера всю её одежду перетрясли, пересмотрели. Какие такие бриллианты, откуда им взяться? Почудилось господину следователю, померещилось. Однако ж как разобиделась, ишь, какие фигли-мигли! Лежит… Вроде и не дышит… Господи помилуй, да жива ли? Следователь шкуру снимет, коли что…

Надзиратель стал торопливо открывать замок, а тот, как назло, не давался, ключ не хотел проворачиваться с первого раза. Или в спешке не так вставил? Бывает, в тюрьме куда спешить-то. Размышления его вдруг оказались прерваны резким грохотом. Стены здания содрогнулись, раздались громкие крики, топот ног. Надзиратель дернул злополучный ключ и тоже побежал на шум.

Горбунья лежала на боку, лицом к стене, и, казалось, не слышала происходящего. Она действительно уже сутки не вставала, не принимала пищи и почти не переменила позы. К чему есть, пить, дышать, жить, если мир так жесток и несправедлив? Она слышала, как окликает её надзиратель, как поворачивается ключ в замке. Какой-то грохот. Скрежет ключа умолк, прерванный на пол-обороте. За время, проведенное в казенных стенах, она уже научилась отличать все нюансы звуков. Приподняв голову, женщина подождала несколько мгновений, но больше скрежетания не было. Она с трудом встала и медленно подошла к двери, толкнула её. Дверь немного приотворилась. Не веря собственным глазам, затворница помедлила несколько мгновений, а потом решительно и быстро распахнула дверь камеры и выскользнула в сумеречный коридор, не забыв плотно прикрыть дверь за собой, словно она заперта. До её слуха доносились крики и шум, топот ног, окрики начальства, лязганье железа. Пахло гарью, и постепенно помещение заволакивалось дымом. Не раздумывая о причинах суматохи, пленница двинулась в противоположную от шума сторону. Она совершенно не представляла, куда идти и что делать дальше. Услышав за углом коридора приближающиеся шаги, она метнулась вперед и толкнула первую попавшуюся дверь. Её изумленному взору предстала комнатушка, набитая взволнованными женщинами, которые галдели и причитали. По большей части они были одеты очень просто, многие имели в руках свертки и котомки. Вероятно, тут принимали передачи для заключенных. Надвинув на лицо платок, беглянка забилась в самый угол, в общем шуме на неё не обратили никакого внимания. Но в следующий миг дверь широко отворилась, и в помещение быстро вошел полицмейстер. Женщины разом умолкли, и все взоры обратились на вошедшего.

– Вот что, досточтимые, нигилисты бомбу взорвали, товарища своего вызволить хотели. Да не тут-то было! Мы не лыком шиты, мы начеку! Только не до вас теперь, по домам ступайте, а гостинцы ваши завтра принесете, а лучше на следующей неделе.

Женщины возмущенно заголосили, но подчинились и послушно двинулись прочь.

– Ступайте, ступайте с богом! – поскорее выпроваживал их полицейский. Он очень торопился избавиться от посторонних людей, как приказало начальство, так что особенно не разглядывал посетительниц. Беглянка выскользнула и скоро оказалась на улице. Стараясь не озираться по сторонам и не привлекать к себе внимания, она быстро пошла куда глаза глядят, но вскоре опомнилась и достала карточку, врученную накануне Желтовским. Памятуя, что язык до Киева доведет, она стала расспрашивать прохожих, как ей добраться до указанного адреса. Путь оказался не близкий. Битых два или три часа она блуждала по незнакомому большому городу, все удивляясь, как это не останавливает её первый же городовой, пока, наконец, не оказалась около нужного дома.

На робкий звонок показалась горничная, которая в полном изумлении оглядела посетительницу. Барина нет, когда будет, неизвестно.

Горничная захлопнула дверь, негодуя, и что это понадобилось эдакому страшилищу от её барина? Конечно, он человек предобрый, всяких защищает и иногда денег не берет. Но чтоб домой являться, да такому чудищу!

Звонок снова потревожил тишину просторной квартиры. Горничная и вовсе рассердилась. Никак воротилась горбатая, да, поди, денег начнет канючить. Резко распахнув дверь, горничная приготовилась взашей гнать попрошайку. На пороге стояла Матильда Карловна Бархатова.

– Что это, милая, у тебя такое лицо, будто ты черта увидала? – насмешливо осведомилась гостья. – Доложи Сергею Вацлавовичу о моем приходе.

Бархатова уже двинулась в комнаты, она чувствовала себя тут хозяйкой.

– Барина нет, – все еще сердясь ответила горничная, – а что до черта, так и впрямь испугаешься. Тут хозяина горбунья какая-то искала. Жуть, какая страшная!

– Горбунья! – воскликнула Матильда Карловна и переменилась в лице. – Горбунья, говоришь? Давно ли она приходила?

– Да вот, перед вами. Странно, что вы её на лестнице не встретили.

– Ступай, беги вслед, нагони, приведи сюда немедля! – закричала Бархатова, – да что же ты стоишь, как истукан! Беги, ради бога!

– Куда же мне… куда же я… – залепетала горничная.

– Беги! – заверещала Матильда, не узнавая пронзительности своего голоса.

Горничная сорвалась с места и помчалась вниз по лестнице, а Матильда вошла в гостиную и без сил опустилась на диван. Нет, такого не может быть. Не может быть, чтобы эта странная женщина вдруг оказалась тут. Она же в тюрьме? Но что-то внутри Матильды говорило, что двух горбуний на одного Желтовского оказаться не может. Но что её привело сюда? И если это она, если она…

Мысли полетели вскачь с неистовой силой. В последнее время Матильда всерьез стала опасаться, что её роману с Желтовским пришел конец. Доселе один роман сменял другой, один любовник, потом еще, и так множество лиц, которые приходили и уходили, не оставляя в душе ни следа, ни сожаления. Но Желтовский оказался иной, чем прежние воздыхатели. Пока он не говорил ей о любви, пока не звал к алтарю, она и сама не настаивала. Свобода, давшаяся такой страшной ценой, ценой унижения, погубленной юности и невинности, по-прежнему оставалась главным богатством её жизни. Не считая наследства покойного супруга, разумеется. Поэтому прежде всего сама себе она говорила, что подобное положение дел, жизнь в свое удовольствие без всяких обязательств перед другим человеком, её вполне устраивает. Но все стало стремительно меняться, как только она почувствовала, что прежний возлюбленный отдаляется от неё, что он не так откровенен и прямодушен, не так нежен. Ему уж не нужна её пылкая страсть, и он вовсе перестал показываться ей на глаза. Матильда совершенно запуталась в своем отношении к Желтовскому. Если раньше она полагала за величайшую честь, величайшее доверие к себе, когда он делился с ней сокровенным и даже рассказал о Розалии, то теперь она решила, что это и есть доказательство его полного к ней равнодушия. И, уяснив эту жестокую, как ей показалось, правду, Матильда со страхом поняла, что она ни за что не желает потерять Сергея. Ни за что! И именно теперь сохранение собственной свободы стало восприниматься как помеха, как величайшая глупость, которую она сама же и внушила Желтовскому. Сделаться его законной женой, и немедля. Вот чего она пожелала со всей присущей ей страст-ностью. Но именно теперь Сергей Вацлавович оказался совершенно недоступен для её чар. Он замкнулся, закрылся, его душа захлопнулась перед её носом, как тяжелая дубовая дверь в банке, где она хранила свое состояние.

И что эта глупая курица не идет? Наверное, не догнала. Куда уж там, такая неповоротливая, медлительная! Матильда давно говорила Сергею Вацлавовичу, что эту горничную надобно уволить и взять другую пошустрей, порасторопней.

Ах, если бы только вышло, только бы вышло.

В передней раздались шаги, Матильда вскочила и бросилась туда. И о чудо! Запыхавшаяся, красная от беготни горничная толкала перед собою странного вида женщину.

– Вот, – с досадой на гостью прошипела горничная, – насилу нашла, не успела уйти далеко, хорошо, дворник заприметил.

«Вот это вовсе нехорошо, что дворник видел. Ну да ладно!» – мелькнуло в голове Бархатовой.

– Послушайте, я о вас знаю, вы Лия Гирей, Сергей Вацлавович мне о вас рассказывал. Его нет теперь и долго не будет. Я его близкий друг, и вы полностью можете мне довериться. Не бойтесь меня, я вам помогу. Вы как тут очутились, вас что, следователь выпустил? – стараясь, чтоб её голос звучал как можно мягче, доверительней, спросила Бархатова.

– Сама ушла, – последовал короткий ответ.

– Вот это славно! – Бархатова засмеялась. – Вы хотите сказать, что убежали из-под стражи? И прямо сюда, на квартиру к господину Желтовскому? Да вы же погубите его!

– Мне некуда деваться, а господин адвокат дал мне свою карточку, – тихо ответила беглянка.

– Ну, вот что! – решительно заявила Матильда. – я чрезвычайно обеспокоена вашим визитом сюда. Боюсь, что это не пройдет незамеченным для репутации адвоката Желтовского. Но я помогу вам, я действительно вам помогу. Доверьтесь мне и ступайте со мной.

Матильда крикнула оторопевшей горничной, чтобы подозвала её кучера – подавать коляску прямо к дверям парадного входа. Да держала язык за зубами. Ради хозяина, который так к ней добр и снисходителен. Для убедительности она сунула ей рубль. Придется и дворнику заплатить за молчание, будто не видел он ни горбуньи, ни Бархатовой, ни того, что обе дамы уехали в коляске Матильды Карловны.

Глава тридцать первая

Надзиратель только на следующее утро вспомнил про свою подопечную. И не мудрено. Революционеры попытались освободить своего товарища, взорвали часть стены тюрьмы, пытались организовать его побег. Да только не вышло! И поди-ка, как распоясались, обнаглели! Страх потеряли! А шуму, шуму было, и нагоняя от начальства! Но ничего, все обошлось, слава богу, бомбист водворен в камеру, стену всю ночь заделывали.

Надзиратель усмехнулся и глянул в глазок. Но никого не увидел. Не веря собственным глазам, он вставил ключ в замок, но не успел и повернуть его, как дверь подалась вперед. Внутри у него все похолодело и оборвалось. Камера оказалась пуста.

А Сердюков не поверил собственным ушам, когда ему доложили об исчезновении горбуньи. И уж в совершенное бешенство он впал, когда беглянку не удалось обнаружить по горячим следам, ни в первый день, ни потом.

– Куда она могла запропаститься? – горячился он. – Ведь у неё в Петербурге и знакомых нет. Ей некуда деваться! К тому же у неё такая приметная внешность!

Однако же, при спокойном размышлении, знакомые у горбуньи все же нашлись. Поэтому Сердюков тотчас же отправился на квартиру к Желтовскому.

– Лия убежала из-под стражи?! – только и мог вымолвить адвокат. – Но это непостижимо! Вы, вероятно, полагаете, что я причастен к данному происшествию? Но, уверяю вас, для меня это совершенная новость, ошеломляющая новость.

По растерянному и потрясенному виду адвоката следователь понял, что побег горбуньи для него и впрямь неожиданность. Он обошел квартиру, но никаких следов пребывания беглянки не обнаружил. К тому же, Желтовский – человек осторожный и, несмотря на всю предысторию их взаимоотношений с Гирей – Киреевой, вряд ли стал бы прятать её от полиции. Откройся все – конец адвокатской практике.

После ухода полицейского Сергей Вацлавович некоторое время пребывал в полном недоумении и растерянности. Ровно до того мига, пока его взгляд не упал на горничную. Милая, простодушная девушка стояла красная как рак и глядела в пол.

– Да ты никак знаешь что-то? – воскликнул адвокат.

Та всхлипнула и упала на колени. Торопясь и запинаясь, поведала о визите обеих женщин. И даже о рубле, уплаченном за молчание.

– Вот те раз! – только и мог вымолвить Желтовский. – Одеваться подавай, и поживее! А рубль все ж себе оставь.

Через три четверти часа он уже примчался к Бархатовой.

– А барыни нет и долго не будет, – улыбаясь, заявила нарядная горничная.

– Что значит долго? – рассердился Желтовский.

– А кто ж знает, – пожала плечами девица. – Недели через три, сказывали, будут. Вроде как к родне уехали.

– Куда, к какой родне?

– А мне почем знать.

Горничная нагло улыбалась, и только теперь Желтовский приметил в её ушах серьги, которые не так давно украшали ушки её хозяйки. Тут не рублем обошлось, эта не выдаст!

А меж тем накануне в этом доме происходили лихорадочные сборы. Дворника послали за билетами на вокзал, и, когда все было готово, две нарядно одетые дамы быстро юркнули в поданый прямо к парадному подъезду экипаж и тронулись на вокзал. Носильщику вручили багаж, и одна из пассажирок, роскошно одетая и яркая дама, двинулась к синему вагону первого класса. Она покачивала полными бедрами и смотрела вперед, почти не мигая. Городовой и кондуктор, стоявшие около вагона, уставились на красивую барыню. Если бы их спросили, о чем она говорила, они бы не смогли сказать. Да, вроде что-то спросила. И пока они таращились на высокий бюст, неотразимое лицо, обрамленное локонами, за их спинами в вагон юркнула её спутница, в широком плаще и огромной шляпе. Потом и красивая дама вошла в вагон, оставив после себя целое облако дивного аромата.

Прошли три томительные недели. Желтовский изнемог, дожидаясь Бархатову. И вот однажды, явившись снова к ней на квартиру, он услышал долгожданные слова о её возвращении.

– Бог мой! Мати! Куда ты подевалась! Куда пропала, душа моя! Отчего не дала мне знать! – стараясь выглядеть как можно непринужденней, заговорил Желтовский, обнимая женщину и стараясь запечатлеть поцелуй на её розовой щечке.

– А! – она погрозила пальчиком. – Вот, стало быть, как надо с тобой поступать, милый друг. Как я исчезла, да еще без доклада, так и стала тебе нужна. А вот не скажу тебе, нет, не скажу. Терзайся ревностью, где была да с кем.

Озадаченный Сергей отошел в сторонку. Ах, так, значит, игра! Не хочет говорить, хитрит. Изображает, что была с мужчиной. Новым поклонником будит ревность. Стало быть, неспроста. Да и цвет лица стал куда как более загорелый. Уж не в южные ли края вы, матушка, ездили?

Вечером они отправились в Михайловский театр слушать любимую Сережину оперу, «Травиату», итальянского сочинителя Верди. Матильда была в этот вечер чудо как хороша. Глаза её сияли, она вся светилась от внутреннего, непонятного возбуждения. Она выбрала бархатное платье цвета спелой сливы, густой, темный цвет необычайно был ей к лицу. А украшением стал подарок Желтовского. На груди, выше к плечу, красовался нежный розовый цветок, с едва заметными прожилками, искусно вырезанный из коралла, на золотой ножке, с прозрачными изумрудными листочками, на котором мерцали бриллиантовые капли росы. Роза во всей её красе. И такие же розочки, но меньше, в ушах. Сергей выбрал этот подарок у ювелира, поддавшись непонятному внутреннему чувству, еще в то время, когда Матильда ничего не знала о своей странной сопернице. А когда узнала, то перестала носить брошь и серьги. Хотя других подарков от возлюбленного у неё было превеликое множество, и они не попали в опалу. Теперь же она надела подарок с явным намеком на некие изменившиеся обстоятельства.

Желтовский терялся в догадках. Вскользь он попытался выведать у Матильды, куда же она подевала беглянку, но та только смеялась. И делала вид, что ровным счетом ничего не понимает.

Душевное расстройство, неизвестность и тревога за Лию – Розалию совсем измучили Желтовского. Он стал плохо спать. Не мог сосредоточиться на делах, стал путаться в речах. И, как неизбежность, проиграл процесс, который вел. Неудача в суде совершенно его доконала, и он решил на некоторое время отойти от дел. Состояние давало ему такую возможность. Надо поразмыслить, прийти в себя. Сергей надеялся, что Матильда не вытерпит, и ему все-таки признается в своем пособничестве. Но плутовка молчала и торжествовала. Ведь она так ловко избавилась от соперницы, выступив её защитником и другом, и притом Матильда свято верила, что спасла Сергея от крупной неприятности. И это Желтовский прекрасно понимал. Казалось, он должен был бы радоваться и благодарить Матильду за то, как она ловко все устроила, вывела его из-под удара судьбы, освободила от бремени непосильной помощи горбунье. Несчастная вновь исчезла, значит, и исчезла надобность ей помогать, жертвовать своей репутацией и их с Матильдой отношениями. Однако победа Бархатовой оказалась преждевременной. Однажды, когда уже зарядили дожди, под ногами хлюпали лужи и дул холодный осенний ветер, адвокат Желтовский после долгого размышления пришел к выводу о необходимости поездки в Крым. Он устал, ему надо отдохнуть и подлечиться. Что ж, что лето уже прошло. Это в Петербурге оно прошло, а в Крыму еще тепло, солнце. Да к тому же к делу, которое он задумал, особенности климата не имели ровно никакого отношения.

Он сам купил себе билет в кассе вокзала и в задумчивости двинулся к Матильде, обдумывая, как ей сообщить эту новость. Погруженный в свои мысли, он не заметил, как со скамьи поднялся человек и двинулся следом. Другой же, неброского вида тип, стоял неподалеку и наверняка слышал весь разговор Желтовского с кассиром. Во всяком случае, он тоже куда-то торопливо направился, едва лишь адвокат покинул здание вокзала.

Глава тридцать вторая

Визит полицейского следователя чрезвычайно возбудил Ефрема Нестеровича. Что-то непонятное было в этом визите, осталась какая-то недосказанность. Или это уже больная голова ни черта не соображает и не дает понять, что к чему? Полковник мучался до тех пор, пока из церкви не воротились жена и дочь. Услыхав голоса, он стал резко дергать за шнурок колокольчика. Полина Карповна, а вслед за ней и Зина вбежали в комнату больного.

– Что, Ефрем Нестерович, шумишь? Чего тебе надобно, голубчик? – жена с улыбкой двинулась к кровати супруга, но внезапно замерла, пригвожденная его взглядом.

– Полицейский приходил, – полковник не сводил с жены глаз, и, видя, как она забеспокоилась, прямо в лоб спросил:

– Анатолий где? Отчего его так долго нет?

Полина Карповна отшатнулась, и ужас отразился на её лице. За все это время они с Зиной так и не придумали ничего на случай вот такого, прямого, вопроса со стороны Боровицкого.

– Ефремушка, голубчик! – жалобно заскулила супруга, отчаянно пытаясь избежать развязки.

– Да, говори, черт бы тебя побрал! – зарычал из последних сил полковник. На его бледном лбу выступили крупные капли пота. Он изнемогал от дурных предчувствий, неизвестности и собственного отчаянного бессилия.

– Зина, хоть ты скажи отцу правду! – взмолился Боровицкий, переводя взор на дочь, которая стояла у его постели ни жива, ни мертва.

– Брат умер, папенька, – едва пролепетала дочь, но полковник её услышал.

– Умер? – выдохнул он. – Но когда же?

– Уже три месяца.

– Как, как он умер?

– Так ведь это она, Розалия, его и убила! – отчаянным голосом вскричала Полина Карповна. – Отомстила, отомстила Толеньке, проклятая, да и нам всем заодно.

– Вот как! – только и мог вымолвить Боровицкий. – Вот, стало быть, как. А ведь я, дурак, должен был и сам догадаться. Ведь вы обе в трауре. Да что с меня возьмешь теперь… Ступайте, отдохнуть хочу…

Он едва шевелил посеревшими губами.

– Но папенька!

– Ступайте, – и он отвернулся, уткнувшись лицом в подушку.

Зина подхватила мать, которая захлебывалась слезами, и поволокла её прочь из комнаты. Полина Карповна далеко не пошла и осталась сидеть тут же подле дверей. Прошло около часу, Полина Карповна, тихонько подвывая, позвала мужа. Без ответа. Прошло еще полчаса. Ефрем Нестерович не отвечал. Она заголосила. Снова сбежались и Зина и прислуга.

– Зина, доченька, сил моих нет, войди, посмотри. Я боюсь.

Зина перекрестилась и решительно вошла к отцу. Так как и от неё долго не было ответа, мать сама решилась и вошла следом. Зина стояла у постели Ефрема Нестеровича и рукой прикрывала его глаза.

Полина Карповна пережила супруга на две недели. Зина, похоронив обоих родителей, осталась одна. Она рассчитала почти всю прислугу и целыми днями просиживала в безлюдных комнатах. Семейное горе сделало её лицо угрюмым и состарило девушку лет на десять. Пустота и безмолвие обступили её со всех сторон. Одна, совсем одна, никому не нужная. Никем не любимая. Родители так любили своего ненаглядного сыночка, что и на тот свет поспешили за ним, чтобы не расставаться. А её оставили на произвол судьбы.

Правда, еще есть Таисия и её дети, родные племянники Зины, дети Анатолия. Но после того, что Таисия узнала о своем браке, она теперь не хотела видеть ни Зину, ни родителей покойного супруга. Молодая вдова, конечно, не могла не появиться на похоронах стариков Боровицких, но она явно старалась приходить в их дом как можно реже. А сейчас она и вовсе не пожелает видеть Зину, единственную из Боровицких, этой семьи, которая ввергла её в такой немыслимый позор.

Звонок. Зина вздрогнула всем телом. Кто бы это мог быть? Все соболезнования уже схлынули, подруг и друзей у Зины как не было, так и нет.

Шурша черным траурным шелком, в комнату вошла Таисия Семеновна. Зина вся вжалась в кресло. Ну вот, легка на помине. Пришла небось сказать, что более не желает знать и просит не беспокоить с визитами.

– Зина, ты очень бледна. Ты совсем не выходишь из дому?

– Нет, – покачала головой в ответ Зина.

– Так нельзя, ты не можешь все время оставаться одна со своими печальными мыслями. Мне тоже нелегко, но дети приносят мне радость и умиротворение.

– Да, они у тебя славные, все в…

Зина осеклась, хотела, как раньше бывало сравнить с отцом. Подчеркнуть сходство, это считалось в семье высшей похвалой для детей.

– Я их по-прежнему очень люблю, – произнесла поспешно Зина и печально умолкла, не зная, чего ждать от визита невестки.

Последние слова золовки болью отозвались в душе Таисии. Старший мальчик и впрямь был вылитый отец. Узнав чудовищную правду о муже и отце своих детей, несчастная женщина невольно отодвинула от себя сына только за одно его внешнее сходство. Бедный ребенок, не понимая в чем дело, однажды кинулся к ней на шею, обливаясь слезами.

– Маменька, маменька! Отчего вы больше не любите меня, как прежде?

– С чего ты решил, милый? – смутилась мать.

– Вы всех целуете, а меня нет, и по голове не гладите, как прежде! – и мальчик заплакал, уткнувшись матери в грудь.

– Бедное мое дитя, прости свою неразумную мать! Я люблю тебя, как прежде! – и она осыпала его нежными поцелуями.

Долгими ночами, лежа без сна в широкой постели, она без конца вспоминала свою жизнь с мужем и все пыталась найти в прошлом хоть что-нибудь, что бы дало ей намек на скрытую порочность его натуры. Нет, любовь так ослепила её, что она ничего не могла понимать и видеть правильно. Она негодовала на свекровь, так и не будучи уверенной, знала ли та страшную тайну. Ну а о свекре и говорить нечего. Не было дня, чтобы Таисия не проклинала его чудесное просветление. После похорон стариков Боровицких, вконец измучившись раздумьями, Таисия приняла решение и направилась к осиротевшей золовке. Нельзя было сказать, чтобы она очень любила сестру мужа, ей был не по душе резкий нрав Зинаиды. Но теперь, когда она приняла решение, только Зина могла ей помочь.

– Зина, я долго думала о том, что произошло между нашими семьями, – Таисия нервно прошлась по комнате. Зина вся сжалась в комок. – Теперь, когда с нами нет тех, кто знал эту гадкую правду, когда пресловутая Розалия изменилась так, что её не признает никто даже из близких знакомых, когда Желтовский сто раз поразмыслит, прежде чем обнародовать свое преступное соучастие… Словом, я решила для себя… Ничего не было, Зина. Ничего. Анатолий безгрешен. Наш брак законен. Я искренне скорблю о его кончине. И дети должны вырасти, почитая память отца как достойного и благородного человека.

Зина, дрожа, слушала Таисию.

– Я так люблю его до сих пор! – Таисия остановилась и заломила руки. – Я прощаю его, прощаю его ради наших детей, и буду молиться за упокой его души.

– Святая! Ты святая! – Зина подскочила и порывисто обняла невестку. – Храни тебя Господь!

– Поэтому я приняла решение, – продолжила Таисия более спокойным тоном. – Все должно вернуться в прежние рамки. Мы должны жить как раньше, и ничто не должно напоминать нам об этих ужасных днях. Значит, ты должна, как и раньше, перебраться к нам. Но теперь уже совершенно окончательно. Ты сестра моего любимого покойного супруга, и я прошу тебя. Живи с нами. С моими детьми. С его детьми.

Зина зарыдала. Она не могла найти слов благодарности. Когда слезы поутихли, Таисия уже с улыбкой произнесла:

– Наш траур будет долгий. Но мы не можем все время быть взаперти. Надо заказать для тебя несколько элегантных черных платьев, чтобы ты могла появляться на людях в достойном виде. Я не теряю надежды найти для тебя подходящую партию!

Глава тридцать третья

Странным и милым показался Желтовскому город Евпатория после большого, надменного, холодного Петербурга. Античная Керкинитида, средневековый Гезлев, а ныне русский город в Таврической губернии. Этот маленький южный город у самого моря, с кривыми извилистыми улочками, побеленными домами с резными пузатыми балконами, увитыми виноградом, с турецкими банями, монастырем дервишей, со старинной мечетью Джума-Джами, с тонкого минарета которой доносились заунывные призывы к молитве муэдзина, – все напоминало восточные сказки, которые они с маменькой читали долгими зимними вечерами. Лавки, кофейни, разношерстные торговцы, огромные арбузы и сочные помидоры. Теплый ветер с запахом водорослей. Незнакомые для северянина цвета и звуки. Курортников поубавилось, и высокий, одетый с иголочки молодой господин в соломенной шляпе и светлом костюме неизменно вызывал живой интерес.

Сергей поселился в гостинице в центре города и каждый день проводил в казалось бы неспешных прогулках. Летний зной спал и уступил место спокойному, бархатному теплу. Еще можно было нежиться на песке, плескаться в волнах, но вечерняя прохлада уже напоминала о том, что лето позади и это только его отголоски. Казалось, приехавший с севера молодой человек должен каждый погожий день употребить с толком. Однако же цель его была вовсе не насытиться солнцем и морем, а выведать все, что только можно о таинственно исчезнувшей Лии – Розалии. Так он теперь про себя её называл.

Он разговаривал с людьми, внимательно вглядывался в лица и в один прекрасный день оказался около караимской кенаса. Из обрывочных слов следователя он понял, что Сердюков тут уже побывал. Желтовский потоптался около ажурной железной решетки, потом решился и вошел во внутренний двор. Там он постоял в ожидании, пока молящиеся покинут кенаса, сначала мужчины, а вслед за ними и женщины, молившиеся отдельно на втором этаже. Над головой вился виноград, образуя листвой и стеблями крышу, прямо к лицу свисали уже спелые фиолетовые грозди. За виноградным двором ему отрылся мраморный дворик, где незнакомого посетителя и встретил газзан.

– Сударь, простите мне мое вторжение, я прибыл издалека, из Петербурга, и был бы чрезвычайно вам признателен, если бы вы соблаговолили уделить мне немного времени.

Газзан остановился и внимательно, даже настороженно посмотрел на посетителя. Желтовский представился и, стараясь говорить как можно искренне, сообщил о том, что ищет Лию Гирей, с которой приключилось несчастье. Да, он знает, что тут уже побывал полицейский, но он не полицейский, а адвокат. И ищет он эту несчастную женщину с одной целью – сделаться её защитником, помочь ей добиться справедливости. При этом Желтовский развернул перед священнослужителем несколько петербургских газет, где подробно освящались его процессы, для того чтобы собеседник более явственно понимал мотивы, которыми был движим адвокат. Ибо было бы просто наивно полагать, что его слава защитника униженных и несчастных докатилась и до южных провинциальных губерний.

– Я понимаю, господин адвокат, с какой благородной целью вы прибыли. Но чего вы хотите от меня? Неужели вы думаете, что сия заблудшая душа может укрываться в нашем храме? – пожал плечами газзан.

– Нет, конечно же, нет! Я был бы вам признателен, если бы вы дали мне толчок, направление в моих поисках. Я имею некоторое подозрение, что она укрылась именно в Крыму, да только здесь её искать для меня что иголку в стогу сена.

– Ну что же, мне остается только поверить вам и положиться на ваше благородство, что вы не обманываете меня и действительно желаете помочь несчастной девице Гирей.

– Я вижу, вы все еще сомневаетесь. Вам кажется нелепым и подозрительным, что преуспевающий адвокат бросил практику в столице и ринулся искать несчастную горбунью. Увы, спасти эту женщину дело моей чести, спокойствия моей души. Она очень похожа на другую несчастную особу, пострадавшую невинно. Я не смог помочь той. И это меня мучит уже десять лет. Я желаю упокоить свою совесть.

– Похвальное стремление.

Видя, что часть сомнений рассеяна, Желтовский спросил:

– А не было ли у Лии родной сестры?

– О том, как сложилась дальнейшая жизнь её отца, предавшего веру предков во имя корыстных побуждений, осквернившего честь своей нареченной, оставившего мололетнюю дочь на попечение родни, мне неизвестно. Здесь она воспитывалась у своей тетки. Других детей в доме не было.

– Можно ли мне навестить эту тетушку? Согласится ли она говорить с посторонним человеком?

– Быть может, если я дам вам письмо и укажу адрес, – газзан склонил голову, ожидая продолжения беседы. Молодой человек, вызвавший поначалу настороженность и подозрение, все больше нравился ему. Что-то в его взоре, в искренности и горячности говорило о том, что его душа чиста от порочных помыслов. Все-таки газзан умел читать по лицам людей, понимать их души.

Теплый ветер пошевелил куст граната, на котором уже наливались яркие плотные плоды.

– Прошу вас, помогите мне понять, что могло быть в душе у Лии?

Газзан сделал знак рукой служке кенаса, и тот принес на медном подносе большой кувшин с холодным щербетом, сладким напитком с фруктовой мякотью, и пиалы.

– Смута, полная смута, – продолжил священник и налил гостю чашу щербета. – Она очень неглупая девушка. Но её ум – её же беда. В дополнение к горбу. Она не просто страдала, как страдал бы любой человек, получивший подобное украшение на всю жизнь, нет, она пыталась понять истинный смысл всего происходящего, найти объяснение. И, казалось, она нашла его для себя. Лия погрузилась в истоки нашей веры, где было много языческого, шаманского. Мы много говорили с ней. Она уверовала в переселение душ, придумала себе, что её душа способна покидать тело и находиться в другом месте. Эти пагубные мысли в последнее время настолько прочно завладели её сознанием, что я был бессилен разубедить её. Сударь, я полагаю, что она нездорова. С ней случаются странные припадки, но я отношу это по медицинской части. Эпилепсия, или нечто вроде того. Я не врач, не могу судить. Что произошло в лечебнице с несчастным пациентом, и вовсе мне непонятно, ибо это совершенно на неё не похоже. К чему ей убивать совершенно незнакомого человека? Впрочем, чужая душа – потемки. Быть может, вам, молодой человек, удастся зажечь в ней свет.

– Где же мне искать её, помимо дома тетки?

– Родовое гнездо караимов – старинная крепость Джуфт-Кале, под Бахчисараем. Там на вершине огромной горы сохранилась древняя кенаса, остатки города, а внизу древнее кладбище под священными дубами. Караимы поклонялись дубам, верили в их особенную силу. Лия частенько бывала там. Неподалеку от Джуфт-Кале есть православный монастырь. Там вас наверняка приютят на несколько дней. Больше ей негде быть. Или там, или вовсе уж нигде.

Распрощавшись с газзаном, Желтовский двинулся в гостиницу. Сначала он бодро зашагал по улице, свернул за угол, потом еще, но через некоторое время понял, что петляет, как заяц во время охотничьего гона. Одна улица совершенно походила на другую, все окна и ворота наглухо закрыты от солнца, пыли и постороннего глаза. И ни души, ни одного прохожего, только худущая, почти плоская полосатая кошка спешно перебежала ему дорогу. Хорошо, что не черная. Однако как же выбраться из этого бесконечного лабиринта улиц? Вот тебе раз! Заблудился. Забавно!

Однако, когда плутание по узким кривым улочкам затянулось, оно уже перестало казаться забавным. И в этот момент из-за угла показался человек, который, словно нарочно, остановился перед ним.

– Вы вроде как заблудились, сударь? – произнес незнакомец, не глядя Желтовскому в лицо.

– Да, а вы можете мне помочь?

– Ступайте в-о-о-н туда, – он махнул рукой. – И на перекрестке сделайте поворот налево, а там уж и сами увидите.

Желтовский радостно двинулся вперед, но тотчас же остановился, чтобы поблагодарить незнакомца. Обернулся. За спиной никого не оказалось. Сергей не поверил собственным глазам. Куда он подевался, сквозь землю провалился? И как он понял, что я заблудился?

Глава тридцать четвертая

Маленькая пожилая женщина с усталыми глазами, в аккуратном платочке долго водила пальцем по строкам письма газзана и шевелила губами, прежде чем поняла, что от неё требуется. Желтовский внимательно наблюдал за нею, чувствуя её настороженность, усталость и тоску. И, не будь письма священника, она бы и на порог не пустила незнакомца, да и откровенничать бы с ним не стала.

– Значит, и вы по её душу, – сказала женщина, отложив письмо. – Да только мне нечего вам сказать. Нет Лии, увез её следователь в Петербург, да, видно, там и уморил в тюрьме бедную мою девочку.

«Лжет», – мелькнуло в голове у адвоката. – «Тут надо было бы всплакнуть для правдивости».

– Простите, как мне обращаться к вам? – желая быть учтивым, осведомился Сергей.

– Зовите меня тетушка Бибюш.

– Бибюш Гирей?

– Нет, – вскинулась собеседница, – это Лия – Гирей, по отцу. А мы семейство Фероз.

– Значит, отец Лии признал дочь?

– Признал, – нехотя согласилась старуха. – Да толку-то от того? Правда, родня его, стыдясь за Марка, помогала нам с сестрой растить девочку. Я так думаю, не будь она горбата, они бы и в дом её взяли, ведь с лица она очень хороша. Они и деньги за обучение в гимназию внесли. Вроде как откупались от греха. Ведь у нас, караимов, так не поступают. Один он такой и выискался. Хотя что с них взять, с Гиреев-то!

– А чем плохи Гиреи?

– Так не караимская это фамилия! Вроде как ханы, что ли, или князья, не знаю я, были Гиреи, в Бахчисарае-то, в старые времена. Кто уж там в их роду-племени около дворца ханского обитал, в гареме или на кухне, не знаю, только вот фамилия им досталась.

Старуха вздохнула. По всему было видно, что не хотела она пускать незнакомца в дом и говорить с ним.

– Тетушка Бибюш, вы любите Лию, вы вырастили её. А я ищу её по всей империи, для того, чтобы понять, кого я люблю. И если я её найду и пойму, я всю свою жизнь отдам ради неё, – пылко произнес Сергей, чувствуя, что отчаяние завладевает им. Как добиться расположения старухи?

– Странные вы речи говорите, не пойму я, – она поправила платок на голове.

– Вам странно, что кто-то может любить Лию?

Бибюш внимательно посмотрела на собеседника.

– Я знавал её раньше, когда она была иной. Моложе, и краше, когда на её ровной и гибкой спинке не было страшного горба. Может, это была не она, а другая женщина, подобная ей, а теперь я гонюсь только за уродливой тенью? – словно сам с собой говорил Сергей. – Пусть так, но я должен понять и помочь ей всем, чем могу, ведь я хороший адвокат.

– Лия никогда не была такой, как вы говорите.

А Сергей, словно не слыша реплики собеседницы, продолжал:

– И звали ту девушку Розалия, Розалия Киреева.

– Марк Гирей, сделавшись православным, переиначил себя в Киреева, – заметила старуха.

«Киреева – Гирей, Лия – половинка имени от Розалии!» – стукнуло в голове у адвоката. И чтобы ему раньше догадаться. Одно имя, часть имени, часть существа. Часть души! Переселение душ! Она верила в переселение душ! Странные припадки…

– Сударь! – окликнула его женщина.

– Послушайте, а что ваша племянница говорила вам о переселении души?

– А, – Бибюш устало махнула рукой, – её и газзан за это бранил. Мол, нехорошо все это, выдумки. Не знаю я, только одно вам скажу, она умеет присниться. Захочу я её увидеть, она мне и приснится. Мне наутро и полегчает, словно я с ней и взаправду увиделась. Может, она и вам нынче приснится, если вы уж так хотите с ней повидаться, – Бибюш призадумалась. Выражение её лица изменилось, словно она услышала какой-то внутренний голос. – Вы в гостинице остановились? А то оставайтесь, заночуете вот тут, под навесом, на старом диване. Ведь на дворе уже темно, плутать будете.

Сергей донельзя подивился вдруг переменившемуся настроению хозяйки. То не хотела на порог пускать. А то вдруг уже и ночевать приглашает.

– Соседи ваши не осудят вас? – улыбнулся молодой человек.

– Мне уж нечего страшиться. Может, и впрямь вы Лии поможете.

Быстро темнело. Хозяйка зажгла лампу, вокруг которой вилась мошкара.

– Откушаете?

Вскорости на столе появились шурпа (нечто вроде похлебки), жирный пилав с рублеными потрохами, которые распространял вокруг запах пряностей, румяные пирожки – айакълачыкълар, сладкая баклава и, конечно, буза – хмельной напиток, приготовляемый из пшена. Сама же хозяйка сидела подле гостя и курила трубку на длинном мундштуке. Незнакомый сладковатый аромат табака окутал адвоката. Когда после изрядного количества этого мутного белого напитка у Сергея слегка зашумело в голове, мелькнула тревожная мысль – отравит! И сразу вспомнились восточные сказки, где коварная трактирщица опаивала неосторожного путника, для того чтобы темной ночью сообщники-разбойники ограбили и зарезали несчастного.

– А постелите-ка мне на свежем воздухе, – попросил он хозяйку. А про себя подумал: «Холодно, да, пожалуй, и безопасней будет, нежели в незнакомых стенах дома».

Бибюш приготовила гостю постель на старом низком диване, продавленном и полинялом, видавшем виды, небось времен ханов Гиреев. Она принесла пышную подушку и стеганое ярко-оранжевое одеяло.

– На воздухе вам хорошо будет, прохладно, а то в доме еще душно по ночам, – заверила хозяйка гостя.

Сергей улегся под навесом. За забором затихала жизнь южного города. Перестали громыхать повозки, не слышно крика разносчиков товара. Перед ним был весь небольшой дворик с каменным полом. В углу посажены неведомые цветы, которые к ночи стали источать сладкий аромат. Правда, один цветок Сергей распознал сразу – роскошный розовый куст, покрытый крупными алыми цветами, невольно привлекал к себе взор любого входящего во двор. Наверное, Лия, или Роза, посадила его собственными руками. Взошла луна, и в её призрачном свете все вокруг приобрело новые загадочные очертания. Изогнутые ветви старого ореха, росшего почти посредине двора, отбрасывали фантастические тени. На небе зажглись неправдоподобно яркие звезды, но их Сергей уже не смог толком разглядеть. Его сморил сон.

Во сне ему казалось, что кто-то сидит рядом с его постелью, гладит его по лицу, склоняется низко-низко. Сквозь сон он чувствует знакомый пьянящий запах нежной кожи, шелковые волосы прикасаются к нему. И от этого прикосновения по всему телу пробежала дрожь, разлилась мучительная истома. Маленькая ладонь легла ему на широкую грудь, и сердце бешено заколотилось в предчувствии немыслимого наслаждения. Сергей вздрогнул и открыл глаза. Луна уже скрылась, и двор погрузился в беспросветный мрак. В этой тягучей темноте и тишине ему показалось, что он слышит легкие шаги, вроде кто-то пробежал в доме, тихий смех, снова шорох. Кажется, мелькнул луч света, так, словно свечу прикрыли рукой. Сережа встал и, спотыкаясь в темноте о неровности земляного пола, двинулся в дом, почти на ощупь. Впотьмах он споткнулся и что-то загремело у него под ногами. Он замер. Замерли звуки, не видно света. Он медленно двинулся дальше, обходя комнату за комнатой, шаря вокруг руками и дивясь тому, что дом оказался так велик. Ведь днем это был крохотный домишко, о двух или трех комнатках. Нигде он не обнаружил спящей хозяйки, и его стал одолевать страх. И что это он так легкомысленно ел, пил и остался ночевать в странном доме, у странной женщины. Может Лия и её тетка – ведьмы, зловещие колдуньи, которым ведомы тайны иных миров?

От неприятных мыслей и нарастающего беспокойства Сергей поспешил выйти во двор. Он дошел до входной двери и увидел в квадратном проеме, как по двору едва различимо мелькнула фигура, зашуршали опавшие листья ореха. Сергей ринулся вслед. Над головой зашумело. Неведомая черная птица распростерла над Сергеем свои огромные крылья. Он отшатнулся.

– Розалия! Нет, Лия, Лия!

Где-то, как ему показалось, уже за забором послышался тихий смех, как звук серебряного колокольчика. Птица на миг присела на забор, сердито повела головой с длинным клювом, а потом поднялась и бесшумно исчезла во мгле.

Почти на ощупь, Сергей отворил ворота и выскочил на пустынную улицу. Глаз с трудом различал каменную кладку под ногами и очертания соседнего дома. Вдруг раздался тихий мелодичный звон и медленный конский топот. Из-за поворота показалось нечто. Мерцая разноцветными огоньками, с тихим звоном и едва уловимой музыкой, несшейся непонятно откуда, мимо остолбеневшего адвоката медленно двигалась странная крытая повозка. Сергей был настолько поражен, что только когда повозка скрылась за углом, он понял, что не приметил кучера. Как будто лошадь шла сама по себе. Он бросился вслед, но его встретила лишь темнота и тишина спящего города. Потрясенный, он вернулся в дом Бибюш, рухнул на свою постель под навесом и на миг прикрыл глаза.

А когда он их открыл, на небе уже сияло солнце, трещали птицы. По двору, хлопоча по хозяйству, сновала Бибюш. Посреди двора под орехом на низком столе уже красовался высокий кофейник с задранным носиком, источавший дивный аромат. Он-то видимо и разбудил гостя.

– Выспались, батюшка? – доброжелательно спросила хозяйка.

– Мне снился странный сон, – Сергей с трудом распрямился. – Будто в доме ночью кто-то бегал, смеялся, горела свеча.

– Кто же это может быть? – подивилась хозяйка. – ворота на запоре.

– Быть может, это Лия хотела мне присниться? – осторожно спросил Сергей.

– Может, и так, – последовал уклончивый ответ.

– А вам она снилась нынче?

– А как же, конечно, – и, обернувшись от стола, где она собирала завтрак гостю, Бибюш совершенно серьезно произнесла: – Отправляйтесь в Джуфт-Кале. Она вас там ждет.

Глава тридцать пятая

До Бахчисарая Сергей кое-как добрался за два дня. Два дня пыльной дороги, несносной жары и холода ночи, разбитой колеи, скрипа колеса и тряски. Собственно Бахчисарай не интересовал его, хотя в другое время он бы с превеликим удовольствием посетил благословенные места, воспетые Пушкиным, поглазел на знаменитый Фонтан слез и на дворец некогда могущественных крымских ханов Гиреев. Но теперь Желтовскому было не до развлечений. Он не доехал до Бахчисарая и свернул в сторону. Его путь лежал в таинственный древний пещерный город караимов Джуфт-Кале, что в четырех верстах от Бахчисарая.

Восхищению его не было предела, когда перед его взором между ущельями и стремнинами возникла гигантская скала, продолговато-округлой формы, окаймленная массой известняка, высотой около 2500 футов над уровнем моря, с отвесными стенами, на вершине которой виднелись какие-то постройки. Пласты древних пород под действием воды и ветров образовывали на всем теле скалы причудливые линии и узоры. Сергей постоял в изумлении, повертел головой и вскоре увидел на другой стороне от горы еще одну скалу, к боку которой прилепился монастырь, о котором говорил ему газзан. Этот Свято-Успенский скит оказался вырубленным прямо в скале, и к нему вела высокая лестница. Путника встретили несколько монахов горной обители и за небольшую плату согласились приютить его ненадолго. Его отвели в небольшое помещение, где он нашел все необходимое для ночлега. Один из монахов принес ему свечу, молока и кусок хлеба. После долгого и утомительного путешествия нехитрая еда показалась манной небесной утомленному путнику. Однако едва Желтовский прилег на скромную постель, как услышал звон колокола, а после и пение, доносившееся как будто из глубины самой скалы. И, как ни мучила его усталость, Сергей встал и тихонько направился на звук церковного песнопения.

Пройдя несколько десятков шагов, он неожиданно для себя вдруг оказался внутри небольшого храма, храма Во имя Успения Богородицы, вырубленного в глубине скалы. Все убранство храма, помимо икон, состояло из изумительной каменной резьбы, которая украшала сам алтарь, своды, укрепленные перевитыми колонами. Мерцали и потрескивали свечи. Монахи совершали свои молитвы. Сергей не осмелился пройти далее порога и помешать им. Не дождавшись конца службы, чувствуя, что ноги уже подкашиваются, он вышел и хотел вернуться к своей постели. Блуждая в поисках своей комнаты, он оказался на небольшой террасе. Перед ним величественно возвышалась Джуфт-Кале. Последние лучи солнца делали её прекрасной и жуткой одновременно. Принесет ли завтрашний день истину, даст ли ему понимание сути происходящего? Сергей пожалел, что ушел из церкви, ему отчаянно захотелось воззвать к Господу и просить о помощи. Он обернулся и обомлел. Над его головой, прямо из тела скалы, на него смотрело лицо ангела, одухотворенное и строгое. Словно ангел вырывался из каменных тисков, а скала держала его за крылья, не пуская в небеса.

Наутро тот же монах снова принес гостю хлеб и кружку крепкого чаю.

– Осмелюсь спросить, сударь, вы тут надобность какую имеете? Или так, любопытствуете? Места тут довольно дикие, а вы, по всему видно, издалека приехали.

– Имею, как вы выразились, надобность, – улыбнулся Сергей и с удовольствием отхлебнул чаю. – Человека ищу, женщину. Может, вы знаете её и мне поможете.

– Тут людей мало, все наперечет. За исключением лихих людей.

– Эта женщина особенная, она горбатая.

При этих словах монах застыл и сложил руки на груди.

– Ах, вот кто вам понадобился! Тут она, неподалеку обитает. От нас спуститесь вниз, в долину. Увидите там несколько запустелых домишек, там её и ищите.

– Благодарствуйте и за угощение, и за помощь, – Сергей поднялся и заторопился в путь. Мысль о том, что Лия – Роза так близко, привела его в величайшее возбуждение.

– Ах, сударь! Вы не знаете, куда спешите! – печально произнес монах.

– Куда? – насторожился Сергей.

– Эта женщина одержима бесом, – последовал ответ. – А ваша душа чем одержима? Ради чего вы совершили такой далекий путь?

– Моя душа одержима любовью и состраданием, – ответил Сергей и надел шляпу.

– Что ж, да хранит вас Господь! – и монах осенил его крестным знамением.

Покинув гостеприимный монастырь, Желтовский довольно быстро спустился в лощину между горами и устремился вперед. Тропа витала между высокими деревьями, густые колючие кусты не давали возможности обозревать путь ни вперед, ни назад. Сергей несколько раз обернулся, ему вдруг почудилось, словно за ним, шаг в шаг, кто-то быстро идет. Он постоял, послушал, пошел вперед, снова замер. Нет, пустое, почудилось, а может птица или мелкий зверек. Под ногами шуршала высохшая земля, свернувшаяся и засохшая коричневая листва, безжизненная трава, тоже сухая и потерявшая свой цвет. Осень подступала и к этим краям. Деревья покрывались желтыми, красными, бурыми красками. На кустах ярким огнем горели ягоды кизила. Как сказал поэт, пышное природы увяданье. То, что весной и летом притягивало взор и манило красотой и ароматом, просто шуршало под ногами мертвым звуком. Вот так и человек, человеческая жизнь. Сначала яркое цветение, а потом просто едва слышный шорох, пыль под ногами.

С такими невеселыми мыслями Сергей шел, петляя по тропе, пока вдруг прямо перед ним кустарник не расступился и он увидел несколько незамысловатых строений и черную козу с белыми, точно чулочки, копытцами. Остановившись, чтобы перевести дух, он оглянулся в поисках хоть какой-нибудь живой души. Коза устремила на пришельца неподвижный взор и выставила вперед маленькие, но острые рога.

– Эй, тут есть кто-нибудь? – крикнул путешественник.

И тотчас же услышал шуршание камушков под ногами идущего. Перед ним появилась женщина в каком-то диковинном наряде. Это была Лия.

В первое мгновение он потерял дар речи. Вот так просто вышла навстречу. Еще не веря собственной удаче, он шагнул к ней.

– Лия! Я нашел вас! Я не могу в это поверить!

– Что ж тут удивительного, ведь я сама вас позвала, и я знала, что вы идете.

– Откуда вы могли это знать? – Сергей решил, что она шутит. – Не дурачьте меня.

– А мне вот он сказал, – и женщина с насмешливой улыбкой кивнула в сторону развесистого дерева.

И только в этот миг Сергей увидел огромного черного ворона, который внимательно прислушивался к их беседе, склонив голову на бок. Невольно вспомнилась ночь в тетушкином доме.

– Помилуйте, Лия, я не ребенок. Вы с вашей тетей, похоже, дурачите меня! Что эта птица может сказать?

– Good morning! – громко и отчетливо раздалось сверху.

Глава тридцать шестая

Потом они смеялись над его испугом, она усадила его в тени и поила козьим молоком, рассказывая печальную судьбу брошенного цирка и дрессированного ворона, оставшегося без хозяина. Сергей пил молоко, вытирал потный лоб и смотрел на Лию. На сей раз она преобразилась. Вместо платка её голову украшала маленькая вышитая бисером шапочка, надвинутая на самый лоб, которая чрезвычайно была ей к лицу, подчеркивая изогнутые брови и выразительные глаза. Длинная темная полосатая юбка, перехваченная кожаным поясом, и поверх блузки короткая бархатная кофточка, стянутая на груди. Её оживленное лицо, светлая улыбка, которая всякий раз загоралась, когда она обращалась к нему, непокорная прядь темных волос, упорно выбивавшаяся из кос, – все это казалось ему узнаваемым и незнакомым одновременно. Стараясь не обидеть нескромным взором, он украдкой глядел на её горб. Горб как горб, правда, он не мешал женщине быть подвижной и легкой, что тоже казалось Сергею удивительным. Он полагал, что горбунья должна едва передвигаться, опираясь на палку.

– Вы так внимательно смотрите на меня, словно думаете, что за то время, покуда мы не виделись, в моей внешности могло что-то чудесным образом измениться, – она слегка улыбнулась.

– Простите, – Сергей смутился, его осторожные взгляды все же не прошли незамеченными. – Я и впрямь жду чуда. Чуда понимания и узнавания. Вы не спрашиваете меня, зачем я, сломя голову, бросился за вами в такую даль, искал вас, оставив дела? Зачем я здесь?

– Да, зачем? – тихо повторила она.

Они сидели в тени дерева на линялом коврике. Их рукава чуть соприкасались. Сергей не сводил глаз с собеседницы, желая узреть тот миг, когда сходство с ненаглядной Розалией станет совершенно очевидным.

– Я хочу понять, – он задумался, – где Роза?

– Я не знаю, не знаю, как помочь вам, – слова собеседницы были едва слышны.

– Хорошо. Я спрошу по-другому. Где заканчивается Лия и начинается Розалия?

Она выпрямилась, насколько позволял горб, и прямо взглянула ему в лицо.

Неужели он догадался?

– Помоги мне, умоляю тебя! – прошептал Сергей и провел ладонью по её лбу и непокорной пряди. – Дай понять тебя!

Он произнес это, приблизившись к самому её лицу. Она задрожала и чуть подалась назад.

– Если бы я сама могла понимать, что со мною происходит! – с отчаянием в голосе воскликнула молодая женщина. – Вот почему я здесь! Я душу свою ищу! Пытаюсь убежать от тьмы безумия!

– Хорошо, хорошо! Не пугайся, не плачь! Я помогу тебе, мы вместе пойдем с тобой к истине! – и Сергей осторожно обнял Лию.

Его руки сомкнулись на её изуродованной спине. Нет, пожалуй, горб все же настоящий, не накладная мистификация!

– Газзан и тетушка Бибюш рассказывали мне о твоем увлечении истоками вашей караимской веры.

– Увлечение – это нехорошее слово. Оно неправильное. Увлекаются от пустоты жизни, от безделья всякими пустяками. А я ищу смысл своей жизни, – с обидой в голосе ответила Лия и отодвинулась от собеседника.

– Да, да! Извини меня, я неправильно выразился. Позволь и мне прикоснуться к тому, что для тебя священно.

– Что ж, оно перед вами! – и Лия царственным жестом взмахнула в сторону Джуфт-Кале.

Через четверть часа они двигались по тропе вверх, к горе. Вся тропа была усыпана камнями, словно их кто-то специально тут набросал, чтобы усложнить путь к вершине. Сергей пошутил, высказав эту мысль вслух.

– Так оно и было, – невозмутимо пожала плечами спутница. – В далекие времена, когда крепость на скале называлась Кырк-Ер, её жители подверглись нападению жестоких и воинственных кочевников – команов. Все мужчины вышли на защиту своих домов, жен и детей. И когда врага погнали вниз, в этот миг разверзлись небеса, и сверху посыпался каменный дождь. Вся долина была завалена телами врагов, которые в ужасе бежали прочь. С той поры эта дорога и называется «Таш Йавгъан йол» – Дорога Каменного дождя.

– Ты много знаешь древних преданий? – спросил Сергей.

– Конечно, в каждой караимской семье хранится своя меджума. Летопись рода, предания, легенды и прочее.

Восхождение шаг за шагом становилось все тяжелее. Тропа становилась все круче. Сергей весь взмок, светлые пряди прилипли ко лбу, по его лицу градом катился пот. А горбатой спутнице хоть бы хны, шагает себе вперед и шагает. Только маленьким вышитым платочком иногда пот вытирает над верхней губой. Тропа все время петляла. И вот неожиданно за одним из поворотов, на расстоянии четверти версты от вершины скалы, взору путников предстали ограда и покосившиеся ворота с непонятной надписью над входом.

– Что это тут такое? – изумился адвокат.

– Старинное караимское кладбище. А сама долина носит название Иософатовой долины, точно умершие возвращаются к своим библейским истокам, – и Лия решительно направилась к входу в древний некрополь.

Кладбище! Поиск души! Одержимая бесом!

Все это разом всплыло в сознании Сергея. Он невольно притормозил.

– Вы боитесь, быть может? – спутница обернулась, видя, что тот переминается с ноги на ногу. – Что ж, многие боятся мертвых, хотя все ими станут.

– А что тут написано на воротах? – не желая признавать собственных страхов, спросил Сергей.

– «Балта-Тиймез». Это означает – топор не коснется. Топор не касается священных деревьев караимов – дубов. Мои предки поклонялись им, верили в их особую силу.

Словно в ответ на слова Лии, ветер зашумел пожелтевшими или уже совсем коричневыми листьями на огромных могучих деревьях. Путники ступили под сень деревьев и медленно двинулись меж старинных надгробий, испещренных надписями на незнакомом языке. Сергей подивился их странному виду. Каменные надгробия, покрытые зеленоватым налетом веков, имели оригинальную форму. Некоторые в виде прямоугольника, одним концом врытые в землю, другие – с двурогими возвышениями по бокам. Лия уверенно двигалась меж заброшенных могил и явно чувствовала тут себя как дома. Сергею стало совсем не по себе. Ни осинового кола, ни заговоренной серебряной пули – этих необходимых приспособлений для борьбы с ведьмами – он не припас. Да и простого пистолета при нем не было.

– Зачем мы тут, Лия?

– Ты устал, а тут тень и отдохновение, – последовал ответ.

Сергей задумался. Почему именно в этот миг она обратилась к нему на «ты»?

– Наверное, кажется странным или пугающим, что молодая женщина только и чувствует себя спокойной и защищенной на заброшенном древнем кладбище? – усмехнулась она, угадав его сомнения. – Воистину, когда ты здоров, красив и тебе сопутствует успех, тебе сложно понять такого человека, как я. Ведь я не прекрасная Матильда, – она продолжала лукаво улыбаться.

Сергей насторожился. С самого первого мига их встречи он не заводил разговора ни о побеге из тюрьмы, ни о той двусмысленной помощи, которую оказала Матильда Бархатова своей странной сопернице. Он стремился всеми способами достичь доверия Лии и посему не затрагивал тем, которые могли бы её напугать. Вдруг она решит, что он за ней шпионит по наущению полиции?

– Матильда добрая душа, но тоже страдает и не знает покоя, – заметила Лия.

– Бог с ней, с Матильдой. Что мы-то ищем на этом острове забвения? – занервничал Сергей.

– Покой, прохладу и… свою душу, – Лия села прямо на землю и расстегнула котомку, которую несла на плечах, извлекла оттуда бутыль с водой, отпила и передала спутнику. Передохнув, они поднялись, и снова двинулись в путь. В это мгновение наверху мелькнула тень.

Сергей вспомнил шорохи за своей спиной по пути и замер.

– Это Гудвин, – оживилась Лия. – Он один на свете и защищает меня.

– Неправда, ты же знаешь, что я готов вести твой процесс, даже ценой своей репутации защищать тебя перед присяжными. – Сергей отряхнул шляпу от сухой травы. – Но только я должен знать, кого я защищаю. Кто передо мной – девица Лия Гирей или бывшая гувернантка Киреева Розалия, которую я до сих пор безумно люблю! – запальчиво воскликнул молодой человек.

– Мирской суд для меня ничего не значит. У меня есть только один судья. Один защитник и наставник – наш древний бог Тенри.

Лия говорила, и лицо её стало необычайно вдохновенным. Косы разметались по плечам, и черные волосы шевелил ветер.

– Мы с тобой в дубовой роще. Потому что только тут можно попросить Тенри о величайшей услуге, его божественная помощь придет, если будешь верить и молиться изо всех сил. Только нельзя говорить, о чем просишь.

С этими словами, Лия подошла к одному из дубов и обняла его, прижавшись всем телом и уткнувшись лбом в его шершавую кору. Её губы шевелились, она слилась со стволом в единое целое. И даже горб её стал напоминать просто изгиб этого дуба.

– Я готов веровать во что угодно, просить любых богов, только…

– Тс… – она покачала головой, и Сергей покорно умолк, увлеченный этим примитивным шаманством.

– Я полагаю, что мы пожелали одного и того же, – заметил молодой человек, когда они снова ступили на тропу, ведущую на вершину горы. Лия не ответила и только загадочно улыбнулась в ответ.

Глава тридцать седьмая

Последние несколько саженей Сергей преодолел чуть ли не ползком, настолько крута оказалась тропа. Из-под ног постоянно сыпались камешки и песок, башмак скользил, Сергей беспрестанно хватался то за одиноко торчащий кустик, то за высохший пучок травы. Невольно ему припомнился скалистый берег реки Вуоксы, когда вот так же, хватаясь за все, что попало, он тащил наверх бесчувственную Розалию. Но там не было удушающей жары, палящего солнца. И это в сентябре! Лия меж тем карабкалась перед ним с необычайной ловкостью. Неожиданно она замерла и, придерживаясь за торчащий валун, громко сказала спутнику:

– Иногда мне кажется, что я тут жила и раньше, настолько мне знакомы каждый выступ, каждый куст. Не знаю, как и объяснить, но только я совершенно уверена, что прямо под нами, там, где мы теперь стоим, был раньше подземный ход и огромный колодец, саженей пять или шесть в глубину, из которого брали воду во время осады.

– Как ты можешь знать это наверняка, ведь под нами голая скала? – подивился Сергей.

– Мне кажется, я слышу, как звенит вода. Там, глубоко под землей, я вижу навьюченных ослов, которые тянут эту воду наверх, – Лия, закрыв глаза, приникла в скале.

Какая богатая фантазия оказалась у этой странной женщины, богатая и образная, точно книжку читаешь. Сказки Шехерезады!

Сергей только покачал головой. Он не слышал журчания воды – в ушах звенело от жары и утомления подъемом.

Наконец они приблизились к цели путешествия. Сергей с нескрываемым удивлением обнаружил, что поверхность скалы, снизу казавшаяся монолитной и неприступной, вся изрыта, покрыта отверстиями.

– Что это за норы?

– Это рукотворные пещеры, тут в давние времена жили люди. Эти скалы были для них не только защитой от кочевников, но и родным домом.

– Город из пещер? Пещерный город?

– Можно и так сказать. Хотя ты увидишь тут и обычные строения.

Они двинулись в глубь древнего города. И тут Сергею показалось, что они и вовсе очутились в сказочном городе, заснувшем сто лет назад, или городе невидимых духов. Сергей обнаружил часть оборонительной стены, некогда защищавшей город, и Биюк-капу – Большие ворота, спрятанные в скале, обитые, как броней, грубыми кусками железа. Древняя кенаса, окруженная крытой галереей, в которой собирался весь джамаат – караимская община для молитвы. Лия и Сергей шли по узким каменным улочкам, и их шаги гулко отзывались в пустом и мертвом городе. По сторонам еще кое-где сохранились дома из белого неотесанного камня со ставнями, словно их хозяева ушли и заперли их до своего возвращения, двери с железными засовами, деревянные изогнутые балкончики, разрушающиеся на глазах. Некоторые жилища были построены так близко к краю утеса, что между стеной и обрывом не оставалось ни четверти аршина, и эти жилища точно повисли в вышине, уподобившись орлиным гнездам. Многие обрушились в пропасть и на их месте остались лишь камни забвения. От телег, на которых веками возили грузы, в скалистой породе остался глубокий и гладкий след, настоящая колея, но только в камне. Все это поражало необычайно, казалось, что вот-вот из-за угла покажется человек в караимской шапочке или телега с товаром. Но мертвая тишина и гулкий звук шагов говорили о том, что только духи предков, их тени или память потомков пребывают тут. Вечность поглотила некогда многолюдный город. Воздушный город, зыбкий город. Наконец Лия остановилась около одного из домишек и толкнула ветхую дверь. Та отворилась со скрипом.

– Не заперта? – спросил её спутник, которого поражало все увиденное.

– От кого запирать? – пожала она в ответ плечами.

– Неужели тут никого не бывает?

– Отчего же, приходят иногда люди к своим истокам, молятся в старой кенаса.

Прогнившая, полуразрушенная черепичная крыша вполне защищала от зноя и поднявшегося ветра. Сергей огляделся и обнаружил нехитрый домашний скарб, убогую утварь, наподобие той, которая была в домике Бибюш. Проделанный путь измучил его донельзя. Не дожидаясь особого приглашения, он присел на некое подобие постели, а в следующий миг он уже лежал и крепко спал.

Когда он проснулся, солнце уже клонилось к закату. В приоткрытую дверь виднелись длинные тени и уходящие лучи. Повеяло прохладой. Почему-то сильно пахло можжевельником. Лии нигде не было видно. Он окликнул её. Ответа не последовало. Сергей поспешно вышел из домика. Сильный ветер ударил ему прямо в лицо. Хорошо, что шляпа осталась внутри – унесло бы. Странным и загадочным казался мертвый пещерный город. Пустые огромные пещеры, трудно представить, что эти норы служили некогда жилищами людей. Сергей принялся искать Лию. Неужели она завела его на эту вершину да и бросила тут на ночь глядя? И что у неё на уме? Снова невольно вспомнилось предостережение монаха.

Кружа в поисках Лии по периметру крепости, в пространстве длиной в полторы, шириной в полверсты, Сергей вышел к противоположной стороне укрепления. И тут он невольно остановился и ахнул. На самом краю скалы, над огромным каньоном, залитым уходящим солнцем, стояла Лия. Она стояла, раскинув руки, словно птица свои огромные крылья. Сильные порывы ветра трепали её волосы и юбку. Сергей ужаснулся. Порывы ветра были столь сильны, что в иные мгновения ему казалось, что женщину неминуемо унесет ветром, сбросит вниз, к подножию скалы. И тут же над этой маленькой фигуркой, казавшейся ничтожной перед величием открывавшейся картины, парил верный Гудвин, словно охраняя хозяйку, желая подхватить её на свои могучие крылья. Или, быть может, они собирались вместе совершить свой полет?

– Лия! – что есть мочи закричал Сергей.

Но порыв ветра отнес звук его голоса в сторону.

– Лия! Ради бога! – он бросился к ней. – Ради бога, осторожней! Ты можешь сорваться со скалы.

Он подскочил и обхватил её руками.

– Ведь так уже было? Не так ли? – она повернулась к нему лицом, не размыкая объятий.

Сергей обомлел. Его возлюбленная Розалия снова была рядом с ним. Вот теперь он не сомневался, что это именно она.

– Розалия! – едва и мог вымолвить Сергей. – Розалия! Наконец я нашел тебя!

Восторг, который он испытал в это мгновение, не лишил его, однако, остатков разума. Он поспешил отойти от края обрыва. И тут же они упали на сухую шуршащую траву. То ли споткнулись оба, то ли больше не было сил сопротивляться естеству. Внутри Сергея все клокотало. В первые мгновения он просто сжимал Розалию в своих объятиях, еще не веря, что вновь обрел её. Запах её тела, томительный запах, отчего-то напоминавший аромат можжевельника, сводил его с ума. Он принялся истово целовать её, ласкать её тело, все смелее и смелее. Губы Розалии раскрылись для его страстных поцелуев. Её нежная упругая грудь восхитила его до слез. Он обрушил на неё потоки своей безумной нежности, нерастраченной страсти, которая копилась в нем годами. Розалия уподобилась цветку своего имени. Точно бутон, она раскрылась перед ним и превратилась в пышный, неотразимый, влекущий прекрасный цветок, полный томительной влаги. И он испил эту влагу, подарив ей неземное наслаждение. Он стал частью её плоти, воцарившись в храме страсти, там, где не мог и помышлять. Он достиг вершины своего блаженства, он воспарил к неведомым высотам и желал бы оставаться там вечно, если бы не его уставшая плоть. Они слились в единое целое, забыв о мире, о наступавшей ночи, о ревущем над их головами ветре. Вмиг наступила тишина и пустота. Они были только вдвоем во вселенной, они слышали только свое дыхание, только отчаянный стук своих сердец.

А ворон парил над любовниками, охраняя их безудержную страсть, медленно махая крылами и никак не выражая своего отношения к тому, что он видит.

Но не только тень верного Гудвина мелькала над скалой. В наступавших сумерках еще некие едва различимые тени метнулись и замерли между валунами.

Глава тридцать восьмая

Сергей открыл глаза и изумленно замер. Он снова оказался в лачуге, хотя совершенно не помнил, чтобы они туда возвращались. За окном темнело, приближалась ночь, к тому же, видно, собиралась гроза, ветер выл и свистел с новой силой. В углу в примитивном очаге весело прыгал огонь. Лия сидела около него и быстро и ловко жарила на огне лепешки. Сергей уставился на женщину, не в силах отвести взгляда от её спины, по которой черными змеями сбегали косы. Он явственно снова видел злополучный горб, но он совершенно не помнит, был ли этот горб в тот миг, когда они принадлежали друг другу. Неистовая страсть так поглотила его, что он совершенно забыл о горбе. Был ли он? Куда подевался?

Лия, или Розалия, подняла голову и увидела, что её дорогой гость открыл глаза. Сергей смущенно улыбнулся, полагая, что и ей немного неловко.

– Как я здесь оказался? Я не помню, чтобы мы возвращались.

– Возвращались? Ты тут и был. Ты спал после утомительной дороги, – голос женщины звучал совершенно бесстрастно.

Сергей вздрогнул, точно его ударили по лицу. Не такое ожидал он услышать.

– Лия, ты хочешь сказать, что я никуда не выходил из лачуги, что все это время я спал на этой постели, и ты жарила лепешки?

– Разумеется. Куда же идти, вон, гроза собирается, ветер с ног сбивает.

– И ты хочешь сказать, что мы не были с тобой там… Мы не… – у него перехватило дыхание.

– Ты спал, – медленно повторила Лия. – Тебе приснился сон. Я тебе приснилась. Ведь тетка Бибюш предупреждала тебя! – она шлепнула готовую лепешку в миску и посмотрела на него.

– Приснилось! Приснилось! – закричал Сергей и вскочил в величайшем возбуждении. – Да такое не может присниться. Если бы такие снились людям сны, я бы желал впасть в летаргию!

Он стремительно приблизился к женщине и попытался снова обнять её.

– Скажи, что ты шутишь! Пощади меня! – он провел руками по её волосам и зарылся в них лицом.

Она вздохнула и похлопала его по плечу, как капризное дитя.

– Ешь, а то остынет.

Сергей отшатнулся. Между тем, Лия поставила перед ним большую миску с лепешками и пиалу, полную янтарного меда.

– Мед? Откуда тут мед? – вяло поинтересовался Сергей и макнул лепешку в пахучий густой мед. Надо о чем-то поговорить пока, чтобы собраться с мыслями и понять, что происходит.

С легким жужжанием вокруг стола летала пчела. Лия махнула на неё рукой:

– Пчелы всегда жили вместе с людьми на Джуфт-Кале. Однажды, когда жестокие варвары осадили крепость, по совету мудрого старика во время сражения на головы врагам бросили десять больших ульев, полных пчел. Пчелы зло и безжалостно жалили пришельцев, да так, что те побросали оружие и бросились прочь. Как гуси спасли Рим, так и пчелы спасли крепость караимов.

Слушая очередную легенду, Сергей на сей раз не умилился. Наоборот, он почувствовал, как приступ ужасного раздражения, страшной досады поднимается внутри него. Не о пчелах, не о древних преданиях он хотел говорить, а об их чувствах, об их любви. Но любви с Розалией, а перед ним снова Лия. С трудом он подавил нехорошее чувство. Вдруг за стеной домика раздался хруст ветки, легкое шуршание, как будто осторожные шаги. Желтовский замер. Зверь или человек?

– Лия, ты слышишь, кто это может быть, в мертвом пещерном городе?

– Ты прав, именно мертвые навещают Джуфт-Кале. Я их вижу или слышу иногда, когда они приходят к своим домам. Слышу голоса, женский смех, скрип телег, шлепанье босых детских ног. Вижу их тени, тени былой жизни… – все также бесстрастным голосом поведала женщина.

Ну, уж это слишком. Довольно нелепых побасенок. Терпение Сергея лопнуло, и раздражение вспыхнуло с новой силой. Он резко отодвинул миску с лепешками.

– Послушай, я не желаю больше слушать твоих сказок, общаться с волшебными деревьями, говорящими птицами и неведомыми богами. Я сыт по горло фантастическими снами и видениями. Ты дурачишь меня, мистифицируешь. Ты, наверное, желаешь свести меня с ума!

Он говорил зло, лицо его покраснело, на лбу вздулись жилы, желваки ходили ходуном. Никогда в жизни адвокат Желтовский не позволял себе разговаривать с женщиной в таком резком тоне.

– Нет, нет, не говори так! – жалобно ответила Лия и прикрыла лицо руками, словно защищаясь от его обид.

– Тогда признай, признай, что все, что между нами произошло, было наяву и совсем недавно! – закричал Желтовский, и в это время сверкнула молния и ударил гром, да такой силы, что домик чуть не развалился от грохота. Лия вскрикнула и вся вжалась в колени, обхватив себя руками. Сергей точно обезумел. Он приподнял её и поволок к выходу, ногой распахнул дверь и потащил женщину к тому месту у обрыва, где недавно они были так безумно счастливы. Она не упиралась, и он волок её по земле.

Дождя еще не было, но темные тучи висели над скалой, ветер выл, и норовил сорвать в пропасть двоих неразумных, которые метались на самом краю. Сергей тряс Лию за плечи. Так, что голова её моталась, как у тряпичной куклы:

– Говори. Разве тебя не было здесь?! Разве мы не любили друг друга?!

Она побелела, глаза запали, губы, недавно столь страстные, стали серыми. Лия едва их разомкнула:

– Сон… Все сон…

Сергей на миг замер. Да что за чертовщина? Воистину одержимая бесовщиной! Ведьма! Колдовство! Одурманила, опоила!

– Где Розалия! Отвечай! – зарычал Желтовский, не помня себя, и снова схватил несчастную горбунью. Та только замотала головой в изнеможении. – Я убью тебя, я не позволю тебе быть ею даже на миг! – вскричал Сергей в исступлении.

Наверное, в это мгновение Сергей и впрямь хотел швырнуть её в пропасть. Но когда он шагнул с нею к бездне, она вдруг прохрипела:

– Вот так и Анатолий. Поставил меня на самый краешек берега Вуоксы, камень скользнул из-под ноги, а он отступил… а внизу тоже бездна, острые камни… в спину!

Она глянула назад, с огромной высоты на неё снова смотрела смерть.

Сергей застонал и отпустил женщину. Кто же перед ним?

– Господи! Не дай мне сойти с ума! – закричал он сквозь вой ветра.

И в тот же миг нечто темное и тяжелое обрушилось на голову Сергея. Вернее, он за миг до того качнулся от порыва ветра, и удар страшного огромного клюва пришелся ему по уху, а не в темя. Хлынула кровь, а черная птица взмыла и нацелилась обратно, чтобы добить свою жертву. Сергей подхватил камень. Ворон стремительно несся ему прямо в лицо, его глаза горели желтым огнем. У Желтовского волосы зашевелились на голове. И тут снова грянул гром, но не гром небесный, а выстрел. Это Сергей понял, когда страшная птица рухнула около его ног. Он обернулся и в хлынувшем потоке дождя с трудом разглядел силуэты.

Горбунья метнулась в сторону от обрыва. Сергей бросился за ней.

– Лия! Роза! Постой, умоляю! Прости! Я люблю тебя! Принимаю тебя такой, какая ты есть, пусть будет и Лия и Роза! Не покидай меня снова!

Опять грянул выстрел или гром, Сергей не разобрал. Но только женщина остановилась, посмотрела на него страшным взглядом, взметнула к небу руки, что-то закричала и… исчезла, точно провалилась в землю. Из-под земли раздался гул, вой. Звуки ада!

Сергей рухнул без чувств, не пробежав полсажени.

Глава тридцать девятая

Вода катилась по его лицу, перемежаясь со слезами. Сквозь них Желтовский с трудом разобрал, что высокая промокшая фигура перед ним – следователь Сердюков. Измученный пережитым, Сергей даже не удивился. Его не поразило бы в этот момент даже явление архангела Гавриила.

– Вы живы, слава богу, вы живы! А я-то боялся, что пулей задело! Ведь дождь стеной, не видно ни зги! – следователь дружески похлопал адвоката по плечу. – Вставайте, батенька, а то ненароком простудитесь, на камне-то лежать!

– Лия! – воскликнул Желтовский. – Она провалилась в преисподнюю! Прямо в ад! На моих глазах!

– Разумеется, сударь, всякий бы человек провалился прямо в глубь земли, будь на её месте, – с философским спокойствием заметил следователь.

– Что вы имеете в виду? – оскорбился Сергей.

– Пойдемте, поглядите сами. Там уж мои люди рыщут.

Они подошли к тому самому месту, где несчастная горбунья провалилась в тартарары.

– Вот, извольте видеть! – следователь нагнулся и раздвинул засохшие колючие ветки низкого кустарника. Большая нора. Дыра, очередная пещера, но только не на поверхности, как прежние, а под землей.

Помогая друг другу, адвокат и полицейский спустились вниз и оказались в довольно просторном помещении. Здесь же уже находились и два других полицейских.

– Нашли чего-нибудь? – осведомился следователь.

– Никак нет, Константин Митрофанович. Все облазили, никаких следов нет!

Сергей растерянно озирался. Большая каменная комната, даже с прорубленным в стене окном, через которое можно видеть соседнюю гору и всю долину. Из нее проход в соседнюю, поменьше, но самое удивительное, что специальный лаз вел еще глубже вниз, в глубь скалы, где тоже оказались просторные помещения.

– Вот видите, сударь, никакой мистики, никакой преисподней, – спокойно заметил Сердюков.

– Но где же Лия? Ведь её тут нет? Она упала с большой высоты, она не могла просто убежать отсюда? – Сергей выглядел растерянным и подавленным. Он так и знал, что за всем кроется некая мистификация, которую он так и не разгадал.

– Вероятно, существует еще ход, лаз, нора, которую мы пока не нашли.

Пока полицейские обшаривали каждый уголок, Желтовский бессильно опустился на каменный пол. Вся одежда его промокла, из уха, разорванного острым клювом бесстрашного Гудвина, текла кровь.

– Позвольте, батенька, мне за вами поухаживать, – и, не дожидаясь согласия, Сердюков перевязал голову адвоката своим платком. – Эдак из вас вся кровь выйдет, пока мы отсюда выберемся.

– Значит, это не мертвые ходили вокруг лачуги, это были ваши шаги?

– Да-с, шаги вполне земных людей. А вы приметили нас?

– Да я и на тропе вас приметил, только не был уверен.

– Немудрено, условия работы сложные. Как схоронишься, когда вокруг все высохло и хрустит?

– И давно вы за мной следите?

– А вот как горбунья наша пустилась в бега, так я и решил, что лучший сыщик теперь вы. Вы её найдете, вас сердце приведет.

– Как это низко! – воскликнул с негодованием Желтовский.

– Что делать, сударь, таковы издержки нашей работы, – сокрушенно вздохнул следователь. – Разумеется, в Петербурге, по пути в Крым, в Евпатории за вами следили мои люди. А уж когда вы сюда отправились, они мне телеграфировали, и я сам сразу примчался, сломя голову. Вот вы, сударь, в скиту на постели теплой спали, а мы под открытым небом мерзли, боялись привлечь к себе внимание.

Желтовский напряженно слушал, лицо его постепенно стало красным от негодования.

– Так вы видели все, что произошло между мной и этой женщиной? Здесь, у обрыва! – он вскочил и чуть не набросился на следователя с кулаками.

– Успокойтесь, сударь! – Сердюков тоже нехотя поднялся. – Вы напрасно так распереживались – я только глянул разок и в сторонку. А людей своих я и вовсе прочь, подальше отослал. Вот уж кто совершенно бесстыдником оказался, так это её ворон, это страшилище, которое, смею вам напомнить, точно бы вас отправило на небеса, если бы не мой выстрел! Вы клюв-то его видели? Это же не клюв, а ледоруб!

– Да, действительно, вы спасли меня, – удрученно согласился Сергей. – Только я этому не рад. Как мне жить теперь? Снова искать её? Где?

– Да и зачем? – осторожно заметил следователь. – Вы напрасно так сокрушаетесь. Быть может, мы что-нибудь да найдем, и это поможет вам понять вашу Лию-Розалию. И мне заодно.

Но самые тщательные поиски ничего не дали. Решили выбираться наружу. На поверхности были обнаружены и другие пещеры, тоже обширные, с несколькими каменными комнатами. Обшарили и их, да все безрезультатно. Дождь слегка приутих. Ветер прекратился, и Джуфт-Кале стремительно окутывала ночь. Спускаться в темноте было опасно. Решили заночевать в лачуге Лии.

Уже перед самым домиком Сергей чуть отстал от двух полицейских и спросил Сердюкова, шедшего последним:

– Послушайте, уж коли вы все наблюдали… Меня мучает один вопрос… – Он заколебался в смущении. – Если вы все видели, значит, мне не приснилось, значит… Горб у неё был в этот момент или нет?

– Вот именно это обстоятельство, исключительно именно это обстоятельство я и хотел обнаружить! – воскликнул Сердюков с облегчением. Ему самому было гадко сознавать, что он по долгу службы явился невольным свидетелем любовных игр посторонних людей. – Но было неловко, тени, кусты, валуны. Словом, не разобрать, как я ни выглядывал, как я…

Тут он крякнул, кашлянул и умолк.

Потоки воды, обрушившиеся на Джуфт-Кале, вдруг снова усилились. Темное небо разрезалось острыми молниями, и в их призрачном свете можно было видеть распростертое на земле тело черного ворона, который лежал, раскинув огромные крылья и вонзив хищный клюв в небеса.

Глава сороковая

Весь следующий день Желтовский и полицейские провели в тщательном исследовании окрестностей караимской крепости. Они обошли старинное кладбище, домики в долине, подножие самой скалы. Никаких следов ни живой, ни мертвой горбуньи обнаружить не удалось. После короткого отдыха в Свято-Успенском монастыре тронулись в обратный путь. И опять пыльная дорога, тряска. На Сергея навалилась чудовищная усталость. Все, что произошло с ним, никак не укладывалось в его голове. Его сознание распирали вопросы, на которые он не в силах был ответить. Поэтому он просто замер, полагая, что со временем к нему придет понимание.

На полпути остановились и заночевали на постоялом дворе. Улыбчивый татарин усадил путников на тюфяках у низкого длинного столика. Можно было сидеть, скрестив усталые ноги, или даже разлечься вдоль стола, откинувшись спиной на цветастый ковер позади. Хозяин принес лепешки, плов, зеленый чай. Сергей почти не разговаривал с Сердюковым, который тоже выглядел несколько растерянным. Ведь полицейский был почти уверен, что изловит беглянку. Что теперь докладывать начальству, отчего постигла неудача, куда это и впрямь девалась горбунья, неужто отправилась ко всем чертям? Ночь не принесла успокоения и сна. Сергей вздрагивал, просыпался и только под утро забылся. И тот час же перед ним явилась Лия – Роза. Она стояла на краю обрыва и смотрела ему прямо в лицо. Между ними простиралась неведомая поляна, полная фантастических желтых цветов гигантских размеров с листьями, подобными лопухам, которые вырастали прямо из голого камня. Лия стояла неподвижно, но все её тело напряглось. Лицо же оставалось спокойным и бесстрастным, только брови чуть изогнулись. Сергей бросился к ней, а она отшатнулась и без раздумья шагнула с обрыва. Он замер, крик отчаяния сдавил грудь. Но женщина не упала, а, взмахнув руками, поплыла над пропастью, над долиной. Внизу извивалась едва различимая дорога, и маленькими черными точками казались пасущиеся коровы. День это был или ночь? На небе не было ни солнца, ни луны. Сиял призрачный свет, и в нем отчетливо виднелась изящная стройная фигурка, которая медленно таяла в небе. А по долине ползла тень, как от большого облака, фигурная, перистая. Точно тень от крыла непомерно огромной совы.

– Проснитесь, Сергей Вацлавович! Проснитесь! – Сердюков тряс адвоката за плечо. – Вы так страшно кричали во сне! Вот, чайку холодного хлебните!

После утомительного пути и переживаний номер в гостинице Евпатории показался Сергею сущим раем. Он не замечал того, что раньше оскорбляло его взор и слух. Неопрятность горничной, скрип старой кровати, трещина на кувшине с водой для умывания, мутный графин. У него не осталось сил сердиться по пустякам, безразличие и тоска подступали со всех сторон. Теплилась слабая надежда, что, быть может, Лия объявиться в доме своей тетки, но – увы. Специальные агенты, расставленные предварительно Сердюковым, разочаровали своими донесениями.

Сергей вышел из гостиницы и пошел к морю, надеясь, что свежий бриз развеет его тоску. Прошедший ночью шторм разметал водоросли на берегу. Песок оказался влажным и облепил башмаки. Взъерошенный баклан клевал оставленный кем-то на берегу недоеденный арбуз. Другой лениво парил над водой, но его сносили порывы ветра. Уходящая гроза еще темнела над горизонтом, а вода приобрела изумрудно-зеленый цвет. Сергей долго стоял, вдыхая запах моря, и подставив лицо ветру. А тот безжалостно трепал светлые волосы, но, увы, унести беспросветную печаль так и не смог. Побродив по берегу, Сергей направился в ресторан «Дюльбер» на набережной. Он нарочно заставил себя окунуться в нарядную и веселую толпу посетителей, надеясь, что суета праздного отдыха хоть немного его отвлечет. Официант принес жареного пеленгаса, местную жирную рыбу, и бутылку красного крымского муската. Сергей большими глотками пил тягучее терпкое вино, но оно не пьянило, а только разливалось теплыми волнами по уставшему телу. Досидевши до темноты на открытой террасе ресторана, он расплатился и вышел. Ноги сами понесли его в сторону дома Лии и её тетки. Долго стоял он у наглухо запертой двери, не решаясь постучать и прислушиваясь к звукам дома. В этот миг он взывал ко всем богам, поминая и караимского Тенри, чтобы они сжалились над ним и явили чудо, явили его Розу или Лию, неважно, его непостижимую возлюбленную. В наступившей тьме вдруг снова раздался странный мелодичный звон и тихая музыка. Сергей обернулся, и мимо него, словно во сне, медленно прошла лошадь, запряженная в крытую повозку с разноцветными огоньками. Возницы не было. Лошадь шла мерно, и он мог бы её остановить, заглянуть внутрь повозки. Но Сергей остался недвижим. Странное видение скрылось за углом. Адвокат вернулся в гостиницу.

Единственным и совершенно неожиданным приятным событием явилось письмо от матери. Александра Матвеевна напуганная странными новостями, приходившими в Варшаву от иных корреспондентов, оставила своего супруга и бросилась в Петербург, предчувствуя, что с её ненаглядным сыном происходит нечто ужасное. Но не застала его, к тому времени Сергей уже отбыл в Крым. Сергей любил мать, регулярно писал ей, но избегал всего, что могло её тревожить или расстраивать. К чему? Ведь прежняя душевная близость между ними ушла безвозвратно. В далекой Варшаве Александра Матвеевна узнавала новости о сыне из писем столичных знакомых, которые щедро снабжали её слухами и сплетнями. Именно таким образом ей стало известно о связи сына с богатой вдовой Бархатовой, чей нравственный облик вызывал ужас и стоны у петербургских корреспонденток госпожи Желтовской. Как мог Сереженька польститься на такую женщину, в постели которой перебывала половина столичных ловеласов? Сергей в письмах не спорил с матерью, не оправдывал ни себя, ни свою любовницу. Пускай бранит, Варшава далеко. Разумеется, ничего не было сообщено и о подозрительной женщине, похожей на Розалию, ни о сомнениях и терзаниях, которые обуревали душу молодого человека. Мать прислала письмо, значит, ей все же стало что-то известно. Сергей раскрыл конверт, уже предполагая, что прочтет там. И почти не ошибся.

«Сереженька, милый мой сын! Ты удивишься моему письму. Откуда я могу знать твой адрес? Любящая мать всегда найдет выход. А впрочем, к чему нелепые тайны? Госпожа Бархатова была столь любезна, что поделилась со мной твоим секретом. Ты снова удивлен? Да, разумеется, мое мнение о ней как о сомнительной особе не изменилось. Я всегда писала тебе, Сережа, что меня чрезвычайно удручает твоя связь с этой женщиной. Однако теперь она не кажется мне столь ужасной. Более опасным представляется мне твое странное поведение, то внимание, опека, которую ты оказывал подозрительной горбунье, убийце несчастного Анатоля! Отчего ты решил, что это Розалия Киреева? Да если это и так, что с того? Неужто ради неё нужно погубить свою карьеру, бросить все и нестись бог знает куда и бог знает зачем? Я не пойму тебя, Сережа! Ты пугаешь меня, мое сердце трепещет, когда я думаю обо всем этом. Я полагала, что история с гувернанткой закончена и забыта. Я думаю, что ты уже преодолел свою юношескую влюбленность и способен делать разумные выводы. Прости мое морализаторство, но я в отчаянии. Разумеется, ты взрослый и самостоятельный человек, но ведь я твоя мать! Когда я узнала, что ты оставил практику, своих клиентов (а мне ты не писал об этом!), я сочла необходимым приехать к тебе. Даже мой почтенный супруг хотел отправиться вместе со мною, полагая, что мне понадобится его помощь и поддержка. Но мне не хочется его волновать. Одним словом, я прибыла в Петербург, а тебя уже и след простыл! Не обессудь, мой милый, но я жду тебя в твоей квартире, ожидаю каждый день и каждый час.

И, как оказалось, не одна я! Почти каждый день является госпожа Бархатова. В первый раз, обнаружив меня в твоем доме, она оказалась неприятно удивленной. Да и я тоже, так как сия дама вела себя весьма вольно, словно это её собственный дом. Поняв, что я тут намерена гостить долго, она даже вроде как огорчилась. И тем не менее, приходит и постоянно осведомляется о тебе. Сначала она показалась мне чрезвычайно вульгарной. Хотя хороша, даже чересчур хороша. И наряды её такие яркие, разве можно носить такие вызывающие тона? Ей-богу, я бы ни за что не решилась.

Однажды она снова пришла, за окном разыгралась такая непогода, что мне пришлось из вежливости пригласить её остаться и переждать. Мы поневоле принялись за чай и разговоры. И вот чудо, мой милый, она открыла мне свою душу, и мне стало её жаль. Честное слово! Теперь я отчасти понимаю тебя, мой друг. Ведь ты всегда имел нежную душу, тебя всегда трогало человеческое страдание. (Милая мамочка, разумеется, страдание особенно хорошо в сочетании с роскошным бюстом, пышными волосами, томными глазами и прочее, прочее, прочее…) Теперь Матильда Карловна мне даже симпатична, она добрая и искренняя. И она влюблена в тебя, Сережа!

Это совершенно очевидно. С учетом её богатства, её состояния, я уже начинаю без прежнего содрогания думать о вашем браке. Мальчик мой, уж пусть лучше какая угодно Матильда, нежели опасная и неведомая Розалия Киреева, которая тебя погубит».

Сергей на миг опустил письмо на колени и глубоко вздохнул, насколько даже простое упоминание имени вызывало у него душевную боль и сильное биение сердца.

«Продолжаю через несколько дней в величайшем расстройстве. Снова приходила Матильда Карловна. Она показалась мне слегка огорченной, впрочем, не до слез. Я снова принялась говорить с нею. Она понравилась мне теперь еще больше, чем ранее. И я искренне стала желать видеть её своей невесткой. Но, увы, увы, сын мой! Ни красота Матильды, ни её богатство тебе более не будут принадлежать. Она покидает тебя, она устала ждать. Она не понимает тебя и разочарована. Она оскорблена твоим поступком, твоим бегством в Крым за этой странной женщиной. Именно поэтому сама она и не желает тебе писать ни строчки. К тому же, я полагаю, мне уже сказали знающие люди, у неё завелась новая пассия, которая её и утешит. Еще она принесла обломки какого-то украшения. Как будто роза из коралла. Дескать, ты подарил ей, а она наступила на него нечаянно, да и растоптала. Принесла и оставила у тебя в кабинете. Что бы это значило?».

Матильда его покидает. Что ж, так тому и быть. Он ждал подобного развития событий. Было бы по меньшей мере странно предполагать, что такая женщина, как Бархатова, которая порхает по жизни, как яркая бабочка с цветка на цветок, спешит везде собрать свой нектар, будет сидеть и ждать неверного возлюбленного, заливаясь слезами и сохраняя ему верность. Сергей даже усмехнулся, до чего нелепой показалась ему нарисованная воображением картина страданий Матильды Карловны.

Стук в дверь прервал чтение письма Александры Матвеевны. Сергей отложил письмо и открыл дверь. На пороге стоял Сердюков с престранным выражением лица.

– Вот, поглядите, получено по полицейскому телеграфу, – следователь протянул адвокату телеграмму:

«Горбунья найдена и арестована. Петушков».

– Этого не может быть! – Сергей вытаращил глаза на клочок бумаги. – Это не она!

– Возможно. Возможно, что столица империи просто наводнена молодыми горбуньями, подозреваемыми в убийстве. К тому же Петушков её в лицо знает.

– Я тоже знал в лицо, – глухо ответил Сергей. – Да что толку. Знать бы теперь, чье это лицо? Когда получено?

– Именно тогда, когда мы оба и наша барышня, все мы находились в этой пещерной крепости.

Лицо Желтовского стало белым. Он отступил от двери и без сил опустился на стул. Недочитанное письмо упало на пол к его ногам. Он бессмысленно смотрел перед собой.

– Вы верите в переселение душ? Может одна душа обитать в двух совершенно разных телах, как вы полагаете? – тихо спросил Сергей.

– Я поверю во что угодно, если это поможет мне отыскать убийцу и установить истину, – резонно заметил полицейский, – но смею заметить, сударь, в моей практике встречались непонятные, таинственные случаи, которые можно было отнести на счет иных миров и явлений. И все они, по большей части, имели в конечном итоге весьма простое, прозаическое, земное объяснение. Надеюсь, что и в этом деле нас ожидает такой же исход.

Глава сорок первая

После переезда Зины в душе Таисии Семеновны наступило некоторое облегчение. Она словно примирилась со всеми Боровицкими. Жизнь под одной крышей с золовкой для неё означала возвращение к прежнему ощущению домашнего покоя. Зина с ней, Желтовский оставил практику и уехал из Петербурга, убийца мужа бежала из-под стражи. Значит, она не будет претендовать на свои права, если таковые и были, не будет публичного процесса и громкого скандала. Ничего не будет, потому что ничего и не было. Безумный, больной старик все выдумал. В его голове все смешалось. Желтовский никогда прямо не говорил, что свидетельствовал в церкви брак Анатоля с этой авантюристкой Киреевой. А то, что он дрался на дуэли, говорит только о том, что он был сам в нее просто влюблен и завидовал Анатолю. Оба молодых человека влюбились в хорошенькую и неглупую гувернантку. У сына хозяев возник с нею роман, и быть может, этот роман зашел слишком далеко. Что ж, бывает, это удел многих горничных, гувернанток и воспитанниц. Наверное, Анатоль просто покаялся отцу в том, что соблазнил легкомысленную девицу, тот и погорячился, что, мол, жениться надо, как порядочному человеку. А уж через десять-то лет, да в его-то состоянии, что он мог толком вспомнить и рассказать? Да, все именно так и было.

Являлась ли странная горбунья именно бывшей гувернанткой? Бог её знает, теперь не разберешь. Да и какое это имеет значение, если драгоценного супруга уже не вернешь. Если она – убийца, а это именно она, сомнений нет, то Господь её уже покарал, наделив горбом, и еще покарает! А то обстоятельство, что она влюбилась в Анатоля, так это и не мудрено. Такой красавец, прелесть!

Таисия зажмурилась и вздохнула с улыбкой. В последнее время она вольно и невольно старалась вспоминать только хорошие, приятные стороны жизни с мужем. Она беспрестанно звала Зину, и они вместе предавались воспоминаниям. Зина чутко уловила, что от неё требуется, и выуживала из своей памяти только то, что было бы приятно слышать невестке. Забвению предались злые насмешки брата, его грубость, лень и ужасная боязнь отца. Обе женщины погружались в мир иллюзий, которые залечивали их душевные раны.

Зина, поселившись с Таисией и её детьми, первое время просто не выходила из детских комнат, хлопоча и заботясь о племянниках. Тем самым она заставляла себя отвлечься от горя и бесконечных дум о потерях. Обе молодые женщины постоянно всюду бывали вместе. Хоть они и были в трауре, они иногда наносили позволительные визиты и принимали знакомых. Окружающие только дивились, как горе соединило обеих, они совершенно сроднились, точно сестры!

Зина и Таисия и впрямь уподобились сестрам. Поначалу Таисия говорила о Зине – сестра моего мужа. А потом просто – сестра. Однажды, когда стояла осенняя петербургская слякоть и мороз окутал город, Таисия, разливая чай в столовой, спросила Зину:

– А что, Зинуля, ваша финская дача, продана или заложена? Я толком не помню, Полина Карповна говорила мне, но давно это было.

– Заложена-перезаложена. Мы ведь, как с папашей беда приключилась, как ты знаешь, уже не могли туда ездить. Но вроде там никто не жил все это время.

– Думается мне, что в Крым мы с тобой и детьми более не поедем. За границу – дети еще малы, хлопот не оберешься. Стало быть, надо обратно дачу откупить. Попрошу папеньку, он для меня ничего не пожалеет.

Сказано-сделано. В скором времени после разговора старый Гнедин явился навестить овдовевшую дочь и осиротевших внуков. Теперь он, единственный мужчина-родственник, опекавший несчастное семейство. Смерть зятя потрясла его. Нет, нельзя сказать, что действительный статский советник Гнедин души не чаял в покойном зяте. Он тащил его наверх, с места на место, с должности на должность ради дочери, ради её детей, которых становилось все больше и больше. И вот, поди же ты, помер! Как некстати! И что теперь прикажете делать? Дочь в самом соку, да кто же теперь её возьмет, с пятью-то детьми!

Старик ласково погладил дочь по круглой щечке:

– Ну, как ты нынче? Глядишь веселей.

– Лучше, папенька! На душе спокойней. Дети радуют, Зина помогает.

– Рад, рад. Вот и я к тебе с приятным известием. Поспешил сделать тебе и детушкам радость, выкупил дачу Боровицких. Так что принимай хозяйство.

– Ах, папенька! – Таисия бросилась отцу на шею. – Как я вам благодарна! Дорого обошлось?

– Полно! Не к чему тебе знать. Получай в память о муже.

Вскоре, когда погода чуть улучшилась, стало сухо и солнечно, Таисия решила навестить старый дом, нанять прислугу, чтобы к лету все было приготовлено и она могла бы переехать с детьми без помех. Она позвала с собой и Зину, полагая, что той будет приятно вновь оказаться в доме, где прошло её детство. Детей отправили в дом бабушки и дедушки Гнединых и пустились в путь.

Старый дом встретил их хмурым нежилым видом, охами и стонами половиц и лестниц, словно упреками, что так надолго его забыли. Нанятая для присмотра женщина-финнка успела только протопить несколько комнат да смахнуть пыль перед приездом новых-старых владельцев. Пока Таисия с видом хозяйки все осматривала да прикидывала, как надо все устроить и переустроить к лету, Зина с душевным трепетом обошла до боли знакомые места. Вся мебель стояла так же, как и раньше, ничего оказалось не тронуто. Её девичья комната. Боже ты мой, вещи, которые когда-то были ей так дороги, теперь лежали забытые. Куклы, книжки, ленты, засохшие цветы, всякая всячина, девичьи сокровища, сущая дребедень. Но как больно! Комната брата, спальня родителей. Почему-то особенно сильно её поразили узнаваемые и забытые запахи, оставшиеся тут навеки. Табака, духов, одежды и чего-то еще, невыразимого. Зина подавила тяжелый комок, подступивший к горлу. Комната гувернантки. Зина вздрогнула и поспешила вниз. Гостиная, где они собирались летними вечерами, столовая, где обедали и пили чай, а маменька сидела вот тут, на плетеном кресле, и дымился начищенный самовар… Папаша курил, пепел падал на скатерть, она его бранила… Зина заплакала.

Таисия деликатно обождала, пока Зина насытится прошлым и перейдет в столовую. Она не хотела мешать золовке предаваться воспоминаниям. Но ей не терпелось оказаться в комнате Анатолия. Она жаждала утвердиться в своих догадках. Прикрыв за собой дверь, Таисия огляделась и решительно направилась к небольшому изящному бюро. Без труда открыла все ящики и принялась перебирать бумаги. Вскоре ей попалась стопочка писем, перевязанная розовой ленточкой. Она узнала эту ленточку. Она потеряла её на этой даче, когда Гнедины приезжали сюда в то памятное лето, когда Анатолий сделал ей предложение и они стали женихом и невестой. И это её, Таисии, письма! Он сохранил и письма, и ленточку! И как после этого можно думать о том, что он её не любил, что он помышлял о другой женщине!

Трясущимися руками она развязала ленту и стала перебирать свои письма. Её пылкие чувства не угасли, её душа трепетала по-прежнему. Ничто не ушло, не стерлось, не погасло. Она все так же любила своего мужа, а он, она теперь в этом нисколько не сомневалась, любил только её. Милый, дорогой, единственный, прости, прости, что сомневалась, что поверила гнусным наветам!

Таисия смахнула невольные слезы. Но это были чистые слезы облегчения. Она сложила письма, аккуратно перевязала их ленточкой и, прежде, чем положить обратно в ящичек, провела в глубине рукой. Выпорхнула бумага. Таисия развернула её и прочитала.

Сия бумага свидетельствовала о заключении брака между потомственным дворянином Боровицким Анатолием Ефремовичем и девицей Киреевой Розалией Марковной.

Глава сорок вторая

Первым, кого увидел Сердюков на перроне по прибытии поезда, оказался его помощник Петушков. Молодой человек только что не прыгал от восторга и нетерпеливого желания как можно скорее отрапортовать начальнику о неслыханной удаче, которая его постигла в столь таинственном деле.

– Арестовали, арестовали голубушку! Сцапали! Никуда от нас не денешься! – ликовал юный сыщик, всем своим видом призывая торжествовать вместе с ним.

Сердюков сдержанно улыбнулся в ответ, а Желтовский и вовсе не был намерен разделять радость начинающего полицейского.

– И как же это вам удалось? – спросил Сердюков.

Петушков только и ждал этого вопроса, чтобы пуститься в подробнейшие описания своих действий. Он тщательно проинструктировал агентов и расставил их всюду, где только подсказывала ему фантазия и здравый смысл. Надежды, конечно, было мало, но вдруг! И надо же такому случиться, что снова в Александровскую больницу поступила подозрительная горбатая пациентка с эпилептическим припадком или вроде того. А там наш человек, и быстро – доклад.

– И как только она пришла в себя, самую малость, я её сразу и забрал оттуда, и под замок! – с радостным смехом сообщил Петушков.

– Несчастную больную женщину в тяжелом для неё состоянии стащили с больничной койки и затолкали в тюремную камеру, а теперь радуетесь? – зло заметил Желтовский.

– Помилуйте, – обиделся Петушков. – Вы уж нас, сударь, полицейских, и вовсе за людоедов почитаете. Нет, доложу я вам, не в тюремную камеру, а в тюремную больницу. А там за ней вполне пристойный и уход, и догляд.

– Да-с, тюремная больница – славное место для излечения сложнейших недугов, – саркастически заметил адвокат.

Петушков надулся и замолчал.

– Полно, господа, ссориться. Поедемте поскорее да посмотрим, что за жар-птицу изловил наш доблестный Петушков, – примирительным тоном предложил Сердюков.

Кликнули извозчика и поехали в молчании. Каждый молчал о своем. Петушков обиделся, Сердюков сомневался и насторожился, слишком подозрительно легким казался ему поворот дела. Сергей же весь похолодел внутри. Таинственная раздвоенность Лии-Розалии довела его до полного изнеможения. Он уже не понимал, что чувствует. Любовь перемешалась с раздражением и досадой, гнев с жалостью. Рассудочные мысли разбивались фантастическими предположениями. Эпилептические припадки или переселение душ? Сумасшедшая или ведьма? Его возлюбленная или ловкая мошенница? А может быть, все вместе?

– Господин следователь, – прервал Желтовский молчание, – Константин Митрофанович! Вы уже один раз проявили деликатность и благородство души, прошу вас снова о подобной услуге. Дозвольте мне первому войти и поговорить с… – он запнулся, – с арестанткой, прежде чем вы приступите к допросам. Прошу вас, для меня это вопрос чрезвычайной важности. Разрешите, умоляю! – и он прикоснулся к рукаву сюртука полицейского.

– Я полагаюсь на вашу порядочность, Сергей Вацлавович, и полагаю, что вы не используете это свидание во вред следствию!

– Клянусь вам! И благодарю вас! Вы снова спасаете меня, на этот раз от безумия.

Хмурый санитар отпер дверь тюремного лазарета и медленно пошел прочь по коридору. Сергей долго смотрел ему вслед, ожидая, пока не затихнут шаги. Глубоко вздохнул, перекрестился, на секунду зажмурился и приоткрыл дверь.

Его встретил едва уловимый запах можжевельника. Сердце отчаянно затрепыхалось в груди, мир снова перевернулся и расцвел всеми красками.