Теория страсти

6

Частным извозом человечество занимается давно. С тех самых пор, как первая лошадь встала под узду. Человечество страшно любит ездить на чужом горбу. По крайней мере, одна его половина.

Вторая же половина располагает этим самым горбом, а также не лишена некоторой доли алчности. Если богатому бездельнику легче раскошелиться, чем доехать до места на своем авто, то почему бы не подвезти этого богатого бездельника, прилично на этом подзаработав?

На Багамские острова отправляются, как правило, именно богатые бездельники. Только им это по карману. И делать там нечего. Таким образом, все упирается лишь в средство перевозки. На плот богатые бездельники не согласятся, на тачке до Багам не доедешь. Остается два вида транспорта: водный и воздушный.

Водный вполне хорош, доступен всем и довольно дешев, но в силу этого здесь сильно развита конкуренция. Примерно пятнадцать капитанов катеров, лодок и катамаранов на одного богатого бездельника.

Остается воздушный. Здесь нужно быть профессионалом, иметь лицензию, иметь, наконец, сам самолет, а кроме того, обладать безупречной репутацией.

Конкурентов здесь тоже хватает. В данный момент их ровно на одного больше, чем надо. Будь проклят Дон Мартинес со своей расписной этажеркой!

Именно так размышлял молодой человек двадцати восьми лет, наблюдавший, как разрисованная орлами и драконами шестиместная «дакота» его единственного конкурента, пыхтя и скрежеща, идет на разбег.

Молодой человек стоял рядом с младшей сестрой взлетавшей «дакоты». Точнее, с братом. Четырехместный «дакота-дуглас», умеренно ржавый. Габаритные огни по бокам фюзеляжа презрительно таращились на раскрашенную нахалку «дакоту».

Молодой человек сердито хлопнул ладонью по фюзеляжу, лишь в последний момент разжав кулак, ударом которого намеревался угостить железного друга. Отошел в тень, повалился в пыльную траву аэродрома и уставился в небо пронзительными зелеными глазищами.

С самого детства Дик Джордан знал, что у него именно глазищи. Мать удивлялась:

— В кого у тебя такие глазищи? Прям прожектора.

В школе учителя смотрели в них с ненавистью:

— Что вытаращил свои бесстыжие глазищи? Марш домой и без отца не приходи.

Они прекрасно знали, что отца у парня нет. Отец был шофером-дальнобойщиком и погиб в аварии несколько лет назад. Знали учителя и то, что Дик Джордан страшно, неистово переживает смерть отца. Знали — и постоянно напоминали о ней.

— У, глазищи твои нахальные…

Девушки не выдерживали с ним больше недели, и тогда по барам полз шепоток:

— Не могу я в его глазищи без дрожи смотреть. Так и кажется — возьмет ножик и зарежет, ей-Богу, девочки! Чокнутый он!

Так всю жизнь. Все двадцать восемь лет. Ну, может, за вычетом первых трех-четырех.

Да, Дику Джордану было двадцать восемь лет, из них четырнадцать, то есть половину, он провел в пути. Дорога поманила его однажды, мелькнула загадочным изгибом пыльной улыбки, и зеленоглазый, рыжий, бесшабашный парень из Техаса поверил этой лживой, лицемерной, продажной и доступной блуднице — дороге.

Она ложилась под всякого, легла и под него. А Дик Джордан ни разу не пожалел об этом. Он впитывал мир, как губка — воду, учился всему разом, и хорошему, и дурному, отчаянно дрался и отчаянно влюблялся, но ни разу не захотел только одного: собственного гнезда.

Он сменил тысячу профессий, сходил на войну, проплыл вокруг земного шара вслед за солнцем и вернулся на самолете навстречу восходу. Он говорил на пятнадцати языках мира, везде был своим и никогда не принадлежал никому.

Так написал бы о Дике Джордане романтик. Сухой язык полицейских протоколов был менее цветист, зато куда более конкретен. Неуравновешенный тип личности, имеет навыки обращения с холодным и огнестрельным оружием, владеет несколькими видами единоборств, замечен в связях с лицами, которым запрещен въезд на территорию США, склонен к бродяжничеству, постоянной работы не имеет. Привлекался за то же бродяжничество, драки, проходил свидетелем по делу о незаконном ввозе оружия на территорию США.

Дик Джордан был высок, худощав, широкоплеч, у него были огненно-рыжие волосы, зеленые глазищи и очень дурной нрав.

Лицензию на пилотирование самолета он получил еще в армии, в знаменитом Форте Брагг, где готовили «зеленых беретов». Туда, в свою очередь, он попал из чистого любопытства, поддавшись на агитацию вербовщиков. Ему было всего семнадцать, но он прибавил себе два года, а хорошие физические данные помогли армейскому начальству закрыть глаза на это несомненное нарушение американских законов.

Война, в которой он поучаствовал, многому научила парня из Уичито-Фолс. Прежде всего, она открыла ему глаза на тот факт, что человек — крайне хрупкое создание. Когда на руки Дику свалился его дружок Флай, у которого не было половины черепа и одной руки, а лишился он всего этого ровно через минуту после того, как рассказал Дику очередной непристойный анекдот, Дик неожиданно понял, что быть солдатом ему не хочется. Он довоевал и уволился из армии. Денег на счету было более чем достаточно, парню было двадцать два года, и дорога вновь подмигивала ему, зазывая в дальний путь.

Он был объездчиком лошадей в родном штате, проводником в лесах Монтаны, инструктором по рукопашному бою в Гонконге, поваренком в Таиланде, вышибалой во Фриско, дальнобойщиком в Австралии, ловцом акул на Антильских островах, а вот теперь осел здесь. Точнее, не здесь, не в Уэст-Палм-Бич, от этого города его тошнило. Дику приглянулись Багамы. Место было райское, туристов море, а денег на счету скопилось достаточно, чтобы купить небольшой двухмоторный самолет и заняться частным извозом. Для себя Дик Джордан этот шаг определил как попытку остепениться. Все-таки двадцать восемь лет, а по армейским документам — и все тридцать.

Воздушным таксистом он работал уже полгода, славился крайне неприятным нравом и способностью отшить даже самого перспективного пассажира только лишь по причине эстетического неудовлетворения его внешним видом. Все бары побережья, от Майами до Тампы, предпочитали поить его виски в кредит, а хозяева отелей на Багамах прозвали его «Божьим Наказанием».

Сейчас Дик лежал в пыльной траве и обливался потом. Духота царила страшная. Ничего не попишешь — май.

Дон Мартинес увел у него из-под носа последних на сегодня пассажиров. Скоро стемнеет, и до завтра о полетах можно забыть, а если нынешняя духота разродится чем-нибудь типа бури, то и еще на несколько дней. Денег от этого не прибавится, за стоянку в ангаре требуют наличные, да и находиться в этом паршивом городишке Дику уж до смерти надоело.

Он закрыл глаза и представил себе Багамы. Белый песок, изумрудные пальмы, кружевные барашки на волнах, девичий смех, аромат цветов…

Махнуть порожняком? На топливе он все одно сэкономил, пару недель назад купил по дешевке у одного метиса из блатных несколько больших канистр. Только сегодня заправился, баки полны, а если лететь порожняком, то оставшиеся канистры можно взять с собой. На каком-нибудь острове можно договориться, поставить самолет…

Пыльная трава зашуршала, и Дик открыл глаза. Гремучие змеи тут так и кишат, им жара нипочем.

Это была очень симпатичная гремучая змея, пожалуй, самая симпатичная из всех возможных. Девица в белых брючках и розовых сандалиях. Пушистые волосы лезли ей в лицо, и она откинула их усталым, немного неловким движением.

Девица была худенькая, ноги длинные, а глаза голубые и немного испуганные. При виде Дика, поднимающегося из травы, она ойкнула и отступила назад, при этом едва не споткнувшись о гроб на колесиках. Вернее, это был чемодан, но таких размеров, что в нем запросто можно было бы кого-нибудь похоронить.

Дик легко поднялся на ноги и постарался улыбнуться как можно приветливее.

— Добрый день, мисс. Точнее, уже вечер. Почти. Что-то потеряли?

— Нет. То есть… да. Свой самолет.

Понятно. Бестолковая богатенькая дочка. Дик разом поскучнел.

— Что ж он, такой маленький? Посмотрите получше. Здесь их немного. Вот этот — мой.

Девица с некоторым сомнением оглядела «Дуглас», и недоверие слишком явно отразилось на ее лице. Дик окончательно обиделся.

— Можете пройти к начальству. Это через поле. С вашим чемоданом к ночи доползете.

— Спасибо. Вы очень любезны.

Голос у нее был низкий, чуть с хрипотцой. Смотрела она на Дика строго и неприязненно. Дику стало почему-то совестно.

— Я не хотел быть грубым, мисс. Вы ищете свой самолет?

— Не совсем так. Я не вполне точно дала определение. Я ищу самолет, который должен захватить меня на Багамы. Автобус привез нас из Майами, но потом я немного задержалась… с чемоданом.

Дик понимающе кивнул, глядя на глубокие борозды в сухой земле, которые оставил потрясающий драндулет.

— Ясно. Вы банально опоздали на рейс. Жаль. Гостиница здесь поганая.

— А больше туда ничего не полетит?

Дик оценивающе прищурился. На Багамы. С таким чемоданом. Глупа как пробка. Можно содрать с нее двойную таксу, она и не чихнет. И не обеднеет.

— Вообще-то я собирался лететь, но вечер…

— О, быть может, я могла бы вас нанять, мистер…

— Джордан. Ричард Джордан.

— Очень приятно.

— Четыреста баксов.

— Что?

— Для вас триста девяносто. Сами понимаете, порожняком гонять целый самолет…

— Не очень-то он большой.

— Не хотите — не надо.

— Да нет, я, пожалуй… С этим чудовищем я не доберусь до гостиницы.

— Это точно. Так как, по рукам?

— По рукам.

— Грузитесь, через пятнадцать минут взлетаем.

Он легко вспрыгнул в кабину и стал крутить ручку радиосвязи. Кабина была раскаленной как духовка.

Девица попыталась приподнять чемодан, но это ей не удалось. Тогда она поднялась на нижнюю ступеньку трапа и с трудом подтащила чемодан к самой лестнице. Еще ступенька… еще одна… Дик завороженно наблюдал за борьбой девицы с земным притяжением. Притяжение победило, чемодан свалился в траву. Девица умоляюще взглянула на Дика, но он сделал вид, что не замечает ее взгляда. Тогда она закусила нижнюю губу и предприняла вторую попытку.

На четвертой Дик невинно осведомился:

— Надеюсь, у вас только один чемодан, мисс?

— Очень смешно.

— Нет, просто скоро стемнеет.

— Так возьмите и помогите.

— Десять баксов.

— Что?

— За погрузку десять баксов.

— Господи, да у вас болезнь. Хорошо. Согласна.

Дик легко вскинул чемодан на плечо и небрежно забросил его внутрь самолета. Мышцы протестующе напряглись, но внешне это выглядело круто. Девица недовольно поджала губки.

— За десять долларов могли бы быть и поаккуратнее.

— Поаккуратнее за пятнадцать.

— Ясно. Можно залезать?

— Да. Вам помочь?

— Не надо, а то я разорюсь.

— Один — один. Вы меня уели. Пристегивайтесь. Сейчас заскочим в одно место и полетим.

— То есть как — заскочим?

— Обыкновенно. Это недалеко.

Констанция Шелтон впервые в жизни ехала на самолете по шоссе. Ощущение было совершенно идиотское. Неприятный рыжий парень с наглым лицом рулил своей колымагой, колымага дребезжала и чихала, оставляя позади шлейф черного дыма. Конни очень смутно представляла себе дальность предстоящего перелета, но запас доверия к данному летательному аппарату таял на глазах еще на земле.

Они подъехали к длинному металлическому ангару, из которого тут же высыпала толпа весьма подозрительных пуэрториканцев, и между ними и неприятным пилотом завязался оживленный разговор. Взгляды, которыми одаривали собеседники этого рыжего типа Констанцию, с большой натяжкой можно было назвать дерзкими. Это были сальные, грязные, потные, наглые взгляды, от которых хотелось закрыться руками. Будущий психолог прикрыла глаза и заставила себя думать о приятном. Прибой. Пальмы. Запах цветов…

Очередной выхлоп мотора грохнул, как выстрел, и Конни вздрогнула, открывая глаза. Рыжий скрылся в ангаре, но через некоторое время показался снова, неся на обоих плечах по здоровенной канистре, явно полной. Собеседники выразили горячий восторг — видимо, вызванный физическими данными рыжего, — и не изъявили ни малейшего желания помочь. Канистры с неприятным бульканьем заняли свое место рядом с чемоданом Конни, рыжий совершил, еще две ходки, потом попрощался с пуэрториканцами, причем на прощание они пустили по кругу бутылку с подозрительно мутной жидкостью. Рыжий от души глотнул из бутылки, вытер губы предплечьем и вскочил на свое место. Движения его были уверенными и сильными, но разило от него чистым спиртом. Конни брезгливо скривилась и постаралась отодвинуться подальше. От смеси запахов ее слегка замутило, и она с ужасом подумала о предстоящем полете. О состоянии белых брюк (чтоб ты провалилась, Рокси!) она старалась совсем не думать.

Рыжий лихо вырулил от ангара обратно на шоссе и громко проорал:

— Куда летим?

Все, с ужасом подумала Конни. Пьяный в дым. Не вспомнит даже собственного имени.

— Я, пожалуй, останусь здесь до завтра…

— Что?

— До завтра останусь…

— Уговор есть уговор. Триста девяносто плюс десять за погрузку. Так куда летим?

— Вы что, сумасшедший? На Багамы мы летим.

— Мисс, не хотелось бы выглядеть занудой, но Багамы состоят из полутора десятков больших и малых островов. Хотелось бы знать поконкретнее.

— Ой, Господи! Эльютера.

— Что?

— ЭЛЬЮТЕРА!!!

— Понял. К Фишеру или Босуорту? Или к Савиньи?

— Что? А, к Босуорту. Отель «Рай в шалаше». Больше ничего не знаю.

— О'кей. Держитесь, взлетаем.

Дальнейшее Конни не видела, но зато слышала и обоняла. Самолет гремел и звенел, воняло гарью и керосином, кресло ходило под ней ходуном, и девушка малодушно зажмурилась, на всякий случай попрощавшись мысленно с Рокси и профессором Малколмом. Потом было ощущение все увеличивающейся скорости и того, что самолет сейчас развалится, потом толчок — и неожиданно стало тихо и плавно. То есть тихо по сравнению с тем, что было на земле.

Конни осторожно приоткрыла глаза и чуть не заорала. Земля вставала дыбом справа от нее, слева было ослепительное небо, а сама Конни неудержимо валилась набок, прямо на противного рыжего.

Он издал дикий вопль и рассмеялся.

— Здорово, верно? Каждый раз радуюсь, как дитя. Затошнит — откройте форточку. Вообще-то сзади валяется ведро, но до него вам не добраться, а я не могу бросить руль.

— Го… Господи…

— Не бойтесь, мисс. Вы в надежных руках.

— Я не боюсь. Какой смысл? Что это трещит?

— Честно говоря, не знаю. Этому коню лет сто, он сменил десяток хозяев и болеет всеми самолетными болезнями. До сих пор не падал, так что нет никаких оснований думать, что упадет именно на этот раз.

Конни с тоской взглянула в окно — и уже не удержалась от крика, на этот раз радостного. Под ними был океан. Красно-золотое солнце клонилось к горизонту, небо наверху уже потемнело, но было еще светло, а по бескрайней поверхности воды гуляли мелкие злые волны.

— Вы чего кричали?

— А?

— Чего кричали?

— От красоты Я никогда не видела океана. Он потрясающий.

— Согласен. Как полет?

— Я думала, будет хуже.

Неожиданно рыжий нахмурился и прижал плечом съезжающий наушник.

— Тампа, Тампа, я Чарли Танго семь, ответьте, не понял сообщение.

Наушник страстно пробулькал в ухо мистеру Джордану нечто волнующее, потому что мистер Джордан явно переменился в лице. Конни с беспокойством заглянула ему в глаза.

— Что-то не так?

— Практически все. Над Эльютерой начинается гроза.

— Это плохо?

— Не то чтобы плохо…

— Лететь нельзя?

— Лететь можно. Сесть трудно.

— Тогда вернемся?

— Нет уж. Я не упущу свои четыреста баксов.

— Жадность погубила многих людей. Вы уверены, что справитесь?

— Мисс, перед вами бывший военный летчик. Я садился на скалы вслепую, ночью, на глазок, когда отказали все приборы.

— Ох… а давно?

— Давно. Но помню все, как сейчас. При случае расскажу. Кстати, как вас зовут?

— Мисс Шелтон.

— И все?

— А что вам еще надо?

— Ну как-то вас мама с папой называют? Или так и говорят: мисс Шелтон, идите ужинать?

— Нет. Не говорят.

Конни замолчала и отвернулась к окну. Настроение было отвратительное, к тому же ее не покидала тревога. Самолет был слишком ненадежен, не говоря уж о пилоте.

Дик Джордан окончательно проникся презрением к дамочке. Гнушается, значит? Нос воротит? Видал он таких. Привыкли с детства командовать и помыкать, но он не из таковских. Нарочно посадит самолет подальше от пансиона старого Босуорта, а когда она попросит дотащить чемодан, слупит с нее еще полсотни!

Между тем погода стремительно портилась. Солнце еще не успело сесть, но вокруг потемнело, волны внизу стали больше, появились белые буруны, а впереди, у горизонта, пару раз полыхнули молнии. Дик Джордан нахмурился и перестал думать о своей пассажирке. Не нравился ему звук мотора, особенно левого…

Еще через четверть часа стало ясно, что они летят в самый эпицентр грозы. В наушниках стоял оглушительный треск электрических разрядов, по стеклу хлестали первые струи дождя, видимость была почти на нуле. Конни сидела бледная, замершая, крепко вцепившись руками в кресло.

Дик сорвал наушник и включил громкую связь. Все равно ни черта не слышно.

Вдруг через треск и завывания пробился надменный и бесстрастный голос диспетчера:

— Танго Чарли семь, вызывает Тампа. Прогноз крайне… повторя… неблагоприятный. В районе островов Эльютера и Нью-Провиденс сильный шторм. На Сан-Сальвадор идет ураган… Танго Чарли семь, ответьте Тампе… сообщите ваши коор…

Радио оглушительно всхрапнуло и замолчало. Конни закусила губу чуть ли не до крови, чтобы не расплакаться. Дик рявкнул, не глядя на нее:

— Мы не успеем от него уйти, если будем удирать! Лучше лететь навстречу, тогда проскочим. Выше нос! Багамы ждут вас, мисс Шелтон.

Потом на них обрушился ад. Самолет кидало из стороны в сторону, трясло как в лихорадке, все сильнее пахло гарью, молнии сверкали почти непрерывно, гром тоже гремел, не останавливаясь, а еще через пару минут наступила тишина. Конни не сразу поняла, что случилось, а когда поняла, то тихонько завыла от отчаяния.

Замолчали оба двигателя. Теперь звучала только буря. В довершение ко всему слева в районе крыла что-то вспыхнуло ярким светом, а потом запах гари стал нестерпимым. Лицо Ричарда Джордана заострилось, стало жестким и злым. Густые брови сошлись на переносице, огромные кулаки побелели от напряжения, блеснули оскаленные зубы.

— Ах ты, Пабло, собака мексиканская, скунс, язви тебя бога душу мать…

— Мы падаем?

— Помолчи-ка, мисс. Лучше вот что: нагнись вперед, обними коленки и опусти голову. И не реви! Ясно?

— Я-а-асно!

— Держись!!!

Самолет вдруг завыл и резко пошел вниз. Железная машина выла, как умирающий зверь, предчувствующий свою гибель. Конни до боли зажмурила глаза, под веками закрутились белые звездочки.

Самолет падал, падал, падал, и не было той силы, которая могла бы спасти несчастную Констанцию Шелтон. Конни удивилась, когда ей в уши врезался отчаянный заячий визг. Неужели это рыжий так кричит, удивилась она краешком сознания.

Да нет же, умиротворенно заметил другой краешек. Это я сама кричу. Кричу… и умираю.

Сильный удар. Боль, мгновенная и яркая, до синевы под веками. Тьма. Тишина. Пустота.

Самолет Дика Джордана рухнул с небес.