Тепло твоих рук

Глава 1

Стоило Оливии Седжуик ступить на игровую площадку, как перед ее внутренним взором возникли мальчик и девочка. Девочка прыгала со скакалкой, и ее светлые волосы ударяли ее по плечам. Мальчик держал на ладонях лягушку.

Когда бы она ни пришла на игровую площадку, она всегда видела этих детей, и образы их были ничуть не менее реальны, чем в снах.

Оливия села на скамейку рядом с кованой оградой, отделяющей площадку от городской улицы, запруженной транспортом, и положила на колени завтрак: пластиковый контейнер с салатом. Аппетита у нее не было.

В последний раз, когда она была на игровой площадке, ее воображаемый мальчик, лет трех-четырех, как завороженный наблюдал за пауком-косиножкой, взбиравшимся по его руке. Девочка того же возраста, одетая в желтый сарафан, кружилась на лугу, поросшем полевыми цветами, несмотря на то что в Нью-Йорке стоял январь. Как обычно, видения были мимолетны, но в то же время красочны, словно фотографии. Иногда мальчик с девочкой были очень маленькими, но не грудными, иногда старше, лет тринадцати.

– Ты знаешь, что то, что ты делаешь, незаконно?

Оливия обернулась на голос Камиллы Капшо, ее коллеги. Помощник редактора косметического раздела журнала «Глянец» и ее единственная подруга в офисе подождала, пока группа мам с колясками пройдет мимо, села рядом с Оливией и положила на колени свой салат в пластиковом контейнере.

– Сидеть на скамейке незаконно? – спросила Оливия.

– Незаконно находиться на детской площадке без ребенка, – объяснила Камилла, откинув назад свои блестящие черные волосы.

Оливия взглянула на нее:

– Правда? Значит, нас могут арестовать только за то, что мы тут сидим?

Камилла кивнула и поддела вилкой огурец.

– Разве ты не читала про ту женщину, которой пришлось заплатить штраф в прошлом году за то, что она зашла на детскую площадку?

Оливия покачала головой и стащила помидор из салата Камиллы. Похоже, аппетит возвращался. В присутствии Камиллы Оливия всегда чувствовала себя лучше.

– По-моему, нет, но это вполне разумно, особенно в таком городе, как Нью-Йорк.

– И вообще, зачем ты тратишь свой перерыв на то, чтобы наблюдать за толпой маленьких вопящих психов? – спросила Камилла. – У нас их хватает на работе. – Подруга глотнула воды из бутылочки. – Я тебя много раз здесь видела. И как ты можешь выносить этот гам?

Оливия демонстративно посмотрела на часы:

– Нам нужно поторапливаться. Перерыв на обед заканчивается.

Камилла приподняла бровь:

– Когда-нибудь расскажешь мне все свои секреты, мисс Скрытница? Но ты права, если мы хоть на секунду опоздаем на собрание стервы, она нас уволит.

Работа с их начальницей была самым настоящим кошмаром, но по крайней мере сейчас она спасла Оливию от необходимости отвечать на вопрос Камиллы.

– Материнство разрушает жизнь женщины, – прошептала Камилла на ухо Оливии. – Живой тому пример – твоя начальница.

Оливия проследила за взглядом подруги и посмотрела на старшего редактора «Глянца» Вивиан Карл. Она была на девятом месяце, и ее срок подошел три дня назад, так что выглядела она очень подавленной.

– Вивиан, мы перераспределили твои интервью со знаменитостями на следующие несколько месяцев, – объявила главный редактор, Дездемона Файн, не глядя на Вивиан. – Оливия возьмет на себя интервью с Николь Кидман для июньского выпуска и статью по лучшим в стране курортам с минеральными источниками.

Вивиан мельком взглянула на Оливию и обратилась к Дездемоне:

– Думаю, я и сама справлюсь со своей работой. Мне нужен всего лишь трехдневный декретный отпуск, и…

– К вопросу о персонале, – перебила ее Дездемона. – Мне хочется, чтобы вы, представители журнала «Глянец», одного из самых влиятельных и популярных журналов о моде в стране, одевались соответствующим образом. Например, – взгляд ее холодных серых глаз остановился на одном из ассистентов редакции, – Уггсы уже не в моде. Кроме того, мы, сотрудники «Глянца», не можем поддерживать подделку дизайнерских товаров. – Ассистентка покраснела и сжалась в кресле. – Если вы сомневаетесь по поводу того, какое впечатление вы производите как один из работников «Глянца», проконсультируйтесь у нашего директора раздела моды или одного из наших стилистов.

Оливия взглянула на начальницу отдела моды, одетую в короткий блейзер, целиком состоящий из сверкающих черных перьев. Девушка постаралась не пялиться на ее серебристую остроконечную шляпу, навевавшую воспоминания о поделках малышей в детском саду.

– Стерва мне недавно устроила головомойку из-за длины моей юбки, – прошептала Камилла Оливии. – «Стоит вам сделать ее на дюйм короче, и ваш облик совершенно изменится, – передразнила она. – Вам следует потратиться на зеркало побольше». Терпеть ее не могу.

Оливия бросила на подругу сочувствующий взгляд.

– Мне нравится, как ты одеваешься, – прошептала она, окидывая взглядом ее костюм, купленный в магазине эконом-класса. Главный редактор любила повторять, что «винтажный» и «отдайте бедным» не являются синонимами.

Оливия проработала в «Глянце» пять лет и до сих пор еще ни разу не получала замечаний от главного редактора по поводу своего внешнего вида.

– Во-первых, это потому, что у тебя потрясающее чувство стиля, – сказала ей однажды Камилла. – На остальное стерве по большому счету плевать. Во-вторых, потому, что у тебя много денег, которые ты можешь тратить на отличную одежду. И в-третьих, потому, что ты Седжуик. Ты просто не можешь поступить неправильно.

Прежде всего Оливия не считала, что у нее потрясающее чувство стиля. Ей нравилась элегантная классическая одежда бледных тонов или черного цвета. Она терпеть не могла выделяться. И не так уж много было у нее денег. Работая младшим редактором отдела в «Глянце», Оливия с трудом оплачивала квартиру на Манхэттене, которую ей приходилось снимать.

Именно имя Седжуик создавало впечатление богатства, избранности и успеха. Отец Оливии, Уильям Седжуик, скончавшийся всего лишь месяц назад, по мнению журнала «Форбс», входил в список самых богатых американцев.

Вообще-то именно из журналов и газет Оливия и получала большую часть информации о своем отце. Остальное было в сплетнях – которые могли быть, а могли и не быть правдой – ее матери.

Оливия даже не знала, что ее отец умирает от рака.

Если бы он не упомянул Оливию в своем завещании, она бы о его смерти узнала, только прочитав некролог в «Таймс». Но известие о смерти отца Оливия получила от его поверенного.

Она заставила себя сосредоточиться на главном редакторе, сидящей во главе длинного полированного стола и все еще распекавшей сотрудников.

– Вы, случайно, не родственница тех самых Седжуиков? – спросила у нее главный редактор пять лет назад, когда Оливия пришла к ней на интервью. Пятое и последнее перед началом работы.

«Тому самому Седжуику», – захотелось поправить Оливии. Но она почувствовала, что не стоит поправлять Дездемону Файн, чье настоящее имя, если верить сплетне, которую она услышала в офисе, было Мона Фингерман. Не было никакой семьи Седжуиков, ни в прошлом, ни в настоящем. Были только Уильям Седжуик и три его дочери, у каждой из которых была своя мать, ни одна из них не появлялась на страницах светской хроники и не жила в богатстве, не говоря уже о роскоши.

Мать Оливии ежедневно пилила ее за то, что она не пользуется своим именем.

– Ты же Седжуик! Если бы я носила эту фамилию, я бы использовала ее на полную катушку. Твое имя может принести миллионы.

Мать Оливии никогда не была замужем за Уильямом Седжуиком. В свое время она подала иск на выплату алиментов и отсудила себе довольно неплохие условия. Из двух сводных сестер Оливии только Айви была «законным» ребенком. Если верить легенде, Дана Седжуик напоила молодого Уильяма до полумертвого состояния во время поездки в Лас-Вегас и уговорила его пожениться в одной из церквей быстрого обслуживания. Он расторг брак меньше чем через неделю. Когда Дану спрашивали, сколько она была замужем за Уильямом, она часто отвечала, что они прожили вместе несколько лет.

У матери Оливии был всего лишь краткосрочный роман с Уильямом. Она была его фавориткой двадцать девять лет назад, а когда сообщила о своей беременности, Уильям тут же разорвал с ней все отношения. Она выиграла суд и с самого рождения Оливии пыталась навязать ее отцу. Но Уильяма это не интересовало. Отцовство никогда не входило в круг его интересов и приоритетов. За исключением того лета, когда ей исполнилось шестнадцать. Лета, о котором Оливия старалась не вспоминать.

– Младшим сотрудникам я бы посоветовала перенять стиль Оливии Седжуик, – сказала Дездемона, улыбаясь Оливии.

Оливия почувствовала, что краснеет. А еще она почувствовала недобрые взгляды своих коллег и непосредственной начальницы, Вивиан. Будучи любимицей Дездемоны, Оливия испытывала на себе ненависть большинства коллег. Те же, кто давал себе труд узнать ее поближе, как Камилла, понимали, что Оливия вовсе не такая заносчивая и самодовольная, как они считали.

– Я могу сама взять интервью у Николь Кидман, – сказала Вивиан. – Это тема номера, так что…

Дездемона подняла руку:

– Так что Оливия сделает это за тебя. Неужели ты и впрямь считаешь, что можешь представлять «Глянец» в то время, как у тебя течет молоко, а вся блузка в детской отрыжке?

Вивиан расплакалась.

Оливия закрыла глаза и покачала головой. Это было несправедливо. Дездемона так несправедлива! Но вместо того чтобы пригрозить начальнице иском из-за дискриминации, Вивиан просто всхлипнула и выбежала из комнаты. Ее бы все равно никто не поддержал. Дездемона была слишком сильной.

– Слезы никого не красят, – недовольно сказала Дездемона себе под нос и продолжила собрание.

А Оливия подумала, что Дездемоне трудно было бы стать еще более злобной.

– Сделай одолжение, – прошептала Камилла на ухо Оливии, – не залетай.

«Слишком поздно», – подумала она. Нет, сейчас она не была беременна. Но когда-то была. Давным-давно.

Оливия устроилась на кровати, чтобы отредактировать статью (интересно, сколько еще статей про ботокс намерен издать «Глянец»?), и вдруг увидела лицо мальчика, красивое лицо с умными добрыми карими глазами. Это не был мальчик из ее снов, хотя когда-то он был мужчиной ее мечты. Впрочем, вряд ли Закари Арчера в шестнадцать лет можно было назвать мужчиной. Она все еще помнила его.

Как много времени прошло с того лета, с тех одиноких осени и зимы, с той весны, которая разбила ее сердце! Теперь мысли о Заке и о том, через что ей пришлось пройти, больше не имели над ней власти. Она понятия не имела, как ей удалось пережить это время, а потом еще и поступить в колледж. Мать воспользовалась именем Седжуика и запихнула ее в «альма матер» отца. Оливия бродила по кампусу, стараясь не думать о Заке, но его лицо все время вставало у нее перед глазами, а от боли перехватывало дыхание.

Все четыре года в колледже Оливия либо сидела за учебниками, либо рыдала, что не способствовало приобретению друзей. Сразу после колледжа она вернулась в Нью-Йорк, где когда-то выросла в небольшой квартире рядом с Парк-авеню, которую мать купила на алименты Уильяма. У ее матери были знакомые в «Глянце», и Оливия, все еще нелюдимая, немного ожила. Работать в журнале мод, таком как «Вог» или «Глянец», всегда было ее мечтой. За этот первый месяц, когда у Оливии нашлось о чем подумать, помимо Зака, отношения с матерью заметно улучшились.

Она больше не думала о беременности. О родах. О новости, которая так безжалостно на нее обрушилась.

– Почему он не кричал? – спросила шестнадцатилетняя Оливия у медсестры.

– Потому что умер, – грубо ответила та. – Мертворожденный.

Она потеряла сознание, а когда очнулась, оказалась одна в маленькой душной комнате. Вспомнив слова медсестры, Оливия заплакала, а потом у нее началась истерика. Прибежала та же самая медсестра и велела ей «прекратить весь этот шум», потому что уже ночь.

После того несчастья у нее осталась лишь мать. Отец не хотел ее видеть. Сестры понятия не имели, что Оливия была беременна и провела девять месяцев в доме для незамужних матерей на севере штата Мэн. Они не знали, что сначала ее заставили отдать ребенка на усыновление, а потом, когда он родился, ему не суждено было сделать ни единого вздоха. После всего этого Оливия еще дальше отдалилась от сестер, а других родственников у нее не было.

Имя отца помогло Оливии получить работу в «Глянце», там она все это время и работала. Пять лет. Она начинала в качестве ассистента редакции в отделе Вивиан, и с тех пор ее дважды повышали. Дездемона часто намекала, что она может рассчитывать и на место самой Вивиан.

Слезы обожгли глаза, и Оливия отложила статью и посмотрела в окно. Январский ветер кружил в воздухе хлопья снега. Несмотря на то что в квартире было тепло, а ноги были укутаны одеялом, Оливия дрожала. Сама мысль о том, что она может украсть место начальницы, пока та находится в декретном отпуске – недельном декретном отпуске, – вызывала у нее отвращение. Иногда Оливия подумывала о том, чтобы уйти из «Глянца», но работа в журнале ей нравилась. Она была создана для нее. Несмотря на оскорбления и подлости, которые всем там приходилось выносить, в «Глянце» Оливия нашла не только работу, которую любила, но и стабильность. А с такой матерью, как Кандас Герн, Оливия давно научилась не обращать внимания на оскорбления. Вот подлости – это уже другая история. Это только снаружи мать была твердой, внутри же она была мягкой, словно зефир. А вот Дездемона Файн была тверже кремня снаружи и изнутри.

Боковым зрением Оливия заметила, что на автоответчике мигает красный огонек. Она была так поглощена воспоминаниями и работой, что совсем забыла проверить сообщения.

Оливия выбралась из постели и нажала на кнопку воспроизведения,

– «Ливви, дорогая, это мама. Я тут виделась с Баффи Кармайкл. Ты же помнишь Баффи, милая? Она руководит столькими благотворительными проектами! В общем, Бафи об молвилась, что ее сын, Уолтер, недавно разошелся со своей девушкой. Я, разумеется, дала Баффи твой номер телефона, так что жди звонка. Он очень богат. Она показала мне фотографию, он, конечно, не Орландо Блум, но в твоем возрасте непозволительно быть разборчивой, только в доходах. Пока, дорогая. Ах да, и мне кажется, тебе следует все обдумать и изменить решение по поводу завтрашнего дня. Мне бы очень хотелось быть рядом, когда ты узнаешь, что тебе оставил твой отец. Пока».

Оливия закатила глаза. И ради этого она выбралась из постели? И почему мать не может разговаривать как нормальный человек?

«В твоем возрасте…» Не надо. Оливии было всего двадцать девять. Она еще молода. И ей плевать на то, как мужчина выглядит и сколько он зарабатывает. Переехав в Нью-Йорк и начав работать в «Глянце», Оливия встречалась со многими мужчинами: аспирантами, директорами предприятий, водопроводчиком, поваром, механиком и психотерапевтом. Список можно было продолжать до бесконечности. Она встречалась. Она занималась сексом. И все. Она пыталась, действительно пыталась влюбиться в некоторых из этих мужчин, пыталась построить настоящие отношения, но часть ее, самая важная, самая глубокая часть, не хотела выходить из своей скорлупы. Когда-то она это сделала. С Заком. Но похоже, любить так сильно возможно лишь раз в жизни.

Втайне Оливия надеялась, что это не так. Ведь в первый и последний раз она любила, лишь когда ей было шестнадцать.

«И нет, дражайшая мамочка, никуда ты завтра со мной не пойдешь». Завтра, в пятницу, тридцатого января, Оливия должна была получить письмо отца у его поверенного. Конверт на ее имя. «Открыть не раньше и не позже тридцатого января».

Оливия понятия не имела, что могла означать эта дата. Почему именно тридцатое января? Какое-то странное число, но нельзя исключать, что этот день что-то значил для отца.

Сестра Оливии Аманда получила свое письмо месяц назад (тоже в строго определенный день). В нем говорилось, что она получит особняк на Манхэттене стоимостью в миллион долларов, принадлежавший их отцу, если в течение месяца будет следовать куче смешных формальных правил, таких, например, как не выглядывать из определенных окон и не заходить в определенные комнаты. Отец даже позаботился о том, чтобы найти человека, который следил бы за Амандой, чтобы та выполняла все эти глупые правила. И человек этот стал в конце концов мужем Аманды. Счастливые молодожены, передав особняк детской благотворительной организации, отправились в свадебное путешествие.

Оливия была так рада за Аманду. Она еще только начинала узнавать сестер – Аманду и Айви.

«У обеих с личной жизнью все в порядке, и только у меня ее устройством занимается мама».

Оливия понятия не имела, что ей оставил отец – точно так же она не знала, захочет ли плясать под его дудочку. Ему принадлежали еще два дома: коттедж в Мэне и старая гостиница в Нью-Джерси. Дом в Мэне он вряд ли ей оставит. Тем более после того, что в нем произошло.

Летом, когда Оливии уже исполнилось семнадцать, она вновь приехала в коттедж на летние каникулы, которые всегда проводила с отцом и сестрами. Одному Богу известно, чего ей стоило согласиться на эту поездку, но Закари в городе уже не было. Оливия слышала, что его семья переехала. Никто не знал куда. Она не переставала надеяться, что ей удастся узнать что-нибудь о его судьбе, но никто ничего о нем не знал, да никого это особо и не заботило.

У Зака Арчера, отец которого был алкоголиком, а мать славилась тем, что спала с чужими мужьями, не было ни малейших шансов добиться успеха в Блубери. Обычно знакомые говорили о нем «бедный парень», и Зак этого терпеть не мог.

«Наверное, Уильям оставил мне дом в Нью-Джерси», – подумала Оливия, направляясь в ванную. Она никогда не называла отца «папой», только «отец» или «Уильям». Однажды она назвала его папой, надеясь, что это смягчит его сердце, поможет ему понять ее, выслушать, но ничего не изменилось.

В любом случае Оливия была уверена, что отец не обойдется без каких-нибудь глупых правил по поводу дверей, которые нужно открывать, и окон, которые следует держать закрытыми. Возможно, она примет условия и отдаст дом, как и сестра, какой-нибудь благотворительной организации. Возможно, придется прожить месяц в этом доме, а от одной мысли о том, что ей предстоит провести какое-то время в мире отца, Оливию начинало мутить.

Она открыла шкафчик с лекарствами и достала баночку увлажняющего вечернего крема по сто долларов за унцию, который Камилла раздобыла для нее в косметическом отделе (журнал получал уйму бесплатной продукции). Вдохнув свежий аромат, Оливия посмотрела на себя в зеркало. Когда ее лицо было без косметики, волосы распущены (на работе она обычно носила пучок), а вместо элегантной одежды на ней были футболка с изображением Баффи и спортивные штаны, она все еще могла увидеть в себе ту шестнадцатилетнюю девочку, которой когда-то была. Когда-то… когда ее жизнь еще не изменилась так круто…