Точка пересечения

Часть третья

Мы улетели весной 1987-го. "Первые ласточки" – так называл нас Борис.

Очень трудным было расставание с родителями. Маму было невозможно оторвать от Димы.

– Не волнуйся, доча, – обнял меня папа. – Не навечно расстаёмся. Ещё пару лет – и увидимся.

Разве могла я тогда представить себе, что вижу его последний раз. Летели через Вену почему-то в Эйлат, а уже оттуда – в Тель-Авив. А для жизни выбрали Иерусалим. Борис о другом и не помышлял. Его тост "Ба Шана абаа бэ Йерушалаим!" – его мы все знали наизусть, даже Димка.

Первое время жили в центре абсорбции на полном иждивении. Тут тебе и жильё, и ульпан для обучения ивриту. Такой островок коммунизма, который мы строили-строили и всё никак не могли построить в той жизни.

Нас было – по пальцам пересчитать. Две семьи из Прибалтики, одна из Грузии и мы, непонятно, как проскочившие. Через полгода коммунизм кончился – надо было начинать платить за коммуналку, а через какое-то время и вовсе пускаться в свободное плавание и начинать жить самостоятельно – без поддержки.

Мы сняли две квартиры – в одном доме на разных этажах – так нам тогда повезло. Повезло. Это были трущобы. Ужас. Хозяин даже не потрудился сделать косметический ремонт. Я твердила себе: это всё временно, надо перетерпеть – я всё равно буду работать по специальности. Это я твердо решила ещё в Ташкенте.

Борис достаточно быстро нашел новых знакомых в синагоге. Надел кипу. Эти скороспелые друзья мгновенно пристроили Раю на работу в одну религиозную многодетную семью на каждый день – с утра и до вечера. Платили немного, но из-за часов набегала сумма.

Мои мечты сразу выйти на работу в больницу оказались утопией – не с кем было оставлять Диму. Пока он был в школе, надо было зарабатывать. В одной семье готовила, в остальных – убиралась. На расходы хватало.

Борис быстро наладил связь со своими двоюродными, которые уехали ещё в 70-х. Они оба жили на юге. А потом объявился Борин одноклассник с севера – Алекс. Сначала он звонил, потом приехал в гости. Рая тогда накрыла стол, даже испекла что-то. Он скептически обвел взглядом квартиру, узнал, какова арендная плата, и просто схватился за голову. Они долго болтали о чём-то с Борей на техническом балкончике. К чаю Боря вышел задумчивый, молчаливый.

А потом этот Алекс стал звонить часто и говорить подолгу.

А на Новый год Борис объявил свое решение: они переезжают на север, в город Кармиэль. Прекрасный климат, красивый, спроектированный город с будущим, дешёвое жильё. А самое главное: Алекс работал в муниципалитете уже 10 лет и обещал пристроить друга архитектором. Город перспективный, развивающийся не по дням, а по часам. Хорошие специалисты нужны, а архитекторы – тем более. Не для того он грыз иврит, чтобы работать сторожем. А преподавать язык тут некому.

Рая сидела молча, опустив голову, не говоря ни слова.

"Муж – иголка, жена – нитка". Я тогда абсолютно чётко поняла, что надеяться мне не на кого. Нет, они очень звали меня уехать с ними, Борис показывал фотографии города, уговаривал и убеждал. Но я как-то интуитивно понимала, что это не для меня. И Иерусалим, о котором так мечтал Борис, и который с такой лёгкостью покинул, – это был совсем не мой город. Не моя энергетика. Даже возле Стены плача я не чувствовала ничего очень долго. И не тянуло меня туда, если честно.

Школа Димочки оказалась неплохая, и иврит у него шёл настолько хорошо, что я боялась, как бы не забыл русский. А мой иврит, привезенный из Ташкента, и тот, который мы учили в центре абсорбции, – это был такой низкий уровень, даже вспомнить смешно.

Рая звонила часто, сообщала о том, как они успешно устроились в Кармиэле, звала в гости. Я понимала, насколько виноватой она чувствует себя передо мной. Но, наверное, на тот момент я совершенно разучилась обижаться. Обижаешься – когда ждёшь что-то от кого-то, ждёшь и не получаешь. А, собственно, почему надо ждать? Я поняла, что в этой жизни никто никому ничего не должен. И жить после этого стало проще.

"Эйн ципийот – эйн ахзавот", – так это звучит на иврите.

"Нет ожиданий – нет разочарований".

А разочарований у меня в жизни было уже немало. А потом я случайно, на базаре, встретила Нану, с которой мы полгода жили в центре абсорбции. Боря их называл "наши грузины". Встретились, как родные, болтали долго. Они тоже собирались покидать Иерусалим и перебираться в центр. И я поняла – это судьба. Они уезжали уже через месяц, а я решила дать сыну возможность закончить учебный год. Обменялись телефонами. Так я попала в Тель-Авив, о чём не пожалела ни разу.

Диме исполнилось уже восемь, он начал оставаться дома один. И я привыкла ко многим вещам, которые раньше казались мне нереальными: и к тому, что мой ребёнок ходит с ключом на шее, и к тому, что после школы он возвращается в пустую квартиру и сам греет приготовленный заранее обед.

Я работала и училась. Много. Медсестрой меня сразу взяли в больницу с условием дальнейшей учёбы и повышения квалификации. Это было совсем непросто. Постепенно стала брать дежурства, это хорошо оплачивалось. Диму оставляла на ночь или у друга или в семье Наны, которая стала для меня по-настоящему родной.

Через год мы переехали в просторную 3-х комнатную квартиру, которую можно было назвать "квартирой" – пятый этаж, лифт, свежая побелка. После нашей первой несчастной двушки, она казалась нам дворцом. Правда, район не поменяли из-за школы. У Димы появилось много друзей среди местных, и он как-то незаметно стал Даником. Я стала квалифицированной медсестрой в глазном отделении одной из крупнейших больниц Израиля. И да, я тоже поменяла имя и стала Ханой.

Где-то в это время – конец восмидесятых – начало девяностых – я поняла, что полюбила страну, полюбила этот безумный город и нисколько не жалею, что уехала. Израиль тогда просто захлестнул вал вновь прибывших, русскоязычные медсестры стали невероятно востребованны. Работы было много, и учёба тоже не кончалась – много курсов. Да, было трудно, но я физически чувствовала, что прошла самое сложное, что уже не барахтаюсь в холодной воде, тянущей на дно, а свободно плыву.

Захотелось писать письма – и Лоле, и Милочке, и Тамаре, и Наташе . А ведь вначале совсем руки не лежали. Да и о чём было писать? О том, как глажу чужие рубашки, мою чужие душевые и готовлю на чужую семью? Ответные письма получила ото всех, даже с фотографиями. Для этих фотографий я купила маленький альбомчик, на котором написала: "Ташкент". Он так и лежал в салоне на журнальном столике и вечером я любила его полистать. Лола присылала много фотографий, в основном, дочки. Тамара много писала об Ануле, внучке Ашота, и о Жорике. Милочка с Аркадием собирались в Америку. Юрик подрос и делал большие успехи в шахматах. Наташа с Левой думали о Германии, а пока неплохо шел их бизнес в Ташкенте. Эллочка была уже совсем невеста, да и Игорёк вытянулся и стал совсем взрослым. В общем, росли дети, и жизнь бежала.

С мамой писались редко, в основном звонили. Они очень скучали и даже собирались к нам в гости. А вот переезжать почему-то не спешили. Да, что там не спешили – и не планировали. Я никогда не настаивала, но в глубине души и удивлялась, и обижалась: значит, могут они спокойненько и без меня, и без Димочки.

А потом… Это случилось так быстро, так непредсказуемо, хотя кто может это ожидать заранее? Наверное, никто.

Папа ушел буквально за три месяца. Лёгкие. Папа, который никогда не курил, хорошо питался. Это случилось летом 1993-го, за какой-то месяц до Димочкиной бар-мицвы. Хотели справить для его друзей, но пришлось всё отменить.

Приехали Борис с Раей, посидели по-семейному. Помянули папу. Мы виделись очень и очень редко. А когда видишься редко, то особенно бросается в глаза, как стареют люди и так горько от этого на душе. Через год приехала мама, сначала жила с нами, около двух лет, а потом получила хостель. После её приезда я пошла учиться на права, купила машину и иногда подбрасывала маму в Кармиэль на несколько дней, понимала, как важно ей увидеть Раю, пообщаться с ней. Да и жары там не было такой летом, как в Тель- Авиве, и ждали её там всегда с нетерпением.

А ещё , наконец-то, сбылась моя мечта: я прооперировала свой глаз. Настоял профессор, с которым я работала. Так и сказал:

– У тебя такие красивые глаза, зачем их прятать за тёмными стеклами?

Ты знаешь, мне никто и никогда такого не говорил. Решилась. Операция оказалась несложной. Я сняла очки, заказала контактные линзы, увидела мир в другом свете. И этот мир мне улыбался. Это было непередаваемое ощущение.

А потом он позвонил. Я даже не спрашивала, откуда он взял телефон – и так было понятно. Узнала сразу – говорят, что люди меняются, а голоса – нет. Болтали долго – обо всём и в то же время ни о чём. И было так тепло на душе. И легко, очень легко. Как будто мы виделись только вчера.

Через пару дней он встретил меня после работы с огромным букетом тюльпанов. Упаковка была основательная – специальный пакет с водой для луковиц, в котором тюльпаны могли спокойно пережить несколько часов, дожидаясь меня на заднем сиденье машины.

Мы очень долго гуляли в тот вечер, и куда-то улетучилась усталость после смены. Он много расспрашивал про Димку, про мою работу и вообще – про жизнь. И я чувствовала, что это не ради приличий – ему действительно было интересно. Потом вдруг спохватился – ты наверное, голодна после работы? И пока ждали заказ в маленьком кафе я, наконец, спросила, как у него дела, как семья, есть ли дети и вообще… И он так буднично сообщил, что брак его был стратегическим – так было нужно для выезда – и реальным он не стал. Инна уже давно вышла замуж, у неё двое детей с фамилией Толедано. Близнецы – мальчик и девочка. Что он первое время пытался меня найти, но безуспешно.

– Ты хорошо окопалась, – улыбнулся он.

А потом устроился в крупную фирму , проработал несколько лет, показал себя, и его на четыре года сослали на Кипр. "Сослали" – это шутка, конечно. Просто местные, обременённые семьями и детьми, не очень-то хотели покидать Страну на такой срок, несмотря на совершенно королевские условия. А тут он – никем и ничем не повязанный. Свободная птичка. Интересная работа, шикарное место, возможность подтянуть английский. И это всё, не говоря о материальной составляющей. Согласился, не думая. Четыре года пролетели, как миг.

– К тому времени я уже рассекретил тебя, но не писал и не звонил. Не видел в этом смысла, находясь в другой стране. Что я мог тогда тебе предложить?

Да, так и сказал. И я, к тому времени уже независимая и самостоятельная, вдруг поняла, как здорово, когда рядом есть мужчина, которому хочется предложить что-то своей женщине. По дороге к машине Гоша взял меня за руку, и я почувствовала себя лодкой, которая, наконец, обрела свою гавань и которой больше не страшны ни бури, ни цунами, ни ветер, ни волны.

Когда мы приехали, Дима был дома, Гошу сначала не узнал, а потом, за чаем, после рассказов и воспоминаний, принёс Гошин подарок – головоломку: с одной стороны – солнышко, с другой – львёнок. За эти годы побледнел и почти стёрся рисунок – Дима очень любил таскать её в кармане вместо чёток.

Гоша тогда остался у нас, а утром за завтраком сказал, обращаясь к Диме:

– Я хочу, чтобы ты знал, Димыч – я не остаюсь на ночь. А если остаюсь, то навсегда.

Через год у нас родилась девочка. Мы назвали её Симона – в честь моего папы. Она была очень похожа на меня маленькую – черные кудри, ямочки, реснички. Дочка, о которой я так долго мечтала. Правда, банты я ей не могу повязывать, потому, что здесь девочки не носят бантов.

А ещё через год ушёл в армию Димка. Служил на юге, очень далеко от дома. Часто оставался на базе. Из него получился отличный солдат, я даже не ожидала.

А наша Симоночка, она необычный ребёнок. Синдром Аспергера. Слышала? Она очень умненькая девочка, но – другая. Когда ей было три годика, мы съехали со съемной квартиры. Гоша купил дом. Есть дворик, правда, небольшой, но для нас это спасение. Симочка очень любит проводить там время. Она занимается фортепиано и шахматами. Всё частно, педагоги приходят к нам.

А три года назад я ушла из больницы. И это опять Гоша, его инициатива. На сегодня у меня своё дело – медицинский туризм. Гоша не оставляет свою работу, говорит, что всегда нужна стабильная гавань, тыл. Но он мне очень и очень помогает. Фонтан идей. Не знаю, как его на всё хватает. Офис у нас в Тель-Авиве, а живём в небольшом городе, неподалеку. Там очень хорошая школа, зелено, красиво, такой спальный район.

А про Диану я поняла не сразу. Как сегодня молодежь? Шалом-шалом и вжик – в свою комнату. Только потом просочилось, что она из Ташкента, что её фамилия Спектор. И даже тогда ничего не щелкнуло в голове. А потом я увидела её серьги, и картинка вдруг сложилась мгновенно, как в той головоломке, которую подарил Гоша Диме.

Подарила ей на Новый год кулончик с цепочкой. Она долго благодарила, показывала Диме, удивлялась, что получился комплект. И тогда я всё сопоставила и поняла окончательно, что Диана – дочь Анатолия, ваша с ним дочь. Как-то накрыла стол, посидели вместе, поболтали. От неё я узнала о твоих родителях: что умер твой папа, и что Лида-большая живёт в Израиле. А ещё она рассказала, что папу её звали Анатолием, и что, несмотря на переезд, он не сумел одолеть эту болезнь. Я тогда всё рассказала Гоше. Абсолютно всё. И он посоветовал не вмешиваться.

– Запреты в таких случаях не помогут. Жди.

И вот я ждала. Вернее, мы с тобой обе ждали.

Они красивая пара, и, по-моему, там не простое совместное времяпровождение, а любовь. Я на сегодня хорошо могу отличить, когда любовь, а когда НЕлюбовь. Мне достаточно видеть, как они смотрят друг на друга.

А мы с тобой… Я давно отпустила ситуацию, давно не держу ни зла, ни обиды. Не всегда браки заключаются на небесах. Мой брак – тому пример. И на что я могу обижаться – это лишь на то, что Анатолий не ушел от меня ещё в 80-м. Это было бы правильно и честно, в первую очередь – по отношению ко мне. Что помешало? Работа? Нежелание менять зону комфорта? Трусость и слабость? Не буду судить и вспоминать, особенно сейчас, когда человека уже нет. Почему я не ушла от него? Оглядываясь назад, я тоже не нахожу вразумительного ответа. И это, наверное, судьба распорядилась, послав нам случай, который всё поставил на свои места.

Ну, а теперь о главном. Димочка – моя жизнь, моё счастье. Он очень хороший. Когда был маленьким, его называли "золотой ребёнок". Это действительно так. И всё, чего я добилась в этой стране, оставшись с ним совершенно одна, – это, в первую очередь, благодаря ему. Он с первых дней здесь был моей поддержкой, опорой, лучом света. Мы очень близки с ним. Я чувствую, порой с точностью до минуты, когда он постучит в дверь, когда позвонит. Вот такая телепатическая связь.

Но он не мой родной сын. У нас с Анатолием не было детей. Мы усыновили Диму ещё во Фрязино, ему был всего лишь месяц. Отказной ребёнок совсем молоденькой дурочки, которая умудрилась родить в неполные 16 лет. Об этом не знал никто, кроме родителей Анатолия. Его мама и была инициатором. Для меня он стал своим с первых минут, как только я взяла его на руки. А Анатолий… Мне кажется, он так и не смог почувствовать его своим сыном. Не смог. Сердцу не прикажешь. Он не был плохим отцом. Скорее, никаким. А дети это очень ощущают. А потому, когда мы расстались, Дима очень быстро перестал докучать вопросами. Перенес это достаточно легко, без травмы. Когда мы уезжали, я перевела его на свою фамилию.

А я? Мне сначала мешало, что третьим, вернее, третьей в этом треугольнике оказалась ты. Мешало – нет, это неподходящее слово. Все было намного сильнее. Именно этот факт вызывал кучу эмоций. Если бы на твоем месте была другая, для меня всё было бы намного проще.

Ну, а сегодня у меня есть Гоша. И я, наконец, поняла, что можно жить в атмосфере заботы, тепла, понимания и неравнодушия. И все это вместе зовётся одним словом – любовь. А детям мешать не надо. Они ещё так молоды. Жизнь всё поставит на свои места и покажет насколько это серьёзно. И ещё. Я думаю, что тебе не нужно объяснять – дети ничего не должны знать. Ни твоя дочь, ни мой Димка.

Ничего.

Они ещё долго сидели, забыв про остывающий кофе. Сидели молча, переваривая услышанное. Снежинка и Снегурочка. Под ласковыми лучами апрельского солнца, в центре этого безумного города, города "без перерыва", в котором жизнь не прекращается ни на мгновение и в котором им было суждено встретиться через двадцать лет.