Точка пересечения

Часть четвертая

В августе Жанна с Гошей и Симоной улетели в Прибалтику. Захотелось зелени, прохлады, тишины и покоя. Захотелось забыться и очистить голову от чужих проблем, страшных диагнозов и выматывающих процедур, которые мужественно переносили её клиенты. Это не были её пациенты в физиотерапевтическом отделении спецполиклинники в Ташкенте – "лягте на бочок, расслабьтесь". Это не были больные глазного отделении тель-авивской больницы, где она работала под началом профессора – крупного светила в этой области и где научилась так многому.

Нет, на сегодняшний день к ней обращались люди, практически потерявшие надежду, приехавшие в чужую страну, люди, хватающиеся за соломинку. Она не была просто посредником, все эти люди становились ей близкими: она знала поименно всех членов их семей, пропускала через сердце все их рассказы, держала в голове истории болезней и поддерживала связь с семьями даже после окончания лечения. И очень переживала – как за своих.

– Тебе нужна перезагрузка, – твердил Гоша.

Месяц они провели в Прибалтике и было так приятно вернуться в места, которые она помнила с юности. Сбежали от безумия тель-авивской жары, загорали, почти не заходя в холодные свинцовые воды Балтийского моря. Симоночка вела себя вполне предсказуемо, чувствовала себя нормально. Гоша рано утром ходил на базар, чтобы принести к завтраку свежее молочное, ягоды и выпечку. Они вернулись 28-го августа. А 30-го Дима с Дианой с большой компанией армейских друзей уехали на Кинерет.

– Многие демобилизуются, надо отметить. Плюс – мой день рождения. Вот приеду – отметим дома, с бабулей, может, тетя Рая с Борисом приедут.

– Конечно, отметим, Димыч, – Гоша потрепал его по плечу. – Отдыхайте, дело молодое. Машину берешь?

– Нет, я с друзьями. Есть место.

– Осторожно там, не гоните, – Жанна обняла сына. – Позвони, когда доберетесь.

Он позвонил. И назавтра позвонил тоже, уже вечером. Рассказал, как весело справили его 26-летие. Сообщил, что 2-го сентября к полудню будет дома.

1-го Симона пошла в школу и вернулась какая-то потерянная, абсолютно закрытая. Молча посидела над тарелкой, почти не притронувшись к любимым спагетти с сыром и к салату.

– Устала, – решила Жанна. – Ничего страшного, поест попозже.

А чуть позже Симона вышла во дворик и неожиданно взмахом руки смела с большого стола пазл, который начала собирать ещё до отъезда.

– Симочка, милая, ты что это делаешь? – Жанна в изумлении смотрела на крошечные фрагменты почти законченной картины, которые разлетелись по траве и по деревянному покрытию двора.

Симона подняла глаза – это не был взгляд её дочери. Совершенно пустой, направленный ни на кого. Такой она давно не помнила девочку – многочисленные занятия, посещения психолога, – всё это давало свои плоды, и порой Жанна забывала о диагнозе, который поставили её малышке.

Обнять, отвлечь, сделать вид, что ничего не произошло, к черту этот пазл, эту картинку заката, в которой осталось собрать только часть парусника. Симона резким движением сбросила с плеча её руку и медленно пошла к дому. Жанна выжидала несколько минут, зашла в дом и потихоньку приоткрыла дверь в детскую. Девочка лежала на кровати, неестественно вытянувшись, и закрыв лицо руками. Так она делала, когда была маленькой и не хотела что-то видеть. Или кого-то.

Что случилось? Может, обидели в школе? Или учительница сказала что-то, что её задело. Она, медик, помогавшая и продолжающая помогать сотням пациентов, умеющая успокоить взглядом и мягким прикосновением, была совершенно бессильна и беспомощна со своей дочерью. Со своей долгожданной малышкой, о которой она так мечтала. Которая порой так радовала её, порой так огорчала, для которой ей хотелось достать звёзды с неба, подарить весь мир, лишь бы достучаться, лишь бы сломать эту тонкую стеклянную стеночку, отделяющую её от окружающих.

Вечером Симона долго перебирала лягушек из своей коллекции. Жанна не мешала, не спрашивала, выжидала, наблюдая за дочерью. А перед сном, отправив ее в душ, замерла за полуприкрытой дверью, за которой Симона, открыв воду, села на пол, не сводя глаз со струящейся воды.

Звонок раздался в 10 вечера, а в 10:15 они уже мчались в Хайфу. Втроём. Не было времени думать, с кем оставить дочь, звонить её бэбиситер. Она плохо помнила, как они добрались до больницы. Приёмный покой, лица ребят, окруживших её, рука Симоны в её руке и глаза Гоши, которые держали её на поверхности, не давая погрузиться в пучину.

– Мы делаем всё, что в наших силах, – сказал моложавый врач с тяжёлым английским акцентом.

"Всё, что в наших силах", – она знала эту формулировку, знала эти слова, которые говорят родным, когда сделать уже ничего нельзя и можно надеяться только на чудо.

Они сидели в коридоре возле отделения реанимации на неудобных стульях, обитых тканью с весёлыми ромбиками. Ребята сидели на полу, кто-то дремал, привалившись спиной к стене. По коридору бегали врачи и медсестры, лиц которых она не могла поймать в фокус: все расплывалось, было нечётким, как переводные картинки времён её детства. С одной стороны, облокотившись на неё и не выпуская руки, посапывала дочка, с другой её держала за руку Диана. Диана, дочь Анатолия. Диди, как называл её Димка. Её Димка, её золотой мальчик. Такой удачный и такой удачливый. И сейчас ему повезло: он спас, вытащил из воды двоих мальчишек. Они, наверное, уже давно дома, спят и видят сны. А он, её сын, обмотанный проводами и подключенный к куче приборов, лежит в реанимации, и Гоша не отходит от двери, хватая за рукава пробегающих врачей и медсестёр. Димка, которого в детстве признали таким неперспективным в секции по плаванию, и у которого, по словам тренера, абсолютно не было координации. Который неплохо держался на воде и совсем неважно плавал. Которому повезло спасти чужие жизни, но не повезло спастись самому.

Она забылась сном, как будто нырнула в тяжёлые воды – так организм пытался защитить её от невыносимой боли.

Проснулась, словно от резкого удара поддых. Большие настенные часы с белым циферблатом показывали 8. Белый циферблат с тремя черными стрелками, отсчитывающими чьи-то последние минуты и секунды. Она не знала, на сколько времени она выпала из реальности, вообще в первые секунды не поняла, где она находится. Рядом, по-прежнему держа её за руку, сидела Симона. Светло-салатовые стены, ни одного окна, невозможность понять, какое время суток. 8. Утро. Конечно, утро. Которое мудренее, чем вечер. И добрее, чем ночь. Милосерднее.

Вот сейчас к ней подойдёт кто-нибудь – может быть, медсестра. Или тот врач с английским акцентом. Наверняка, американец или англичанин. Наверняка, хороший врач, который скажет, что самое страшное уже позади, что с её сыном всё в порядке. Ещё не совсем, но кризис миновал, состояние стабильное. Врач стоял возле двери палаты реанимации и что-то говорил Гоше. Он оглянулся, зацепился за неё взглядом, и она поняла. Поняла всё без слов. И потеряла сознание.

На неё брызгали водой, пихали в руку одноразовый стаканчик, совали какие-то таблетки. Она не хотела таблеток. Она знала, что ничто не поможет ей сейчас, в эти минуты, когда стало понятно, что её сына больше нет. Нет её золотого мальчика, её Димки, которому только два дня назад исполнилось 26 лет и который навсегда останется молодым. Она понимала, что Гоша крепко обнимает её за плечи, но не чувствовала привычного тепла его рук. Она видела, как как монотонно качается Симона, и как беззвучно плачет Диана. Она опять не различала лиц ребят, окруживших их плотным кольцом, не слышала их слов. Она только видела, как плачут эти крепкие парни, друзья её мальчика. Её сына, которого не смогли спасти, и которого больше нет.

Она реально видела разворачивающуюся в памяти ленту: вот он, малыш, которого она впервые взяла на руки, вот они вдвоём гуляют по осеннему городу, собирая нарядные, яркие листья, вот он с восторгом показывает подарок от Деда Мороза, который нашел под ёлкой. Вот в обнимку с большим белым медведем с золотистыми атласными пяточками, которого они не привезли в Израиль, и которого он вспоминал так часто. Вот он в бассейне и в зарослях бессмертников возле водопада на турбазе в горах Чимгана. Первый раз летящий на самолёте на Иссык-Куль и улыбающийся ей за стеклом автобуса, который увозил его детсадовскую группу на дачу. Они первый раз расставались тогда так надолго. Теперь они расставались навсегда.

Внезапно исчезли все – Симона, Диана, окружающие их друзья её мальчика. Они остались втроём: она, Гоша и врач. Она слушала, не понимая: смерть мозга, карточка Ади, донорство, трансплантация органов. Слушала, машинально кивая и заранее соглашаясь со всем. Она подписывала какие-то бумаги, не видя букв и не читая слов.

А потом почувствовала, как обняла её Диана и сунула ей что-то в руку. Пластик. Гладкий и теплый. Она поднесла руку к глазам. Димина головоломка – голубая рамочка, полустертый рисунок: на одной стороне солнышко, на другой – львёнок с пышной гривой. И только сейчас она ощутила, как хлынули, наконец, спасительные слезы, и как мгновенно мокрым стало её лицо.