Токсичный

Глава 4

До конца смены он не разговаривает со мной, и эта тишина угнетает. Я продолжаю наблюдать за тем, как он выносит медицинские отходы, меняет простыни и моет пол после каждого пациента, и жду, что он вот-вот потребует от меня дополнительной информации. Однако он этого не делает. Но, возможно, это лишь часть его игры.

Впервые за долгое время я чувствую что-то похожее на облегчение, когда покидаю лазарет во время обеденного перерыва. Работа – это один из немногих аспектов моей жизни, который приносит мне радость. Однако мысль о том, что своим признанием я все испортила, вызывает у меня кислый привкус во рту, когда я пытаюсь съесть остатки тушеной курицы и овощей, которые принесла из дома.

Я прислушиваюсь к звукам, что доносятся из столовой для персонала, и пытаюсь забыть о четырех напряженных часах, проведенных в компании мужчины, который показался мне живой гранатой. Еще несколько недель работы с ним, и я стану натянутой тетивой, готовой сорваться при малейшей провокации. И, вероятно, Вик получит удовольствие, забавляясь со мной в этот период. Эта мысль отбивает у меня аппетит. Я выбрасываю остатки еды в мусорное ведро и возвращаюсь в лазарет. По дороге к своему кабинету я проглатываю несколько кусочков курицы, которые подступают обратно к горлу. В животе бурлит, и я облизываю пересохшие губы, ругая себя за то, что не купила бутылку воды в торговом автомате. Когда я прохожу по коридору, мне хочется попросить отгул на остаток дня, чтобы не возвращаться и не встречаться со взглядом его зеленых глаз. Но я понимаю, что уже достаточно долго отсутствовала на работе, и еще один отгул, наверное, вызовет подозрения и без сомнения разозлит Вика.

В медицинском отсеке все заняты своими повседневными обязанностями. Пациенты как обычно принимают послеобеденные лекарства, и, проходя мимо, я киваю одной из новых медсестер, Энни, и Патриции, которая работает здесь дольше всех. Девушки слегка рассеянно улыбаются мне, оценивая мой внешний вид. Мое внимание привлекает дверь в лазарет. На случай, если кто-то наблюдает за мной, я натягиваю непринужденную улыбку и заставляю свои ноги двигаться к двери.

В кабинете никого нет, но я не решаюсь позвать его, опасаясь нарушить напряженную тишину. Если бы я это сделала, то призналась бы себе, что какая-то часть меня хочет снова его увидеть. А это неправильно. Усаживаясь за свой стол, я думаю, что чем меньше времени мы будем проводить вместе, тем лучше. Я кладу перед собой стопку бумаг, уже готовясь написать что-нибудь, но кончик ручки замирает прямо над верхним листом стопки. Несколько раз моргнув, я пытаюсь осознать, что вижу перед собой, и с благоговейным трепетом понимаю, что с листа на меня смотрит мое собственное лицо. Я отхожу от стола и провожу обеими руками по волосам, замечая, что мое дыхание сбилось. Лицо горит, а кончики пальцев немеют. Я тру глаза, но в том, что вижу перед собой, невозможно ошибиться. Должно быть, эту красоту нарисовали сегодня, потому что мои волосы заплетены в косу, которую я сделала утром, а на лице выражение крайней сосредоточенности, ведь я зашиваю рану на руке Сальваторе. Хотя его фигура на рисунке – всего лишь тень.

Когда он успел это нарисовать?

Я старалась занять его работой, чтобы у него не было времени на лишние вопросы. Видимо, он нарисовал меня, когда я ушла на обед.

На этом рисунке я выгляжу сосредоточенной и почти красивой.

Интересно, именно такой он меня видит, когда смотрит на меня?

Внизу страницы я вижу размашистый мужской почерк, которым написано всего одно слово:

Кинг.

Я не знаю, как реагировать на этот рисунок и что делать с полученной информацией, поэтому аккуратно складываю лист и убираю его в карман. Я не настолько подавила в себе эмоции, чтобы не почувствовать прилив нежности от осознания того, что он уделяет мне слишком много внимания. Но эти эмоции слишком тревожны, поэтому я прячу их вместе с рисунком, чтобы вернуться к ним позже, когда они уже не будут вызывать такой страх.

Раздается стук в дверь, и я оборачиваюсь, чувствуя, как мое сердце замирает в груди, но потом понимаю, что это всего лишь Энни.

– Я привела к тебе кое-кого, – радостно сообщает она, не догадываясь о моих внутренних переживаниях.

– Спасибо, – произношу я и помогаю стонущему от боли заключенному дойти до кровати.

Вскоре после этого появляется новый заключенный, который будет работать в лазарете. И я не знаю, что чувствую, облегчение или разочарование, когда понимаю, что это не Кинг.

Оказывается, Вик отправил его в лазарет не для того, чтобы мучить меня. Кем бы ни был этот заключенный, он либо обладал огромным влиянием, либо имел хорошие связи. Поэтому Вик несколько дней жаловался на этого человека, ведь как начальнику Блэкторна ему нравилось контролировать свое маленькое королевство во всех деталях, и когда у него это не получалось, расплачивалась я. Но Вик всегда был очень осторожен и не позволял никому увидеть последствия своих побоев.

Теперь, несмотря на то, что во время нашей работы между Кингом и мной всегда царило тяжелое молчание, яркий огонек надежды разгорался во мне, когда я думала о том, что скоро вернусь в лазарет и снова увижу его. И этот огонек не могла погасить даже боль, которую причинял мне Вик.

Спустя неделю в одном из медицинских блоков разразилась эпидемия гриппа. Поскольку работы стало совсем мало, я снова почувствовала нарастающее между нами напряжение. Увидев рисунок, я осознала, как он относится ко мне, и желание быть ближе к Кингу оказалось сильнее моего инстинкта самосохранения. Но мне приходиться постоянно сдерживаться и во время наших коротких разговоров говорить только о работе. К тому же, постоянные жалобы Вика, его приставания и побои не способствуют душевному спокойствию.

С каждым днем я чувствую, как моя сила угасает, и конечно это отражается на моем внешнем виде. Из-за недосыпания под глазами появились синяки, а оливковая кожа стала бледной и безжизненной, особенно в свете люминесцентных ламп. За последние пару недель я почти ничего не ела, и мои скулы заострились, а глаза ввалились. Черт возьми, да даже одежда, которая обычно подчеркивает мою фигуру, теперь висит на мне, как на вешалке. Я чувствую, как таю на глазах, и если в ближайшее время не предприму что-то, чтобы спасти себя, от меня может не остаться и следа.

– Почему ты осталась с ним? – однажды спрашивает меня Кинг, и я медленно поворачиваюсь, помня о синяках на своих ребрах.

– Осталась с кем? – спрашиваю я, хотя мы оба понимаем, о чем он говорит.

Я понимала, что он ждал подходящего момента, чтобы найти мои слабые стороны, и мне следовало догадаться, что для этого разговора он выберет момент, когда я буду чувствовать себя наиболее уязвимой.

Я бросаю взгляд на дверь, но впервые с начала эпидемии гриппа в коридоре нет пациентов. Никогда бы не подумала, что буду скучать по тому хаосу, когда взрослые мужчины жалуются на тошноту и приливы жара и холода как дети. Теперь в воздухе царит мрачная и почти спокойная атмосфера, и, если бы не это постоянное искушение, я бы назвала этот день хорошим.

Он смотрит на меня взглядом, который словно говорит: «кончай нести чушь». И я почти улыбаюсь, ощущая, как тепло разливается по моим давно обледеневшим жилам.

– Я боюсь того, что он может со мной сделать, если я от него уйду, – я не должна удивляться тому, что признаю это, но все же удивляюсь.

Кинг широко расставляет ноги и хрустит костяшками пальцев. Его взгляд становится суровым. Я не знаю, за что он попал в тюрьму, но меня не удивило бы, если бы в его прошлом был длинный список тяжких преступлений.

– Тебе следует беспокоиться не о том, что будет, если ты уйдешь от него, а о том, что он делает с тобой сейчас, – говорит он, и я замечаю, как пульсируют вены на его виске. Челюсть сжимается, когда он стискивает зубы, чтобы не сказать лишнего.

В ответ на его обвинение я выпрямляю спину, и теплые чувства, которые только начали зарождаться в моей душе, мгновенно исчезают.

– Я отлично со всем справляюсь.

Я и забыла, как быстро он двигается! В следующую секунду Кинг уже стоит всего в нескольких дюймах от меня, и я вижу, как бьется вена на его шее. Инстинктивно я выставляю руки перед собой, и, клянусь, он прижимается ко мне так близко, что мне приходится упереться ладонями ему в грудь. Прикосновение его тела вызывает у меня настоящий шок. Несмотря на постоянные обвинения Вика в моей неверности, я уже давно не испытывала ничего подобного и тем более не прикасалась к другому мужчине. Сейчас я понимаю, насколько тело Кинга отличается от тела Вика. Шок заставляет меня вскрикнуть и отвернуться. Я пытаюсь оттолкнуть его, но это словно пытаться сдвинуть с места огромный валун. Кинг остается стоять на месте, и я уже открываю рот, чтобы накричать на него, но тут он кладет руки на мои ребра. Острая боль от синяков, оставшихся после ударов Вика, заставляет меня прикусить губу. Чувство стыда не позволяет мне поднять взгляд, и я вынуждена смотреть в пол. Лишь когда Кинг опускает руки и делает шаг назад, я осмеливаюсь посмотреть на него.

– Так я и думал, – говорит он, смерив меня долгим и тяжелым взглядом.

– Кто ты такой, чтобы судить меня? – спрашиваю я, когда наконец обретаю дар речи. Однако даже сейчас мой голос звучит хрипло и неуверенно.

– Я из тех, кто знает, что бить женщин недопустимо, – голос Кинга становится глубже, хотя это кажется невозможным.

Мои подозрения о причинах его заключения только усиливаются. Я осознаю, что этот человек способен причинить вред другому, и это должно меня пугать. Однако я не чувствую страха. В его откровенной демонстрации превосходства есть что-то успокаивающее. Кинг не пытается скрыть, какой он на самом деле. В начале наших отношений Вик старался быть именно таким, каким я хотела его видеть, – заботливым, внимательным и добрым. С Кингом же у меня нет таких иллюзий. Я вижу его таким, какой он есть на самом деле, и не знаю, хорошо это или плохо.

При этой мысли я закатываю глаза и обхватываю себя руками.

– Ты хоть осознаешь, где находишься? Ты в тюрьме, и это обстоятельство не свидетельствует о твоей добропорядочности.

– А я и не утверждал, что являюсь добропорядочным гражданином, мышонок.

Если это не подтверждение моих суждений о нем, то я не знаю, что это такое.

Выглянув в окно, я обнаруживаю, что медицинский кабинет пуст так же, как и лазарет. Это заставляет меня нахмуриться и вновь обратить внимание на Кинга.

– Почему тебя это так заботит?

Он снова приближается, и я замираю, не зная, как мое тело отреагирует на его близость.

– Возможно, я просто понимаю, через что ты проходишь.

Поначалу я нахожу это заявление абсурдным и даже насмешливым. Но в тоне, которым он это сказал, есть что-то, что заставляет меня задуматься. Женщина внутри меня, пережившая множество побоев и нападений, узнает в нем родственную душу.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я, отступая назад.

Кинг встречается со мной взглядом и приподнимает плечо. Если бы он был тигром, то по этому движению я бы поняла, что он раздражен и чувствует себя уязвленным. Я не сомневаюсь, что, если я попытаюсь приблизиться к нему, он отмахнется от меня, как от назойливой мухи.

– Отец бил нас с мамой, – говорит он, подходя ближе и не отрывая от меня взгляда. – Я удивлен, что многие этого даже не заметили. Возможно, людям самим нужно пройти через этот ад, чтобы они начали замечать такие вещи. А я узнаю в тебе все его признаки. Возможно, со мной это происходило давно, но я никогда этого не забуду. Твои попытки казаться меньше ростом и походка, словно у тебя сломана каждая косточка, говорят о том, что ты терпишь насилие.

Я морщусь, глядя на свои руки, и пытаюсь не обращать внимания на подступающие слезы и першение в горле.

– Давай не будем об этом, – я отворачиваюсь и рассеянно смотрю по сторонам. – Нам пора возвращаться к работе.

– Не повторяй ошибок, которые совершила моя мать, – говорит он, когда я прохожу мимо него.

Я занимаю свое место за столом, и он еще некоторое время наблюдает за мной, прежде чем приступить к своим утренним обязанностям.

Как только мое дыхание выравнивается, я приступаю к скучному занятию – заполнению амбулаторных карт. Это занимает мои руки, но я не могу перестать думать о его словах. Я и раньше остро ощущала его присутствие в кабинете, но теперь, кажется, всем телом чувствую каждое его движение.

Когда начинают поступать пациенты, я уже не замечаю его, погружаясь в заботы о раненых и больных. Однако я всегда чувствую его присутствие рядом и после обеда возвращаюсь в лазарет с новым для меня чувством нетерпения. Я стремительно прохожу мимо Энни и Патриции, надеясь застать Кинга до того, как он уйдет на весь день. Однако его уже нет в кабинете, а на моем столе лежит еще один рисунок.

Я осторожно вытираю пальцы о форму, чтобы не смазать чернила и, когда беру листок, мои руки совсем не дрожат. На этот раз он запечатлел меня, когда я смотрела на свои руки в позе, которую приняла во время нашего разговора. Хотя мое лицо скрыто за упавшими на него волосами, рисунок, как и предыдущий, передает мою уязвимость и печаль. Однако в твердой линии моих губ и расправленных плечах чувствуется сила. Я никогда не считала себя сильным человеком, потому что если бы это было так, я бы, во‐первых, не стала жертвой махинаций Вика, а во‐вторых, увидела бы в его словах пустые обещания. Однако, рассматривая этот рисунок, я начинаю верить в то, что смогу стать той женщиной, которую он во мне видит. Как сломанная кость, которая, срастаясь, становится крепче.

Я аккуратно складываю рисунок и убираю его в карман. И по мере того, как я это делаю, во мне зарождается что-то новое и мощное. Пока я продолжаю работать, это ощущение пульсирует под кожей. Эта бурлящая тьма так похожа на человека, который ее во мне пробудил.