Тот самый одноклассник

Глава 3. Мужчина, которого я люблю

– Помилуйте, я больше не могу смеяться! Анна Степановна, я не знаю, как вы справляетесь со своими мальчишками.

Склонившись к столу, устало прикрываю глаза. Три часа улыбок и напряженного смеха утомили сильнее, чем физическая нагрузка. Мы приехали навестить мать Данилы и объявить о помолвке, и эта встреча стала для меня испытанием. Как и ожидалось.

Мать Данилы, пожилая, строгая женщина, хмыкает в ответ на мои слова.

– Это они для тебя стараются. Припасли самые глупые шутки для сегодняшнего ужина.

– И пошлые! – добавляет Данила, потешно дергая бровями.

– И пошлые, – соглашается его мать и отодвигает стул. Сыновья бросаются на помощь, но она останавливает их нетерпеливым жестом. – Перестаньте надо мной трястись, словно я умирающая! И не надейтесь! Мне предстоит самая обычная операция, а вы раскудахтались.

Анна Степановна ворчит, пряча улыбку, и я поневоле проникаюсь к ней симпатией. Поневоле, потому что она отнеслась ко мне хотя и вежливо, но без особого тепла. Мало того, что любимый Данечка неожиданно привел в дом невесту, так она еще и художница. Такая, небось, яичницу и ту сожжет, да и характер наверняка взбалмошный. Чему тут радоваться, спрашивается?

Я читаю это в настороженном материнском взгляде. Она любит Данилу всем сердцем, поэтому я не обижаюсь, но и на дружбу с будущей свекровью не рассчитываю. Как сложится, так сложится.

Анна Степановна возвращается к столу с бутылкой.

– Раз уж такое веселье, то попробуйте наливочку. Жаль, мне с вами не выпить, но в следующий раз обязательно.

Даня разливает пахучую жидкость по бокалам.

– За успешную операцию!

Анна Степановна поднимает стакан с морсом, и сыновья тянутся к ней, чтобы чокнуться. Я оказываюсь придавленной к столу и даже не успеваю взять бокал.

Никто не замечает. Им не до меня.

«Отличная наливка!» «Мама, ты делаешь лучшую наливку!» – причмокивают сыновья. «Помнишь, как ты надевала на бутыли резиновые перчатки, они раздувались, а Данила говорил, что вино голосует?»

Анна Степановна – хорошая женщина со сложной судьбой. Об их семье еще в школе ходили всякие слухи. Одинокая и незамужняя, она родила Данилу в сорок лет. Об отце ребенка так никому и не рассказала. Отдала всю себя желанному сыну, всю накопленную за годы любовь. В детском саду Данила подружился с двойняшками[4] Лешей и Ваней, причем так крепко, что даже кушать друг без друга отказывались. Так и росли неразлучными, и в школу вместе пошли. Говорят, их пытались определить в разные классы, но все трое устроили голодовку, и директор сдалась. А потом в семье двойняшек произошла трагедия – в аварии погибла мать. Анна Степановна стала единственной, кто нашел подход как к мальчикам, так и к страдающему вдовцу. Они поженились, когда мальчики учились в шестом классе, и муж усыновил Данилу. Но судьба на этом не остановилась, и через два года после свадьбы отец двойняшек погиб в аварии. Остались четверо – сильная женщина, двое приемных сыновей и Данила. Семья.

Они переехали в наш город, подальше от тяжелых воспоминаний и поближе к месту, где Анна Степановна нашла новую работу.

Парни держались вместе. Помню, как в первый школьный день в десятом классе все трое стояли в дверях плечом к плечу, только что за руки не держались. Преданность друг другу ощущалась с первого взгляда. Их снова определили в один класс, хотя в этот раз обошлось без голодовки.

Последний раз я видела братьев Данилы на выпускном вечере. Все трое держались вместе, как и всегда. Зашли, подхватили девчонок и уехали праздновать.

Теперь у каждого своя жизнь. Живут в одном городе, но видятся редко, в основном, у матери дома. Однако связь жива, я чувствую ее прямо сейчас. Нерушимые узы семьи.

И вот… Данила привел в семью невесту.

С чего бы им радоваться? В школе я встречалась с другим парнем, а теперь, когда Данила обрел популярность и деньги – опа! Невеста! Да еще которая не может толком ответить на вопросы о свадебных приготовлениях.

«Свадебное платье? Эээ… да, обязательно будет платье»

«Да, конечно, мы поженимся скоро, но не очень»

«Дети – это замечательно»

Проклинаю себя за косноязычие. Еще бы сказала: «Дети – цветы жизни», меня бы вообще во двор выкинули.

Я хочу сделать Данилу счастливым. Мне с ним хорошо, пусть так продолжается и дальше. Но мне страшно двигаться с его скоростью. Что-то пугает меня, удерживает, и я не могу признаться в этом Даниле. Мои сомнения пробуждают в нем тьму, а я люблю его свет, его нежность.

Но мне не скрыть мои сомнения от родных Данилы – людей, любовь которых безусловна.

Иван сидит напротив меня – успешный, избалованный удачей. Он пошел по стопам отца, занимается финансовым учетом. Умный парень, уверенный в себе и привлекательный. Каштановые волосы в идеальном порядке, лицо гладко выбрито. Призна́юсь честно: я поглядывала на Ивана в одиннадцатом классе, да и в десятом тоже.

Именно он за ужином отпускает бо́льшую часть шуток. При этом подмигивает мне, всячески флиртует, провоцирует. Вроде веселится, а глаза прищурены. Взгляд цепляется за меня, за каждый жест. Он меня проверяет. На уроках обществознания Иван сидел за соседей партой и таскал мои карандаши. Именно он удерживал Даню, когда тот пытался броситься ко мне на сцене во время памятного спектакля. И вдруг сюрприз, я невеста его брата. Хоть и сводного, но все равно родного. В этой семье тепло и любовь заметны с первого взгляда.

Иван подливает мне вино. Когда он флиртует со мной, обнимает за плечи или берет за руку, я ловлю на себе взгляд Данилы. Он следит, как изгаляется его брат, но не вмешивается.

С каждым глотком вина я обещаю себе остановиться, но после очередного вопроса о свадьбе снова подхватываю бокал. Жадно глотаю, чтобы затопить волнение.

Почему нельзя просто быть вместе и не вгонять чувства в официальные рамки? Зачем спешить? Зачем вмешивать родных в наши отношения?

– В детстве Даня говорил, что женится на воспитательнице детского сада, – улыбается Анна Степановна. – От них, дескать, очень хорошо пахнет.

– Точно, говорил, помню, – смеется Данила. – От них пахло творожной запеканкой.

Вся семья поворачивается и смотрит на меня.

Это происходит на самом деле? Они что, собираются меня нюхать?

– Ника, а ты хорошо готовишь? – интересуется будущая свекровь.

Данила молчит. Почему он молчит?!

– Я люблю готовить, – отвечаю ровным тоном.

– Даня похудел. – В голосе Анны Степановны обвинение.

Данила демонстративно ощупывает свой живот и закатывает глаза.

– Я похудел от любви! – трагическим тоном заявляет он.

Иван давится смехом.

– Как ты посмел похудеть?! – громогласно заявляет он. – Ника, у тебя неблагодарный жених! Уж я бы не похудел на твоей пище, – подмигивает и выразительно дергает бровями.

Я выдаю в ответ кислую улыбку.

– Что Даня ест у тебя дома? – допрашивает Анна Степановна, не обращая внимания на клоунаду сыновей.

Я толкаю жениха локтем.

– Ответь, Дань!

Он давится вином, откашливается и смотрит на меня с упреком.

– Я что, обращаю внимание на еду? Я же творческий человек, и ты это знаешь. Я ем то, что ты ставишь на стол.

Блин.

Анна Степановна смотрит на меня взглядом прокурора. Ага, понятно, мои грехи безмерны: я готовлю так плохо, что жених не замечает вкуса, а потом худеет.

Неужели Данила не понимает, как мне тяжело?

– Ника, а ты любишь музыку Дани? – вдруг спрашивает Иван, и меня настигает эпическое головокружение. Комната вертится вокруг, ладони становятся ледяными, а тошнота берет за горло.

Я не хочу лгать этим людям. Не хочу, чтобы наши с Данилой отношения менялись. Со временем мы разберемся, где любовь, а где нет. Сами разберемся. Я не хочу штампов, допросов, осуждения и пытливых взглядов.

Я не хочу лгать, но и нарываться на осуждение его родных неприятно. Особенно потому, что Данила совсем меня не поддерживает. Он бросил меня на растерзание его семьи.

– Данила очень талантлив, – отвечаю твердо.

Иван смеется. Запрокинув голову, хлопая себя по коленям, он чему-то безумно радуется.

Анна Степановна оценивает меня ничего не выражающим взглядом.

Алексей, второй брат, скучающе смотрит в окно. Он меня игнорирует. Когда мы вошли в дом, и Данила объявил о помолвке, его родные застыли, уставившись на меня в шоке. Я не хотела появляться, как снег в июле, но Данила настоял. Сказал, что хочет произвести эффект.

У него получилось.

Алексей первым пришел в себя от шока. Поздравил нас, хотя и натужно, ради приличия. А уж как глянул на меня, вспомнить страшно. «Я тебе не верю!» – крикнул его взгляд. Поставил печать «Отказать».

Они с Иваном не похожи. Алексей ниже ростом, но намного шире в плечах. Черты лица грубые, неправильные, и привлекательным его не назовешь. Про себя он рассказывать не стал.

Алексей и в школе был неразговорчив, да и посещал ее редко. Занимался вольной борьбой и часто уезжал на соревнования. Возвращался с медалями и кубками, стал мастером спорта. Помню, как одноклассник распустил мерзкий слух о Даниле. Алексей взял беднягу за плечи, приподнял над землей, сказал пару слов и отбросил в сторону. Без усилий. Такие как он, не волнуются о мнении окружающих. Они формируют свои суждения и придерживаются их до конца.

Вот и сегодня он посмотрел на меня, не поверил в мои чувства, осудил и отвернулся.

Оба брата Дани мне не верят. Иван флиртует, проверяет меня, чтобы защитить Даню. Алексей же смотрит в окно и только изредка делает глоток пива, морщась, словно пьет хлорку. Он мне просто не верит – и все. Не пускает в семью.

Я смеюсь и шучу, но внутри металлической струной натянулась тревога.

Интересно, какие испытания мне придется пройти, чтобы заслужить их доверие? Сорок лет счастливого брака?

Чтобы развеселить мать перед операцией, братья вырядились в ковбойские костюмы. В детстве они порушили пол двора, играя в ковбоев, и теперь решили воскресить прошлое на радость маме. По просьбе Данилы я купила ему ковбойский костюм, самый смешной из возможных. Он все надел, даже шейный платок и шпоры, и красуется в них весь вечер. Только ремень не подошел, слишком массивный на его узких бедрах.

Увидев костюмы, Анна Степановна смеялась до икоты, особенно когда ее великовозрастные сыновья прыгали по гостиной с криками «И-хо!». Я тоже хохотала до слез. Заводилами, конечно же, были Даня с Иваном.

– Давайте последний тост! – говорит Анна Степановна. – За семью.

– За семью! – вторят сыновья и тянутся к матери. В этот раз меня не придавили, но и не заметили. Я сижу с бокалом в руке.

Со мной не чокаются.

– Ника, шла бы ты спать, деточка, на тебе лица нет от усталости. А шутники пусть убирают со стола, – улыбнулась Анна Степановна.

Я читаю между строк: мать хочет остаться наедине со своими мальчиками.

Я не обижаюсь, непритворно зеваю и желаю всем спокойной ночи.

Пока остальные собирают со стола грязные тарелки, Данила настигает меня у дверей и, притворно рыча, сжимает в объятиях.

– Эй, ты чего рычишь?! – смеясь, я бросаю взгляд на остальных. Обниматься под гнетом трех осуждающих взглядов не хочется.

Анна Степановна следит за нами с каменным лицом.

– Я рррычу, – хохочет Данила, не замечая их реакции, – потому что не обещаю тебе спокойной ночи. Готовься, я поднимусь следом!

Выходя из гостиной, я вижу, как он подхватил смущенную мать на руки и кружит с ней по комнате. Завтра рано утром сыновья отвезут ее в больницу. Операция плановая, но у Анны Степановны больное сердце и анемия, поэтому врачи боятся осложнений. Данила заранее сдал кровь, так как в городе дефицит, а у них с матерью редкая группа.

– Завтра будешь пить мою кровинушку! – напевает он, танцуя с матерью на руках.

– Прямо-таки пить! Будто я вампирша какая-то, – смеется она.

– Да хоть и вампирша, зато самая любимая.

Анна Степановна притворно ворчит и поглядывает на меня светящимся синим взглядом, совсем как у сына.

«Вот видишь, Ника, мой мальчик любит меня, а не тебя», – говорят ее глаза.

Я уважаю ее материнскую нужду, поэтому киваю, добровольно оставляя ей первенство, и иду к темной лестнице.

Резники купили этот дом как дачу, но перестроили, утеплили, провели воду и отопление. Теперь Анна Степановна живет здесь круглый год. Дом огромен, особенно прихожая, да и в гостиной можно устраивать вечеринки человек на двадцать. Лестница делает несколько поворотов, нависая над прихожей. Снаружи деревенская ночь, словно занавесь из черной ткани, только редкие звезды нарисованы на ней серебристыми кляксами.

Щелкаю выключателем в прихожей, но света нет. Не хочу звать Данилу, поэтому крадусь в темноте. Я безумно устала и выпила слишком много вина. В арочном окне над лестницей видна луна, и я иду на ее свет, осторожно нащупывая ступени.

Снизу доносятся голоса, звон посуды. Анна Степановна смеется. Алексей спрашивает про доставку продуктов, бывают ли перебои из-за снега. Данила напевает рекламный мотив, и его мать подхватывает мелодию.

Моя новая семья.

Я невеста.

Невесть откуда взявшаяся, невесть как заарканившая любимого сына Анны Степановны.

Невесть какая невеста.

Звезды очень яркие, нарисуешь – никто не поверит. Словно с обычной ночью повозился неумелый любитель фотошопа. Кладу ладонь на холодное стекло, зная, что останется отпечаток. Окно наполовину занавешено, и я останавливаюсь в полосе скудного лунного света, глядя на звезды.

За спиной раздаются поспешные шаги, и я улыбаюсь.

Данила.

Быстро же он справился! Небось выдал пару пошлых шуток, и мать выгнала его к невесте. Пусть не надеется, сегодняшняя ночь будет невинной. В старом деревянном доме слышен каждый шаг, и я не хочу, чтобы члены его семьи стали свидетелями нашей близости.

Данила подходит со спины и прижимается ко мне. Сильные руки обвивают талию, и я откидываюсь на его грудь. Прищурившись, смотрю на звезды, пытаюсь поймать ракурс, в котором они покажутся реальными. От выпитого вина и усталости в голове легкое приятное покачивание.

– Тебя уже отпустили? Я думала, Анна Степановна захочет посекретничать. – Я прислушиваюсь к звону посуды на кухне. В гостиной хлопает дверь. – Посмотри, какие звезды!

Данила целует меня в затылок, прижимается ближе, и в животе разливается предвкушающее тепло. Нет уж, я не собираюсь заниматься любовью в доме его матери.

– И не надейся, – шепчу. – Хочешь, чтобы нас застукали?

Его руки пробегаются по телу, задевая грудь. Сказывается выпитое вино, неожиданно крепкое, и я позволяю себе расслабиться и насладиться лаской. Данила прижимается плотнее, руки исследуют мое тело. Резко втянув воздух, он подталкивает меня к подоконнику, и звон вазы о стену кажется неожиданно громким.

– Тихо, а то нас услышат, – шепчу, улыбаясь.

Данила наклоняет меня вперед, ласкает мое тело.

Завожу руку назад, но он не позволяет прикоснуться к его лицу. Отодвигает меня в сторону, за занавесь, где совсем темно.

Прикрыв глаза, я наслаждаюсь. Сегодня Данила другой – настойчивей, грубее. Наверное, потому что нас могут застать в любой момент, и его это заводит.

Может, нам и удастся, только если очень тихо, пока все внизу… ведь наша спальня на третьем этаже.

Я устала бояться мнения его родных. Их первое впечатление обо мне, как невесте, и так хуже некуда.

Данила вжимается бедрами в мою спину.

– От тебя пахнет салатом оливье, – посмеиваюсь. – Запах брутального мужчины.

Когда любишь человека, говоришь всякие глупости, которые приходят в голову. Потому что доверяешь ему, как себе, и не сдерживаешь порывы.

Данила ласкает мою грудь, его бедра до боли вжимаются в мою спину. Возбужденное дыхание пропитывает мои волосы теплом. Я пытаюсь повернуться к нему лицом, но он не позволяет. С силой сжимает руки.

Что-то не так.

Не знаю, откуда появляется эта мысль, но она, как разверзнувшаяся под ногами пропасть. Как ледяные кубики за шиворот рубашки.

Что-то не так.

Может, дело в затянувшемся молчании? Обычно Данила как ураган, вечно в движении, полон шуток и музыки. Даже во время секса иногда напевает мелодию. А сейчас молчит, не сказал ни слова. Почему он не позволяет мне обернуться?

Смотрю вниз на его руки, но в темноте еле виден рисунок ковбойской рубашки.

Не знаю, что не так, но страх ползет по плечам холодными струями.

Часть меня – душа, наверное? – уже догадалась об обмане, но разум отстает, все еще расслабленный под влиянием момента и крепкого вина.

Чужие пальцы водят по моим губам, касаются языка, снова спускаются к груди.

Бедра. Его бедра с силой вжимаются в мою спину.

Спираль паники растягивается до предела.

Я знаю, что не так.

Осознание взрывается вспышкой.

Пряжка чужого ремня царапает спину. Звякает при движениях.

Пряжка ковбойского ремня.

Данила не смог надеть ремень, он оказался большим и неудобным, и мы оставили его дома. Всю дорогу смеялись над тем, как вот-вот упадут его ковбойские штаны.

На Даниле нет ремня.

Иногда мысли текут слишком медленно, и ты знаешь, что потом будешь клясть и презирать себя за эту задержку.

И тут я слышу далекий смех Анны Степановны.

– Данька, ты, ей-богу, как ребенок! – хохочет она. – Тебе в детский сад надо, а ты жениться надумал.

Воздух вырывается из легких с хлопком.

Данила с матерью на кухне.

Ласкающие меня руки замирают. Чужие руки. В них я признала жениха, которого должна помнить, чувствовать и любить настолько, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не спутать с другим мужчиной.

Мое тело взрывается бурей гнева, готовясь напасть на обидчика, но уже поздно. С силой толкнув меня к окну, мужчина перемахнул через перила, растворяясь в темноте прихожей. Я еле удержалась на ногах, повиснув на подоконнике в овале серебристого лунного света. Неровном, словно надкусанном тьмой.

Я должна что-то предпринять. Я застану обидчика по пути на кухню, разоблачу, поймаю.

С криком «Стой!» я отталкиваюсь от пола и прыгаю через несколько ступеней, не касаясь перил. Я одержима разоблачением, но, к сожалению, меня подводит обувь. На повороте каблук цепляется за край ковра, и я лечу вниз, подсчитывая ступени задом.

– Что за… – раздается крик Ивана, и ко мне спешат все четверо. Данила с матерью выходят из кухни, на ходу включая свет в коридоре. Данила держит в руках блюдо и столовую ложку, запыхавшаяся Анна Степановна держится за сердце. Иван появляется из гостиной, из нее два выхода, один на кухню, второй в прихожую. Алексей выходит из ванной, вытирая руки о полосатое полотенце.

Я все еще падаю, но их появление запечатлевается в памяти, как первая страница детективной истории. Испуг в глазах жениха, рассыпанные овощи на ковре. То, как Данила несется ко мне, расталкивая братьев. Хмурый взгляд Алексея, скользящий по моему телу в поисках повреждений. Протянутые руки Ивана и крик на его губах.

Анна Степановна прислонилась к стене. Она тяжело дышит и держится за сердце.

– Что ж ты так… – бормочет непонятно кому.

– Мама! – Все, кроме Данилы, бросаются к матери.

– Да в порядке я, лучше займитесь Никой! – ругается она, но братья Данилы поддерживают ее с двух сторон. Пряжки ковбойских ремней отсвечивают тусклым металлом.

– Ник, ты в порядке? – Данила нервно меня ощупывает. – Ничего не сломала?

– Нет, только ушибла. Ничего страшного, просто каблук зацепился.

– Ты меня напугала, глупая! – сипло выдыхает он, прижимая меня к груди. – Почему ты не включила свет?

Иван пробует выключатель в прихожей и хмуро смотрит на лампочку.

– Перегорела, – бурчит он. На минуту исчезает на кухне и, вернувшись, меняет на новую.

Я морщусь от слишком яркого света.

– Надо было меня позвать или хотя бы включить свет в коридоре! – Данила смотрит на лестницу, где валяются туфли на высоких каблуках. – Говорил же, возьми с собой тапочки, а не эти ходули!

Он злится от испуга, от волнения. С силой сжимает мои плечи.

Пользуясь моментом, я провожу рукой по его поясу, хотя и так знаю, что ремня на нем нет.

Шок находит на меня холодными волнами.

Алексей идет к лестнице, но я сижу на его пути. Не замедляя шага, он прыгает через перила и поднимается наверх, по пути осматривая ковер.

– На повороте надо закрепить, а то все попадаем. Завтра сделаю, а пока смотрите под ноги.

Он прыгает обратно.

Потирая ушибленную ногу, я слежу за его передвижениями. Еще не полностью осознала случившееся, но уже фиксирую улики. Алексей Резник с легкостью прыгает через перила.

– Ты у меня попрыгай! – ворчит Анна Степановна, все еще держась за сердце. – Сколько лет твержу: лестница не для прыжков. Так нет же, вырастила кузнечиков, вот и пообтерли ковер.

Иван качает головой и нервно усмехается.

– Твое падение сотрясло весь дом, а ведь в тебе росту-то всего метра полтора. Да и крикнула ты на славу, такого громкого «Ой!» я еще не слышал.

Не «Ой!», а «Стой!», и если на лестнице со мной был Иван, то он об этом знает.

Иногда, чтобы твоя жизнь изменилась, достаточно секунды. Секунды длиной в молчание.

Я должна выкрикнуть правду прямо сейчас, обвинить братьев Данилы и защитить себя. Но секунды растягиваются вязкой массой, сотни мыслей встают на пути правды, и я молчу. Смотрю на Анну Степановну, бледную, тяжело привалившуюся к стене, и молчу. Пусть она уйдет, и тогда я обо всем расскажу Даниле. Он разозлится. Начнется драка. Анна Степановна обо всем узнает, это неизбежно. Их семья срослась вместе в результате нескольких катастроф, и я стану последней, решающей, самой разрушительной.

Эти картины калейдоскопом проносятся перед глазами.

Я должна сказать правду, попросить защиты, разбить жуткий ком, растущий в моей груди. В том, что случилось, нет моей вины. Никакой.

Или почти никакой?

Пусть презирают меня за то, что я не сразу опознала чужого мужчину. Я устала, слишком много выпила, поверила теплу этой семьи и ослабила бдительность. Пусть презирают меня за то, что я никудышная невеста.

Я хочу сказать правду, но…

Я боюсь, и дело не только в Анне Степановне.

Я не знаю, поверит ли мне Данила. Его ревность внезапна и непредсказуема. Он словно ждет, когда я оступлюсь, допущу ошибку.

Простит ли он мою невнимательность?

Поверит ли, что это было случайностью?

– Ты ударилась головой? – он волнуется, стоит рядом на коленях. – Почему ты так странно смотришь, совсем не моргаешь?

– Это просто шок, я в порядке.

Я колеблюсь на грани решения, сжимаю губы, удерживая взрывную правду.

– Мам, шла бы ты спать, мы сами все уберем. Завтра тебе в больницу, – ворчит Иван.

Данила чмокает меня в лоб и спешит к матери.

Все четверо обнимаются посреди прихожей королевских размеров. Трое мужчин и маленькая женщина, их вырастившая. Любящая, нерушимая семья. Яблоко с червем, семья с предателем.

Хочется перетрясти мысли и найти единственную правильную. Хочется содрать с себя кожу, везде, где ко мне прикасался чужой мужчина. Ощущаю себя грязной, униженной, жалкой.

Неуверенно поднимаюсь и проверяю входную дверь на случай, если в дом пробрался посторонний мужчина. Но нет, дверь заперта. Конечно же заперта, иначе и быть не может.

Смотрю на братьев Данилы, бывших одноклассников. Серые глаза и карие. Нечитаемые лица. Перевожу взгляд на мать и вижу в ее глазах вызов. Такой сильный, что по спине бежит холодная дрожь. Словно Анна Степановна знает о случившемся и одобряет поступок приемного сына. Того, кто осквернил, оскорбил недостойную невесту любимого Дани, ее кровинушки.

«Попробуй, прикоснись к моим мальчикам», – говорят ее глаза.

«Прикоснусь», – мысленно отвечаю я, приняв решение. Не сейчас, не здесь, но я во всем разберусь. Мы с Данилой во всем разберемся вместе. Обидчик заплатит за содеянное.

Данила обязательно мне поверит. Ведь поверит же?!

Я перевожу взгляд на Ивана, потом на Алексея и даю им бессловесное обещание. Мое молчание сильнее и громче любой угрозы.

Я не спала всю ночь, лежала, прикусив щеку. Холодная, как труп, я отсчитывала минуты молчаливой лжи. Обещала себе, что мы с Даней во всем разберемся, что отомстим, только не сегодня. Я не стану рисковать здоровьем той, кто подарил ему жизнь. Полагаю, что именно на эту мою слабость и рассчитывал один из ее приемных сыновей.

Анна Степановна не питает ко мне симпатии, но я не могу не уважать ее за любовь к чужим детям, ставшим родными, и за боль, пережитую с достоинством. Она мать, доказавшая свою любовь. Как ни поворачивайся, а я на ее стороне.

Пусть операция пройдет без проблем. Даня будет рядом с матерью, не станет отвлекаться на меня. Я не нарушу их покой, пока все не закончится.

А потом…

Алексей или Иван? Иван или Алексей?

Чего они добиваются?

Если хотят расстроить помолвку, то есть способы попроще, чем самим пачкать руки и разрушать братскую дружбу.

Но меня не сломать. Я гибкая, как прут, и живучая, как кошка.

Лицо горело от стыда и ярости. Вечером я извела уйму горячей воды, смывая с себя следы чужих рук. Шок выходил из меня бурными волнами, стекая в водосток. Картины прошлого вечера не давали спать.

Скудный лунный свет, отраженный в звездах.

Отпечаток моей ладони на стекле.

Почему я не обернулась? Почему так доверчиво откинулась на чужую грудь и закрыла глаза? Ведь знала же, что Данила кажется другим, порывистым и грубым. Почему не поднесла его руки к свету?

Я болтала, а он молчал, не сказал ни слова.

Почему не сразу заметила пряжку?

Почему, почему, почему.

Данила быстро заснул, а я лежала и смотрела в темноту. Хотелось разбудить его и сказать правду, но я боялась. В доме его матери, на его территории я боялась столкнуться лицом к лицу с его недоверием.

Я так и не смогла заснуть. Когда зазвонил будильник, Данила недовольно заворчал и потянулся ко мне всем телом.

– Раньше я любил спать по утрам, – пробормотал он мне в шею, – а теперь я люблю тебя, особенно по утрам.

Моя кожа, чувствительная после обжигающего душа, словно покрылась изморозью от его прикосновений.

– Я не могу, подожди!

Резко поднявшись, Данила потер глаза.

– Тебе плохо?

Секунды звучали, как щелчки пряжки ковбойского ремня.

– Меня немного тряхнуло во время падения.

– Так… собирайся! Поедешь с нами в больницу, пусть тебя осмотрят.

Я представила нас в машине, всех вместе. Меня посадят рядом с одним из братьев. С каким? С тем, кто касался меня на лестнице?

– Нет! – я закашлялась от внезапного крика. – Прости, я немного не в себе. Но ничего страшного, я просто устала.

– Ты уверена?

– Да.

Выдохнув, Данила плюхнулся обратно на постель.

– Не пугай меня так! Тогда спи, еще нет пяти утра. Мы с Ванькой отвезем маму, а Лешу я попрошу за тобой проследить.

– Нет, не надо, Дань! Я сама справлюсь. – Старательно улыбаюсь, чтобы усыпить его подозрения. Я не хочу видеть его братьев, не хочу и не могу.

Склонившись ближе, Данила обнял ладонями мое лицо.

– Ты точно в порядке?

Данилу очень легко любить, за испуг и нежность во взгляде, за примятые со сна волосы, за искренность. Я должна была понять, что вчера на мне были чужие руки, должна была догадаться. Данила – нежность. В нем нет ничего, кроме нежности.

И недоверия.

– Да, я в порядке. Просто я устала и перенервничала.

– Все будет хорошо, Ник! Братья ерничают, задирают тебя, но мы их быстро приструним.

Очень на это надеюсь. Данила не представляет, насколько я надеюсь именно на такой исход.

Натянув джинсы, он чмокнул меня в нос.

– Спи, Ник! – Его голос мягкий, как пуховая перина, и я жмурюсь от его тепла. – Помнишь, я рассказал тебе про мою новую песню «Душа на ладони»?

– Помню.

– Мы собираемся устроить ее премьеру, и я бы хотел, чтобы ты пошла со мной. Для меня это очень важно.

– Конечно, Дань, обязательно!

Он уходит. Снаружи раздается шум отъезжающей машины, и мое тело расслабляется. В голове плывет приятная сонливость, и я уже не знаю, чьего присутствия в доме я боялась больше – братьев Данилы или его самого.

Я осталась одна и могу обо всем подумать.

А потом собраться и поехать в город.

Все будет хорошо. После операции я расскажу Дане обо всем. Мы вместе разберемся в случившемся. Он поверит, что я не виновата, обязательно поверит. И отомстит брату.

Глаза слипаются, пережитое больше не бьется во мне нервным пульсом. Через пару дней мы с Даней во всем разберемся и забудем о случившемся.

Полдень ударяет по голове колоколом. Неужели я заснула? Скорее отключилась, перегорела, как лампочка. Всю ночь тряслась от пережитого, а как осталась в дома одна, отключилась. Ждала шума отъезжающей машины, а потом… провал.

В окно бьется светлое зимнее солнце.

Прихватив полотенце, я поспешила в ванную комнату. Приведу себя в порядок, оденусь и поеду в город.

Столкновение было настолько сильным, что я отлетела к стене.

Последовавшие за этим мужские ругательства поразили обилием незнакомых слов.

Пошатываясь, я поднялась на четвереньки. Одернула футболку, под которой едва прятались трусики.

Алексей? Значит, Данила попросил его остаться.

Или он сам предложил?

Передо мной нарисовалась пара мужских ног в спортивных брюках.