Третий Георг

ДОМАШНИЙ УЮТ В КЬЮ

Георг решил быть настоящим королем, и все окружающие должны научиться считаться с этим фактом. Вдовствующая принцесса неохотно выпустила его из своих рук, все еще отказываясь верить, что окончательно утратила свое влияние на сына.

Она думала, что главное не позволить Шарлотте захватить ее место при короле, а добиться этого было не трудно, учитывая просто феноменальную способность Шарлотты заполнять королевские ясли. Казалось, не успеет она родить одного ребенка, как уже на подходе следующий. За Шарлоттой Августой Матильдой последовал Эдвард, и почти сразу же после этого она вновь была беременна. Она словно и не страдала от беспрестанного ношения детей, а некоторые считали, что Шарлотта даже расцвела.

– Она просто предназначена для этого, – сказала вдовствующая принцесса лорду Бьюту, когда он навестил ее. – И надо отдать ей должное, делает она это с удивительной скоростью и умением.

– Приятно сознавать, – заметил лорд Бьют, – что королева хоть чем-то может порадовать вдовствующую принцессу.

– О, да, – ответила принцесса и милостиво улыбнулась Бьюту. – Шарлотта оказалась именно той, что и была нужна. И пока она не вмешивается в политику, мне не на что жаловаться.

Принцесса Августа все еще до безумия любила этого человека. Он был ей мужем, а она – из тех женщин, которым нужен муж. Разборчивая в знакомствах и не слишком чувственная, она нуждалась в дружеском общении, в единодушии, которые можно найти только в преданном супруге. Лорд Бьют дал ей все это даже в большей мере, чем ее настоящий муж – принц Уэльский, хотя и на Фредерика она не смогла бы пожаловаться.

Недавно вдовствующая принцесса приняла в число прислуживающих ей дам мисс Вэнситтарт.

Эта неболтливая, благоразумная молодая женщина оказалась ей весьма полезной в довольно деликатном деле – торговле почестями. Вдовствующая принцесса не хотела отказываться от денег, которые ей приносила эта торговля, но сама она, конечно, не могла заниматься столь низким делом.

Поскольку мисс Вэнситтрат была другом лорда Бьюта, принцесса знала, что может полностью положиться на нее. И когда лорд Бьют посещал принцессу, они в присутствии этой женщины никогда не выдавали своих чувств и не показывали, что между ними есть что-то большее, кроме чисто платонической дружбы.

Принцесса любила Бьюта с подобающей жене преданностью; они были вместе уже много лет, и она считала их союз настоящим браком.

Однако недавно принцесса Августа ощутила в своем горле болезненную сдавленность, которая встревожила ее. Она никому не сказала об этом, так как не хотела услышать от врачей неприятную правду. У нее возникли неутешительные подозрения, поскольку ей прежде уже приходилось слышать о подобных симптомах.

Если ей предстоит умереть – о, нет, нет, еще не сейчас, а возможно, через год или около того, – она хотела быть уверенной, что найдется женщина, которая утешит лорда Бьюта. Милая, сдержанная, спокойная мисс Вэнситтрат очень подойдет на эту роль.

Поэтому, отнюдь не расхолаживая их дружбу, она держала мисс Вэнситтрат при себе. Ее любовь к лорду Бьюту, столько лет занимавшему все ее мысли, была слишком безгранична и постоянна, чтобы проявлять эгоистичность.

А тем временем никто, даже лорд Бьют, не должен догадаться, о ее болезни, которая, как ей казалось, с каждым днем подступала все ближе.

Личность Георга наложила свой отпечаток на весь двор, который, по мнению многих, был скучным, мрачным, прозаичным и лишенным всех внешних атрибутов королевского двора. Не было ничего величественного ни в Георге, ни в Шарлотте. Из него получился бы хороший фермер, поскольку он интересовался сельским хозяйством; а Шарлотта вполне могла бы сойти за жену сквайра, воспитывающую в своем деревенском доме целую кучу ребятишек.

У Георга стала проявляться еще одна, вовсе не королевская черта: его постоянно заботили какие-то пустяковые суммы денег. Он интересовался, сколько стоят те или иные вещи, а услышав ответ, часто качал головой, приговаривая, что это слишком дорого и нужно жить экономно. Хотя и в прошлом хватало жалоб на причуды королей, но бережливость Георга считалась чем-то более предосудительным. И Шарлотта, по словам фрейлин, с каждым днем становилась скаредней.

В действительности же, семья Шарлотты в Мекленбурге требовала от нее постоянной помощи. Она стала королевой Англии, и им там казалось, что у нее совсем иная жизнь, чем та, которую она вела в Мекленбурге. Так на самом деле и было, и Шарлотта радовалась, что ее семье известно об этом. Она посоветовалась с королем, и он благосклонно согласился оказывать помощь ее семье. Ее самый старший брат получил пенсию, другого брата сделали губернатором Селля, третьему была пожалована должность в Ганноверской армии. Родственники вовсе не считали ее скаредной, но в своих собственных апартаментах, где она следовала привычке Георга просматривать счета, ее, конечно, считали скупой, а иметь такую черту характера для членов королевской семьи было еще более предосудительным, чем для простых смертных.

Георг решил вернуть людей к более религиозному образу жизни.

– Я хочу, чтобы каждый ребенок в моих владениях прочел Библию, – заявил он.

Затем он выразил желание, чтобы воскресный день считался святым днем; в этот день не следовало устраивать никаких развлечений, и по всей стране он должен был соблюдаться как церковный праздник.

Тяга к религии усиливалась в нем, когда он вспоминал о скандалах, связанных с его семьей. Его брат Эдуард, с которым он был так близок в пору юности, умер около года назад, но до этого он приводил Георга в ужас своей беспутной жизнью. Два других его брата – Уильям Глостер и Генри, ставший после смерти своего дядюшки Виктора Каллоденского герцогом Камберлендом, – постоянно впутывались в скандальные истории из-за связей с женщинами. Об отношениях его матери с лордом Бьютом до сих пор говорили на улицах и распевали непристойные песни о способностях Бьюта в постели и о том, что вдовствующая принцесса находится у него в зависимости. По-прежнему в ходу оставались хорошо известные оскорбления «сапог» и «юбка».

– Нужно, чтобы наш образ жизни служил примером, – сказал король Шарлотте в один из тех редких случаев, когда он разговаривал с ней о чем-то еще, помимо погоды и детей. – Мы должны показать им пример, а? Понимаешь, Шарлотта? Что? Ты понимаешь, что мы должны быть безупречны, а?

Шарлотта понимала это и заметила, что от женщины, у которой одна беременность следует за другой, вряд ли можно ожидать что-нибудь иное.

Георг ответил, что он выполняет свой долг, также как она свой. Но несмотря на свою решимость вести абсолютно добропорядочную жизнь, он ничего не мог с собой поделать: его сердце начинало биться быстрее всякий раз при виде хорошенькой женщины.

Георг разволновался, узнав, что Сара Леннокс родила девочку, которая, как утверждали, была не от мужа Сары, а от ее кузена Уильяма Гордона.

– Возмутительно! Возмутительно! – вскричал король и с тоской подумав о Саре, про себя добавил: «Мне просто повезло. Я правильно поступил, что отделался от нее».

Но это не помешало ему думать о ней. Несмотря на свою добродетельность и твердое намерение придерживаться ее, он не мог избавиться от эротических видений, приходивших ему на ум, хоть он и старался подавить их.

Затем он думал о Элизабет, леди Пемброук, которой всегда восхищался. Красивая женщина эта Элизабет, и тем не менее очень неудачно вышла замуж. Ее муж – граф несколько лет тому назад сбежал с некой мисс Китти Хантер. Георг сочувствовал Элизабет и изо всех сил старался утешить ее; он говорил ей, что если муж не оценил ее достоинства, то он – Георг – считает ее одной из прекраснейших женщин, с которыми ему доводилось встречаться. Элизабет была благодарна ему, и если бы он оказался чуточку меньше добропорядочным, то вполне мог бы стать ее любовником. Но граф вернулся, и отношения между супругами уладились, брак был восстановлен. И все же Георг часто мечтал об Элизабет Пемброук.

Была еще Бриджит, старшая дочь лорда Нортингтона – очаровательная девушка, в которую король тоже был немного влюблен.

В те моменты, когда Георг бывал откровенен с самим собой, он признавался, что Шарлотта некрасива и не вызывает у него никаких эмоций. Но он должен помнить, что долг короля – подавать пример своим подданным, и поэтому подавлял в себе вожделение к другим женщинам, ужесточая контроль за своими домочадцами. Он сам следил за соблюдением воскресных ритуалов, как и за тем, чтобы при игре в карты не делали высоких ставок.

Вскоре пошли разговоры о том, что он ведет себя несколько деспотично с членами своей семьи, и его преследует навязчивая идея быть добропорядочным, и от всех остальных он требует того же.

Георга одолели политические заботы. Он пережил громадное разочарование в лорде Чатеме, который, как все ожидали, возьмет кормило власти в свои руки и приведет страну к процветанию. Но лорд Чатем оказался не тем человеком, каким был Уильям Питт. Его новый титул стал своего рода маской, которая удушила его, как блестящего политика. Он потерял доверие народа, и им овладела физическая немощь.

Питт не выходил из своего дома на Бонд-стрит, лежал в темной комнате, проклиная свою подагру, которая подвела и унизила его. Им овладела меланхолия. Он знал, что в своем нынешнем состоянии, даже если бы ему удалось доковылять до парламента, его ум уже не тот, чтобы решать проблемы государства.

Вплоть до самого последнего времени Георг искренне верил в лорда Чатема. Но леди Чатем постоянно писала королю, что если бы только здоровье мужа соответствовало его преданности Его Величеству и его желанию служить ему, то лорд Чатем в настоящий момент находился бы рядом с ним.

А между тем возникли проблемы с американскими колониями, которые жестоко сопротивлялись вмешательству со стороны Лондона и заявляли, что не могут и никогда не смогут подчиниться налогообложению, навязанному им британским правительством.

Англия как никогда нуждалась в Питте, а он превратился в лорда Чатема, и лежал на своей кровати, корчась от боли.

Все лето Чатем никого не принимал. Если кто-нибудь из коллег пытался навестить его, леди Чатем неизменно уверяла их, что муж слишком болен и не может никого принять. Ходили всякие разговоры о причинах, побудивших его скрываться от людей. Уж не поссорился ли он с королем? Не сошел ли он с ума? Графтон попытался взять дело в свои руки, но у него ничего не получилось. Предложение лорда Чатема не брать налоги с американских колоний и установить с ними дружественные отношения было отвергнуто, и Таунсенд – канцлер казначейства – ввел эти налоги.

Чатем лежал в своей темной комнате, будучи физической и умственной развалиной, а его жена пыталась скрыть этот факт от всего света.

В моменты просветления Чатему больше хотелось сложить с себя обязанности и написать королю об этом, но ведь Георг не позволит ему уйти.

«Вашего имени достаточно, чтобы облегчить работу моего правительства», – писал король Чатему. Он решил, что даже несмотря на болезнь Чатем должен оставаться номинальным главой правительства.

Но долго это не могло продолжаться, и после двух лет такого пребывания на посту премьер-министра, Чатем настоял на своей отставке и сдал печать.

Король настолько расстроился, получив от него письмо, что в течение нескольких часов метался по своему кабинету из угла в угол. Имя Питта было магическим для него и он продолжал верить, что все будет хорошо, пока этот человек возглавляет правительство.

Георг горел желанием урегулировать требующую кропотливого подхода проблему американских колоний, и не сомневался в том, что Питт – единственный человек, способный справиться с ней.

Но волей-неволей королю пришлось принять отставку лорда Чатема и лидером парламента стал Фредерик, второй граф Норт.

Норт был старинным другом Георга. Они вместе играли в детской, когда отца Норта определили его воспитателем. Георг вспомнил, как участвовал в пьесе «Като», когда они были совсем юными и увлекались любительскими спектаклями. Георг тогда исполнял роль Порция, а его сестра Августа – роль Марсии. Все так отчетливо представилось ему; а как было приятно поговорить о тех днях с Фредериком, ставшим весьма незаурядным человеком.

Фредерик к тому же обладал добрым нравом и внешне казался даже похож на Георга; в молодости их вполне можно было принять за братьев. Принц Уэльский шутил тогда, что их схожесть весьма подозрительна и говорил отцу Норта, что одна из их жен, вероятно одурачила их. Георг и Фредерик по сей день были удивительно похожи друг на друга; сходство их не ограничивалось только внешними данными. Норт часто оказывался таким же упрямым как и Георг. Как и у Георга, у Норта были большие выпуклые глаза, правда, он страдал сильной близорукостью. Большой рот, полные губы, пухлые щеки и «бесцельно вращающиеся глаза, по словам Уолпола, придавали ему сходство со слепым голубем-трубачем».

Но Георг не соглашался с этими нелестными отзывами. Фредерик Норт был товарищем его детства, поэтому он нравился ему во многих отношениях, и их дружба продолжалась.

Если он не мог иметь Чатема, то вполне подойдет Норт.

Георг готовился к приему Кристиана Седьмого, короля Дании и Норвегии, мужа Каролины-Матильды.

Вдовствующая принцесса радовалась тому, что ее зять приезжает в Англию, но сетовала, что он не взял с собой Каролину-Матильду. Она с лордом Бьютом как раз обсуждала эту новость, когда ей сообщили, что к ней с визитом приехал король.

– Боже мой, – вскричала она, – будет лучше, если он не застанет тебя здесь.

Они обнялись и принцесса проводила своего возлюбленного к двери, выходившей на потайную лестницу, по которой он мог попасть прямо на улицу.

– Как все не похоже на прежние дни, когда мы все трое были вместе. Не могу себе представить, что произошло с Георгом в последнее время. Он решил стать настоящим королем, но окружил себя неподходящими людьми, и теперь нам всем придется страдать от этого, – она невольно дотронулась рукой до своей шеи, ей пришла в голову мысль, что, возможно, она сама уже не увидит того, что будет потом.

Вошел Георг и, как и прежде, нежно поздоровался с ней. Как ни старался он уйти из-под ее влияния, она все-таки была его матерью, а он был слишком сентиментален, чтобы забыть это.

– Мой любимый сын! Как приятно видеть тебя!

– Ты выглядишь немного усталой, мама.

– Пустяки. Здесь плохое освещение. Я с нетерпением жду приезда Кристиана.

– Как раз об этом я и пришел поговорить с тобой. Очень странно, что он не взял с собой Каролину-Матильду. В конце концов, мы ведь в первую очередь хотели бы увидеть именно Каролину-Матильду.

Принцесса улыбнулась. Георг был таким хорошим семьянином. По крайней мере, хоть это радовало ее.

– До меня дошли странные слухи из Фридрихсберга.

– Ты думаешь, что Каролина-Матильда несчастлива? – насторожился Георг.

– Возможно, нам удастся поговорить об этом с Кристианом.

– Ты думаешь, что он станет нас слушать?

– Он должен выслушать свою тещу, если у него есть хоть капля вежливости.

– Ну, в этом я весьма сомневаюсь.

Вдовствующая принцесса вздохнула. Ни одной из ее дочерей не повезло в браке. Бедная Августа стала просто герцогиней Брауншвейгской и живет в этом ненавистном городке в неприглядном деревянном доме, где прямо перед ее носом выставляет себя напоказ и хозяйничает любовница ее мужа. Какой это удар для гордой Августы! Что сталось с ее острым язычком? Помогает ли он ей справляться с этой крайне щепетильной ситуацией, в которой она оказалась благодаря своему грубияну-муженьку? Хорошо еще, что у нее родилась дочь, маленькая Каролина Амелия Элизабет, которая скрасит ее существование, хотя, конечно, она предпочла бы иметь сына. Но что получится из этого ребенка, когда он вырастет при таком дворе, этого вдовствующая принцесса не могла предугадать.

Не лучше было и положение Каролины-Матильды, так как Кристиан, совершенно очевидно, не питал к ней особой любви, иначе разве он отправился бы в путешествие без нее?

– Судя по тому, что я слышала о нем, это – слабовольный молодой человек, – заметила вдовствующая принцесса. – Я действительно хотела бы, чтобы он приехал вместе с твоей сестрой, и тогда бы я из ее уст могла узнать, что у них происходит.

– Боюсь, что это не успокоило бы тебя. Что?

– Ты имеешь в виду сводного брата Кристиана? Его мать несомненно постарается сделать все для того, чтобы ее сын унаследовал корону.

Георг мрачно кивнул головой. Он чувствовал себя ответственным за благополучие сестры и часто сожалел о том, что они поторопились с ее свадьбой. Пятнадцать лет – это еще не возраст для замужества! К тому же, ему нравилось, чтобы здесь, при дворе, оставалось как можно больше членов его семьи.

То и дело поражаясь беспутной жизни своих братьев, он особенно радовался тому, что у него есть младшая сестренка, которой можно было давать советы и любить до безумия.

Бедняжку Каролину-Матильду отправили далеко от дома к молодому мужу, слабовольному, распущенному человеку, больше интересовавшемуся своими прислужниками-мужчинами, чем молодой женой. В чужой, незнакомой стране ей пришлось столкнуться с такой мало приятной ситуацией. Кроме того, была еще мачеха мужа со своим сыном, мечтавшая посадить его на трон…

– Бедная Каролина-Матильда, – задумчиво произнес Георг. – Интересно, удастся ли мне вызвать на разговор Кристиана?

Георг слишком уж наивен, подумала вдовствующая принцесса. Неужели он действительно верит в то, что этот ничтожный извращенец станет слушать его только потому, что он – король Англии.

– Я слышала, что у Кристиана сейчас новый фаворит – граф фон Хольк.

Георг покраснел и выглядел смущенным.

– Все это так неприятно. Что? Но у Каролины-Матильды есть сын, маленький Фридрих, так что…

– Так что, наш беспутный Кристиан, по крайней мере, не лишен способности производить на свет детей, – договорила за него вдовствующая принцесса.

– Я действительно считаю все это отвратительным. Ужасно противно, – сказал Георг. – Я непременно постараюсь, чтобы Кристиан узнал о моем отношении ко всему этому.

Но когда Кристиан приехал, Георг понял, что на этого молодого человека никаким образом невозможно было повлиять. Король попросил лорда Уэймаута проконсультироваться с датским послом по поводу того, чем можно угодить гостю и как лучше принять его.

Вернувшись от посла, Уэймаут сообщил Георгу, что получил весьма откровенный ответ.

– Король Дании сочтет английский двор гостеприимным, если предложить ему разного рода развлечения, – таков был ответ. И чем беспутней и изощренней они будут, тем больше ему понравятся.

– Крайне неприятно, а? Что? – промолвил король, и Уэймаут согласился с ним.

Георг не мог заставить себя испытывать какие-либо добрые чувства к своему зятю. Один только вид молодого человека вызывал у него отвращение. Если бы он был знаком с ним перед свадьбой, то никогда бы не дал на нее согласия, но Каролина-Матильда вышла замуж по доверенности.

По поводу характера Кристиана тоже не оставалось никаких сомнений; такой развратный образ жизни, по-видимому, наложил свой отпечаток на его умственные способности.

Короля Дании окружали придворные льстецы, главная обязанность которых состояла в том, чтобы восхвалять и прославлять его. Этот визит угнетал Георга, особенно когда он узнал, что большую часть своего времени Кристиан проводит в лондонских публичных домах, где, ради того, чтобы развлечь его, устраиваются всякого рода непотребные увеселения.

Георг решил, что больше не будет тратить время на то, чтобы занимать своего зятя, и уехал в Кью к Шарлотте и детям.

– Я непрестанно думаю о том, как нам с тобой повезло, а? Как только представлю себе, как живет моя сестра в Дании… и Августе не лучше в Брауншвейге. Нам повезло, а? Что?

Шарлотта согласилась с ним. Она вновь ждала ребенка и в тот год родила девочку, которую назвали Августой Софией.

Теперь у нее было шестеро детей после семи лет замужества. Как приятно видеть детскую, полную малышей, но она начала чувствовать, что ей необходима передышка, хотя бы небольшая.

Тем временем закоренелому смутьяну Джону Уилкису изгнание начало немного надоедать, и он с ностальгией вспоминал о доме.

Прибыв в Париж, он нашел крайне занимательным то, как его встретили литературные круги этого города. В отеле де Сакс он устроил свой маленький двор, и когда позднее он переехал на улицу Сен-Никез, с ним поселилась потрясающая и столь желанная для многих куртизанка Коррадини, пожелавшая скрасить его изгнание.

Такая жизнь пришлась ему вполне по вкусу, и после непродолжительного пребывания в Париже, парочка отправилась в Рим и Неаполь. В Неаполе он повстречался со своим земляком Джеймсом Босвеллом. У них оказались общие пристрастия, особенно к женщинам и литературе, и по сему они получали огромное удовольствие от общения друг с другом.

Уилкис строил планы написать «Историю Англии», но когда Коррадини бросила его и ушла к другому любовнику, он потерял интерес к своей работе и вернулся в Париж и поселился на улице Сен-Пер.

Он еще больше начал тосковать по дому. Все было бы иначе, если бы он мог зарабатывать деньги своим литературным трудом и… если бы его не оставила Коррадини. Эти два факта заставили его прийти к выводу, что у него нет больше желания жить среди французов. Он тосковал по лондонским улицам, кофейням и закусочным, по своим друзьям в литературных кругах. Он хотел быть в гуще борьбы, жить полной опасностей жизнью, выпускать свои скандальные листки и ждать реакции общества… и, конечно же, денег. Необходимо было дать образование своей горячо любимой дочери Мэри – единственному на свете человеку, о котором он заботился. Он хотел дать ей все, что она, по его мнению, заслуживала, а это было достаточно много.

С мрачным видом Уилкис бродил по улицам Парижа и мечтал о Лондоне. Его уродливое лицо нельзя было назвать комичным; на нем лежала печать уныния, это делало его косящий взгляд еще более тревожным, и не озорным, а зловещим.

– Я должен вернуться, – говорил он себе. – Я умру здесь от тоски.

Он с жадностью ждал новостей из Лондона. Питт вернулся в правительство… теперь он стал лордом Чатемом. Боже, что он за глупец, если думает, что титул графа даст ему большее величие, чем просто фамилия Питт. А с ним к власти пришел Графтон, человек, который мог бы протянуть ему, Уилкису, руку помощи. Уилкис не доверял Чатему, ведь тот умыл руки, когда Уилкис попал в беду. Он и теперь не собирался просить благодеяния у этого человека. А вот Графтон – другое дело. Графтон мог бы что-нибудь сделать для него.

Уилкис вернулся в Лондон и написал Графтону письмо. Графтон тут же отправился к Чатему. Это случилось еще до того, как Чатем изолировался от всех и заболел той загадочной болезнью, которая лишила его умственных способностей. Чатем посоветовал Графтону не связываться с мистером Уилкисом.

Удрученный Уилкис вернулся в Париж, но в том же году вновь приехал в Лондон и арендовал дом на углу Принсез-корт в Вестминстере.

Георг разволновался, получив письмо от Джона Уилкиса. Король нередко оставался в Букингемском дворце, если ему не удавалось уехать в Кью или Ричмонд. Но спокойной жизни в Букингемском дворце пришел конец, когда там появился слуга Уилкиса с письмом от него.

– Что нужно этому человеку, а? – бормотал Георг. – Неприятностей, а? Что? Приедет, чтобы морочить нам голову… Пусть бы сидел себе во Франции. Лучше пусть убирается туда поскорей. Он еще просит прощения! А после захочет компенсации за причиненный ущерб!

Возможно, Уилкис и желал вернуться в Лондон, но Лондон не хотел его принимать, по крайней мере, король и большая часть министров.

Георг сжег письмо и попытался выбросить из головы этого смутьяна. Но Уилкис не из тех, кто мог позволить забыть о себе.

Он вел себя тихо до того, как началась кампания по выборам в парламент, и тогда он неожиданно появился на трибуне одного из предвыборных митингов и попросил лондонцев избрать его своим представителем в парламенте. В Лондоне этот маневр не удался, но зато он сумел проскочить в парламент от Миддлсекса.

Тут-то и начались все беды. Новый член парламента от Миддлсекса оказался человеком вне закона, приговоренным к ссылке. Он вернулся в Англию без разрешения, но благородно сдался королевским судьям и был заключен в тюрьму.

Когда его везли в тюрьму, на улицах собрались толпы людей, чтобы посмотреть на него. Уилкис, со своим дьявольским лицом, зловеще косящим глазом и со своими криками о свободе, снова был в центре внимания и чувствовал себя в своей стихии.

– Такие люди, как он, – негодовал король, – способны нарушить покой целых государств.

Сити бурлил. Люди разгуливали по улицам, выкрикивая: «Свободу Уилкису! Уилкис – борец за свободу!» Они вполне могли бы освободить его по пути в тюрьму, но он сам того не захотел. Уилкис стремился в тюрьму, так как понял, что пока он там, на его стороне будут симпатии народа. Он будет героем, заключенным в тюрьму за то, что откровенно высказывает свое мнение.

Тюрьма находилась в районе Сент-Джордж-Филдз. Целыми днями возле нее толпились люди, чтобы поговорить об Уилкисе и потребовать его освобождения.

Разогнать эту толпу смогли только войска, и Уилкис, узнав об этом, расхохотался от удовольствия. Ничто не могло бы его обрадовать больше.

После месяца пребывания в тюрьме, его приговорили к году и десяти месяцам лишения свободы и штрафу. Он обжаловал этот приговор и в Палате общин, и в Палате лордов.

«Уилкис! Уилкис! Уилкис!», – только и слышалось вокруг. Он завладел умами. Все дискутировали о том, что справедливо и что несправедливо в его деле. Серьезная полемика развернулась в печати. В одном журнале, поддерживаемом вигами, печатались статьи под псевдонимом «Джуниус», а доктор Сэмюел Джонсон выступил с несколькими невразумительными извинениями за действия правительства.

Победителем из этого конфликта выходил Уилкис. Он возбудил дело против лорда Галифакса, выиграл его и получил большую компенсацию за причиненный ему ущерб. Таким образом, попав в тюрьму, он не имел за душой ни гроша, а выходил оттуда вполне обеспеченным человеком.

Короля до глубины души огорчали эти события. Ему казалось, что все идет не так, как следует. Он хотел быть хорошим королем, которого окружали бы довольные им подданные. В течение всего этого томительного года возникали неприятности не только с министрами и споры вокруг Уилкиса. С каждым месяцем становились напряженнее отношения между Англией и американскими колониями.

Скрыться от Уилкиса ему не удавалось даже в Кью. Нет, он не обсуждал дело Уилкиса с Шарлоттой. Жизнь здесь текла так, как он того хотел, в полной изоляции от внешнего мира. Королева, естественно, была беременна, и следующим летом должна родить их седьмого ребенка, а поскольку ей исполнилось только двадцать с небольшим, то вряд ли можно было ожидать, что она остановится на этом.

Принцу Уэльскому исполнилось семь лет, он стал еще живее и смышленее. Он с любопытством прислушивался ко всем сплетням и разговорам, а потом пересказывал их родителям, чтобы показать им, что он в курсе всех дел. Своих младших братьев он дразнил, а в лучшем случае относился покровительственно, и действительно был маленьким королем в детской. Всякому, кто осмеливался сделать ему замечание, он никогда не упускал случая напомнить, что он все-таки принц Уэльский. Но своей привлекательной внешностью, живым умом и зачастую своей общительностью он завоевывал большую любовь окружающих, а все няни, воспитательницы и фрейлины просто обожали его.

Даже королева не могла удержаться, чтобы немного не побаловать его. Он – ее первенец. Именно этот ребенок показал всем, что хоть она и некрасивая и ничего из себя не представляющая маленькая женщина, но тем не менее, смогла произвести на свет такого очаровательного сына.

Люди не любили ее, и она это знала. Шарлотта не могла забыть того случая, когда они ехали с королем через Ричмонд, и к карете, выкрикивая проклятия, подбежала какая-то женщина. Это ужасно, узнать, что тебя так ненавидят, и, главное, трудно было понять причину подобной ненависти.

– Убирайся туда, откуда явилась, крокодилица! – верещала та женщина.

Они невзлюбили ее потому, что она была иностранкой, да к тому же дурнушкой. Это действительно так: она – маленькая, щупленькая, невзрачная, а рот и вправду делает ее похожей на крокодила. Она сама признавала, что похожа на это животное, когда разглядывала себя в зеркале.

Женщина сняла башмак и бросила в нее. Он чуть не угодил ей в лицо и ударился в обшивку кареты.

– Эй, ты – немка! Убирайся туда, откуда явилась! – не унималась женщина.

Карета остановилась. Стража арестовала бедняжку, которая оказалась сумасшедшей. Ее собирались сурово наказать, но король и королева воспротивились этому.

Безрассудная ненависть толпы пугала, но как предполагала Шарлотта, все короли и королевы рано или поздно сталкивались с подобным отношением.

В своих апартаментах в Кью она чувствовала себя в приятной защищенности, словно ее завернули в кокон и отгородили от остального мира. Приехав в Англию, Шарлотта воображала, что будет править вместе с королем; теперь она поняла, что этого ей никогда не позволят. Поэтому она правила своим домом в Кью… милом маленьком Кью, где она могла жить со своими детьми, отгороженная от неприятностей окружающего мира. Политиканствовать, как делала вдовствующая принцесса – это не для нее, по крайней мере, сейчас. Она довольствовалась тем, что правила своим домом.

Шарлотта действительно управляла, проявляя интерес к малейшим деталям. Следуя примеру короля, она установила себе за правило изучать все домашние счета, желая знать, на что потрачен каждый пенни. Шарлотту начало увлекать ведение домашнего хозяйства, что вовсе не способствовало любви к ней со стороны прислуги.

Первым восстал ее парикмахер Альберт, которого она привезла из Мекленбурга. Однажды он пришел к ней и сказал:

– Мадам, я хочу вернуться в Мекленбург.

Она удивилась. Уехать из Англии, этой великой страны в маленькое герцогство! Альберт, должно быть, сошел с ума.

– Нет, мадам, – был ответ, – я уверен, что мог бы найти в доме герцога более прибыльную работу. Я достаточно искусен в своем ремесле, и меня там должны хорошо принять, и если бы Ваше Величество позволили мне уйти с вашей службы на пенсию…

– Пенсию! – пришла в ужас королева. Снова дополнительные расходы. Она и подумать об этом не могла.

Альберт с грустью заметил, что надежды, с которыми он приехал в Англию, не оправдались.

– Так часто бывает с многими из нас, – ответила она ему, и на этом разговор закончился. Она не намерена была отпускать Альберта.

Фрейлины говорили, что королева становится похожей на старую скупую крестьянку, выдающую по мерке запасы из своей кладовой. И зная об их недоброжелательном к себе отношении, Шарлотта становилась все более властной, но при этом во всем подчинялась воле короля.

Она установила для фрейлин правило – покупать и носить только английские товары.

– Я сама, – сообщила она леди Шарлотте Финч, – одену английскую ночную сорочку. – Она улыбнулась. – Королю это нравится. И вы, леди Шарлотта, последуйте моему примеру.

Леди Шарлотта, любившая сама выбирать себе одежду, почувствовала себя несколько униженной, но учитывая свое положение в детской, не нашла ничего лучшего, кроме как повиноваться.

– И детям тоже следует носить английскую одежду.

– В таком случае, не желает ли Ваше Величество, чтобы я заказала для них что-нибудь новое?

– Бог мой, ни в коем случае. Просто грешно тратить деньги попусту. Только тогда, когда это будет необходимо, леди Шарлотта.

Леди Шарлотта улыбнулась. Как и другие женщины при дворе королевы, она любила немного подразнить ее, но, конечно, так, чтобы та не догадалась.

Королева попросила, чтобы ей принесли список детской одежды. У каждого мальчика на весь год было шесть полных комплектов одежды и кроме того несколько повседневных костюмов; раз в две недели по мере надобности они получали новую обувь и шляпы.

– Что-то уж больно много шляп изнашивается принц Уэльский?

– Ему нравится играть с ними как с мячом, Ваше Величество.

– Это баловство и пустая трата денег. Не разрешайте ему делать этого.

Но даже Шарлотте нравился живой характер ее сына.

– А башмаки Уильяма! И у Эдварда тоже! Уверена, что им не нужно столько пар обуви! По паре на весну и осень – вполне достаточно.

– У них просто страсть подшвыривать ногами камни, Ваше Величество. Если им попадется что-либо, что можно ударить ногой, они не упустят такого случая.

– Маленьким проказникам нужно запретить делать это. И где только они научились таким привычкам?

– У принца Уэльского, Ваше Величество. Все сходилось на принце Уэльском.

– Маленький негодник, – сказала Шарлотта с нежностью; она так любила своего первенца, что даже могла позабыть возмутиться его экстравагантными выходками.

Приятно текли дни в милом Кью, где она ждала рождения своих детей, радовалась еще одной мордашке в детской.

Сюда, конечно, часто приезжал король, чтобы скрыться здесь от государственных забот и немного отдохнуть так, как ему нравилось.

Временами Шарлотте хотелось поговорить с ним, спросить его, почему он не обсуждает с ней свои дела. Как бы ей тогда было интересно с ним! Ведь по своему характеру она вовсе не тихоня. Она не могла забыть те ужасные недели его болезни, когда он бредил и был – да, она должна признать это – несколько не в своем уме. Тогда вдовствующая принцесса и лорд Бьют не допускали ее к королю, тем самым ясно дав ей понять, как сложится ее жизнь, если она вдруг лишится мужа.

Порой, когда глаза Георга казались еще более выпученными, когда его речь убыстрялась и чаще, чем обычно, прерывалась этими бесконечными «Что?», на нее находил ужасный страх. Она боялась, что Георг вновь может заболеть той жуткой болезнью.

Кью, действительно, служил для него убежищем, впрочем как и для нее. Здесь он играл милую ему роль сельского джентльмена, мастерил пуговицы, ходил по фермам, вел разговоры о том, стоит ли отводить часть парка под пашню, следил за учебой детей, их диетой, гардеробом, за всем домом.

Занимаясь этими, столь важными для него мелочами жизни, он испытывал огромное наслаждение.

– Побольше физических упражнений, моцион, – говаривал он, – побольше бывать на свежем воздухе, а? И не переедать. Что? Овощи. Вот, что хорошо для тебя. И никакого вина. Следи, чтобы дети получали постное мясо.

Георг следовал тем правилам, которые установил для детей, так как свято верил в то, что подобный образ жизни полезен всем.

В самый разгар беспорядков, связанных с именем Уилкиса, когда на площади Сент-Джорджа возле тюрьмы народ даже взбунтовался, король уехал в Кью, чтобы дать себе небольшую передышку.

Шарлотта, слышавшая, как фрейлины болтали об Уилкисе, о котором, по существу, говорили все, как перешептывались слуги, называя его имя, когда думали, что она не слышит их, попробовала заговорить о нем с королем, но Его Величество прореагировал весьма странно.

– Послушай, Шарлотта, – сказал он, – я полагал, что тебе известно, что я приезжаю сюда, чтобы отдохнуть от всех этих утомительных дел. Разве не так? Разве ты это не знаешь, а? Можно ли быть спокойным, если в Сент-Джеймсе слышишь об Уилкисе, и в Кью – ничего, кроме Уилкиса, что? Что?

Шарлотта ответила, что имя этого человека, по-видимому, у всех на устах, поэтому она сочла уместным тоже заговорить о нем.

– Только не здесь. Я приезжаю, чтобы оторваться от всего этого. Стоило ли приезжать, зная, что Уилкис поджидает меня и тут, а?

Чтобы успокоить его, Шарлотта предложила ему пойти к детям и посмотреть, как они обедают. Сейчас они как раз сидят за столом и, несомненно, будут рады видеть своего отца.

Это предложение подняло настроение короля, и они вместе с королевой покинули главный дворец в Кью и прошли к небольшому зданию, в котором жили дети.

Шарлотта была права, дети только рассаживались за обеденным столом.

Шарлотта вспомнила, что сегодня рыбный день и проверила, нет ли на столе такого блюда, которое король запрещал своей семье есть в этот день.

Дети радостными криками приветствовали своих родителей, особенно старался маленький Эдвард, которому вторила малышка Шарлотта, только недавно стала обедать вместе с остальными детьми за столом. Естественно, здесь не было самой маленькой Августы Софии.

Принц Уэльский заявил, что он, впрочем, не забывал повторять за столом в рыбный день, что любит мясо, и когда станет королем, то будет есть его каждый день.

– Тогда из тебя получится толстый король.

– Толще, чем ты? – спросил маленький Георг.

– Гораздо толще. А такой толстяк сможет передвигаться только в карете. Думаю, тебе такое не понравится. А? Что?

– А вот и понравится, – ответил принц Уэльский.

– А я тебе говорю, что тебе это не понравится.

– Понравится, – упрямо твердил принц Уэльский. – Я ненавижу рыбу. Я хочу мяса.

Королева посмотрела на леди Шарлотту Финч, которая заметила, что принц Уэльский должно быть забыл, что он находится в присутствии короля и королевы.

– Разве я мог забыть, когда они здесь, передо мной.

– Но принц Уэльский, по-видимому, совсем не помнит о хороших манерах. Что? – сказал король, глядя столь сердито на леди Шарлотту, что она покраснела.

– Я помню о них, – ответил принц, – просто я не всегда ими пользуюсь.

Королева пыталась сдержать улыбку, но мальчик по выражению ее лица понял, что он забавен и высокомерным тоном продолжал:

– Если я не хочу ими пользоваться, то и не буду.

– Возможно, – сказал король, все еще пристально глядя на леди Шарлотту, – следует попросить принца Уэльского оставить комнату и поискать свои манеры, которые он где-то потерял. А? Что?

Маленький Эдвард начал заглядывать под стол, словно решил, что манеры – это нечто такое, что действительно можно носить с собой или положить в карман. Фредерик, во всем подражавший своему брату, заявил:

– Я тоже не буду есть рыбу.

– Тогда, – произнес король, – ты и твой брат можете покинуть стол и выйти из комнаты. Вы меня поняли? А?

– Вполне, – надменно ответил принц Уэльский. – Пошли, Фред.

Оба мальчика с чувством собственного достоинства направились к двери, когда они очутились за дверью, принц упрямо сказал:

– Все равно я никогда не буду любить рыбу.

– Щенки, – вырвалось у короля, когда дети вышли из комнаты, а Уильям тут же принялся рассказывать родителям о своем новом щенке.

Королева живо отвечала ему, пытаясь сделать вид, что двух ее старших сыновей отправили из комнаты вовсе не за плохой поступок.

– Я поговорю с ними позже, – успокаивающим тоном сказала она. – Маленький Георг такой проказник, а Фред во всем подражает ему.

Король хмыкнул; у него все время появлялись новые идеи на счет того, как поддерживать более строгую дисциплину в детской.

Король и королева посидели с младшими детьми, пока те обедали, затем, когда детей увели в детскую, король взволнованно заговорил о маленьком Георге.

– Но я знаю, что на занятиях он все схватывает на лету и во многом проявляет незаурядные способности, – заступалась за своего любимца Шарлотта.

– Прежде всего он должен научиться скромности, – ответил король. – Именно этому следует научить его. Ты согласна, а? Ты же признаешь, что он ведет себя несколько вызывающе. Надеюсь, ты не одобряешь этого, а? Что?

– Он – очень живой ребенок, а это не так уж плохо. Я думаю, что мы можем им гордиться.

Король кивнул и сказал, что он продумает новые правила для детей и предусмотрит в них, чтобы принца Уэльского обучили скромности. Затем он поинтересовался, как у детей обстоят беда с музыкой. Ему самому музыка нравилась гораздо больше всех других развлечений. Король считал одним из лучших композиторов Генделя и хотел, чтобы мальчики, а позже и девочки, познакомились с его произведениями. Не важно, унаследовали ли они его любовь к музыке, их следует заставить полюбить ее… также как они должны научиться любить постное мясо и рыбу.

Дверь тихонько отворилась; королева резко обернулась, а король даже не заметил. Шарлотта увидела раскрасневшееся лицо Фредерика, его светящиеся озорством голубые глаза, а за ним более высокую фигуру принца Уэльского. Вдруг Фредерик выкрикнул:

– Да здравствует Уилкис и номер сорок пятый! Король вскочил как ужаленный. Дверь захлопнулась, послышался топот убегающих ног; Георг бросился к двери и увидел своего старшего сына, стремглав несущегося вверх по лестнице.

Подошла Шарлотта и встала рядом с ним. И тут Георг улыбнулся, Шарлотта тоже ответила ему улыбкой. И они оба громко расхохотались.

– Ну, вот видишь, – сдержанно сказала Шарлотта, – Ваше Величество не может скрыться от Уилкиса даже в Кью.

Дети должны знать о своих общественных обязанностях, решил король, и никто не мог отрицать, что он очень преданный отец. Чтобы пробудить в мальчиках интерес к каким-либо делам и расширить их кругозор, король распорядился организовать в Кью подобие фермы, где дети могли бы содержать своих собственных животных и «почувствовать ответственность за них». Король полагал, что все, чем он восторгается, должно нравиться и его детям. Но случилось так, что от этой образцовой фермы он получал большее удовольствие, чем его сыновья. Бывая в Кью, он находил время, чтобы посмотреть, как доят коров и увлекся маслоделанием.

– Пойдем, Георг, пойдем, Фред, – уговаривал он сыновей. – В данный момент вы не принцы. Вы – фермеры. Понятно, а? Что-что? Тебе больше нравится быть принцем, Георг? Не сомневаюсь. Но ты должен научиться ценить радость труда на земле, мой мальчик.

Вообще-то мальчикам нравилось играть с отцом. Они любили животных, но ни один из них не проявлял такого умения общаться с ними, какое было у короля.

Король решил, что каждый четверг Кью должен быть открыт для желающих, чтобы люди могли бродить по парку и ферме, смотреть, как играют дети. Они могли также наблюдать за игрой в крикет и лапту, в которых выделялись старшие принцы. А принцу Уэльскому всегда нравилось внимание публики.

Открытие Кью для посещений оказалось хорошей идеей. Популярность короля вновь начала расти, что бы о нем не говорили, все соглашались с тем, что он – хороший отец. Встречая кого-либо из своих подданных, прогуливавшихся по лужайкам, возле дворца, король всегда был с ними чрезвычайно любезен и никогда не требовал, чтобы они приветствовали его, как полагается приветствовать короля.

Король, конечно, несколько скучен, считали многие, и при его дворе не происходит достойных развлечений, но он – образцовый муж и отец – весьма редкое качество у королей.

Но это заигрывание с публикой могло завести слишком далеко, и потому идею Георга, чтобы дети устроили свой собственный небольшой дворцовый прием, мало кто одобрил. Маленькому Фредерику в ту пору исполнилось семь лет, но когда ему было всего несколько месяцев, ему присвоили титул епископа Оснабрюка, что очень насмешило памфлетистов. С тех пор на карикатурах, которые нередко появлялись, его всегда изображали в епископских регалиях.

Тем не менее прием был устроен. Пятеро старших детей стояли на возвышении и с величайшей торжественностью принимали гостей. Особенно изысканно выглядел принц Уэльский, на котором был орден Подвязки, а на Фредерике – маленьком епископе – орден Бани.

Церемония подверглась всевозможным насмешкам, что особенно доставило удовольствие тем вельможам, которым вместе с женами пришлось кланяться этим детям.

У карикатуристов дел было по горло; их рисунки расходились по всему городу. Принца Уэльского изображали с воздушным змеем, а перед ним – низко кланявшегося ему сановника – вига.

Георг понял, что совершил ошибку; он очень болезненно воспринимал отношение к себе своих подданных. Но вопреки тому, что эта церемония вызвала презрительные насмешки у писателей и художников, все безусловно признали, что король – внимательный отец. Несмотря на то, что он постоянно думает о своей стране, озабочен враждой между своими министрами и их неспособностью решать государственные проблемы, у него еще находится время, чтобы заниматься своими детьми.

Да, Георг действительно образцовый семьянин.