Холодная мартовская ночь, свежий ветер треплет волосы. Я снова влюблена в женатого мужчину, и все плохо – но от этого простого жеста я согреваюсь мгновенно. Потому что его пальцы коснулись моей кожи.
И так велико искушение…
Я борюсь с ним как могу. Первая начинаю разговор:
– Прости, пожалуйста, я не должна была так делать… на лестнице. – Я отвожу глаза, потому что он стоит слишком близко и смотрит слишком внимательно. Слушает. – У меня, наверное, с непривычки голова закружилась от местного воздуха. – Я неловко усмехаюсь. – После Москвы он тут слишком свежий, экология у нас хорошая.
– Даш, – прерывает он меня. – Не надо. Ты отлично понимаешь, что не в воздухе было дело.
– Да неважно… – бормочу я, не решаясь поднять на него глаза. Слишком боюсь не устоять, сломаться. Слишком меня тянет к нему, сильно, до боли.
– Важно, – твердо говорит Богдан.
– Ты женат.
– Да, но это не главное.
Кусаю губы, упорно глядя в сторону. Балкон выходит во внутреннюю часть двора, ничего интересного там не происходит. Светятся разноцветными огоньками чужие квартиры, освещает холодным светом фонарь пустую детскую площадку. Но я смотрю туда так упорно, что начинают слезиться глаза. Говорю тихо:
– Только не говори, что вы не настоящие муж и жена, а просто живете вместе.
– Нет, не просто.
– Что она тебя никогда не понимала…
– Понимала.
– Что между вами нет секса уже год, а то и больше.
– Есть.
Вскидываю на него глаза, рву по живому, по недавно зажившему шраму на сердце:
– Разве ты не собираешься врать, чтобы затащить меня в постель?
Он встречает мой взгляд очень спокойно. Руки засунуты в карманы брюк, пачка сигарет в кармане рубашки, галстук он уже поправил, разгладил, как смог. Внешне он совершенно невозмутим, но каким-то десятым чувством я чувствую, как внутри него горит безжалостный огонь. Как вибрируют на бешеном ветру натянутые стальные канаты его нервов. Что руки в карманах сжаты в кулаки, потому что больше всего на свете ему хочется меня обнять.
Чувствую, потому что внутри меня все то же самое.
– Нет, – говорит он, и я успеваю умереть за крошечную паузу между фразами. – Я собираюсь развестись, чтобы затащить тебя в постель.
Отшатываюсь. Голос срывается почти на крик, но я успеваю его приглушить:
– Ты больной, что ли?!
Нет! Нельзя! Что ты творишь?
– Пару недель назад диспансеризацию проходил, все в порядке, могу справку показать. – Он перекатывается с пятки на носок, на мгновение становясь ко мне ближе на пару сантиметров, и мне кажется – зря. Потому что еще чуть-чуть – и наша взаимная гравитация станет непреодолимой и… случится что-то страшное.
– На голову больной! – сиплю я сорванным голосом. Сорванным от крика внутри себя самой, от усилия сдержать этот крик, не выпустить. Что ты делаешь?!
– Психиатр тоже был, – усмехается Богдан.
– Ты просто искал повод для развода? – перебираю я хоть какие-то объяснения его поведению.
– До сегодняшнего вечера даже не думал об этом, – пожимает он плечами.
– Что изменилось?
– Ты.
Так спокойно. Так буднично. Словно каждый день мужчины встречают женщин, целуют их в первую минуту знакомства и тут же решают развестись.
– Прекрати, – прошу я.
Потому что мне слишком хочется поверить. Разорванным по свежему шву кровоточащим сердцем – хочется!
– Ты сама спросила, – пожимает он плечами.
– Никто так не делает… – шепчу я почти неслышно, одними губами.
– Я делаю.
Я мотаю головой, отступая от него шаг за шагом, пока не упираюсь спиной в ограду балкона. Дальше – некуда. А Богдан все еще слишком близко.
– У тебя просто крыша потекла, – говорю быстро, тараторю, чтобы потоком слов удержать его на расстоянии… удержать хотя бы его. – Нельзя разводиться, если ты просто поцеловал кого-то! Если просто возбудился! Подожди – и тебя отпустит! Если б все в таких случаях разводились, статистика была бы еще хуже, чем сейчас. Знаешь, почему наши бабушки и дедушки столько лет вместе жили? Потому что не бросались очертя голову в каждый омут, что…
– Даш… – Он прерывает меня одним прикосновением.
Одним-единственным касанием пальцами моих пальцев, что нервно комкают ткань пледа. Абсолютно невинным. Но меня встряхивает так, что кажется – бригада врачей подъехала с дефибриллятором и шарахнула максимальным зарядом.
– Нет! Не трожь! – вскрикиваю в отчаянии.
Он убирает руку, но я смотрю на его подрагивающие пальцы и жалею, жалею, жалею…
– Завтра утром я подам заявление на развод, – говорит Богдан так, будто на сто процентов уверен в своем решении.
– А жена знает? – горько усмехаюсь я.
– Узнает.
– Тебе ее не жалко?
Богдан впервые за разговор отводит от меня взгляд. Отворачивается, любуясь на все тот же тихий темный двор. Там шумят под весенним холодным ветром деревья, мигает умирающая лампочка у подъезда напротив. У кого-то в квартире гаснет желтый свет на кухне и начинают вспыхивать голубые отсветы телевизора в спальне.
Ничего интересного.
Но он молчит и смотрит туда довольно долго, пока я упорно разглядываю темную тень щетины на его челюсти. Скольжу взглядом по рукам, упирающимся в ограду балкона, по мятым манжетам рубашки: он застегнул их, скрывая мой подарок.
При воспоминании о собственном порыве кровь бросается в лицо. Виновна! Свидетельство грехопадения налицо – причем его-то поцелуй без следа растаял на моих губах, а я сама оставила ему улику.
– Очень жалко, – глухо говорит Богдан. – Но тратить ее время, вынуждая жить с человеком, который ее не любит, было бы жестоко.
– А ведь ты наверняка клялся в вечной любви, когда надевал ей кольцо… – наваливаю я пару тонн камней на его уже и так потрескавшуюся совесть.
– Все мы клянемся в том, что не можем выполнить, даже если очень хотим. – Он поворачивается, и в светлых глазах я вижу яркие искры. Он склоняется ко мне, и мой язык примерзает к нёбу, я больше не могу протестовать, я устала бороться с собой. Но Богдан не делает больше попыток прикоснуться ко мне. Он просто стоит очень-очень близко, невозможно, недопустимо близко, так что я чувствую его дыхание и начинаю отчаянно скучать по вкусу поцелуев, который не успела забыть. – Что бы ты сама предпочла: жить с человеком, который любит другую, но выполняет данное тебе обещание быть всегда вместе? Или как можно раньше использовать свой шанс на свободу?