Трудно быть феей. Адская крёстная

ГЛАВА 28 и последняя. И вспыхнет пламя…

Неживой голос прошелестел по округе, вызвав приступ паники у животных в городе. Воины на стене застыли в панике, заметались в поисках неведомой опасности, потом и вовсе кинулись вниз на поиски супружниц и невест. Едва сотники народ остановить сумели, велев каждому заткнуть уши, чем придется, чтобы не слышать странный зов. Тоска неизбывная такой силы звучала в каждом звуке, что перед глазами мало-мальски влюбленных картины страшные вставали и хотелось бежать домой, чтобы успеть спасти кровиночку или любушку от беды неминуемой.

— Да-а-нушка-а-а-а! — вновь с тоскою ласковой затянула Амбрелла. — Ну что же ты, иди ко мне, зябко мне. Милый мой, холодно без тебя. Иди ко мне, любимый мой… — фея печально улыбнулась, обняла себя за плечи, и заплакала.

Крупный слёзы прозрачными льдинками катились по щекам бледным и падали на снег крупным жемчугом. Сердце у Ждана защемило от отчаянья, потянулась душа к любимой. Чары гребешковые, коим кудри государевы долго не причесывали, силу теряли с каждой минутой. Память истинная пробуждалась, в голове события путались. Показалось государю, что и не было тех лет одиночества, что проживал он в маете непонятной. Все к лесу рвался, а сворачивал в другие края. Да и он ли сворачивал? Или его возвращали?

Ждан не выдержал, шагнул за круг. Сириус едва успел друга за остатки кафтана ухватить. Едва царь черту переступил, кинулись к нему змеи приснувшие, да вовремя серый спохватился, на себя со всей дури потянул друга сопротивляющегося.

— Да чтоб тебя приподняло и треснуло! Куда тебя нечистая несет?! — рычал волк, пытаясь втянуть Ждана в круг, с ужасом наблюдая, как его руки и ноги ждановские, за чертой огня оказавшись, льдом покрываются. Сам государь глаз завороженных с королевы лесной не сводил и помогать товарищу спасать себя не торопился.

Клацнули зубы, повалились мужики друг на дружку: Ждан спиной на Сириуса рухнул, когда волк его из под защиту пламени затянул рывком мощным. Волк друга с себя спихнул, в снегу уселся, торопливо круг огненный осмотрел на предмет повреждений, и только потом на беглеца глянул.

Коргоруша от всей суеты не вздрогнул, не шелохнулся. Силы кота уходили по капле на подпитку костерка, что робко одежду мужскую облизывал язычками рыжими. Больше дыма было, чем жара. Коловерша по-тихоньку засыпал, с силой расставаясь. Время от времени вскидывал он голову лобастую, пялился взглядом осоловевшим в никуда и вновь ронял морду на лапы скрещенные.

Царь лежал, ртом воздух морозный жадно хватал, пытался голову приподнять, фею взглядом отыскивая. В голове государевой не с того, не с сего вспыхнули звезды яркие, в сознание замутненное ворвались вопли сердитые. С трудом, но опознал Ждан в мужике матерящемся друга серого, который словами злыми костерил его на все лады и готовился вторую пощечину отвесить.

— В… порядке… я… — прохрипел Ждан, поднимаясь на локтях. — Благо… дарствую… — простонал, усаживаясь. — Не… пробьют?

— Не должны, — опустившись на колени просипел волк, кровь сплевывая и рот утирая: падая, царь затылком об него хорошенько приложился, губу разбил.

Мужчины замерли, дыхание восстанавливая и не обращая внимание на зверюг взбесившихся. Прозрачные стены содрогались от ударов хвостов змеиных, но держались благодаря костерку и коргоруше. Твари шипели, обжигая плоть ледяную, но продолжали нападать. И вдруг стихло всё.

На плечи человеческие как-то сразу тишина брушилась пологом пудовым. Ждан и Сириус с трудом голову в сторон королевы Вечного леса повернули и подниматься стали, друг другу помогая. В трех шагах от пятачка, на котором они минуты страшные коротали, стояла Амбрелла.

Лицо девичье белоснежное пряди черные обрамляли, стекали по плечам на грудь ручьями живыми. Казалось, что тьма живая по телу женскому и наряду узоры рисует угольные, норовя свет закрасить. Фея Ждана разглядела и улыбнулась нежно, вновь руки потягивая к нему.

Царь замер, вглядываясь в любимые черты, отыскивая ту Эллочку, которую память сокровенная столько лет в глубинах души хранила. Морок навий, что Феврония в зеркало запустила, хорошо постарался: Амбрелла выглядела краше прежнего. Только жизнь в глазах бледно-голубых не плескалась зеленью леса весеннего. Румянец рассветный щеки не окрашивал. Улыбка счастливая на губах не цвела.

— Ну что же ты, Данушка, приди ко мне, согрей меня. Или не любишь больше свою Эллочку? Позабыл? — вихри снежные прыснули из-под подола платья девичьего и помчались снежными барсами в сторону города.

Сириус и Ждан обернулись, обеспокоенно, и зубами заскрежетали от бессилия. Белая армия столицу штурмовать начала. Воина и горожане из ополчения растеряно топтались на городских стенах, не зная, как быть. Не чужаки, а кровные родственники, друзья и приятели, колдовством замороченные лезли наверх по спинам друг друга, создавая живую лестницу. Сотники приказ, наконец, отдали, и люди, побросав оружие, похватали дрыны, палки, доски с тали спихивать противника вниз, вслух богам молясь, чтоб не разбились на части снеговики заколдованные.

- Данушка… Иди ко мне… что тебе людишки глупые… Обними меня, согрей любовь своей. Поцелуй меня, — тоскливо закончила Амбрелла и шагнула в круг.

И тут же, зашипев, отпрянула, руки свои разглядывая. Ледяная плоть от прикосновения к стенам, огнем пропитанным, запузырилась и потекла, обнажая кожу розоватую. Королева ладони к глазам поближе поднесла, вглядываясь в ожоги, и друзьям показалось, впервые мелькнуло на лице равнодушном удивление.

Фея голову склонила, разглядывая защиту хлипкую, затем плавно по кругу пошла преграду обходить. Шаг сделает и пробует внутрь зайти. Искры вспыхнут, обжигая руки ледяные, Амбрелла отпрянет и дальше идет, приговаривая:

— Выйди ко мне любимый мой. Я люблю тебя пуще прежнего. Тоска сердце гложет без ласк твоих. Вернись ко мне… Обними меня… — тоска в голосе мертвом роса и ширилась, на последнем слове поднялась метель, закружилась вокруг пятна оранжевого, кидаясь комьями снега в защиту.

Захрипел коргоруша, теряя остатки силы. Зарычал Сириус, волком оборачиваясь. Подскочил к костерку слабеющему, лапу разодрал. И закапала кровь алая, силу симурана огню отдавая. Один Ждан стоял, за королевой вокруг оси поворачиваясь, губу закусив, о чем-то размышляя. И вдруг резко шагнул к границе спасительной, в ладони от края остановившись.

Волк завыл яростно, но от пламя не отошел, лишь зубами клацнул предупреждающе. Но друг не слушал, в лицо королевы вглядываясь. А потом заговорил.

— Зорька моя утренняя… Любушка моя нежная… иди ко мне… Вот он я! Протяни ладони свои, дотронься до рук моих… — и такая любви в голосе Ждана плескалась, что горло у волка от тоски по Ягине перехватило.

Амбрелла остановилась и прислушалась, голову к плечу склонив. Осторожный шажочек к магии защитной сделала и вновь попыталась дотронуться, потянувшись к Ждану. Но огонь, хоть и не сильный, не позволил. Королева зашипела и отпрянула, ладони опалив.

— Данушка… Больно мне, Данушка, — слёзы потекли по щекам хрустальным. — Выйди ко мне, обними, согрей, — позёмка заметелила вокруг феи, поплыла туманом плотным вокруг полянки огороженной, время от времени «заборчик» на прочность проверяя.

Ждан шагнул еще ближе, руки к сердцу прижав. Силовые линии оранжевыми всполохами заплясали на его лице.

— Зоренька моя, Эллочка… Не бойся огня! Прости меня за глупость мою, за слепоту! За то, что потерял любовь твою. Что не уберёг любовь нашу перед миром всем! Не бойся меня, окрой сердечко своей холодное, пусти весну! Прости меня, сердце моё! Я люблю тебя, душа моя. Без тебя мне жизни нет, одна маета и тоска серая. Я не жил без тебя — маялся! Только во сне с тобою и виделся! — хриплый шёпот Ждана прорывался сквозь магию навью, обжигал искрами горячими снежную владычицу.

Но морок не сдавался и не собирался так просто выпускать из цепких лап своих пленницу. Ожили косы черные, зашевелились, выпуская крючочки-щупальца, стремясь объять необъятное, белое в чёрное превратить. Слова ждановские, огонечками в сердце Амбреллы летящие, гасли, тьмой перехваченные, едва коснувшись груди девичьей.

— Данушка… Ну что же ты… Видишь больно мне, ладони горят, — снежная фея развернула длани, показывая волдыри от пламени защитного, в глазах белёсых застыли боль и недоумение.

Ждана скрутило от бессилия: как помочь любимой, как расколдовать душу замороченную, когда за чертой погибель обоих ждёт?

Шагнёт он за огонь, Элла в тот же миг душу из него вынет, холоду в жертву принесет. Сама же пустышкой безжизненной на веки вечные останется.

Ступит она в его объятья — растает снегом вешним: морок силен в фее, сердце жаркое льдом обложил, не достучаться. Кровушку горячую до капельки последней выморозил. Не осталось в Амбрелле ни тепла, ни радости. И любви не осталось.

Как убедить милую снова ему, однажды предавшему, довериться? Пусть и не по воле своей отступился от неё, по наущению и колдовству чуждому. Но разве не он слабину дал, позабыв о любви истинной, чарам навьим поддавшись? Значит, не верил в себя. В чужие слова и наветы — поверил. В себя и Эллу — нет. Силе чувств взаимных — не сумел до донышка довериться.

Значит, сомневался и не надеялся, что чудо великое с ними на яву случилось, не во сне и не в мечтах! Значит, забыл, что вещала ему Чомора тогда, на полянке, когда впервые фею свою единственную встретил. Не услышал слова хранительницы: ушами слушал, а нужно было сердцем и душой.

— Зорюшка моя… Люблю тебя сильнее жизни своей, сильнее света белого, — выдохнул Ждан, и вдруг почудились ему слова матушки родной: «Сыночек мой, Жданушка! Не бывает любви без жертвенности. Любовь не словами показывают — поступками». Вспомнил и понял, что делать надобно, вздохнул легко и успокоился.

Сириус только и успел, что зубами по воздуху клацнуть, когда Ждан, улыбнувшись светло и радостно, шагнув за преграду из рубахи собственной, пламенем почти до конца съеденной.

— Зорюшка моя… Иди ко мне! Согрею тебя, душа моя, сердце моё… Жизнь моя! — выдохнул Ждан, протянув руки к фее ненаглядной, едва крик сдерживая от боли лютой, ощущая каждой клеточкой, как мороз и стужа в один миг под кожу проникли и вгрызлись вдвоем клыками острыми в жилы горячие, кровь выстужая, выхолаживая. Жизнь отбирая.

Амбрелла подалась навстречу любимому, растянув уста в улыбке торжествующей. Прильнула к груди мужской, облачко студённое выдыхая. Ждан жадно в губы ледяные впился поцелуем горячим, обнял любимую, крепко к себе прижал, не выпуская из объятий королеву снежную. Любовью своей и сердцем остывающим, целуя душу холодную.

Забилась в руках сильных лесная дева заколдованная. Жаром обдало морок черный, глубоко внутри засевший. Да не тут-то было! Не выпустил Ждан любимую, только сильнее к себе притянул, поцелуй не прерывая. Лобызал её щеки бледные, терзал губы бескровные, снимал льдтинки с ресниц белых губами своими горячими, шёпотом жарким.

— Солнышко мое лесное! Зорька ясная! Любушка моя, горлица! Вернись ко мне! Услышь меня! Не отдам тебя никому! Умру за тебя, не думая. Воскресну, если спасти понадобится! Только живи! Только живой будь!

Застонала Амбрелла, выворачиваясь. Косы чёрные взвились вокруг Ждана, принялись жалить тело, остатки одежды разрывать. Из пальцев королевы, что в плечи мужски вцепились, в кровь раздирая, туман серо-бурый поплыл вниз по задубевшей от холода коже. Вздрогнул царь, но не отступил. Лишь сильнее в уста любимые впился, ладонями лицо чужое обнимая, выискивая в глазах Эллу, Эллочку — зорьку ясную.

— Элла… Посмотри на меня! — оторвавшись от губ прошептала Ждан, не отводя взора горячего от Амбреллы. — Вся моя жизнь… без остатка принадлежит тебе… — выдохнул он морозным облачком и упал бы к ногам снежной королевы прямо в объятья змей ледяных, пасти раззявивших.

Но дрогнули руки девичьи, сильнее за плечи ухватились, упасть не позволили.

— Данушка? — сморгнув с ресниц снежинки, раздался голосок дрожащий. — Что… что с тобой? — Амбрелла притянула к себе Ждана бездыханного, ноги её подкосились, и рухнула фея вместе с телом любимого на снег.

Твари ледяные зашипели, к королеве дёрнулись, но отчего-то близко подобраться не смогли. Элла сидела на снегу, обнимая Ждана, прижав голову темноволосую к плечу своему, и плакала слезами горючими.

— Дан, Данушка! Что с тобой? — вместе со слезинкам катились по щекам едва зарозовевшим осколки острые, раня кожу нежную. Лицо королевы покрылось трещинами. Рыдания прокладывали дорожки глубокие, вскрывая панцирь дедяной, в который морок долгими днями лесную фею упаковывал. Косы черные задергались, Ждана опутали, пытаясь из рук девичьих врывать. Но Амбрелла только сильней к себе прижимала любимого, в лицо его вглядываясь. а потом и вовсе склонилась и поцеловала в губи посеревшие.

— Не бросай меня, любимый мой! За тобой уйду, не смогу одна, — прижимаясь к устам холодным, целуя нежно, зашептала королева заговор. — Мы с тобой — одно целое, ты — ночка моя, я небо белое!

Царь не дышал и признаков жизни не подавал. И закричала Амбрелла в отчаянье:

— Обмена прошу! Жизнь за жизнь, кровь за кровь, смерть за… — и тут королеву выгнуло от боли так, что рухнула она поверх Ждана бездыханного.

Волк ринулся было на помощь, да поднялся едва: ослаб, кровью защиту поддерживая. Упрямо зубы оскалив, Сириус пополз в сторону друга и королевы, не оставляя попыток помочь, спасти. Королева застыла куклой сломанной на груди возлюбленного. Снежная корка, что платьем тело девичье облегала, вдруг затрещала, будто лед на реке ломается, и осколками стала осыпаться, обнажая живую плоть.

Амбрелла вздрогнула, застонала тихо, потому громче, плечами повела, с трудом голову приподнив, вновь вскрикнула и упала на Ждана. Полежал чуток, уперлась руками в землю, и выпрямилась. Фею трясло, как в лихоманке, качало из стороны в сторону. Морок, цепляясь косами за куски ледянистые, пытался удержаться внутри, но оттепель, что в сердце Эллы началась, гибелью Ждана опаленная, невозможно было остановить. Черные пряди сползали на стремительно таявший под телами снег, оборачивались юркими змейками и стремились поскорей покинуть ту, что так долго их в себе носила, иногда холила, местами лелеяла, обиды вспоминая.

Сириус уже твердо на лапы встал, когда Амбрелла снова закричала, выгибаясь назад, обхватив руками голову и глаза закатив. И вдруг за её спиной, доламывая остатки ледяного платья замороченного, распахнулись крылья огромные, переливаясь всеми цветами. Лесная фея в последний раз выгнулась всем телом, остатки морока с себя стряхивая, взмахнула пару раз крыльями, крепость и силу их проверяя, и встала в полный рост.

Вокруг Амбреллы и её возлюбленного снег стремительно начал таять, а из земли жадно рванули стебли лианы, подхватили мужское тело и поднесли к фее лесной. Королева Вечного леса склонилась на возлюбленным, нежно ладонями лицо его обхватила, глубоко вздохнула и прильнула к устам мертвым. Вместе с поцелуем вдыхала Эллочка всю любовь свою, всю нежность. Всю свою жизнь без оглядки и сожаления.

Крылья дрогнули, распахнулись во всю мощь и засияли перья всеми оттенками зелени, а затем окутали Амбреллу и Ждана, скрыв от глаз посторонних.

Сколько прошло времени, Сириус не ведал. Когда очнулся, Ждан сидел, привалившись к плечу феи любимой и кашлял, за грудь держась. Элла плакала, гладила его по волосам и что-то шептала губами пересохшими. Дан же, время от времени задирал голову, стремясь удостоверить, что ему не чудиться, улыбался растеряно, и все норовил в обнять любимую. Но от слабости руки бессильно падали, царь морщился, кашлял и все начиналось заново.

Волк оглянулся на коргорушу, доковылял к нему, прислушался, склонив голову лобастую, осторожно лапой тронул. Котяра судорожно вздохнул, но глаз не открыл. Сириус кивнул, улегся рядом, стараясь плтней прижаться к боку пушистому и остатками силы жизненной поделиться. Да так и приснул рядышком.

Сквозь тяжелый сон почуял волк, что кто-то его по имени окликает нежно, встрепенулся, огляделся и вспомнил вдруг: ЯГиня так осталась лежать возле зеркала разбитого. Нехорошо это. С трудом разогнав кровь по жилам, Сириус перекинулся в человека и двинулся к погибшей ведунье. Покинул круг защитный, кивнул приветственно Ждану: друг в себя пришел и теперь прижимал к себе любимую, боясь хоть на секунду из объятий своих выпустить. Амбрелла плакала, спрятав лицо на мужской груди, тихие рыдания выдавали только крылья подрагивающие.

Сириус шел по таящему снегу, отмечая изменения. Травка молодая пробивалась, живность луговая оживала. На санях Дубовод Кузьмич зашевелился, закряхтел, руками замахал, стряхивая с себя остатки снега и льда. За спиной раздались крики радости: миряне заколдованные все как один замерли. Таять не таяли, но и попытки напасть оставили. Где-то на краю сознания мелькнула у Сириуса мысль: «Надо бы сундучок с душами поискать, да расколдовать замороженных», — но тут волк увидел Ягиню, и все перестало иметь значение.

Царевна лежала на спине, слегка запрокинув голову. Её рыжие волосы разметались по снегу языками пламени. В глазах распахнутых потухла зелень, на губах алых снежинки не таяли. Сириус упал подле тела девичьего на колени, голову повесив. Зверь внутри закаменел, а потом свернулся в клубок, и застыл, носом в хвост уткнувшись.

Человек как и волк, опустился на снег, лег рядом с Ягиней, протянул руку и нежно дотронулся до щеки. Спустя секунду сердце проупстило удар, рухнуло в пятки, а затем с неистовой силой заколотилось о рёбра. Кров прилила к голове и зашумела в ушах. Дрожащими пальцами Сириус прикоснулся к холодной щеке снова. Задет резко поднялся, наклонился и дотронулся до шеи, пытаясь услышать пульс. Мир замер, накрыв симурана оглушающей тишиной. Волк злился на себя и не мог сосредоточится: отравленное надеждой собственное сердце грохотало так, что забивало все звуки вокруг.

Сириус глубоко вздохнул, задержал дыхание, выдохнул и припал к груди царевны. Потекли секунды томительно ожидания прежде чем мужчина тихо заплакал, прошептав пересохшими губами: «Жива…» А затем, стремительно взлетая на ноги с Ягиней на руках зарычал, закричал, застонал так, что земля вздрогула, а возглас его долетел достен столичных:

— Она жива! Лекаря! — и рванул к саням.