Трудное время (https://vk.com/bb_vmp) читать бесплатно онлайн полную версию книги (ч. 3)

— Все нормально. Я не боюсь тебя.

— Точно?

Я покачала головой.

— Да. Думаю, что да.

— Хорошо.

Мои губы дернулись, и я поджала их. Я не могла сказать, то ли я хотела улыбнуться, то ли заплакать.

— Хочешь…, хочешь я дам тебе свой номер? — спросил он. — Тебе не обязательно звонить по нему. Но ты бы хотела этого? Или мою электронную почту?

— У тебя есть электронная почта? — Почему это казалось мне таким нереальным?

Он кивнул.

— Моя сестра отдала мне свой старый ноутбук.

— Эм… тогда хорош. Не повредит.

Он выудил свой кошелек и достал визитную карточку со всей возможной информацией. Эрик Коллиер. Контрактный ландшафтный работник. Разовые поручения. Адрес электронной почты. Номер телефона. Свободный мужчина.

Я сунула ее глубоко в свой карман пальто.

— Спасибо.

— Возможно, скоро увидимся, Энни.

Я наблюдала за его губами, пока он говорил это, моим щекам стало тепло, когда я вспомнила, как фантазировала о том, чтобы поцеловать их.

— Увидимся.

Легкое подергивание этих губ, легкая волна, затем он разворачивается и направляется к дороге. Мой шарф обвивает его шею, возможно, пахнет моим лосьоном. Его визитка в моем кармане скользит между моих облаченных в перчатку пальцев.

Мужчина, который вернул меня к жизни, переходил улицу, оставляя меня в темноте и холоде. Оставлял меня желающую.

Глава 10

Я приняла решения двумя днями позже. После многих мыслей без алкоголя. Взвесив все за и против, и не найдя никаких ответов, только получив больше вопросов. Я напечатала вопрос в заголовке электронного письма.

«Хочешь встретиться в субботу вечером? Как те два человека из магазина пончиков. На Бенсон-стрит есть бар, называется «У Лолы». В семь?

Энн».

Я замерла. Нажала на клавишу возврата. Добавила «и».

«Энни»

Я могла бы позвонить. Но письмо… разве это не единственный способ?

Он не отвечал последующие два дня, прислав ответ днем, когда я была занята в Казинсе. Я занятая переживаниями о том, что он либо не получил мое послание, либо решил игнорировать его. Мое сердце замерло, когда увидела его имя во входящих письмах.

«Я приду. И принесу твой шарф. Эрик».

Когда вечер настал, я пришла раньше. Но он пришел еще раньше.

Через фасадное окно я заметила его спину, его растрепанные волосы. Когда я распахнула дверь, казалось, словно я раскрыла ребра, показывая свое бьющиеся и легкое сердце всему миру. Он не заметил меня, пока я не добралась до кабинки, которую он занял. Он выглядел удивленным, когда наши взгляды встретились.

— Добрый вечер, — сказала я, снимая пальто. Я надела его для формальности, не готовая сказать ему, что я здесь живу. И оделась я точно так, как себя чувствовала — остерегающий комплект, скрывающий внутреннюю коварную надежду. Джинсы и подходящий свитер не предвещали ничего особенного…, но под ними — кружево и атлас цвета весенней зелени.

— Добрый вечер. — Он изучал меня, пока я усаживалась, его выражение лица было тяжело прочитать. Мой шарф был аккуратно свернут на столе возле его локтя, и он подтолкнул его по гладкому дереву. — Спасибо за него.

— Пожалуйста. Ты в порядке?

— Да, в порядке. Только я думал, что буду еще ждать. По крайней мере, до семи.

Я пожала плечами.

— Мне нужно было выпить. — И увидеть тебя. Кем бы ты ни был. В баре было тепло, и на нем была футболка, а его зимняя одежда покоилась рядом. Я пыталась не смотреть на его руки.

Он огляделся.

— Это место не одобрит мой надзиратель.

— Мы нарушаем твои условия?

Он покачал головой.

— Неа. Но я уверен, ты не из тех девушек, которые предпочитают такие места.

Я передернула плечами.

— Я живу здесь поблизости, да и в Даррене нет особо шикарных мест. Могу я что-нибудь заказать тебе?

— Ты сиди. Я принесу тебе, что ты хочешь.

Мои глаза метнулись к бару, и я была счастлива, что сегодня не смена Кайла. Меньше всего мне были нужны его косые, требовательные взгляды, — «Это тот парень? О которо, мы тебя предупреждали?»

— Холодный чай с лимоном, льдом и порцией бурбона.

Эрик выглядел озадаченным, но кивнул. — Конечно.

Вскоре он вернулся с моим напитком и бутылкой пива. Мы пили в угнетающей тишине около полминуты, а затем он спросил:

— В общем, почему ты решилась снова со мной увидеться?

Я перечитала твои письма в понедельник ночью. Все до одного. Попробовала каждое слово на вкус, затем представляла, как мы воплощаем их в жизнь в своей голове, всю неделю.

— Я не уверена.

Его брови плотно съехались.

— Я не пытаюсь играть с тобой, — сказала я. — Если бы я знала, что я ищу, я бы сказала тебе…, я думаю, я просто пытаюсь понять тебя. И нас, кем мы были. Кто мы теперь.

— Как ты решишь, теми мы и будем.

— Ты бы хотел просто быть моим другом? — спросила я с любопытством.

— Возможно. Но только до тех пор, пока ты не начнешь с кем-то встречаться.

— Что случится, если я начну с кем-то встречаться?

— Это разорвет мое сердце, — сказал он с печальной улыбкой. — Чтобы ты почувствовала, если бы мы были друзьями, и я начал бы с кем-то встречаться?

О, Боже. Я почувствовала именно это в одно мгновение — самое болезненное сжимание в груди и в желудке. И вот мы уже здесь, ведь так? Говорим о вещах, которые я не думала, что мы когда-то сможем сказать друг другу.

— Мне было бы отвратительно, — призналась я. И в следующие мгновения я с точностью поняла, кем мы были друг для друга. Мы были бывшими. У нас была история. Мы были интенсивно близки в романтическом плане. Мы влюбились друг в друга и причинили друг другу боль. Мы даже ни разу не прикоснулись друг к другу, но, тем не менее, мы не забыли о том, что было между нами.

— Я буду честен, — сказал он. — Если ты хочешь слышать правду.

Я кивнула, отпив свой напиток и, пытаясь, прочистить ком в своем горле.

— Я буду твоим другом до тех пор, пока ты не начнешь с кем-то встречаться. Потому что ты нравишься мне, как человек. И потому что я влюблен в тебя.

Я замерла.

— Я буду твоим другом, чтобы просто иметь шанс видеться с тобой. Но как только у тебя что-то начнется с другим парнем, я уйду. И не потому, что я разозлюсь и изобью его. Просто потому, что мне будет слишком больно. Я уйду из твоей жизни — безо всякой драмы, ничего. Просто уйду. Но сейчас я буду с тобой любым способом, которым ты мне позволишь.

— Иисусе.

Он фыркнул при этом.

— Как будто ты не знала.

— Нет, не знала. Не… такими словами.

— Ну, теперь ты знаешь. — Он уставился на свою бутылку, прокручивая ее раз за разом и удерживая за горлышко. — Но если ты хочешь быть моим другом…, я даже не понимаю, почему. Из жалости, любопытства. Потому что хочешь исправить меня или отомстить своему отцу. Мне все равно.

Я нахмурилась.

— Ни по одной из этих причин.

— Я знаю, что мне следует забыть тебя, потому что я так сильно облажался и, скорей всего, никогда не исправлю этого. Но ты самое лучшее, что было у меня за очень долгое время. Единственное радужное пятно в этом дерьмовом, сером мире, в который я вернулся. До весны, кажется, еще слишком долго. Возможно, встречи с тобой помогут мне скоротать эту зиму.

Я даже не знала, говорил ли он метафорами или нет, но я снова представила зеленый оазис, который прятала под пряжей и джинсовой тканью.

— Ну…, я не знаю, почему хочу, чтобы мы были друзьями, — сказала я. — Я думаю, мне не нужно знать почему. Но мы общались, когда ты был в заключении. Я хочу знать, возможно, каким-то образом мы сможем сделать то же самое в реальном мире.

Он удерживал мой взгляд.

— Это был мой реальный мир.

Черт, я покраснела от стыда.

— Прости. Конечно. Для меня это было тоже реально…, в тот момент. Но я также не понимала, что делаю. Я была слишком опьянена этим. Слишком близко, чтобы отступать, и увидеть, что происходит.

— И что происходило?

Я взглянула на его руку, по-прежнему игравшую с бутылкой пива.

— Я влюблялась в мужчину, которого в действительности не знала. В жестокого мужчину. В мужчину, который сделал что-то ужасное очень с другим человеком. Хуже, чем парень, который пошатнул мою уверенность в себе, для начала.

— Твой бывший парень избил женщину. Он избил тебя. Почему?

Я нахмурилась.

— Он был пьян. И чем-то огорчен, я даже не знаю — чем.

— Я избил взрослого мужика в трезвом состоянии. Который, черт его подери, точно ожидал этого. Мужчину, который заслужил этого.

— Это ты так говоришь.

— Я не святой, но я и не твой бывший. Я никогда не причиню тебе вреда. — Его горящие глаза подтверждали это, как никакие слова никогда не смогут.

— Нет, мне нет. В это я верю.

— Кого ты видишь сейчас? — потребовал он. — Мужчину, которого встретила в Казинсе? Из тех писем? Или какого-то жестокого мужика, из каких бы там трагических инсценировок, которые ты прокручиваешь у себя в голове, того, что я сделал, когда мне было двадцать шесть?

Я устала от этих вопросов, я задавала их себе на протяжении нескольких недель. Я закрыла глаза и потерла лицо, чтобы он увидел, насколько это все удручало меня.

— Для меня ты все та же женщина, — сказал он тихо. — Из наших писем.

— Это не у меня были секреты от тебя.

Его ноздри раздулись с громким выдохом. Мы молчали какое-то время, я потягивала свой напиток. Эрик вглядывался в окно на проезжающие мимо машины. Он разрушил затишье, встретившись с моим взглядом.

— Я не… я ни с кем не был. С тех пор, как меня выпустили.

Черт подери мое сердце за то, как оно возрадовалось. Что-то внутри меня не выдержало, оледеневшая река ожила от весенней оттепели.

— Нет? Это… неожиданно.

Он пожал плечами, оглядев бар.

— Я никого не знаю в этом городе.

— Да, полагаю это так. — Хотя, почему это должно волновать мужчину, который воздерживался половину десятилетия? — Ты ужасно красивый. Я уверена, если бы ты захотел…

Он нахмурился.

— Что?

Его раздражение спало, и, когда он заговорил, он казался поверженным.

— То, как мы разговаривали до моего освобождения… Мы, словно описывали праздник. Удивительное блюдо высокой кухни, которое я с нетерпением хотел попробовать, как только меня освободят. Потом я вышел и не смог устроить этого праздника, ну, да ладно. Но после стольких мыслей о нем я не хочу соглашаться на любой другой доступный мне праздник. Я не знаю, как скоро встречу женщину, с которой смогу почувствовать тоже, что и с тобой, но мне не нужен просто кто-то ради этого. Я не хочу, чтобы мой первый секс после пяти лет в неволе был столь же незапоминающимся, как поездка за каким-нибудь гамбургером.

Я почувствовала разом слишком много от этих слов. Я была тронута тем, что была особенной. Мне было больно от того, что он не собирался идти дальше и найти кого-то, кто бы смог заменить меня. Но почему бы и нет? Почему бы мне не хотеть этого, если он ждет, когда я приду к нему почти с одержимостью?

Все что мне удалось произнести:

— Я могу это понять.

— Плюс ко всему, места, в которых мужчина может кого-то подцепить — бары, подобные этому. Это не те места, где мне сейчас стоит находиться. Этот тип людей. Это слишком угнетающе. Я слишком долго пробыл взаперти. Мне не нужны напоминания о том, как люди зацикливаются на своих бесперспективных жизнях и вредных привычках. Это слишком сильно похоже на тюрьму. И слишком сильно похоже на дом.

— Конечно.

— Ты… — Он тяжко вздохнул. — Ты была с кем-то? С каким-нибудь парнем с тех пор, как мы перестали писать друг другу?

Я моргнула.

— Нет. Конечно, нет. И вообще, тебя это не касается. — Но явное облегчение на его лице впитало всю мою ярость.

— Я знаю, — сказал он более мягким голосом. — Но все же хотел, знать. Это естественно.

— Мне понадобилось пять лет, чтобы встретить тебя и, хотя бы, просто поделиться этими мыслями. Чтобы они вообще возникли. Я не собираюсь просто взять прыгнуть с кем-то в постель и на самом деле все это сделать.

— Я просто хотел услышать, что, возможно, эти вещи, все, что мы говорили… были особенными, наверное.

Мое лицо потеплело.

— Конечно, они были особенными. Я бы не стала рисковать работой, если бы это было не так. — Или своим сердцем. Боже, как же я хотела его. До боли и безумия желала. — Это было особенным. Но я совсем тебя не знала. Я даже не знаю, как описать эти две вещи. Часть меня считает, что знает тебя с ног до головы, лучше, чем любого другого парня, с которым я когда-либо была. Но также, что ты совершенный незнакомец.

— Незнакомец, потому что ты не доверяешь мне?

— Потому что я не сталкивалась с разными сторонами твоей сущности. Важными сторонам. Та сторона, которая сделала ту страшную вещь. Та сторона, что решила не говорить мне, что тебя выпускают…, хотя ты понимал, что должен. Что это все изменит.

— Я был эгоистом.

Я кивнула.

—Да. Ты был эгоистом. — Я помешала напиток трубочкой. — Я тоже была эгоисткой. Я использовала тебя, чтобы почувствовать это все снова. Живой. Сексуальной. С кем-то, с кем бы мне никогда не пришлось волноваться, что все может, станет реальным.

— Я не возражаю, что ты меня использовала.

Я сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

Эрик вертел свою бутылку, думая, прежде чем сказать:

— Ты знаешь, почему я избил его именно так? Монтировкой?

— Ты не хочешь мне рассказывать почему.

— Нет, я имею в виду, почему именно монтировкой.

— Нет.

Его взгляд следил за движением.

— Потому что в тот яркий, горячий момент, когда я узнал новости, от которых у меня снесло крышу, я пожелал ему смерти. Потому что голыми руками я бы его не убил за то, что он сделал. И потому что у меня не было оружия, и я не медлил ни секунды, чтобы продумать план. Я просто передвигал свое тело к его телу, а по дороге схватил то, что, посчитал, сможет его убить…

— Боже, остановись. — Я съежилась, испугавшись подробностей.

— Я хочу сказать, что я не такой человек, который намерено, вносит насилие в свою жизнь. Я белое отребье — я знаю это. Там, откуда я родом, так и говорят. Но я не самый худший мужчина, который тебе попадался. Я ни разу не связывался с наркотиками, не насиловал какую-нибудь несчастную девушку, ни у кого не воровал. Прежде чем я избил того мужика, наверно, самая ужасная вещь, которую я делал — это превышал скорость и курил травку несколько раз в месяц. Время от времени, попадал в переделки. Как я уже сказал, я не святой, но я и не…, я не знаю, что ты там себе напридумывала обо мне. Но я могу поспорить, что я не настолько плохой.

А что я знаю о нем — потенциальный убийца? Тоже не особо впечатляет.

— Если ты не скажешь мне почему, — сказала я. — Не думаю, что мы сможем когда-нибудь…

— Когда-нибудь что?

— Вернуться к тому, что было. В письмах.

От этих слов его взгляд загорелся. Словно он даже в самых диких мечтах не представлял, что мы можем все вернуть. Слово я ему только, что сказала, — «У тебя все еще есть шанс. Я не могу забыть тебя». Словно я призналась в этом нам обоим. От этого у меня закружилась голова. Или, возможно, от бурбона.

— Даже если я буду знать почему, — добавила я быстро. — Это не означает, что я соглашусь с тем, что ты сделал. Но мне бы все равно хотелось, чтобы ты рассказал мне.

Он покачал головой.

Я устало откинулась на свое сидение. Мы вернулись к тому, на чем застряли в том магазине пончиков.

Эрик подумал с минуту, побарабанив пальцами по столу.

— Я бы мог сделать телефонный звонок.

— Кому?

Он усмехнулся.

— Кому. Черт возьми, ты очаровательна.

Я закатила глаза.

Он снова изменился, казалось, он вдруг стал собранным и спокойным. Мужчина с планом. Он встал, обогнул диванчик и направился к двери, доставая телефон из джинсов, плащ, перчатки и шапку он оставил. Я следила за ним через фасадное окно, он стоял спиной к стеклу. Я видела его лопатки сквозь футболку от того, как он прижимал телефон к уху. Неоновая вывеска позади него мигала, переходя с красного на желтый, отчего его синяя футболка меняла цвет с черного на зеленый, с зеленого на черный.

Надень зеленое. Надень черное.

Прямо сейчас на нем были оба этих цвета. На мне ни того, ни другого. И если бы мне снова пришлось сделать тот выбор… вот она я, по-прежнему не пришла ни к одному из вариантов, как эта мигалка. Действительно ли телефонный звонок был в силах изменить мое мнение о нем? Прогнать его? Пригласить его подняться в мою кровать? Под мое одеяло, под мою кожу?

Я вся покраснела, шокированная, что у меня вообще возникли такие мысли.

Он разговаривал. Это было заметно по его движениям и паузам. Он сунул свободную руку в карман. Я подумала о том, чтобы схватить его пальто и вынести ему, но передумала. Он кивал, качал головой. Смотрел вдоль улицы. Я попыталась представить, что я могла бы о нем подумать, будь мы незнакомы. Этот мужчина за стеклом, отчаянно названивает по телефону, в футболке на морозном зимнем воздухе. Возможно, этот парень гоняется за наркотиками? Или за девушкой?

Внезапно он пропал из оконной рамы, затем вошел в дверь с телефоном в руке, он все еще светился. Он уселся назад напротив меня и протянул его мне. На экране было написано «Кристина».

— Давай, — сказал он и слегка потряс его.

Я взяла его, коснувшись своими теплыми пальцами его ледяных. Я поднесла его к уху и сказала:

— Алло?

— Да?

— Извините, — сказала я, стреляя взглядами на своего спутника. — Эрик просто дал мне свой телефон. Он не сказал, кто…

— Я — Кристина.

— О. Привет. Я — Энни.

— Я знаю, кто ты такая. — Она казалось одновременно незаинтересованной и агрессивной, ее хриплый голос предполагал, что она, скорей всего, делала длинные затяжки сигареты между предложениями. — Эрик рассказал мне все о тебе.

— О, — сказала я снова, как дура.

— Я его старшая сестра. Он рассказывает мне все. Ты хочешь узнать, почему он избил этого козла?

Я сглотнула. А хочу ли я? Я уже не была уверенна.

— Думаю, он сделал это для тебя.

— Этот кусок дерьма получил не меньше, чем заслуживал. — Он все еще казалось незаинтересованной, но я слышала напряжение в ее голосе. Жесткая девчонка пытается быть сильной, чтобы скрыть свои чувства.

— Я не знаю, кто мы друг другу с Эриком, — призналась я, глядя на него. — Но у нас ничего не получится, если я не узнаю, что заставило его сделать такую ужасную вещь.

Резкий, злой смешок, который заставил меня представить Кристину сорокалетней, на одном локте, на заднем плане, вырубился мужчина без рубашки на потрепанной кушетке. У черта на куличках. Обосновавшись на какой-нибудь неухоженной стоянке, где умирали американские мечты.

— Хочешь услышать об ужасных вещах, которые совершают мужчины, — сказала она, злобно вздохнув. — О, я могу рассказать тебе все об этом. Но тебя ни черта не касается, что произошло со мной. Я рассказала своему брату и этой суке, его судье, но тебе я рассказывать точно не стану. Просто знай, есть способы, которыми мужчины могут навредить тебе, способы, которые не оставляют шрамов снаружи. Способы, которые заставляют монтировку казаться справедливой. Так достаточно доходчиво для тебя?

Мое горло сжалось, но она не могла увидеть, как я кивнула, поэтому я прокряхтела:

— Да. Весьма доходчиво.

Когда она снова заговорила, ее тон стал менее враждебным.

— Можешь думать обо мне все, что хочешь. Но мой брат хороший человек. Возможно, единственный хороший человек, родившийся в этом месте. Я не знаю, что ты о себе возомнила, но я гарант-блять-тирую, тебе повезет, если ты заслужишь его расположение. А никак не наоборот. — И она повесила трубку.

Я уставилась на телефон, когда ее имя исчезло, и вспыхнула длительность звонка. Эрик дотянулся и убрал его в карман.

— Секретами таких женщин нельзя просто так делиться, — сказал он мягко.

— Да. Это я поняла.

Он усмехнулся.

— Моя сестра дикая. Такая же, как наш отец.

— Я удивлена, что она сама его не избила.

Его улыбка увяла.

— Она бы так и сделала. Не сломай он ей руку.

Мое тело похолодело.

— Ох.

— Мне надоело зацикливаться на всем этом, — сказал он, откидываясь назад. — Ну, вот, пожалуйста. Чтобы она ни сказала, большего ты не услышишь о том, почему я сделал то, что сделал. У меня не было выбора. И дело не в том, оправдывает ли это мои действия или нет.

— Оглядываясь назад, тебе бы хотелось убить его?

— Нет, — сказал он. — Я рад, что не убил его.

Я захлопала глазами в удивлении.

— Это стояло пяти лет, чтобы показать ему, что происходит с теми, кто связывается с моей семьей. Но нет, он, наверное, не стоит того, чтобы моя сестра чувствовала, словно я пожертвовал остатком своей жизни, только чтобы увидеть его смерть.

— Его посадили? За то, что он сделал с ней?

— Нет, за другое дерьмо.

— Я надеюсь, он не в Казинсе.

Он покачал головой.

— Они бы такого не допустили.

— Хорошо… ты знал его? Прежде?

Эрик кивнул.

— О, да. Я знал его. У них что-то было с моей сестрой, однажды. Вместе готовили, ходили к озеру, работали над машинами. Одним летом моя мама позволила ему завалиться на наш диван, когда мне было где-то семнадцать.

Меня затрясло. Это еще хуже, чем я думала. Потому что насилие может скрываться в каждом, кого вы знаете. Это заставляло усомниться во всем. В своем собственном суждении и интуиции, почему ты не предвидел этого, и не ты ли в этом виноват, в каком-то смысле.

— Ты доверял ему, тогда?

Он покачал головой.

— Не тогда, когда он так поступил.

— Нет?

Эрик пристально смотрел мне в глаза.

— Ты действительно родом из хорошего места, ведь так?

— Мы небыли богаты или что-то в этом роде. — Не по чарльстонским стандартам. По стандартам Даррена? В таком случае, возможно, я выросла в каком-то закрытом раю.

— Я вырос в нехорошем месте, — сказал он. — Маленький, богом забытый городок под названием Кернсвилл, в часе езды на восток отсюда. И там есть чума, как чума, которая распространялась по грязным местам сотни лет назад. Только эта варится из сиропа для кашля и вводится через трубку или иглу, а не от укуса крысы. Понимаешь?

Я кивнула.

— Я не говорю, что то, что я сделал своего рода милосердие или что-то подобное. Но если какое-нибудь бешеное животное ходит по округе и кусает людей, никто не станет мешкать, чтобы убить его.

— А сейчас он по-прежнему в тюрьме?

Он кивнул.

— Тебе придется перед кем-нибудь оправдываться дома? Перед его друзьями?

— Нет. Так или иначе, он со всеми разругался к тому моменту, когда его закрыли. Если его однажды освободят, и он захочет мне отомстить или моей семье за то, что я сделал, он будет совсем один. Если в его мозгу осталось, хоть немного извилин, он найдет себе новый город, в котором сможет осесть.

Некоторое время мы молчали, пространство между нами было наполнено разговорами незнакомцев, тяжелым роком, смехом и позвякиванием бутылок и стаканов.

Я опустила подбородок, переведя внимание на стол, и Эрик низко склонил голову, чтобы поймать мой взгляд.

— Да? — спросила я.

— Ты выглядишь печальной.

— Думаю, мне просто хочется, чтобы ты жалел об этом, — сказала я тихо, слова удивили даже меня.

— Я не могу. Это было правильным, не важно, что закон говорит иначе. Я бы не смог жить, если бы не сделал этого. Есть законы природы, которые превосходят те, за которые тебя могут арестовать.

Я прокрутила это в голове. Я попыталась представить, что сделал бы мой отец, если бы услышал, что Джастин разбил мне барабанную перепонку, сбив его дочь с ног, разбив ее сердце так сильно, что она спрятала его на полдесятилетия. Он служил штату. Закону. Но если бы он узнал…, если бы он отыскал Джастина и ударил его также сильно, как та рука, которая ударила меня…, я люблю своего отца, как только может любить дочь, но если бы он сделал такое, я бы обняла его сильней, чем когда-либо в своей жизни. Полюбила бы его еще сильней, зная, что его чувства ко мне такие сильные, что импульс перевесил разум, и он послал к чертям последнего. Я не дала ему шанса сделать этот выбор. Я защитила его, потому что глубоко внутри…, возможно, я знала, что он выберет. А Джастин не стоил того, чтобы мой отец пожертвовал своей работой. И он не стоил того, чтобы разбить сердце моего отца. Не на осколках моего.

Я посмотрела на бутылку Эрика, по-прежнему полную по горлышко.

— Тебе можно покидать Даррен без разрешения надзирателя?

Он кивнул.

— Ага, только не пересекать штат.

— Давай куда-нибудь сходим.

— Что, сейчас?

— Да. Давай куда-нибудь поедем. В какое-нибудь тихое место. К воде. — Как то озеро, о котором он упоминал в своих письмах, то, у которого я представляла нас так много, много раз.

Он посмотрел на меня таким взглядом, которым смотрит друг, когда хочет защитить.

— Ты хочешь, чтобы какой-то недавно освободившийся зек отвез тебя в какое-нибудь тихое место?

— Да.

Мгновение он обдумывал это, затем встал.

— Тогда ладно.

Мы покинули его едва тронутое пиво, мой наполовину выпитый коктейль. Мы покинули неоновую вывеску, затхлый запах бара и тепло, натянув верхнюю одежду снаружи. Он провел меня через полквартала к серебряному грузовику, обошел его и открыл мою дверь.

— Не снимай перчатки, — предупредил он, подталкивая меня вовнутрь. Он забрался на место водителя. — Обогреватель этого куска дерьма сломался, еще до того, как меня посадили. — Он потянулся за сиденье за шапкой. Я поправила свой шарф, и двигатель пришел к жизни.

— Куда мне отвезти тебя? — спросил он, отъезжая от бордюра.

— Как далеко, то озеро, о котором ты рассказывал? То, по которому ты скучал, пока был взаперти?

— Около сорака минут, возможно.

— Давай поедем туда.

— Как скажешь. — Он развернулся на сто восемьдесят градусов и направился в сторону шоссе.

Мы долго ехали, не разговаривая, пока не выехали на одинокую дорогу, оставляя позади промышленную зону Мичигана, пробираясь к спящим сельхозугодьям, а затем к лесу.

Его голос разрушил тишину.

— Почему тебе так сильно хочется увидеть это озеро?

— Я пытаюсь понять тебя. Мне хочется увидеть место, о котором ты мне рассказывал. Кажется…, кажется, в этом месте сосредоточилось все, что забрала тюрьма. — И место, в котором наши тела были вместе, в его фантазиях, о которых он писал мне.

— Оно не будет таким, по которому я скучаю. Замершее, темное. Все в снегу.

— Это просто необходимо сделать.

Где-то сбоку я почувствовала его кивок.

Мы проехали знак, который указывал на парковку у общественного пляжа, но металлические ворота нас не пропустили, поэтому мы поехали дальше. Через милю он остановился на покрывшейся коркой дороге, сквозь пробелы сосен я видела атласную ленту — почти полную луну на озере, на матовом полотне, расчищенном ветром. Эрик заглушил мотор и выключил фары. Это было самое темное место, в котором я была за последние месяцы. Без фонарей, без оконных бликов вдалеке. Только луна. В ее сиянии наши дыхания затихли в холодной кабине грузовика.

— Оно такое, по которому я скучал, — сказал он тихо, почти с горем.

— Я в этом уверена.

— Это словно ты пришел на могилу к бабушке и притворяешься, что это, то же самое, что увидеть ее. — Я видела, как он сглотнул, видела, как он моргал. Его лицо было белым и струйным, серебряным, как дагеротипия.

— Почему мы здесь? — спросил он так тихо, что мне могло показаться, если бы не облако его туманного дыхания.

— Мне нужно было увидеть тебя. Здесь. Вдалеке от Даррена или Казинса, или любого другого места, полного кирпичей и колючей проволоки, и всех этих депрессивных вещей.

— Снег вгоняет меня в депрессию.

— Меня нет. — Я потянулась своей рукой к его ладони в перчатке. Мы положили руки на сидение между нами. Самое настоящее прикосновение, которое у нас было, и даже сквозь всю зимнюю одежду, я почувствовала его.

— Я люблю снег, — сказала я. — Во всяком случае, когда он пушистый, а не грязная слякоть. Там, откуда я родом, никогда не бывало настоящих снежных бурь, кроме урагана Хьюго, но тогда я была совсем маленькой. Но я помню его. Это было самое волшебное, что мне доводилось видеть. — Я сжала его руку. — Казалось, словно мир накрыло сахаром. — Сахар, который он мечтал попробовать, если мы поцелуемся.

— Я ненавижу метели, — сказал он. — Они означали, что я не мог, уйти из чертового трейлера, в котором я вырос. Не так, как в летнее время. — Сказал он с горечью. С горечью о зиме. Но, ни разу о своем приговоре или о потерянных годах, ни об одном обещании, которые он прочитал в моих письмах и, которые я нарушила, оттолкнув его.

Я смотрела на отражение луны, размазанное по льду.

— Попытайся посмотреть на него моими глазами. Как твои письма заставили меня посмотреть на секс твоими глазами. Так, как я не чувствовала себя очень долгие годы.

Я повернулась и заметила, как смягчились его черты при этом, видела, как опустились черные ресницы на белую кожу. Когда его веки распахнулись, его карие глаза засветились и стали темными как обсидиан.

— Все не так уж и плохо, — признался он, вглядываясь в озеро. — Здесь чисто, так или иначе. И тихо. И… свободно. И приятно снова увидеть столько много звезд.

— Здесь так спокойно.

Он кивнул, потом прошептал:

— И здесь ты.

Я задрожала, почувствовав странное тепло в зимней стуже.

— Я здесь. — В изолированном месте с опасным мужчиной, и никто не знает, куда я отправилась. Но все же я не чувствовала ничего похожего на страх.

— Я тебя куда-то сводил, — добавил он еще тише. — Куда тебе захотелось.

Я переместилась, уронив подставку под стаканы на приборную панель, чтобы повернуться и положить свои согнутые ноги на сидение.

— Ты уводил меня в различные места в своих письмах. В места, в которых, я думала, больше никогда не захочу оказаться.

Он тоже повернулся.

— Правда?

— Правда. Чтобы не значили мои письма для тебя, в тех стенах, я клянусь, твои значили для меня, ровно столько же. В одиноких стенах моей маленькой квартиры.

— Невозможно.

Я улыбнулась ему.

— Ты бы удивился.

Долгое время мы просто смотрели друг на друга, две пары глаз изучали, запоминали. Затем его взгляд опустился на наши руки на сидении. Он снял одну перчатку, и я сделала то же самое. Проведя кончиками пальцев по его ладони, я на короткое мгновение почувствовала его тепло, прежде чем мороз украл его. Как ребенок я расплавила пальцы, чтобы сравнить наши ладони, затем он переплел наши пальцы, нежно сжав их. Мы крепко держались за руки, пока тепло вернулось из своего укрытия и окутало наши ладони. Его следующий выдох получился прерывистым, выдавая, что за этими осторожными проявлениями разгорался огонь.

— Скажи мне, что тебе нужно, — прошептал он.

— Мне ничего не нужно. Только это.

— Скажи мне, кто мы. Мы те два человека в магазине пончиков или те два человека, которые писали друг другу те письма?

Хороший вопрос.

— Думаю, мы где-то между.

Его брови сдвинулись — одно легкое незаметное движением, — но оно рассказало мне о многом. На его лице отразилась вся его надежда, и сожаление, и необходимость, словно черные чернила на белой бумаге.

— У меня никого не было с тех пор, как меня выпустили, — пробормотал он.

— Ты говорил. — Все же горячая искорка этих слов была намного сильней, чем, когда он говорил это впервые.

— И ты не думаешь, что я уже не такой, каким был, когда меня посадили, но я изменился. Я не хочу снова быть таким, как тогда. Каким я был в двадцать шесть. Каким я был в своем проклятом городе. Я хочу быть тем, кто быть достоин с кем-то, как ты. — Он согнул пальцы между моими пальцами. — И не потому, что ты милая и красивая, как это может показаться, я не знаю. Как хорошая девочка или что-то в этом роде, вся такая правильная и невинная. Словно, ты что-то исправила во мне своей чистотой или подобный бред.

— Хорошо. — Очень хорошо. — Но почему тогда?

Он смотрел на наши руки, размышляя.

— Потому что ты заставляешь испытывать все эти ощущения. — Он нахмурился. — Из-за того, что я чувствую с тобой, не из-за того, как тебе кажется, мужчина должен себя чувствовать. Черт, я все неправильно говорю.

Но для меня это было поэзией, головокружительной в своей красоте. Я сжала его пальцы и прошептала:

— Продолжай.

— Я не хочу, чтобы ты думала, что для меня ты — как идеально белый платок, которым я могу устранить все невзгоды от себя. Потому что многие парни, такие, как я, так бы к тебе и относились. Словно, ты какой-то ангел, который простит им их грехи. Для меня ты совсем не такая. Я не поэтому хочу тебя, или чувствую себя достойным тебя. Я просто хочу быть таким мужчиной, который заслуживает чувствовать все эти эмоции с тобой, вместо того, чтобы просто воспользоваться тем, что доступно, так, как делают люди, вернувшись домой. Это хоть о чем-нибудь говорит?

Это о многом мне говорило, я почувствовала, как слезы потекли по моим щекам. Эрик поднял глаза.

— Ох, черт.

Я сжала его руку и вытерла слезы рукой в перчатке.

— Это хорошие слезы.

— Как так?

Я пожала плечами.

— Потому что я всегда именно так себя и чувствовала с парнями. Дома. Словно, мне нельзя было иметь аспекты, которые не подходили под описание милой, благоразумной хорошей южной девушки. Словно, мне нельзя давать обещания, или перебивать, или сквернословить, или выходить из себя, никогда. Это почти как быть на испытательном сроке.

Уголок его губ дернулся.

— Я читал твои письма. Я знаю, что ты не такая.

Я улыбнулась.

— И мне было приятно, что кто-то видит меня такой. И ценит за это.

Его взгляд снова забегал, опускаясь, то на мой шарф, то на подбородок.

— Ты думаешь… — Он прервался, но я знала, о чем он спрашивал.

— Возможно. — Он сделал все возможное, чтобы исправить свою ошибку, что не сообщил о своем освобождении, и объяснил, почему избил другого человека до полусмерти. Что более важно, я верила ему, когда он говорил, что хочет двигаться дальше. И то, что мне было на самом деле нужно, верить ему, что его чувства ко мне были симпатией, а не навязчивой идеей.

Его следующие слова были едва слышным шепотом.

— Скажи, что мне сделать, чтобы появился хоть какой-то шанс вернуть все обратно.

Я не думала. Просто говорила.

— Поцелуй меня.

— Сейчас?

—Нам нужно выяснить, есть ли у нас чувства вне писем. Если нет, тогда какой смысл в наших страданиях.

— Ты страдала из-за меня? — спросил он, и его глаза сузились самым очаровательным дерзким образом.

— Конечно. Из-за того мужчины, которого я встретила на тех страницах. Покажи мне, что он сейчас здесь, со мной. — Я была не совсем уверена, что за женщина говорила эти слова. Но, возможно, мне следует позволить ей говорить почаще.

Он смотрел на меня, и его взгляд вернул меня на тот жесткий стул, в ту мрачную комнату в жестоком мире. Эти горячие, темные глаза, которые манили меня, как заблудившуюся бабочку. Он пододвинулся ближе. Я сделала так же, подняв свою согнутую ногу, расположив колено между нами. Ремень безопасности сковывал меня, и я отпустила его руку, чтобы мы смогли отстегнуться.

Мое колено на его бедре, тепло сплотило нас. Он снял другую перчатку, затем две голые, холодные руки легли на мои скулы, а эти губы внезапно оказались так близко. Кончиками пальцев он гладил мои щеки, брови, нос, обвел мои губы. Ни один мужчина не заставлял меня чувствовать себя такой очаровательной. Он прикасался ко мне словно я нечто ценное и соблазнительное. Я прикоснулась к нему в ответ. Контуры его лица, щетина, о которую я мечтала потереться кожей — намного мягче, чем я себе представляла. Я помнила его черты по комнате отдыха, по классной комнате, кода он сидел за столом напротив, но это не шло в сравнение с реальным прикосновением. Чувствовать тепло его тела, чувствовать запах его тела.

Мужчина впервые прикасается к женщине с момента, как у него отняли свободу.

Женщина впервые прикасается к мужчине с момента, как у нее украли всю ее страсть.

В грузовике не меньше, чем два нетерпеливых, бестолковых девственника, которые стоят на краю чего-то огромного.

Казалось, он мог делать это часами — просто держать мое лицо и ничего больше. Этот мужчина, который должен был с нетерпением приступить к своему празднику, все же был увлечен свечами или мягкой салфеткой, еще ненадолго оттягивая желанное пиршество. Он был погружен в восторг, а мне не терпелось. Его губы были так близко, и мне нужно было испытать их. Мне нужно было, чтобы его рот дал мне обещание… дал мне подсказку, каким окажется остальное его тело.

Я потерла наши носы, но его рука удерживала, чтобы я не подобралась ближе.

— Поцелуй меня, — пробормотала я слова с отчаяньем.

— У меня будет только одна попытка в первый раз.

— Я умру, если ты этого не сделаешь.

Его губы дрогнули, а глаза сузились, сверкнув.

— Напомни мне, кто из нас был закрыт на протяжении пяти лет.

— Мы оба, — прошептала я, и это поменяло его. Я следила за тем, как до него доходило, что это правда. Я наблюдала, как он осознал, что я нуждалась в этом также сильно, как и он. Что он за все это время изголодался по женскому телу… я же жила, не имея этого голода.

Его ладони обхватили мою челюсть, большие пальцы касались моих щек. Он осторожно подтянул мое лицо к своему, как кубок, чтобы разрушить затяжное, злобное воздержание.

И мы встретились, кожа к коже.

Я думала, что у меня был самый лучший первый поцелуй, о котором может мечтать девочка в пятнадцать лет — босиком на пристани под солнцем, вкус мятного мороженного на губах мальчика. Но когда рот Эрика отыскал мой в холодной темноте его грузовика, я почувствовала себя лучше, чем когда-либо.

Он не был осторожным, не таким, каким становился мужчина, пытаясь дать хорошей девушке то, что, по его мнению, ей нужно. Он целовал меня, словно пробовал шоколад, медленно, обильно, любопытно исследуя, балансируя между невинностью и развратом. Язык дразнил, снова дразнил, затем двинулся глубже, отчего он вздернул голову и запутался пальцами в моих волосах. Все, как я себе представляла. Горячо. Необходимо. От его низких стонов, кабина затуманилась, и этот рот изменился — с любопытного на изголодавшейся, в одно мгновение.

Я поддалась его нетерпеливому, властному языку, умирая от желания почувствовать это снова без страха — мужской агрессии. А он был таким милым, свыкнувшись с такой сильной тоской, и ожиданием, и скорбью. Когда я попробовала насытить его голод, я ласкала его в ответ. Я говорила ему своим ртом, если — когда — мы окажемся в постели, я буду более, чем отзывчивой. Такой, что он покинет эти простыни с расцарапанной вдоль и поперек спиной, возможно, с укусами на шее. Когда я укусила его за губу, все его тело напряглось, из горла вылетел стон. На нем была толстовка под плащом, и я обхватила шнурки, сжимая их.

Он проговорил мое имя мне в рот.

— Энни.

— Эрик. — Я погладила его по шее, затем снова укусила его, чуть сильней. Очередное напряжение, очередной жалобный стон. Он был самым жестким мужчиной, с которым я сближалась, и все же, вот он здесь, такой беспомощный в моей власти.

Вернулась я из тех писем, девушка, которая играла с огнем и наслаждалась жжением. Я чувствовала смелость в крови, которую никогда прежде не испытывала. Я всасывала его губу, целовала его подбородок, ухо, вдыхала морозный, слабый аромат его небритой кожи.

— Прикоснись ко мне, — прошептала я.

— Где?

— Где угодно. К лицу, или рукам, или к шее. Где угодно.

Он убрал пальцы из моих волос и, обхватив мой подбородок, глубокими ритмичными движениями пробовал меня, которые отражались по всему моему телу. Он придвинулся ближе, словно нависая надо мной. Такой большой. Снова такой родной, этот мужчина, которого я думала, что потеряла. Его бедра двигались в унисон с его поцелуями. Я ждала давления, когда его руки придавят меня, ждала, когда его вес окажется на мне, его жар. Я ждала и ждала. Я зажала в кулаке его воротник и капюшон, только чтобы не тащить его на себя.

— Ты твердый? — спросила я возле его щеки.

— Конечно.

— Большой?

Самый нежный, нервный смешок задрожал на моих губах, затем он отстранился, так, чтобы касались только кончики наших носов. Его губы терлись об мои губы, пока он говорил.

— Тебе придется это выяснить самой, когда-нибудь.

Я шарила рукой вниз по его кофте, но он поймал ее у своих ребер, его рука дрожала.

— Не здесь. Не так.

— Мы на твоем озере.

— Не так, — сказал он снова, прижимая крепко мои руки к своим плечам. — Не в такой спешке. Не после столь долгого ожидания.

— Как тогда?

— В твоей комнате. Под твоими простынями, которые пахнут тобой, в тепле. На большой, мягкой кровати. При свечах и, возможно, с музыкой, все эти девичьи штучки не похожие на то, каким был мой мир на протяжении пяти лет. Не в грузовике, на котором я езжу со времен старшей школы. Не окруженный, этим чертовым снегом.

— Сегодня?

— Если это то, чего ты хочешь, тогда, черт возьми, да.

Я засмеялась, потерла кончиком носа его нос.

— Как можно быстрей.

Его улыбка была и сухой, и теплой одновременно. Сухой и теплой, как те простыни, о которых он грезил.

— Я бы превысил скорость, если бы не УДО.

— Нам нужны презервативы.

— И топливо. — Отвернувшись, он надел ремень безопасности и завел мотор, фары осветили сосны, отпугнув звезды. — Приготовься к самой длинной поездке в двадцать пять миль в твоей жизни.

Глава 11

Поездка назад в Даррен прошла как в тумане. Черный асфальт, яркие огни заправочной станции. Все та же старая развалюха, ускользающая вдаль, но теперь в моей сумочке таилась маленькая лакированная коробочка. Эрик был столь же нетерпелив, как и я, примерно через каждую милю превышал скорость и, одергивая себя, сбавлял ее с тяжелым вздохом.

— Где твоя квартира? — спросил он, когда мы покинули окраину города.

— У того бара.

— Та же улица?

— То же здание.

Он засмеялся.

— Ты не шутила, когда сказала, что живешь поблизости.

Мы прибыли на место в течение пяти минут, и он нашел парковку прямо перед боковым входом.

Мои руки тряслись, когда я доставала ключи и открывала двойные двери подъезда. Я слышала его шаги позади себя, переступающие по две ступени. Чувствовала их. Чувствовала его вес и близость его тела.

Я щелкнула переключателем в гостиной.

— Можешь, где угодно просто бросить свои вещи. — Махнула я на кресло-качалку у окна.

Мое пальто, затем его плащ упали поверх него. Перчатки, его толстовка и шапка, мой шарф — огромная смятая куча нашей одежды. Две пары обуви, наклонившиеся друг на друга как уставшие путешественники.

— Тут мило, — сказал он, оглядываясь.

— Тебе налить чего-нибудь? Чай или кофе? Или я могу достать вино.

Он напряженно покачал головой. Его глаза говорили, что есть вещи, которые он хочет попробовать, но их не подают в бокалах.

— Я покажу тебе квартиру. Гостиная, — сказала я, вяло проведя рукой, затем мы заглянули в кухоньку. — Там ванная, и моя комната.

Я впустила его вовнутрь и включила свою тусклую лампу для чтения. Я видела все его глазами. Кровать большого размера, заправленная до пола пушистым и мягким сатином, стеганое одеяло, которое дала мне моя бабушка, когда я поступила в колледж, было сложено у подножья матраса. Занавески на больших окнах блокировали уличный свет и кирпичные здания. Флакончики из-под духов и коробочка для украшений стояли на старом комоде, шелковый шарф свисал с его зеркала. Я почувствовала ароматы, которые раньше не замечала. Мой клеверный дезодорант, летний аромат моего стирального порошка. Мой аромат на постельном белье. Мой аромат повсюду. Я наблюдала за его лицом, пока он рассматривал мою комнату.

— Так ты себе это представлял? — спросила я. Что он представлял себе, когда фантазировал обо мне. О нас в месте столь мягком и женственном.

— Тут идеально.

— Садись. — Указала я на кровать, затем извинилась, чтобы отлучиться в ванную. Поправила волосы, пробежалась кончиком пальца по дезодоранту и намазала за ухом.

«Я скучаю по твоему весеннему и травянистому аромату».

Я достала коробку с презервативами из сумки в гостиной и захватила свечу и спички с кофейного столика, выключила свет, пока не остался единственный пузырек, освещающий мужчину на краю моей кровати. Его глаза опустились на коробку, и я положили ее и свечку на прикроватную тумбочку, чувствуя себя неловко. Чувствуя себя вульгарной.

— Я сейчас вернусь, — сказал он, и мы поменялись местами, я нервно сидела на кровати, пока он пользовался ванной. Я зажгла свечу и выключила лампу. Я подумала о том, чтобы снять одежду и дождаться его в соблазнительной позе в одном нижнем белье, но возможно…

Он вернулся, сбрасывая кофту на пол.

— Ты хочешь раздеть меня? — спросила я. — Или посмотреть, как я разденусь для тебя...?

— Я хочу поцеловать тебя, и посмотрим, что произойдет потом.

Я улыбнулась, наслаждаясь. Наслаждаясь, даже, несмотря на то, что сценарий этой встречи мы знали до последнего дюйма оголенной кожи и каждого стежка на одежде, мы здесь не для того, чтобы разыграть эти сцены. Мы здесь, чтобы исследовать. Открывать.

Я похлопала по покрывалу. И снова его вес. Затем его жар. Его губы.

Этот рот был голоден. Его руки сдерживались, непринужденно покоившиеся на моих плечах, но меня возбуждало то, как он целовался — изголодавшиеся, жадные глотки, словно я была напитком, который он мечтал поскорей испить. Я ухватилась за его руки, ту оголенную кожу под его короткими рукавами, все эти жесткие мышцы. Одна теплая рука поднялась к моему лицу, большой палец поглаживал мою скулу. Другая рука легла на мой воротник, кончики пальцев легкими касаниями, словно бабочки, посылали мурашки. Желание распространялось по его телу — ото рта к пальцам — читалось по его напряженному от предвкушения торсу. Рука над моей грудью отяжелела. Я почувствовала, как вспыхнул жар, чувствовала жар на своей коже и обжигалась его возбуждением. Его поцелуй был примитивней и грязней, чем секс, который у меня когда-либо был, и мне до боли хотелось почувствовать его рот по всему телу. Между своих ног, как обещали его письма.

Я потянула нас вниз, набок, головами на подушку. Мой запах был повсюду, и я надеялась, он тоже его чувствовал. Свитер душил, и я разорвала наши губы, чтобы снять его. Затем джинсы. Он последовал моему примеру, и вскоре мы разделись до футболок и нижнего белья. Его трусы были грифельно-синими, его возбуждение очевидно. Мое собственное возбуждение жарко пульсировало от мысли, что я почувствую его, если мы прижмемся друг к другу. Первый твердый член, к которому я прикоснусь со времен колледжа. Первая влажная, возбужденная женщина, к которой он прикоснется с момента своего двадцати шестилетия.

Наши ноги сцепились, губы встретились. Я слышала его тяжелое дыхание и глубокие стоны, чувствовала, как он извивался, дрожал. Кончики его пальцев гладили мой воротник, затем, с поверженным стоном, он обхватил мою грудь.

От этого прикосновения у меня перехватило дыхание. Я испытывала чувства ко всем парням, с которыми спала, но я никогда не испытывала такого. Никогда мужчина не казался мне таким правильным, моя страсть к нему такой необходимой. Животная и инстинктивная. Этот порыв вызвал у меня головокружение.

Он сглотнул и выглядел чуточку пьяным.

— Боже, ты прекрасна.

— Помнишь, — прошептала я у его губ, — когда ты попросил меня надеть мое самое сексуальное белье для тебя?

— Ага.

— После этого я специально купила белье. Потому что у меня не было белья, в котором я бы чувствовала себя сексуальной. Я купила его и надела на следующей неделе, как ты и просил.

Он тяжко выдохнул, словно был в агонии.

— И оно сейчас на мне.

Его жгучий, горячий взгляд поймал мой.

— Ты надела его сегодня, зная, что мы окажемся…

— Я не знала. Но я надеялась, что мы все вернем назад. Возможно, в некотором смысле, я планировала, что мы все вернем назад.

Между жаждущими поцелуями он промурлыкал:

— Я хочу увидеть.

Я позволила ему задрать подол своей футболки, чтобы он смог взглянуть на мои трусики. Увидев их, он казался таким же измученным, как и я, когда наблюдала за его раздвинувшимися губами и оголодавшим взглядом. Он потянул за кофточку, и я прогнулась на матрасе, чтобы он смог задрать ее, затем я сняла ее для него. Легким толчком он перевернул меня на спину и встал на колени между моих ног. Я была готова к его агрессии, но он только смотрел на меня. Упивался мной своим жаждущим взглядом.

— Зеленое, — сказал он с легкой усмешкой.

Я усмехнулась в ответ, перестав нервничать.

— То, как ты говорил о растениях и о лете…, оно показалось мне более экзотичным, чем черное или красное.

Он кивнул, поглаживая меня от голени к бедру, вверх и вниз, снова и снова.

— Оно идеально. Ты идеальна.

Ожидание стоило всех этих лет?

— Я почти рада, — промурлыкала я, — что закрылась от всего этого настолько много лет. Если это значит, что я смогу снова все это познать, вот так. Испытывая это так… интенсивно, пожалуй. Хотеть этого так сильно. С тобой.

У него не было слов, только действия. Мы снова перевернулись набок, и его нога протиснулась между моими ногами, два рта пожирали друг друга. Я схватилась за его футболку, пока он не отшвырнул ее. Его теплые руки легли на мою грудь, большой палец скользил взад и вперед, быстрей и быстрей, когда напрягся мой сосок. Я забыла, что могу столько чувствовать там, и как это усиливало напряжение между моих бедер. Я гладила его грудь и предплечья, его жесткий пресс, гребень его бедер. Все те великолепные формы, на которые я бесстыдно украдкой наблюдала из окна своего офиса, внезапно стали обжигать мои ладони. Я представила, как он изгибается, как вбивается в меня, и одним махом голод перерос из мучительного в болезненный.

— Я хочу почувствовать тебя, — прошептала я, затем пососала его губу. — Покажи мне.

Он взял мою руку своей, направил ее, прижав к себе ладонь. Мягкий хлопок, твердая плоть. Тысяча крошечных вещей, о которых я забыла. Я забыла, как любила тяжесть возбужденного мужчины, его жар, то, как он реагировал, напрягаясь сильней. Он гладил по моей руке вверх и вниз, медленно и легонько. Он был больше, чем я позволяла себе представить, тверже, чем это возможно, как мне помнилось. Он настоятельно направил мою ладонь ниже, и обхватил ею самую свою уязвимую часть, осторожно, сжав. Вернулся обратно вверх, обхватив моими пальцами свою туповатую, толстую корону.

Это из-за меня, думала я, проводя по расщелине своим большим пальцем. И ты представлял этот самый момент так же, как и я. Момент, который доказывал мне, что мы чувствуем друг к другу, прямо в моем кулаке.

Он позволил мне исследовать, и я делала это очень медленно. Тщательно. Я почувствовала, когда проступила влага, потому, как волочился хлопок за моей ладонью. Я оторвала свой рот, чтобы посмотреть между нами на темное пятно на его трусах, и чтобы он увидел, как я очарована.

— Ты чувствуешь, как я готов к этому? — прошептал он.

Я кивнула и сглотнула.

— Ты хочешь увидеть меня?

Я посмотрела в его глаза, такие темные в тусклом свете — черные, как небо в глуши.

— Да. Покажи мне.

И вот она — картина, которую я представляла себе все время. Его большая рука, большой палец просунут под резинку, и спускает ее вниз. Большой член. Он обхватил себя в кулак, проведя вверх и вниз.

— Тебе нравится? — пробормотал он.

— Обожаю.

— Я хочу, чтобы твоя рука была на мне. — Он спустил свою ниже, обхватив основание большим и указательным пальцем, демонстрируя себя. — Прикоснись ко мне.

Его кожа была горячей. Как и моя кожа, и было трение, даже между моими кончиками пальцев и его оголенным стволом. Я обвернула свою ладонь вокруг него, желая, чтобы мы оба увидели какой он толстый в моей маленькой ладошке, какой темный и красный по сравнению с моими бледными пальцами. Как правильно, должно быть, это было после стольких лет самоудовлетворения.

Мягкая, жгучая кожа окутывала этот каменный стержень и мои ласки. Он опустил голову, уткнувшись в мою шею, целуя и покусывая.

— Скажи, что тебе нравится.

Я усилила хватку, делая растяжение длинным и шикарным.

— Мне нравится. Даже больше, чем я себе представляла.

Я услышала, как он сглотнул.

— Я такой большой, как ты себе представляла?

— Больше. И жестче. — Еще сильней сжав, я позволила своей ладони сказать ему то, на что у меня не хватало слов.

Он застонал, дыханием ошпарив мое горло.

— Я столько много раз пытался представить, как ты будешь прикасаться ко мне. Но тогда я так сильно заблуждался. Я никогда и не догадывался, как это будет чувствовать только твой аромат. И твоих свечей. И… — Он тихонько замычал, забывшись от нежных прикосновений рук к его голове. — И насколько будет тихо. Так тихо, что я слышу, как ты ко мне прикасаешься.

И, правда. Шепот весенне-зеленного атласа, движение моей груди у его руки, пока я накачивала его. Кожа к коже. Так много дыхания, и шорох матраса, когда он двигал своим нетерпеливым телом.

— Чего ты хочешь сегодня? — спросила я.

— Все, — сказал он, наблюдаю за моей рукой. — Чего хочешь ты?

— Почему ты скучал больше всего?

— По всему, — сказал он снова. — Всего понемногу.

— То, что ты представлял на свое день рожденье…

— Твой рот.

Я кивнула.

— Если ты хочешь, — сказал он с грязной надеждой на лице.

— Ляг на спину. — И позволь мне ублажать тебя.

Он устроил несколько подушек у изголовья и улегся полулежа. Он хочет иметь хороший обзор, — подумала я с радостной дрожью. Передо мной открывался умопомрачительный вид — это мощное, великолепное тело разлеглось на моей кровати, напряженное в ожидании. Он помог мне избавиться от его трусов, затем расставил для меня свои бедра.

Я переместилась на колени и локти, обхватив его своей рукой. Я забыла аромат возбужденного мужчины. Я забыла, что мне это нравилось. Я отвергла все, кроме самых нежных, романтичных воспоминаний о сексе после Джастина, но, когда я поднесла Эрика к своим губам, я столько много вспомнила. Темные вещи, которые возбуждали меня, когда я была моложе. Брутальные вещи. Брутальные мужчины. Я заперла эти потребности в коробке, не доверяя им так долго… Но он не сломает меня, осознала я, беря Эрика между губ, чувствуя, как он напрягается словно пружина. Я заперла эти вещи — упаковала их, и подписала их «Не для меня, больше нет». Но сейчас они возвращались вспышками, поспешными темными желаниями. Вновь моими желаниями.

— Да. — Он выгнулся, когда я сомкнула губы на его головке и почувствовала тяжесть его рук на своих плечах, затем на шее.

Все вернулось ко мне, этот факт. Я никогда не была такой голодной, желая просто вкусить самую сокровенную кожу мужчины, вкусить его возбуждение. Почувствовать его желание на своем языке и между губами. Слышать его глубокий голос, пробирающийся через тени как ветер.

— Боже, Энни.

Его руки были не требовательными, но и не нежными. Теплые пальцы в моих волосах вторили движениям, побуждая, но не принуждая. Его дыхание стало резким, и каждый незначительный рык и вздох зажигали меня изнутри. Я выпустила его, встретив его взгляд.

— Я хочу слышать тебя.

Его лицо заалело, губы разомкнулись, глаза одновременно горели и заплыли дымкой.

— Да?

— Да. Стони. Или говори со мной. — Только этот голос, преобразованный от того, что я заставляю его чувствовать.

— Не хочу сказать что-нибудь не так.

— Ты не скажешь. Я хочу слышать все, что ты думаешь. Романтичные, или отвратительные, или злые, или любые другие мысли. Все, что приходит на ум.

Он кивнул.

Я снова взяла его вовнутрь, он мгновенно наградил меня протяжным, глубоким стоном. Он отразился по всей длине его большого тела, и комната, казалось, стала темней, вкус, и аромат его возбуждения стал острей.

— Да, — промурлыкал он, кончики пальцев снова направляли. — Я не чувствовал этого так долго. Ничего столь мягкого или сладкого. Ничего, что так сближало меня с кем-то.

Я глубоко вбирала его — глубже, чем было комфортно, и более агрессивно, но в этот момент моя потребность поглотить его затопила все остальное. Мне требовалось удовлетворить его потребность. Почувствовать его разрядку и подчинение…

— Остановись, — внезапно сказал он, почти умоляя.

Я отстранилась и взглянула ему в глаза.

— Я слишком близок. На грани.

— Я не против, если ты… вовсе нет.

Он покачал головой.

— Не так. Не сегодня.

Так часто он отдавал эти приказы…, но как долго он не был в состоянии контролировать свои переживания?

— Все, что пожелаешь, Эрик.

— Лицом к лицу.

Тепло расцвело во мне.

— Конечно.

— Но сначала позволь мне попробовать тебя, — сказал он, передвигаясь, побуждая меня поменяться местами. — Я так подготовлю тебя. И возьму себя в руки, прежде чем сорвусь.

Он оседлал мои ноги, и, когда его руки скользнули мне за спину, я изогнулась, чтобы он смог расстегнуть застежку на моем бюстгальтере. Его член прижимался вдоль моего живота, горячий и тяжелый, все еще скользкий от моего рта. У него сразу перехватило дыхание, когда он убрал чашечки, его веки опустились, его горячий взгляд обжигал мою обнаженную кожу. Он расположил колени между моими бедрами, грубовато просунув руку под моей спиной, обхватив грудь другой рукой. Грубое прикосновение его большого пальца, затем мягкое, скользкое прикосновение его горячего языка. Я ухватилась пальцами за его темные волосы, моя голова откинулась на подушку, пока его рот дразнил, и посасывал, и баловал. Затем эти губы оказались на моих ребрах, животе, рука выскользнула из-под меня. Сильные руки на моих бедрах, поцелуи, спускающиеся ниже, заигрывали с кружевной рамкой на моих трусиках. Больше кружева по бокам, и его пальцы пробираются под него, оттягивая. Я приподняла попку, и он раздел меня.

Когда он устроился между моих ног, он сказал:

— Скажи, что тебе нужно.

— Только чувствовать, как сильно ты этого хочешь. — И я уже видела это, потребность в его глазах и голод на его приоткрытых губах. Восхищение в изгибе его лба.

Я никогда не делала, и чувствовала то, что делала, и чувствую сейчас. Только нетерпение и ни капли беспокойства. Мне было все равно, как я выгляжу, как пахну или какова на вкус, и достаточно ли это хорошо. Это переживания молодых девушек. Меня только беспокоило, чтобы Эрик изведал все — вкус и аромат моей страсти, прощупал и прочувствовал место, которое так давно не навещали.

Он издевался, глубоко вдыхая и давая мне почувствовать его выдохи. Я схватила его волосы жестче. Малейшие прикосновения — носом, затем нижней губой, очередное протяжное дыхание. Мой ноги съехали, и он обездвижил их, удерживая мои бедра на месте. Его руки словно говорили: «Ты бредишь, если думаешь, что я буду торопиться с этим».

Его голос сказал мне:

— Было так приятно, когда твой рот был на мне. — Я чувствовала каждое слово на своей самой чувствительной коже.

— Как же хорошо чувствовать тебя там, — прошептала я в ответ. — Я хочу почувствовать тебя любым возможным способом, прежде чем мы пожелаем друг другу спокойной ночи. Всеми способами, о которых мы говорили друг другу…

Я задохнулась, когда его язык твердым, скользящим движением прошелся по моей половой губе. Я выпустила его волосы, чтобы обхватить его плечи, нуждаясь в коже и мышцах. Он повторил движения с другой стороны, и мои ногти вонзились в него. Жадный звук согрел меня. Медленные, протяжные облизывания вдоль внутреннего шва моих губ, а затем глубокий мазок его горячего языка прямо по центру. Еще один и, наконец, эти губы сомкнулись на моем клиторе.

— О.

Он сосал, пощелкивая языком. И хотя мои вздохи были почти беззвучными, он стонал, словно трахался — как если бы он мог чувствовать все, что чувствовала я.

Меня обдало холодным воздухом, когда его рот покинул меня.

— О чем ты фантазировала больше всего, — спросил он, — пока мы писали друг другу?

Я закрыла глаза, когда его рот вернулся к работе.

— Темные вещи.

Его поглаживающий язык потребовал. — Какие темные вещи?

— Всегда ты… выставляющий себя на показ. Мы целующиеся, возможно, затем твоя рука, спускающая твои трусы. Показывая мне, как ты возбужден. Вещи, о которых я никогда не думала прежде… не такие, о которых ты заставляешь меня думать. — Обнаженное мужское возбуждение, оголенное, как в порнографии.

Он изменил свое положение, оставив меня жаждущую, перевернувшись на бок, чтобы обхватить свой член. Его плоть казалась тяжелой, и, когда он гладил по ней, я наблюдала, как из распухшей плоти она становится стальной. Наблюдала, как напрягались его мышцы, те, что сбоку — натянулись, живот согнулся, рука плотно сжималась. Возбуждение блестело на его короне, и я чувствовала, как те же следы приветствовали его, когда он жадно глотнул моих соков.

Его раскачивающийся кулак дернулся при этом, его язык сорвался с глубоким стоном.

— Ты чувствуешь? — спросила я. — Как сильно я хочу тебя?

— Да. — Его нос потерся о мой клитор, когда его язык нырнул глубже.

Я обняла его за шею, наша кожа была влажной, его волосы вились под моей ладонью.

— Ты не сможешь попробовать меня достаточно глубоко, — сказала я, эти слова сплыли неизвестно откуда. Из какого-то темного места, которое жаждало искусить этого мужчину. — Твои пальцы тоже не смогут исследовать меня так, как мне нужно.

От этого его рука отпустила член. Два пальца скользнули между моих губ, его рот захватил мой клитор. Его рот показал мне, насколько я была права.

— Это хорошо, Эрик. Но недостаточно.

— Скажи мне, — промурлыкал он, зубы почти кусались, заставляя меня извиваться. Он двигал пальцами словно членом, неуклонно и твердо. — Скажи мне, что тебе нужно, Энни.

— Ты. Ты целиком. — Только представив это, я почувствовала, как удовольствие закипело между моих ног колко, жестко и жадно.

— Я не продержусь и минуту.

— Хорошо. Я хочу видеть это. Как сильно тебе это нужно.

В его стоне было все — возбуждение, отчаяние, благоговение, агрессия. Я чувствовала его нужду в этом звуке так же четко, как он мог чувствовать мою на своем языке.

— Эрик.

Очередной стон, и он сдался, обвернув свое тело у моей ноги, и напряг мышцы.

— Покажи мне, — сказала я тихо и погладила его по волосам. — Покажи мне какого это, когда тебя хочет мужчина, так, как хочешь меня ты.

Его взгляд поймал мой, ярко горя на фоне моей обнаженной кожи. Сильные плечи перекатывались, когда он двигался, пробираясь по моему телу, руки на моих ребрах, бедра широко раздвигали мои ноги. Предвкушение рычало во мне как огонь, и на то, чтобы дотянуться до презерватива, раскрыть его и развернуть ему потребовалось время десяти жизней. Он отстранился, свечи освещали его великолепную грудь и живот, мышцы играли на предплечье, пока он раскатывал латекс по всей своей длине. Он был большим и то, как он обхватывал его — было самым лучшим видом непристойности, что мне захотелось почувствовать то же самое — обласканной и растянутой, и наполненной им, каждую непристойную вещь.

— Ты готова? — спросил он меня, томным голосом.

— Да. А ты?

Он удерживал себя, удерживал мой взгляд.

— Я был готов к этому уже несколько месяцев. Хотя никогда на самом деле не думал, что окажусь здесь.

— Я тоже.

— Ты заслуживаешь мужчину, который будет жутко баловать тебя, — сказал он. Заниматься любовью или трахаться, или чего бы ты, не пожелала, столько, сколько тебе будет нужно. Но в этот первый раз с тобой будет совсем другой. Не могу ничего с этим поделать. Но если ты позволишь, в другой раз я буду таким, каким ты пожелаешь, я клянусь.

— Ты уже такой, — прошептала я. — Кем бы ты ни был, ты тот, кого я хочу.

Он опустился на согнутые руки, накрывая нас теплом тела. Я раздвинула ноги шире. Когда его мягкая, облаченная головка встретилась с моими губами, я ухватилась за его плечи, зафиксировав себя. Затаив дыхание, запоминая все. Каждую унцию давления, когда он проталкивался, Каждый дюйм его возбуждения, когда я приветствовала его. Каждый фунт мышц, когда его тело опустилось на мое тело.

Его глаза закрылись, когда его член скользнул в приют на всю длину.

— О, Боже.

Я чувствовала, как он неотложно пульсирует во мне. Это было более идеальным и правильным, чем я могла себе представить, когда мы соединились. Как электричество, которое я чувствовала между нашими взглядами столько много раз в Казинсе, тысячу раз. Реальность этого момента с ужасным позором накрыла все мои фантазии.

— Все, что ты желаешь испытать, — сказала я ему. — Возьми это. В этот раз это будет для тебя.

— Ты такая чертовски теплая. — Его глаза открылись. — И красивая. И мягкая. Ты все.

— Возьми меня. Возьми меня, словно у тебя День рождения — словно ты можешь получить все, что пожелаешь. — А не было ли это в каком-то смысле его Днем рождения? Возрождением, мужская сексуальность восстала из тьмы еще раз.

Выровняв дыхание, он начал двигаться. Он запоминал каждый сантиметр трения точно так же, как и я, каждое ощущение, каждое изысканное, обоюдное движение наших объединенных тел. Я жадно провела ладонями по его груди и животу.

— Ты великолепен. — Я выпивала его в золотом свете свеч, отточенного и мощного. Его член блестел каждый раз, когда он выходил из меня, скользкий от меня. Толстый от желания.

— Это то, что тебе нужно? — выдохнул он, его движения становились быстрей. Его возбуждение потемнело, а трепет затмил животный аппетит.

— Да.

— Я достаточно большой для тебя? — Он делал это жестко — полдюжины длинных, самодовольных толчков, демонстрирующих его возбуждение от основания до короны.

— Да. Ты идеальный. — Это нуждающееся существо — только для моего удовольствия.

— Это ты делаешь меня таким. Таким чертовски большим. Ты такая узкая.

— От того, что я хочу тебя.

— Да. — Он опустился, переместив вес с ладоней на локти. — Я чувствую. — И заставил почувствовать меня — как он может жестко трахаться, с легкостью из-за моей влажности. Единственное препятствие создавалось от того, какой буйной и распухшей он меня сделал, каким большим я сделала его, но не было, ни малейшего сопротивления.

Я прикасалась к его спине, рукам, бедрам, сжимала его задницу и подстрекала его толчки. Он был таким мужественным на мне, сильное тело, приросшее ко мне, мышцы пульсировали. С другим мужчиной, которого я бы не хотела так сильно, я бы чувствовала себя перегруженной, вспаханной или раздавленной. Изнасилованная его толстой, вбивающейся длиной. Но все, что я чувствовала с Эриком, это его отчаяние. Он стонал в мою шею, что-то в этом звуке говорило мне, что он пересек границу. Что он зашел слишком далеко, чтобы отступать.

— Покажи мне, Эрик.

Тогда он ответил мне глубоким ворчанием.

— Я слишком близко. Мне жаль.

— Мне нет — покажи мне, как разлетаешься на части.

— Да, — выдохнул он, приняв разрешение. — Я покажу тебе. — Казалось, его тело восстало, накрыв меня еще больше своей тенью. Его уклон стал проникновенней, а его красивое, свирепое лицо прямо над моим, в глазах пожар под этими тяжелыми веками.

— Ты такая чертовски мокрая, — отозвался он, и брал меня жестко. Я обхватила его бедра, чувствуя, как работают его мышцы.

Его предплечья натыкались на мои ребра, руки проскользнули под моей спиной. Он сплотил нас, ближе, чем могут быть два человека, крепко удерживая меня, пока его член брал то, что ему нужно.

— О-о-о. О, я кончаю. — Он распадался на части надо мной. — Я кончаю, детка.

— Хорошо.

— Черт, ты такая теплая. — Он зарыл свое лицо в изгибе моей шеи, бедра вбивались жестко и неистово.

Я держала его голову.

— Давай, Эрик. — Я чувствовала его удовольствие. Я чувствовала, как жестко он кончит от того, как он нарастал. Вернись домой, подумала я. Ко мне домой.

— Да. Да. О Боже, я кончаю. Я кончаю.

Каждый его дюйм задействован, мышцы напряжены и его член глубоко погребен. Фырканье, спазм, и еще один, и наконец…

— Энни. — Так тихо. Словно шептал секрет, как в тот первый раз, когда он произнес мое имя.

А затем осталось только его дыхание, резкое и трудное, и чудесное в тусклой комнате. Он оттолкнулся, поднимая свой вес с меня. Его лицо было недоверчивым. Опьяненным. Он потерся носом об мой нос, прижал свой лоб к моему лбу, задыхаясь у моего виска. Он казался таким поразительно правильным. Таким подходящим мне.

Он отдохнул еще немного, затем потянулся между нами, чтобы снять презерватив. Я рассматривала его тело, когда он передвинулся на край и встал с кровати, сбегая и пропадая в ванной, и вернувшись через мгновение. Самый великолепный мужчина, которого я когда-либо видела, свечи предавали ему тот летний загар, который я рассматривала в другой реальности, во дворе Исправительного Учреждения Казинса. В августе. В какой-то прошлой жизни.

Он присоединился ко мне, мы оба улеглись на бедра и локти, соединив колени, кожа излучала тепло. Он прикоснулся к моим волосам, грудь все тяжело подымалась и опадала, хотя на его лице было чистое умиротворение.

— Скажи мне, что это стоило пяти лет ожидания, — подразнила я, улыбаясь.

— Скажи мне, то же самое.

Я кивнула.

— Это стоило того.

— Это дороже, чем все, о чем я могу подумать. — Его глаза блуждали по моему горлу, груди, нашим спутанным ногам. — Это было намного больше, чем я позволял себе представить, когда мы писали друг другу те письма. В тебе было намного больше… намного больше всего, о чем я мог догадываться. Мягкая и теплая, и такая чертовски… правильная.

Я задрожала.

— Точно.

— Скажи мне, что тебе нужно.

— Ничего. — Две минуты просто ничего, я была так взвинчена. — Возможно, твоя рука. Пока мы будем целоваться.

— Сейчас, — сказал он, двигаясь. Он сел, согнув ноги в коленях, откинувшись на подушки и стену. — Оседлай меня.

Я оседлала его, усевшись так, что наши лица оказались на одном уровне. Его рот захватил мой, когда два кончика пальца отыскали мой клитор, его твердая рука подергивалась у моей груди от его дразнящих движений. Я осела на него, взяв вверх. Его пальцы извивались и углублялись, его ладонь терла меня, когда он проникал.

— Боже. — Говорила я ему в рот, одурманено.

— Представь, что это я, — сказал он, губы передвинулись к моему уху. Он скользил в меня, снова и снова, и я исполнила его просьбу, представила его член. Вспомнила его член, как он владел мной, пока я была распластана на спине. Я двигала бедрами, обуянная жаждой быть сверху.

— Да. Завладей мной. — Другая рука поднялась между нами, не обхватывая мою грудь, только задевая, это прикосновение зажигало каждый раз, когда от моих движений сосок терся о его ладонь.

— Я представлял это, — прошептал он, его голос был так близко к моему уху, словно он и я была в нем. — Как ты используешь меня, чтобы почувствовать все это. Все те вещи, по которым ты скучала.

— Я тоже.

— В следующий раз это будет мой член, — пообещал он — Такой же твердый, как и прежде. Но только для тебя, не для меня.

— Это то, что я представляла.

— Твердый, — сказал он снова. — Только для тебя.

Я вся покраснела, но больше от его тона, чем от слов. От того, насколько дерзким он был, и от понимания того, что он не был таким ни с кем уже очень давно.

— Что еще? — спросила я, нуждаясь в этом мужчине, именно в таком состоянии.

— Все, что ты пожелаешь, как я уже говорил. Овладей мной. Удерживай мое лицо между своих ног, пока я не почувствую, как ты кончишь. Наблюдай в зеркале, как я буду брать тебя сзади — все чего бы ты, не пожелала испытать. Или увидеть. Или заставить меня сделать это для тебя.

Боже, все это. Я чуть было не попросила его о последнем, о зеркале. Он сзади, врывается в меня, двигает своими бедрами, имеет меня. Но не сегодня, шептал мой разум голосом Эрика в его грузовике. Сегодня, лицом к лицу.

— Быстрее, — прошептала я. — Используй свои пальцы.

Он скользнул вовнутрь, лаская меня моими же соками.

— Вот так?

— Еще быстрее.

Он ударил по моему клитору, заставляя мое тело гудеть.

— Эрик.

— Я чувствую твой запах.

Я обвилась вокруг него, прижимая лицо в изгиб его шеи, схватив его за волосы.

— В следующий раз,— выдохнул он. — В следующий раз ты кончишь на моем члене.

Когда оргазм начал расцветать, я представила это. Весь этот скользкий твердый жар, сжатый внутри меня. Его собственное удовольствие, член, обхваченный в тугой кулак, когда он отстранялся, растрачивая себя на моем животе или на груди. Явные, одержимые вещи.

— Стони для меня, — прошептала я, балансируя на краю.

Он исполнил мою просьбу, его глубокий голос прямо за моим ухом, его горло жужжало. Его пальцы кружили, кружили.

— Словно ты кончаешь.

Он застонал для меня, заворчав глубоко в груди. Его бедра дергались подо мной, и, когда он заговорил, я освободилась.

— Я кончаю, — промурлыкал он, и я представила это. Щелчок напряжения, свободное падение, погружение. Всплеск и пик, всплеск и пик, пока не замерла, дрожа на его груди, жестко приземлив бедра.

Его пальцы оставили меня, обе ладони скользили по моей вспотевшей спине, когда я перевела дыхание.

— Хорошо, — сказал он мне. — Хорошо.

Я отстранилась, позволив ему увидеть все свои чувства, невзирая на то, каким смущенным и сумасшедшим, и взбешенным стал мой взгляд. Он убрал волосы с моего лица, закручивая их и отпуская.

— Ты в порядке? — спросил он, и нежность в его голосе окончательно разбила мое сердце.

— Намного лучше, чем в порядке.

Он улыбнулся на это.

— Я тоже.

В голенях зарождалась судорога, и я переместилась, усевшись рядом с ним, подложив подушку под спину. Он взял мою руку, положив наши пальцы поверх своего бедра.

Я вздохнула так громко, что, должно быть, весь город услышал.

— Хорошо сказано.

Я повернулась, чтобы улыбнуться ему, почувствовав головокружение, когда он улыбнулся в ответ.

После долгой, безжизненной тишины, он заставил меня лечь с ним, обняв меня своим телом сзади. Вся та одержимость, которую я представляла во время оргазма, только теперь такая нежная.

Сделав глубокий вдох, он замер, затем спросил:

— Могу я остаться на ночь?

Я удивленно посмотрела на танцующие тени в моей комнате.

— Конечно, можешь.

Он зарыл свое лицо в изгибе моей шеи, тело расслабилось, и он зарычал.

— Хорошо.

— Я бы не посмела отправить тебя обратно на мороз. Не после этого.

— Могу я отвести тебя с утра куда-нибудь на завтрак?

— Конечно. Или я могу приготовить блинчики или что-то еще.

Он счастливо замычал.

— Домашние блинчики. Боже, как давно это было.

— Тогда мы можем остаться дома и пить много кофе. И можем узнавать друг друга, тихо и лениво. О, если тебе, конечно, не надо на работу.

— Только, если снова пойдет снег. Но этого не должно произойти.

— О, хорошо.

Он отстранился, приподнявшись так, чтобы поймать мой взгляд.

— Значит, ты на самом деле, хочешь узнать меня лучше.

Я кивнула.

— Конечно, хочу.

— Это значит…, я не знаю. Что это значит? Ты пересилила то, что тебя пугало во мне?

— Я стараюсь. Я простила тебя за то, что ты не рассказал мне о своем освобождении, когда узнал. Что касается нападения…, я не знаю, как к этому отношусь. Не знаю, смогу ли я это понять. Но я не думаю, что меня это еще пугает.

— Это уже что-то.

Я нахмурилась, сжав губы, что их начало покалывать.

— Что?

Я развернулась, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Если бы мы были…, ну знаешь. Парой. — Мое лицо зажгло. Забавно, как признание этой возможности уязвило меня, после всего, что мы обнажили сегодня перед друг другом. А люди еще говорят так? Пара?

— Да? — подтолкнул он.

— Если бы мужчина сделал бы со мной то, что тот парень сделал с твоей сестрой…

Эрика мгновенно охватил ужас.

— Прости. Мне тоже не хочется представлять это. Но просто, если…

— Изобью ли я его?

Я опустила подбородок в нервном легком кивке.

— Да, — сказал он. Да я бы это сделал. Если это когда-нибудь случится, и ты даже не будешь моей женщиной, просто моим другом, или моей бывшей? Да. Я сделаю это.

— Что если я попрошу тебя не делать этого? Ты можешь мне пообещать, что не станешь этого делать?

Эта реальность по-настоящему мешала ему. Его взгляд упал на мой подбородок, брови нахмурились.

— Эрик?

Наши взгляды встретились.

— Нет, я не смогу этого пообещать.

Что-то во мне потемнело, даже, когда что-то еще жарко горело. Этот мужчина будет мстить за меня, на смерть. Мысль и жестокая, и обнадеживающая, но в тоже время и тревожная.

— Прости, — сказал он. — Но я знаю, что сделаю это.

— Если бы мы были вместе, твоя свобода значила бы для меня больше, чем наказание другого мужчины.

Его выражение лица выражало мои эмоции — упрямое непонимание, разочарование, и все настолько более объемное и тяжелое, для восприятия в после любовной, отупляющей дымке.

— Какую выгоду ты получишь, если нападешь на него? — спросила я.

— Дело не в том, что я получу или, что мне нужно. Когда я сделал то, что должен был для сестры… Такого мужчину, который сделал такое с женщиной…, никакой приговор не исправит его внутренней испорченности. На такое способно только животное. А животное не знает сожаления, которое, как считает тюремная система, он должен испытывать…, но он поймет, если надавать ему двумя металлическими фунтами в руках другого человека, одержимого выбить из него весь дух.

Я вздрогнула.

— Я знаю, тебе не нравится слышать это, — сказал он, гладя мои волосы. — Но я уже достаточно от тебя скрыл. Теперь я буду выкладывать тебе все, как бы ужасно это не было.

— Я ценю это. Наверно. Но мой отец патрульный. И хороший человек. Поэтому я отказываюсь верить, что система абсолютно нарушена.

Он мягко засмеялся.

— Боже праведный. Патрульный? Что ж, я в пролете. Ни за что не получу его благословения.

— Не увиливай.

Он вздохнул.

— Я не собираюсь врать тебе, не о своих чувствах. И, насколько мне известно, любой мужчина, который делает то, что тот ублюдок сделал с моей сестрой, должен ожидать, что получит возмездие от ее мужа, либо брата, либо отца.

Отца. Мой отец. Слава богу, что мне никогда не придется узнать, способен ли этот хороший, законопослушный человек, на такой вид правосудия Эрика.

— Давай не будем говорить обо всем этом, — сказал он, смягчив тон. — Давай говорить о блинчиках и прочей ерунде.

Я кивнула. Эти переживания не должны обязательно появиться на нашем пути. И мы не должны быть обязательно вместе. То, что он сейчас обнимал меня, что наша невероятная афера каким-то образом выбралась их тех десятифунтовых стен и стала этим — нашими двумя теплыми телами и сплетенными в моей постели — этого я никак не могла предугадать.

А я не хотела растрачивать это чудесное настоящее, беспокоясь о будущем, которое, возможно, никогда и не настанет.

Я развернулась и закрылась в сильных руках и мужском тепле. Укуталась в теле, которое предлагало мне все, что мог предложить мужчина, будь-то удовольствие или страсть, или самые темные глубины верности и чести. Укуталась неопределенностью и неизбежностью. Укуталась во все хорошее и плохое, прекрасное и отвратительное, черное и белое, и серое. И зеленое.

Все, что делает мужчину достойным любви.

Все, что заставляет женщину бежать. В его объятия или подальше от него.

Глава 12

— Эй.

Мир под моими веками был темно-розовым, и я заглянула за эти занавески, чтобы увидеть мужчину из моих фантазий, сидящим возле меня на кровати. Он скрестил ноги, простыни и одеяла обвивались вокруг его талии. И боже, он выглядел замечательно.

— Доброе утро, — пробормотала я, стараясь не дышать несвежим дыханием на своего любовника.

— И тебе доброе утро. Я собирался в душ, если только тебе не нужно туда первой.

— О, дай я почищу зубы. Две минуты. — Отбросив простыни, я чувствовала странную смесь самоуверенности и обольстительности, пока голая обходила кровать. Занавески были закрыты, но свет все же пробирался сквозь щели и из коридора. Я стрельнула взглядом в Эрика через плечо, предостерегая его взгляд.

— Не торопись, — сказал он с самодовольной полуулыбкой на губах.

Он по-прежнему сидел в кровати, когда я вернулась из ванной, и наблюдал за тем, как я надевала трусики, бюстгальтер, штаны для йоги и топ. Я уставилась прямо на него, когда натянула кардиган и выправила волосы из-под воротника. Я поставила руки на бедра.

— В эту извращенную игру можно играть вдвоем, — сказала я, ожидая свое бесплатное шоу.

Он улыбнулся на этом и отодвинул простынь в сторону. Все озорство покинуло меня только при виде этого прекрасного голого мужчины в моей комнате. Высокий и сильный, и красивый.

Когда он прошел мимо меня, то коснулся моей руки, поймав ее, и осторожно прокрутил меня, направляясь к двери, наши пальцы, наконец, высвободились. Мое внимание привлекла его спина, черные чернила.

— Подожди, вернись.

Я усадила его на край кровати и подошла к занавескам, отодвинув шторы, тюль под ними впускал свет, но скрывал нашу уединенность.

Я встала и склонилась на матрасе позади него.

— Мне стало интересно, что у тебя за татуировки… — Одна между его лопатками размером с две моих ладони, пара пернатых крыльев, раздувались, позади какого-то герба, по которому переплеталась лента с надписью. Это было больше просвещение, чем байкерские символы, и я провела по древневидным буквам. — Гуще воды. Весьма уместно для тебя.

Символ дернулся, когда он пожал плечами.

— Ты сделал ее в тюрьме или до тюрьмы?

— До.

— А что на другой? — Я пошатнулась на коленях и развернула его плечи к себе. Пошаговая груда слов, текущая река надписей. «Жизнь за жизнь, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, ожог за ожог, рана за рану, удар за удар».

Кровные узы и возмездие. Конечно.

— Они очень… похожи на тебя, признаю. И я эгоистично рада, что ни на одной из них нет женского имени.

Он улыбнулся мне через плечо.

— Ревнуешь?

— Возможно, немного. — Я повела по нарисованной ленте вдоль его спины еще один раз.

— Они красивые. Ты выбрал хорошего мастера.

— Я бы избавился от них, если бы мог.

Моя рука опустилась.

— Правда? С чего вдруг?

— Я сделал их, когда мне было двадцать или двадцать один.

Я подумала, что, возможно, с его заключением эти слова утратили свою силу, что если, возможно, кровь не была столь густой в его семье, недостаточно густой, чтобы поддерживать человека, приговоренного к пяти годам…

— Они все равно прекрасны, — сказала я ему.

— Рад, что ты так думаешь… Просто, кажется, что они принадлежать парню, которого уже не существует. Какому-то глупому сосунку, который понятия не имеет, что значат эти вещи.

— Как плохая примета или что-то в этом роде?

Он снова пожал плечами, мышцы между ними нагромоздились.

— Не, я не суеверный. Мне просто кажется, что я никогда больше не стану тем пацаном, который думал, что все эти вещи — преданность и кровь, и все остальное — просто какое-то дерьмо, которое ему нужно набить на свою кожу.

— Кажется, понимаю.

— Я думаю, они не плохие. Просто теперь они принадлежать кому-то другому.

Я изучала его кожу, следы этого золотого загара, затянувшегося до самого прихода нового года. Я прижала снежно-бледную ладонь к его спине.

— Какие у тебя корни, кстати.

— Куча всяких. В основном, со стороны отца — французские, канадские и немецкие, а моя мама наполовину пуэрториканка, наполовину ирландка.

— Вот это смесь. — Сложная, как и он.

— Всего понемногу… Они могли бы быть неотесанными, но в противном случае я считаю, что моя семья дальтоники.

Хотелось бы мне сказать тоже о своей семье. Мои родители никогда бы не сказали ничего не толерантного вслух, и они оба несколько более развитые, чем поколение, которое их вырастило…, но старые предубеждения сохранились.

Когда Эрик встал, я позволила кончикам пальцев пробежаться по его спине, затем следила за его задницей, когда он прошел к двери. Я откинулась снова на мятые простыни, и прислушалась, когда полилась вода.

В моем душе преступник. В моей постели был преступник. В моем теле. Но было так легко забыть о том, как мы встретились, воспринимая это минуту за минутой. И, слава богу. Если у нас что-то получится, мне нужно сфокусироваться на будущем — не на месте, в котором мы встретились или на ошибках, которые он совершил, чтобы попасть туда.

Хотя, он не считал это ошибкой.

Я встала и направилась в кухню, чтобы сварить кофе. Если я пригласила его в свою постель, должно быть, я, хотя бы наполовину преодолела это кавернозный разрыв между действиями Эрика и нашими различными взглядами на них. Я просто обязана, или иначе, чтобы между нами ни было, у этого нет шанса. А это заслуживает шанса. Эрик заслуживает шанса.

Именно в тот момент, когда я вставила фильтр на место и нажала кнопку «Вкл», я нашла решение этой проблемы. Философию, чтобы превзойти его праведность и мое опасение.

Если бы он не сделал этого, я бы никогда не встретила его.

Я бы не вернула свою сексуальность, еще черт знает как долго. Не чувствовала бы себя живой, такой как сейчас. Не испытала бы все те чудесные вещи с ним прошлой ночью в постели.

Возможно, я не одобряла его действия…, но я буду лгуньей, если буду отрицать, что благодарна за это.

Я достала ингредиенты для блинчиков, обрадовавшись, что они все у меня имелись. Я услышала, как открылась дверь ванной, слышала шаги Эрика, которые проскрипели по моей комнате. Вскоре он появился на кухонном пороге, одетый во вчерашнюю одежду.

— Присаживайся, — сказала я, махнув в сторону маленького кухонного стола у окна. — С чем ты пьешь кофе?

— Сахар и сливки, если у тебя есть.

Я сделала для него напиток, надеясь, что он в миллионы раз лучше, чем тюремный. Я хотела баловать его сегодня всеми возможными способами.

Он сидел так же, как и в Казинсе во время обсуждения книги, лениво и, раздвинув широко ноги, и мне показалось, что на дворе снова август. Мое сердце подскочило, когда он сделал глоток и закрыл глаза с улыбкой полной восторга.

— Достаточно крепкий?

— Я вечность не пил такого хорошего кофе.

— Когда в последний раз ты ел блинчики?

— Когда вышел.

Мои плечи поникли.

— Ну вот. А я надеялась, что буду первой во всем.

— Прости, моя мама и сестра переплюнули тебя в этом.

Я нашла венчик и взбила тесто в пластиковой миске.

— Они встретили тебя утром, когда тебя выпустили?

Он кивнул.

— Они привезли мой грузовик и кое-какую мебель, чтобы заставить квартиру, в которой я засел. Кучу старой одежды, но она больше не подходит мне — я был жилистым парнем, когда меня посадили. Мы ходили в IHOP.

— Что ты заказал?

— Сосиски. Два вида сосисок. — Он улыбнулся при этой мысли. — Мясо в тюрьме отвратительно.

— Могу представить. Что еще?

— Блинчики, яйца, все с маслом. Но кофе и вполовину не был таким хорошим, как этот, — сказал он, подняв кружку. — Или, возможно, этим утром все особенно лучше.

— Почему бы это? — спросила я застенчиво.

Он фыркнул, сузив глаза, и похлопал по бедру.

— Иди-ка сюда.

Я отставила миску в сторону и вытерла руки о посудное полотенце. Я села на его колено, просунув ногу между его расставленных ног. Теплые ладони смело пробежались по моей талии, по моим бедрам.

— Спасибо за прошлую ночь, — сказал он тихо.

— Спасибо тебе за прошлую ночь.

— Я не могу описать словами, как сильно… насколько это важно для меня. — Он обнял меня за талию и опустил свой подбородок мне на плечо.

Я чувствовала себя такой уязвимой в хорошем смысле, голой и одновременно защищенной.

— Я так… я так благодарна, пожалуй, за то, что ты дождался меня. Или польщена. Или что-то в этом роде. Чтобы ты ни чувствовал ко мне, это стоило того, чтобы дождаться.

— Ты знаешь, что я чувствую к тебе. Я говорил тебе прошлым вечером, в баре.

«Я влюблен в тебя». Я едва позволила себе усвоить его слова, но я чувствовала правду в них, которая говорила между нашими телами. Я не была готова ответить ему взаимностью. Я пока не знала, точно ли они описывают мои чувства к нему. Но, по крайней мере, я могу наслаждаться тем, что я их услышала.

Он заговорил, согревая меня своим дыханием через свитер.

— Ты же позволишь мне, снова с тобой встретиться, так?

Я пригладила его волосы.

— Да, конечно позволю.

Он оттянул мой воротник, обнажив мое плечо и, поцеловал меня в него, затем позволил мне встать и легонько шлепнул меня по заднице. Я готовила завтрак мужчине, повинуясь его приказам сидеть на его коленях, и получала шлепки по заднице. Это могло бы быть в каком-то смысле смешно, если бы я не была так чертовски без ума от него.

— Мне бы хотелось иметь возможность отвести тебя в какое-нибудь хорошее место, — сказал он, когда я вернулась к готовке.

Я поводила тающим кусочком масла по сковороде.

— Мне это не важно. Да и потом в Даррене все равно нет хороших мест.

— Все равно, однажды. Я накоплю денег, и свожу тебя куда-нибудь. Возможно, на день святого Валентина.

Я улыбнулась ему, налив тесто в шипучий бассейн.

— Мне понравились места, в которые ты отправлял меня прошлой ночью. И нам даже не пришлось покидать мою постель.

Его щеки как всегда слега порозовели, улыбка была застенчивой.

— Мне тоже понравились эти места.

— Ты что, смущаешься? — подразнила я его. — Ты — мужчина, который обманом заставил меня написать ему грязные письма в помещении полном заключенных.

Он засмеялся.

— Я обманул тебя только в тот первый раз. Не строй из себя невинную овечку за то, что последовало после.

— А ты будешь по-прежнему писать мне любовные письма, теперь, когда ты на свободе?

Он состроил игривое лицо.

— Если ты хочешь.

— Ты можешь отправить мне письмо по электронной почте, пока я буду в Южной Каролине. Расскажешь мне обо всем, что я упущу, находясь вдали.

— Хорошо.

Я улыбнулась, перевернув пузырившиеся блинчики.

— Ладно, что ты собираешься делать на Рождество? Поедешь домой навестить свою семью? И напомни еще раз, как называется твой дом?

— Кернсвилл.

— Точно.

— Он где-то в двадцати милях от того озера, у которого мы останавливались. Но все зависит от погоды. Если будет снег и появится дополнительная робота, я останусь здесь. В праздники двойная оплата. Да и потом, я не очень хочу ехать домой. Мой отец, кажется, постоянно бушует, а я не особо хочу с ним связываться. По крайней мене, не сейчас.

— Ты не много о нем рассказывал.

Он пожал плечами.

— Они до сих пор женаты с мамой, но это ничего не значит, ни для кого из них.

— Ты сказал, твоя сестра похожа на него. Какое слово ты применил? Дикая?

— Ага. Он постоянно что-то затевает. Все время ждет какого-то препятствия, или что нарисуется какая-нибудь схема. Он не самый плохой мужчина в мире — никогда не бил маму или нас, и он больше недоумок, чем настоящий кровопийца. Еще он не пример для подражания. В основном, он неудачник. Лентяй. Невежа.

— Лодырь.

— Он просто такой, какими все становятся там.

— Но ты не такой.

— Раньше я так думал…, но блин. Я был заключенным. Это рушит всю мною накопленную порядочную репутацию.

— Чем ты занимался до Казинса? — спросила я его. — Какой работой?

— Всей, что подворачивалась. Стройка, демонтаж, охрана. Ездил на грузовике у лесозаготовительной компании несколько лет. Все, что оплачивалось неплохими деньгами и находилось в незакрытом помещении, и для чего не требовался диплом.

Я передала ему тарелку с двумя блинчиками, поставила бутылку с сиропом и масленку, достала для нас столовые приборы. Я положила третий блинчик на свою тарелку и села, наши колени соприкасались под маленьким столом.

— Меня сводили с ума, — продолжил он, — времена, когда я не мог найти работу в течение недели или двух. Я терпеть не мог некоторые из своих должностей, но я никогда не понимал, как кто-то может выдержать просто сидеть на месте и ничего не делать.

— Я тоже. — Я подумала о Джастине, которому уже двадцать восемь, но в душе по-прежнему шестнадцать, прозябает целые недели за выпивкой и видео играми со своими дружками. И как много часов я сидела рядом, наблюдая, умирая от скуки?

— Я нервничал как никогда, когда узнал об освобождении — что, черт возьми, я буду делать, если у меня не будет ничего на примете. Если я застряну дома, вынужденный застрять с мамой или сестрой. И какое это ужасное чувство. Словно я потерял все это время и оказался в большем дерьме, чем был. Или словно все будут смотреть на меня, как будто я превращусь в своего отца — пустая трата пространства.

— Полагаю, нужно благодарить бога за то, что тебе попался твой начальник.

— Это правда. — Он обмакнул в сиропе целую вилку с блинчиком. — Было тяжело. Для моей семьи, после пяти лет, мое освобождение, как финишная прямая. Цель достигнута. Для меня это только начало.

— А какие у тебя цели?

Его глаза метнулись к окну, пока он жевал, от утреннего света они были похожи на сироп, сладкий и кленового цвета.

— Для начала, работать не покладая рук. Пережить зиму и посмотреть, как пойдет работа, когда я начну действительно заниматься ландшафтным дизайном. Стать профессионалом в ней. Действительно хорошим профессионалом, и не знаю. Посмотрим, куда это меня приведет. Возможно, я решу получить сертификацию. Хотя, возможно, сначала нужно получить аттестат, но у меня никогда не получалось сдать экзамены, пока я был закрыт. Совсем никак. Не думаю, что у меня получалось ответить на половину вопросов, прежде чем истекало время.

— Существуют программы аттестации, адаптированные для людей с различными особыми потребностями.

Он улыбнулся, смущаясь.

— Особые потребности? Боже.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Для учеников с дислексией и людей с дефицитом внимания, и даже для тех, у кого дисграфия. Я думаю, тебе понадобится справка от врача. Но это не такое уж препятствие.

— Нет, наверное, нет. Если я хочу получить лучшую сертификацию работы. Профессиональный курс на ландшафтного дизайнера стоит несколько сотен баксов, и, возможно, там будет все, что я уже знаю по работе, но если это означает, что смогу зарабатывать больше денег…, то оно того стоит.

— Похоже, ты нашел что-то, что тебе действительно нравится.

Он кивнул.

— Да. Надеюсь, это не только потому, что это занятие позволяло мне выбраться из Казинса на несколько часов в день…, но да, мне нравится работать с растениями. Интересно, как каждое отдельное растение требует особенного ухода.

— Ты лучше, чем я. У моей мамы был сад всю мою жизнь, но я все равно так и не научилась ухаживать за растениями сложнее, чем толстянка. Ты думаешь над тем, чтобы завести собственный сад?

Если я не ошибалась, его щеки снова покраснели.

— Что?

— Я как бы уже его завел. Что-то вроде того. Насколько позволяет моя квартира, в любом случае.

— Я должна навестить тебя, чтобы увидеть его.

Озорная легкая улыбка.

— Не уверен, что хочу, чтобы ты приходила. Моя квартира настоящая лачуга.

— О да, а у меня пентхаус.

Он пожал плечами.

— Мне нравится. Здесь уютно. Уйдет какое-то время прежде, чем я смогу переехать в какое-нибудь хорошее место или обставить настоящую квартиру. Я погряз в долгах за нападение и за отбытый срок. Плюс ко всему, грузовик нуждается в ремонте, маме нужно все время в чем-то помогать — что-то купить или, по крайней мере, починить, ездить по восемнадцать миль туда и обратно, чтобы что-то починить — обходится дорого с моим-то расходом топлива.

— А.

— Еще, я, правда, не могу выносить поездки домой.

— Да?

Он покачал головой.

— После того, как меня выпустили, я был там дважды. Я так долго там не был, что, кажется…, не знаю. Словно теперь я вижу это место таким, какое оно есть. Словно за время моего отсутствия я рассмотрел мир с особым вниманием. Когда мне было восемнадцать, двадцать лет, я почти гордился своим происхождением. Чертова гордость пацана из трейлерного парка или что-то похожее.

— Возможно, время начать все сначала.

Он кивнул.

— Давно пора… вот почему ты здесь? Чтобы начать все сначала?

— Не совсем. Все из-за моей библиотекарской карьеры. Я закончила, институт в Энн Арбор, и поиски работы привели меня сюда, это была единственная причина.

— Ты думаешь остаться тут?

Я рассматривала этот вариант. Рассматривала свою с трудом собранную библиотеку, в этом с трудом держащимся маленьком городке. Рассматривала людей, которым помогала в «Ларкхейвене» и Казинсе, и в округе. — По крайней мере, на какое-то время. Но я не знаю, хочу ли я остаться здесь на совсем. Я хочу внести изменение в месте, где это ценится, но…

— Это угнетающее место.

Я кивнула, чувствуя себя виноватой.

— Так и есть. И люди совсем отличаются от тех, что дома. Люди на юге разговаривают с фальшивой дружелюбностью, но…, но в некоторые дни я бы с радостью приняла фальшивую дружелюбность взамен на честную дерзость. Плюс ко всему зима такая чертовски длинная.

Он откинулся на спинку стула.

— Давай тогда скинемся. Купим маленький домик где-нибудь на юге, вдалеке от всего этого снега и моего проклятого родового гнезда. Я смогу заниматься ландшафтным дизайном год на пролет. Ты найдешь какой-нибудь маленький городок с библиотекой, которая нуждается в поправке.

Мое тело забавно затопило теплом от такой приятной мысли. Если бы он говорил серьезно, другое дело, но мы только что провели ночь, сводя друг друга с ума, так что, когда еще будет уместным задуматься о будущем вашей мечты?

— Звучит неплохо. Хотя между твоими штрафами и моими выплатами за учебу и нашими зарплатами, скидываться нам придется очень долго.

Он пожал плечами, улыбаясь.

— Я кое-что знаю о терпении.

Я улыбнулась ему в ответ, но этот свет внутри меня снова вспыхнул. Прошлой ночью он сказал мне, что не сможет пообещать мне, не делать того, что сделал для своей сестры. Это что-то значило для него, его чести и справедливости. Но если случится что-то ужасное, и он будет моим мужчиной… Он, может, принять решение, которое заберет его у меня, прямо, когда он будет нужен мне больше всего. Свобода для него значила намного меньше, чем должное страдание другого человека, а я не была уверена, что смогу связаться с кем-то, кто выбирает возмездие взамен на то, чтобы остаться рядом с любимыми.

Он, должно быть, воспринимает это как разменную монету за свои действия, решила я. За свою жестокость. Как бы ни было глупо, я подумала, может я смогу научить его другому. Показать ему насколько ценнее он был в качестве партнера, чем в качестве сторожевого пса.

Но если полдесятилетия в аду не научили его, каковы шансы у меня?

Глупые мысли. Так или иначе, сейчас не время для них. Сейчас время упиваться тем, что у нас есть — растущие чувства, неоспоримая физическая связь. Много чего нужно изведать сейчас.

Я сделала очередную партию блинчиков, затем мы разлили оставшейся кофе по нашим кружкам и переместились на диван перещелкивать каналы, пока усваивается еда. Эрик издал пронзающий звук, и я оставила канал футбольных новостей. Мне был все равно, что смотреть. Меня волновала только теплая рука на моем плече и вид наших ног в носках, закинутых на кофейный столик. Меня волновало только то, что впервые за пять лет я была близка с мужчиной. И с ним было так хорошо. Большим и сильным, обнадеживающий. Теплый и правильный, как кружка в моей руке.

— Тебе куда-то сегодня надо? — спросил он. — Или что-то сделать?

Я покачала головой.

— Никуда до завтрашнего утра. А тебе?

— Не-а. Даже если бы надо было, я бы прогулял, если бы ты позволила мне зависнуть здесь с тобой.

Я махнула в сторону телевизора.

— Из-за всех этих хвалебных комментариев, которые освещают игре Львов, я уверена, что ты должен теперь остаться. Еще я ходила за покупками в пятницу, поэтому у нас абсолютно нет причин покидать квартиру, насколько мне известно. Я буду рада, если мне не придется даже натягивать обувь сегодня.

Он обнял меня крепче, придвигая ближе.

— Мне с трудом верится, что мы здесь, вот так. Больше, чем я представлял. После прошлой недели в кафе… я был уверен, что наш огонь затух. По крайней мере, твой огонь.

— Не правда. Не совсем, даже когда я испугалась твоего освобождения. Он всегда тлел в глубине души. Не угасшие угольки только выжидали, когда их снова подожгут.

— Это ужасно поэтично.

— Когда мы писали друг другу, — сказала я, склоняя голову ему на плечо. — Я наряжалась, красилась, и душилась, и зажигала свечи. Наливала стакан вина. И сидела прямо здесь, и читала, что ты рассказывал мне. Словно это настоящее странное свидание.

— Прямо здесь?

Я кивнула.

— На твоем месте. Но иногда и в постели тоже.

— И ты наряжалась для меня?

— Думаю так. Или для себя. Я не уверена. Просто чтобы это было особенным. Или волнующим.

— А ты после шла в постель, — спросил он нежно, — и представляла, что раздеваешься для меня, когда снимала одежду?

Я закусила губу.

— Да.

— Ты продолжала думать обо всем, что мы друг другу писали в этих письмах, в постели?

— Да.

Он повернулся, его дальняя рука опустилась теплой ладонью на мои ребра.

— Ты ложилась спать, думая обо мне? Как мы делали все эти вещи?

— Практически каждую ночь.

Его голос стал глубоким и томным.

— Ты хоть раз произносила мое имя, когда кончала?

Я кивнула со сдавленным горлом, затуманенной головой.

— Вслух?

— Да, уверена, так и было.

Он поймал мой взгляд, затем наклонился ближе и потерся о мои губы.

— Я хочу увидеть это когда-нибудь.

Я ни разу не позволяла мужчине увидеть меня в таком виде. Но я никогда никого не хотела так, как Эрика.

— Я сделаю это для тебя. Если ты сделаешь то же самое для меня.

— Все, что угодно.

Его тело теперь казалось напряженным — словно ловушка, готовая захлопнуться. Мне стало интересно, его член такой же твердый и неугомонный как его мышцы?

— Почему мы смотрим футбольный канал? — прошептала я ртом у его челюсти.

Он улыбнулся у моих губ.

— А чем бы ты лучше занялась?

— Ужасными, непристойными вещами.

— Например?

— Я не узнаю, пока мы не займемся ими.

Теплый, торжественный легкий смех.

— Твоя кровать по-прежнему в беспорядке от того, что мы делали прошлой ночью.

— Ага.

— Я думал об этом. О тебе голой на огромной куче простыней и одеял.

— Это все? — спросила я невинно.

— Твои волосы все растрепаны. И твой аромат просто… повсюду.

Я с нежностью разглядывала его.

— В тебе всегда была странная смесь качеств в моих фантазиях. Таких, как отчаянность и грубость одновременно. Словно ты мог умолять меня о чем-то в одно мгновение и приказывать мне в другое.

— Потому что ты не совсем знала меня тогда?

— Нет, не поэтому… Больше из-за того, что ты был всем, чего я хотела от мужчины. Беззащитным и мощным, милым и грубым, все сосредоточенно в одном любовнике. Словно я заставляла тебя чувствовать все это.

— Так и было, и так есть.

— Да?

Он кивнул и поцеловал меня в лоб.

— Отведи меня в свою комнату, и я покажу тебе.

Я встала, его рука соскользнула с моей талии к моему бедру, прежде чем я ухватила ее своей. Мы оставили телевизор включенным, пробираясь по коридору в мою комнату. Боже, здесь по-прежнему пахло сексом. Возбуждающе.

Он повернулся, большие руки обхватили меня, грудная клетка терлась взад и вперед о мою грудь, зажигая меня.

— Скажи, каким ты меня хочешь. — Его слова ласкали мой висок.

Я говорила бездумно.

— Голодным. И словно ты можешь взять все, что хочешь. Все, чего тебе не хватало.

— Все это время я говорил тебе, что ничего не попрошу, пока не подведу тебя к краю первой. Но прошлой ночью…

— Мне понравилось, каким ты был прошлой ночью. Настоящим безумцем.

— Но не сегодня, — промурлыкал он. И прорычал. — Сегодня ты заставишь меня отработать за это.

Глава 13

Руки Эрика находились между нами, расстегивая, одну, вторую, третью жемчужно-образную пуговку моего кардигана. Он казался таким большим, таким чертовски большим. Его подбородок был у моего лба, тело казалось, отбрасывало тень даже со светло-проницающими занавесками.

Я позволила ему разворачивать себя словно подарок — свитер, топ, бюстгальтер. Его руки соскользнули с моего лица на плечи, по моей груди, прерывая мое дыхание. Он опустился на колени. Спустился к моим бедрам, где скользнул пальцами под широкую резинку моих штанов для йоги. Он поцеловал меня в пупок; когда растягивающаяся ткань спускалась по моим бедрам, холодный воздух напряг мою кожу. Мои мальчишеские трусы были красными в горошек, и я одела их не случайно. Чрезвычайно дурацкие, по сравнению с утилитарным миром Эрика в Казинсе, и совершенно отличающиеся от нижнего белья, в котором щеголяют модели в любых журналах. Я надеялась, экзотичное. Немного бестолковый аромат женственности, о котором он забыл. Уникальные для меня, возможно, столь же странно притягательные, как и наши намерения.

Я пробежалась пальчиками по его волосам, царапая ногтями кожу его головы. Он издавал изголодавшиеся звуки, которые разогревали мой живот, и стянул мои штаны вместе с нижним бельем к щиколоткам. Я переступила через них и стянула носки. Через мгновение он снова поднял руки — руки на моей заднице, мощное движение, стон для меня, затем мои ноги обхватили его талию и руки обвили его шею, и он в полдюжины шагов донес меня до кровати. Мы легли на постель, не отрываясь друг от друга, смятые простыни охладили мою спину. Эрик горячий и ненасытный надо мной. Он отстранился на пятки и снял свою футболку. Мои руки на его лице, в его волосах, его рот захватил мой, наши обнаженные груди соприкасались. Его бедра вжимались, заставляя меня раскрыться, и Боже, его член — твердый под джинсами, настойчив у изгиба моего бедра. Я почувствовала, как он содрогнулся, нежный стон завибрировал между нашими губами.

Он отклонился назад, чтобы схватить внешнюю сторону моих бедер, двигаясь своим возбуждением по моему естеству. Его мышцы пульсировали — живот, грудь, руки, плечи и те, что под ребрами. Все было, словно сказочная сцена из фильма, только наяву. И это происходит со мной. Я могла наблюдать за его телом часами. Но он говорил, что был меньше до того, как его закрыли…, если все эти мышцы он нарастил в тюрьме, значит, я плохая, что наслаждаюсь ими? Упивалась этой великолепной физической формой, которую он приобрел от скуки — или еще хуже, для самозащиты?

Да плевать.

— Обожаю твое тело, — сказала я ему и позволила своим глазам и рукам дико шарить по нему.

— Хорошо. Мне нравится, как ты смотришь на меня. — Словно утопая в этих мыслях, он замедлил движения, провернул бедрами, дерзко демонстрируя свою силу. Я прижала ладони к его бокам, чувствуя его действия.

Великолепное тело и, черт возьми, это лицо. Я наслаждалась чертами его лица, которые так идеально подходили остальной его части — сейчас напряженное и опасное, пропитанное сексом.

Я спустила свои руки ниже и расстегнула его ширинку, остальное сделал он — джинсы и нижнее белье слетели с края матраса. Теперь остались только мы. Он переплел наши ноги и перевернул нас на бок. Пока мы целовались, мной завладела улыбка, такая широкая, что он, должно быть, почувствовал ее. Он отстранился.

— Что? — спросил он, его собственная любопытная улыбка начала расцветать.

А потом я сделала худшее из возможного.

Я расплакалась.

Через пелену я видела, как расширились его глаза, его удивление идеально отражало мое собственное. Его тело расслабилось, и он гладил меня по волосам.

— Эй, эй. Ты в порядке?

Я кивнула, горящее лицо все портило. Я сделала отвратительный вдох, пытаясь произнести хоть слово.

Он не паниковал, просто целовал меня в висок и удерживал голову, пока я задыхалась и всхлипывала. Слезы стихли, и моя сжатая челюсть расслабилась.

— Боже, прости. — Я вытерла свои щеки, уверенна, они был кроваво красными. — Я не расстроена, честно.

— Просто слишком много эмоций?

— Даже не слишком много. Просто… много. Больше, чем я чувствовала все эти годы. Думаю, возможно, просто я переполнена.

Из его горла послышался легкий звук, крошечный смешок, и он сжал меня крепче.

— Давай, тогда поплачь.

— Уже все, спасибо.

Тогда он отстранился назад и поцеловал меня в губы, вероятно, пробуя на вкус мои слезы. Его шея была теплой и пахла моим мылом, когда я легла на нее щекой и перевела дыхания.

— У нас целый день впереди, чтобы заняться тем, для чего мы сюда пришли, — промурлыкал он. — Если тебе нужно отдохнуть.

— Я просто хочу полежать здесь с минутку.

Он гладил меня по волосам, убирая их с лица.

— Хорошо.

Через минуту мой голос нарушил успокаивающую тишину, слова вылетели без намерения.

— В последний раз я плакала, когда получила твое письмо. Которое ты дал мне, после моего промаха с письмом тебе.

Его рука замерла.

— Из-за того, что я отчитал тебя?

— О, нет. Нет, нет, нет. — Я отстранилась, чтобы посмотреть своими определенно раскрасневшимися глазами в его глаза. — Нет, я плакала, потому что я почувствовала такое облегчение… — О, черт, разве я хочу все это рассказывать?

— Облегчение от чего…?

Я сделала глубокий вдох.

— Потому что после того, как я отдала тебе, то письмо, я испугалась. В ту секунду, когда я отдала его тебе, я поняла, что, по сути, дала тебе оружие, которое ты можешь использовать против меня. И мне вдруг стало так страшно, что все твои слова в письмах могли оказаться неправдой.

— О.

— Прости. Ненужно было мне говорить об этом. Боже, это так не романтично.

— Все нормально. Это правильно, быть напуганным в такой ситуации.

Мои напряженные мышцы немного размякли.

— Потом, когда ты мне вернул это письмо, мне стало…, мне стало так легко, как никогда. Оно словно было самой ценной вещью для меня, и я могла потерять ее, я корила себя за это…, а потом мне вернули ее, словно, в троекратном размере.

— Так же было и у меня с момента моего освобождения. Словно у нас было все, пока я был в тюрьме, потом я все испортил, и думал, что потерял все это навсегда.

— Не считая того, что мы сейчас здесь, — сказала я, переплетая наши пальцы. — В моей кровати.

— Мне хочется пообещать тебе, что я никогда больше не заставлю тебя плакать…, но не знаю, может ли кто-то давать такие обещания человеку, с которым он так связан.

Я представила его лицо во время нашей последней встречи в Казинсе, в тот момент после того, как сказала ему, что не смогу видеться с ним на свободе. Как он отвернулся, казалось, почти сам готовый расплакаться. У меня тоже была такая власть.

— Наверно, мы только можем пообещать, что попытаемся. — Но в душе, как бы эгоистично это не было, я была в восторге и польщена тем, что могла владеть такой властью. Ошарашена тем, что могла вызвать столько чувств в мужчине, к которому испытывала столько чувств в ответ.

Его челюсть покалывала мою ладонь. Я держала его лицо и глубоко целовала, сначала с благодарностью, затем с необходимостью. Я чувствовала ответную реакцию в его голоде, в жаре нарастающим между нами.

Он переплел свою ногу с моей ногой, а его член стал жестким, прижимаясь к изгибу моего внутреннего бедра. Мое тело отозвалось, возбуждением и разгоревшимся огнем в животе. Он позволял мне исследовать себя руками, пока мы целовались. От мягких, растрепанных волос на затылке, к мышцам, что обхватывали его плечи, к плоскостям его груди, покрытой редкими волосками. Весь его торс напрягся, когда я потерла крошечный, тугой сосок, и его реакция заворожила меня. В следующий момент я погладила его твердый живот и заставила его ерзать бедрами. Я чувствовала удивительную взаимосвязь с его телом. Должно быть, он не чувствовал всего этого, пока был заперт, отбросив сексуальное удовольствия в безрадостных, необходимых скрытых действиях. Со мной было то же самое, столь же долго… только мое сексуальная ссылка была своего рода спячкой, а не заточением. Как замечательно осознавать, что импульсы и влечение все еще здесь, ожидают нас, неповрежденные пренебрежением. Возможно, даже усиленные им.