Твоя чужая жизнь

Глава 23

После утреннего осмотра Юля впервые увидела свои ноги и голову без бинтов: зрелище оказалось не самое приятное, особенно расстраивал шрам. «Прости, Коль, не уберегла я твоё тело, да и характеристика теперь не самая лучшая — судимый», — мысленно произнесла она и направилась в имеющуюся при палате ванную. Купание, после столь долгого пребывания в бинтах, принесло неимоверное облегчение как телу, так и душе. Выйдя из ванны, Юля встала возле зарешеченного больничного окна и с грустью взглянула на такую близкую и такую, судя по всему, нереальную свободу. Были бы рядом Вася и Кирилл, они бы точно что-нибудь придумали, но их не было. Коля обещал найти адвоката, но пока никто не приходил, зато Синельников успел оповестить о том, что слушание по её делу пройдёт уже завтра. Такая оперативность казалась очень странной. Порой некоторые дела разбирались годами, стоило вспомнить о расследовании смерти Колиного отца, а здесь от происшествия до суда прошли считанные недели. Сложно отрицать, что тот, кто её подставил, сработал на пятерочку. Свидетелей — нет, ни одна из камер видеонаблюдения не зафиксировала всего происходящего: какие-то были загорожены, какие-то слишком далеко располагались, а видимость из-за погодных условий оставляла желать лучшего. В итоге, есть пострадавший с тремя пулевыми ранениями и «случайно» сбитый пешеход, у которого тут же обнаружен в кармане тот самый пистолет, из которого и было совершено покушение. Шанс на то, что суд признает её невиновность — приравнивается к нулю. Значит, скоро начнётся новая жизнь. Оставалась лишь надежда на то, что рано или поздно друзья смогут что-то сделать, но это будет потом.

Стук в дверь вывел Юлю из раздумья.

— Здравствуйте, Николай. Я адвокат, Вертинский Алексей Семёнович. Меня наняла Юлия Станиславовна Розенфельд.

— Здравствуйте, — едва не задохнулась от нахлынувшей надежды Юля и тут же вернулась на грешную землю: — Только что вы сможете сделать? Суд завтра утром.

— Ну, не стоит так категорично. Кое-что я уже сделал, но вам об этом знать не обязательно. Юлия рассказала мне о сложившейся ситуации, и будем исходить из того, что я вам верю, но доказать вашу невиновность на данном этапе практически невозможно.

— Именно — невозможно.

— Однако это не означает, что надо унывать и опускать руки. На завтрашнем слушанье вы должны вести прежнюю линию поведения, а я постараюсь минимизировать срок наказания. Затем, как я уже объяснял Юлии Станиславовне, займёмся сбором информации и потребуем пересмотра уголовного дела в суде апелляционной инстанции. Замечу, Юлия Станиславовна согласилась нанять сотрудников детективного агентства для помощи в расследовании вашего дела. Но это будет позднее, а сейчас вам, главное, не падать духом. А теперь я хотел бы услышать о происшествии из первых рук, как говорится.

Разговор занял немногим больше пары часов. То есть, рассказ Юли, начиная с предыстории и подробного описания всех перипетий с самого утра, вмещался в час. Остальное время ушло на миллионы уточняющих вопросов, которые, возможно, так и сыпались бы на Юлю, но дежурный известил об истечении времени посещения.

— Не унывайте, Николай, завтра, конечно же, победа нас не ждёт, но, как я и обещал, для начала снизим срок. А остальное потом, — уже в дверях произнёс адвокат.

Вставать рано утром Коля явно отвык, всё так и сыпалось из рук, голова никак не хотела соображать. «Да и чего тут думать-то? Я ничего не могу изменить сейчас», — с грустью подумал он и, допив остатки кофе, вышел из квартиры. Погодка стояла сказочная: под ногами искрился в лучах фонарей свежий хрустящий снежок, небо было чистым, ни малейшего дуновения ветерка. На память сразу пришёл такой же денёк на даче у Стёпы. Вспомнилось, как они устроили пикник, разведя костерок в самодельном мангале. А следом, словно нож, пришли воспоминания о том, как они с Юлей нашли Стёпкино тело по весне, как зарыли его, а потом вернулись туда же с Василием. «Эх… не вернуть тех дней. Стёпку… и не только… стольких не вернуть…»

— Неужели у всех жизнь такая? — садясь в машину, пробормотал Коля.

— Мне б такую жизнь, — улыбнулся копавшийся поблизости дворник.

— Поверьте, она вам не понравится, — разубедил его Коля и вырулил из паркинга.

В зал заседания заранее никого не пускали. А вскоре появились полицейские и, освободив проход, встали в оцепление, не позволяя никому приблизиться к обвиняемому. Коле было жутко неприятно слышать, как пришедшие на слушанье скандируют оскорбительные лозунги в адрес носительницы его тела. Как только Юля появилась в дверях, тут же защёлкали фотоаппараты.

Представив, как сейчас себя чувствует подруга, Коля впал в ступор. Начало судебного процесса он в буквальном смысле слова пропустил, находясь в прострации.

Судья монотонно зачитывала обвинение, потом вызывала каких-то людей, а Коля всё ещё не мог сосредоточиться на происходящем.

— Пожалуйста, потише в зале, я не услышу свидетеля, — попыталась навести порядок судья и, дождавшись, когда собравшиеся приутихнут, произнесла: — Гособвинитель, пожалуйста.

За кафедрой ответчика стояла какая-то женщина. «Она что, свидетель? Откуда? Их же не было!»

— Алёна Ивановна, — обратился к ней прокурор, — расскажите, пожалуйста, суду о выезде и событиях, свидетелем которых вы стали двадцать восьмого октября две тысячи тринадцатого года. Что вы помните?

— Мы ехали из больницы на выезд, и нас остановили.

— Кто остановил?

— Я сидела сзади, не могу сказать. Просто не видела.

— Продолжайте.

— В машину завели молодого человека с многочисленными ранениями.

— Место, — просматривая разложенные на столе бумаги, уточнил прокурор и, немного выждав, повторил вопрос: — Место — где это было? Помните?

— Перекрёсток Кузнечного и Марата, возле музея Арктики и Антарктики.

— Хорошо, продолжайте.

— Пострадавшего посадили на кресло. Я начала осмотр.

— Вы были одна?

— На выезде я была вторым фельдшером, но первый ушёл осматривать ещё кого-то, так как сказали, что пострадавших двое. Я оказала скорую мобильную помощь. На теле пострадавшего имелось три ранения. В районе плеча была зацеплена артерия. Он был против, но мы уложили его на носилки. В результате было остановлено кровотечение, наложена повязка. Пострадавший порывался уйти, однако кровотечение было слишком сильным, мы поставили капельницу, зафиксировали положение и настояли на срочной госпитализации. Всё.

— А фельдшер второй кто был? Как фамилия?

— Степаненко.

— То есть, к моменту вашего приезда Поликарпов Игорь Александрович был ещё в сознании?

— Да.

— Какие-нибудь обстоятельства… пострадавший, возможно, рассказывал о произошедших с ним событиях? Можете вспомнить?

— Нет, вы знаете, нет. Он рвался уйти, говорил, что это срочно, а потом сознание потерял.

— Вопросов больше нет, ваша честь, — обратился к судье гособвинитель.

— Позволите? — подал голос адвокат обвиняемого и, получив согласие судьи, обратился к свидетельнице: — Вы можете описать пострадавшего: во что он был одет?

— Темно-коричневая куртка… и всё, пожалуй. Больше ничего не помню.

— А может, вам что-то мешало оказывать помощь?

— Нет. Только то, что он пытался куда-то срочно уйти.

— А чем он аргументировал своё желание?

— Ничем. Не все же поступки мы аргументируем. Просто говорил, что срочно.

— Так. А можно по пунктам, подробно: вы говорите, вы ехали, вас остановили, вы не видели кто, а дальше? Где находился пострадавший? Он сидел, стоял, лежал?

— Не знаю. Я из машины не выходила. Мы остановились, открылась дверь, его завели и посадили на кресло.

— Кто завёл?

— Я не помню. Может, он и один зашёл, или его кто-то до машины довёл. Времени достаточно много прошло.

— Три недели. У вас так часто поступают люди с подобными ранениями?

— Нет. Но вызовов много, и как-то сложно всё в памяти удержать.

— Как он себя вёл в это время? Кричал, плакал, ругался?

— Данет, не кричал, не ругался и не плакал.

— То есть, он вот так спокойно вошёл, сел, дал оказать себе помощь и хотел уйти? Я, конечно, не знаю, но мне кажется, вы задаете при этом какие-то вопросы? Как-то успокаиваете? Что вы говорили? Как он реагировал?

— Спрашивала: что случилось. Но он ничего не сказал.

— А при осмотре, вам было очевидно, чем и как были нанесены ранения?

— Ну, скорее всего, огнестрельные.

— То есть, у него были многочисленные огнестрельные ранения, а он ничего не рассказывал? Ну, допустим. Скажите, а в таких случаях вы собираете какую-то информацию о здоровье пациента? Предрасположенности какие-нибудь…

— Анамнез, конечно, собираем, ну, есть ли у него непереносимости к каким-либо препаратам, проблемы с сахаром, давлением.

— Хорошо. А ваш напарник, Степаненко, вы говорили, что он выходил из машины и ходил ко второму пострадавшему. Может, он что-то видел? Что-то рассказывал после?

— Сказал, что того сбила машина, и состояние тяжелое. Что оказал первую помощь. И вторая машина его уже забрала.

— А он ничего не упоминал о том, что они знакомы с вашим пострадавшим или были вместе? Вам не показалось странным, что в одном месте, одновременно, оказались двое пострадавших?

— Нет. Нам некогда было разговаривать. Да к тому же случаи травматизма различны.

— То есть, он не упомянул о том, что видел что-то странное или, возможно, противозаконное?

— Не помню. Нет, кажется. Он ведь здесь, думаю, логичнее спросить у него самого?

— У вашего напарника мы уже спросили, но хотелось бы знать вашу версию происходившего. Хорошо. То есть, вы не можете утверждать, что эти люди незнакомы?

— У меня нет никаких оснований, позволяющих сделать какие-либо выводы по этому вопросу.

— Допустим. А вы не прослеживаете дальнейшую судьбу ваших пациентов?

— Нет. Мы сдаём их в приёмный покой, и всё.

— То есть, больше вы пострадавшего не видели? Не посещали его? Не встречались с кем-либо, интересовавшимся его состоянием?

— Нет.

— А как долго вы находились рядом с ним? Полчаса, час?

— Ну, с момента, когда нас остановили, и он оказался в машине, пока оказывала помощь, пока доехали, сдали, минут пятнадцать, может, немного больше.

— И за это время он даже мимолётно не сказал ничего, наводящего на мысли о том, кто нанёс ему ранения?

— Нет. Вначале он молчал, потом пытался отказаться от госпитализации, а позже потерял сознание.

— А вы как-то фиксируете причину ранения? У вас же наверняка появились подозрения, что он получил вред своему здоровью в результате противоправных действий?

— Причина записывается, не исходя из наших предположений, а исключительно со слов пострадавшего. Если сказал: не помню, не скажу, или, например, говорит, что его ударили ножом, то так и пишем, если говорит, упал… на нож, например, значит, пишем — упал.

— Хорошо. А если, как в нашем случае — явно, очевидно — огнестрельное ранение? А он говорит: я шёл, упал, и получилось так. Что вы напишете?

— Что сказал, то и напишем.

— Хорошо. Ну, и всё же у вас наверняка появилось впечатление, что вред нанесён в результате противоправных действий? Было? Угу. Вы сообщали об этом в вышестоящие органы или сотрудникам полиции?

— Ну, дело в том, что там были сотрудники полиции и, конечно, есть приказ, согласно которому мы при выявлении подобных случаев обязаны осведомлять о них по ноль два, но сотрудники уже были на месте, и кто-то сказал, что в этом нет необходимости.

— Угу. Но пока что мы толком не узнали, были ли сотрудники полиции, или раненый сам остановил машину и сел к вам. Опишите сотрудников полиции, которые присутствовали. Они предъявили вам удостоверения, представились? Как они выглядели?

— Не помню. Я была занята пострадавшим, и если они и представлялись, то я не обратила внимания, собственно, как и на их внешность.

— А они что-нибудь спрашивали?

— Кто-то интересовался состоянием и узнавал, в какую больницу повезём пострадавшего.

— И при этом они ничего не сказали? Может, переговариваясь между собой или обращаясь к пострадавшему?

— Кажется, что-то про скинхедов. Я не помню, я пыталась кровотечение остановить в это время.

— А пострадавший отличался как-то внешностью?

— Да, он имел сходство с представителями южных республик.

— Не совсем корректное высказывание, но допустим. А вы можете припомнить, сколько раз в своей практике вы сталкивались с тем, что к вам обращаются люди с огнестрельными ранениями?

Какое-то время в зале суда висела тишина:

— Не помню, — неуверенно произнесла свидетель.

— Ну, а порядок? Один, десять, сто?

— Может, несколько было…

— Хорошо, тогда вопрос: чем вызвано то, что вы ничего не помните? Времени прошло не так и много, случай не самый распространённый.

— Почему это я не помню? Я чётко помню, как оказывала помощь, а что при этом кто-то говорил… я, возможно, была слишком сосредоточена, чтобы обращать на это внимание. В мои обязанности входит оказание первой помощи больному, а не фиксирование разговоров.

— Скажите, а личность раненого вы устанавливали?

— Он назвал, и мы записали с его слов.

— А второго пострадавшего?

— Я не знаю. Я его даже не видела.

— Постарайтесь ещё раз припомнить, во что был одет пострадавший.

— Я помню только куртку.

— А что было под ней, что на ногах было? Джинсы, брюки, ботинки?

— Не помню.

— Ещё вопросы будут к свидетелю? — поинтересовалась судья.

— Да. Да. А какая погода была в тот момент?

— Утро было, слякотно, снег шёл.

— То есть, когда вы выезжали из больницы — шёл снег?

— Нет, дождь был ещё.

— То есть, на месте происшествия вы выходили из машины?

— Нет. Не помню… — что-то старательно припоминая, нерешительно произнесла женщина.

— Угу. Уже и это не помним. А почему вы многое не помните, но запомнили о том, что был снег и слякоть?

— Когда его завели, у него на одежде были хлопья снега и на ботинках грязь.

— Так вы всё же обратили внимание на его ботинки?

— Ну, они чёрные были.

— До этого вы утверждали, что не помните. И всё же вы сказали: его завели. Кто?

— Я… я не помню, может, прохожие помогли, может, полиция, а может, сам вошёл. Не помню.

— Ещё вопросы есть? — заметив панику свидетельницы, произнесла судья.

— Подсудимый хотел бы задать вопрос. Можно?

— Если вы все вопросы задали — да.

— Скажите, пожалуйста: а когда вас впервые допрашивали по этому делу? — поинтересовался обвиняемый.

— Меня не допрашивали.

— Вас плохо слышно, повторите ответ на поставленный вопрос, — уточнил гособвинитель.

— Меня не допрашивали.

— Странно, а у нас имеется протокол предварительного допроса.

— Да?

— Да.

— Ещё вопросы есть?

— Да, имеются в связи с расхождением в показаниях, — привстал со своего места гособвинитель. — В связи с тем, что свидетель сказал, что вообще ранее не проходил процедуру допроса, предлагаю ознакомить его с протоколом и сверить, его ли на нём подпись.

— Принесите. Спасибо. Свидетель, подойдите пожалуйста. Эта ваша подпись? А здесь? Здесь? Здесь? И эта? То есть, вы подтверждаете, что к вам приходил следователь и проводил допрос? И все подписи являются вашими? Проходите на своё место. Возражения против оглашения протокола допроса будут? Нет. Суд постановил огласить данные протокола допроса, — произнесла судья и начала зачитывать данные. — Это ваши показания?

— Да. Наверное.

— Так — да или наверное? Вы подписали, значит, были с ними согласны. Если что-то неправильно, вам наверное следователь объяснял, что вы можете что-то уточнить, добавить к имеющимся показаниям? Протокол прочитан лично, замечаний к протоколу не имеется, и ваша подпись. Следователь же не просто так пишет, что захочется, и заставляет вас подписать? Он же задаёт вам вопросы, фиксирует всё, потом даёт вам прочитать и только после этого подписать? Почему же ваши показания на тот момент и на сегодняшний день — расходятся?

— Не помню. Значит, на тот момент мне казалось, что всё так, а сейчас я что-то вспомнила, что-то забыла.

— То есть, о предполагаемом нападении скинхедов в тот момент вы забыли? Так вы утверждаете, что слышали об этом?

— Я не могу сказать точно.

— А скажите, пожалуйста, вы вообще знаете, кто такие скинхеды?

— Организация какая-то неформальная…

— А в чём она неформальная? Чем они отличаются? Татуировки, бритые головы, специальный сленг?

— Это обязательно должен знать каждый человек? — уставилась на неё свидетельница.

— Нет, но мы идём по протоколу. Вы это сказали на основании чего?

— Не помню, может, в окно видела кого-то похожего, может, пострадавший или его сопровождавшие сказали.

— Ещё вопросы будут? Всё, вы свободны. Спасибо, — произнесла судья, и свидетельница покинула зал суда.

— Вопрос к следователю, — оповестила судья. — По данным следствия, были ли замечены на месте преступления лица, предположительно относящиеся к данной группировке?

— Нет, ваша честь. Данные лица в свидетельских показаниях до этого момента отсутствовали. В результате проведения процессуально-следственных действий было произведено изучение данных видеокамер с места преступления. И ничто не навело на мысль о причастности к данному делу скинхедов. Более подробный отчёт был передан в прокуратуру вместе со всеми документами по данному производству.

— Можно, ваша честь? — приподнялся со своего места адвокат.

— Слово даётся защите.

— Я хотел бы отметить, что дело построено на косвенных уликах. В соответствии с показаниями свидетелей, после аварии вокруг Терещенко собралось много народа. Могли в этот момент подкинуть орудие преступления? И опять же, отсутствие или присутствие указанных в свидетельских показаниях Поляковой Алёны Ивановны скинхедов не может быть подтверждено или опровергнуто на основании данных, полученных с камер видеонаблюдения, расположенных неподалеку от места преступления. Дело в том, что в этот момент была сильная вьюга, и она ограничила видимость дальних камер. А припаркованный возле музея автобус заслонил обзор для ближайшей из камер.

— Однако никакие скинхеды не фигурировали в показаниях свидетелей до этого момента, как, собственно, и в более ранних показаниях самой Поляковой, — напомнил прокурор. — Можно задать вопрос подсудимому, ваша честь?

— Вы служили в армии. Вас научили там пользоваться огнестрельным оружием?

— Протестую, ваша честь, — встал на защиту адвокат. — Исходя из подобной логики, каждый, кто служил — потенциально опасен, так как умеет обращаться с оружием.

— Принято, — согласилась судья. — У обвинения ещё есть вопросы?

— Да. Вам знаком пистолет, из которого было осуществлено покушение?

— Да. И я это уже говорил, — как и прежде, не стала врать Юля.

— При каких обстоятельствах вы сталкивались с этим оружием?

— Он принадлежал покойному отцу моей подруги.

— А как фамилия, имя и отчество вашей подруги?

— Юлия Станиславовна Розенфельд, — растерянно хлопая глазами, произнесла Юля.

— Ваша честь, позвольте предположить, что эта самая Юлия Станиславовна Розенфельд являлась соучастницей Терещенко.

У Коли от этих слов перед глазами всё поплыло.

— Нет, нет! — срывающимся на крик голосом воскликнула Юля.

— Значит, она не давала вам оружие?

— Нет.

— Насколько мне известно, Юлия Станиславовна находится в зале суда? Я настаиваю на взятии её под стражу. Так как, согласно отказу обвиняемого от участия в преступлении, получается, что именно она осуществила неудачную попытку убийства, впоследствии подкинув пистолет подследственному. Терещенко, вы согласны с данным утверждением?

— А ещё успела сбить подсудимого и скрыться в неизвестном направлении, — буркнул адвокат, но услышали это все.

— Протестую, ваша честь, — воззрился на адвоката гособвинитель. — Мы находимся в зале суда, а не в цирке.

— Принято, — согласилась судья. — Подсудимый, вы не ответили на вопрос гособвинителя: вы утверждаете, что Розенфельд не давала вам пистолет своего отца? Утверждаете, что вы не брали его без разрешения? Но при этом утверждаете, что не виновны? Суд постанавливает взять присутствующую в зале судебного заседания Юлию Станиславовну Розенфельд под стражу.

— Нет! — закричал подсудимый. — Она ни в чём не виновата!

— Если невиновны вы, то откуда такая уверенность? — обратился к подсудимому гособвинитель. — Вы защищаете подругу или признаёте свою вину?

Юля перевела взгляд с судьи на Колю, в её глазах стояли слёзы, и вдруг она срывающимся голосом произнесла:

— Она ничего не знала. Пистолет давно был у меня. Для самозащиты. Я хотел разрешение оформить — не успел.

— Что вы такое говорите? — воззрился на подзащитного адвокат.

— Пострадавший напал на вас? — проигнорировав слова правозащитника, уточнил гособвинитель.

— Нет.

— Что же спровоцировало вас выстрелить?

— Я чувствовал, что за мной следят от самого дома. Не знаю… нервы сдали.

— Благодарю. Думаю, этого достаточно для формулировки: предумышленное… — начал рассуждать прокурор.

— Протестую! — адвокат взглянул на судью. — Прошу учесть пусть и не своевременное, но чистосердечное признание подсудимого, а также, имея в виду его возраст, прошу ограничиться обвинением по статье сто одиннадцатой уголовного кодекса Российской Федерации и снизить срок наказания.

— Принято. У обвинения есть что добавить? У защиты? Суд удаляется для вынесения решения.

Какое-то время в зале стоял гул, однако при появлении судьи шум утих.

— Суд приговорил: признать Терещенко Николая Степановича виновным в совершении преступления и назначить ему наказание в виде пяти лет лишения свободы, с отбыванием наказания в колонии общего режима. Терещенко взять под стражу немедленно в зале суда.

Коля смотрел, как уводят Юлю, и ощущал, как предательские слёзы застилают глаза. Перед мысленным взором промелькнули их нелёгкие совместные мытарства, мимолётные моменты счастья и наивные мечты о том, что будет, когда они вернутся в свои тела. «А вернёмся ли мы когда-нибудь?»

— Юлия Станиславовна, — неожиданно выдернул её из раздумий какой-то незнакомый мужчина лет пятидесяти. — Тут вот Терещенко просил бумаги передать, согласно которым вы будете являться официальным попечителем матери Николая Степановича. Она, как мне известно, на данный момент находится в клинике…

— Да, знаю, знаю. Спасибо, — пробормотал Коля и, забрав бумаги, отправился к выходу.

— Вы уж извините, но теперь я бессилен, — нагнал его адвокат. — Никак не ожидал такого поворота событий.

— Угу, — только и смог ответить Коля и вышел из зала суда.

«Что творится с моей жизнью? Тело хоть уже и привычное, но всё же чужое. Все друзья и близкие или мертвы, или в психушке, или в тюрьме, или в клинике… старлея бы хоть разыскать».