Твоя навеки

Глава 5

Дальний угол пастбища Джеффа Кумберленда напоминал сейчас съемочную площадку. На сверкающее звездами небо начинали понемногу набегать облитые серебряным светом луны тучи. Свет укрепленных на высоких подставках прожекторов — этакого красноречивого свидетельства вторжения сверхсовременной цивилизации в затерявшиеся в безвременье зимние заснеженные просторы — выхватывал из темноты лежащих на земле зарезанных коров.

Мик вполне понимал своего шефа. Выборная должность накладывает обязательства перед избирателями, но сейчас ему чертовски хотелось, чтобы хоть раз Нэйту хватило твердости характера и он не стал бы изображать показательную суету, и стимулировать активность в попытке доказать, что шериф и его ведомство не дремлют. Что касается Джеффа, то старик, без сомнения, был страшно расстроен, и это более чем понятно. Крупный рогатый скот — не пара старых штиблет, тем более, что после перехода Джеффа на новую программу селекции его призовое стадо стало предметом зависти в округе и за его пределами.

— Не беспокойся, — сразу же сказал Нэйт Мику, как только тот вышел из машины. Люди стояли на изрядном расстоянии от изувеченных животных, и один из помощников шерифа следил за тем, чтобы никто не смог затоптать следы. — Кроме нас с Фредом, никто не подходил к трупам, да и мы больше чем метров на пять не приближались.

Нэйт передал Мику ручной фонарик.

— Боюсь только, что и на этот раз ты ничего не найдешь…

Нэйт тоже был мастером в подобных делах, так что рассчитывать на очевидные, лежавшие на поверхности улики едва ли приходилось.

— Чертовски много нападений на животных для такого маленького округа, как наш, — заметил Гэйдж, присоединяясь к Мику и Нэйту, стоявшим на границе освещенного круга.

— Вот именно, — кисло отозвался Нэйт. — Пару таких происшествий за год еще можно было бы как-нибудь переварить. Но пять зарезанных и изувеченных животных за три дня — это уж слишком!

Мик подошел по хрустящему снегу к первой туше и нагнулся. У человека с нервами послабее волосы встали бы дыбом: язык и глаза вырваны и валяются рядом — хотя известно, что глаза — любимое лакомство для любого хищника. Гениталии тоже вырваны — или, скорее, вырезаны ножом, судя по характеру раны. Конечно, день холодный, но не настолько, чтобы снова рассуждать о рефлекторном сжатии мышечной ткани.

Преодолевая невольное отвращение, так часто являвшееся спутником его работы, Мик начал тщательный осмотр туши. Ага, на сей раз она выпотрошена. Это уже что-то новенькое.

Закончив осмотр, Мик отошел в сторонку и посмотрел на окоченевшую тушу с разного расстояния и под разным углом.

Крови не очень-то и много — обычная картина для всех предыдущих нападений на скот. Никакой дополнительной информации из этого обстоятельства не извлечешь. Впрочем, если животных убили здесь, на месте, их горячая кровь должна была бы растопить снег под собой.

Мик махнул рукой Нэйту и Фреду, чтобы те подошли — нужно было сдвинуть тушу. Ему вовсе не улыбалось надрываться с этой тонной окаменевшего на морозе мяса, но выхода не оставалось: если нападение и убийство совершены тут же, внизу, под бычком должна образоваться кровяная корка.

Но ее не оказалось.

— А-а, черт, — пробормотал Мик. — Где Джефф?

— Здесь я, здесь, — заторопился старик Кумберленд, выходя из-за прожектора. — Мне подойти к вам?

— Именно, старина. Ничего необычного я не обнаружил. Но кое-что показать хотел бы. И тебе, Гэйдж, тоже, — добавил он, обращаясь к детективу.

Все вместе они склонились над перевернутой тушей.

— Если скотину прирезали здесь, на месте, — пояснил Мик, — снег под ней должен был растаять, а затем, когда труп остыл… Понимаете?

Джефф Кумберленд выругался: ему не требовалось дополнительных пояснений.

— Пойдемте взглянем на другое животное, — сказал Мик, выпрямляясь и разминая плечи. — Хотя, я уверен, результат будет тот же.

Так оно и оказалось.

— Мертвую скотину бросили здесь во время снежной бури, — констатировал Мик. — У меня сложилось впечатление, что не просто бросили, а сбросили с неба. Например, с вертолета. Уже мертвую.

Все пятеро переглянулись, и на лице у каждого был один и тот же вопрос: зачем?

— Полагаю, — резко заметил Нэйт, — нам всем лучше некоторое время держать рот на замке. А населению пока сообщим, что это типичный случай нападения хищников.

Он посмотрел на Кумберленда.

— Что скажешь, Джефф?

— Ладно, — старик послушно кивнул. Простейший вывод, который напрашивался, это что кто-то решил заново насолить Джеффу, но этот вывод являлся и наименее вероятным — Кумберленда любили и уважали в округе.

Нэйт обернулся к Мику.

— Спасибо, что приехал. Извини за испорченный выходной, но если хочешь, можешь взять выходной в пятницу. Насколько я понимаю, миссис Уильямс скоро должна будет переехать в свой дом и ей потребуется помощь.

— Наверное, так. Спасибо, шеф. — Коротко кивнув, Мик зашагал прочь, за ним следом — Гэйдж. Оба не проронили ни слова, и только когда подошли к машинам, Мик с тревогой взглянул на Гэйджа и спросил:

— У тебя ведь неплохие связи с криминалистами?

— В каком-то смысле, да. Нужно попросить их о каком-нибудь одолжении?

— Постарайся, чтоб они отложили в сторону другие дела и в срочном порядке занялись этими коровами. Боюсь, что хищниками здесь и не пахнет.

— Утром позвоню в лабораторию и договорюсь с ними, — заверил Гэйдж.

— Вот и славно. — Мик сел за руль и включил зажигание. Теперь — домой. Интересно, как там Фэйт после этой дурацкой сцены с отбивными…

Уже подъезжая к дому, Мик, несмотря на горящий в кухне свет, внутренним чутьем понял, что женщина ушла к себе в спальню. Он почувствовал, будто гора свалилась с плеч. Он и без того был на взводе, и реагировать на всяческие женские страхи ему было бы сейчас не по силам.

Ужин стоял на столе рядом с микроволновой печью, завернутый в фольгу — бери и грей. Брови Мика чуть приподнялись: никто и никогда за все сорок лет его жизни не оставлял ему на столе готовый ужин.

Разогревая мясо, он расстегнул кобуру, сбросил на стул китель и снял рубашку, чтобы почувствовать себя свободнее.

— Ах! — раздалось вдруг сзади. — Я и не слышала, как вы вошли, — смущенно произнесла Фэйт. — Должно быть, задремала.

Поколебавшись мгновение, Мик неохотно обернулся. В конце концов, обнаженный мужской торс не Бог весть какой проступок против нравственности, да и не в первый раз она видит мужскую грудь — в конце концов, замужняя женщина.

Но тут же он заметил, как у женщины перехватило дыхание: такого мощного, изумительно пропорционального скульптурного торса, такой гладкой с медным отливом кожи она никогда не видела.

Страх или возбуждение, спросил себя Мик. Скорее всего, страх. И, накинув рубашку, он отвернулся к печи.

— Спасибо, что оставили мне ужин, — сказал он.

— Ну что вы, — растерянно отозвалась Фэйт. Фрэнк никогда и ни за что не благодарил ее, а тем более за такую малость, как приготовленный ужин. Напоминая себе, что перед ней человек, не имеющий ничего общего с Фрэнком, она шагнула ближе к Мику.

— Я подумал, что вы уже легли, — хрипло бросил ей он.

— Я… я ждала наверху, — откликнулась Фэйт и, собравшись с духом, шагнула еще ближе. Она уже сама для себя решила, что больше не будет вести себя как трусливая мышь, и хотя это решение давалось ей с трудом, не хотела отступать. — Я собиралась попросить у вас прощения…

Мик, обернувшись, недоуменно уставился на нее своими непроницаемыми черными глазами.

— За что?

— За то, что вела себя так глупо. За то, что поставила вас в неловкое положение в присутствии Гэйджа.

У Мик вырвалось словечко, явно не предназначенное для женских ушей. Фэйт ошеломленно заморгала и почувствовала, как кровь прилила к лицу.

— И за то, что не умею выражаться, как вы, тоже извините, — еле слышно выдохнула она.

Глаза у Мика округлились еще больше, а мгновением позже он почувствовал, как его распирает смех. Уголки его рта взметнулись вверх. Он понял, что Фэйт пытается шуткой разрядить напряжение, непроницаемой стеной стоявшее между ними все эти последние часы. И сейчас она тоже ответила улыбкой, и голубые глаза ее весело заблестели.

В Мике что-то дрогнуло, и, распахнув объятия, он хриплым голосом сказал:

— Мир, и навеки! Идите сюда!

Женщина колебалась, что было совершенно естественно с ее стороны, но не настолько долго, чтобы он успел пожалеть о своем порыве и отменить свое предложение. И не успел он опомниться, как она уже была в его объятиях — на этот раз по своей собственной воле, доверяясь ему с такой непосредственностью, что сердце сорокалетнего отшельника сжалось.

Вздохнув, Мик закрыл глаза и зарылся лицом в ее длинные шелковистые волосы.

— Я беспокоился о тебе весь вечер, — неохотно признался он. — Мне так не хотелось никуда уезжать, когда ты так расстроена.

— Я уже привыкла в одиночку справляться со всеми невзгодами, — А вот к чему она не привыкла — так это чувствовать себя уютно и спокойно в мужских объятиях.

Микроволновая печь загудела, и Мик отпустил Фэйт, подумав, что ему, пожалуй, следует остерегаться этих игр — слишком уж приятно ему обнимать эту хрупкую женщину, слишком легко он входит во вкус.

Поставив ужин на стол, Мик жестом предложил Фэйт присоединяться к трапезе. Ока налила себе стакан молока и уселась напротив.

— Вам удалось выяснить, что случилось с этими несчастными коровами? — спросила она первое, что пришло в голову.

Мик отрицательно мотнул головой.

— Куча всяких странностей, которые не поддаются никакому логическому объяснению.

Ему совсем не хотелось обсуждать эту тему. С Нэйтом и Джеффом он поделился своими соображениями о том, что сумел обнаружить, а другим до поры до времени ничего знать не следовало. До того момента, когда свое заключение дадут криминалисты, всякие предположения были бы чистой воды спекуляцией, а Мик не принадлежал к числу тех, кто любит переливать из пустого в порожнее. Его готовили на роль бойца, коммандос, специалиста по сбору разведывательных данных. По сути, он всегда и везде имел дело с фактами, углубляться в дебри умозаключений ему было ни к чему.

Но где-то в глубине сознания, в тех его уголках, до которых не добраться никакой науке, первобытная интуиция нашептывала ему, что дело обстоит вовсе не так, как может показаться на первый взгляд, и зрительное впечатление может подвести, если ты имеешь дело с иллюзией. Встревоженный и недовольный собой, Мик вонзил вилку в отбивную, а потом, подняв глаза, обнаружил на себе пристальный взгляд Фэйт.

— Изучаешь? — угрюмо спросил он. Она только и делает, что смотрит на меня: то ли из страха, то ли из праздного любопытства, то ли еще по какой причине. И сейчас он абсолютно сознательно задал резкий вопрос, чтобы наконец выяснить для себя это.

Но вместо того, чтобы вспылить или испугаться, она, залившись краской, тихо сказала:

— Восхищаюсь.

Черные глаза Мика чуть сузились.

— То есть?

— Вы кажетесь… таким уверенным в себе. Таким сильным. Таким независимым. И я все время спрашиваю себя, возможно ли такое — жить и ничего на свете не бояться? Как должен чувствовать себя человек, который ничего не боится?

Мик умял вторую отбивную и тут же принялся за третью.

Наверное, он принял меня за наивную дурочку, решила Фэйт, видя, что он по-прежнему не отвечает. За дурочку и за трусиху… Но он вдруг заговорил, и голос его рокотал, как дальний раскат грома.

— Страх — это другое название инстинкта самосохранения, — неторопливо, как на лекции, сообщил он. — Страх чувствуют все без исключения люди. По причине страха даже малый ребенок боится совать руку в огонь.

Он явно пытался утешить ее, но Фэйт прекрасно знала, что ее страх не имеет ничего общего с древним природным инстинктом.

— Наши страхи рождаются из обстоятельств, угрожающих нашему существованию, — продолжал разглагольствовать Мик, — и как только обстоятельства меняются, постепенно исчезают и страхи. — Он пристально посмотрел в глаза Фэйт. — Вот вы, Фэйт, вы уже начали преодолевать свои страхи…

Да, начала, поняла вдруг Фэйт. Пусть чуть-чуть, но начала.

— А вы сами чего-нибудь боитесь, Мик?

Вообще-то это было нескромно — задавать такой вопрос, но ей очень хотелось убедиться, что даже этот сильный, уверенный в себе мужчина иногда чего-то боится. Такое признание с его стороны ничуть не разочаровало бы ее, только сделало бы Мика более человечным, более понятным, более близким.

Пришел его черед удивить ее, и он это сделал, произнеся слова, которые никому в жизни не говорил:

— Я боюсь оказаться похороненным заживо.

Онемев, Фэйт уставилась на него своими пронзительно голубыми глазами. Мик перевел взгляд на тарелку и неслышно вздохнул. Ну вот! Сейчас последуют еще вопросы, и, что самое глупое, я сам в этом виноват. Она начнет расспрашивать, и я невольно нагрублю ей. Опять весь вечер будет испорчен. Но грубить ей нельзя — она, в конце концов, не заслужила подобного обращения.

Не дожидаясь, пока она заговорит первой, Мик резко отодвинул от себя тарелку и поднялся из-за стола.

— Пойдемте посидим в гостиной, — сказал он отрывисто. Если уж выворачивать душу наизнанку, то по крайней мере в комфортабельных условиях, с чашечкой кофе в руках.

В гостиной он опустился на диван, и Фэйт, к его удивлению, не стала искать более безопасного места в каком-нибудь из дальних кресел, а уселась рядом.

Увидев ее гордо приподнятый подбородок, он понял, что это ее вызов самой себе и своему страху, попытка выйти из заколдованного круга, по которому она ходила последние несколько лет своей жизни.

От лампы по комнате разливался уютный золотистый свет, но ветер за окном выл, дребезжа стеклами — начиналась ожидаемая с обеда снежная буря.

— Уже вторая буря подряд, — заметил Мик. — Я связывался с управлением, и мне сообщили, что ветер будет ураганный, но без снежных заносов. Столько снега в это время — вещь для нас необычная.

— В самом деле? Но ведь зима на носу.

— Мы находимся под прикрытием гор, и все дожди и снегопады почти не пробиваются к нам. Именно по этой причине здесь так мало растительности. А за одну вчерашнюю ночь выпала половина всей нормы осадков за целую зиму.

— А вторая половина выпадет нынешней ночью?

— Нет, на этот раз сильного снегопада не обещали, а вот ветрило будет что надо, все сугробы поразметает. Работы завтра будет хоть отбавляй, лопату в руки — и разгребай, пока семь потов не сойдет. — Впрочем, чего-чего, а работы он не боялся.

И снова наступило молчание, но во взгляде Фэйт он видел один и тот же вопрос. Черт возьми, в конце концов, никто его за язык не тянул, да и сейчас никто не требовал от него под присягой говорить одну только правду. Можно навешать лапши на уши, сказать, например, что он боится преждевременной старости… Но ему почему-то не хотелось врать.

Фэйт уловила его сомнения и с деликатностью, к которой бывалый вояка совсем не привык, тихо произнесла:

— Так что с тобой произошло, Мик?

Пэриш-младший, сын индианки и солдата, никогда не увиливал от неприятных вопросов, а потому безоглядно ринулся вперед:

— Во время службы во Вьетнаме я был ранен и попал в плен к вьетконговцам, партизанам с Юга. Мы их звали прости «чарли». — Он покосился в сторону Фэйт, но та лишь кивнула, чтобы он продолжал. — Я был в плену в общей сложности трое суток или чуть больше, — ежась, продолжал Мик, и каждое мгновение тех страшных дней воскресло в его памяти. — Меня держали в яме, вырытой в земле. Там было так тесно, что я не мог даже присесть, поэтому все это время простоял. Яма была сверху чем-то накрыта, так что внутри было совсем темно. В общем, я — один, вокруг только темнота и москиты.

Фейт что-то прошептала, но Мик уже ничего не слышал.

— Впрочем, иногда, те, наверху, приоткрывали яму и выплескивали вниз дерьмо. Прямо на меня. Чтобы я не скучал.

— О Господи!

— Такие вот у них были представления о гостеприимстве, — усмехнулся он.

— И… как же ты сумел убежать?

— Мой славный дружище, Рэнсом Лэйерд. Ты с ним скоро познакомишься, он твой ближайший сосед. После артобстрела и ковровой бомбардировки лагеря вьетконговцев он рискнул пробраться туда в надежде найти мой труп. Не найдя меня среди обломков и тел убитых, он сообразил, что я, возможно, еще жив, начал прочесывать территорию и обнаружил яму. Я к тому времени так отощал и ослаб, что он без труда вынес меня на своих плечах. Впрочем, «без труда» — это так, для красного словца. Положа руку на сердце, я до сих пор не пойму, как это ему удалось. Потом, задним числом, я перестал злиться на партизан: мы для них были враги, воевали на их территории… Но факт остается фактом — я был не просто в полушаге, а на волоске от смерти…

Потрясенная, Фэйт вдруг обнаружила, что ее уже не пугает больше ее собственный страх, он стал таким ничтожным в сравнении с тем, что пережил этот сильный мужчина. Стремительно, не раздумывая, она обняла Мика, прислонившись к могучему, бессильно опустившемуся плечу. Она не сказала ни слова — слова были не нужны, просто прижалась к нему, словно хотела всю его боль вобрать в себя.

Мик бережно обнял женщину, кожей ощущая ее горячее дыхание. Кошмар вьетнамского плена, последнее время посещавший его куда реже, чем раньше, вдруг отступил и показался таким незначительным перед сегодняшней реальностью — перед теплом, возбуждающим ароматом прильнувшей к его груди женщины.

И насколько живительны были для него ее ласка и нежность, настолько непереносимым было осознание своей потребности в них. Давным-давно, много-много лет назад Мик Пэриш разделил для себя способность любить самому и потребность в ответной любви, потому что если с первой он мог справиться, то второй суждено было оставаться кровоточащей раной всей его жизни.

И вот сейчас, именно сейчас, хрупкость и незащищенность этой маленькой, чуткой, нежной женщины пробились через все бастионы, возведенные им вокруг себя.

Ей нужны были его защита, его сила, его ласка — и это оказалось величайшим счастьем, о котором он мечтал лишь в самые редкие мгновения своей жизни.

Чуть приподняв Фэйт, он посадил ее к себе на колени. Она обратила лицо ему навстречу — ни капли сомнения или колебания, лишь отсвет заново воскресшей надежды.

Выдохнув воздух из легких, Мик легко, мягко, нежно коснулся ее губ, и, к своему изумлению, почувствовал ответ. Робкий, неуверенный, но — ответ.

Мик имел обширный опыт отношений с женщинами, и в его азбуке основой всякой интимной близости являлось взаимное согласие — единственное условие обоюдного наслаждения.

В неловком ответе Фэйт он почувствовал неуверенность и сперва хотел отпрянуть, но передумал и вместо этого прижал ее лицо к своей груди. Она замерла у самого его сердца.

Миком овладели противоречивые чувства. Только оторвавшись от женских губ, он понял, как жаждет ее, как изголодался по женскому теплу. Хватит, сказал он сам себе. Пора остановиться! Но эта женщина обладала какой-то особой силой, она была способна пробуждать в нем чувства, о существовании которых он уже начал было забывать. Она с первых минут своего появления ухитрилась сломать все барьеры, порушить взлелеянное им одиночество, внесла смуту в царство его уединения. Играть с огнем и дальше было бы верхом глупости.

— Мик!

Он, не удержавшись, бросил на нее взгляд и увидел в глазах мольбу.

— Фэйт, я…

Интересно, а что я? Что тут вообще можно сказать?..

— Не надо ничего объяснять, — торопливо заговорила она. — Понятно, что для мужчины я не представляю интереса, тем более в нынешнем своем положении…

Он нежно притронулся пальцем к ее губам.

— Ты сама не понимаешь, какую чушь говоришь.

Ее губы непокорно шевельнулись. Сидя у него на коленях, она наверняка ощущала всю степень его возбуждения, но тем не менее собиралась спорить с ним. Смех да и только!

— Тсс! — Мик улыбнулся. — Ты играешь с огнем.

Нет, оказывается, она не заметила, как он возбужден. Для Мика это стало очевидным, когда через секунду Фэйт вдруг ошеломленно застыла. И щеки ее сразу же вспыхнули. Теперь она получила неопровержимое свидетельство!

Мик напрягся, ожидая, что она перепугается и попытается вырваться из его рук. Но она по-прежнему сидела, не шелохнувшись, а потом, помедлив, искоса взглянула ему в лицо.

— Женщина прекрасна во всех своих жизненных проявлениях, Фэйт. — Ему казалось, что он произносит банальность, но для Фэйт его слова звучали совсем иначе. Она сперва замерла, а затем, поймав его большую, сильную руку, положила на свой живот. Секундой позже он почувствовал, как ребенок шевельнулся.

— Я все это время чувствовала себя толстой уродиной и мучилась от одиночества, — тихо сказала она. — А благодаря тебе вновь стала красивой и избавилась от страха. — Улыбка тронула ее губы, глаза заискрились. — Но несмотря ни на что, я все же толстая, и мне очень не хотелось бы давить на тебя всем моим весом.

Может быть, себе она и казалась толстой, но для Мика весила чуть больше пушинки. Тем не менее он приподнял ее и усадил рядом. Вообще-то, ему следовало теперь отодвинуться подальше, чтобы соблюсти безопасную дистанцию, но она, нарушая игру, тихо припала щекой к его плечу.

— Ты уверена, что хочешь перебраться к себе на ранчо и вести там совершенно самостоятельную жизнь? — неожиданно сменил Мик тему разговора.

— Да. — Она вгляделась в его лицо, пытаясь понять по его выражению, хочет ли он, чтобы она осталась здесь.

— Подумай еще, — прогромыхал его голос. — Если что-то стрясется, я должен быть рядом, чтобы успеть прийти на помощь. Вокруг нас на многие мили ни души, и тебе лучше остаться здесь, если, конечно, ты не наймешь какую-нибудь женщину, чтобы она жила при тебе.

— Не беспокойся, Мик. Поверь, там я буду чувствовать себя гораздо спокойнее, чем в центре Сан-Антонио за все эти четыре года.

— Да, но тогда ты не была беременной.

— Это что-то меняет? Я знаю срок родов, примерно представляю, каких осложнений мне в моем положении следует опасаться, и… Тебе не о чем тревожиться.

На губах Мика промелькнула улыбка. Вечно эти женщины уводят разговор в сторону. Он и не собирался уговаривать ее, чтобы она вернулась к себе в Сан-Антонио. Из утреннего разговора с Гэрретом было совершенно ясно, что возвращаться в Техас ей нельзя. И беспокоил Гэррета не столько даже Фрэнк, сколько его сообщники. Они могли решить, что Фэйт — опасный свидетель, и тогда ей не поздоровилось бы.

— Откуда в тебе столько упрямства? — спросил он, помолчав.

— Я должна это сделать, понимаешь, Мик? — Фэйт чуть наклонилась, чтобы лучше видеть его лицо. — Слишком долго я была бессловесной рабой. Если я желаю стать хорошей матерью своему будущему ребенку, мне нужно научиться твердо стоять на своих ногах, научиться самой заботиться о себе.

Спорить с этой логикой Мику показалось бесполезным, и он попробовал просто предложить запасной вариант.

— Чтобы приучиться к самостоятельности, не обязательно обрекать себя на полное одиночество. Что думает по этому поводу Дочь Луны?

Прозвище из того далекого лета непроизвольно вырвалось у него, хотя он сам его забыл. И ответом ему стала ее восторженная улыбка.

— Я совсем забыла, что ты меня так называл, — воскликнула она, восхищенно хлопая в ладоши. — Боже, как я люблю тебя, Мик!

Миках поймал пальцами ее белый локон.

— Они и тогда выглядели как свет луны в звездную ночь. С тех пор я обошел полсвета, но нигде таких поразительных волос не видел.

И только сказав это, Мик понял, что всю жизнь искал девушку именно с такими вот белокурыми волосами.

Дочь Луны. Прямо, чертовщина какая-то!

Фэйт ушла наверх, в спальню, и Мик остался в гостиной с неизменной чашечкой кофе и Ли Гринвудом, проникновенно певшим, как он гордится тем, что он американец. Затем Ли запел о каком-то ребенке, которого он собирается взять с собой на утреннюю прогулку, и Мик сменил кассету.

Дочь Луны. Казалось, что полушутливое прозвище должно было напомнить ему о крохотной девочке, пробудить в нем то ли родительские, то ли братские чувства, но вместо этого оно заиграло новыми гранями и обрело неуловимо чувственный оттенок. Эта женщина вся была как лунный свет, мягкий шепот и живительный жар. Она вся была обещание нежной и теплой женственности, по которой он неосознанно тосковал всю жизнь.

В ней не было ничего от современной эмансипированной американки: ни наглого напора, ни вгоняющей в тоску любого мужчину самоуверенности. Но, судя по всему, ей суждено было приблизиться к этому отталкивающему образцу, коль скоро она решила впредь стоять исключительно на собственных ногах. Финал всегда будет один, что в Нью-Йорке, что в округе Конард. А жаль, если такое с ней случится. Чертовски жаль, подумал Мик.

Вообще-то, Мик не относил себя к числу ярых противников эмансипации. По его разумению, среди женщин вполне могли найтись ученые и администраторы, ни в чем не уступающие мужчинам. Он просто всегда отдавал себе отчет в том, что между женщиной и мужчиной существует кое-какая разница и отрицать ее бессмысленно и глупо. Тело женщины создано для святой задачи: рожать и вскармливать новую жизнь, а мужчина, лишенный такой способности, гораздо лучше женщины способен защитить и ее, и рожденных ею детей. Это было ясно, как Божий день, и Мик никогда не понимал, зачем бесконечно спорить на эту тему. В современной жизни существуют многочисленные области деятельности, где мужчины и женщины вполне могли конкурировать на равных, и Мик охотно мирился с таким положением вещей. А вот чего ради то одна, то другая половина человечества устраивает бесконечные баталии по поводу, который выеденного яйца не стоит, и предъявляет исключительные права на ту или иной профессию, — этого Мик не понимал и не хотел понимать.

Да, в вопросах личной жизни он, без сомнения, старомоден. Да, он желал бы иметь женой женщину, которая не боится чувствовать себя женщиной. Женщину, способную оценить его рост, его силу и его стремление ощущать себя главой семьи и ее защитником. Женщину, не нуждающуюся в уничижении своего партнера ради собственного самоутверждения и в то же время сохраняющую достоинство в присутствии мужчины.

Женщину, способную понять, что и он нуждается в поддержке и ласковом одобрении.

Чертыхнувшись, как обычно, Мик пошел на кухню, чтобы налить еще кофе. Он столько времени не позволял себе даже задумываться над подобными вещами. Давным-давно, целую вечность назад, он, еще юноша, длинными, бессонными, одинокими ночами во враждебной стране мог часами размышлять о своем возможном выборе. Это уж потом он понял, что уединение — его твердыня, его единственное спасение в море бед, и единственный человек, на которого он может положиться, — он сам. И все эти годы он полагался только на себя самого. И он не позволит даже самой малой толике юношеской бесплодной мечтательности взять над ним верх. Ни за что!

Мик Пэриш уже получил от жизни все, что хотел, и больше его не соблазнить ничем — даже нежным прикосновением лунного света.