Ты будешь страдать, дорогая

Глава 3

На следующее утро Джемма была на ногах очень рано. Она выспалась на месяц вперед и проснулась свежей и отдохнувшей. Но, едва ступив на ковер, девушка снова вспомнила об угрозах Фелипе.

Никому не позволено давить на нее, твердо решила Джемма. А Фелипе избрал именно такую тактику: хочет поколебать ее уверенность, хочет, чтобы она превратилась в душевного урода. Правда, она уже на полпути к этому, но афишировать столь печальное обстоятельство не собирается.

Приняв душ, Джемма накинула легкий бледно-желтый сарафанчик с узкими бретельками, сунула ноги в кожаные шлепанцы, схватила солнечные очки и вышла из комнаты. Решимостью светился ее взгляд, но весь ее облик говорил о том, что она вовсе не такая храбрая, какой хотела казаться. Ночью она сражалась со слезами, долго сражалась, наступил даже момент, когда она уже готова была разрыдаться, однако решила: нет, ее слез ему не видать!

На лестнице она задержалась, чтобы рассмотреть портреты. Ни одного кисти великих: Ренуара, Тернера или Пикассо. По большей части это были старинные фамильные портреты, написанные неизвестными художниками и передаваемые из поколения в поколение. Интересно, нет ли здесь Агустина, подумала Джемма, но не обнаружила ни одного полотна, которое было бы написано раньше, чем полвека назад. И — ни единого женского портрета. Однако это Джемму нисколько не удивило: страна мужчин, саркастично подумала она, страна, где женщин ни во что не ставят.

Комнаты внизу были прохладны и просторны. Гулкие помещения с высоченными потолками, огромным количеством деревянных балок, белоснежными стенами и натертыми половицами. Мебель — массивная, темного резного дерева — соответствовала духу самого здания. Стены были украшены гобеленами с изображениями старинных охотничьих сцен, а диваны застланы роскошными парчовыми покрывалами. Тканые ковры на мозаичном полу отливали голубым, красным и черным и поблескивали кое-где золотым. Неужели настоящее золото? — подумала Джемма.

Везде, где только можно, стояли вазы с цветами — розами, чтобы наполнить благоуханием воздух, лилиями и диковинными орхидеями, которые украшали и ее спальню. Вилла, пусть мрачноватая, была очень красива, но Джемму вдруг поразила странная мысль: в этих стенах не слышно взрывов детского смеха. Да и вообще у дома был такой торжественный вид, будто это музей какой-то, где детям, конечно, не место.

Одна из комнат оказалась запертой, и Джемма решила, что это, видимо, кабинет Агустина. Она прошла мимо и направилась по коридору к кухне. В самом его конце Джемма открыла дверь, такую же тяжелую и обитую железом, как и все остальные двери в доме.

Вот где билось сердце виллы! Комната невероятных размеров, светлая, обставленная как минимум на целый век современнее, чем все, что Джемма видела здесь до сих пор.

Мария обернулась к ней от огромной сверкающей плиты, где жарился бекон и пеклись оладьи. Восхитительный аромат поднял Джемме настроение.

— Джемма, вы хорошо чувствовать, si? Фелипе с лошади.

Джемма и сама это видела. Она заметила Фелипе через открытую заднюю дверь кухни. Он объезжал лошадь на выгуле перед конюшнями. На нем были черная тенниска и белые бриджи для верховой езды. Даже с такого расстояния нельзя было не заметить, что изможденность, бросившаяся ей в глаза при встрече с ним, оставила печать только на его лице, но не на теле.

Он был по-прежнему мускулистым и очень сильным, хотя и похудевшим.

Сердце у нее заныло при мысли о том, что причина, возможно, в ней. Но ведь это не так? Он же ненавидит ее, разве нет? Но страдания, обещанные ей, не приносили ему никакого удовлетворения. Жажда мести, питающая его злобу, только ухудшала положение.

Мария пригласила ее к столу, и Джемма, почувствовав себя во вполне домашней обстановке, с радостью приняла приглашение. Ей было приятно, что ее принимали здесь отнюдь не как гостью.

— Кристина убирает спальни и скоро быть свободна. Вы тогда начинать картина? — горя нетерпением, поинтересовалась Мария, когда Джемма принялась за завтрак.

— Позже, Мария, — раздался позади нее голос, и Джемма бросила взгляд на Фелипе. Он стоял на пороге, обрамленный прямоугольным каркасом двери, и яркие солнечные лучи подсвечивали сзади его темную фигуру, как будто сам дьявол из преисподней явился на свет Божий. — Я хочу утро провести с Джеммой. Кристина сможет позировать попозже. — Он уселся за стол напротив нее и положил кнут для езды рядом, как будто он мог понадобиться ему в любую минуту.

Джемма мысленно залепила себе пощечину: с этими постоянными мыслями о пытках, которые он ей уготовил, недолго превратиться в параноика.

— Хорошо спала? — поинтересовался он, набрасываясь на завтрак, состоящий из яичницы с беконом и оладий.

— Да, спасибо, — вежливо ответила Джемма, поднося к губам чашку с кофе и всматриваясь в его лицо поверх дымящегося края. — Я думала, что я самая ранняя пташка, но ты меня обошел. Я видела, как ты занимался с лошадью.

— Выездка. Я развожу скаковых лошадей. Завтра этому жеребцу предстоит отправиться на племенную ферму, так что ему понадобится вся его сила. Не хочешь посмотреть? — В глубине темных глаз блеснул циничный огонек, и сообразительная Джемма мгновенно поняла, что это предложение — его очередной укол и атака.

— Нет, благодарю, — чопорно проговорила Джемма и смущенно опустила ресницы.

— В таком случае тебе, возможно, будет интересно взглянуть на жеребца-»соблазнителя» в действии! Не так возбуждает, но тем не менее весьма поучительно.

— «Соблазнителя»? — осторожно повторила Джемма, не сдержав любопытства.

— Жеребца-»соблазнителя» приводят к кобыле, чтобы он провел предварительный, самый сложный этап ухаживания, перед тем как настоящий производитель наденет на себя лавры победителя. В тот момент, когда «соблазнитель» попытается взобраться на кобылу — значит, она уже готова, — вводят производителя.

— Но это же кошмар! — выпалила Джемма. — Это несправедливо.

— Справедливости вообще не очень-то много в любви и на войне, — со значением произнес он.

Джемма, проигнорировав намек, пылко возразила:

— Скажи это бедняге «соблазнителю»!

— О, у них тоже бывают счастливые моменты, — ответил он и подлил себе кофе. — Тебе не известна история Архива, не слишком выдающегося скакуна, которого отстранили от скачек и превратили в «соблазнителя»? Его полюбила Вишенка, да так, что хотела только его и постоянно отвергала всех других женихов. Ее владелец сочувствовал ей и в конце концов смирился с ее любовью. В результате этого незаконного союза на свет появился Аркл, один из величайших скакунов всех времен.

Джемма невольно улыбнулась.

— Звучит как сказка для лошадей.

— Это правда, уверяю тебя, — с нажимом произнес Фелипе.

Улыбка сошла с губ Джеммы. Возможно, в этой сказке тоже скрывалось предупреждение. Возможно, Бьянка играет роль эдакого «соблазнителя» в облике женщины. Фелипе, наверное, с помощью Бьянки собирается выполнить свой мстительный замысел, чтобы она, Джемма, кинулась в его объятия, а он смог бы ее отвергнуть. Но не логичнее ли предположить, что Бьянка действительно нужна ему, — и в этом случае сама Джемма превращается в глазах Бьянки в того самого «соблазнителя»!

— Ты готова к осмотру? — Фелипе отодвинул от себя тарелку.

— Да, но сначала хочу взглянуть на то место, где мне предстоит писать портрет. Ты заказал все, что я просила?

Фелипе поднялся из-за стола и протянул Джемме ее солнечные очки. На мгновение их пальцы и взгляды встретились. И оба одновременно отвели глаза.

— Заказывать все, что стояло в твоем списке, не было необходимости. Разве что холсты. Здесь ведь имеется полностью оборудованная студия. Очки скрыли удивление в ее взгляде.

— Вот как? А кто художник? — спросила Джемма. Ей до сих пор ничего не известно о человеке, чей портрет она должна написать. Не видела она также ни жены Агустина, ни детей. Правда, вполне возможно, что они уже взрослые и успели покинуть родительское гнездо. — Так кто же художник — Агустин?

— Никто, — натянуто произнес Фелипе, показывая ей дорогу через сад к бассейну.

Джемма не стала настаивать. Возможно, студия — просто каприз богача, у которого столько денег, что он не может решить, на что их еще потратить. Тем не менее для Джеммы это настоящая удача: она волновалась, в каких условиях ей придется работать. Во время утреннего тайного осмотра дома ей не удалось найти подходящего места, где бы можно было поставить мольберт. Нормальное освещение было только на кухне, но ей трудно было вообразить богатейшего нефтяного короля позирующим на фоне кухонных принадлежностей.

— Ты плаваешь? — спросил Фелипе, когда они остановились на террасе с видом на бассейн.

Это было восхитительное сооружение — круглое, манящее к своим прохладным голубым водам! В самом центре бассейна призывно журчал фонтан, отделанный натуральным камнем. Джемму заворожили солнечные зайчики на его бурлящей поверхности. Она с трудом оторвала взгляд от этого зрелища, посмотрела на Фелипе. Ей было мучительно больно осознавать, что ему неизвестно даже, что она умеет плавать, и так же мучительно больно было осознавать, что и она сама не знает, умеет ли плавать он. Но у них не было возможности узнать все друг о друге, она понимала, что надо использовать для узнавания каждую минуту. Джемма видела, что и Фелипе сейчас настроен так же!

— Да, меня трудно назвать дельфином, но я очень люблю воду, — пробормотала она.

— Прекрасно, тогда позже поплаваем. А верхом ездишь?

— К сожалению, нет, — покачала головой Джемма. — Меня приводит в ужас любое животное крупнее шетлендского пони.

Фелипе хохотнул, но не предложил поучить ее верховой езде. Джемма исполнилась благодарности за проявленное милосердие.

Они обогнули бассейн и сквозь арку из вьющихся роз направились в другую часть сада, при виде которой у Джеммы перехватило дыхание, так как их глазам открылся настоящий рай. Орхидеи, сотни орхидей, прозрачно-восковых, экзотических, красочных. Их пышные яркие головки выглядывали отовсюду.

— Какая красота, просто фантастика! — ахнула Джемма.

Фелипе сорвал один цветок, нежно-кремовый, едва раскрывший изящные удлиненные лепестки, настолько совершенный, что где-нибудь в Париже или Лондоне за него отдали бы целое состояние. Улыбнувшись, он пристроил орхидею в гагатово-черной блестящей шевелюре Джеммы и посмотрел на нее пристальным взглядом. Джемма не смогла выдержать его: она была расстроена той болью, что прочитала в его глазах. Девушка отвернулась и сделала вид, что рассматривает один из самых необычных цветков. Фелипе хихикнул за ее спиной — и вот тогда она все поняла. Для него это просто игра, с горечью подумала Джемма, и очень жестокая. Что ж, она не станет подыгрывать ему, хотя именно этого он и ждет.

— Они все твои? — поинтересовалась она.

— Мои и Агустина. Наше общее хобби. Джемма нахмурилась. Ей хотелось узнать побольше об их хобби, но Фелипе уже развернулся и направился в сторону бассейна. Она догнала его.

— Ты на него работаешь? — Еще один вопрос, который свидетельствовал о том, как все-таки мало она знает о Фелипе.

— Да. Я его финансовый директор.

— А ты не можешь мне немного рассказать о нем? — попросила Джемма. — Я имею в виду… что мне это необходимо для работы. Чтобы портрет оказался удачным, мне необходимо знать, что он за человек.

— В принципе он может быть настоящим негодяем, но он состоятелен, удачлив, и это, как правило, привлекает большинство женщин, — безразличным тоном произнес Фелипе.

Это что, очередная шпилька, намек, что она — как раз одна из «большинства женщин»? Пропустив колкость мимо ушей, Джемма подумала: ничего себе портрет получится — богатый, удачливый негодяй, да еще оказавшийся ее родным отцом!

Они уже оставили позади себя бассейн и приближались к церквушке рядом с виллой. Раньше Джемма ее не заметила, но теперь обратила внимание, что прямо от входа в церковь скрытая от глаз тропинка ведет к двойным дверям в боковой стене виллы. Джемма мгновенно вычислила, что это дверь из той самой закрытой комнаты — личного кабинета Агустина де Наваса. Наверное, он очень набожен.

— Вот тут ты будешь работать — разумеется, если Агустин позволит. Сюда в течение долгих лет не ступала нога человека. — Фелипе полез в карман за ключом.

Джемма открыла было рот, чтобы возразить, что она ни за что не станет рисовать в Божьем храме, разве что епископа или папу римского, но в этот миг Фелипе распахнул дверь.

Он прошел в помещение, раздвинул шторы на окнах. Джемма сняла очки, уронив при этом орхидею, и наклонилась, чтобы поднять цветок. Разогнувшись, она не сдержала восторженного вздоха.

Церковь оказалась вовсе не церковью, но самой прекрасной студией из всех когда-либо виденных ею. Куполообразный потолок снаружи придавал зданию облик церкви. Пол из золотистой сосны покрыт пылью, и по всей просторной комнате, залитой потоком хлынувшего солнечного света, заплясали пылинки.

Одно из окон студии было самым огромным, почти во всю стену высотой. Фелипе поднял жалюзи — и освещение в комнате стало иным: поскольку деревья снаружи отбрасывали густую тень, то сюда попадал теперь не прямой солнечный свет, а рассеянный, тот самый, который как раз подходил для работы.

Джемма озиралась в благоговейном восторге; этот неожиданный сюрприз на какое-то мгновение заставил позабыть ее обо всех тревогах. Она увидела небольшую кухоньку, отгороженную восточной бамбуковой ширмой, дверь в крошечную ванную, туалетную комнату и душевую кабинку. Вдоль белых стен расставлены мольберты, и несколько кушеток под шелковыми покрывалами расположились в художественном беспорядке. На одной из стен висели полки, забитые красками, коробками с кисточками, карандашами, жестянками с пастелью и углем. Аккуратная стопка полотен всевозможных размеров и форм высилась в одном из углов студии.

— И этого никто никогда не использовал? — Джемма в изумлении посмотрела на Фелипе.

— Вот теперь и используют. — Ответ Фелипе гулко отозвался под высоким куполом. — Я пришлю сюда женщин, чтобы все привели в порядок. Пора уже этой студии увидеть свет Божий.

— Но зачем же ее построили, если никто ею не пользуется?

Фелипе ответил не сразу. Он медленно провел по спинке жесткого кресла, взглянул на покрытые пылью пальцы.

— Фелипе? — хрипло шепнула Джемма. Наконец он обратил на нее взгляд темных, непроницаемых глаз.

— Ходят слухи, что он построил студию для одной женщины, которую повстречал где-то в Европе и которую очень любил…

У Джеммы пол поплыл под ногами, и она беспомощно схватилась за край одной из кушеток. О Боже, неужели Агустин построил это для ее матери?

— Правда, мало кто может представить себе Агустина, без памяти влюбленного в женщину, — с каменным выражением на лице продолжал Фелипе, — и меньше всего — его несчастная жена.

Его жена? Горечь в его голосе лишь усилила смятение в душе Джеммы. На дрожащих ногах она обошла кушетку. Ей просто необходимо присесть, пока она не потеряла сознание. Так, значит, Агустин женат. И его жена станет еще одной горькой каплей в переполненной чаше ее терпения.

— Его… его жена? — еле слышно выдохнула она.

— Она умерла. Пару лет назад. По моему мнению, для нее смерть явилась блаженным облегчением. Их брак не был счастливым.

— А почему они не разошлись? — тяжко вздохнула Джемма.

— Разошлись? — презрительно бросил Фелипе. — Ты забыла, что это католическая страна. Браки заключаются здесь на всю жизнь.

— И даже если брак не удался, нужно с ним как-то мириться? — невольно вырвалось у Джеммы.

— Но лучше всего сначала не совершать ошибки. То есть жениться здесь следует только тогда, когда окончательно убедишься, что берешь замуж истинно свою женщину, — ровным тоном проговорил Фелипе, как будто в жизни все это было так просто осуществить.

Джемма подняла на него глаза, надеясь прочитать на его лице хоть какие-то намеки на то, как следовало понимать эти слова: он имеет в виду себя или говорит вообще? — но оно было бесстрастно. За время их лондонского романа никто из них не обмолвился ни словом о браке, да и могло ли быть иначе? Неделя — очень малый срок, и все же их чувства друг к другу казались такими глубокими, что мысль о браке, очевидно, неизбежно возникла бы. Наверное, да; но между ними встала Бьянка.

— Что с тобой? — Склонившись над кушеткой, Фелипе убрал с ее щеки прядь волос. — Ты побледнела. — Его голос звучал почти нежно.

Но Джемма была настороже. Она заставила себя улыбнуться. От одной мысли об этой женщине рядом с Фелипе вся краска схлынула с ее лица.

— Я в порядке — просто жара так действует. Здесь очень душно. — Она постаралась взять себя в руки. — Ты… ты нарисовал очень мрачный портрет Агустина.

Фелипе выпрямился.

— Правда? Агустин — сложная личность. Держит свою нефтяную империю в ежовых рукавицах, да и в личной жизни не менее суров. Он высокомерен, горд, а подчас отвратительно противоречив…

Совсем как ты, чуть не сорвалось с языка Джеммы.

— ..и работа над его портретом может преподнести тебе уйму сюрпризов.

— Что, еще один способ меня наказать? — спросила Джемма, вдруг не на шутку испугавшись: святости от своего отца она не ждала, но этот человек, похоже, настоящее чудовище.

Фелипе неожиданно улыбнулся, в глазах появилась даже теплота.

— Нет, радость моя, — мягко ответил он. — Просто горькая правда, не имеющая лично ко мне никакого отношения. Давай уйдем отсюда. Это место чертовски напоминает мавзолей!

— Скорее алтарь, — мрачно поправила его Джемма.

— Не хочешь перед обедом поплавать? — предложил он.

Какая заботливость! Джемма благоразумно решила отложить на потом мысли об Агустине, его жене и своей маме. Позже, оставшись одна, она сможет поразмышлять над откровениями Фелипе, но сейчас… сейчас ей нужно собраться. Фелипе что-то становится подозрительно милым — следовательно, в его поведении близок поворот на сто восемьдесят градусов. Она должна быть начеку и достойно его встретить.

— Да, с удовольствием, — отозвалась она.

Кристина поначалу стеснялась позировать, но потом успокоилась и неподвижно пристроилась на стуле у окна. Поблизости все время маячила Мария, делая вид, что печет пироги, но Джемма, весело усмехнувшись, подумала, что из духовки в ближайшее время вряд ли что появится.

Джемма нанесла несколько быстрых, резких штрихов на самом маленьком из полотен, которые обнаружила в студии и взяла с разрешения Фелипе. Работа, похоже, будет несложной: у Кристины оказалось очень интересное лицо. Она была красива, и это подспорье в работе, но все же главное не в том. Ее лицо излучало любовь. В нем была какая-то безмятежность, которая смягчила бездонную черноту глаз, добавила матового блеска оливковой коже и краски пухлым губам.

Джемма старалась не думать в процессе работы о таких отвлекающих моментах, как любовь, но это оказалось столь же невозможно, как удержать разлив реки весной.

Где же обещанные Фелипе пытки? Сегодня она столкнулась лишь с намеком на них. Когда они загорали после купания, она открыла глаза и поймала его взгляд на своем теле. Вскоре после этого она укрылась полотенцем, объяснив, что боится сгореть. На самом деле этот взгляд напомнил ей о том, как Фелипе готов был бесконечно изучать ее тело, когда они еще только познакомились. Тогда он боготворил и нежил ее, но сейчас его переполняет жажда мести, и Джемма почувствовала угрозу в его жадном взгляде. Усилием воли ей пришлось подавить волну желания, которую вызывал этот изучающий взгляд…

— Отдохни, Кристина, — сказала Джемма, вытирая ветошью кисть и отступая назад, чтобы взглянуть на работу. Перед этим она объяснила Марии, что у нее не хватит времени на полный портрет, поэтому она напишет лишь голову и плечи без какого-либо фона. Сейчас обе они остановились перед холстом, и Джемма рассмеялась при виде разочарования на их лицах. — Знаю, что сейчас впечатление не очень, но обещаю, что, когда работа будет закончена, портрет вам понравится, — сказала она.

Все три женщины болтали, смеялись, и Джемма была довольна общением с ними. Она отбросила мысли о Фелипе и сосредоточилась на работе. Ей нравилось вызывать свои модели на разговор — люди при этом расслаблялись, а это так важно, чтобы уловить истинный характер человека. Она вспомнила замечание Фелипе, высказанное им по поводу того портрета, который он видел в Лондоне. Мол, фабрикант выглядит на нем напыщенным и скучным. По-другому она и не могла написать его, поскольку тот человек был именно таким. И перестать думать о Фелипе, сколько бы она ни старалась, она тоже не могла, он все время маячил где-то на задворках ее сознания, ожидая подходящего момента, чтобы напомнить о себе.

— Итак, ты принялась за работу, и клиент у тебя куда более очаровательный, чем тот пресловутый промышленник, — произнес позади нее Фелипе тихим, предназначенным лишь для нее голосом.

Ее поразило, что в этот самый момент она думала о том же. Поразило и горько ударило. Вспомнилось время, когда подобное часто случалось. Оба одновременно начинали говорить об одном и том же, а потом хохотали от такого совпадения.

— Забавно: ты вспомнил о том человеке и я только что думала о нем, — ответила она спокойным, почти сожалеющим тоном.

— И о той ночи тоже думала? — шепнул он с такой иронией, что Джемма вся напряглась.

Но быстро опомнилась. Она все забывает, что эти взлеты и падения — лишь часть его игры в месть.

— На сегодня довольно, Кристина. — Проигнорировав замечание Фелипе, она собрала кисти и направилась к раковине, чтобы вымыть их.

Кристина и Мария снова подошли к холсту, но Джемма почти не слышала их криков восторга. Сердце ее было стиснуто болью. Болью, которую ей любой ценой необходимо скрыть от ее мучителя. Ему ни за что не выиграть.

Он последовал за ней к раковине и остановился так близко, что тепло его тела обжигало ее кожу.

— Невыносимо больно, верно?

— Что именно? — бойко поинтересовалась Джемма. Она не собиралась доставлять ему удовольствие, показывая, насколько уязвима.

— Не стоит притворяться. Тебе прекрасно известно, что я имею в виду.

— Да, известно, — неохотно вздохнула она, — но ты только теряешь время, Фелипе. Я не возражаю против твоих намеков, большей боли, чем уже доставил, ты мне доставить не сможешь, — солгала она. — Но только не на виду у прислуги, ладно? Это же показывает твою слабость, не мою.

— Прислуга знает свое место, чего нельзя сказать о тебе, радость моя. А что касается слабости, так мы еще посмотрим, кто выдержит этот экзамен. — Он налил две чашки кофе.

Джемма дождалась, когда Мария и Кристина вышли из студии, и только потом набросилась на него.

— Твои пытки ты называешь экзаменом, не так ли? Ты зря тратишь и свое, и мое время, — с нажимом повторила она. — Ты заставляешь меня пройти полный цикл мучений, как белье в стиральной машине. Наливаем холодную воду, подогреваем до девяноста градусов, полчаса крутим, полощем в ледяной воде и быстро выжимаем. — Она улыбнулась. — Очень сложный процесс — и все зря, потому что тебе придется повторять его снова и снова. Я — как одежда фирмы «Маркс и Спенсер»; никогда не изнашиваюсь.

— Ты так считаешь? — Он язвительно улыбнулся, размешивая сахар в ее чашке. — Ну, это мы поглядим.

Джемма нахмурилась.

— Зачем, Фелипе? Ты думаешь, что заставляешь страдать меня, но ведь ты и себе причиняешь не меньшие страдания. Это своеобразное самоистязание. Меня отнюдь не восхищает подобное качество в мужчине.

— А меня отнюдь не восхищает в женщине холодный, расчетливый отказ, — резко парировал он, протягивая ей чашку с кофе.

Джемма взяла чашку и, облокотившись на раковину, поднесла ее к губам.

— У меня создалось впечатление, что отказ получила как раз я. Полагаю, когда ты вынашивал планы своей странной мести, тебе ни разу не пришло в голову, что именно я — потерпевшая сторона.

— Я надеялся, что ты позвонишь мне в Нью-Йорк…

— Ты опоздал. На целых семь дней опоздал!

— Твоя любовь оказалась не в силах вытерпеть даже семь дней? — язвительно бросил он. — Что ж это за любовь такая?

Джемма смотрела на него с мукой в глазах. Они ничего не смогут решить. Гордость его настолько уязвлена, что исправить положение не в силах никто. Джемма протяжно вздохнула.

— На следующий день я приезжала к твоему дому, — хриплым шепотом призналась она. — Ты уехал, вместе с Бьянкой. Что я должна была подумать?

— Вот как, ты приезжала, чтобы проверить меня?! Значит, ты мне не доверяла? — Взгляд его был полон отвращения, и Джемма отвернулась. Все было совсем не так, но переубеждать его — значит лишь зря терять время. — Я не обязан отчитываться перед тобой за любое свое действие — ни тогда, ни теперь! рявкнул он.

В ответ на этот выпад Джемма снова подняла на него глаза.

— Ожидать подобного от любовника южных кровей не приходится, так что, пожалуйста, не фантазируй, Фелипе.

— Я-то не фантазирую, радость моя, — отрывисто бросил он. — Это ты живешь будто в сказке. Ты что, думаешь, у меня не было причин поступить так, как я поступил? Ты думаешь, после всего, что между нами произошло, я позволил бы тебе просто так выскользнуть из моих рук?..

Джемма растерянно покачала головой.

— Одна неделя, Фелипе. У нас была всего одна неделя. Слишком мало, чтобы по-прежнему доверять…

— Но вполне достаточно, чтобы влюбиться, — возразил он. — Или же мы оба глубоко заблуждались, и все наши кувыркания, которые нам так здорово удавались, были вовсе не любовью, а тривиальным древним блудом! И это еще мягко сказано! — с горечью добавил он.

Боль пульсировала в венах Джеммы. Вот чем все закончилось. Когда-то они любили друг друга, страстно любили, однако теперь способны только снова и снова сыпать соль на все еще кровоточащие раны своих чувств. Но, даже понимая это, Джемма не смогла удержаться, чтобы не добавить свою порцию.

— А потом появилась Бьянка, — медленно проговорила она, обдав его ледяным взглядом.

Долгие месяцы Джемма боролась с мыслью о том, что он и Бьянка — любовники. То, что они двоюродные брат и сестра, нисколько не утешало Джемму — закон не везде запрещает подобные связи. Она же видела взгляд, которым Бьянка одарила Фелипе, и до сих пор прекрасно помнила враждебность девушки по отношению к себе. Бьянка хотела Фелипе, Бьянка ненавидела Джемму, Бьянка одержала победу.

Она чувствовала, что возражения не будет, да разве же она его ожидала на самом деле?

— Да, потом появилась Бьянка, — ровным тоном произнес он — Человек, который был частью моей жизни чертовою? долго, в отличие от тебя.

— Другими словами: «Убирайся, Джемма, ты согревала мою постель довольно долго…»

Быстрым движением он накрыл ей рот ладонью и больно сжал, как будто хотел стереть с ее губ сорвавшиеся слова.

— Ты говоришь как торговка, а поступаешь как шлюха.. — А ты, конечно, не оказываешь себе в удовольствии понаблюдать за всем этим…

В ответ он с силой прижался ртом к ее рту, доказывая тем самым ей самой, что в его последнем оскорблении есть доля правды. Она, похоже, действительно шлюха, если не способна справиться с вожделением, которое он в ней вызывает одним-единственным страстным поцелуем. Он ее ненавидит, жестоко ранит своими оскорблениями, но предательское желание, мгновенно вспыхнувшее в ней, держало Джемму в тисках:

С усилием и болью она еле оторвала от него губы, поскольку он впился в них зубами.

— Развлекаешься до приезда Бьянки? — съязвила она. — Совсем как в Лондоне.

— На этот раз ты права, — процедил он. — Только теперь тебе даже телефонного звонка не дождаться.

— Прекрасно обойдусь без подобных звонков! — в ярости выпалила она. — Холодных и бесстрастных — тебе под стать.

— Буду я изливать свои чувства чертову аппарату, — прохрипел он. — Тебя не было дома… Джемма выдавила язвительный смешок.

— Кажется, я понимаю! Меня не было дома — и у оскорбленного латиноамериканца горячая кровь вскипела от дурацкой обиды! У меня своя жизнь, Фелипе! Я зарабатываю на хлеб насущный. Так вот что тебе не подошло — тот факт, что я независимая женщина, которая не намерена сидеть, затаив дыхание, в ожидании твоего звонка? И ты еще смеешь заявлять на меня какие-то права, после того как сам исчез с Бьянкой?! — прокричала Джемма.

Она была сыта по горло. Игра постоянно шла в одни ворота.

Глаза Фелипе сверкнули грозным огнем.

— Мы не похожи друг на друга, но, думаю, нашли бы общий язык, если бы ты дала мне шанс. Ты считаешь себя свободной женщиной, но поступаешь как девица викторианской эпохи, лелеющая свою уязвленную гордость. Тебе достаточно было всего лишь снять трубку, но ты, черт возьми, даже этого не сделала. И этим все сказано, радость моя! Ты чертовски ясно дала понять, что интересовалась исключительно тем, что тебе давали ночью, и как только этот источник иссяк, ты утратила к нему всякий интерес.

— Я больше не хочу здесь оставаться! — завопила Джемма, резко отворачиваясь, чтобы собрать свои кисти. Пальцы ее вдруг стали неловкими, неуклюжими, а веки саднило от непролитых слез. — Я больше не хочу выносить все это — твою грязную брань, твое тиранство. Не хочу писать портрет Агустина. Хочу вернуться в Англию и навсегда забыть о твоем существовании.

— Не так-то это просто, верно?

— Я бы сказала — проще не бывает. Клиента нет на месте. Я не могу тратить свое драгоценное время в ожидании его возвращения.

— Я имел в виду, что это для нас не просто. Мы не в состоянии забыть о существовании друг друга… — Перемена в его тоне заставила ее развернуться и взглянуть на него.

При виде выражения глаз Фелипе ее сердце сжалось. Ярость в них на мгновение исчезла, уступив место чему-то еще более пугающему.

Джемма затрясла головой, пытаясь избавиться от этого взгляда, который запечатлелся в ее сознании и мучил ее все эти долгие месяцы с тех пор, как они страстно любили друг друга. Так он смотрел на нее, когда желал ее, когда хотел ее любить. Слова были не нужны: этот полный истомы взгляд говорил сам за себя. И она всегда отзывалась на него, и это чувство по-прежнему живет в ней. Даже сейчас, зная, что он намерен только мучить ее, она жаждала оказаться в его объятиях. В объятиях прошлого Фелипе, с тоской думала Джемма, а не этого человека, который доставляет ей боль.

— Я хочу уехать, — выдавила она, — и была бы тебе признательна, если бы ты мне помог. — В широко раскрытых глазах, в их почти прозрачной глубине, стояла мольба. Он ей не откажет, нет!

— Милая, дорогая Джемма! — Фелипе улыбался. — Неужели ты решила, что я позволю тебе еще раз с такой легкостью ускользнуть от меня? — со злорадством спросил он. — Помимо моего желания измучить тебя до полусмерти в моей постели у тебя есть еще и работа. А если ты разорвешь контракт, я позабочусь о том, чтобы все узнали, что на тебя нельзя ложиться в делах.

— Не угрожай мне, Фелипе. Жизнь у нас разная, и тебе не добраться до нее.

— Полагаю, твои следующий клиент — сэр Ральф Пипон, а за ним на очереди Костакис, греческий судовладелец? Ты права, жизнь у нас разная, но деловой мир на удивление голосе. Словечко здесь, словечко там.

— Ты не посмеешь! — не веря своим ушам, ахнула Джемма.

— Мне просто не придется, Джемма, — только и ответил он. Его рука поднялась и дотронулась до ее подбородка — и жаркая волна разлилась по ее телу, доводя почти до исступления. — Ты останешься, потому что сама этого хочешь, — добавил он с такой убежденностью, что Джемма готова была ему поверить.

Она опустила густые черные ресницы, чтобы заслониться от его взгляда из-под тяжелых век — этого чувственного, не требующего никаких объяснении взгляда Желание. Оно читалось в его глазах и пронизало ее насквозь, когда их губы слились в поцелуе. Фелипе крепко прижал ее к себе, и полгода безысходного горя исчезли из сердца Джеммы. Она прильнула к нему, мечтая о чуде, мечтая о том, чтобы все вдруг вернулось на свои места. Но слишком многое переменилось в ней самой, а чувства сплелись в такой противоречивый клубок, что вряд ли распугаешь. Она не могла дышать, не могла думать, когда он гак обнимал ее. Каждое его прикосновение приближало тот миг, когда она забудет, где она есть и кто она такая.

Искусные пальцы Фелипе быстро справились со старенькой рубашкой, в которой она работала, откинули ее с плеч, чтобы добраться до тонких завязок сарафана. Сухие губы покрыли жаркими поцелуями обнаженную шею, пламенем прошлись по нежной коже, вызвав слезы на ее глазах Душераздирающий, полный муки стон сорвался с ее губ, и Фелипе, поразившись, отпрянул Он сделал как раз то, на что у нее не хватило сил. Она сделала шаг назад, полная ненависти к себе за слабость, полная ненависти к нему за мужество ее оттолкнуть. Дрожащими пальцами она натянула рубашку обратно на плечи.

— Пожалуйста, позволь мне уехать, — не поднимая на него глаз, взмолилась Джемма.

Он приподнял ей подбородок, и она в смятении прочитала в его глазах все то же упорство — Отпустить тебя сейчас, когда становится все интереснее? Ни за что. Джемма. Я продержу тебя до тех пор, пока вволю не натешусь тобой, топ, ко тогда я тебя отпущу, и к тому моменту ты будешь отравлена на веки вечные. После меня ты не захочешь ни очного мужчины, радость моя Я буду любить тебя так, что ты забудешь, на каком ты свете Лондон был всего лишь прелюдией И после этого он ушел Оставил ее, дрожащую от кошмара его угроз Ее охватил ужас панический ужас, что в каждом его слове таилась жестокая правда.