Ты будешь страдать, дорогая

Глава 6

Боль, острая физическая боль раздирала желудок Джеммы. В голове все плыло, а тело горело, пылало — от макушки до кончиков пальцев.

Она ощутила холод на лбу и медленно открыла глаза. Над кроватью настойчиво жужжал вентилятор. Как из тумана выплыла Мария, нависла над ней с мокрой салфеткой в руках.

— Вы болеть, Джемма. Я звать Фелипе.

— Нет! — крикнула Джемма и ухватилась за рукав черной блузки Марии. — Нет, я не хочу никого видеть. Не сейчас! Вообще никогда!

У Марии был испуганный вид.

— Я должна сказать сеньор де Навас. Вы падать в обморок, вам тошнить. Вам быть больно?

Джемма кивнула, приложила руку к желудку — и вдруг поняла, что стало причиной ее тошноты.

— Мне не нужно было есть моллюсков. Я их не люблю, да и вообще плохо переношу морскую пищу.

— Dios mio![4] Моя еда делать вам плохо?

— Нет, Мария, я сама виновата. Мне уже лучше.

Она села на краю кровати и стиснула ладонями лоб. Ей вовсе не стало лучше; боль, может, и проходит — в желудке, но не в сердце. Дрожь сотрясала ее тело, но ей необходимо взять себя в руки, просто необходимо!

— Я делать для вас порошки, но сначала я вас уложить в постель.

— Честное слово, Мария, мне уже лучше. Хорошо, что меня вырвало. Я хочу просто посидеть и прийти в норму. О, пожалуйста, уйдите, — взмолилась Джемма. Ей хотелось остаться одной, совершенно одной, навсегда!

— Я все равно приносить порошки, — повторила Мария, направляясь к двери.

— Мария, я не хочу никого видеть, — напомнила ей Джемма. Ей нужно время, чтобы подумать, чтобы найти выход из этой страшной путаницы.

— Уже поздно, — улыбнулась с порога Мария, посчитав, что Фелипе станет приятным исключением. — Джемма быть плохо, — сообщила она ему. — Она тошнить, она падать в обморок. Я идти и приносить порошки.

Побледнев от этого сообщения, Фелипе подошел к ней.

— Беспокоиться не о чем… — прохрипела Джемма. Ее полный муки взгляд предостерегал его, удерживал от прикосновения к ней.

— Нет, есть, ты белая как мел…

— Меня тошнило. Не нужно было есть моллюсков — мой желудок их не принимает, — лихорадочной скороговоркой выпалила она и отвернулась, не в силах взглянуть ему в глаза. Эта встреча произошла слишком быстро. Она не хотела сейчас видеть его, слышать тревогу в его голосе, дышать с ним одним воздухом…

Он наклонился, положил ладонь ей на плечо, и это прикосновение каленым железом обожгло ее. Она резко отпрянула, подскочила и отошла к окну, подальше от него. О Боже, он не должен прикасаться к ней — никогда в жизни…

— Но ты потеряла сознание, — настаивал он. Она рывком обернулась к нему.

— А какая разница? Как ты посмел так со мной обойтись, использовать меня в своей войне с Агустином?.. — Он не должен узнать правду, почему она потеряла сознание. Ее измученный мозг не смог справиться с потрясением. И эта отвратительная тошнота никогда не пройдет: она занималась любовью со своим собственным…

— Прости меня, — мягко произнес Фелипе, как будто только сейчас осознал, что с ней произошло. — Мне так жаль, что ты оказалась замешанной в семейные дрязги.

— Думаешь, извинение поставит все на свои места? Да ты просто больной, Фелипе, и я ненавижу тебя за все, что ты сделал. В какие же злобные, порочные игры ты играешь! Издеваешься надо мной, издеваешься над Бьянкой… да настанет ли этому конец? — Пылая от негодования, она не стала дожидаться ответа. — Все, чего ты желал, исполнилось. Ты наказал меня более чем достаточно, но никак не можешь остановиться. Теперь ты позвал Бьянку, чтобы окончательно добить меня. — Ей просто необходимо сделать это, выложить ему все. Только так она сможет избавиться от кошмарного чувства в душе.

— Бьянку привез Агустин.

— Ты мне сам говорил, что она приезжает на следующей неделе. Она была частью твоей игры в пытки. На этой ли неделе, на следующей ли — какая разница?

— Разница огромная.

— И что это должно означать? — О Боже, да зачем она спрашивает? Она же ничего не хочет знать, ей теперь все безразлично. Все в прошлом, настоящем и будущем.

— Сомневаюсь, что ты что-либо поймешь в таком взвинченном состоянии.

— Я понимаю одно, Фелипе: жестокость твою, Агустина, Бьянки, Все вы одним миром мазаны. А я — заложница в ваших сложных играх, которую можно использовать, а потом вышвырнуть вон. Великолепно, мне это подходит! Я и сама хочу убраться отсюда! — Ей необходимо уехать! Исчезнуть отсюда сию минуту!

Он двинулся к ней, и Джемма покачнулась, как будто кто-то внезапно перевернул комнату. Он остановился так близко, что, его дыхание теплом обдало ее лицо.

— Ты хочешь уехать после прошлой ночи? — холодно протянул он.

Тошнота волной поднялась из глубин ее желудка. Щеки обожгло жарким румянцем. Прошлая ночь! Как ей вынести воспоминание о ней? Она отвернулась, затуманенным взором уставилась в черноту за окном, но Фелипе рывком повернул ее к себе, взял за подбородок.

— Прошлой ночью мы занимались любовью, и месть здесь была ни при чем. То, что я сказал внизу, — сущая правда. Ты — вся моя жизнь… — настойчиво повторил он.

— Но ты — не моя жизнь! — выкрикнула Джемма с такой яростью, что его глаза вспыхнули ответным гневом. Он отпустил ее подбородок. — Ты сказал, что хочешь жениться на мне, — продолжала она, — но думаешь, я не понимаю, чем вызвано твое заявление? Ты ненавидишь отца и использовал меня, чтобы нанести ему удар…

Она замолчала, потому что сердце у нее разрывалось от боли. Если бы она знала правду, что Фелипе — сын Агустина, ничего этого не произошло бы. Их лондонскому роману ничто не могло помешать, это было назначено судьбой, но, если бы Фелипе не устроил ее приезд, она просто никогда бы не узнала этой правды!

— Ну почему, Фелипе, — вырвался у нее мучительный стон, — почему ты не сказал мне, что Агустин — твой отец?

Его глаза мерцали мрачным огнем, и Джемма ждала ответа, понимая, что он ничего не изменит. Да разве можно что-либо изменить? Но ей хотелось переложить ответственность с себя на чьи угодно плечи. Это все его вина, только его!

— Потому что это не имело никакого отношения к нашей жизни, — наконец произнес он.

Она закрыла глаза в мучительной покорности. Не имело никакого отношения к нашей жизни. О Господи, начиная с сегодняшнего вечера жизнь ее вообще закончилась.

— Уходи, Фелипе, — процедила она сквозь зубы. — Уходи из моей комнаты. Я больше не хочу тебя видеть, никогда.

— Но увидишь, querida, потому что мы хотим друг друга и ничто в мире этого не изменит! — Он скрипнул зубами, а потом произошло то, от чего она молила Бога ее защитить. Насильно сжав ее в объятиях, он приблизил губы к ее лицу. Стыд придал ей сил — стыд, гнев и отвращение. Она вырвалась из его объятий, не обращая внимания на жгучую боль в руках.

— Отправляйся к Бьянке, твое место рядом с ней! — выпалила она. — Я тебя предупреждала: твои занятия любовью ничего не изменят. Прошлой ночью ты взял мое тело, но не душу…

Он окаменел, как будто страшным ударом из него вышибли дух.

— Стерва! — рявкнул он, когда ярость, темной краской залив его лицо, вернула ему способность двигаться. — Холодная, жестокая стерва!

После этого он развернулся и вышел, с треском захлопнув за собой дверь.

Джемма безмолвно уставилась в пространство. На лбу у нее выступил холодный пот, она вытерла его дрожащими пальцами и подняла ладонь к лицу, будто ожидала увидеть на кончиках пальцев последние кусочки ее обескровленного сердца. Медленно опустившись в кресло у окна, она стиснула ноющие от схватки с Фелипе руки и застонала, раскачиваясь из стороны в сторону. Она провела в таком положении большую часть жаркой ночи.

— Вас еще тошнить, Джемма? — спросила на следующее утро Мария, опустив поднос на тумбочку и подходя к окну, чтобы отодвинуть занавеску. — Фелипе, он вчера говорить, чтобы я нет приносить порошки, чтобы вы спать.

Джемма лежала на кровати. Она почти всю ночь не спала, лишь ненадолго забывшись уже на рассвете. События последнего вечера вымотали ее совершенно. Ей нужно уехать — по возможности, сегодня утром.

— Выпейте это, Джемма, — ласково приказала Мария.

Джемма с трудом приподнялась на подушках и едва удержала в руке стакан с разболтанными порошками, который подала ей Мария. Жаль, что в стакане не стрихнин, это было бы прекрасным выходом из кошмарной путаницы; Джемма проглотила лекарство, и в голове почти мгновенно стало светлеть.

— Сеньор де Навас, он хотеть вас видеть в десять…

— Фелипе? — хрипло вырвалось у Джеммы. Она подняла на Марию недоверчивые глаза. После вчерашнего вечера она бы могла поклясться, что он больше ни за что не захочет с ней встречаться.

— Нет Фелипе — Агустин. В его кабинете в десять.

— Но уже почти десять!

— Si, вы поспешить, он не любить, чтобы опаздывать.

— Я не опоздаю. — Джемма решительно выбралась из постели. Так, значит, Агустин желает ее видеть? Чтобы избавить «Вилла Верде» от ее присутствия? С величайшим удовольствием она покинет это жуткое место.

Причесавшись на скорую руку, она натянула легкий сарафанчик и выскочила из комнаты. Если в мире есть хоть капля справедливости, то Майк в этот момент как раз заводит мотор самолета. Она сбежала вниз по лестнице, постучала в кабинет и вошла, не дожидаясь ответа.

Утром Агустин де Навас выглядел не менее сурово, хоть и оделся попроще — в легкие серые брюки и белую рубашку с короткими рукавами. Он сидел за столом и, увидев, что она вошла в кабинет, откинулся на спинку кресла.

В этот миг все снова навалилось на нее — прошлый вечер, его спор с Фелипе, Бьянка, злобно подливающая масла в огонь, новость Марии. Она почувствовала себя совершенно больной, на грани обморока, и это состояние, должно быть, отразилось на ее лице, потому что Агустин настоял на том, чтобы она тут же села. Джемма буквально упала в кресло с другой стороны стола.

— Мария сказала, что вы съели блюдо, которое не переносите. Довольно глупо, вам не кажется?

— Полный идиотизм, — согласилась Джемма, к которой вернулись мужество и присутствие духа.

— Я приношу свои извинения за наше поведение вчера вечером. С нашей стороны это была неописуемая дикость, а вы ведь гость в нашем доме.

Джемма покачала головой:

— Я не гость в вашем доме, сеньор…

— Называйте меня Агустин. Согласно кивнув, она продолжила:

— Я приехала сюда, чтобы выполнить определенную работу, и сожалею, что из этого ничего не вышло.

Очевидно, он не слышал ее, поскольку в следующее мгновение заявил без обиняков:

— В Лондоне у вас был роман с моим сыном. Я бы хотел услышать об этом.

Она удивилась; ее глаза округлились.

— Не думаю, что это имеет к вам какое-то отношение, — быстро проговорила она. Она не желала не только рассказывать, но даже и думать об этой истории.

Он повел бровью.

— Вот как? Вы здорово нарушили мои планы относительно судьбы сына. Полагаю, что это имеет отношение ко мне.

— Но не ко мне! — твердо заявила Джемма. Она не желала подвергаться перекрестному допросу, как будто она преступница. Она не совершила ничего страшного — во всяком случае, сознательно. — Меня вам бояться нечего. Я не собираюсь замуж за вашего сына. И намерена уехать как можно скорее.

В ответ на это высказывание он наградил ее язвительной улыбкой.

— Вас пригласили сюда для того, чтобы вы написали мой портрет, — и вы его напишете.

Джемма от неожиданности даже раскрыла рот. Нет, только не это, только не тактика жесткой руки с его стороны — она уже достаточно натерпелась от Фелипе!

— Вы не понимаете…

— Вас пригласили написать мой портрет, и вы это сделаете.

— Я хочу разорвать контракт, — с вызовом бросила она. Она не может остаться. Даже если ей придется потерять уйму заказов — она согласна, лишь бы освободиться. — Вы не хотите этого портрета, а я не хочу его писать…

— Потому что я отказываюсь дать согласие на брак с моим сыном?

— Мне кажется, Фелипе достаточно взрослый, чтобы самостоятельно принимать решения, но дело не в этом. Я не хочу выходить за него — все остальное ни при чем. — Конечно, он не может знать, насколько этот брак невозможен в любом случае. Да, именно невозможен!

Он поднялся на ноги — высокий, величественный — и обошел стол, чтобы быть поближе к ней. Присел на край стола.

— Вы уже дважды сказали, что не хотите выходить за него. Это меня удивляет. Большинство женщин продали бы душу дьяволу, чтобы стать женой моего сына. Вы любите его?

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Джемма чуть не поперхнулась. Она заставила себя успокоиться и выдавила ответ:

— Это мое дело.

— Вы его любите.

Она больше не в состоянии была этого выносить. Если бы ей не требовалось его разрешения на то, чтобы Майк увез ее отсюда, она молнией вылетела бы из комнаты.

— Ваши вопросы кажутся мне вызывающими, — отозвалась она, не справившись с обидой в голосе.

— Извините, я не хотел вас обидеть. — Он произнес эти слова так мягко, что у Джеммы подпрыгнуло сердце. Нежность. Подобного качества она в нем не ожидала, даже не думала, что он на него способен.

— Вы… вы меня не обижаете. Я… я понимаю ваш интерес.

— Верно, мне интересно, — пробормотал он. — Вы мне любопытны.

Джемма внезапно почувствовала, что должна быть настороже. И не заметишь, как проговоришься, расскажешь что-либо связанное с матерью, напомнила она себе и предприняла отвлекающий маневр:

— Вы мне тоже любопытны. — (Он удивился.) — Почему вы считаете своей обязанностью устраивать брак своего сына?

Глаза его предупреждающе сузились.

— Теперь ваши вопросы кажутся мне вызывающими, но в плане разъяснения я в какой-то мере ваш должник. Вы наверняка слышали выражение «держаться своих». Я хочу, чтобы Фелипе женился на одной из «своих».

— Почему? — напрямик спросила Джемма.

— Потому что так должно быть. Вы принадлежите к другой культуре и не знаете наших обычаев. Фелипе будет куда спокойнее, если его жена окажется одной с ним культуры.

Культура как экспериментально выращенный микроб!

— Удобный брак? Мне казалось, что о них забыли еще со времен Чарльстона. Ваш брак тоже был таким? — Она осознала, что задает этот опасный вопрос ради своей матери. Пытается выудить хоть каплю информации о нем.

— Да, — признался он.

— И… и вам посчастливилось полюбить? — Зачем она это делает? Ее мама любила этого человека, все еще любит его, так зачем же узнавать то, что может ее задеть?

— Для хорошего брака любовь не нужна; любовь может прийти позже, — негромко произнес он.

Но к вам не пришла, хотелось ей добавить. По его тону Джемма догадалась, что его брак так и не стал удачным. Она проследила, как он обошел стол, снова сел в свое кресло, и гадала, что вызвало горечь на его лице.

— Если вы себя чувствуете в силах, я бы хотел начать работу сегодня.

— То есть… портрет? — недоверчиво прошептала Джемма. — Но… я не хочу. То есть… это невозможно.

— Нет ничего невозможного. Нелегко — может быть, но не невозможно.

— А вам не кажется, что это несправедливо, несправедливо по отношению ко мне — после всего, что случилось? — с жаром запротестовала Джемма. — Вы продолжаете надеяться, что после вчерашнего вечера я здесь останусь? — А особенно после той ночи и после всего, что я узнала, рвался из нее крик. Но об этом никому не расскажешь. Какая кошмарная тайна тяжким грузом легла на ее душу до конца ее дней!

Его глаза снова сузились.

— Я поговорю с Бьянкой. Она не станет вас беспокоить — если вы этого боитесь. Что же касается Фелипе, то это ваша личная забота. Вы все это начали, вам и выпутываться. Возвращайтесь сюда в два часа, чтобы приступить к работе. А сейчас — извините, у меня дела.

Джемма поднялась, полная решимости настоять на своем, но он, рассеянно помахав ей рукой, снял трубку. Она круто развернулась и пулей вылетела из кабинета.

Нет, это невероятно. Сначала Фелипе помешал ей уехать, а теперь вот Агустин. В замешательстве запустив пальцы в волосы, она вышла из дома. Она не останется. Нет, черт возьми, ее решение непреклонно!

Она обнаружила Фелипе в саду с орхидеями.

— Я бы хотела, чтобы ты поговорил со своим отцом, — начала Джемма, когда он повернулся к ней. Он пересаживал изящную голубую орхидею, и его сильные загорелые ладони, бережно поддерживающие цветок, составляли разительный контраст с экзотическим растением. Его руки, временами такие нежные, дразнящие, волнующие… Она сильно прикусила губу, чтобы справиться с жаркой волной возбуждения.

— В связи с чем? — натянуто спросил он.

— Я не могу остаться, ты же знаешь, что не могу! — Правда, ему неизвестно — почему, и он никогда не узнает настоящей причины, по которой она хочет, чтобы их разделял океан.

— Агустину ты понравилась. Он хочет получить портрет, и ты его напишешь. — Фелипе снова занялся пересадкой, как будто Джемма была всего лишь надоедливой мухой, которая мешала его работе.

— Меня не интересуют мысли Агустина по поводу меня или же портрета. Я хочу просто исчезнуть из вашей жизни.

— Но тебе это не удастся. Я хочу, чтобы ты осталась, и Агустин хочет, чтобы ты осталась…

— Но тебе-то я зачем, Фелипе? — с горечью воскликнула она. — Очередное наказание? Или же тактика переменилась? Ты что, устал от Бьянки и хочешь использовать меня, чтобы избавиться от нее?

— Мне не нужно тебя использовать, чтобы…

— Понятно, потому что она тебе нужна. А я тебе нужна просто для того, чтобы довести меня до бешенства и поиздеваться над отцом. Ты зря тратишь со мной свое время, и подозреваю, что и с Агустином ты зря так себя ведешь. Он, кажется, весьма сильный и волевой человек.

— Я тоже, — жестко добавил он.

— Послушай, честное слово, меня не интересуют ваши разбирательства. Вы оба кажетесь мне парой удавов — такие же скользкие и удушающе перекрученные. Мне плевать, если вы даже задушите друг друга насмерть, но меня оставьте в покое! — Он улыбнулся, и это еще больше разозлило Джемму. — Похоже, ты не принимаешь меня всерьез! — взвилась она.

— Нашу ночь любви я действительно принял всерьез…

Она страдальчески поморщилась.

— Замолчи! Это все твоя вина, и если бы ты был хоть чуточку мужчиной, то признал бы это!

— Если бы я был хоть чуточку мужчиной, то заставил бы тебя замолчать!

— Вот это по-латиноамерикански, не так ли? Но сейчас не восемнадцатый век, хотя здесь, похоже, об этом и не догадываются. «Вилла Верде» живет в самом настоящем феодализме по сравнению с нормальным цивилизованным миром.

— Просто разные планеты, Джемма! — уточнил он. — Бог мой, кажется, я счастливо отделался: брак с тобой был бы невыносимым.

— А-а, так ты признаешь, что не хочешь на мне жениться и что это дурацкое предложение было лишь ловким ходом, чтобы взять верх над отцом? Великолепно, твои слова — просто музыка для моих ушей! — захлебнулась от сарказма Джемма. — Теперь можешь спокойно устроить свое будущее с Бьянкой — брак с ней, без сомнения, превратится в ходьбу по колючей проволоке, чему ты со своим садистским характером, я уверена, будешь чрезвычайно рад!

— Я не собираюсь на ней жениться, — произнес он ровным тоном, игнорируя ее желчные колкости.

— Ты уверен? У меня создалось твердое впечатление, что именно этого хочет твой папочка.

Она все же задела его, и он окинул ее насмешливым взглядом.

— Наряд стервы пришелся тебе впору.

— А ты как будто родился в костюме палача! Взгляды их скрестились в безмолвном поединке. Когда-то они были любовниками — а теперь враги, и слава Всевышнему, подумала Джемма. Это единственно возможный выход — снова и снова оскорблять друг друга.

Он вернулся к своим орхидеям.

— Как бы сильно я ни желал от тебя избавиться, но, к сожалению, ничего не могу поделать. Агустин хочет, чтобы ты осталась, а Агустин всегда получает то, что хочет.

Джемма скрестила руки на груди.

— Это явно противоречит только что сказанному тобой же.

— Насчет брака с Бьянкой? — Его губы искривились. — Тут ты права. Пожалуй, я перефразирую. Агустин иногда получает то, что хочет. И чем больше я нахожусь в твоем обществе, тем более привлекательным для меня становится брак с Бьянкой.

Джемма впилась ногтями в ладони. Еще совсем недавно эти слова разбили бы ей сердце. Теперь же ей приходится терпеть их и признать возможность такой перспективы: Фелипе — муж Бьянки. Это все же лучше, чем сама она — жена Фелипе, своего единокровного брата!

— Пожалуйста, поговори с Агустином, — умоляюще попросила она. — Я не в силах здесь оставаться. Ты можешь устроить, чтобы я улетела уже сегодня? Ты сам знаешь, что так будет лучше.

Услышав ее кроткий, умоляющий стон, Фелипе рывком обернулся к ней, и в его глазах засветилась такая тревога, что Джемме захотелось броситься к нему в объятия, чтобы услышать, что все это лишь ночной кошмар, что она проснется и жизнь снова станет спокойной и счастливой.

Она вся напряглась, когда Фелипе приблизился и изучающе уставился на нее — словно он пытался прочесть в ее глазах то, что она никак не могла ему объяснить.

— Не надо, Фелипе. — От ужаса у нее по спине забегали мурашки. — Пожалуйста, не дотрагивайся до меня.

— А что будет, если дотронусь, Джемма? — с угрозой проговорил он. — Может быть, тогда мы вырвемся из этого кошмара и будем любить друг друга, как в ту ночь?

Значит, для него это тоже кошмар, только по другой причине. Любит ли он ее? В его голосе звучала любовь, а Джемме впервые хотелось, чтобы ее не было.

Он стоял радом, вглядываясь в ее затуманенные карие глаза, а она боролась с искушением. Боже, каким искушением было рассказать ему правду; признаться, что она любила его всей душой и любит по-прежнему, но она больше не свободна в этой любви — как и он. Их любовь запретна, порочна, она не должна была родиться и не имеет права на жизнь. Даже примириться с прошлым, с мыслями о том ужасе, что они по незнанию сотворили, и то будет невероятно сложно, но их будущее? Их будущего не существует.

Со слезами на глазах, с пересохшим ртом она выжала из себя слова, мысленно взмолившись, чтобы они поставили точку на этих пытках.

— Я не люблю тебя, Фелипе. Возможно, именно в этом причина того, что я не позвонила тебе в Нью-Йорк. Чувство мое было недостаточно глубоким. У нас был роман — и все…

— Ты хочешь сказать, что нам было хорошо в постели? — тихо переспросил он, и она опустила глаза, охваченная таким стыдом, что готова была сгореть на месте.

Что же они наделали? Вот чем заканчивается безрассудная любовь к совершенно незнакомому человеку. Вот что значит броситься сломя голову в объятия, не зная ни кто он, ни что он. Он подхватил ее на ее собственной выставке… случайное знакомство? Но нет же… они любили друг друга, искренне, открыто, не думая о том, что… О Господи, какое наказание, какая пытка за необдуманный порыв! Он ее брат… она его сестра…

— Да, именно это я и хочу сказать. И больше ничего не было, — хрипло и холодно прошептала она.

Жилка отчетливо пульсировала у него на шее, и он, казалось, целую вечность не отрывал глаз от ее лица, а потом отвернулся, и Джемма поняла, что она все-таки сделала это: произнесла те последние, жестокие слова, которые раз и навсегда покончат с этой пыткой.

— Вы собираться, Джемма? Я нет понимать. Джемма подскочила и стала к Марии боком, надеясь, что та не заметит ее воспаленных глаз и красных пятен на щеках. Вернувшись к себе в комнату, она рыдала до изнеможения, и теперь распухшее лицо служило тому доказательством. Но легче ей нисколько не стало. Она изнемогала от боли.

— Я уезжаю, Мария, — мрачно сообщила Джемма и, захлопнув замки на чемодане, разогнула ноющую спину.

— Я нет понимать, — печально повторила Мария. — Сеньор де Навас, он посылать меня за вами. Сказать, вы опаздывать.

Черт бы побрал Фелипе! Он так и не поговорил с Агустином, а она была уверена, что он это сделает. Она убедила сама себя, что после их ссоры в оранжерее он решит наконец избавиться от нее окончательно.

— А где Фелипе?

— С… с Бьянкой идти в конюшни. Они кататься.

Джемма не сдержала улыбки — правда, довольно мрачной. Фелипе даром времени не теряет. Любовь к лошадям объединяет их — как и еще уйма вещей, к которым им путь не заказан…

— Ладно, — буркнула она скорее себе, так как почувствовала, что у нее нет другого выхода, кроме как остаться. Она сомневалась, что Агустин снизойдет к ее мольбам. А Фелипе… Неужели он все еще не оставил мысли о наказании? Видимо, да, ибо, и пальцем не пошевелил ради того, чтобы высвободить ее из этой западни. Без сомнения, скоро выложит перед ней очередную порцию притязаний. Поехал кататься на лошадях с Бьянкой! Пытается побольнее ее ударить — или же просто предпочитает общество своей кузины? Джемме было все равно. Похоже, портрет ей таки придется написать, так как иного пути к свободе у нее нет. Если Фелипе вернется в объятия своей кузины — вполне возможно, что портрет будет готов в рекордно быстрые сроки. — Ладно, — повторила Джемма. Она справится. Теперь она чувствует в себе силы для борьбы. — Не могли бы вы прислать Пепе за моим чемоданом, Мария? Даже если я и останусь, то не в доме…

— Я нет понимать… — округлила глаза Мария. Джемма улыбнулась.

— Все в порядке, Мария, особенно и понимать-то нечего. Я перееду в студию, только и всего. Знаю, что Агустин придет в бешенство, но по крайней мере я не буду вертеться у всех под ногами.

Несколько секунд Мария глазела на нее в благоговейном ужасе, а потом покачала головой:

— Вы есть сумасшедшая, вот что!

— Точно, Мария, вы правы! — тяжело вздохнув, согласилась Джемма.