Ты мне не пара [СИ]

Глава 13

На втором месяце сын перенес острую диарею — жидкий стул после каждого кормления, поднялась температура. Вечером, когда я вернулся с работы, Кира сама подошла ко мне, с заметным беспокойством попросила:

— Сережа, посмотри, пожалуйста, Севу. У него понос — сегодня уже третий раз пачкает пеленки. И весь горячий, все время плачет.

Не стал откладывать ни минуты, помыл руки и поднялся к малышу. Он спал, беспокойно ворочаясь. Не стал будить, только коснулся губами лобика — явно почувствовал идущий от него жар. Сказал стоящей рядом жене, следившей с волнением за мной:

— Кира, распеленай Севу — надо сбить температуру.

Когда сын остался в одной распашонке, посмотрел в первую очередь кишечный тракт. Патологии в нем, чего особо опасался, не обнаружил, только дисбактериоз. После более детально стал искать его причину, сравнивал состояние с известными мне из курса педиатрии нарушениями. По всем признакам выходило, что у сына синдром раздраженного кишечника. Заболевание само по себе не опасное, но все же требует серьезного лечения в условиях клиники из-за обезвоживания организма. Своей энергетикой подпитал больной орган, чуть улучшив его работу, а также общий тонус. На более серьезное вмешательство не решился, хотя чувствовал, что оно мне по силам. Рисковать сыном, даже в самом минимуме, не видел необходимости — можно справиться обычным лечением в стационаре.

Высказал свое мнение жене, стараясь как-то успокоить ее:

— У Севы дисбактериоз кишечника. Не волнуйся, он не опасен, но все же лучше лечить в больнице. Собери сына, да и сама тоже, повезу вас в детскую клинику.

Выгнал из гаража свою Ниву, после помог жене упаковать вещи — набрала их на две большие сумки. В приемном покое нас продержали больше часа, пока провели все анализы, подтвердившие мой диагноз. Подождал еще, пока Кира с сыном устроились в палате, забрал у нее лишние вещи и одежду. Отправился домой, оставив жену в более-менее спокойном состоянии — все же у нее доверие к врачам большее, чем ко мне, студенту-недоучке, пусть и с какими-то способностями, не совсем ей понятными. Та же Катя ценила мои таланты намного выше, да и на себе испытала их, так что с ней у меня складывались вполне доверительные отношения во всем, что нельзя было сказать о нас с Кирой.

Жена с сыном пробыли в грудничковом отделении две недели. Все это время малыша продержали под капельницей, пока не нормализовалась работа кишечника. Как и прежде в роддоме, я навещал их каждое утро — приносил передачу, выслушивал от Киры новости за минувший день, о состоянии сына. За эти дни она как-то смягчилась ко мне — раскрывала изболевшую душу, выговариваясь о своих страхах и переживаниях. Успокаивал ее, объяснял проводимые сыну процедуры, предстоящий ход лечения. Беспокойство за малыша сблизило нас, но я видел, что, кроме как о нем, общих интересов у нас нет — Кира даже не спрашивала о моих делах, о доме, Кате. Понимал, что сейчас для нее главное — лечение Севы, все другое ее нисколько не заботило. Но и прежде, еще до болезни ребенка, круг интересов жены замыкался на нем, она просто выключилась из остальной жизни.

Наверное, врачи объяснили Кире, а может быть, она сама поняла, что чрезмерной опекой спровоцировала болезнь — ребенку нужен нормальный режим кормления и сна, а жена в своей прихоти его нарушила. После выписки из больницы вела более сдержанно, лишний раз не тормошила сына. Я уже не заводил с ней какие-то разговоры об уходе за малышом — все равно поступит по-своему, останутся только лишние обиды и недовольство. Надеялся, что со временем ее безрассудная любовь к сыну остынет, станет более вменяемой.

Сам же каждый вечер осматривал Севу — случившееся с ним послужило мне уроком, больше не стал полагаться на Киру, что она проследит. Хотя никаких рецидивов не наблюдал, но для профилактики добавлял ему сил, подправлял общее состояние и эмоциональный фон. Так что сын стал гораздо спокойнее, крепче спал, ел также с большим аппетитом.

Подошло время летней сессии. Началась она как обычно — подготовился к первому экзамену по инфекционным болезням, проштудировал еще раз конспекты и спокойно отправился сдавать его. А уже в аудитории преподаватель огорошил меня новостью, заявил, что я в списке недопущенных. Почему, за что — неизвестно. Посоветовал обратиться в деканат — список ему передали оттуда. Услышанное стало для меня, как гром среди ясного неба — за пять лет учебы такое случилось в первый раз.

Никогда, даже в самое трудное время на третьем курсе, когда меня оставила Кира, я не пропускал занятия, во всяком случае, настолько, чтобы из-за пропусков не допустили к экзаменам. Конечно, если не считать мое пребывание в клинике института психологии, СИЗО или командировку на Филиппины, но на них у меня были нужные справки. Вовремя сдавал контрольные и курсовые работы, зачеты, так что об академической задолженности также не могло быть и речи. В недоумении гадал, пока шел в деканат — что же случилось?

На мой вопрос секретарь декана ответила:

— У тебя, Максимов, задолженность по онкологии — не сдал зачет.

Как же так, ведь преподавательница по этому предмету мне сказала, что выставит зачет автоматом за статью к межвузовскому конкурсу студенческих работ! Еще зимой я написал ее на тему ранней диагностики раковых образований и передал Коноваловой, старшему преподавателю кафедры онкологии. Она, кстати, сама предложила мне написать статью, когда на одном из ее семинаров привел некоторые сведения по данной теме из своей практики. Мою работу одобрила, только сказала, что нужна небольшая редакция, но она сама ею займется. Пообещала принять как зачетную, оформление и отправку на конкурс также приняла на себя. Что случилось дальше со статьей — мне не рассказывала, да я ею особо не интересовался, меня больше занимала работа в лаборатории и клиниках.

Не стал объяснять эти подробности секретарю, отправился на кафедру к Коноваловой. Там ее не застал, мне сказали, что она будет завтра. На следующее утро прождал преподавательницу у кафедры, пришла почти перед самым обедом. Приняла меня с видимым недовольством, не совсем понятным — ко мне она вроде благоволила, шел среди лучших студентов. Объяснил, что меня не допустили к экзаменам из-за зачета по ее предмету, напомнил о данном ею обещании. Подумав немного, как будто вспоминая, ответила:

— Твою статью, Максимов, ученый совет не принял, посчитал псевдонаучной — биополе, аура, какие-то ее оттенки, связанные с различными формами патологий. Зачесть ее я не могу, так что подготовься — через неделю придешь сдавать зачет.

Почему же она раньше мне сказала, даже если так? — этот вопрос я не стал задавать, только попросил принять раньше — готов сдавать хоть сейчас.

— Мне некогда, — услышал ответ, — не раньше, чем во вторник.

— Ираида Петровна, но у меня к тому времени пройдут уже два экзамена! Разрешите хотя бы послезавтра.

— Хорошо, пойду тебе навстречу — придешь к пяти часам.

— Извините, Ираида Петровна, в это время я должен быть на работе. Можно с утра?

— Не собираюсь подстраиваться под твои условия, Максимов. Придешь, как я сказала.

Пришлось согласиться, с тем и отправился на работу. Сдал зачет в назначенный день, но немалым трудом — задавала вопросы битый час, по всему курсу. У меня сложило впечатление, что Коновалова пыталась меня завалить, но в конце концов сдалась — я отвечал на все вопросы как по писанному, без каких-либо сомнений и мямливания. С видимой неохотой подписала направление в деканат о сдаче задолженности. Я же рад был и тому, поспешил к секретарю за допуском к экзаменам. Так что сессия для меня продлилась на неделю — сдавал пропущенный экзамен.

Позже, где-то через месяц, увидел в одном из научно-популярных журналов в рубрике нетрадиционного лечения статью «Диагностика рака — новые реальности» за авторством Коноваловой. Она почти слово в слово повторяла мою статью, разве что под другим названием. Вначале даже не поверил глазам — не мог представить, что солидная дама, кандидат медицинских наук, уважаемая среди коллег и внушающая студентам почтение, могла пойти на прямое воровство чужой работы. И было бы из-за чего — я сам не придавал особого значения своему труду, считал его рядовым на фоне гораздо более важных исследований ментальной энергии и операций с ее помощью.

Для меня не составляла тайны частая практика примазывания маститых ученых соавторами к работам менее известных, но плодовитых на открытия коллег. Далеко ходить бы не пришлось — в нашем институте, где я работал, такая картина не являлась редкостью. Но чтобы подобным образом, беззастенчиво обманывая, полностью присвоить себе чужой труд — с таким еще не сталкивался. Да, выходит, я плохо представлял меру человеческой низости от респектабельной с виду дамы, так что получил еще один урок от жизни — не стоит доверять внешнему антуражу кого-либо, надо научиться видеть суть каждого.

Так нужно подходить и к тем, кого называют сливками общества и с кем мне приходилось сталкиваться — в окружении родителей и братьев Киры, в институте, других местах. Кто же из них действительно заслуживает уважения — не мог ответить определенно. Очень возможно, что мизер, сам я наверняка никого не мог назвать таким. Хотя и знакомство с высшим кругом у меня складывалось шапочное, ни с кем близко не сошелся. Не лебезил перед ними, но сохранял в общении с ними видимость учтивости или почтительности. Впрочем, так я держался и с другими, старше меня по возрасту или положению, включая преподавателей. До недавних пор считал подобное отношение разумным, теперь же стал более осторожным в оценке их достоинства.

С наступлением лета каждый выходной день выезжал с семьей за город. Сева уже различал обстановку вокруг, сам просился на улицу — это видел по его довольному личику и агуканью, когда выходил с ним из дома. Да и Кире требовалась смена окружения, сидеть все время в четырех стенах ей стало в тягость. Не выручали прогулки с малышом по улице — не обычные вначале, вскоре встали рутиной. Вслух не высказывала тоску, напротив, своим видом показывала, что у нее все хорошо, главное — сын здоров и развивается нормально. Но после первой же поездки в горное урочище заметно оживилась, как будто набралась там новой силы и бодрости.

После мы выезжали на озеро в лесу, впервые там искупались, только Севу не стали — вода еще прохладная. Побывали у памятного нам с Катей Бутаковского водопада, на Первомайских прудах, в форелевом хозяйстве. Сын уже понимал, когда с ним садились в машину, что едем куда-то гулять — лепетал что-то, как будто высказывал свою радость, крутил головой по сторонам, а когда приезжали на место отдыха — пытался ползти куда-то, тянулся к листочкам и ярким ягодам. Так что поездки приносили удовольствие всем нам, только выбирали — куда поехать в следующий раз. За лето объездили все красивые места в округе, куда дорога не представляла трудности для Севы. Наверное, больше, чем за все предыдущие три года наших с Кирой отношений.

Только однажды выезд за город доставил нам немалое беспокойство — едва не попали под сель. Погода стояла жаркая — в горах стал таять снег, прошли еще ливни, так что моренные озера переполнились и с них пошел поток грязи вдоль русла речек. Мы уже возвращались домой с одного из озер неподалеку от города и подъезжали к небольшой речке Весновка, как услышали идущий от нее гул. Он внушал своим низким тоном тревогу, так что остановились поодаль от речки. Подъехали еще несколько машин, они встали рядом с нами — их водители тоже побоялись ехать дальше. Кто-то из них решил съездить на разведку и вскоре вернулся с тревожной новостью — по реке идет поток воды с грязью, он уже перевалил за берег, началось наводнение. Вода уже приближается к нам, надо искать место повыше.

Так и поступили — развернулись и поехали обратно. Остановились на холме в паре километров от реки и остались здесь ждать, когда схлынет поток и откроется дорога в город. Вода не дошла до нас, видели ее на месте первой остановки. Прождали несколько часов, уже наступил вечер, когда она ушла обратно и освободила проезжую часть. Ехали осторожно, на небольшой скорости — в некоторых местах дорогу размыло, можно было угодить в промоину, да и вся она покрылась грязью. Хорошо еще, что мост через реку выдержал удар селя, так что миновали Весновку по нему благополучно. Видели, как в тихой и мелкой речке все еще с шумом несся грязный поток, наполнивший ее почти до края берегов. Сила стихии подавляла нас, невольно вызывала ужас от одной мысли, что могли оказаться на ее пути. Но все обошлось, проехали потихоньку затопленный участок — в некоторых местах на дороге вода еще оставалась, к ночи вернулись в город.

Перенесенные страхи не отвратили нас от загородных поездок — и Кира, и Катя согласились поехать в следующий выходной, только в более безопасное место. Со временем снова стали выезжать в горы — все же самые красивые места именно там, да и воздух особый, можно сказать, жизнетворный, прохлада после городского пекла также привлекала в них. А когда мне дали отпуск, то взял путевки в горный пансионат. Каждый день с утра до вечера проводили на воздухе — в лесу, у озера, вместе с сопровождающим ходили на экскурсию к водопадам и роднику с целебной водой. За эти десять дней как будто возродились, казалось, жизнь наполнилась в нас до края, радовались каждому поводу — утреннему щебетанию птичек, тихому плеску воды в горной речке, шелесту листьев. Сама природа баловала погожей погодой и своей прелестью, дарила мир и покой душе.

В конце лета, когда вышел на работу после отпуска, у меня произошел прорыв в исследованиях ментальной энергии. Несколько предыдущих месяцев безрезультатно бился с поиском способа ее физической регистрации и искусственного моделирования. Видел эту энергию, оперировал ею, но отразить на приборах никак не удавалось. Наверное, сказалось просветление души и разума после отдыха в горах, но однажды по наитию стал варьировать частотной характеристикой менто-поля и в какой-то момент заметил едва видимую реакцию регистрирующих приборов. Дальнейшими экспериментами выявил диапазон и амплитуду волновых колебаний, в которых проявление поля становилось особенно выраженным. Они выходили за пределы частот, воспринимаемых обычными чувствами, в зону сверхдлинных волн с определенной модуляцией импульсов. Еще раз проверил настройку сигналов, для собственного успокоения повторил опыт — все получилось, приборы четко зафиксировали излучаемую мной энергию.

Минуту сидел за лабораторным столом, замерев от удачи и не веря себе. Я совершил то, что никому еще не удавалось — доказал физическую природу призрачной материи! После неторопливо, сдерживая переливающуюся через край радость, отправился к Мельнику. Он переговаривал с кем-то по телефону, в ожидании конца его разговора привел свои разбежавшиеся мысли в относительный порядок. Когда же руководитель обратился ко мне:

— Что у тебя, Сергей? — ответил коротко, стараясь выдержать спокойствие: — Получилось, Илья Николаевич. Я зарегистрировал ментальное поле.

Мельник сразу не понял, о чем я веду речь, переспросил:

— Что получилось? Как зарегистрировал?

Не стал вдаваться в разъяснение, предложил пройти ко мне. Здесь продемонстрировал ему свое поле — он уже видел его, хотя оперировать еще не мог, — а затем, трансформировав в нужную форму, подал энергию на измерительную аппаратуру. На глазах изумленного ученого стрелка прибора пошла вверх, а на экране осциллографа появилась ломанная линия, отражая параметры моего сигнала. Дал ему время немного прийти в себя, а потом убрал поле — приборы показали это.

По ясному жесту Мельника: — Давай еще! — повторил опыт несколько раз, пока он не махнул рукой: — Довольно!

По озадаченному выражению на лице руководителя видел, что он никак не может осознать — на его глазах произошло открытие совершенно нового для официальной науки явления. То, о чем ведущие ученые умы утверждали, как о псевдонауке, получило реальное подтверждение. Мы может повторить опыт перед кем угодно, продемонстрировать воочию непризнанную прежде энергию. Наверное, подобные мысли пришли и Мельнику, высказался:

— Молодец, Сергей, добился своего. Сейчас надо всесторонне изучить характеристики поля, его закономерности, проработать теоретическую базу. Но главное сделано — доказал, что ментальная материя существует, так же, как и пси-поле. Его тоже вначале приняли в штыки, а сейчас признан всем научным миром. Так что продумай дальнейшие исследования, после вместе проработаем план. Прежде, чем объявлять о своем открытии, надо нам хорошо подготовиться. Представляю, какой крик поднимут наши оппоненты! Так что у нас должно все продуманно, с неопровержимыми аргументами.

Доводы Мельника были мне очевидны — наше открытие ожидает трудный путь, все новое дается непросто, особенно в такой консервативной среде, как наука. Ну что же, будем работать дальше, а особо — над применением новой энергии в лечении людей. Только вначале нужно доказать, что она имеет законное право на признание официальной науки и медицины. Иначе нас просто не допустят к клинической работе над реальными больными. Именно этой первоочередной задачей я занялся, взялся за нее сразу, не почивая на лаврах первого успеха.

Шестой курс начался привычным образом — семинарами и практическими занятиями в базовых клиниках. Разве что по новому предмету — судебная медицина, они нередко проходили в морге. И еще разбили нас на потоки по будущей специализации. Она пройдет на следующий год — в интернатуре и ординатуре, но уже сейчас провели предварительный отбор. Учитывали как наши пожелания, так и средний балл — на некоторые специальности соискателей оказалось больше, чем вакансий. Самыми популярными оказались акушеры-гинекологи, за ними хирурги, а потом терапевты. Сам я встал перед выбором хирургии или невропатологии, остановился все же на первой. Хотя нынешняя работа в институте связана больше со второй специальностью, но перевесили планы с применением своих способностей в оперативном вмешательстве.

Кроме общего для всех студентов курса проводили дополнительные занятия по выбранной специальности. Они считались факультативными, необязательными, но все понимали — от отношения к ним немало зависит, примут ли тебя в ординатуру по данной специальности или пойдешь на терапевта в интернатуру — туда брали всех. Пришлось и мне задерживаться на таких занятиях, хотя особого толка от них не видел — просто смотрел, как проводят прием больных хирурги, готовят и проводят операции. О каком-то участии в них речи не было, могли только привлечь к уборке операционной, иногда поручали сестринские обязанности — готовили больных, перевязывали, обрабатывали инструмент.

Но однажды я вмешался, правда, никто о том не заподозрил. У оперируемого больного остановилось сердце, усилия хирургической бригады не смогли заставить его вновь работать. Когда врачи уже сдались, в буквальном смысле опустили руки, принялся сам бороться за жизнь умирающего. Видел, что его организм просто не имел сил поддерживать работу важного органа — аура поблекла в характерном для такого состояния сером оттенке. В самом скором темпе настроился на поток менто-энергии, а потом направил ее узким лучом в отказавший мотор. От первого импульса сердце вздрогнуло — я еще помог ему чередующимся сдавливанием ткани миокарда, а потом заработало само, подпитываемое идущей от меня энергией. Так и поддерживал его, пока изумленные врачи не принялись за продолжении операции.

После ее завершении до предела накачал весь организм больного идущей из ментала энергетикой — она поможет выжить в самый трудный послеоперационный период. Не знаю, о чем говорили врачи, уйдя в ассистентскую комнату, но, думаю, произошедшее озадачило их в немалой мере, стало загадкой — как остановившееся сердце вдруг само заработало, без их вмешательства? Наверное, сошлются на чудо, которое иногда встречается во врачебной практике. Сам я не показывал никому вида, сдерживал радость от первого успешного применения своих знаний и навыков на человеке в такой экстремальной ситуации. Мысль о том, что помог больному выжить, будоражила меня. От нее приходило чувство, если так можно выразиться, профессионального удовлетворения, которое, наверное, испытывает каждый врач после удачной операции.

После того случая внимательнее следил за действиями хирургов, особенно за состоянием оперируемых больных. При тревожных симптомах запускал свою энергетику, подпитывал их организм или корректировал работу оперируемого органа. Фактически, пусть и негласно, приступил к хирургической практике, пока в качестве ассистента, но был готов и к прямому оперативному вмешательству. Конечно, не всегда удавалось спасти жизнь, особенно тех, кого считали безнадежными, но все же не раз именно с моей помощью обходились без осложнений, как в первой операции. У меня сложилось впечатление, что кто-то из хирургов стал догадываться о моем участии в их операциях, выделили из массы всех студентов. Во всяком случае, заметил их внимание к себе, они даже специально приглашали на самые сложные процедуры.

В ноябре Мельник оформил и отправил материалы выполненных нами исследований менто-энергии в Госкомитет на регистрацию открытия. Мне же он поручил подготовить статьи по этой теме в межведомственный научный сборник и журнал американского биофизического общества, признанного мирового авторитета в нашей области науки. В число соавторов открытия и статей с моего согласия добавил курирующего нас замдиректора — так принято у нас в институте по серьезным работам, быстрее и успешнее пройдут все инстанции. Я шел основным автором, моим именем Мельник назвал открытый мной способ трансформации менто-поля по заданным параметрам. Даже странно, одновременно и приятно, было читать, а потом слышать от других — эффект Максимова!

Через три месяца, уже после Нового года, Госкомитет выдал нам свидетельство о регистрации открытия. Немногим позже вышла статья в научном сборнике. Американцы опубликовали нашу работу только через полгода после отправки им материалов. Странно, но после первой публикации статьи почти никакой реакции не последовало. Только однажды прочитали в одном из не очень популярных журналов упоминание о ней. Автор той заметки, ничтоже сумняшеся, обозвал нас фальсификаторами, подтасовывающими какими-то данными. И только когда статья вышла в солидном американском издании, отозвались отечественные столпы науки. Их заключение не отличались особо от первого отклика, разве что более осторожной формулировкой. Но суть от того не менялась — подвергли сомнению наши доводы и выводы. Никто из них не пытался связаться с нами и проверить опубликованные сведения.

Изменил ситуацию предпринятый руководством нашего института окольный ход — пригласили журналистов из популярных изданий и телеканалов ознакомиться с нашим открытием. Для большей убедительности нам поручили продемонстрировать какие-то особо эффектные трюки со своим полем, что мы с удовольствием исполнили. К этому времени и я, и мои помощники научились совершать с помощью ментальной энергии самые невероятные для несведущего человека действия, принимаемые за волшебство или ловкий фокус — от телекинеза до всевозможных операций на физических объектах. Так что встретили работников пера и трехцветного экрана во всеоружии.

Каждый наш опыт регистрировали записывающей и измерительной аппаратурой, так что ни у кого не оставалось сомнений в достоверности происходящего. По просьбе журналистов повторяли особо заинтересовавшие их эксперименты, среди них нашелся смельчак, решившийся на себе проверить действие поля. Наша тихоня Лена отвязалась на нем — заставляла маршировать и танцевать, а потом левитировать к самому потолку. Надо отдать должное журналисту — выдержал без заметного страха выпавшие ему испытания. Не обиделся на девушку за ее проказы, напротив, после эксперимента предложил встретиться в более подходящей обстановке. Только всерьез или в шутку — мы не поняли, но Лена не отказала бойкому репортеру, согласилась на свидание с ним.

Интерес широкой публики после вышедших передач и печатных изданий о волшебниках из научного учреждения побудил официальных представителей Академии наук, видных ученых дать уже более аргументированные комментарии — что же открыли молодые ученые, действительно ли они совершили переворот в науке об особых способностях человеческого разума? Поступили запросы о передаче им материалов, приехали эксперты, наверное, проинструктированные своим руководством — изобличить нас в обмане и вернуть покой серьезным научным кругам. Искали какие-то противоречия в теоретической основе, подвергали сомнению чистоту и воспроизводимость наших экспериментов. Пробовали сами повторить их, если что-то у них не получалось — тут же предъявляли нам претензии, пытаясь любым путем принизить, а то и вовсе снять ценность нашего открытия.

Какие-то замечания специалистов имели резон — что-то мы упустили в своей работе над полем, но они носили больше методический характер, чем принципиальный, не затрагивали главное — реальность ментального поля. Вместе с гостями проводили дополнительные эксперименты, теоретические расчеты, которые в конечном итоге шли только на пользу нового явления — давали более полное его обоснование. Большинство экспертов, отнесшихся к нам вначале предвзято, после тщательного разбора все же меняли свою позиция на более доброжелательную и терпимую. Но оставались и упертые в своем единственно правильном мнении — никакие доводы на них не повлияли, так и уехали с прежним предубеждением. Еще долго в научной среде шли обсуждения нашего открытия с критикой или поддержкой, но постепенно стали принимать если не как бесспорную истину, то все же заслуживающую серьезного внимания гипотезу.