У Червленого яра

Глава XXVII. Добро

Услада вынула из печи вполне сносный каравай, улыбнулась своей работе, промазала маслом румяную корочку, отчего хлеб заблестел в отсветах игривого огонька лучины. Миронег в ожидании обеда клевал носом, развалившись на лавке. «Сейчас поем и бухнусь спать» Веки, послушно соглашаясь, прикрыли очи.

Бодрствовать по ночам лесной отшельник отвык, но от воеводы уж притащили мешок жита за дозорную службу, теперь не отвертеться, надо исполнять обещание. Дозор Миронег вел исправно, но как на вороножской ладье не выставлялся и с советами не лез, что приказывали исполнял, заносчивости не выказывал. Приставленный к нему десятник был доволен, а чего еще надобно?

— Готово. Трапезничать изволь пойти, Миронег Корчич, — позвала жена, слегка потеребив его за плечо.

Миронег резко вскинул голову, озираясь.

— Задремал, — виновато улыбнулся, отирая лицо ладонью.

— Умаялся? — Услада подала мужу ложку.

— Да так, с непривычки. Ну, чего тут? — заглянул он в закопченный горшок. — Ай да каша, хороша! — не забыл похвалить, чтобы искупаться в смущенной улыбке. — Ну, благослови Господь, — перекрестился и принялся уписывать сыроватое варево.

В еде Миронег был привередлив, в былые времена бил ложкой по лбу нерадивого воя, неумело кашеварившего в очеред, и сам принимался стряпать «как надобно». Но младая красавица — жена вила из него веревки, и привереда смиренно ел и недосол, и недовар.

А Услада с упоением играла роль солидной мужатой бабы: именовала Миронега исключительно по отчеству, копировала степенную неспешность хозяйки Настасьи, пересчитывала припасы и перебирала пожитки, чего никогда не делала в усадьбе, осмелев, через пару дней уж бегала на торг и знакомилась с соседками. Где ж та робкая мышка, что дичилась большанских попутчиков? А нет ее, есть жена Онузского дозорного Марфа Миронова.

Настасье Услада насочиняла небылиц про злую мачеху, что ничему-то ее, девицу, не учила, чтоб неумеху замуж не позвали и от того приданое батюшки в дому осталось. Глупость несусветная. Сказительница, одним словом, чего с нее взять. Но добрая хозяйка поверила без оглядки и сердобольно начала подучивать постоялицу женским премудростям.

То, что жена при деле и не скучает, Миронега только радовало. На долго ли хватит ее задора, может, завтра игра наскучит, снова одолеет тоска? Миронег не хотел заглядывать так далеко. Жить в Онузе можно было вполне сносно, но чутье подсказывало, что вряд ли то продлится долго.

— А мы с Настасьей Ниловной на торгу, знаешь, чего видывали? — придвинулась Услада к мужу.

— Чего? — подлил себе наваристого киселя Миронег.

— Велбула[1], чудище такое. Его бесермени[2] привели. Большое такое, — Услада развела руки, показывая необъятные размеры животины, — и лохматое. Я сначала испугалась, а потом-то разглядела — глаза у него добрые… на тебя похож, — добавила она, посмотрев на русые кудри мужа.

— Вот это дождался от водимой похвалы, — игриво нахмурился Миронег, — чудищем лохматым обозвала. Ну, уж благодарствую, — надул он губы.

— К чему ж чудищем, — не обращая внимания на сурово сдвинутые брови мужа, уселась к нему на колени Услада, — просто таким же большим и добрым, — она обвила крепкую шею мужа тонкими руками.

— Пойдем на лежанку, — шепнул Миронег, — за доброту мою расстараешься.

Меж ними прошла теплая волна…

Стук в дверь прервал ласки. Миронег неохотно ссадил Усладу с колен и пошел отворять.

На пороге стоял запыхавшийся детский[3] воеводы.

— Сам князь в град пожаловал, тебя немедля кличет, — выпалил посыльный.

— Какой князь? — сдавленно спросил Миронег.

— Как какой? Ингварь, конечно же.

— Сейчас, кожух накину и выйду, — затворил пред носом детского дверь Миронег и повернулся к жене.

Услада уже металась по комнате, скидывая в туес пожитки.

— Уйти с закатных ворот можно. Дадим серебра вратарям[4], они нас выпустят. Хватай кожух, вон твоя броня, не забудь.

Миронег подошел, вырвал у нее из рук туес, отставил его подальше на стол, взял Усладу за плечи и заглянул в обезумевшие от тревоги очи:

— Ничего не случится. Князь из первых уст про гибель своего брата знать желает. Убедиться хочет, только и всего. Слышишь?

— А если нет? Я ж тебя сгублю…

— С чего ему меня губить, нешто я чего дурного сотворил. Пойду я, негоже ждать заставлять.

— Так и я с тобой.

Услада повязала поверх повоя убрус.

— Тут меня дожидайся, — снял с нее платок Миронег. — Вернусь скоро.

Он сказал это как можно уверенней, спокойней, чмокнул жену в бледную щеку и вышел в тусклый день.

То, что Ингварь пожалует, Миронег знал наверняка, даже удивлялся, чего князь так медлит. Бежать? А куда бежать по первому снегу в зиму? Замерзнуть в степных просторах, попасть в зубы к волкам или в петлю половцев? Из западни был один выход — разговор с Ингварем, и Миронег шел к княжьим хоромам.

В жарко натопленной горнице сидели только Ингварь и его сын Юрий. Ингварь заметно постарел с летней встречи, в кудрях прибавилось седины, на лбу проявился длинный пролом морщины. Князь сидел, насупившись и глядя в пол, за ним беспокойной тенью бродил Юрий, княжич все больше походил на отца.

Миронег, войдя, низко поклонился, и остался стоять у входа.

— Выйди да дверь прикрой, — приказал Ингварь детскому. — Ну, вот и встретились, бортник, али ты не бортник? — уставился на Миронега жесткий взгляд.

— Теперь и не знаю, кто я, — отозвался Миронег.

— А, может, ты от муромских засланный ворог, мне на погибель?

Вот это обвинение, и чего тут сказать?

— Я в Муроме ни разу не был, — как можно спокойней проговорил Миронег.

— Да ну? А вот мне так кажется, на муромского ты очень похож, — Ингварь подался вперед. — Те спят да видят, что мы друг дружке горла перережем, чтоб на столы наши сесть. Сочинили байку про какого-то там Военега, да братьев двоюродных стравили. Пусть, дескать, грызутся, а мы подождем.

Вот значит как! Миронег был разочарован, Ингварь не хотел воевать с Глебом, хватаясь за соломинку, чтобы оправдать душегуба. А чего Миронег ждал?

— Нешто Милята не сказывал, я в дружине Олега Пронского ходил? То от Мурома далече, — с достоинством проговорил Миронег.

— Сказывал, — согласно кивнул князь. — А еще сказывал, что давненько то было, и ты от Олега ушел. А куда, про то никто не ведает. Так чего б тебе к Мурому не податься, а может ты самого Юрия Владимирского доброхот, а?

— Княже, я, как все было, тебе поведал, — сдержанно отозвался Миронег. — Военег к тебе шел, гнали его люди Глебовы.

— А чего ж это он ко мне шел? Чего ж ему не в Муром идти?

Этого Миронег и сам точно понять не мог, объяснения Услады были слабоваты. Оставалось лишь пожимать плечами.

— А я тебе скажу, — поднялся князь, — от того, как ты лжешь!

— Мое дело сказать, а верить тебе али нет, то, светлейший, в твоей власти, — начал раздражаться и Миронег.

«Он трусит, а я виноват!» Ох, как хотелось бросить это прямо в лицо упрямцу.

— Думаешь, я тебя не признал, — Ингварь снова сел, вытягивая ноги, — там, на ладье, а? Ты меня в воду скинул.

— Я жизнь тебе, светлейший, спас, то верно, — не стал отпираться Миронег.

— Душегубство на себя не взял, то похвально, — скривился в усмешке князь, — а кто тебя подослал мои кораблики пожечь?

— Я твои лодьи не поджигал. Увидел — горит, разделся да с того берега приплыл, уж все пылало, — по-своему описал картину Миронег.

— И морду черным успел намалевать, чтоб тушить ловчей. Думал я тебя под личиной не признаю?

— Того и намалевал, что знал — на меня подозрение падет, — буркнул Миронег.

Может, он бы и сознался сейчас, как на самом деле все было, не стал бы изворачиваться, но в чужой избе одна одинешенька сидела Услада и к ней надобно было вернуться.

— Крест могу поцеловать, что лодьи не поджигал, — перекрестился Миронег.

— Ну, после такого-то страшного навета на княжью кровь, нарушение крестоцеловальной клятвы — мелкий грешок, — процедил князь.

— Я те, княже, жизнь спас, — упрямо напомнил Миронег.

— От того пока живой стоишь. Эй! — крикнул Ингварь. — В поруб его.

— Отец, подожди, — неожиданно вылетел из-за спины отца Юрий и перекрыл дорогу воям, готовым забрать Миронега. — Подожди. То правда не он лодьи поджег.

— А кто ж? — скрестил руки на груди Ингварь, от его тяжелого взгляда Юрий потупил очи.

— То по моему приказу было, — покраснел до корней волос юнец.

— Ты в своем ли уме?! — рявкнул отец. — Кто надоумил?!

— Ну, ты ж не хотел верить, на гибель шел… а ведь правдой все оказалось, — затараторил Юрий. — Да, откуда ж мне было знать, что ты на лодье спать ляжешь, ведь никогда не спал. А коней мы вывели. Ну, сгорели бы лодьи, беда не велика, конными бы домой поворотили.

— Нянька, старая хрычовка, надоумила? Ей всякое вечно мерещится, — скривился князь.

— Ну нет же. Я ж тебе уж сказывал, блаженный меня у церкви остановил. Пророчествовал — нельзя идти в Исады, гибель ждет. Я ж тебе то говорил, а ты ж не поверил. А выходит — правда была! Блаженные, им же многое открыто.

— Или средь Глебовых у кого совесть проснулась, — себе под нос проговорил Ингварь. — Потом потолкуем, одни, — махнул он сыну. — Ну, чего встали, в поруб этого бортника тащите, — напомнил князь опешившим детским.

— Отец, за что, он же не виноват? — удивился Юрий.

— Разобраться надобно. Пусть пока посидит, — отмахнулся отец.

Миронега, подхватив под руки и для порядка приложив пару раз по загривку, поволокли в врытую в землю клеть. Следом полетела охапка соломы на подстилку. Дверь с шумом захлопнулась.

«Вот и борись за правду и добро, — плотней запахнув кожух, оперся о холодную стену Миронег. — Коли меня удавят, что с ней будет? Господи, защити мою птаху неразумную».

За узкой щелью, заменявшей окно, догорал короткий зимний день. От холода начало сводить пальцы ног, морило ко сну. Коли мороз придавит, можно и не проснуться.

— Эй, — тихо позвали его откуда-то сверху.

Миронег поднял голову к окну.

— Вот кресало, — полетел вниз темный предмет, — там в углу печь есть, растопишь.

— Чем, соломой? — пошутил Миронег.

Сверху посыпались поленья.

–А это овчина, — сквозь щель с трудом протиснулось меховое одеяло. — Ну, и потрапезничать кое-что, — плюхнулся узелок. — Не пойму я отца, зачем он так?

Только сейчас Миронег узнал голос Юрия.

— Надобно войско сбирать, на Глеба-кровопийцу идти, а он медлит. Чего ж ждать-то? — выдохнул княжич.

— Тебя он жалеет, — назидательно проговорил Миронег. — Коли проиграете, без стола тебя оставит, а, может, рядом тут со мной будешь сидеть, али в могиле лежать. Какой отец сыну зла пожелает?

— Но Глеб — Иуда, душегуб! Народ рязанский за нами встанет! — запальчиво выкрикнул в щель Юрий.

— То, ежели поверит. А поверить в то как? Видоков в живых нет, — скорее сам с собой начал размышлять Миронег. — А ежели бы и нашелся кто из простых, скажем отрок какой… али девка, то и им веры бы не было. Так вот.

— И что ж, окаянный безнаказанно сидеть на столе Рязанском будет? Да не бывать такому!

— Послушай, княже, не мог бы ты весточку моей жене передать, что у меня все благополучно. В доме Настасьи Ниловой, вдовицы, она ждет. Молодая еще, пугливая, всполошится понапрасну.

— Пошлю, чего ж не послать, — охотно согласился Юрий.

«Славный стригунок», — припомнил слова Миляты Миронег.

[1] Велбулъ — древнерусское произношение верблюда. [2] Бесермени — мусульмане. [3] Детский — младший дружинник. [4] Вратарь (воротник) — страж на воротах.