Украденные ночи

Дентон-сквер

Оглядываясь назад, я вижу цепочку событий, которые привели меня в этот старинный особняк, исполненный тайн и опасностей. И я всякий раз изумляюсь невинности и неискушенности той девочки, которой я была в том, другом доме, расположенном в удобной близости от театров. Мне тогда и в голову не приходило, что моя жизнь и мое воспитание очень отличаются от общепринятых в обществе стандартов.

Я помню, как стояла у окна, наблюдая за сгущающимися сумерками, ожидая появления фонарщика, каждый вечер зажигавшего фонари на площади. По утрам я просыпалась под цоканье копыт по булыжникам мостовой, хохот служанки, перебрасывающейся шутками с молочником, наполняющим молоком ее кувшин, шорох тряпок и щеток, которыми прислуга усердно натирала ступени лестниц и полировала медные ручки дверей. Они делали это, стараясь не шуметь и как бы украдкой, чтобы их хозяева думали, будто все, что обеспечивает их комфорт, магическим образом происходит само собой. Впрочем, вряд ли эти самые хозяева вообще когда-нибудь задумывались над тем, кто все это делает.

Что касается нашего собственного дома на Дентон-сквер, то по утрам нам надлежало вести себя особенно тихо, чтобы не беспокоить мою маму. Она редко вставала раньше полудня, поскольку ложилась спать далеко за полночь. Важнее ее отдыха для нас не было ничего, потому что вся наша жизнь вращалась вокруг нее. От нее зависело наше существование, а ее настроение определяло царящую в доме атмосферу. Она весела — и мы просто счастливы. Однако, когда она впадала в депрессию или уныние, а с ней это иногда случалось, мы передвигались по дому на цыпочках и разговаривали шепотом. Прочитав о гибели Помпеи, я начала сравнивать наше поведение с тревожным ожиданием людей, живущих на дремлющем вулкане, способном в любую секунду взорваться мощным извержением.

— Мы должны быть снисходительны, — отвечала на мои реплики Мег Марлоу. — Она — человек искусства.

Искусство каждый вечер, а иногда и днем увлекало ее в театр. Случались у нее и периоды «отдыха». Вот они-то и пугали меня больше всего. Следует отметить, что мы опасались не столько ее гнева, сколько уныния. К счастью, все ее настроения бывали скоротечны.

— Я не позволю вам забыть о том, что она — великая актриса, — неизменно провозглашала Мег, если кто-либо из нас не демонстрировал должного восхищения.

Мою мать звали Айрини Раштон. По крайней мере, таково было ее сценическое имя. На самом деле она носила фамилию Ашингтон. Мужа, которого звали Ральф Ашингтон, она оставила, когда мне исполнилось два года.

Мег — это костюмерша мамы, ее горничная, кухарка и верная рабыня. Она часто рассказывала мне о том, как именно мама покинула отца, и всякий раз моя душа преисполнялась гордостью и счастьем.

— Она просто не смогла этого больше выносить. Но настоящим чудом стало то, что она забрала с собой вас, — говорила она. — Уж можете мне поверить. Маленький ребенок никак не мог способствовать ее карьере, как вы понимаете. Но она все равно вас забрала.

Все мое детство прошло под аккомпанемент этой фразы: «Она забрала вас с собой!»

— Имейте в виду, — решила однажды уточнить Мег. — Возможно, было бы лучше, если бы она вас оставила.

Это погрузило меня в длительные размышления. Я никак не могла понять, где же я была бы сейчас, если бы мама меня не забрала.

— В каких-то заморских краях, — отмахнулась от моих расспросов Мег. — Не понимаю, зачем она вообще туда отправилась. Там жарко… и все не так, как в Англии. И повсюду какие-то ползучие твари. Пауки! Бр-р!

Мег панически боялась пауков. Однажды, когда мама поехала на гастроли, им пришлось переночевать в сельской гостинице. В своей постели Мег обнаружила паука и всю жизнь делилась с окружающими испытанным ею тогда ужасом.

— Нет уж, я из Лондона никуда! — всякий раз заканчивала она эту драматическую историю, как будто существовал закон, воспрещающий паукам проникновение в столицу.

— Итак, она вернулась домой и привезла вас с собой. Разумеется, ее тут прекрасно помнили и встретили с распростертыми объятиями.

— И она забрала меня с собой!

— Я точно знаю, что она об этом никогда не жалела. Однажды она так мне и сказала: «Я люблю возвращаться домой, и я рада, что дома меня всегда ждут, потому что у меня есть моя малышка Сиддонс.

Мое полное имя — Сэйра Сиддонс Ашингтон, поскольку она назвала меня в честь представительницы своей профессии, которую считала ее самым значительным украшением, — Сэйры Сиддонс.

В хорошем расположении духа она называла меня малышкой Сиддонс. Порой это меня пугало, поскольку мне начинало казаться, что мне надлежит последовать по ее стопам на освещенную огнями рампы сцену. Я же была твердо убеждена, что у меня нет ни малейших способностей к актерской профессии.

Мег мало что могла поведать мне о жизни мамы во время ее скоротечного замужества. Она была ее костюмершей до замужества и немедленно вернулась к своим обязанностям после ее возвращения в Англию. Мама отсутствовала три года.

— Я знала, что она совершает ошибку, — вспоминала Мег. — Замужество — это хорошо… но не такое замужество. Я всегда представляла себе, что она выйдет за какого-нибудь господина с красивым поместьем и богатым домом в городе… ну и, может, даже с титулом. Это было бы совсем другое дело. А она возьми и выйди за этого Ральфа Ашингтона… Хотя он из хорошей семьи, тут уж ничего не скажешь. И поместье у него большое… Только вот дома в городе не было… Лишь что-то там, в этих заморских краях. Она об этом почти никогда не вспоминает, а это уже говорит само за себя, верно? А все могло бы обернуться совершенно иначе… Я бы не удивилась, если бы к ней посватался герцог… Но нет, свалился же на нашу голову этот Ральф Ашингтон со своими чайными плантациями где-то у черта на куличках.

— Мой отец.

— О да, это уж точно, ваш отец, — неприязненно покосилась на меня Мег. — Еще и не первой молодости. Вдовец. Уму непостижимо!

— Ты видела его, Мег? Ты видела моего отца?

— Дважды. Один раз у служебного входа и еще раз у нее в гримерке. У нее была целая свита поклонников. И я никак не могла подумать, что она выберет именно этого. Но она так решила, и переубедить ее было невозможно. Вы же ее знаете. «Я так хочу», и все тут. Закусила удила и понесла, сама не зная куда.

— Наверное, он был очень красивый, раз она выбрала его, а не какого-нибудь герцога.

— Я этого до сих пор не могу понять. Да она ведь и сама очень быстро поняла свою ошибку. Но она говорит: «Я ни о чем не жалею. В конце концов, теперь у меня есть малышка Сиддонс».

Я часто просила Мег рассказать мне эту историю только ради того, чтобы услышать эту последнюю реплику.

Кроме Мег с нами жила ее сестра Джанет. Если бы не Мег, она давным-давно бы от нас сбежала. Она была угрюмой, но очень расторопной, хотя все у нас ей не нравилось, и она беспрестанно твердила о том, что привыкла прислуживать в больших домах, где хозяева пользовались услугами дворецкого, а также множества лакеев и горничных, уже не говоря о собственном экипаже. Она также утверждала, что когда-нибудь они с Мег переедут жить к своей третьей сестре, Этель, которая жила в селе, держала кур и торговала свежими яйцами, овощами и фруктами. Этель хотела открыть постоялый двор, но для этого ей требовалась помощь сестер.

— Джанет уже давно сбежала бы, — поясняла Мег, — но я не могу оставить миледи, а Джанет не может оставить меня. Вот так и живем.

Вот так мы и жили вчетвером — мы с мамой и Мег с Джанет. Был еще дядя Эверард, но он с нами не жил, а только время от времени ночевал. Они с мамой очень любили друг друга.

— Им бы пожениться, — комментировала Мег. — Так бы они и сделали, если бы не он и не она.

Она подразумевала моего отца, все еще женатого на маме, и жену Эверарда, на которой он тоже все еще был женат. Эти две туманные фигуры не позволяли нам вести образ жизни, заслуживающий одобрения Джанет. Мег демонстрировала большую широту взглядов.

— Это ведь сама Айрини Раштон, — говорила она. — В театре все иначе. Общаясь с артистами, начинаешь их понимать.

Мама не хотела отсылать меня в школу, потому что тогда ее уже не ожидала бы дома малышка Сиддонс. Но поскольку я должна была получить образование, у нас был еще один член семьи. Это выпускник Оксфорда по имени Тоби Мэндер. Если бы у него была хоть капля таланта, он непременно стал бы актером.

— Один из многих, — говорила о нем мама. — Милая моя малышка Сиддонс, имя им — легион. Они страстно влюблены театр, но, к несчастью, угодили в бригаду «Почти». Они почти могут играть. Им почти удаются тексты пьес. Они почти становятся постановщиками…

Тоби был одним из этой бригады, и он был влюблен в маму.

— Это такое же распространенное заболевание, как корь, — комментировала Мег. — Они подходят слишком близко и тут же ее подхватывают. А от вашей мамы особенно легко заразиться.

— Мне кажется, в театре это заболевание носит эндемический характер, — заявила я. Я, в свою очередь, страдала страстью К длинным словам и постоянно читала словарь, выискивая все новые и испытывая их на окружающих. — Как бери-бери в Африке, — добавила я.

— Ох уж эти ваши длинные слова, — фыркнула Мег. — Не знаю, откуда вы их только берете. Во всяком случае, не от своей мамочки.

Это звучало как упрек. Все, что было унаследовано не от мамы, не имело права на существование.

Итак, Тоби, или иначе, Тобиас Мэндер, преданный раб моей мамы. Она устроила ему пару немых ролей, и он не знал, как выразить ей свою благодарность. Именно поэтому он и проводил каждое утро, занимаясь с ее дочерью. Я была способной ученицей, и наши занятия доставляли мне немало удовольствия. Мы с ним играли в заговорщиков, целью которых было преподносить моей маме сюрпризы. Хотя нам следовало понимать, что в ее глазах мои академические успехи ничего не значат. Она умела поддержать разговор с представителями самых высших кругов лондонского общества, но образованным человеком назвать ее было сложно. На самом деле она надеялась, что Тоби поможет мне стать похожей на нее. Ее очень заботило мое будущее. Иногда мне даже казалось, что я могу соперничать за ее любовь с Эверардом.

Так я и жила в уютном мирке, созданном для меня Тоби Мэндером, Мег Марлоу и неутомимой Джанет и озаряемом сиянием, исходящим от мамы.

Моим любимым занятием был сбор информации, в основном выуживаемой из Мег. Мое прошлое представлялось мне огромной головоломкой, которую я во что бы то ни стало должна была собрать. Еще в моей жизни был добрый, но невнимательный дядя Эверард, занимавший какую-то важную должность в каком-то доме. Со временем я узнала, что речь идет о парламенте. Из верхнего окна чердака я видела циферблат Биг-Бена. Зажженный над часами фонарь указывал на то, что парламент заседает, а это, в свою очередь, означало занятость дяди Эверарда. У него был небольшой дом в Вестминстере и загородное поместье. Он часто приносил мне коробки шоколадных конфет, перевязанные разноцветными лентами. Собственно, эти ленты мне и доставались, потому что конфеты немедленно конфисковывались как вредный для зубов продукт.

Мне было лет восемь, когда я осознала существование заговора, имеющего целью превратить меня в подобие моей мамы. Она тщательно заботилась о моих зубах, заставляя меня съедать перед сном ломтик яблока. Затем на них и вовсе надели пластинки, поскольку дантисту показалось, что мои передние зубы рискуют выехать вперед, сделав меня похожей на кролика.

— Нет, этого нам не надо, — смеялась мама.

На некоторое время я из малышки Сиддонс превратилась в Маленького Кролика, или просто в Банни. Мама обожала давать людям прозвища, а я ненавидела пластины. Мои волосы тоже представляли изрядную проблему.

— Прямые, как солома, — ворчала Мег.

Волосы мамы волнами ниспадали ей на спину и были такими длинными, что она могла на них сидеть. Зрелище моих прямых волос ее оскорбляло, и она заставляла Мег каждый вечер перед сном накручивать их на тряпочки. Тряпочки держались плохо. Кроме того, они мне очень мешали, и ночью я принималась вытаскивать их из волос. Поутру я представляла собой странное зрелище, поскольку часть моих волос оставалась прямой, а остальные были кудрявыми.

— Красавицей тебе не быть, — сокрушалась Мег, на что я отвечала, что если красота означает еженощные мучения на ворохе тряпок, то уж лучше я буду дурнушкой.

Я вообще любила поспорить. К этому меня приучил Тоби. Он свято верил в необходимость тренировки ума и часто затевал дискуссии, в ходе которых мы должны были отстаивать позицию, противоположную нашей собственной. Он учил меня тому, что в мире не существует черных или белых цветов, а все построено на полутонах. Поскольку у любого явления существует множество сторон, то следует научиться находить плюсы даже в том, с чем ты категорически не согласен.

— Это развивает душу, — пояснял Тоби.

Еще он возил меня кататься верхом на Роттен-Роу. Мама считала, что я должна освоить верховую езду, и я начала посещать уроки в местной школе, где училась этому мастерству в компании своих сверстников. Когда я обрела достаточную подготовку, то стала выезжать на прогулки с Тоби. С ним было интересно, за исключением дней, когда он вновь принимался тосковать по сцене. Что касается его панегириков моей маме, то я их охотно выслушивала, потому что была целиком и полностью с ними согласна.

С Тоби связаны самые приятные воспоминания о годах моего детства.

Мы много читали вместе, и хотя мои познания в математике стремились к нулю, я была довольно сильна во французской, немецкой и английской литературе.

Тоби учил меня радоваться жизни. По его мнению, самый главный навык заключался в умении приспосабливаться.

— Если ты не можешь получить желаемое, научись обходиться без него и найди ему замену, — часто повторял он.

Я оспаривала эту точку зрения, доказывая, что это позиция слабого человека. Я была уверена, что желаемого надо добиваться всеми силами.

— Это может затрагивать интересы других людей, — напоминал он. — К цели нельзя идти по головам.

В то время он, несомненно, был моим наставником.

Я пыталась применять его наставления к своей жизни. В периоды отдыха, когда мама ожидала поступления очередного предложения, она много времени проводила дома. Первое время возможность часто видеться с ней приводила меня в восторг, но затем я начинала понимать, что этот человек очень отличается от того, которого я привыкла видеть лишь урывками. Она впадала в уныние, и все чаще я слышала, как она кричит на Мег, а Мег кричит в ответ: «Еще одна такая выходка, и только вы меня и видели!» Мег никогда не давала ей спуску, но она не принимала эти ссоры всерьез.

— Штормовое предупреждение, — подмигивала она мне, и я понимала, что лучше мне держаться подальше.

К нам в дом приходили разные люди. Они приносили маме сценарии. Она читала эти сценарии и решала, подходит ей та или иная роль, или нет. Постоянным гостем был и Том Меллор, ее агент. Иные сценарии вызывали ее безудержный гнев, потому что предлагаемые роли были недостаточно хороши. Взъерошенные авторы, самоуверенные постановщики, актеры разных степеней известности — все они нескончаемой процессией шли через наш дом.

Однако вдруг это все заканчивалось, и она вновь бралась за работу. Дом пустел, и в нем воцарялась тишина. Иногда это действовало на меня угнетающе.

Тогда Тоби брал меня на прогулку, и мы шагали по Шафтсбери-авеню, один за одним минуя театры, пока наконец не останавливались у того, в котором играла она. Мы восторженно пялились на афишу, в верхней части которой огромными буквами красовалось ее имя Айрини Раштон.

При мысли о том, что Айрини Раштон — моя мама, меня распирало от гордости.

Однажды мы с Тоби зашли в «Кафе Ройял». С его помощью я убедилась в том, что кроме нас в нем обедают многие лондонские знаменитости. Впрочем, мое приподнятое настроение вдребезги разнесло внезапное появление мамы об руку с блеклым джентльменом в невероятно ярком шейном платке и при монокле. «Знатный господин, — сообщила мне Мег, когда я описала ей блеклого джентльмена. — Лорд Ламми или что-то в этом роде. И как она могла выскочить за этого Ральфа Ашингтона? Ума не приложу!»

— Я… я думал, Сэйре будет интересно, — покраснев до ушей, пробормотал Тоби.

— Это не место для… ребенка! — возмутилась мама.

С этими словами она подняла голову и покинула кафе под перешептывания посетителей.

— Это Айрини Раштон.

— Та самая Айрини Раштон?

— Ну конечно! Бесподобна, не правда ли?

Ее недовольство погрузило Тоби в глубокую меланхолию, и в следующий раз, увидев ее, он тут же извинился. Я же не могла понять, что тут такого. Тоби приучил меня анализировать все, происходящее вокруг, и я всегда пыталась найти ответы на возникающие у меня вопросы. Но ответы, приходящие в мою голову в этот раз, мне самой казались недостойными. Один заключался в том, что Тоби явно нравилось мое общество. Когда она вошла, мы хохотали над моими первыми попытками попробовать шампанское. Ей не понравилось то, что он может так веселиться в обществе другой представительницы слабого пола, пусть и ее собственной дочери. Другое объяснение состояло в том, что ей не хотелось, чтобы я становилась взрослой, а мое появление в «Кафе Ройял» свидетельствовало именно об этом. Она так переживала по поводу собственного возраста, что на несколько лет решила задержаться на отметке в двадцать шесть лет.

Это заставило меня иначе взглянуть на нее и на себя. Я поняла, что скоро она начнет меня стесняться.

В ответ на извинения Тоби мама расхохоталась.

— Я очень благодарна тебе за то, что ты за ней присматриваешь, — ответила она. — Надеюсь, тебе это не слишком скучно.

— Что вы! — взволнованно возразил Тоби. — Напротив, мне очень интересно.

На этом проблема была исчерпана.

— Итак, Сиддонс, ты начинаешь появляться в обществе? — заметила она позже. — Что ж, малыш Тоби — вполне безобидный кавалер.

Безобидный! Это прозвучало очень уничижительно. Да еще и малыш! В Тоби было добрых шесть футов росту. Я любила подтрунивать над его долговязостью.

— А я на твоем месте поспешил бы немного подрасти, — смеясь отвечал он. — У меня уже спина болит от необходимости к тебе наклоняться.

Только когда это чудесное время осталось позади, я осознала, как тогда была счастлива. Мне предстояло часто вспоминать уроки Тоби и спрашивать себя, почему люди не ценят того, что имеют. Я объясняла это противоречивостью человеческой натуры. С другой стороны, возможно, мы просто склонны идеализировать прошлое.

Тем не менее мое прошлое, вне всяких сомнений, было счастливым. Меня волновала увлекательная театральная жизнь мамы и радовали те дни, когда ей удавалось уделить мне немного времени; меня забавляли язвительные реплики Мег относительно жизни в целом и привычек мамы в частности. Я искренне веселилась, видя поджатые губы Джанет, то и дело изрекающей мрачные пророчества. По ее мнению, в нашем доме «царил пир во время чумы», она была уверена, что «добром это не кончится» и что нам еще предстоит «хлебнуть горя». Все это звучало так скорбно, как будто она собственными глазами видела валящиеся на нашу голову несчастья. И все это время рядом со мной был Тоби (что я, к сожалению, принимала как должное), мой терпеливый наставник, возившийся со мной исключительно из любви к моей маме и ко мне. Впрочем, последнее я осознала значительно позже.

Его отец был промышленником (так он его называл), то есть он создал крупное состояние и никак не мог остановиться, непрестанно его увеличивая.

— Из грязи в князи, — пренебрежительно фыркала Мег.

Я немедленно бросалась его защищать.

— Это как раз говорит в его пользу! — заявляла я. — Только очень умный человек может добиться такого успеха, начиная с нуля.

— Все равно это не то, — отмахивалась Мег.

Джанет шла еще дальше.

— Из князей в грязь, — заунывно вторила она сестре.

— Это означает, — поясняла Мег, — что его потомки растранжирят состояние и вернутся туда, откуда он пришел.

— Я не представляю себе Тоби в грязи, — прыскала я. — Да и сам мистер Мэндер в ней никогда не был. Он торговал газетами на Пиккадилли-серкус. Тоби сам мне рассказывал.

— Это фигура речи, — величественно поясняла Джанет. — Но попомните мои слова, все так и будет.

Тоби расхохотался, когда я пересказала ему эту беседу.

— Нам возврат в грязь не грозит, — успокоил он меня. — У отца все продумано. Он настоящий финансовый маг.

— Но ты ведь совсем другой, Тоби.

— О да, меня магом назвать никак нельзя. Я просто веселый леший.

Мы с ним и в самом деле много смеялись, но к занятиям относились очень серьезно. Он рассказывал мне о своей семье, в которой был единственным ребенком, к тому же не оправдывающим надежд своего Старика. Я его утешала.

— Мага не разочаровал бы только еще более изощренный маг, — убежденно заявляла я.

С тех пор его отец в наших разговорах стал Магом. Это был угрюмый и ворчливый старик. «Неограненный бриллиант», — как-то сказал о нем Тоби, и я стала называть его Бриллиантом.

— Похоже, к нему липнут не только деньги, — смеялся Тоби, — но и прозвища. Сначала Маг, теперь Бриллиант. Что будет дальше?

— Он одержим работой, — произнес он в другой раз. — Маму вполне устроило бы и более скромное состояние, но он уже не может остановиться.

— Наверное, он уже миллионер, — предположила я.

— Думаю, да.

— Когда-нибудь ты будешь очень богат, Тоби.

— Все мое состояние будет помещено в доверительные фонды для моих детей, и для их детей, и так далее на тысячу лет вперед.

Это меня очень позабавило. Меня было совсем нетрудно рассмешить. Я представила себе мешки с деньгами, небольшие горсточки из которых выдавались Тоби и его детям. Но представив себе детей Тоби, я развеселилась еще больше, чем при мысли о мешках с деньгами. Когда я ему об этом сказала, он неожиданно обиделся. Еще никогда я не видела его таким расстроенным.

Мудреца тоже звали Тоби, хотя все называли его Тобиасом, как и приличествовало его статусу. Он был, в общем, ничего. Просто был неспособен думать или говорить о чем-то, кроме денег, а Тоби предпочитал беседовать о древнегреческой драме, философии и гении Шекспира. Отец и сын любили друг друга, но отношения между ними были довольно натянутыми, поэтому встречались они нечасто. Впрочем, они были взаимовежливы и держались друг с другом уважительно. Маг скрывал свое разочарование, а Тоби пытался скрывать свое финансовое невежество и отвращение к процессу обогащения.

Сидя в классной комнате, катаясь верхом в парке, разглядывая театральные афиши, просто беседуя, мы не замечали, как проносится один счастливый день за другим, настолько неотличимы они были друг от друга.

Закончился успешный и утомительный прокат очередного спектакля. Газеты написали, что Айрини Раштон превзошла саму себя.

Последнее представление собрало настоящий аншлаг. За ним последовали ужин, цветы, поздравления, после чего все стихло и наступил период отдыха.

Все шло по уже привычному сценарию, и я знала, что первые дни будут изумительны.

Наутро после прощального ужина (на самом деле это было в полдень) я упросила Мег позволить мне отнести маме кофе и булочки.

Мама еще спала и, поставив поднос на столик, я залюбовалась ею. Она была очень красивой: темно-русые с медным отливом волосы, маленькое лицо в форме сердечка, а ресницы ее закрытых глаз выглядели необыкновенно длинными и густыми на фоне нежной кожи. Она показалась мне очень юной, чуть ли не ребенком.

Мне было далеко до мамы. Мег постоянно ворчала по поводу моего слишком круглого лица, слишком длинного носа, слишком пухлых губ и совершенно неуправляемых волос. Единственным, что я унаследовала от мамы, были темные густые ресницы и брови. Мои были даже гуще и темнее, а маме приходилось пользоваться карандашом, которым она подводила и то, и другое.

Тем временем мама открыла глаза и рассмеялась, увидев меня.

— Что ты делаешь, малышка Сиддонс?

— Любуюсь тобой. Ты такая хорошенькая и такая… юная.

Это привело ее в восторг. Она так обожала комплименты, что они никогда ей не надоедали, хотя ей их хватало с избытком. Назвав ее юной, я выбрала точное слово. Я вдруг поняла, что вся ее жизнь представляет собой борьбу с возрастом. Мне казалось, она совершает ошибку, бросая столько сил на борьбу с противником, который еще и не показался на горизонте. Даже мне было ясно, что когда он все же появится, она будет обречена на поражение.

— Кофе! — воскликнула она. — Да ты настоящий ангел.

— Налить тебе чашечку?

— О да, конечно. — Она потянулась. — Как хорошо! Это была потрясающая ночь! Ты видела цветы?

— Я не видела гостиной. Она утонула в букетах. Их там море.

— Они прекрасны!

— Джанет говорит, что они начнут осыпаться на ковер, а Мег уверена, что это рассадник насекомых.

— Можешь передать ей, что это рассадник пауков… тарантулов и что ночью они обязательно заберутся к ней в постель. Во всяком случае, я очень на это надеюсь.

— Такая красивая и такая жестокая, — поддразнила я ее.

— Том Меллор говорит, что меня ожидает по меньшей мере полдюжины сценариев. Похоже, мой отдых не затянется. — Она самодовольно улыбнулась. — Но мне хотелось бы выбрать хорошую трагическую роль.

Она принялась рассуждать о ролях и своем успехе. Вдруг она как будто впервые заметила меня.

— Ты подняла волосы, — произнесла она, и улыбка сползла с ее лица.

— Разве тебе не нравится?

— Нет, Сэйра, не нравится.

Она назвала меня Сэйрой, значит, она по-настоящему огорчена.

Я вытащила шпильки, удерживавшие волосы в высокой прическе, и встряхнула головой.

— Вот так лучше. Ты еще слишком маленькая для высоких причесок. Тебе до них еще расти и расти. Лет пять, не меньше.

Моя прическа определенно ее расстроила. Сияние, окружавшее ее минуту назад, угасло. Мне казалось, что она тревожно всматривается в будущее и видит, как дочь с волосами, уложенными в высокую прическу, заявляет всему миру о том, что Айрини Раштон стареет.

Я тут же напомнила ей, что через пять лет мне будет уже девятнадцать. Ох уж эта моя привычка произносить вслух все, что придет в голову. Это тоже оказалось ошибкой. Мама хотела, чтобы мне всегда было четырнадцать. Я испытала прилив нежности к ней. Ведь она запросто могла оставить меня с Ральфом Ашингтоном и тем самым избежать неприятных напоминаний и ассоциаций.

На мгновение она задумалась.

— Девятнадцать, — мрачно произнесла она так, как будто речь шла о катастрофе вроде Крымской войны или восстания сипаев.

Мне очень хотелось ее утешить, но я никак не могла сообразить, что сказал бы в таком случае Тоби… или, быть может, Мег… или даже Джанет.

Кажется, принято считать, что одним из преимуществ пожилого возраста является бесценный жизненный опыт? Но нет, вряд ли ее обрадует подобное наблюдение.

— Так, значит, прошло уже четырнадцать лет с тех пор, как… — медленно произнесла она.

Ее глаза подернула поволока, и я поняла, что она перенеслась в прошлое. Я часто пыталась представить себе изобилующие насекомыми места, где я появилась на свет, где всеми делами заправлял мистер Ральф Ашингтон и где не смогла прижиться мама.

Быть может, именно благодаря моему появлению с собранными на макушке волосами мама решила, что мне пора немного узнать о своем происхождении. Хотя, возможно, впав в меланхолию, она захотела еще сильнее разбередить свои чувства, вспоминая те драматические события. Как бы то ни было, но она начала говорить, и в это утро я узнала о себе больше, чем за всю предыдущую жизнь.

— Четырнадцать лет назад, — задумчиво повторила она. — Значит, прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как я впервые увидела твоего отца.

Она сделала глоток кофе, а я затаилась, опасаясь спугнуть готовые сорваться с ее губ откровения.

— Мне тогда только что исполнилось семнадцать, — произнесла она.

Это неосторожное признание окончательно убедило меня в том, что нахлынувшие воспоминания застигли маму врасплох, и она утратила свою обычную бдительность. Я не могла похвастать особыми успехами в математике, но точно знала, что сумма семнадцати и пятнадцати не равняется двадцати шести.

— Это было чудесное время, — вспоминала она. — Меня заметили с самого начала. Ни за одной девушкой не ходило столько поклонников, сколько за мной.

— Еще бы! — вставила я.

— Я была юной и легкомысленной, — продолжала она. — А ведь я могла заключить блестящий брак… Многие девчонки вышли замуж за лордов, — пожала плечами мама. — А вот я почему-то — нет.

Интересно, а какой была бы я, если бы моим отцом стал какой-нибудь аристократ, а не Ральф Ашингтон? Уж, конечно, другой.

— Все произошло так быстро, — тем временем говорила она.

Я наклонилась вперед, стараясь не упустить ни слова. Ведь это было именно то, к чему я стремилась всю свою жизнь.

Она опять замолчала, и я осторожно поинтересовалась:

— Каким он был… мой отец?

— Он очень отличался от всех остальных, — ответила она. — В нем чувствовалась какая-то грусть, которая подействовала на меня завораживающе.

— Ты узнала причину этой грусти?

— Незадолго до знакомства со мной у него умерла жена. Он приехал в Англию, пытаясь справиться с тоской по ней. И однажды вечером кто-то из друзей пригласил его в театр. Я сразу заметила его в партере. Он не сводил с меня глаз. Он пришел на следующий вечер… и потом еще и еще.

В этом как раз не было ничего необычного. Я часто слышала истории о влюбленных мужчинах, каждый день посещающих театр ради того, чтобы полюбоваться на предмет своей страсти.

— Так что же отличало его от остальных? — опять поинтересовалась я.

— О, он не походил ни на кого из моих знакомых. Он держался с большим достоинством, у него была бронзовая кожа и выгоревшие на солнце волосы…

— Одним словом, он был очень привлекателен, — закончила за нее я.

Она как будто не услышала моей реплики и продолжала говорить, словно меня вовсе не было в комнате.

— Он пригласил меня поужинать.

— В «Кафе Ройял»! — выдохнула я.

Она кивнула.

Он много говорил. Он был очень хорошим рассказчиком, когда ему удавалось стряхнуть свою меланхолию… Но со мной он всегда говорил охотно. У него было родовое имение неподалеку от Эппинг-форест, но он там почти не бывал. Ему принадлежали чайные плантации на Цейлоне, и он лишь ненадолго вырвался в Англию. Он очень много рассказывал мне о Цейлоне… а через две недели сделал мне предложение.

— Как романтично! — вздохнула я.

— Романтично? Окружающие придерживались иного мнения. Мег не одобряла моего выбора. Она работала моей костюмершей всего год, но по ее злобным выпадам можно было подумать, что она считает меня своей собственностью, на которую осмелился посягнуть кто-то другой. Она только и делала, что попрекала меня. «Все мои хозяйки выходили за пэров», — повторяла она. — Это насмешило нас обеих, и мама продолжала: — Я ей сказала: «Прости меня, Мег, но я все равно выйду за того, кого хочу, даже если это и подпортит тебе репутацию». Иногда мне кажется, что я так поспешно вышла замуж за Ральфа только для того, чтобы насолить Мег.

— Я уверена, что это было не так. Наверняка ты любила его всем сердцем.

— Ах, сентиментальная малышка Сиддонс. Но я-то ведь совершенно не сентиментальна. Наверное, меня очаровали его рассказы об этом жарком острове. Мне хотелось своими глазами увидеть эти краски и эту красоту: бирюзовое море, коралловые рифы и колышущиеся на ветру пальмы. За словом он в карман не лез. Иногда мне кажется, что эту свою черту ты унаследовала от него. Все считали, что он меня не достоин. Но я все равно уехала. Я так отчетливо помню суматоху сборов, наш корабль, звезды на темно-синем бархатном небе… У меня есть бархатное платье точно такого цвета. Когда я его надеваю, я всегда вспоминаю это плавание. Все было так романтично и так увлекательно, а потом… мы приплыли. Я помню, как впервые увидела его дом. Когда я вошла, меня пробрал озноб, несмотря на тропическую жару. Было семь часов вечера… и внезапно солнце исчезло. Темнота там наступает очень быстро, не то что здесь. Сумерек нет вовсе. Только что был день и вдруг… ночь. По обеим сторонам двери горели фонари. Дом был белый, а в воздухе стоял неумолчный гул насекомых. Вокруг густо росли кусты и деревья. Там все растет гораздо быстрее, чем дома. И от земли все время идет влажный жар, как будто идешь по горячему сырому одеялу.

— Потрясающе, — прошептала я.

Несколько мгновений она молчала, а затем затрясла головой.

— Я все это очень быстро возненавидела, — запальчиво произнесла она. — Я все время вспоминала дом и даже то, что никогда здесь не любила. Например, дождь… Мелкий сеющий дождик, а не тропический ливень. Мне хотелось услышать звук проезжающего за окном экипажа, увидеть запряженных в омнибус лошадей, торговок цветами и фруктовые лотки. Я истосковалась по магазинам, шуму, гаму… Я была бы рада даже густому желтому туману лондонских улиц. Мне хотелось домой. Я чувствовала, что попала в клетку. Но зачем я все это тебе рассказываю? А, Сиддонс?

— Потому что я должна это знать, — ответила я. — Это же часть и моей жизни. Я ведь родилась в этом доме и дышала этим горячим влажным воздухом.

— Я совершила ошибку, — опять заговорила она. — Ужасную ошибку. Когда я поняла, что у меня будет ребенок, я не знала, что мне делать. Если бы не ты, я бы уехала еще раньше. Мне бы и трех месяцев хватило.

— Прости. Это все моя вина.

Она рассмеялась.

— Тебя ведь никто не спрашивал. С самого рождения ты была замечательным ребенком. Старуха Шеба так и говорила, что мне повезет и что мой ребенок не будет трудным.

— Какая деликатность с моей стороны.

— Твоей заслуги в этом не было, моя хорошая.

— Кто такая Шеба?

— Злобная старуха. Я ее ненавидела. На ней было все хозяйство, иначе я бы от нее сразу избавилась. Она ходила совершенно бесшумно, как будто крадучись… Они там все такие… бесшумные… ходят на цыпочках, высматривают, выслеживают… поднимешь голову, а она уже стоит перед тобой. «Мисси звать?» — спрашивает. Вспомню — вздрогну. Но без нее я не справилась бы с хозяйством. Я уверена, что она рылась в моих вещах. Все искала… Я не знаю, что она искала. Что-нибудь, что могло бы меня скомпрометировать. Ральфа постоянно не было дома. Вся его жизнь проходила на плантации. В Канди был клуб для англичан… но эти англичане меня ни за что не приняли бы. Мне казалось, я схожу с ума. Я молилась каждую ночь. Можешь себе представить, в каком я была отчаянии? Господи, молила я, пусть что-нибудь случится. И что-то случилось. Это была ты.

— Господь услышал твои молитвы.

— Открой вон тот ящик, Сиддонс. Там лежит связка ключей. Найди самый маленький ключик… Принеси их мне. Вот он. Это ключ от нижнего ящика. В нем лежит сверток, обернутый в бумагу. Давай его сюда.

Я стояла на пороге удивительного открытия. Еще никогда мама не говорила со мной так откровенно. Каждый раз по окончании очередного спектакля мы сближались. Это длилось неделю или около того, а затем она начинала тосковать по театру и забывала обо мне.

Я принесла ей сверток, и она медленно развернула оберточную бумагу. Я сидела рядом на постели и наблюдала. Под бумагой оказался ее портрет, небольшой, но очень красивый. Мама была изображена на нем до пояса, но было видно, что она одета в сари. Одно плечо было обнажено, а на второе каскадом ниспадали складки тюля нежно-лавандового цвета, усеянного серебристыми звездами. Маму постоянно фотографировали, но ни на одном из своих многочисленных портретов она не была так прекрасна.

— Три месяца после зачатия, — произнесла она. — Ты видишь материнскую нежность в моих глазах?

— Нет, — ответила я.

— Она пришла позже. А в это время ты начинала доставлять мне изрядные неудобства. Ты была настоящим маленьким чудовищем. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем ты соизволила явиться в мир, тем самым избавив меня от мучений.

— Рискну предположить, что я была вынуждена ждать до назначенного срока.

Внезапно она рассмеялась.

— Когда я тебя увидела, я подумала, что ты — самый уродливый младенец в мире. Ты была красная и походила на лягушонка.

— У тебя должен был родиться херувим, — покачала я головой. — Ангелочек с золотыми кудрями.

— Потом ты похорошела, хотя в херувима так и не превратилась. Но я все равно очень к тебе привязалась.

— Загадка материнской души, — вздохнула я и взяла портрет, чтобы получше его рассмотреть. — Это жемчужное ожерелье очень тебе идет, — заметила я. — Но ты никогда не носишь жемчуг.

— Жемчуг! — воскликнула она. — Это ожерелье Ашингтонов.

— Разумеется, оно бесценно, — легкомысленно хмыкнула я.

— Это действительно так, — серьезно ответила мама.

— Где оно сейчас? Я его ни разу не видела.

— Оно мне не принадлежало. Я его всего лишь носила. С ним связана семейная легенда. Смею тебя заверить, я вообще не хотела его надевать. Точнее, сначала хотела, но потом…

— Расскажи мне об этом ожерелье.

— Это длинная история. Ты и представить себе не можешь всю степень гордыни этих Ашингтонов. Можно было подумать, они принадлежат к королевскому роду. Речь не о Ральфе, а о… об остальных. Меня познакомили с историей ожерелья еще до того, как мы с твоим отцом отправились на Цейлон. Я три недели провела в Ашингтон-Грейндже, на опушке Эппинг-форест. Я думала, что сойду с ума раньше, чем мне удастся вырваться из этой удушающей атмосферы ханжества и семейной гордыни. Мне без конца напоминали о том, как мне повезло стать членом семейства Ашингтонов. Тогда-то я впервые услышала о жемчужном ожерелье. Мне о нем торжественно поведала моя старшая золовка (к слову, она была гораздо более злобной, чем ее сестра). Мне даже показалось, что я участвую в каком-то религиозном ритуале. Это ожерелье — святыня Ашингтонов. Оно принадлежало им уже сто лет. Некий полковник Ашингтон служил на Цейлоне, когда англичане сцепились с голландцами. Марта Ашингтон излагала это все, как хорошо заученную роль. Должно быть, она сотни раз репетировала эту сцену. В ней шла речь о добродетели англичан вообще и полковника Ашингтона в частности. Правители Канди были так бесчеловечно жестоки и деспотичны, что цейлонцы просто-таки рвались в объятия англичан. Именно этим и занимался наш доблестный полковник, а именно — спасал цейлонцев и помещал их под британское владычество. Я не очень вникала в детали этого подвига. Меня интересовало только ожерелье.

— Это все похоже на сценарий пьесы.

— Когда меня окружили джунгли, я тоже подумала, что оказалась на сцене. Но это была драма, а я мечтала о комедии. Так вот, не менее доблестные, чем их полковник, британские солдаты захватили тирана из Канди и продержали в плену до конца его дней. Его род правил Цейлоном две тысячи лет. Это я запомнила, потому что эта часть рассказа напоминала последние слова второго акта, перед самым занавесом. Вот тут на сцене и появляется полковник. Он был очень искушен в медицине. Иначе и быть не могло, потому что на острове иноземцев подстерегали болезни еще более свирепые, чем последователи гадкого короля Канди. Как бы то ни было, но сына одного из местных набобов укусила кобра. Полковник это увидел и убил кобру, но мальчик умирал. К счастью, в аптечке полковника нашлось противоядие. Ребенок был спасен. Это и в самом деле отличный сценарий для пьесы под названием «Ожерелье Ашингтонов». В драгоценных камнях есть что-то притягательное, ты не находишь?

Я поспешила с ней согласиться и приготовилась слушать продолжение.

— Но конец у этой истории достаточно тривиальный, — вздохнула мама. — Думаю, ты уже сама обо всем догадалась. Благодарный набоб спрашивает себя, с чем он готов расстаться в обмен на жизнь сына. Нет ничего более ценного, чем ребенок. Боги могут разгневаться, если он не продемонстрирует им свою благодарность за то, что они послали ему полковника. Что же он ценит больше всего, не считая своих дочерей и сыновей? У него есть жемчужное ожерелье. Итак, он дарит твоему пра-пра-пра… не знаю точно, сколько раз прадедушке это ожерелье. Такова история, а ожерелье ты видишь своими глазами. Но к нему прилагались определенные условия. Этому ожерелью нет цены. Если точнее, оно стоит целое состояние. А ведь Ашингтоны были не только бравыми вояками, но еще и сметливыми коммерсантами. Они обратились к ювелиру с просьбой оценить ожерелье. Каждая жемчужина ожерелья совершенна по форме и размеру. Кроме того, фермуар ожерелья сам по себе является произведением искусства, будучи изготовленным из бриллиантов и украшенным изумрудом. Кандийский набоб произнес дарственную речь, сообщив полковнику, что ожерелье принесет несчастье любому, кто попытается завладеть им бесчестным способом. Ценность его сопоставима лишь с кровью старшего сына. Он, набоб, с трудом решился расстаться с ожерельем, опасаясь навлечь беду на голову полковника… но как иначе он может отблагодарить его за спасение жизни сына…

— Потрясающе! — воскликнула я.

Мама улыбнулась.

— Милая малышка Сиддонс, ты еще совсем дитя.

Я не стала оспаривать этот факт, раз уж он доставлял ей такое удовольствие. К тому же мне не терпелось услышать продолжение.

— Какое-то время это ожерелье было моим. До меня его носила первая жена твоего отца, а потом оно досталось мне… но только в пользование. Никому не дано право владеть этим ожерельем. Это одно из правил. Как видишь, я надевала его, позируя для портрета. — Она закрыла глаза. — Там была одна хорошо освещенная комната. Вообще в этом доме очень темно, потому что со всех сторон он окружен деревьями и кустами. Незадолго до моего отъезда мне приснилось, что они так выросли за одну ночь, что заточили меня в доме… Я не могла выйти и навсегда осталась его узницей. Так на меня действовало это место.

— Но ты все равно убежала и забрала меня с собой. Расскажи мне еще о жемчужном ожерелье.

— Когда жемчуг коснулся моей кожи, меня охватило необъяснимое волнение. Наверное, я подумала о правителях Канди и всех женщинах, носивших его до меня. Художник, писавший портрет, был англичанином. Этот милый юноша в меня влюбился. Он говорил, что жемчужины ожерелья безупречны, как моя кожа. Однако ему никак не удавалось их изобразить. Он утверждал, что они постоянно меняются. Когда портрет был готов, художник сел в лодку, спустился вниз по реке Махавели-Ганга и вышел в море. Лодку выбросили на берег волны, но юноши в ней не было. Шеба сказала, что это ожерелье навлекло на него беду. Хотя, возможно, это была я. Я не воспринимала всерьез его признания в любви.

— После этого случая ты охладела к ожерелью.

— Да.

— Где оно сейчас?

— Думаю, его носит Клития. Оно достанется ей, если только твой отец не женится еще раз и его жена не родит ему сына. Но он сможет это сделать только в случае моей смерти. Развода Ашингтоны не допустят. Так что, скорее всего, жемчуг достанется Клитии. Хотя это против правил. Если она выйдет замуж и у нее родится сын, ожерелье перейдет к его жене.

— Как интересно! Кто такая Клития?

— Моя падчерица. Дочь твоего отца от первой жены. Когда я приехала на остров, ей исполнился год.

— Расскажи мне о Клитии. Какая она?

— Ей было четыре года, когда я уехала. Я очень редко ее видела. Она все время проводила со своей няней. Но когда ты родилась, у вас с ней была одна няня на двоих, Шеба, и вы спали в одной комнате.

— Айрини Раштон, — торжественно произнесла я, — осознаешь ли ты, что я только что узнала, что у меня есть сестра?

— Сводная сестра.

— Я всегда мечтала о сестре. Клития. Какое необычное имя.

— Твой отец говорил, что когда она родилась, то была похожа на цветок подсолнуха.

— Я знаю эту легенду. Клития была нимфой, в которую влюбился Аполлон. Он превратил ее в подсолнух, чтобы она всегда следила за его ежедневным путешествием по небосклону.

— Что за вздор! — воскликнула мама.

— Должно быть, отец ее очень любил, — задумчиво произнесла я.

— Ты романтично настроенная дурочка.

— В данный момент я дурочка растерянная, а не романтичная. Вот это да! Неужели у меня есть сестра? Как бы мне хотелось с ней познакомиться!

Этого мне говорить не следовало. Я тут же увидела, что мама уже жалеет о том, что рассказала мне так много. Она плотно сжала губы и завернула портрет в бумагу.

— Убери его, — потребовала она, вручая мне ключи.

Это означало, что она хочет скрыть свои тайны там, где им и надлежало находиться, — в тайниках своей памяти.

Я поняла, что больше мне не удастся застать ее врасплох, и я не ошиблась.

Жизнь шла своим чередом. Вслед за подъемом последовал спад. Хорошее расположение духа сменила меланхолия, чередуемая с приступами раздражения.

— Она напоминает мне медведя, у которого болит голова, — говорила Мег.

— У которого болит все сразу, — уточняла Джанет и многозначительно добавляла: — Так как насчет гостиницы, Мег?

Затем явился Том Меллор и принес ей сценарий. Пьеса ей сразу понравилась, и вскоре начались репетиции. Мама учила роль и билась в истериках, вживаясь в образ.

— Когда-нибудь ей достанется роль убийцы, — вздыхала Мег. — Тогда нам всем придется быть начеку.

— Я не задержусь здесь ни на минуту, — пообещала Джанет, а мне показалось, что подобная перспектива ее даже обрадовала.

Однако сейчас она играла прелестную сирену, и эта роль шла ей, как нельзя лучше. Через несколько недель состоялась премьера, наутро после которой мама взволнованно схватилась за газеты, опасаясь, что какой-нибудь критик выскажется не в ее пользу. Но все окончилось благополучно, и жизнь вошла в привычное русло.

Имя Клитии больше не упоминалось, но я о ней не забыла.

Я часто думала о своих родственниках. Мне очень хотелось узнать о них побольше, но кроме мамы расспрашивать было некого. Однако каждый раз, когда я поднимала этот вопрос, она ясно давала мне понять, что считает эту тему закрытой и сожалеет о том, что посвятила меня в детали своего брака. Я поняла, что мне придется набраться терпения и ожидать удобного момента. Я пыталась разговорить Мег. Я точно знала, что если ей что-нибудь известно, она не утерпит и обязательно проговорится. Но я не услышала от нее ничего нового. Неожиданно для всех мама вышла замуж за плантатора и уехала на Цейлон, откуда вернулась три года спустя. С ней был ребенок, то бишь я.

— За три года публика не успела ее забыть, и ее встретили с распростертыми объятиями. О ней говорили, что она стала зрелой женщиной. Но ей это выражение не нравилось. Она предпочитала слышать, что Айрини Раштон расцвела. Как бы то ни было, в ней появилось то, что заставляет публику толпами валить на ее спектакли. Она актриса до мозга костей. Она и на смертном ложе будет играть.

В общем, все, что мне удалось извлечь из Мег, это причитания по поводу упущенных возможностей. Я попыталась расспросить Тоби, но он тоже ничего не знал. Он впервые увидел ее всего полтора года назад и сразу же угодил в сети, покорившись ее обаянию и пожелав служить ей единственным доступным ему образом — обучая ее дочь.

Я общалась с Тоби не только за письменным столом в классной комнате. После уроков мы шли гулять, и он показывал мне Лондон. Однажды мы отправились в Ковент-Гарден[1]. Стояло раннее утро, и я увлеченно разглядывала фруктовые и цветочные лотки торговцев, расхваливающих свой товар. В Кенсингтон-Гарденс мы наблюдали за тем, как дети, а порой и взрослые запускают кораблики в Круглом пруду. Мы гуляли по переходящим друг в друга Кенсингтон-Гарденс, Гайд-парку, Грин-парку и Сент-Джеймс-парку, любуясь этим зеленым оазисом в самом сердце большого города, о котором нам напоминал лишь доносившийся издалека шум городских улиц. Мы спускались по Пэлл Мэлл, на которой Чарльз II играл в игру, подарившую этой улице ее название[2], и останавливались перед Уайтхоллом, чтобы почтить память его отца, Чарльза I, лишившегося здесь головы. После этого мы брали лодку и по реке плыли до Хэмптон-корта и Виндзора.

Мы играли в различные игры, которые сами же и придумывали. Например, один из нас напевал несколько нот, а другой должен был угадать музыкальное произведение. Еще мы играли в цитаты. Для этого необходимо было выбрать тему и тут же процитировать посвященное ей стихотворение или пословицу. Особенно забавно было цитировать пословицы о животных. Кто-то из нас говорил «медведь», и второй тут же откликался: «Никогда не дели шкуру неубитого медведя». Если звучало «слон», в ответ раздавалось: «Не делай из мухи слона». Стихотворных отрывков о животных тоже хватало, и Тоби их знал огромное множество. Одну и ту же цитату не разрешалось использовать дважды. В ответ на слово «тигр» в памяти всплывало «Тигр, о тигр, светло горящий»[3]. При слове «пантера» Тоби привел цитату, которую я запомнила и в будущем часто вспоминала.

«А месть любви — прыжка пантер ужасней!»

Я тут же пожелала узнать, откуда этот отрывок, и Тоби сообщил, что это из поэмы Байрона «Дон Жуан», и продекламировал его весь:

Это произвело на меня неизгладимое впечатление, и мы приступили к изучению Байрона.

Я тогда еще не знала, что моя привычная жизнь подходит к концу, и принимала все как само собой разумеющееся. В будущем я часто с грустью вспоминала это счастливое лето.

Независимо от прически, в душе я по-прежнему оставалась ребенком. Мне и в голову не приходило, что перемены могут быть внезапными, как прыжок пантеры. Я думала (если я вообще о чем-то думала), что эти летние дни будут длиться вечно и что мы с Тоби всегда будем вместе бродить по улицам Лондона.

Эта пьеса шла рекордно долго. Если бы она окончилась раньше, думаю, маме не понравилось бы, что я так много времени провожу в обществе Тоби. Она предпочитала держать своих поклонников на коротком поводке. Впрочем, Тоби был предан ей ничуть не меньше. Просто ему удалось совместить приятное с полезным.

Однажды Тоби набрался храбрости и привел меня в театр. Мы не стали посвящать в наши планы маму. Это был вечерний спектакль, и Тоби сказал, что вечером в театре совершенно особая атмосфера. Мы с мамой уже были одного роста, и это позволило мне надеть одно из ее платьев.

— Ты будешь длинная, как телеграфный столб, — сообщила Мег, увидев меня в нем.

— Кожа да кости, — добавила Джанет.

— Вздор, — отмахнулся Тоби. — Ты будешь высокой и элегантной.

Да, он умел меня утешить.

Платье было довольно простым. Мама сшила его для роли инженю. Я совершила смертный грех, уложив волосы в высокую прическу, и мы отправились в театр.

Какой это был вечер! Мы хохотали до упаду, и каждый раз при виде мамы взволнованно хватали друг друга за руки.

Она была изумительной актрисой. Меня ничуть не удивляло то, что так много народу приходило в театр только ради нее. В партере мы увидели Эверарда. Будучи человеком публичным, он вынужден был проявлять осторожность, чтобы не привлекать к себе внимания. Я догадалась, что сегодня он останется ночевать у нас.

Спектакль привел меня в восторг. Я плакала там, где от публики ожидались слезы, и Тоби дал мне платок, чтобы я утерла глаза. Свой платок я, как всегда, оставила дома. Как только опустился занавес и актеры вышли на поклон, Тоби подхватил меня под руку и мы поспешили прочь.

— Я хотел бы пригласить тебя поужинать, — вздохнул мой провожатый. — Без ужина вечер кажется каким-то неоконченным, но, наверное, не стоит рисковать.

Я согласилась с ним, представив себе, как возвращаюсь домой позже мамы. Я не сомневалась в том, что навлеку на себя ее гнев, потому что мои волосы были зачесаны наверх и выглядела я на все семнадцать.

Все же, я была взволнована, покидая театр в толпе других зрителей. Мы даже увидели королевский экипаж, в котором сидел принц Уэльский.

— На этот раз он с принцессой, а не с одной из наложниц, — прокомментировал Тоби.

Я расхохоталась и почувствовала себя очень взрослой и умудренной опытом. Всю дорогу до дома мы шутили и смеялись.

Джанет стала свидетелем нашего возвращения, но промолчала. Впрочем, я заметила ее плотно сжатые губы и довольное выражение лица. Я поняла, что она думает о моей маме, которая никогда не вызывала у нее теплых чувств. Ее возмущало подневольное положение Мег, и она постоянно сравнивала «грязный Лондон» с прелестями деревни, которыми они могли бы наслаждаться, если бы у ее сестры было хоть немного здравого смысла.

Мне долго не удавалось заснуть в этот вечер. Я лежала и думала о том, какая увлекательная штука — жизнь и как прекрасно быть взрослой.

Я слышала, как вернулась домой мама. С Эверардом.

Мои мысли обратились к ее встрече с моим отцом и жизни в странном доме на Цейлоне. Мне показалось, ей там было страшно. Я думала о полковнике Ашингтоне и жемчужном ожерелье, но больше всего меня занимала Клития. Я надеялась, что когда-нибудь ее увижу. Но я по-прежнему не думала о грядущих переменах.

Через несколько дней после посещения театра я выглянула из окна и заметила женщину в темном плаще. Мое внимание привлек тот факт, что она не сводила глаз с нашего дома. Мне не удалось рассмотреть ее лицо, потому что она накинула на голову капюшон.

Я отошла от окна и принялась наводить порядок. Спустя некоторое время я опять подошла к окну. Женщина по-прежнему стояла перед домом.

«Что, если я выйду и спрошу ее, кого она ждет?» — подумалось мне. Я тут же поняла, сколь наивно мое намерение. Скорее всего, она просто договорилась здесь о встрече и пришла слишком рано.

— Вечно ты всюду лезешь, очертя голову, — укоряла меня Мег. — Прежде чем что-нибудь говорить или делать, остановись и подумай. Знаешь поговорку: слово не воробей — вылетит, не поймаешь? И еще одну: семь раз отмерь — один отрежь.

На Дентон-сквер всегда было много народу… И тут меня осенило. Ну конечно! Эта женщина — одна из маминых поклонниц. Этим все объяснялось. Вот почему она стоит здесь. Она любуется домом, в котором живет ее кумир.

Стоя у окна, я увидела Мег. Она торопливыми шагами подошла к входной двери и достала из кармана ключ. Женщина перешла через дорогу и заговорила с ней. Мег кивнула. Они обменялись несколькими фразами, после чего Мег вошла в дом.

Я осталась стоять у окна и увидела, как женщина вернулась на прежнее место и опять уставилась на наш дом. Она еще очень долго там стояла. Наверное, она заметила меня за кружевной занавеской, потому что перевела взгляд на мое окно.

Внезапно по моей спине пробежал озноб, а сердце бешено заколотилось. Я не понимала, что со мной происходит, но меня охватил страх. В этой женщине было что-то очень странное. Прошло, наверное, всего несколько секунд, прежде чем она повернулась и зашагала прочь, но эти мгновения показались мне вечностью.

Я бросилась искать Мег.

Она в кухне распаковывала покупки — косметику и ленты для мамы.

— Взгляни на это, — обратилась она ко мне, показывая бледно-лиловую ленту. — Боюсь, что ее светлость останется недовольна. Исходила всю Бонд-стрит, но не нашла ничего лучше.

— Какая прелесть! — воскликнула я и перешла к делу. — Кто эта женщина?

— Женщина? — переспросила Мег. Похоже, мысленно она продолжала прочесывать магазины на Бонд-стрит в поисках ленты нужного цвета. — Женщина? — повторила она. — Нет, эта лента ей не подойдет. Она какая-то красноватая, а ей нужна голубоватая. Ты что-то спрашивала?

— Женщина, — напомнила я ей. — Кто эта женщина перед домом?

— Ах, женщина!.. Она спросила, не здесь ли живет Айрини Раштон. Очередная поклонница. Они наслаждаются, прогуливаясь по улице, по которой ступали ее изящные ножки.

— В ней было что-то… необычное.

— Да они всякие бывают, милая. Мне еще и не таких приходилось видеть. Знала бы ты, кто иногда пробирается за кулисы. Я видела похожих на бродяг миллионеров и молодчиков без гроша в кармане, способных сойти за принцев крови. Внешность еще ни о чем не говорит.

— Понятно, — задумчиво произнесла я.

Но эта женщина не шла у меня из головы. Ее образ то и дело всплывал у меня перед глазами. Однако вскоре случилось нечто ужасное, и я забыла и думать о ней.

Я сидела в классной комнате рядом с Тоби, когда он внезапно объявил:

— Сэйра, я покидаю Англию.

Мне показалось, что даже часы на каминной полке остановились. Кто-то как будто взял и перевернул мою жизнь с ног на голову. До этого момента я даже не подозревала, какое огромное место занимает в ней Тоби. Привычный мир вокруг меня рухнул.

Он застенчиво улыбнулся.

— Рано или поздно это должно было произойти, — произнес он. — Учитывая то, кто у меня отец, и все такое. Должен же я чем-то заниматься. Отец считает, что все это время я просто волынил.

— Тоби! Ты не можешь уехать! А что буду делать я? Кто будет меня учить?

Он грустно улыбнулся.

— Теперь тебе наймут настоящую гувернантку или учителя. Давно пора. Это ведь все несерьезно…

— Несерьезно! Я узнала от тебя столько интересного. Ни одна гувернантка меня этому не научила бы. Тоби, не уезжай!

Он покачал головой.

— У меня нет выбора. Отец серьезно со мной поговорил. Он всегда называет меня Тобиасом. Насколько я знаю, в юности его называли Биас[5]. Это так странно. Биас! Возможно, поэтому он всегда стремится к объективности.

Тоби продолжал болтать всякую чепуху, как будто стремясь смягчить удар, который он мне только что нанес.

— Куда ты едешь?! — воскликнула я.

— В Индию… Там находится одна из наших компаний.

— Ваших компаний? Ты хочешь сказать, компаний твоего отца?

Он скромно кивнул, и я поняла, что далеко не все знаю об этом юноше. Как я уже говорила, его коньком были дискуссии, в ходе которых он учил меня тому, что у каждого явления есть скрытые от поверхностного наблюдателя свойства и стороны. Я считала его одним из маминых поклонников, причем из числа наименее значимых. Он был недостаточно талантлив, чтобы играть на сцене, недостаточно представителен, чтобы сопровождать ее, к тому же слишком молод… Одним словом, мистер Почти, как когда-то назвала его мама. Я разозлилась на себя за свою слепоту. Тоби страстно любил литературу и был лучшим товарищем в мире. Я ни с кем не чувствовала себя так свободно, как с ним. Мы могли обсуждать любые темы, и нам никогда не бывало скучно. Он стоил всех маминых почитателей, вместе взятых, включая Эверарда. Подумать только, ведь все это время он был весьма весомым джентльменом, сыном финансового воротилы, могущественного Тобиаса (в юности Биаса), владельца множества компаний, который твердо намеревался сделать Тоби продолжателем своего дела.

Мне стало стыдно за свою наивность.

— Он выжидал, — продолжал Тоби, — и он считает, что пришло мое время.

— Тоби, — грустно вздохнула я, — когда ты едешь?

— Через три недели.

Я бросилась к нему на шею и прижалась всем телом к его груди.

— Спокойно, — произнес он, неловко похлопывая меня по спине, как будто я подавилась. — Спокойно, Сэйра.

— Не уезжай! — взмолилась я.

— Я должен ехать, Сэйра. Я должен заняться чем-то серьезным. Так дальше продолжаться не может.

— Почему?

— Потому что я сын своего отца. Я должен быть его достоин.

— Ты тоже хочешь заработать кучу денег для своих детей и внуков?

— Дело не только в этом. Для Старика это скорее игра, чем желание становиться все богаче и богаче. Но с большими деньгами приходят и серьезные обязательства. Отец позволил мне стать на ноги, повзрослеть… но пришла пора браться за дело.

Боль стала невыносимой. Я не осмеливалась взглянуть в будущее, в котором не было Тоби.

Домашние по-разному приняли известие о его предстоящем отъезде. У мамы оно вызвало раздражение. Тоби был очень удобен, к тому же она терпеть не могла терять поклонников.

— Глупый старикашка! — воскликнула она, когда Тоби ушел. — Родители не имеют права вмешиваться в жизнь детей. — Затем она решила излить свое презрение и на сына. — Я уверена, что он почти осмелился настоять на своей самостоятельности.

— Он и так слишком долго здесь околачивался, — было мнение Мег. — Что это за жизнь для молодого человека! Хотя, честно говоря, я к нему привыкла. Мне его будет не хватать.

Джанет только довольно хрюкнула.

— Неужели она думала, что он всю жизнь будет у нее на побегушках? Придется ей обходиться без него.

А я была просто безутешна.

Тоби как мог пытался меня утешить и развлечь, но от этого мне становилось только хуже. Меня не интересовали ни прогулки среди надгробий аббатства, ни кормление уток в Сент-Джеймс-парке. Ведь я знала, что все это мы с ним делаем в последний раз. Однажды вечером он пригласил меня в театр, но не на мамин спектакль, а на величественную мелодраму под названием «Серебряный король». Эта пьеса привела меня в восторг, длившийся, впрочем, всего несколько секунд, пока я не вспомнила, что в последний раз пришла в театр с Тоби.

Тоби тоже был грустен и задумчив. Наверное, он думал о разлуке с моей мамой. Мы вернулись домой, и нам обоим было безразлично, успеем ли мы вернуться раньше ее.

Мег с заговорщическим видом впустила нас в дом.

— Они еще не вернулись, бегом наверх, — скомандовала она.

Стоя у окна, я смотрела вслед отъезжающему экипажу Тоби.

В эту ночь мне не спалось. Луна была почти полной, но она отбрасывала лишь скользящие тени на стены моей спальни, потому что сильный ветер гнал по небу тяжелые облака. Я горевала, думая о разлуке с Тоби.

Мамы еще не было дома, хотя уже давно пробило полночь. Видимо, они с Эверардом после спектакля отправились ужинать.

«Что толку лежать в постели, если тебе все равно не спится?» — спросила я у себя. Я встала, накинула халат и подошла к окну. Взглянув на улицу, я в ужасе затаила дыхание. На другой стороне дороги стоял мужчина. Он стоял на том же месте, где я уже видела женщину. Я не могла отчетливо рассмотреть его лицо, но мне показалось, что он уже немолод. Неужели он тоже жаждет взглянуть на богиню? Он не походил на завсегдатаев кулис.

Я сделала шаг назад от кружевных занавесок и положила руку на тяжелую бархатную портьеру. Разумеется, он не мог меня заметить, потому что в комнате было темно. Но я его видела, поскольку он стоял под самым фонарем. Я решила, что он хочет увидеть мою маму.

Я вернулась в постель, но сон по-прежнему не шел. Я пыталась представить себе, как буду жить без Тоби. Наверное, мама наймет мне гувернантку. Она не захочет отправлять меня в школу. Ведь тогда она лишится возможности возвращаться домой к своей малышке Сиддонс, о которой она так редко вспоминает.

Раздался цокот копыт. Я подбежала к окну и увидела остановившийся у двери экипаж. Из него вышли мама и Эверард. Дверь за ними затворилась. Экипаж отъехал от дома. Мужчина по-прежнему стоял на другой стороне улицы. «Интересно, что он почувствовал, увидев маму под руку с другим мужчиной?» — подумала я.

Я не знала, почему мне становится так страшно при виде этих людей, поджидающих маму у подъезда. Я пыталась убедить себя в том, что они ничем не отличаются от тех, кто встречает ее у выхода из театра или у дверей гримерки, но меня не оставляло дурное предчувствие.

Лежа после этого в постели, я задумалась. Воображение обратилось в моего врага. Мне чудилось, что мужчина перед домом безумно влюблен в маму и собирается застрелить ее или Эверарда, как только они покажутся в дверях. Я так себя взвинтила, что уже собиралась бежать за утешением к Мег. Я бы так и сделала, если бы она не спала в одной комнате с Джанет. Я не сомневалась в том, что сестры с присущим им хладнокровием быстро остудили бы мое разгоряченное воображение.

Через час после возвращения мамы и Эверарда я все еще не спала. Подкравшись к окну, я увидела, что мужчина так и не сошел с места.

«Что он там делает?» — спрашивала я себя. И решила утром все рассказать Мег.

В конце концов я задремала. На рассвете меня разбудил звук закрывающейся двери. Это ушел Эверард.

Я подбежала к окну и проводила его взглядом. Он шел по улице, высокий и очень импозантный. Мег считала, что когда-нибудь он непременно станет премьер-министром.

— Если бы не она, — вздыхала Мег. — Хотя я не уверена, что из миледи вышла бы подходящая жена для премьер-министра. Актрисам лучше выходить за пэров.

И тут я увидела, как из-за деревьев вышел мой ночной наблюдатель. Должно быть, он провел там всю ночь. Он неторопливо зашагал по улице, в направлении противоположном тому, куда ушел Эверард.

Я не могла понять, что это означает, и тем не менее вздохнула с облегчением, легла в постель и мгновенно уснула.

В полдевятого меня разбудила Мег. Она хотела знать, уж не собралась ли я весь день проваляться в постели.

Солнце заливало комнату. Его лучи подобно доброй старой нянюшке разогнали все мои ночные страхи. Я собиралась было поделиться этими страхами с Мег, но потом передумала.

Это был всего лишь поклонник, черпавший радость из лицезрения дома, в котором жил предмет его обожания. Такова уж жизнь знаменитой актрисы и ее семьи.

Скандал

Тоби уехал через две недели после описанных событий. Он не пришел, чтобы попрощаться. Он заранее предупредил меня, что не придет, и напомнил, что такие друзья, как мы, не нуждаются в излишних заверениях в вечной дружбе.

— Долгие проводы, лишние слезы, — добавил он.

Я почувствовала себя ужасно одинокой.

Мег пыталась меня утешить.

— Это должно было произойти, — говорила она. — Такой молодой человек не мог продолжать играть в учителя до старости. Для него это было что-то вроде каникул… затянувшихся каникул. В жизни есть гораздо более серьезные вещи. А вам теперь найдут настоящую гувернантку.

— Знаю я этих гувернанток, — фыркнула Джанет. — Все они задаваки и считают себя слишком знатными дамами, чтобы обедать с прислугой. Но здесь этот номер не пройдет. И вообще, в таких домишках нет места для гувернанток.

— Значит, остается школа, — вставила Мег. — Только Сэйре это не понравится, да и ей тоже.

— Говорю тебе, никаких гувернанток, или мое терпение лопнет окончательно. Сегодня утром я как раз получила длинное письмо от Этель…

Мег терпеливо выслушала панегирик прелестям сельской жизни в сравнении с ужасами жизни городской и согласно кивнула. Впрочем, ее решимость оставаться рядом с мамой от этого нисколько не поколебалась.

— О Мег! — воскликнула я. — Если и ты меня покинешь, я умру!

Это не могло не обрадовать Мег, хотя в ответ она сурово заявила:

— В таком случае, ведите себя хорошо.

Джанет возвела глаза к потолку, как будто спрашивая совета у Всевышнего, и пробормотала в тесто, которое она как раз месила, что некоторых людей (в эту группу она включала маму, меня и Мег) вообще невозможно понять.

А потом разразилась буря.

Жена Эверарда подала на развод. Специально нанятый частный детектив проследил за ним до нашего дома. Теперь маму ожидал вызов в суд, а, учитывая ее известность и положение Эверарда в обществе, это означало скандал.

Эверард всегда производил на меня впечатление человека, способного хладнокровно принять любую катастрофу. Мы с Тоби даже посмеивались по этому поводу. Мне казалось, что в ответ на сообщение о пожаре в его доме он лишь удивленно приподнимет брови и раздосадовано произнесет: «Ну надо же, какая неприятность!» Мы изощрялись, изобретая различные драматичные ситуации и реакцию на них Эверарда. Наверное, мы вели себя глупо, зато это было ужасно весело. Мег, случалось, слушала нас и с трудом сдерживала улыбку.

— Ну вы даете! — говорила она. — Придется мне, наверное, заказать для вас пару комплектов кубиков, а то вам не с чем играть.

Однако я знала, что ей нравится наблюдать за нашим весельем. Кроме того, ее тоже забавляла невозмутимость Эверарда. Однажды она даже заметила:

— Ума не приложу, как такой человек, как он, мог впутаться в эту историю. — Помолчав немного, она добавила: — Мужчины! Знаю я все их штучки. Хотя сама я всегда держалась от них подальше. Зато пристально наблюдала за ними, а со стороны всегда виднее.

Но вот Эверард и в самом деле оказался в ужасающей ситуации. Его уличили в супружеской неверности! Теперь политический Олимп узнает о его связи со знаменитой актрисой, что не может не отразиться на его карьере.

— Ставлю фунт против пенни, — вещала Джанет, не скрывая удовлетворения, — что теперь он не задержится в палате общин.

Я отчаянно тосковала по Тоби. Вот кто смог бы объяснить мне, чем все это нам грозит. Насколько я поняла, у обвинения были неоспоримые доказательства, собранные детективом, дежурившим у нашего дома и видевшим, как Эверард неоднократно входил в дом в половине первого ночи и покидал его в шесть утра.

Мама отреагировала на все это очень остро, как и следовало ожидать. Она быстрыми шагами ходила по спальне, как героиня какой-то трагедии.

— Как же все это отразится на пьесе! — причитала она.

— Аншлаг вам обеспечен, вот как! — ответствовала Мег. — Все ринутся на вас смотреть, уж не сомневайтесь.

Но маму это не утешило, а разозлило. Это совсем не ее имидж, заявила она. Как же она ненавидит эту женщину. Наверняка ее кто-то на это подбил. У нее ни за что не хватило бы на это мозгов.

Больше всех мне было жаль Эверарда. Я понимала, что означает для него подобный скандал. Незадолго до этого весь Лондон следил за бракоразводным процессом сэра Чарльза Дилка, приведшим в восторг его врагов и в ужас его друзей. А ведь он тоже метил в кресло премьер-министра. Развод положил конец его карьере.

Эверард больше не приходил на Дентон-сквер. Это было бы слишком неосторожно. Мама металась по дому и заламывала руки.

Однажды вечером она вернулась из театра без провожатого. Весь этот вечер Джанет беспрестанно ворчала, намекая на то, что эта история заставит маму остепениться. Возможно, даже вернуться к мужу. Джанет была убеждена, что ее место рядом с ним. И, разумеется, это означало бы, что сама Джанет, а вместе с ней и Мег, сможет наконец-то достичь своей личной Мекки, Валгаллы или Елисейских Полей, в зависимости от того, с чем ассоциировалось у нее абсолютное счастье.

Войдя в дом, мама поднялась в свою спальню, расположенную на втором этаже. Спустя некоторое время она вошла ко мне. Еще никогда я не видела ее такой расстроенной.

Она села на стул и посмотрела на меня каким-то оценивающим взглядом.

— Сиддонс, это какой-то ужас, — наконец произнесла она.

Я кивнула.

— Нас ожидают крупные неприятности. Люди бывают очень злы. Хорошо, что ты не уехала в школу. Дети особенно жестоки. Но тебе не о чем волноваться. До тебя им не добраться. А вот мне предстоит испить чашу яда до дна.

Я слушала ее не перебивая.

— Они все поставят с ног на голову, все изуродуют. Ты ведь знаешь, что я люблю Эверарда.

В этом я не сомневалась. Он очень отличался от остальных ее поклонников. Он оказывал на ее жизнь стабилизирующее влияние, в котором она очень нуждалась.

— Конечно, — продолжала она, — его самого всегда очень беспокоила эта ситуация. Он был обязан вести правильную жизнь, соответствующую принятым в нашем обществе условностям. Он ведь и сам очень правильный. Но у нас не было выбора. Мы любили друг друга. Что из того, что мы были такими разными… Мы были созданы друг для друга. Ты понимаешь?

— Ну конечно.

— Нас будут поливать грязью. Я не знаю, что с нами обоими теперь станет. Это конец его карьеры. Как ты думаешь, я себя чувствую… зная, что это все моя вина?

— За все, происходящее с нами, ответственность несем только мы сами, — процитировала я Тоби.

Мама грустно посмотрела на меня.

— Моя малышка Сиддонс, — вздохнула она, — скоро перестанет быть малышкой. Она вырастет. Она уже начинает разбираться в жизни. Кто тебя этому научил? Наверняка Тоби.

— Он очень многому меня научил, — кивнула я.

Она гневно сжала кулачки.

— Он не должен был уезжать! — воскликнула она. — Он должен был набраться смелости и дать отпор своему отцу. Я не хочу сказать, что он был трусом, но… Как всегда, мистер Почти.

— Как ты можешь такое говорить! — возмутилась я. — Быть может, ему потребовалось больше смелости, чтобы уехать, чем чтобы остаться. Он не мог и дальше прожигать свою жизнь. Кроме всего прочего, он любит своего отца. Мы не имеем права осуждать других людей, потому что мы не знаем всех обстоятельств, заставляющих их действовать так или иначе.

Мама изумленно раскрыла глаза, а затем медленно улыбнулась.

— А ведь ты права, моя девочка, — кивнула она. — Ты сама не знаешь, как ты права. Я хотела бы, чтобы ты помнила об этом. Я собиралась все тебе объяснить. Мы с тобой очень мало общаемся, верно?

Тут возразить было нечего.

— Я никогда и никого не любила, кроме Эверарда, — продолжала она.

Я подумала о своем отце, и она это поняла.

— Это было временное помрачение рассудка. Что может знать о любви семнадцатилетняя девчонка? Да, у меня были и другие любовники, но с Эверардом все было серьезно. Мы мечтали о том, что после ее смерти мы сможем пожениться и поселиться в его загородном доме, лишь изредка наезжая в Вестминстер. Я была бы ему хорошей женой. Я понимаю твой скепсис. Но нам нравилось об этом мечтать, и Эверард верил, что так все и будет… когда-нибудь. Однако этот брак связал его по рукам и ногам…

— Он женился на ней. Значит, он ее любил.

— Это был брак по расчету. Два древних рода… Богатые помещики. Ну, ты знаешь, как это у них бывает. Эверард был очень юн и ничего не знал о случаях помешательства в этой семье. Но у нее это проявилось очень быстро… Вскоре после медового месяца. С тех пор к ней всегда были приставлены няньки. А временами ее и вовсе приходилось запирать. Можешь себе представить ужас Эверарда. Он был таким многообещающим юношей, его ждала блестящая парламентская карьера… и вдруг такая жена.

— Бедный Эверард. Я замечала, что он очень часто грустил.

— Именно эта грусть и привлекла меня к нему. С твоим отцом было то же самое. Наверное, грусть трогает мое сердце. Да, так и есть. Мне хотелось заставить их улыбаться. А потом я поняла, что за человек Эверард. Умный, совершенно не такой, как все. Существует такое понятие, как единство противоположностей… Наверное, в этом и заключался секрет нашего взаимного притяжения. Мы так сильно любим друг друга, Сиддонс, что даже сейчас ни о чем не жалеем.

— Что теперь будет?

— Они выжмут из этого все, что смогут. Газеты будут пестреть сенсационными заголовками. Так уже было с сэром Чарльзом Дилком. Ты об этом ничего не знаешь.

— Знаю.

— Значит, ты знаешь, что это положило конец его карьере. Эверарду тоже этого не миновать. У него есть враги в парламенте. Его политические оппоненты. Иначе и быть не могло. У ярких личностей всегда есть враги. Теперь они начнут его травить. У меня есть свои враги. И они своего шанса не упустят.

Я попыталась утешить ее, сказав, что со временем вся эта шумиха утихнет.

— Нет, — покачала она головой. — Теперь все будет иначе. За всем этим кто-то скрывается… кто-то ее подталкивает к этим действиям. Сама она на это никогда не пошла бы. Она всего лишь пустая оболочка. Можешь не сомневаться, эти люди своего добьются.

Я напомнила ей о том, что она всегда была оптимисткой. Быть может, все не так уж плохо. Быть может, все уляжется. Ведь так иногда бывает, верно?

Я проводила ее до спальни, помогла лечь и подоткнула одеяло. Принесла ей чашку горячего молока, сдобренного каким-то снотворным снадобьем, ведомым одной Мег. Когда мама задремала, я на цыпочках вышла из комнаты и вернулась к себе, размышляя над тем, что нас всех ждет. В одном я была уверена: грядут перемены.

В газетах начали появляться заметки. Поначалу они были очень краткими и расплывчатыми. «Жена одного известного политика собирается подавать на развод. Поговаривают, что в этом деле замешана некая знаменитая актриса».

Спустя несколько дней гнойник прорвал и из него полилось… Я услышала крики мальчишек-газетчиков: «Айрини Раштон на слушании о разводе. Ее связь с известным политиком!»

Мама закрылась у себя и начала читать газеты. Джанет торжествовала.

Вот к чему приводит работа у актрисы! — было написано у нее на лице. Мег помрачнела и осунулась. Все ее предыдущие хозяйки чинно-благородно выходили замуж за рыцарей и герцогов, и вдруг на тебе!

— Ну и дела! — крутила она головой.

Репортеры подстерегали маму на улице. Они располагались у входной двери и ожидали ее появления. Они вторгались и в театр. Как и предсказывала Мег, на пьесе это если и отразилось, то в лучшую сторону. Люди валили на спектакли, чтобы взглянуть на роковую женщину.

Мама держалась так, как будто ничего не произошло. Актриса в ней оставалась верна своему амплуа и даже испытывала мрачное удовлетворение от успеха своей новой роли. В один день она была покинутой любовником блудницей, а на другой — на ее лице читалась оскорбленная невинность. Ее любимым образом был образ мужественной женщины, сражающейся с жестокой судьбой. По-моему, ей все это даже нравилось. Хотя ей доставляли удовольствие все ее роли, включая изобретенные самостоятельно.

Она общалась со мной больше, чем когда-либо прежде. Я не могла понять, в чем причина подобной общительности: в том, что она осознала, что у нее почти взрослая дочь, или просто в отсутствие Эверарда она нуждалась хоть в чьем-нибудь обществе.

Мама получила письмо от Эверарда. Он писал, что когда весь этот кошмар останется позади, они уедут вместе. Он даже искал путей узаконить их отношения.

— Бедный Эверард, — вздохнула мама. — Он — сама респектабельность. Представляешь, что эта история для него значит? То, что он рискнул своей репутацией, связавшись со мной, доказывает всю степень его любви. Милый, милый Эверард! Быть может, все еще как-то утрясется. А пока нас ожидает ужасное испытание. Мы должны приготовиться к тому, что злые люди перетряхнут все наше прошлое. Ах, Сиддонс, не знаю, как мы это переживем.

— Эверард пострадал больше, чем ты, — сказала я ей. — Эта история стоила ему карьеры.

Она мрачно кивнула.

— Ему придется подать в отставку, это уже ясно. А ведь он всю свою жизнь посвятил политике. Но это конец.

«Ради любви он пожертвовал всей своей жизнью!» — подумала я. Мне очень хотелось знать, какие чувства он сейчас испытывает. Я не сомневалась в его нежных чувствах к маме. Какое-то время ему удавалось скрывать свою связь на стороне и продолжать заниматься политикой. Это была опасная жизнь, и вот опасность его настигла.

В доме воцарилось уныние. Все изменилось. Только Джанет лучилась от удовольствия, надеясь на то, что в услугах Мег скоро нуждаться не будут, и они наконец-то отправятся в деревенский рай их сестры Этель.

Все мамины спектакли проходили с аншлагом. Однако однажды вечером, когда она покидала театр, до нее из толпы донеслись враждебные реплики. Какой-то недоброжелатель в недвусмысленных выражениях назвал ее падшей женщиной. Мама привыкла к поклонению и восхищению, поэтому подобные слова обескуражили и обидели ее.

Вернувшись домой, она долго плакала и не могла уснуть, так что Мег пришлось изготовить для нее специальный снотворный настой. Я тоже суетилась вокруг нее, причесывая и подвязывая ее прекрасные волосы розовыми лентами, а затем подтыкая одеяла.

С подобной ситуацией ей помогала смириться возможность исполнять для окружающих множество разнообразных ролей. Вот женщина, согрешившая против законов общества, эдакая Мария Магдалина с туманным прошлым и золотым сердцем; а вот невинная жертва, неожиданно оказавшаяся на лобном месте и не понимающая, что происходит вокруг нее; вот раскаявшаяся грешница, обязующуюся отныне вести безупречную жизнь… Она успела примерить на себя все эти роли. Но теперь ей в лицо смотрела суровая правда жизни и отворачиваться было некуда. Осознав наконец всю глубину проблемы, она впала в отчаяние.

Мне было очень ее жаль, потому что она всегда была баловнем судьбы и искренне не могла понять, за что жизнь так жестоко обходится с ней.

— Когда начнется суд, тогда же начнутся и настоящие проблемы, — предсказала Мег.

Джанет возвела глаза к потолку.

— Репортерам рот не заткнешь. Все выплывет наружу. Уж они разгуляются, вот увидишь. Да уж, повезло нам жить в доме, где творились такие вещи.

— Что толку плакать о пролитом молоке, — огрызнулась Мег. — Но миледи выпутается и из этой ситуации, посмотришь.

— Может, она просто сбежит? — предположила Джанет. — Ведь она уже это делала.

— А что, неплохая идея, — отозвалась Мег.

Время шло. До начала слушаний оставалась неделя. Мало-помалу самообладание начинало покидать маму. Она панически боялась суда и того, что могло на нем прозвучать. Я подслушала еще один разговор Мег и Джанет.

— Они перетряхнут все, — говорила Джанет, — включая ее брак. Почему она от него ушла? Публике предъявят все грязное белье до последней тряпки.

— Какой ужас! — вздыхала Мег. — А ведь правда интересует этих людей меньше всего. Они такого напридумывают!

— Да им и правды вполне хватит, — мрачно усмехнулась Джанет.

Тем временем мама уже не находила себе места. Всю неделю она чувствовала себя так плохо, что была не в состоянии ходить в театр, и пьесу пришлось отменить. В доме висело почти осязаемое напряжение. Мы все пытались собраться с духом, чтобы мужественно встретить нависшую над нами угрозу.

Однако мы все равно оказались не готовы к удару, когда он, наконец, был нанесен. С улицы до меня донеслись крики мальчишек-газетчиков. Я выбежала за газетой, и огромные черные заголовки заплясали у меня перед глазами. Мне стало плохо. Наша жизнь опять драматически переменилась. То, что до сих пор казалось нам дурным сном, превратилось в настоящий кошмар.

Сэр Эверард Херрингфорд умер.

Он застрелился в своем вестминстерском доме.

Первые дни в доме царило нездоровое возбуждение. Мег выходила на улицу и скупала все газеты. Мы тщательно изучали их, прежде чем отнести наверх, маме.

В эти дни фотографии Эверарда с историей его жизни и смерти не сходили с первых страниц газет. Газетчики наперебой расписывали его таланты и перспективы, после смерти ставшие гораздо более блистательными, чем они были на самом деле. В том, что ему предстояло стать премьер-министром, уже никто не сомневался, наперебой цитировались его колкие и язвительные реплики в парламентских дебатах. «И все это он принес в жертву любви», — утверждала одна газета. А поскольку речь шла о любви к Айрини Раштон, газетчики получили в свое распоряжение дополнительные средства для стимулирования интереса, сочувствия или отвращения читателей. Из Эверарда сделали мученика, который «долгие годы ухаживал за больной женой, но не устоял перед чарами известной обольстительницы» (цитата из одной газеты). Впрочем, в тот же день мученика перекрестили в подлеца, который водил за нос своих коллег, считавших его порядочным человеком.

Кажется, именно в это время в мое мироощущение закрался цинизм, от которого мне в будущем так и не удалось окончательно избавиться. В свои четырнадцать лет я уже не была настолько наивной, чтобы поверить, будто упомянутые коллеги, повергнутые в шок открывшейся им правдой, ничего не знали об отношениях Эверарда с моей мамой. Слишком уж часто он бывал в театре, а мама была слишком знаменита, чтобы их общение не привлекло ничьего внимания. Но когда жена Эверарда подала на развод, общественность возмущенно воздела руки.

Из этого я извлекла для себя урок. В глазах окружающих грех был явлением нежелательным, но простительным. Чего нельзя было простить, так это обнародования греха.

Похоже, Эверард решил, что для всех будет лучше, если он просто самоустранится. Мама плакала и говорила, что он сделал это ради нее. До меня доходили слухи о каких-то чрезмерно откровенных письмах, написанных ею Эверарду и попавших в руки адвокатов его жены. Исходя из того, что мне было о нем известно, он вполне мог покончить с собой, руководствуясь рыцарскими соображениями.

В газетах появились фотографии Херрингфорд-Манора, загородного поместья Эверарда. Снимок был сделан в плохую погоду. Вот-вот ожидался дождь. Особняк, в котором обитает больная жена, по мнению журналистов, был обязан выглядеть мрачно. Так они его и преподнесли публике — огромный, серый, зловещий. Мне же нетрудно было представить его себе совсем другим — окруженным цветущими кустарниками и зелеными, освещенными ярким солнцем лужайками. В этом случае картина оказалась бы совсем иной. Но журналисты нуждались в трагическом, а не жизнерадостном фото, и они его получили.

Подобные сенсации никогда не занимали публику долго. Поразвлекавшись, читая о сломанных судьбах, она быстро забывала о них.

Уже через неделю из газет исчезли заголовки, связанные с так называемым делом Херрингфорда — Раштон. Эверард умер, и его искрометный юмор уже не приводил в замешательство оставшихся в живых членов палаты общин. Мама тоже понесла тяжелую утрату, лишившись любовника, провожатого, советника по финансовым вопросам и мудрого спутника жизни одновременно. Благодаря Эверарду она располагала небольшим капиталом. Он очень разумно вкладывал зарабатываемые ею деньги, однако она привыкла жить на широкую ногу, и этого дохода на жизнь ей не хватило бы. Она по-прежнему нуждалась в тех деньгах, которые получала за свой актерский труд.

Она понимала, что вскоре ей придется приступить к работе, и очень тревожилась, как ее примет публика. Привыкнув к обожанию и поклонению, на меньшее она уже была не согласна. Враждебное отношение и вовсе выбило бы ее из колеи. Именно этого она и опасалась.

Вечерами она подолгу засиживалась с Томом Меллором. Он тоже очень изменился, утратив значительную долю своей самоуверенности. Он уже не кричал от самой двери: «Дело в шляпе, Рини! Это то, что тебе нужно!» Нас с Тоби очень смешила эта фраза, ставшая для нас крылатой. Но теперь Том был очень серьезен.

После его ухода я заглядывала к маме, и она встречала меня восклицанием:

— Провинция! Ты можешь представить себе меня в провинции? Этот болван осмеливается предлагать мне провинцию. «Пусть они отдохнут от тебя, Рини». Он утверждает, что публике нужен отдых. От меня! Ты когда-нибудь слышала подобный вздор?

Она бушевала несколько дней. Что же это за агент такой! Он пытается закрыть ей дорогу в Вест-Энд.

Мы с Мег как могли утешали ее. Я вдруг осознала, что для Мег это был такой же сильный удар, как и для мамы. Все ее предыдущие хозяйки нынче щеголяли коронами и роскошными особняками. Как же могло так получиться, что лучшие годы жизни она отдала актрисе, которой ее агент предлагает играть в провинции?

Как бы то ни было, но предложений для мамы по-прежнему не было, и уныние, подобно лондонскому смогу, пеленой окутало дом на Дентон-сквер.

А затем явились тетки.

Пришло письмо, адресованное маме, и я отнесла его ей вместе с завтраком. Крупный и размашистый почерк на конверте заставил меня предположить, что это приглашение на роль, потому что именно в этом мама сейчас нуждалась больше всего.

Я разобрала счета, прибывшие с этой же почтой, и поднялась к маме. Она спала. Последние недели она выглядела несколько старше, чем обычно, но во сне по-прежнему походила на ребенка. Я поставила поднос и легонько поцеловала ее. Она открыла глаза и вымученно улыбнулась мне. Я подмостила ей под спину подушки и поставила перед ней поднос с завтраком и конвертом. Она тут же схватила письмо.

— Кто бы это…

Она вскрыла конверт и пробежала письмо глазами. Сначала на ее губах заиграла мрачная усмешка, а потом она и вовсе разразилась хохотом.

— Ты только послушай это, — обратилась она ко мне.

«Дорогая Айрини!

До нас, разумеется, дошли сведения о печальных событиях в твоей жизни. И хотя мы много лет не общались с тобой, мы не забыли о том, что ты — член нашей семьи. Мы хотели бы заехать к тебе в четыре часа двадцать третьего…»

— О Господи! Это же сегодня, — поморщилась она.

«Мы на несколько дней приехали в Лондон и остановились в Браунс-отеле. Скоро возвращаемся домой, но подумали, что, учитывая все случившееся, ты можешь нуждаться в поддержке и совете. Мы не имеем права забывать о ребенке».

Мама подняла глаза на меня и кивнула:

— О тебе! Это письмо от Марты Ашингтон. Твоей тети. Употребляя «мы», она не пытается уподобиться королеве. Есть еще вторая сестра. Мабель. Правда, она всего лишь тень Марты. Но тут еще постскриптум.

Она опять принялась читать:

«Мы хотели бы сделать тебе предложение. Обсудим его во время встречи».

Перспектива встречи с родственницами взволновала меня, но маму она явно не обрадовала.

— Вполне в их духе, — обреченно вздохнула она. — Они считают, что могут повелевать мной, ты не находишь? «Мы хотели бы заехать к тебе в четыре часа». С чего они взяли, что я буду дома? Вот возьму и уйду куда-нибудь. Было бы забавно. Представь себе, как Мег говорит им: «Вам необходимо записаться на прием».

— Но разве тебе не интересно послушать, что они хотят тебе предложить?

— Я уверена, что мне не понравится их предложение, каким бы оно ни было.

— Ты не общалась с ними уже много лет. Быть может, они изменились.

— Такие, как они, никогда не меняются. Они остаются столпами добродетели независимо от того, сколько им лет — девять или девяносто.

— Но ведь они сестры моего отца.

Мама задумчиво посмотрела на меня.

— Возможно, мне действительно лучше остаться дома и подождать их. Я заплету тебе косы. Так твои волосы будут выглядеть аккуратнее. Понятия не имею, как они к тебе отнесутся.

Эта мысль ее рассмешила, а ее смех обрадовал меня, потому что мама уже давно перестала смеяться.

Мы целый день готовились к визиту теток. Джанет пекла булочки и пирожные. Мег была счастлива наконец-то одеть маму как для выхода на сцену, ведь было ясно, что она рассматривает предстоящую встречу в качестве части какой-то пьесы. Она очень много говорила о тетках и даже изображала их для меня в лицах. Я воочию увидела властную Марту, скорее напоминающую рвущегося в бой воина, чем старую деву из провинции. Мабель показалась мне менее устрашающей, но я поняла, что считаться с ней все равно придется.

— Перед тем как отправиться на Цейлон, я провела две недели в Грейндже, — рассказывала мама. — Они показались мне годами. Какие же эти Ашингтоны правильные. Все-то они делают по правилам. Господь удачно пошутил, наделив их таким братом как Ральф. Ральф всегда действовал наперекор установленным в обществе правилам. Он бунтовал против власти сестер и порядков, царивших в этом мрачном Грейндже.

Мне не терпелось встретиться с родственницами. Меня облачили в темно-синее платье из саржи с белыми пикейными манжетами и воротником. Мои волосы были заплетены в две тугие косы и перевязаны темно-синими лентами.

Ровно в четыре часа у нашей двери остановился кеб, из которого вышли тетки. Это были высокие, одетые в черное дамы (как две вороны, прокомментировала после их отъезда мама). Они держались очень прямо и показались мне очень древними, хотя, как я потом узнала, им было чуть за пятьдесят. Мабель была на два года младше Марты.

Я сразу поняла, кто из них Марта, потому что она промаршировала к входной двери, а вторая сестра поплелась за ней. Даже стук молотка прозвучал безапелляционным требованием немедленно отворить дверь. Мег провела их в гостиную, и я приготовилась к тому, что скоро меня пригласят вниз.

Когда я вошла, мне стало ясно, что именно этого момента они и ожидали. В меня впились две пары блестящих темных глаз. Бусы, возлежавшие на их внушительных бюстах, взволнованно приподнялись и опустились.

— Так, значит, это и есть ребенок, — произнесла Марта. — Сэйра, если не ошибаюсь.

Я вызывающе взглянула в эти проницательные темно-карие глаза.

— Да, — ответила я. — А вы, если не ошибаюсь, моя тетя Марта. — Я обернулась ко второй тетушке. — А вы — моя тетя Мабель.

Похоже, тете Марте моя прямота пришлась по душе, и она продолжала:

— Мне очень жаль, что обстоятельства не позволили нам встретиться раньше.

Под «обстоятельствами», конечно, подразумевалась моя мама. Сегодня она выглядела особенно прелестно. Ей необыкновенно шло лавандового цвета шифоновое платье, сшитое для одной из ролей. Она всегда оставляла себе платья, которые ей больше всего нравились, и мне всегда казалось, что, надевая их, она перевоплощалась в тот образ, для создания которого они и предназначались. Я помнила, что в этом платье она играла девушку из бедной семьи, вступившую в брак с богатым мужчиной и вынужденную общаться с его родственниками. Я несколько раз смотрела эту пьесу и с уверенностью могла сказать, какой увидят маму мои тетушки. Она будет с ними очень мила, неподкупна и немного капризна. На их нескрываемую антипатию она будет отвечать шутками и озорством.

Не обращая на маму ни малейшего внимания, тетя Марта опять обратилась ко мне:

— Как бы то ни было, мы решили, что пора зарыть топор войны. Мы отлично осведомлены обо всем, что здесь происходило, — голова Мабель слегка дернулась, изображая отвращение и неодобрение. — Однако мы не могли не предложить свою помощь.

— Мы с мамой готовы внимательно вас выслушать, — отозвалась я. — И мы очень благодарны вам за то, что вы о нас не забыли.

Тетя Марта вела себя так, как если бы над ее головой и в самом деле сиял нимб святости, который я просто неспособна была разглядеть в силу своего никчемного воспитания.

— Мы всего лишь выполняем свой долг, — тихо, но с достоинством произнесла она.

Джанет подала чай, причем умудрилась сделать это весьма неучтиво.

— Давай, милая, исполняй обязанности хозяйки, — кивнула мне мама.

Глаза теток опять обратились в мою сторону, и мне нестерпимо захотелось доказать им, что, хотя они и находятся в доме актрисы, к тому же оказавшейся в эпицентре грандиозного скандала, нам не чужды хорошие манеры. Я тоже играла роль, и это помогло мне справиться с весьма неуютной ситуацией.

— Сливок? Сахару? — по очереди поинтересовалась я сначала у тети Марты, потом у тети Мабель и наконец у мамы.

Когда я подавала чашку маме, она незаметно для теток скорчила мне смешную гримаску.

— А ты почти не изменилась, Айрини, — обратилась к ней тетя Марта.

— Благодарю вас, мисс Ашингтон, вы тоже.

— Эта история нас чрезвычайно огорчила, — подала голос тетя Мабель. — Мы держали газеты подальше от слуг… К счастью, имя Ашингтонов почти не упоминалось.

— Одно из преимуществ актерской карьеры, — легкомысленно заметила мама.

— Что нас больше всего интересует, так это твое нынешнее положение, — поспешила перебить ее тетя Марта.

— Положение?

— Насколько я поняла, тебе больше не удастся… э-э… продолжать свою карьеру.

— С чего это вы взяли?

— Думаю, публика в ужасе от твоей связи с этим э-э… политиком…

— Публика обожает приходить в ужас, мисс Ашингтон.

— Я уверена, что это относится к очень немногим. Но ты жена нашего брата. — Это прозвучало так, как будто она говорила о каком-то непоправимом несчастье. — А Сэйра — наша племянница. Мы приехали, чтобы предложить ей вернуться домой. Мы позаботимся о том, чтобы она получила достойное дочери нашего брата образование и воспитание.

Я подавила протестующий возглас и умоляюще уставилась на маму.

— Я и моя дочь всегда были неразлучны, — заговорила она. — И мы не расстанемся никогда… пока нас не разлучит смерть.

«М-да, это, кажется, из другой роли», — подумала я, проглотив смешок. Я представила себе, как она выходит из темного дома в темноту джунглей, сжимая меня в объятиях, и опять услышала голос Мег: «Она забрала вас с собой, нисколько не заботясь о том, как это отразится на ее карьере…»

— Что ты можешь предложить девочке? — поинтересовалась тетя Марта.

— Материнскую любовь, — мягко произнесла мама.

— Жаль, что ты не думала об этом раньше, до того как… до того как… — начала тетя Мабель, но тетя Марта одним взглядом заставила ее умолкнуть.

— Подумай об этом, — сказала она. — Речь идет о дочери Ральфа, и мы несем за нее ответственность.

— Я всегда считала, что ответственность несем мы с Ральфом и больше никто.

— Возможно, что сейчас тебе трудно исполнять материнский долг, — не унималась Марта, а Ральф всегда был беспечен. Кроме того, он далеко. Но в любом случае его дочь должна получить образование в Англии. Как обстоят дела с ее обучением? Ее следует отправить в школу. У нее есть гувернантка? Если есть, мы хотели бы с ней познакомиться.

— Ее учил… гувернер.

— Гувернер! Мужчина! Это недопустимо… хотя, возможно, в вашем окружении… — это опять была Мабель, у которой, похоже, выработалась привычка умолкать на полуслове, поймав взгляд Марты.

— Мы как раз подыскиваем гувернантку, — заверила теток мама.

— В такой ситуации, как ваша, я бы рекомендовала школу, а не гувернантку, — заявила Марта. — Разумеется, в том случае, если Сэйра останется здесь.

— Что значит, останется здесь? Это ее дом.

— Да, конечно, но нынешней ситуации… — начала Мабель.

— В Ашингтон-Грейндже ей подойдет и гувернантка, — перебила ее Марта. — Но прежде всего девочке нужна упорядоченная жизнь в упорядоченном доме.

— У нас упорядоченный дом, — заверила ее мама.

Тетя Марта в ответ только вздохнула.

— Да, я читала об этом в газетах. Говорю тебе, Айрини, девочке нельзя здесь оставаться.

— Я останусь с мамой, — заявила ей я.

Тетки уставились на меня.

— Похвально, — немного помолчав, кивнула тетя Марта, — но неразумно. Мы приехали, чтобы выполнить свой долг. Я не знаю, как у тебя обстоят дела с финансами, Айрини, но смею предположить, что не блестяще. Ральф ничем не может тебе помочь. У него вечно финансовые затруднения. Насколько я знаю, ты сейчас не играешь… кажется, так это называется… а даже такой дом, как этот, обходится недешево. Тебе прислуживают всего две женщины… этого, разумеется, совершенно недостаточно… но при отсутствии доходов ты себе и этого в ближайшее время не сможешь позволить.

— Я скоро приступлю к работе, — попыталась защититься от ее напора мама, но на ее лице отразилась тревога. Мне показалось, что на мгновение она вышла из роли и сделала шаг в реальную жизнь. Она обернулась ко мне. — Сэйра, подойди ко мне, милая.

Я подошла к ней, и она взяла меня за руку.

— Твои тети предлагают тебе переехать в Ашингтон-Грейндж. Это красивый старинный особняк, со всех сторон окруженный лесом. Там ты смогла бы жить так, как того заслуживает дочь твоего отца. — Я поняла, что она опять играет роль. Юная и прекрасная мать совершает акт самоотречения, отдавая своего ребенка, смысл своей жизни, на воспитание богатым родственникам. — Подумай, моя девочка. Тебе там будет лучше. Ты будешь вести респектабельную жизнь и получать приличествующее отпрыску семьи Ашингтонов образование. Для этого тебе всего лишь надо попрощаться со мной.

Она хотела, чтобы я обхватила ее за шею и воскликнула: «Мамочка! Моя любимая мамочка! Я тебя никогда не покину». Она застыла в ожидании, а я смотрела в зрительный зал, и у меня звенело в ушах слово: «Занавес!»

— Я вам очень благодарна, тетя Марта и тетя Мабель, но я не могу оставить маму, — хладнокровно произнесла я.

Мама недовольно передернула плечами, а тетки поднесли к губам чашки с чаем.

— Подумай хорошенько, — сделав глоток, ответила мне тетя Марта. — До конца недели мы будем в Браунс-отеле.

После их ухода мы долго беседовали.

— Я так тобой горжусь! — восклицала мама. — Ты так бесподобно поставила их на место.

— Но я и в самом деле никогда тебя не оставлю, — отозвалась я.

Она похлопала меня по руке.

— Они сидели тут нахохлившись, как две старые вороны…

— А ты блистала, как райская птица, — подхватила я. — И раз уж нас занесло на птичий двор, кем же была я? Возможно, скромная самка павлина, всегда покорно следующая за своим великолепным мужем? Хотя это не совсем уместная аналогия. Тогда, быть может, куропатка?

— Я не сомневаюсь, что они и мужа тебе подыщут. Он будет отпрыском благородного рода и, возможно даже, столпом церкви. О, как тебе будет там тошно, Сиддонс… и все же… и все же… — С нее вдруг слетело все ее легкомыслие. — Не исключено, что так было бы лучше всего.

— Ты о чем?

— О том, что ты получила бы воспитание и образование, приличествующее твоему происхождению. Ты с легкостью вошла бы в высшее общество, и тебя не смогла бы задеть вся эта… грязь…

Я изумленно уставилась на нее. Она говорила совершенно серьезно.

— Я думаю только о тебе, — продолжала она. — Только о твоем благе. — Внезапно она крепко сжала мои руки. — Том настроен очень пессимистично, — закончила она.

У меня внутри все похолодело. Неужели она намекает, что ей больше не будут предлагать роли, что от нее отвернулась та самая публика, которая совсем недавно толпами валила на представления с ее участием?

— Мне, разумеется, будут давать роли, — медленно продолжала она, — но это будет совсем не то, что раньше. Видишь ли, случившееся разрушило мою… мой имидж.

— Я думаю, актрисы должны играть, а не думать о каком-то там имидже, — заметила я.

— Это очень мудрые слова, — грустно улыбнулась мама.

В уголках ее рта я заметила морщинки. Раньше их там не было. Смерть Эверарда очень сильно на нее повлияла. Он заплатил высокую цену за свою любовь, а теперь настала очередь мамы.

— Я очень много тратила, — продолжала она. — Мои сбережения ничтожны. Иногда Эверард делал мне подарки… и эти деньги он всегда разумно и надежно вкладывал. Но это и все. Мне нужна одежда… хорошая одежда… и еще этот дом. Он очень дорого обходится, а ведь есть еще Мег и Джанет. Видишь ли, когда деньги перестают поступать…

У меня голова шла кругом. До этого момента я вообще никогда не думала о деньгах.

— Так что не стоит отмахиваться от предложения теток, — закончила она.

Я крепко ее обняла и прижалась к ее груди. Это, похоже, ее немного утешило.

— Я ни за что тебя не оставлю, — прошептала я.

В этот момент мы были очень близки.

На следующий день она сама отправилась повидаться с Томом, сообщив, что вернется пешком. Наверное, она знала, что не услышит от него ничего обнадеживающего, и хотела подумать о будущем. На обратном пути она попала под проливной дождь и промокла до нитки. Через несколько дней появились первые признаки серьезной простуды, которым предстояло стать ее постоянными спутниками. За последнее время ее здоровье очень ослабло. Его подорвала смерть Эверарда, хотя поначалу мы не понимали, насколько это серьезно.

Тетки заехали еще раз, но мама была очень больна и не могла встать с постели, поэтому мне пришлось самой принимать их в гостиной. Они объяснили мне, что их восхищает моя любовь и преданность, но тем не менее я поступила бы намного разумнее, если бы переехала жить к ним.

— Мое место рядом с мамой, — ответила я.

— Мы написали твоему отцу, — сообщила мне тетя Марта, — и сообщили ему обо всем, что здесь происходит. — Он наверняка ответит нам, и мы нисколько не сомневаемся, он захочет, чтобы ты переехала к нам.

— Я почти ничего не знаю об отце, — призналась я им. — И я его совсем не помню.

— Это все так возмутительно и так огорчительно, если принять во внимание, как… — начала тетя Мабель.

— Когда происходит нечто подобное, — перебила ее тетя Марта, — лучше всего начать жизнь с чистого листа и своим безупречным поведением попытаться исправить последствия нашей былой беспечности.

Поскольку я ни в малейшей степени не считала себя ответственной за то, что мама оставила отца, и за ее последующие отношения с Эверардом, последняя фраза меня возмутила. Тем не менее на душе у меня было очень неспокойно. То, чего я всего несколько дней назад и допустить не могла, обретало реальные очертания.

— В конце недели мы возвращаемся домой, — продолжала тетя Марта. — Если ты передумаешь, напиши нам. Мабель, дай ей наш адрес. — Мабель послушно извлекла из большой сумки визитную карточку и вручила ее мне. — Кроме того, — продолжала тетя Марта, — через месяц-другой мы снова наведаемся в Лондон. Быть может, тогда ты будешь готова дать нам окончательный ответ. Мы опять остановимся в Браунсе. Но если ты захочешь связаться с нами раньше, мы будем в Грейндже.

К их следующему визиту ситуация не изменилась, за исключением того, что шли переговоры об участии мамы в спектакле. Ее пригласили сыграть одну из своих старых ролей. В связи с этим она опять была в приподнятом настроении, и, хоть я понимала, что она уже никогда не будет прежней, по крайней мере период безысходности и уныния остался позади.

Я заверила теток, что не собираюсь расставаться с мамой, вызвав их крайнее неудовольствие. Они потребовали, чтобы им сообщили, как обстоят дела с моим образованием. Мама отвечала уклончиво, и тетя Марта возмущенно заявила, что дочь их брата не имеет права оставаться безграмотной. Мама сообщила им, что я самостоятельно научилась читать в четыре года и с тех пор не расстаюсь с книгами. Она не сомневалась, что во всей Англии не сыскать такую начитанную девушку, как я.

— Кроме литературы, существуют и другие предметы, — пробормотала тетя Мабель, — и на этот раз тетя Марта ее поддержала.

Когда они уходили, вид у них был совершенно безутешный.

— Я начинаю верить, что им действительно хочется меня заполучить, — заметила я.

— Они хотят вылепить из тебя свое подобие, — фыркнула мама. — Они всегда пытались помыкать Ральфом. Это стало одной из причин, заставивших его покинуть Англию.

Несколько недель спустя она вернулась к вопросу о моем образовании.

— Ты знаешь, тетки правы, — заметила она. — Я решила отправить тебя в школу.

Это сообщение повергло меня в шок.

— Да-да, — кивнула она. — Это совершенно необходимо. Речь идет об очень хорошей школе в окрестностях Йорка. Там учились все девочки Ашингтонов. Это нечто вроде семейной традиции.

— Ты шутишь?

— Занятия начинаются в сентябре.

— Но это же дорого!

— У меня есть сбережения, — пробормотала она. — И не забывай о новом спектакле. Меня ждет оглушительный успех. Я вернулась на сцену, Сиддонс, так что теперь нам не о чем беспокоиться.

Постепенно я свыклась с мыслью о школе и, приехав туда, с головой окунулась в школьную жизнь. Несмотря на то что по некоторым предметам я была совершенно невежественна, по другим я оставила своих сверстниц далеко позади. Кроме того, мне нравилось учиться, и это не могло не радовать учителей. При этом я охотно участвовала во всех проказах и проделках, благодаря чему быстро завоевала популярность среди девчонок. Я впервые оказалась в окружении сверстниц, и моя новая жизнь мне очень нравилась. Она позволила мне напрочь забыть о трагических событиях на Дентон-сквер. Случалось, что я подолгу даже не вспоминала о доме. Теперь меня больше всего волновало, какую отметку мне поставят за эссе, как я выступлю в грядущем хоккейном матче.

В школе работала старенькая учительница, учившая еще моих теток. Она с радостью встретила еще одну представительницу этого рода.

— Твои тети были очень трудолюбивыми и прилежными ученицами, — внушала она мне, — и они прожили весьма достойную жизнь. Я очень надеюсь, Сэйра, что ты меня не разочаруешь и станешь такой же, как они.

А вот этого мне как раз хотелось меньше всего.

На Рождество я поехала домой и застала там не слишком веселую обстановку. Пьеса шла всего месяц и обернулась полным финансовым фиаско.

Мег посвятила меня в подробности:

— Они считают, что во всем виновата твоя мама. Должны же они свалить на кого-нибудь свою вину. Но все дело в том, что пьеса была плохой. Я это знала с самого начала. И еще там был этот отвратительный тип… называет себя критиком. Он написал что-то насчет того, что звезда дела Херрингфорда так и не набралась духу передать всю невинность своей героини, а может, ей просто не хватило таланта. Мерзавец! Как видишь, они делают все, чтобы публика не забыла об этом деле.

— Как она это восприняла?

— Плохо. Я думаю, это отразилось на ее игре. Когда она выходила из театра, кто-то швырнул в нее яйцо и испортил ее бархатную накидку. Теперь ее придется выбросить, а ведь она обошлась ей в кругленькую сумму.

— Мег, что теперь будет? — с отчаянием спросила я.

— С таким же успехом и я могла бы задать тебе тот же вопрос.

Мама пыталась бодриться. Она пообещала себе, что в следующий раз будет осмотрительнее в выборе пьесы.

Я провела дома месяц. Мы украсили гостиную, как делали это все предыдущие годы. Но раньше дверь нашего дома не закрывалась. Кто-то постоянно приходил и уходил. Кое-кто из друзей, в их числе и Том Меллор, заглянул и на этот раз. Я заметила, что отношения между мамой и ее агентом стали весьма прохладными. Она винила в провале его, а он — ее.

Я с радостью уехала в школу. И вновь меня подхватил водоворот школьной жизни. Я была так занята, что меня вполне устраивали редкие письма от мамы. Сама я, разумеется, писала ей каждую неделю. Это было школьным заданием. Впоследствии я часто спрашивала себя, насколько интересно ей было читать мое повествование о хоккейных матчах, об игре в теннис и нетбол и о моих высоких оценках по английскому языку.

К лету обстановка в доме переменилась самым драматическим образом. Мама постарела. Насколько я поняла, за это время она сыграла несколько незначительных ролей. Одна из них, заверила она меня, была настоящим успехом. Губы Джанет поджались еще больше, но одновременно она лучилась от внутреннего удовольствия. Мама и Мег беспрестанно ссорились, и я вздохнула с облегчением, когда подошло время возвращаться в школу.

На следующее Рождество я поняла, что дела плохи. Мама сыграла роль доброй феи в рождественской постановке.

— Рождественская постановка! — ухмылялась Джанет.

Мег в основном молчала.

Мы скромно отпраздновали Рождество, потому что на следующий день маме предстояло работать. Она сильно простудилась и была совсем вялой. Утром я отнесла ей завтрак, как часто делала в прошлом.

Она улыбалась, но я так долго отсутствовала, что перемены в ней особенно бросались в глаза. Она выглядела на десять лет старше, а около рта залегли мрачные морщинки. В это же время в Лондоне вновь разгорелся скандал вокруг дела Херрингфорда, хотя и не с такой силой, как в первый раз. Жену Эверарда, леди Херрингфорд, обнаружили мертвой в ручье на территории ее поместья. Ручей был совсем мелким, но леди Херрингфорд лежала лицом в воде. Она долго болела, поэтому никто не усмотрел в этом криминала. «Ее смерть возрождает в памяти трагическую кончину сэра Эверарда, оборвавшую его жизнь и карьеру после обнародования его скандальной связи с некоей актрисой…» — писали газеты.

Мама прочитала эту статью (в этот раз она была не на первой странице) и очень расстроилась, потому что ее упомянули как «некую актрису».

— Ты же не хочешь, чтобы в газетах опять появилось твое имя, — утешала ее я.

Внезапно она взвилась.

— Разве ты не понимаешь, что это означает?! Они не упоминают мое имя, потому что оно уже не имеет значения. Некая актриса. Как будто я играю… — тут она залилась истерическим хохотом… — в рождественских постановках!

Это были ужасные каникулы, и я с радостью вернулась в школу. Но еще долго не могла забыть мамин смех и ее отчаяние.

Опять наступило лето. Мне уже шел семнадцатый год. Едва переступив порог дома, я осознала, что жизнь, какой я знала ее до сих пор, окончилась.

Мама изменилась еще сильнее. Под ее глазами залегли темные круги.

Мег первая рассказала мне обо всем.

— Я ухожу. Я только ждала, пока вы вернетесь из школы. С меня довольно. Таких истерик не выдержит никто.

Джанет оказалась тут как тут.

— Через две недели мы уезжаем к Этель! — торжествующе объявила она. — Она, — тут она ткнула пальцем в сестру, — хотела дать вам время что-нибудь придумать.

— А что с мамой? — спросила я. — Она очень плохо выглядит.

— Она совсем не бережет легкие и подхватывает простуду за простудой.

— Это оттого, что она постоянно хандрит, — вставила Джанет.

— Верно, — согласилась Мег. — Если бы ей дали хоть один шанс, я уверена, все пошло бы, как прежде, и публика бы ее приняла.

Эти слова были скорее обращены не ко мне, а к Джанет, торжествующей по поводу маминых неудач. Когда мы остались наедине, Мег пояснила:

— Такие актрисы, как она, не задерживаются на сцене надолго. Я всегда это знала. Они привлекают публику своей молодостью и обаянием. Они, как бабочки, порхают по сцене, и публика восхищается ими… но недолго. Ведь юность не может длиться вечно, верно? Для них самое лучшее — это выгодное замужество. Тогда они покидают сцену и становятся примерными женами и матерями. Но у нее все пошло наперекосяк с самого начала. Ей ни в коем случае нельзя было выходить замуж и уезжать на Цейлон. Это была игра не по правилам, и теперь она за это расплачивается.

— Так, значит, ты все-таки ее покидаешь, — укоризненно произнесла я.

— А что мне еще делать? Она больше не может нам платить… ни мне, ни Джанет. Ее роли становятся все меньше и меньше. Скоро она будет рада ролям без слов.

— И все из-за этого скандала…

— О нет, на самом деле скандал тут ни при чем. Если бы она была великой актрисой, она бы пережила эту историю и глазом не моргнув. Но она не великая актриса. Во всяком случае, ее талант идет только в комплекте с молодостью. Просто скандал состарил ее раньше времени, вот и все. Я ей сразу сказала, что это замужество ее погубит… но она меня не послушала. О нет, она была грамотная… Тем не менее свою задачу она решила неправильно. Я еду к Этель. Наконец-то Джанет заткнется. Но я тоже сыта театром по горло.

У меня состоялся серьезный разговор с мамой. Она лежала в постели. Я не позволила ей встать, слишком слабой и изможденной она выглядела.

— Я не знаю, что нам теперь делать, — призналась она. — Платить Мег и Джанет я больше не могу. И от дома нам тоже придется отказаться.

— И ты еще платила за школу! — воскликнула я.

Она рассмеялась.

— Ничего я не платила. Это все твои тетки.

Я потеряла дар речи. Так, значит, двумя годами беззаботной жизни и хорошим образованием я обязана им!

Меня охватило смешанное чувство благодарности и стыда.

— Я больше не вернусь в школу, — заявила я. — И мы что-нибудь придумаем.

— Что? — поинтересовалась мама.

Что обычно делают девушки, оказавшиеся в таком положении, как я? Если они остаются в одиночестве, они могут податься в гувернантки или компаньонки… М-да, незавидная перспектива. Дети обычно неуправляемы, а старушки капризны. Но я-то не одна. Мне еще маму содержать надо.

— Первым делом я напишу тете Марте и тете Мабель и сообщу им, что бросаю школу. Я им все объясню.

— Могу себе представить, как они будут злорадствовать, — угрюмо произнесла мама.

Я написала им в тот же день.

Я и сама прекрасно понимала, в каком затруднительном положении мы оказались. После долгих переговоров в их номере в Браунс-отеле мы решили, что для нас с мамой существует один-единственный выход.

— В конце концов, — заявила тетя Марта, — Айрини — миссис Ашингтон, а ты, Сэйра, дочь нашего брата.

Ашингтон-Грейндж всегда был родовым гнездом Ашингтонов, и если бы не чайная плантация, мой отец тоже жил бы там. Тетки подчеркнули, что сейчас дом принадлежит им. Но если бы у моего отца родился сын, дом, естественно, перешел бы к нему. По мнению теток, Айрини должна была переехать в Ашингтон-Грейндж, где о ней будет кому позаботиться, а мне предстояло вернуться в школу.

Мама была вынуждена признать, что ей больше ничего не остается и погрузилась в глубокую депрессию. Она так привыкла к обожанию и поклонению, которые всегда воспринимала как должное, что теперь не жила, а влачила жалкое и унылое существование. Чего-чего, а обожания и поклонения в Ашингтон-Грейндже ей ожидать не приходилось.

Она сказала, что не вынесет переезда, если меня не будет рядом, и мне было нетрудно ее понять. Тетки ее презирали, она тоже не испытывала к ним теплых чувств. Ей трудно было смириться с мыслью о том, что придется принять у них милостыню, но мысль о голодной смерти в придорожной канаве нравилась ей еще меньше. Да и нельзя было забывать и обо мне. Допустить, чтобы ее дочь пошла работать, она не могла. И что я умела делать?

Я очень быстро поняла, что причина такой заботливости теток заключалась во мне. Думаю, им очень хотелось, чтобы в их доме поселилась юная родственница. Это позволяло им строить за меня планы на будущее, а тетя Марта страстно любила строить всевозможные планы. Нетрудно было представить себе, что будущее племянницы занимало ее намного больше, чем грядущий церковный базар или ежегодный праздник садоводов на лужайке перед Ашингтон-Грейнджем.

Я твердо стояла на решении не возвращаться в школу.

— Вздор! — восклицала тетя Марта. — Девушки Ашингтон до восемнадцати лет всегда учились в школе.

— Я должна быть рядом с мамой, — отвечала я. — Она больна.

— Чушь! Это просто хандра!

— Она перенесла большую личную трагедию, — напомнила я им.

— Заслуженная расплата за все эти… — начала тетя Мабель.

— Вы должны понять, — перебила ее я, — что если вы хотите видеть меня в Ашингтон-Грейндже, моей маме там тоже должны быть рады.

Я сама изумлялась смелости, с которой отдавала распоряжения этим устрашающего вида дамам. В то же время я испытывала к ним некоторую нежность, ведь они так хотели видеть меня в своем доме, что принимали все выдвигаемые мной условия.

— В таком случае, — вздохнула тетя Марта, — нам придется нанять гувернантку.

— Для гувернантки я уже слишком взрослая, — запротестовала я.

— Твое образование не было окончено из-за… какого-то каприза! — отрезала тетя Марта. — У тебя обязательно будет гувернантка. У нашей сестренки Маргарет было слабое здоровье, и она не могла посещать школу. Так вот, у нее всегда была гувернантка… и не одна. Маргарет умерла.

— Надеюсь, не от избытка гувернанток, — хихикнула я.

Честно говоря, мне все труднее было бороться с необъяснимым желанием дразнить теток.

— Ты слишком легкомысленна, Сэйра, а мы говорим о серьезных вещах.

Никто лучше меня не знал, насколько серьезны обсуждаемые нами вопросы. Тем не менее теткам пришлось сдаться, и мы смогли прийти к окончательному решению. Нам с мамой предстояло переехать из дома на Дентон-сквер в Ашингтон-Грейндж.

Шаги в темноте

Несмотря на печальные обстоятельства, вынудившие меня переехать в Ашингтон-Грейндж, я испытывала сильное волнение, впервые к нему подъезжая.

Мы вышли из поезда на станции Эпли, где нас уже ждал экипаж, доставивший нас в одноименную деревушку посреди леса. Деревня представляла собой типично английское поселение — несколько домов, сгрудившихся вокруг церкви, явно норманнского периода. Экипаж неторопливо катился по просеке, и вдруг деревья расступились, и мы очутились в настоящем оазисе, неописуемо прелестном в этот мягкий сентябрьский день. Сады перед домиками были расцвечены яркими астрами, пышными хризантемами и царственными георгинами. В центре деревни зеленела неизбежная лужайка с прудом посередине. У пруда стояла скамейка, а на ней увлеченно беседовали двое старичков. Они любопытным взглядом проводили нашу карету. Затем мы миновали кладбище, отмеченное каменными надгробиями. Некоторые надгробия были совсем новыми, другие покосились от времени. За кладбищем расположился сельский магазин, одновременно выполняющий функцию почты. Тут дорога увела нас в сторону, и вскоре мы уже подъезжали к воротам поместья.

Дом был прекрасен. Серый камень, из которого он был сложен, от возраста приобрел более мягкий оттенок, в центре его украшала арка, а западное крыло венчала башня с зубчатой стеной и узкими щелями бойниц. Эта часть сильно контрастировала с архитектурным стилем остального здания, возведенного явно в более поздний период. Со временем я узнала, что прежде на этом месте возвышалась норманнская крепость, от которой сохранилась одна башня. Весь остальной дом был построен в правление Карла I и чудом уцелел в огне гражданской войны. Тетя Мабель очень гордилась домом и рассказала мне все это, как только поняла, насколько я заинтересовалась его историей.

А пока я просто впитывала изящество и обаяние, непринужденно излучаемые симметричной архитектурой здания и украшающими его классическими статуями и всевозможными завитушками. Дом был не столько велик, сколько очарователен. Построенный в первой половине семнадцатого века, когда архитекторы только начинали пробовать силу, он носил на себе отпечаток многовековых английских архитектурных традиций.

Внезапно я почувствовала, что меня переполняет гордость за то, что я ношу то же имя, что и это благородное сооружение.

Мы проехали под аркой и очутились во дворе, у двери, отворявшейся непосредственно в холл, где нас уже поджидали тетки, на своей территории имевшие вид еще более устрашающий, чем на Дентон-сквер или в Браунс-отеле.

— Добро пожаловать домой, Сэйра, — произнесла тетя Марта, беря меня за руку и клюя в щеку.

— Как хорошо, что ты наконец-то здесь… — начала Мабель.

С мамой они были намного менее приветливы.

— Это удивительный дом, — произнесла в ответ я.

Я попала в точку. Тетя Мабель даже порозовела от удовольствия.

— Нам он тоже нравится, — потупилась она. — Он принадлежит нашему роду уже более двухсот лет.

— Вы, должно быть, устали с дороги, — добавила тетя Марта. — Мабель, попроси Дженнингс показать им их комнаты. Сейчас прибудет и ваш багаж. Тогда вы сможете умыться и переодеться, а после мы поговорим.

Чувствовалось, что тетки торжествуют, хотя и пытаются это скрыть. Но они отчетливо дали понять, что рады только моему приезду, а маму просто терпят. Я не представляла себе, что женщина, привыкшая к заботе и обожанию, сможет долго выносить подобное отношение. К счастью, она была в каком-то оглушенном состоянии и, похоже, ничего не заметила.

Пришла Дженнингс и пригласила нас подняться вслед за ней по деревянной лестнице с прекрасными резными балясинами и перилами.

Поднявшись на второй этаж, мы вошли в длинную, протянувшуюся вдоль всего дома галерею, увешанную портретами Ашингтонов. Я пообещала себе, что в ближайшем будущем обязательно их все рассмотрю. Мои предки! Я столько лет даже не подозревала об их существовании, и вдруг оказалось, что их так много. В одном конце галереи был балкон, на котором некогда во время балов располагались музыканты. Я попыталась представить своих теток на балу. То, что мне представило мое воображение, заставило меня улыбнуться.

Моя комната находилась этажом выше. Она была просторной, с высокими, расписанными херувимами потолками. Тетки позаботились даже о том, чтобы украсить ее цветами. Кровать тоже широкая, с синим пологом. Даже ковер на полу был синим. Окна обрамляли тяжелые синие портьеры, в оконных нишах стояли диванчики. Я подошла к окну, и у меня вырвался непроизвольный возглас восхищения. За окнами расстилались ухоженные лужайки с яркими осенними цветами. В защищенном со всех сторон высокими кустарниками садике до сих пор цвели розы. За садом виднелся огород, а дальше начинался лес. Я впервые в жизни видела такой прелестный вид из окна. «Ашингтон! — подумала я. — Мое родовое поместье». Меня охватило жгучее волнение, которое утихло, как только я обернулась и взглянула на маму. Она была бледна и грустна, а ведь своим очарованием она всегда в значительной степени была обязана своей живости и подвижности. Она мало чем напоминала Айрини Раштон, вокруг которой вращалась вся жизнь в доме на Дентон-сквер.

Мне стало стыдно за проявленную черствость. Конечно же, ее здесь мучают воспоминания. Ведь именно сюда она приехала с моим отцом вскоре после свадьбы.

— Пойдем, посмотрим на твою комнату, — предложила я.

Она располагалась еще выше и была намного меньше и скромнее моей. Тем не менее мне она показалась очень милой, хотя я и разозлилась на теток, так явно подчеркнувших разницу в их отношении к нам. Эту комнату они должны были предоставить мне, а мою комнату — маме. Наверное, я предложу ей поменяться.

— Благодарю вас, — обратилась я к Дженнингс, намекая на то, что мы с мамой хотим остаться одни. — Я смогу сама вернуться к себе в комнату.

Как только Дженнингс вышла, мама бросилась ко мне, обняла меня и прижалась всем телом.

— Не плачь, — попросила я. — Это отразится на твоей внешности.

Это был безотказный ход. Вспомнив о внешности, она тут же взяла себя в руки.

— Это ужасно! — воскликнула она. — О Сиддонс, как я их ненавижу! Мне тут плохо, плохо! На всей земле нет места ужаснее.

— Но ты сама решила, что оставаться на Дентон-сквер мы больше не можем. И куда бы мы пошли?

— Они меня ненавидят, — ответила она. — Они всегда меня ненавидели, с самого начала. Я это почувствовала и тоже возненавидела и их, и этот дом. Тут так страшно. Ты чувствуешь это, Сиддонс?

— Нет, — ответила я, — не чувствую. Он ничем не отличается от других старых домов. Если здесь и есть привидения, то все они наши родственники. Разве тебя это не успокаивает?

— Только не меня. Я им все рано не кровная родня. — Она улыбнулась. — Но это временно. Мне скоро дадут роль. Когда Том узнает, что я действительно уехала, он тут же за мной примчится. Так уж устроен мир.

Ее глаза опять сияли. К ней на мгновение вернулась былая веселость. Она уже видела, как Том приезжает в Ашингтон-Грейндж, и его оттопыренные карманы набиты контрактами. Но ее не так легко уговорить. Публика умоляет ее вернуться? Что ж, пусть помучается немного. Она ее еще не простила.

Я вернулась к себе и обнаружила, что мой багаж уже прибыл. Дженнингс спросила, не хочу ли я, чтобы она помогла мне распаковать вещи. Я отклонила предложение и отправила ее помогать маме.

Тетя Марта не собиралась сидеть сложа руки. Уже на следующий день она заговорила о гувернантке.

— Ну что вы говорите, тетя Марта! — воскликнула я. — Я уже слишком старая для гувернантки. В конце ноября мне исполнится семнадцать.

— И только два года из этих семнадцати ты провела в школе!

— У меня был гувернер! — Я улыбнулась, вспомнив Тоби и одновременно испытав сильнейший приступ тоски. Мне его по-прежнему очень не хватало. — К тому же очень хороший, — грустно закончила я.

— Девочкам следует нанимать только гувернанток. У нашей сестры Маргарет всегда были гувернантки. У нее было слабое здоровье, и ей пришлось учиться дома. Она умерла, когда ей исполнилось восемнадцать лет.

— Как грустно, когда умирает такая юная девушка.

— Она всегда была болезненной. Но ты правильно говоришь, это было очень грустно. Только не слушай слуг. Они начнут рассказывать тебе о том, что иногда она гуляет по галерее в поисках своего жениха. Возмутительный вздор!

— У нее был жених?

— Она собиралась выйти замуж. Разумеется, их разлучила смерть. Так вот, у нее были гувернантки. Я бы предпочла, чтобы ты вернулась в школу, но мы обсудили это с Мабель и решили, что пока здесь живет твоя мама, тебе лучше быть с ней. Она очень необузданная. Ты лучше других сумеешь усмирить ее в случае необходимости.

— Усмирить! Как будто она буйнопомешанная и нуждается в смирительной рубашке.

— Она всегда была легкомысленной, а театральная жизнь не способствует выработке сдержанности. Для нашего брата этот брак стал настоящим бедствием. Но не будем отклоняться от темы. Я немедленно приступлю к поиску гувернантки. Можешь не сомневаться, я отнесусь к этому вопросу со всей серьезностью.

Как бы мне хотелось вернуться в школу! Но я понимала, что не могу оставить маму на милость теток.

Мабель вызвалась показать мне дом. В отсутствие тети Марты она была совсем другим человеком и даже иногда заканчивала предложения. Старшая сестра ее, несомненно, подавляла.

Мабель привел в восторг интерес, проявленный мною к дому. Она показала мне гостиную, столовую, приемную, зимнюю гостиную, многочисленные спальни, а также просторную кухню, в которой всем заправляла кухарка, помыкающая своими подчиненными. Я подумала, что мне никогда не запомнить всех их имен.

Слуги с любопытством поглядывали на меня, что было вполне объяснимо. Я носила фамилию Ашингтон, но объявилась в родовом гнезде лишь в зрелом семнадцатилетнем возрасте. Полагаю, что очень многие из них (а юных лиц было достаточно мало) помнили скоропалительный брак Ральфа Ашингтона и лондонской актрисы, повергший в ужас его сестер. Интересно, известно ли им о скандале? — спрашивала я себя. Мабель повела меня в прачечную, где кипела и булькала вода в медных котлах и стоял запах сырой одежды, а потом на маслобойню и в пивоварню. Поместье оказалось довольно обширным, так что мое первоначальное впечатление о его скромных размерах было ошибочным.

Больше всего меня заинтересовала галерея с портретами членов рода Ашингтон. На женских портретах я заметила жемчужное ожерелье, удивительно похожее на то, которое я уже видела на портрете мамы.

— Удивительной красоты жемчуг, — заметила я. — Он и блестит как-то по-особенному.

— Это ожерелье Ашингтонов, — ответила Мабель. — Неотъемлемая часть нашей семейной истории.

И она поведала мне, как это ожерелье попало в семью. Ее рассказ в точности совпадал с тем, что я уже слышала от мамы.

— Ожерелье не должно уйти из семьи, иначе ее постигнет непоправимое несчастье, — сообщила мне она. — Это только одна из легенд, связанных с ожерельем. Один из наших предков… вот этот… — она ткнула пальцем в сторону джентльмена в шейном платке времен Регентства, сюртуке с позументами и украшенном бахромой жилете. Джентльмен был изображен в полный рост, и это позволяло рассмотреть его полосатые штаны и замысловатые пряжки на башмаках. — Он увлекся азартными играми, залез в долги и заложил ожерелье. Семья тут же бросилась вызволять реликвию.

— Конечно, ведь она принадлежит целому роду.

— Нельзя допустить, чтобы она покинула семью. Жена старшего сына носит ожерелье, пока не женится ее старший сын. Тогда ожерелье переходит к его жене, а затем к жене ее старшего сына. Но оно всегда принадлежало и будет принадлежать Ашингтонам.

— Что будет, если долгожданный сын не родится?

— Такая ситуация сейчас сложилась впервые. Мы с Мартой очень переживаем. До сих пор в роду Ашингтонов всегда рождались сыновья.

— Кому же теперь достанется ожерелье?

— Этого не знает никто.

Я задумалась. Чтобы у моего отца родился сын, который со временем женится и снабдит ожерелье владелицей, пусть и временной, должно произойти много событий. Маме необходимо вернуться к нему или умереть, чтобы позволить ему жениться на другой женщине. Даже тете Марте не под силу организовать подобное стечение обстоятельств.

— Нам всем очень не повезло, — вздохнула Мабель.

— Да, лучше бы я родилась мальчиком, — кивнула я. — Тогда все было бы иначе.

— Лучше бы ты укоротила себе язык, Сэйра. Марте очень не нравится твоя развязность.

— Прошу прощения, тетя Мабель, — кротко ответила я.

Я подошла к портрету отца. Это был красивый мужчина с несколько заносчивым выражением лица.

— Он слишком безрассуден и любит приключения, — покачала головой Мабель. — Если бы он не был так упрям, так импульсивен… если бы он относился к браку более ответственно, мы бы сейчас не имели дело со всеми этими катастрофическими последствиями.

— А кем была его первая жена?

— Мы ее никогда не видели. Когда она умерла, он вернулся в Англию, и мы решили, что Господь послал ему второй шанс. Но он женился на твоей матери. Он по натуре игрок. Это один из наследственных пороков. Поэтому Марта терпеть не может карты, даже не держит их в доме. Я ее в этом поддерживаю. Если мы застаем кого-нибудь из слуг за игрой в карты, мы немедленно избавляемся от этого человека.

— Отец чаще выигрывал или проигрывал?

— Я не знаю людей, которым бы везло в картах. Наш отец был очень религиозен, и его шокировали наклонности Ральфа. Именно поэтому мы с Мартой и являемся попечителями этого поместья. Но, разумеется, если у Ральфа родится сын, дом достанется ему. Хотя Ральф и тут нас разочаровал. Две дочки! Марта была бы просто счастлива, если бы ты оказалась мальчиком… Да и я тоже.

— Простите, но я ничего не могу с этим поделать, — ответила я. — Придется вам терпеть меня такой как есть.

— Марта говорит, что ты такая же легкомысленная, как и твой отец.

— Марта любит, когда все идет по плану, конечно же, составленному ею самой. Но жизнь намного сложнее, тетя Мабель, и не подчиняется ничьим планам. Это только в пьесах драматург может заставить свои персонажи действовать так, как ему вздумается.

— На твоем месте я бы воздержалась от разговоров о каких-то там пьесах. С театром покончено. Марта очень неодобрительно отзывается о вашей жизни в Лондоне… да и мне она не особо нравилась.

— О Боже, мы вас, наверное, компрометируем!

— Мы позаботимся о том, чтобы вам это не удалось.

Мне хотелось послушать рассказ о портретах, и поэтому я угомонилась.

Я остановилась перед полотном, на котором была изображена сестра теток, Маргарет. Она очень отличалась от своих сестер. Ее окружала атмосфера хрупкости и изящества. Она была в вечернем платье из голубой ткани, напоминающей шифон, с очень светлой кожей, янтарного цвета глазами и светло — каштановыми вьющимися волосами.

— Этот портрет написали вскоре после ее помолвки, — произнесла Мабель.

— Она выглядит очень счастливой… но в то же время смотрит настороженно, как будто ее что-то тревожит. Очень странный портрет.

— Слуги так глупы. Они шепчутся о том, что по ночам она покидает полотно и ходит по галерее в поисках Эдварда Сандертона, своего жениха. Одна девушка клялась, что видела ее, одетую в платье из голубого шифона, а рама была пустой. Что за вздор. Мы ее тут же выгнали.

— Как давно она умерла?

— Прошло уже двадцать пять лет.

— Довольно молодое привидение. Обычно их возраст исчисляется сотнями лет.

— Люди любят сочинять небылицы. Когда я была маленькой, они утверждали, что привидение обитает в башне. Они видели там загадочные огни и монахиню в сером, слышали монотонные молитвы.

— А потом появилось юное привидение в голубом шифоне и монахиню в сером забыли?

Мабель пожала плечами.

— Слуги. Им обязательно надо чего-нибудь бояться. Они всегда моют галерею вдвоем и никогда не заходят сюда после наступления темноты. Марта только смеется над ними. Если бы это привидение и хотело кого-нибудь преследовать, то оно бы выбрало Марту.

— В самом деле? Почему же?

Несколько секунд Мабель колебалась. Я видела, что она убеждает себя в том, что члена семьи следует посвятить во все ее секреты.

— Дело в том, — заговорила она, — что Эдварда Сандертона привела в дом Марта. Они познакомились на какой-то вечеринке и быстро подружились. Вообще-то…

Я изумленно смотрела на тетку. Даже мое развитое воображение отказывалось представить мне портрет влюбленной Марты.

— Но он увидел Маргарет, и с этой минуты не замечал уже никого вокруг себя, — несколько смущенно закончила Мабель.

«Бедная Марта, — подумала я. — Такой скоротечный роман. Нет ничего удивительного в том, что ей свойственна некоторая суровость».

— Разумеется, Эдвард ничего не обещал Марте, — добавила тетя Мабель. — А в скором времени он обручился с Маргарет. Спустя полгода они собирались сыграть свадьбу. Нам с Мартой предстояло стать подружками невесты. В доме царило возбуждение, ведь планировалось сделать так много, включая платья. Маргарет была очень счастлива. Разумеется, у нее было очень слабое здоровье, не позволявшее ей учиться в школе. И она была такая хорошенькая. Я никогда не видела более прелестной девушки, чем моя сестра Маргарет.

— Но что же случилось? Почему бракосочетание так и не состоялось?

— Ее счастье омрачали угрызения совести. Мне кажется, она не могла забыть, что отняла Эдварда у Марты.

— Но ведь он не был женихом Марты?

— Он им стал бы… если бы не Маргарет. Марта ему очень нравилась. Они никогда не могли наговориться. У Марты по каждому поводу было свое мнение. Родители говорили, что это помешает ей найти себе мужа, потому что мужчины не любят слишком умных женщин. Но Эдварду с ней было интересно и она ему нравилась. Однако потом все изменилось, потому что он по уши влюбился в Маргарет. И Маргарет понимала, что она натворила. Видишь ли, ее всегда окружали поклонники. У Марты же не было никого, кроме Эдварда. Эдвард был создан для Марты… но Маргарет отняла его у нее.

— Расскажите мне, что с ней случилось.

— Она не находила себе места от беспокойства, опасаясь, что из-за слабого здоровья станет обузой для Эдварда. И от этого заболела. Она часто болела, но на этот раз ей делалось все хуже и хуже. Она умерла за неделю до того дня, когда должна была стать женой Эдварда. День ее свадьбы стал днем ее похорон, и вместо свадебных колоколов мы слушали заунывные удары колоколов похоронных.

— Какая ужасная история! Это так печально!

— Такие истории и рождают легенды. Так что, Сэйра, если ты услышишь, как слуги судачат о привидении, твой долг — положить конец этой глупой болтовне. — Тут она резко сменила тему. — Надо будет заказать и твой портрет, Сэйра, — неожиданно заявила она. — Марта только вчера об этом говорила.

— До моей мамы у отца была другая жена, — произнесла я. — До недавнего времени я и не подозревала, что у меня есть сводная сестра.

Мабель поджала губы.

— Вы ее видели? — спросила я.

— Нет, — ответила Мабель и еще плотнее сжала губы, как будто опасаясь, что они произнесут что-нибудь против ее воли.

— Быть может, стоило бы написать также портрет моей сестры? — предложила я.

— Вот еще, — вырвалось из плотно сжатых губ, и Мабель неприязненно посмотрела на меня. Затем она придвинулась поближе и заговорщически зашептала: — Быть может, нам удастся убедить твою маму воссоединиться с мужем?

— Вряд ли.

— Но ведь еще не поздно. Они оба еще достаточно молоды. Марта говорит…

Я хотела яростно возразить: слишком поздно, прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как они расстались. Все эти годы они жили врозь и даже не виделись. Как можно требовать от них воссоединения на том лишь основании, что теткам Ашингтон хочется наследника мужского пола?

Я не могла оторвать глаз от портрета Маргарет. Я вспомнила о страхах, преследующих прислугу, и представила себе, как это прелестное лицо оживает, а его владелица делает шаг вперед, покидая раму, чтобы поискать Эдварда Сандертона, отнятого ею у Марты.

— А что случилось с ним? — неожиданно спросила я.

— Что случилось с кем? — удивилась тетя Мабель.

— С Эдвардом Сандертоном.

— О… он уехал стрелять тигров в Индии. Сначала он поздравлял нас с Рождеством, но затем открытки перестали приходить, и больше мы о нем ничего не слышали.

Когда мы вышли с галереи, я оглянулась через плечо. И в самом деле жутковатое место, неудивительно, что оно обросло легендами.

Мы с мамой пошли погулять в лес. Он был прекрасен: листья пожелтели и начали опадать, устлав тропинку золотистым ковром.

Мама никогда не относилась к поклонникам красот природы, но в лесу она немного оживилась и повеселела. Я отметила это, на что она сказала:

— Это потому, что я покинула стены этого дома. А отсюда я его даже не вижу. Если бы ты знала, Сиддонс, как мне там плохо.

— Возможно, мы переехали сюда не навсегда.

— Конечно, нет. Я уверена, что Том начнет меня разыскивать.

— Надеюсь, ты примешь его предложение, даже если…

— О, это будет интересное предложение, — поморщившись, перебила меня мама. Я ведь была значительной фигурой. Публика не могла меня забыть.

Мне стало ее жаль. Публика и в самом деле ее любила… когда-то. Но ведь любовь зрителя непостоянна. Это даже я знала. И еще я знала, что она никогда не получит этого долгожданного предложения.

— Я ненавижу этих теток, — продолжала она. — Особенно Марту. Сиддонс, если честно, она меня пугает.

— Я тебя понимаю. Но что она может тебе сделать?

— Она так на меня смотрит. Иногда я поднимаю голову и ловлю на себе ее взгляд. Мне кажется, она что-то задумала.

— Ты все это себе напридумывала.

— Я чувствовала все это и раньше… когда приехала сюда с твоим отцом. Он так и говорил: «Марта обязательно должна что-нибудь планировать. Если она что-то задумала, она не успокоится, пока не добьется своего. Я сказала ему на то, что ей не нравится наш брак. Что же она в таком случае задумает? Мне всегда казалось, что у нее на уме убийство.

— Айрини Раштон! — воскликнула я. — Ты не на сцене. И ты забываешь, что тетя Марта — образчик добропорядочности, а добропорядочность и убийство — вещи несовместимые.

— И все же мне страшно. О, как мне хочется выбраться отсюда! Но тебе здесь, похоже, нравится.

Она была права. Меня привлекала древность дома и льстило осознание того, что мои предки жили здесь на протяжении двухсот лет. Мне нравился порядок, установленный в доме раз и навсегда, а также то, что мне прислуживают люди, нисколько не сомневающиеся в том, что это их священный долг. Я и не догадывалась, как меня утомили постоянные одолжения со стороны Джанет. Мне нравилось, что завтракают, обедают и ужинают здесь в строго заведенное время. Мне даже утренние молитвы перед завтраком нравились. Я начинала восхищаться тетками, хотя долго не хотела признаваться в этом чувстве даже себе, уже не говоря о маме. Я с удовольствием ходила с ними в церковь, где мы сидели на скамье Ашингтонов, специально отведенной для помещичьей семьи. Я любовалась витражами, подаренными церкви в период Реставрации одним из Ашингтонов, праздновавшим возврат к нормальной жизни и окончание эпохи вандалов Кромвеля, к счастью, обошедшей его дом стороной. Я с интересом рассматривала мемориальные таблички различным членам семьи и замысловато украшенные надгробия на могилах членов рода Ашингтонов, расположенных в специально отведенной для них части кладбища.

Я чувствовала, что и сама принадлежу к этому уважаемому роду, но понимала, что мама не может разделить со мной это чувство. В отличие от меня она была для Ашингтонов посторонней, без приглашения вторгшейся в их упорядоченную жизнь.

Меня представили священнику, преподобному Питеру Кэннону, и трем его долговязым дочерям, посвятившим себя работе на благо прихода, что объяснялось просто — всем им было уже за тридцать, и всех их обошли стороной как радости, так и горести супружеской жизни. Была у священника и супруга, очень хорошенькая и веселая дама, с легким недоумением взиравшая на дочерей, как будто удивляясь тому, что это она произвела на свет подобное потомство. Раз в две недели по воскресеньям священник с семейством являлся к обеду в Ашингтон-Грейндж. Я их всех чрезвычайно заинтересовала, и они мечтали вовлечь меня в жизнь прихода. С мамой они держались вежливо, но сдержанно, как будто ожидая от нее всевозможных странных выходок. Они моментально почувствовали, что она — не их поля ягода, но ничем не выдали осведомленности о ее связи с Эверардом. Объяснялось ли это их хорошим воспитанием или им просто ничего не было об этом известно, я так и не узнала.

Тетки не переставали меня забавлять. Я изумлялась их любви к порядку. Тетя Марта не выносила, если что-то было не на месте. Она всю свою жизнь посвятила поддержанию порядка в доме. Если тетя замечала, что какое-то украшение находится не на своем постоянном месте, она не могла успокоиться, пока не исправляла ситуацию. Цветы она расставляла так, что они напоминали мне солдат на параде. Пищу в Ашингтон-Грейндж принимали строго по часам. Минута задержки с обедом считалась опозданием. В доме все сверкало, а вскоре я узнала, что больше всего на свете Марту беспокоит то, что после их с Мабель смерти он может достаться не тем людям.

Было ясно, что она мечтает о том, что мама вернется к отцу и родит ему сына. Все остальные варианты ее не устраивали. О разводе не могло быть и речи, потому что она верила в святость брака. Если мужчина соединял себя узами брака с женщиной, они были обязаны оставаться мужем и женой, пока их не разлучала смерть.

Я понимала маму, когда она говорила, что ловит на себе задумчивые взгляды Марты. Я также подмечала азартный блеск у нее в глазах, когда она смотрела на маму. Мне тоже казалось, что она вынашивает какой-то план.

Но в чем мог заключаться этот план? Либо мама должна вернуться к отцу, либо умереть…

Что за ужасная мысль! Но меня на нее натолкнули слова мамы. Она сказала, что ей страшно.

— Раз уж мы здесь оказались, давай попробуем выжать из этого максимум удовольствия, — утешала ее я.

— Насколько я понимаю, ты хочешь здесь жить. Но когда Том за мной приедет, мне придется вернуться в город. Возможно, для тебя было бы лучше остаться.

— Ты же слышала все эти разговоры о гувернантке…

— Да. Полная чушь.

— Возможно, что не такая уж это чушь. Мне хочется учиться. Быть может, если тебе и в самом деле дадут роль, мне придется остаться здесь…

— Я сняла бы в Лондоне дом или поселилась бы в отеле.

— А я стала бы тебя там навещать. Приехала бы, скажем, на премьеру.

— О, это было бы чудесно! Быть может, через год в это же время мы будем вспоминать все это как дурной сон.

Когда мы вернулись домой, тетя Мабель встретила нас в холле.

— Мы наняли гувернантку, — объявила она.

Ее звали Селия Хансен. Она приехала на встречу с тетками издалека, но уже со следующей недели ей предстояло приступить к исполнению своих обязанностей. На этом настояла тетя Марта.

Тетки были от гувернантки без ума. Не вызывало никаких сомнений то, что она из очень приличной семьи, к тому же у нее имелась отличная рекомендация. Ее написала некая знатная дама, откровенно признавшаяся в том, что приходится Селии подругой. Рекомендаций от предыдущих нанимателей не было и быть не могло по той простой причине, что таковых не существовало. Впрочем, история Селии Хансен оригинальностью не отличалась. Она выросла в полной уверенности, что ей никогда не придется зарабатывать себе на жизнь. Но ее родители умерли, и она осталась совсем одна. Дом, в котором она выросла, достался кузине, а расплатившись с долгами, она поняла, что оставшейся скромной суммы на жизнь ей не хватит. Она могла жить в родительском доме в качестве бедной родственницы, однако предпочла независимость.

— Похвально, похвально, — довольно кивала тетя Марта.

— Сильная натура, — вторила ей тетя Мабель.

Обе были довольны своим выбором.

Мне не терпелось ее увидеть, и в следующий понедельник я наблюдала за ее прибытием из окна своей комнаты.

Она вышла из экипажа и остановилась, разглядывая дом. Я отпрянула от окна, успев, однако, заметить довольно длинное бледное лицо и гладкие обрамлявшие его темно-русые волосы, собранные в тугой узел на шее. Она была одета в простое черное платье, старомодное, но аккуратное.

Я знала, что меня скоро пригласят в гостиную, и не ошиблась. Когда я вошла, она сидела на одном из старинных стульев с высокой спинкой. Спину она держала очень прямо, а руки в перчатках сложила на коленях.

Тетя Марта, впрочем, как и тетя Мабель, самодовольно улыбалась.

— Ах, Сэйра, вот это и есть мисс Хансен. Мисс Хансен, это ваша ученица.

Когда она встала, выяснилось, что она среднего роста. Ей вообще подходило слово «средний» В этот момент я подумала, что Англия, должно быть, изобилует женщинами из хороших, но обедневших семей, очень похожих на Селию Хансен.

Она протянула мне руку, и я ее пожала.

— Как поживаете?

У нее был низкий голос и правильное произношение. Я поняла, чем она покорила теток. Они увидели в ней настоящую леди.

— Надеюсь, что я вас не разочарую, — ответила я.

Она улыбнулась легкой, едва заметной улыбкой. Уголки ее губ приподнялись, но выражение глаз не изменилось. И тут я обратила внимание на ее глаза. Большие, светло-карие, немного навыкате, они пристально смотрели на меня. Позже я отметила, что их выражение вообще никогда не менялось, но они несколько оживляли ее лицо, являясь единственной необычной чертой.

— Я уверена, что мы поладим, — ответила она.

— Дженнингс покажет вам вашу комнату, — вмешалась тетя Марта, — а когда вы отдохнете… Вы ведь хотите отдохнуть?

Мисс Хансен ответила, что такого желания у нее нет, но она хотела бы умыться и сменить дорожное платье.

Это заслужило немедленное одобрение тети Марты.

— В таком случае, — заявила она, — Сэйра зайдет за вами… скажем, через час. Она покажет вам комнату, в которой вы будете заниматься.

Призвали Дженнингс, и мисс Хансен удалилась вслед за ней.

— Где ее поселили? — поинтересовалась я, как только дверь затворилась.

— На четвертом этаже, в конце коридора… рядом с комнатой твоей мамы и рядом с классной комнатой. Я уверена, что мы сделали правильный выбор.

— Да, эта девушка получила хорошее воспитание, — закивала тетя Мабель. — Нынче много таких… Они живут в полном достатке… пока не обнаруживается, что средств к существованию у них на самом деле нет.

С лица тети Марты не сходило самодовольное выражение. Я уже знала, что это означает успешное завершение тщательно спланированного мероприятия.

Прежде чем позвать Селию Хансен, я зашла в классную комнату. Это была самая обычная классная комната. Свет в нее проникал сквозь большое окно, обрамленное темно-красными шторами. Тут также был камин, а на мраморной каминной полке стояли часы. Стены украшали картины на библейские сюжеты. Моисей в тростниках, Моисей, высекающий воду из скалы, Рахиль у колодца, сон Иакова, жена Лота, превратившаяся в соляной столб. Одна стена была посвящена Ветхому Завету, а стена напротив — Новому. Иисус, изгоняющий торговцев из храма, Иисус у колодца, Иисус, идущий по воде, Иисус, насыщающий пять тысяч человек.

Мебель здесь представляли несколько шкафов и длинный стол, сильно исцарапанный и испещренный чернильными пятнами. Возле него стояла длинная скамья и высокий, благородного вида стул, предназначенный, судя по всему, для учителя. Несколько стульев с высокими спинками довершали меблировку комнаты. «Здесь занималась Маргарет в то время, как ее сестры получали образование в школе, — подумалось мне. — Интересно бы взглянуть на ее гувернантку».

Должно быть, познакомившись с Эдвардом Сандертоном, она была на седьмом небе от счастья. Впрочем, это счастье не могло быть полным, ведь она достигла его за счет сестры. Да еще какой сестры! Я не сомневалась, что Марта и в юности была способна нагнать страху на кого угодно, не говоря уже о хрупкой и болезненной сестренке.

Я представила себе Маргарет, сидящую за этим столом. Ее светлые волосы рассыпались по плечам, она рассказывает своей гувернантке о том, что влюбилась. Я отчетливо видела ее лицо и покатые плечи, едва прикрытые голубым шифоном. Затем мне представилась окутанная сумерками галерея, неясные очертания высоких окон и Маргарет, выходящая из рамы на стене в поисках возлюбленного. Очень милая легенда! Интересно, может, она и в классную комнату заглядывает?

Я стояла у пышных красных портьер, когда в коридоре раздались шаги. Мое сердце бешено заколотилось, хотя это, наверное, объяснялось тем, что я думала о Маргарет. Меня охватило странное тревожное чувство. Шаги приближались очень медленно. Я уставилась на дверь. Ручка повернулась, и дверь распахнулась, но никто не вошел. Инстинктивно отпрянув, я спряталась за портьеру и тут же рассмеялась над своими страхами. Это была всего лишь служанка, Эллен, а шла она так медленно потому, что несла большую коричневую вазу с хризантемами. Ваза была керамической, а значит, очень тяжелой.

Она уже хотела поставить вазу на стол, когда я вышла из-за портьеры. Она обернулась, вскрикнула и выронила вазу. Ее лицо было белым как мел, а глаза округлились от ужаса.

— Эллен! — воскликнула я. — Что случилось?

Девушка продолжала молча смотреть на меня. Потом узнала меня, и мертвенная бледность сменилась ярким румянцем.

— Я думала… — запинаясь, начала она. — О Господи, мисс Сэйра, я подумала, что вы — привидение.

Я засмеялась, но тут же напомнила себе, что несколько мгновений назад сама шарахнулась за штору.

— Кухарка говорила, что сюда она тоже может войти, ведь здесь они впервые увидели друг друга… так говорит кухарка. Я не знаю, мисс Сэйра, но я приняла вас за нее… Кухарка тоже говорит, что вы — вылитая она.

— В этом нет ничего удивительного, Эллен, — улыбнулась я. — Потому что, если ты говоришь о Маргарет, она была моей тетей. Давай лучше соберем эти осколки.

— Меня будут ругать, мисс. Смотрите, я разбила большую вазу.

— Я скажу, что это из-за меня.

— Правда, мисс? Но ведь это и в самом деле вы меня напутали.

Я положила руку ей на плечо. Она все еще дрожала.

— Я не люблю заходить сюда одна, — призналась она. — К тому же сегодня день какой-то странный… Темно, так и кажется, что вот-вот начнется гроза. Правда, сюда заходить не так страшно, как на галерею, но здесь мне тоже не нравится.

— Беги за совком, — скомандовала я. — И тряпку не забудь прихватить. Принеси другую вазу, и мы поставим в нее цветы. Наверное, они предназначены для гувернантки.

— Хозяйка велела поставить их здесь. Она говорит, что гувернантка — настоящая леди. Просто ей не повезло…

— Верно. А теперь давай скорее уберем эту лужу, чтобы леди смогла сюда войти.

Она убежала, немало ободренная тем, что встретила в классной комнате не Маргарет, а Сэйру, которая к тому же пообещала взять на себя вину за разбитую вазу.

Как странно, думала я, что воспоминания о Маргарет до сих пор не дают никому покоя. Как будто с ее смертью связана какая-то загадка.

Вскоре вернулась Эллен и принялась вытирать лужу и собирать осколки, а я взяла у нее вазу и поставила в нее цветы.

— Ну вот, — улыбнулась я Эллен, — с цветами намного веселее, верно?

Она обвела взглядом комнату, и я поняла, что для нее это не просто комната, а комната с привидением, и никакие цветы не способны изменить этот факт.

Селия Хансен изо всех сил пыталась всем угодить. Иногда она вела себя настолько идеально, что мне казалось, будто она репетирует каждое свое слово и действие. Она умудрялась нравиться даже слугам, в то же время не допуская по отношению к себе ни малейшей фамильярности. Тетя Марта прониклась к ней самыми теплыми чувствами. Ведь это она решила нанять гувернантку, и она выбрала Селию Хансен. Следовательно, Селия Хансен была желанной гостьей в нашем доме. И, разумеется, Мабель разделяла точку зрения сестры насчет этого бесценного приобретения. Селия решала проблему моего образования и предпочитала держаться в тени, одновременно всячески демонстрируя благодарность хозяйкам приютившего ее дома. Одним словом, она была просто идеальной гувернанткой.

Но что удивляло меня больше всего, так это дружба Селии с мамой. То, что они немедленно привязались друг к другу, не вызывало сомнений. Оказалось, Селия весьма осведомлена обо всем, имеющем отношение к театру. Она также призналась ей, что однажды смотрела пьесу, главную героиню которой играла мама, и что ее игра навеки врезалась ей в память.

Селия в малейших подробностях знала эту пьесу в целом и роль мамы в частности. Это привело маму в восторг. Я уже давно не видела ее такой счастливой.

Кто не разделял восторгов домашних, так это я. Я держалась сдержанно и отстраненно. Возможно, меня возмущало то, что такой взрослой девушке, как я, все-таки наняли гувернантку. Возможно, я вспоминала хаотичные, но необыкновенно увлекательные уроки с Тоби, доставлявшие мне столько радости. Уроки с Селией Хансен были тривиальны и скучны.

Она также держалась настороже. Ей уже перевалило за тридцать, что в моих глазах делало ее почти старухой. Иногда мне казалось, что она выглядит старше, иногда — моложе. И еще она была полной противоположностью мне. Я была импульсивна, а Селия как будто взвешивала каждое слово, прежде чем произнести его вслух, а произнеся, внимательно следила за впечатлением, которое это слово произвело на собеседника. Наблюдая за ней, я видела, как даже ее личность меняется в зависимости от того, с кем она общается. С тетками она представляла собой образчик благопристойности. Она демонстрировала им ровно столько благодарности, чтобы они не сомневались в том, что она счастлива жить в их доме, но никогда не пыталась скрывать тот факт, что ее воспитание не уступает их собственному. Подобная позиция приводила тетю Марту в восторг. Я осторожно расспрашивала слуг, пытаясь выяснить их отношение к Селии.

— Леди… настоящая леди, — твердила Эллен. — Уж она умеет себя поставить. Кухарка говорит, что многие гувернантки любят задаваться… Ну, мисс Хансен тоже держит нос высоко… но это у нее выходит как-то само собой… ну, вы меня понимаете. Да она всем нравится…

Итак, гувернантка покорила всех, но я предпочла бы, чтобы она была хоть немного менее сдержанной. Еще мне хотелось, чтобы она не ходила по дому так тихо. Иногда я узнавала о ее присутствии, только подняв голову и встретив пристальный взгляд ее странных глаз. Я пыталась понять, что же он выражает, но мне это не удавалось. Ее глаза никогда не улыбались. Честно говоря, они очень соответствовали всем ее манерам. Затем я узнала, что она меня боится, и это заставило меня изменить отношение к ней.

Мы сидели в классной комнате и читали «Гамлета». Будучи очень добросовестной гувернанткой, она составила подобие расписания. Она собиралась учить меня математике, французской и английской грамматике, а также английской литературе. Кроме этих предметов, в расписании было рукоделие и нечто, именуемое творчеством и заключавшееся в рисовании акварелью вазы с цветами или чаши с фруктами. Она отлично вышивала, да и рисовала куда лучше меня. Она также была сильна в математике и с легкостью решала задачи о поездах, движущихся навстречу друг другу, могла определить возраст детей, чей совокупный возраст составлял столько-то лет и каждый из которых был на определенное количество лет старше или младше других детей. Я всей душой ненавидела такие задачи. Мне не было никакого дела ни до скорости поездов, ни до возраста несуществующих детей. Но во всем, что касалось французского и английского, в любом виде, особенно в виде литературы, было непонятно, кто кого должен учить.

Это выяснилось довольно скоро, и особенно, когда мы приступили к моей любимой пьесе, «Гамлету». Я могла декламировать наизусть целые отрывки. Мы с Тоби подолгу обсуждали каждую строчку.

Меня все больше увлекала дискуссия, посвященная «Гамлету», и одновременно мне становилось ясно, что Селия теряет почву под ногами. Спор со мной был ей явно не по плечу. Ее руки лежали на столе, и я заметила, что они дрожат. Сначала она спрятала их, положив на колени, а затем, как будто решившись, заговорила:

— Моего образования недостаточно, чтобы учить вас, Сэйра, — произнесла она. — Если бы вы были маленькой девочкой, тогда другое дело…

Ее глаза-блюдца, не мигая, смотрели прямо на меня, а губы дрожали. Я видела, что она напугана.

— Сначала я радовалась своей удаче, — продолжала она. — Все складывалось как нельзя лучше. Ваши тетушки так добры ко мне, и я так горда знакомством с вашей матушкой… Но я вижу, что вы считаете меня недостаточно квалифицированным учителем. Вы сообщите об этом тетушкам, и тогда…

Несколько мгновений я молчала, обдумывая услышанное. Меня взволновало зрелище рушащегося на моих глазах идеально выложенного фасада. Вместо идеально воспитанной леди передо мной возникла испуганная женщина, со страхом вглядывающаяся в туманное будущее. Но ее большие глаза смотрели на меня по-прежнему невыразительно.

— Попытайтесь представить себе мое положение, — тем временем говорила она. — Я выросла в доме, который… ничем не отличался от этого. Я и не предполагала, что моя жизнь может измениться таким радикальным образом. Все произошло так неожиданно. Когда родители умерли, мне пришлось расплачиваться с их долгами. К счастью, мне это удалось, хотя в результате я осталась совершенно без средств. Я поняла, что мне придется стать гувернанткой. Больше я ни на что не способна. Я увидела объявление и откликнулась на него. Ваши тетушки были так добры… слуги тоже встретили меня хорошо… Я подумала, что смогу прожить здесь хотя бы несколько лет, и возможно, мое будущее тем временем прояснится. Но я не гожусь вам в учителя. Мне придется подыскать себе другое место… с маленькими детьми. Возможно, с ними у меня все получится. С вами я чувствую так, как будто пробралась сюда обманом.

— Минутку! — воскликнула я. — Не надо принимать за меня никаких решений. Кто сказал, что я собираюсь пожаловаться тете Марте на то, что вы недостаточно хороши во французском и английском? У меня и в мыслях этого не было. Но, честно говоря, я считала, что уже выросла из того возраста, когда нуждаются в услугах гувернантки…

— Поэтому-то вы и относитесь ко мне с такой неприязнью.

— Эта неприязнь не адресована вам лично. Мне неприятно то, что меня продолжают считать ребенком. Но я отлично понимаю ваши чувства. Ведь я вполне могла оказаться на вашем месте. Если бы в моей жизни не появились тетя Марта и тетя Мабель, я бы сейчас, по всей вероятности, тоже пыталась учить какого-нибудь ребенка, чтобы обеспечить средствами к существованию себя и маму. Но вы вышиваете и рисуете намного лучше меня, а также отлично знаете математику. Почему бы вам не учить меня всему этому? Что касается французского, давайте просто заниматься им вместе. Ну и я всегда рада обсудить какое-нибудь литературное произведение. Так что наши уроки вполне могут быть и приятными, и полезными. Не грустите, мисс Хансен! Беспокоиться не о чем. Живите здесь столько, сколько необходимо. Вы нравитесь тете Марте, и смею вас заверить, заслужить одобрение такой дамы — немалое достижение.

Ее губы улыбнулись мне, а глаза как будто засияли, тем не менее их выражение и на этот раз осталось прежним.

С этого дня наши отношения изменились. Мы стали подругами. Она была благодарна мне за то, что я ее не выдала, а я ужасно гордилась собой. Теперь Селия мне нравилась. Нам ведь всегда нравятся облагодетельствованные нами люди.

Итак, все были довольны, и спустя месяц Селия уже была полноправным членом нашей семьи.

Тетя Марта объявила, что отныне Селия будет садиться за стол с нами, потому что глупо продолжать носить ей подносы наверх, а о том, чтобы позволить ей есть на кухне со слугами не может быть и речи. Мы начали обращаться к ней по имени и брать ее с собой в церковь. Дочери священника убедили ее принять участие в церковно-приходской жизни и не пожалели об этом. Она вышила множество чехлов для чайничков, пользовавшихся большим спросом на благотворительных ярмарках, и увлеченно бралась за любую работу.

Временами в доме ощущалось необъяснимое напряжение. В таких случаях я шла на галерею и разглядывала портреты Маргарет и других дам, шеи которых украшал жемчуг.

Мне очень хотелось знать дальнейшую судьбу ожерелья Ашингтонов. Скорее всего, они достались моему отцу. Ведь они всякий раз переходили к старшему сыну и уже через него к его жене, а затем к жене старшего сына. Но кому они достанутся, если сын так и не родится? Мне очень хотелось спросить об этом у теток. Вероятно, Мабель сможет мне это объяснить?

Но что же меня беспокоило? Возможно, все дело было в тете Марте? В ней по-прежнему ощущалась какая-то необъяснимая решимость, как будто у нее в голове созрел очередной план. Кроме того, меня тревожила мама. Она продолжала ожидать Тома Меллора и сценарий, который опять позволит ей взлететь на вершину театрального Олимпа. Появление Селии оказало на нее сильное влияние. Иногда я думала, что это к лучшему, но временами начинала в этом сомневаться. Селия подолгу разговаривала с мамой. Они вместе пили чай в маминой комнате, готовя его на маминой старой спиртовке. Мама привезла ее с собой, потому что в театре она привыкла пить чай в самое неподходящее для этого время. Мег часто жаловалась мне на нее:

— Чаю! Чаю! Она и среди ночи требует чаю!

Так что мне очень хорошо была знакома эта спиртовка.

Иногда они приглашали меня присоединиться к ним. Я становилась свидетелем того, как мама оживленно рассказывает Селии о театре и даже проигрывает для нее отрывки из разных пьес. Я радовалась, видя ее такой веселой, но потом она неизменно погружалась в глубокую депрессию.

Я спрашивала себя, известно ли Селии о связи мамы с Эверардом Херрингфордом и оборвавшей ее трагедии. Она, вне всякого сомнения, была отлично знакома с театральной карьерой Айрини Раштон. Однажды, когда мы прогуливались в лесу, я решила прощупать ее на этот счет.

— Ты слышала о последней маминой пьесе? — нерешительно поинтересовалась я.

— Той, которая шла всего месяц?

Я поняла, что она в курсе всего.

— Такая жалость, что она сидит в этой глуши, в то время как ее место на сцене, — продолжала Селия.

— Ей пришлось очень трудно… — подхватила я.

Селия ускорила шаги и прошла вперед. Мне показалось, она нервничает. Затем она обернулась ко мне.

— Я читала об этом в газетах… О мужчине, который покончил с собой… об этом политике. Это все было так страшно… мне было ужасно жаль ее.

— Значит, ты все знаешь.

— Я почти ничего не знаю. Просто я прочитала статью в нашей местной газете… и я поняла, о ком идет речь, потому что видела ее на сцене. А правда, что эти события положили конец ее карьере?

— Да, — кивнула я, — это правда.

— О, это так трагично!

— Должно быть, ты очень удивилась, встретив ее здесь? Или ты помнила ее настоящую фамилию?

— Настоящую фамилию? — удивление изобразили ее дрогнувшие губы. Глаза опять остались неподвижны. — Ах… Ашингтон! Нет, не думаю, что я слышала это имя раньше. Ее ведь знали как Айрини Раштон, верно? Я не знала, что у нее есть другая фамилия. Поэтому, увидев ее здесь, я не поверила собственным глазам.

— Хорошо, что ты у нее есть, — сказала я. — Она привыкла к поклонению… думаю, появление поклонницы ее немного утешило.

— Мне нравится расспрашивать ее о театре. Это так интересно!

Я не ошиблась, думая, что тетя Марта опять что-то планирует. В ее планы меня посвятила мама. Стоял конец ноября, было довольно тепло, хотя сыро и туманно. Мама опять слегла с простудой.

Однажды днем она не встала с постели, и я поднялась к ней, чтобы приготовить ей чай.

Мама была в дурном расположении духа.

— Я ненавижу этот дом все сильнее, — заявила она мне, когда я подала ей чашку.

Я присела рядом с кроватью, сделала глоток чая и промолчала. Эту фразу я слышала уже сотни раз.

— Марта что-то задумала, — не унималась мама. — Говорю тебе, Сиддонс, от ее взглядов у меня мороз ползет по коже.

— Ты это и раньше говорила.

— Я помню, как приехала сюда с твоим отцом. Она постоянно интересовалась, не забеременела ли я. Если бы ты оказалась мальчиком, все было бы иначе. Ты бы получила эти проклятые жемчуга и жену, призванную их носить. Они бы поспешили тебя женить и принялись бы ожидать рождения следующего наследника. Но твой отец их разочаровал. Он предал семейную традицию. Два совершенно неудовлетворительных брака, и ни одного наследника мужского пола. Но Марта не из тех, кто сдается. Кому теперь должно принадлежать фамильное ожерелье? Сейчас дело обстоит так, что роду Ашингтонов грозит исчезновение. Значит, Ашингтонам ожерелье уж точно не достанется. Комедия, да и только. Но Марта отнюдь не комедийный персонаж. — С этими словами мама вручила мне пустую чашку. Когда я поставила ее на столик и вернулась к постели, она схватила меня за руку. — Сиддонс, она что-то задумала. Я это точно знаю.

— И что же она задумала?

— На этот раз ее планы касаются меня. Я знаю. Я вижу, как она на меня смотрит. Ей надо, чтобы я вернулась к твоему отцу. Для этого либо он должен приехать сюда, либо я отправиться к нему. Мы должны воссоединиться и исполнить то, что она уклончиво называет «нашим долгом». Мы должны родить сына, который сможет унаследовать ожерелье. Но как она собирается этого добиться?

— Возможно, мой отец возвращается в Англию?

Эта мысль меня взволновала. Переезд в родовое поместье и знакомство с семьей (хотя с большей частью своих родственников в виде портретов) придали моей жизни новый смысл. Больше всего на свете мне хотелось увидеть отца.

— Он не станет слушать сестер. И он не приедет. За все эти годы он ни разу не был в Англии. С чего бы это ему сейчас приезжать? Я думаю, она уже поняла, что выманить его сюда ей не удастся, поэтому она будет пытаться отправить меня на Цейлон. В этом и заключается ее план. Она мечтает от меня избавиться.

— И ты… поедешь?

— Я ненавидела этот остров. Еще сильнее, чем я ненавижу этот дом. Здесь я по крайней мере недалеко от Лондона, и Том знает, где меня найти.

От жалости к ней мне стало дурно. Неужели она все еще надеется, что Том Меллор приедет сюда и предложит ей сценарий! Она очень исхудала, и я знала, каких трудов ей стоит добиться этого нежного оттенка кожи, который прежде был совершенно естественным.

— И она все это тебе сказала? — поинтересовалась я.

— Намекнула. Она сообщила мне, что нам с Ральфом следовало бы возобновить то, что она называет «нормальными супружескими отношениями». Она до умопомрачения мечтает о мальчике с фамилией Ашингтон. Она забывает, что даже если ей удастся добиться нашей с Ральфом встречи, это никоим образом не решает ее проблему. Сердцу не прикажешь.

— Что ж, если ты не хочешь ехать на Цейлон, а отец не хочет приезжать в Англию, значит, придется тете Марте с этим смириться.

— Иногда, когда она косится на меня, мне кажется, она мечтает о том, чтобы я исчезла.

— Исчезла?

— Да, с лица земли.

— Ты опять все драматизируешь.

Она грустно посмотрела на меня.

— Нет, Сиддонс, не драматизирую. Я ей мешаю, а Марта не любит, когда ее планы срываются. Если на ее пути встает препятствие, она его устраняет.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Мне не нравится этот дом. В нем есть что-то зловещее. Разве ты это не чувствуешь?

— Это все из-за разговоров о привидениях. Маргарет, разгуливающая по галерее, и все такое.

— Нет, это ощущение порождается мыслями окружающих людей. Если кто-то из них задумал что-то нехорошее…

— Ты сыграла слишком много ролей и начинаешь путать их с реальной жизнью.

— Если меня устранить, это развяжет твоему отцу руки, и он сможет жениться еще раз. Верно? И вдруг случится, что ему повезет и у него наконец-то родится сын.

— Что за вздор! Кто это будет тебя «устранять»? Ты здесь и здесь останешься. У тебя есть я, и ты должна обо мне заботиться, ты не забыла?

Она ласково мне улыбнулась.

— Моя милая малышка Сиддонс, — произнесла она. — Моя единственная радость. Я так счастлива, что ты со мной в этом странном доме, полном смутных теней.

Я встала и налила ей еще чаю, чтобы не позволить ей окончательно раскиснуть. Тем не менее этот разговор меня не на шутку встревожил. Я тоже чувствовала, что в воздухе витает какое-то предостережение.

Приближалось Рождество, и я предложила украсить дом плющом и остролистом. Я еще не знала, как празднуют Рождество в Грейндже. Впрочем, об одной многолетней традиции мне рассказали. Каждой деревенской семье Ашингтоны дарили на Рождество два одеяла и гуся. Я также знала, что в канун Рождества нам предстоит посетить полночную службу в церкви, а наутро опять отправиться в церковь. Вечером того же дня к ужину всегда приходят священник с семьей и доктор с женой. Обед подают в полдень, а вечером слуги свободны. Насколько я поняла, из года в год в праздновании Рождества не менялся ни один из перечисленных пунктов.

Вскоре сильно похолодало, что очень обрадовало девушек Кэннон, сообщивших нам, что они очень надеются на то, что на Рождество выпадет снег. В прошлом году, например, на пруду можно было кататься на коньках.

Моя мама капризничала и раздражалась по любому поводу. Она вспоминала, как мы праздновали Рождество на Дентон-сквер, и горько сожалела о том, что поддалась на уговоры Тома и согласилась сыграть в рождественской постановке. Это было непоправимой ошибкой.

Хотя снег выпал только на Двенадцатую ночь, на Рождество дул пронизывающий восточный ветер и было нестерпимо холодно. Мама и раньше не переносила ветреную погоду, а тут и вовсе слегла с очередной простудой. Нам с Селией удалось убедить ее отлежаться, да она особо и не сопротивлялась.

После этой простуды ее начал мучить кашель.

Я хорошо запомнила тот день, когда Селия заговорила со мной о маме. Ее лицо было очень серьезным, когда она произнесла:

— Я думаю, она больна гораздо серьезнее, чем ты можешь себе представить. У нее начинается новая простуда, а она еще от предыдущей не оправилась.

— Да, она часто болеет, — согласилась я.

— Она здесь глубоко несчастна, — тихо заметила Селия.

— В Лондоне она тоже была несчастна. После этой трагедии вся ее жизнь полетела под откос. Если бы ей дали возможность играть, она бы восстановилась.

Селия кивнула.

— Быть может, стоит пригласить к ней доктора? — немного помолчав, предложила она.

— Она будет возражать. Давай подождем немного. Это всего лишь простуда.

— Тебе виднее, — ответила Селия.

Я была ей очень благодарна, потому что видела, как она заботится о маме. Это также давало мне некоторую свободу. Зная, что Селия присмотрит за мамой, я могла немного от нее отдохнуть. Быть может, это звучит несколько странно, но порой мне хотелось сбежать и не слышать беспрестанных маминых стенаний о прошлом и ее полной неспособности примириться с настоящим. Ее общество угнетало меня все больше, и я с облегчением обнаружила, что Селии удается утешать ее гораздо лучше, чем мне. Она искренне восхищалась ею и в какой-то степени олицетворяла собой толпы исчезнувших поклонников. Как правило, оставив ее у мамы, я уединялась в библиотеке и с головой уходила в книги. Иногда я брала книгу и шла читать на галерею. Я полюбила общество своих предков, кроме того, я разглядывала знаменитый жемчуг и придумывала самые невероятные истории. Мне нравилось, что у меня такая романтичная семья: у кого еще есть такие загадочные отец и сестра?

Подошел к концу январь. Я навсегда запомнила день, когда Селия настояла на том, чтобы мы пригласили к маме доктора. Здоровье мамы не улучшалось, и я уступила. Доктор Берримэн, друг семьи, вместе с женой частенько сиживавший за нашим столом, осмотрел маму и диагностировал бронхит. Он прописал ей постельный режим, призванный помочь ей избавиться от хронического кашля.

— Самое главное, это не допускать переохлаждений, — сказал он. — Она всегда должна быть в тепле.

Он посмотрел на жарко пылающий в камине огонь и одобрительно кивнул.

— Она просто расклеилась, — заявила тетя Марта. — Выпустите ее на сцену, и от болезни не останется и следа.

Доля истины в этом была, но прежде чем выходить на сцену, она должна была избавиться от бронхита.

На следующее утро пришло письмо от моего отца. Тетя Марта пригласила меня в гостиную и торжественно сообщила, что отец не собирается приезжать в Англию.

— Какая жалость, — вздохнула она. — А ведь если бы он приехал, возможно, нам удалось бы их помирить.

— О нет, тетя Марта, прошло слишком много времени. Какое может быть примирение, если они целых пятнадцать лет не видели друг друга!

— Я уверена, мы что-нибудь придумали бы, — ответила тетя Марта, намекая на то, что для нее нет ничего невозможного. — Если бы нам только удалось выманить его сюда!

— Это все равно ничего не изменило бы, — продолжала настаивать я.

На этот раз тетя Марта ничего не ответила и только плотнее сжала губы. Я видела, что невозможность пустить в ход все свои организаторские таланты вызывает у нее неописуемое раздражение. Вспомнив, что вся проблема заключается в том, кому достанутся две нитки жемчуга, я так развеселилась, что с трудом удержалась от смеха. Поистине, на что только не идут люди ради удовлетворения собственной гордыни и тщеславия!

— Он очень рад, что ты теперь живешь здесь, под нашим присмотром, — опять заговорила тетя Марта. — Я сообщила ему, что он должен приехать домой хотя бы для того, чтобы увидеться с тобой.

— Они правда рад тому, что я здесь?

— Ну конечно! Он знает, что на нас с Мабель можно положиться. Он даже написал тебе письмо. Вот оно.

Я схватила конверт. Мне не терпелось его вскрыть, но я не хотела этого делать в присутствии тети Марты. У меня мелькнула мысль, что, возможно, она его уже вскрывала над паром, а затем опять запечатала. Я знала, что не все люди неукоснительно следуют кодексу чести. Очень многие с готовностью поступались принципами, если это помогало им достичь поставленной цели. Что касается тети Марты, то меня вообще начали посещать странные мысли в отношении моей любящей родственницы. Должно быть, их источником была неприязнь, испытываемая к ней мамой и порой перерастающая в панический ужас.

Как только мне удалось улизнуть от тети, я примчалась в свою комнату и дрожащими руками распечатала конверт. Письмо было написано крупным, размашистым и не всегда разборчивым почерком.

«Моя дорогая дочь Сэйра!

Как я счастлив, что наконец-то могу тебе написать. Я сомневаюсь, что ты меня помнишь, но ты стоишь у меня перед глазами такая, какой я тебя видел в последний раз. Когда твоя мать уехала, забрав тебя, это разбило мне сердце. Но так бывает. Она так и не смогла приспособиться к жизни на Цейлоне, а значит, поступила правильно, покинув его. Сестры сообщили мне, что теперь и ты, и твоя мама живете с ними. Я уверен, что в Ашингтон-Грейндже ты будешь счастлива. В конце концов, это твое родовое гнездо. Что касается меня, то я выращиваю чай. Это занятие требует моего постоянного присутствия. Поэтому я никак не могу вырваться с Цейлона. Твои тети просят меня вернуться, но пока у меня нет такой возможности. Думаю, когда-нибудь ты приедешь ко мне в гости. А пока я буду рад и письму от тебя, Сэйра. Напиши мне, если тебя хоть немного интересует твой отец.

Ральф Ашингтон».

Письмо не на шутку меня взволновало. Теперь у меня был отец! Я буду переписываться с ним, и это позволит нам познакомиться поближе. Кроме того, я смогу расспросить его о сестре.

Я сидела замерев, с письмом в руке, когда раздался стук в дверь и вошла тетя Марта. Она впилась в мое лицо своими цепкими глазками.

— Что скажешь? — поинтересовалась тетя.

Краска залила мое лицо. Я не собиралась показывать ей письмо отца, тем более что подозрение относительно того, что она уже его прочитала, не развеялось, а только усилилось.

— Наконец-то он тебе написал, — продолжала она. — Мог бы и раньше додуматься.

— Тон письма очень дружелюбный, — вступилась я за отца.

Она презрительно расхохоталась.

— Еще не хватало, чтобы он написал своей дочери недружелюбное письмо. Он должен лично приехать, и я так ему об этом и сказала.

— Но он не может оставить плантацию.

— Он должен вернуться к нормальной жизни.

— Тетя Марта, меня очень беспокоит мама.

— Думаю, тебе не о чем беспокоиться. Твоей маме просто нравится болеть и принимать заботу окружающих.

— Я так не думаю. Видели бы вы ее, когда она работала. Она всегда была бодрой и веселой. Ей никогда не нравилось болеть.

— Вот и я о том же. Она привыкла быть в центре внимания. Она и здесь пытается добиться того же самого, разве что методы другие.

— Но у нее сильный кашель.

— Ей нужно побольше дышать свежим воздухом. Нет, положительно возмутительно, что Ральф не хочет возвращаться домой!

Глядя на стоящую передо мной женщину и ее решительное лицо с плотно сжатыми губами, я подумала, что она напоминает мне одну из героинь прошлого. Наверное, с такой же решимостью королева Боадичеа вела войска на римлян, а Елизавета произносила свою знаменитую речь в Тилбери.

— Возможно, он когда-нибудь приедет.

Она покачала головой.

— Я его знаю. Я прочитала это между строк. Он не хочет возвращаться. Он боится осложнений. Ведь ему придется встретиться с твоей матерью и принять решение. Твой отец всегда избегал ответственности, предпочитая плыть по течению… — Лицо тети Марты исказил гнев. — Вот он и плывет, а время уходит.

— Что вы имеете в виду, тетя Марта? — поинтересовалась я.

Она не ответила, а лишь раздраженно покачала головой.

В этот вечер за обедом, опять в отсутствие мамы, не спустившейся к столу, мы говорили о погоде, которая испортилась, одновременно испортив настроение всем жителям округи, об ожидаемом приезде нового помощника священника; от одной мысли о нем у тети Марты даже кончик носа шевелился.

— Бьюсь об заклад, девчонки Кэннон сгорают от любопытства, — говорила она. — Возможно, одной из них удастся его заарканить. Хотя помощник священника не бог весть какая добыча. Но бедняжкам не приходится перебирать.

— Будет любопытно понаблюдать за состязанием, — вставила Мабель.

Селия молчала, опустив глаза. «Интересно, приходила ли ей когда-нибудь в голову мысль о замужестве? — подумалось мне. — Возможно, из нее получилась бы неплохая жена».

Порой она принималась откровенничать, и постепенно я узнавала ее все ближе. Мне было известно, что у ее родителей было загородное поместье, очень напоминающее Грейндж, что однажды ее отец погиб на охоте, а вскоре после этого умерла и мама, что ее дом достался не ей, а кузине. Впрочем, об этом она говорила достаточно редко, потому что эта тема была слишком болезненной. Селия также рассказывала мне о своей гувернантке, которая однажды привезла ее в Лондон на один из спектаклей с участием моей мамы. Похоже, эта гувернантка стала ей близкой подругой, и она всегда говорила о ней с большой теплотой.

— Ну, и как наша немощная родственница? — неожиданно поинтересовалась тетя Марта.

В последнее время она стала называть маму «нашей немощной родственницей».

— Ей немного лучше, — ответила я.

— Тем не менее она не смогла к нам сегодня присоединиться, — отметила Мабель.

— О нет. Для этого она еще слишком слаба. Эта болезнь отняла у нее последние силы.

— Тогда бокал бузинового вина ей не повредит, — заключила тетя Марта. — Кто отнесет ей поднос с обедом?

— Я могу отнести, — с готовностью откликнулась Селия. — Если только это не хочет сделать Сэйра.

— Она любит, когда обед приносишь ты, — ответила я. — Ей нравится поболтать за едой о театре.

— Вино в этом году удалось на славу, — закивала Мабель. — Крепче, чем обычно. Меня от него даже в сон клонит.

— Оно поможет нашей немощной родственнице уснуть, — согласилась тетя Марта.

Селия взяла поднос и отправилась наверх. Я поднялась вслед за ней, и мы втроем немного поболтали, пока мама ела. Я до сих пор не сказала ей, что получила от отца письмо, опасаясь, что это может ее расстроить.

Вскоре она уже спала. Мы забрали поднос и бесшумно вышли из комнаты.

Утром ей стало хуже. Кашель усилился, и поднялась температура. Пришел доктор, осмотрел ее и еще раз сказал, что самое главное для нее — тепло. Он посоветовал подкладывать ей под спину подушки, чтобы она могла сидеть в постели. Так ей будет легче дышать. Он выписал ей микстуру, за которой Селия поспешила сходить, и к вечеру маме стало значительно лучше. Днем она много спала, но на следующее утро от улучшения не осталось и следа. У нее начался жар.

Это очень обеспокоило Селию. Она сказала, что мы не должны оставлять ее одну, и предложила по очереди дежурить у ее постели.

Когда я осталась с ней одна, она вдруг открыла глаза и посмотрела на меня затуманенным взглядом.

— Это ты, Сиддонс? — позвала она. — Мне страшно.

— Все хорошо, — попыталась успокоить я ее. — Я здесь. Тебе нечего бояться.

— Здесь есть что-то… или кто-то… ночью. Я это видела… и очень испугалась. Я открыла глаза… Светила луна, и в комнате было довольно светло… И я увидела ее у своей постели… Фигуру в сером балахоне… Она смотрела на меня… а потом она ушла… как будто растаяла. И мне было холодно… так холодно…

— Это был сон, — убежденно заявила я.

Она кивнула.

— Да, сон. Он напомнил мне эту сцену из «Привидения в восточном крыле». Ты помнишь эту пьесу, Сиддонс? Я играла там хозяйку дома, а привидением на самом деле был некто, кто хотел меня убить.

Я погладила ее по голове.

— Это был сон из прошлого, — ответила я. — Здесь нет привидений. Я всегда рядом, да и Селия тоже.

— Она хорошая девушка, — пробормотала мама. — Я рада, что она здесь. Но Марта мне не нравится. Я ее боюсь. Мне кажется, она хочет от меня избавиться. Я ей мешаю.

— Опять ты за свои фантазии. Сейчас Селия принесет тебе вкусную кашку, и одна из нас посидит с тобой, пока ты будешь ее есть. Тебе не надо ничего делать. Просто поешь и укутайся в одеяло. Скоро ты поправишься.

Она поела каши и вскоре уснула. Утром пришел доктор, и я рассказала ему о мамином сне… если это был сон.

— Она бредила, — ответил доктор. — У нее была высокая температура. Позаботьтесь о том, чтобы ей все время было тепло, и кормите ее получше. Через неделю она снова будет на ногах. В последнее время она слишком часто болела, а эта последняя простуда и вовсе ее измотала.

Селия отправилась за новым лекарством для мамы. Возвратившись, она сказала, что доктор велел давать его маме перед самым сном, потому что оно поможет ей быстро заснуть, а для нее сейчас нет ничего важнее крепкого, восстанавливающего силы сна.

Мне было не по себе. Мама очень изменилась, у нее даже взгляд стал каким-то… безумным… как будто она чего-то боялась. И она действительно была напугана. Возможно, ей и привиделась эта фигура в сером одеянии, но породил это видение именно страх. Все эти разговоры о привидениях, обычно обитающих в старинных домах, наверное, засели у нее в памяти и проявились в виде галлюцинации. Тем не менее ее страх был вполне реален. Когда я вспоминала беззаботное создание, которым совсем недавно была моя мама, мне становилось очень грустно.

В эту ночь я не могла уснуть. «Как скверно, что моя комната на другом этаже», — думала я. Хотя, комната Селии рядом, и она пообещала присматривать за ней. Эта мысль меня несколько утешила. Я пообещала себе, что если маме не станет лучше, я потребую поставить в ее комнате кровать для меня.

Я лежала без сна, пока все эти мысли мелькали у меня в голове. В лунном свете я видела очертания мебели, сон по-прежнему не шел, и я начала вспоминать Лондон, веселую театральную жизнь, Тоби… Я вспомнила, как он привел меня в «Кафе Ройял», где мы встретили маму с одним из ее свиты почитателей. Испуганная женщина в кровати этажом выше ничуть не напоминала блестящую даму, отчитывавшую тогда Тоби. Кто бы мог поверить, что человек может измениться так быстро и так сильно. Вся наша жизнь переменилась окончательно и бесповоротно! Эверард, обходительный, учтивый, умный Эверард наложил на себя руки. Моя мама, прекрасная, пользующаяся шумным успехом актриса, превратилась в перепуганную женщину и попала в полную зависимость от родственников мужа. Жестокие перемены! Сама я из богемной атмосферы лондонских театров переселилась в дом своих предков, мой доселе неведомый отец обрел реальные очертания, и между нами даже завязалась переписка. Мы скоро многое узнаем друг о друге, и, возможно, когда-нибудь я его увижу. Либо я поеду к нему в гости, либо он приедет в Англию.

Что это за звук наверху? Или мне послышалось? Неужели я тоже начинаю галлюцинировать? В старых домах часто громко трещат полы. Я села в постели и прислушалась. Было так тихо, что я слышала биение собственного сердца. «Ложись спать, — презрительно приказала я себе. — У тебя разыгралось воображение».

Я легла, но лежала, не двигаясь и продолжая прислушиваться. Все-таки сверху действительно доносились какие-то звуки, источник которых определить мне не удавалось… А ведь надо мной комната мамы!

Вскочив, я сунула ноги в туфли, накинула халат, открыла дверь и опять прислушалась. Неужели это звук крадущихся шагов?

Я посмотрела на часы на каминной полке. Половина третьего. Должно быть, я сама не заметила, как задремала.

Осторожно прикрыв за собой дверь, я поспешила наверх. Я не взяла свечу, но она мне была не нужна, поскольку я хорошо знала дорогу. Я вошла в коридор, и мне показалось, что я увидела закрывающуюся дверь классной комнаты. Классная комната! Я вспомнила, как Эллен уронила вазу с цветами. Слуги боялись классной комнаты не меньше, чем галереи.

Я быстро подошла к маминой двери. Как только я отворила ее, порыв ледяного воздуха с такой силой ударил мне в лицо, что я задохнулась. Окно в свинцовом переплете было распахнуто настежь, и по комнате гулял морозный ветер. Камин полностью потух, и мне почудилась стекающая по каминной решетке струйка воды.

Мама лежала в кровати, но одеяло было полностью откинуто. Я бросилась к ней. Ее кожа заледенела от холода. Подбежав к окну, я захлопнула его, а затем укутала маму в одеяло. Она открыла глаза и спросила:

— Где я?

— Все хорошо, — вместо ответа заверила я ее. — Я с тобой.

За дверью кто-то был. Ручка повернулась, и я похолодела от страха. В эту долю секунды я испытала неописуемый ужас. Я и представить не могла, что сейчас предстанет моим глазам, мой мозг мне более не повиновался.

Я издала возглас облегчения. За дверью стояла Селия, тоже в домашних туфлях и наспех запахнутом халате.

— Сэйра! — изумленно воскликнула она.

— Ты только посмотри, что я обнаружила, — отозвалась я.

Она содрогнулась и обвела комнату взглядом, как будто не веря своим глазам.

— Окно было распахнуто настежь, — пояснила я, — и кто-то сбросил с постели одеяло. Мне кажется, камин тоже потушили преднамеренно.

Она продолжала ошеломленно смотреть на меня. Потом она как будто очнулась.

— Мы должны быстро принять меры, — заговорила она. — Укутай ее потеплее. Вот, возьми эту меховую накидку. Ее необходимо согреть. Нам понадобятся бутылки с горячей водой. Я побегу за ними на кухню. Разожги огонь в камине. Ах, Сэйра, мы обязаны ее согреть… и как можно быстрее.

Она подбежала к одному из шкафов в коридоре, где хранились одеяла, и бросила мне целый ворох. Вернувшись в спальню, я начала укрывать маму. Я обняла ее и прижала к себе. Постепенно тепло моего тела передалось ей, и она перестала дрожать. Тогда я переключилась на камин и попыталась расшевелить уголья. Но они были мокрые и холодные, поэтому я поспешно подбросила в камин сухих дров и углей и разожгла камин заново. Вернулась Селия с бутылками горячей воды и положила их в постель.

Спустя полчаса в комнате уже было тепло, и мы немного раскутали маму, потому что она уже вполне согрелась. Она спала и что-то бормотала во сне.

Я попыталась прислушаться.

— Холод, — удалось разобрать мне. — Холод благотворительности… холод смерти…

Наверное, это были строки из какой-то ее пьесы.

Лицо Селии заострилось от холода, да и мое наверняка было не лучше.

— Я даже рук не чувствую, — пожаловалась я.

— Я тоже.

— Как ты думаешь, она в порядке?

— Она согрелась и спит.

— Селия… что все это означает?

— Я сама ничего не понимаю. Может, я приготовлю нам чаю на спиртовке? Нам надо выпить чего-нибудь горячего.

Мы обе понимали, что заснуть все равно не удастся, поэтому чаепитие показалось нам единственным выходом. Она приготовила чай, мы укутались в одеяла, перешли в классную комнату и выпили его там.

— Селия, — начала я. — Кто-то сделал это преднамеренно. Но почему?

Я не произнесла вслух имя тети Марты, но думала я о ней, потому что именно ей мешала мама. Что если она и Маргарет убила за то, что та отняла у нее жениха? Мне было нетрудно представить себе, как она оправдывается перед Господом. Для всех было бы лучше, если бы эта бесполезная женщина умерла, развязав Ральфу руки, позволив ему жениться еще раз, и родить наконец наследника. А в случае с Маргарет? Я буду ему лучшей женой, так что все справедливо?

Нет, это полный бред. Тетя Марта каждое воскресенье занимает свое место на скамье в церкви и своим не по-женски низким голосом увлеченно поет гимны. «Вперед, воины Христа». Да, но ведь она также с упоением участвует в борьбе добра со злом в рамках всей планеты, и в рамках семейства Ашингтонов в частности. Наверное, она помешалась.

В эту ночь безумие и в самом деле витало в воздухе.

— Какое счастье, Сэйра, что ты проснулась и обнаружила все это, — со вздохом ответила Селия. — Но что тебя туда привело?

— Мне не спалось. Наверное, какое-то предчувствие. Кроме того, мне почудились какие-то звуки, и я решила проверить, все ли в порядке.

— Слава Богу! — еле слышно повторила Селия. — Если бы ты не пришла, то это распахнутое окно и этот свирепый ветер… Она не пережила бы эту ночь.

— Но это же убийство! — воскликнула я. — Это ничем не отличается от выстрела из пистолета или удара ножом.

— Убийство! — Селия поставила чашку и уставилась на меня. — Сэйра, что ты хочешь этим сказать?

— Кто-то открыл окно… кто-то залил огонь в камине… кто-то сбросил одеяло.

— Да… кто-то это все сделал, — прошептала Селия.

— Когда я поднялась наверх, мне показалось, что кто-то вошел в классную комнату. Кто бы это ни был, но он тут спрятался, а потом улучил момент и скрылся. И почему я сразу сюда не вошла? Но я должна была позаботиться о маме… а когда я все это увидела…

Селия удивленно смотрела на меня.

— Сэйра, но что… почему?.. Кто мог?..

— Моя тетя… — еле слышно прошептала я.

— Твоя тетя?! — от изумления ее голос сорвался на крик. — О нет, Сэйра, этого не может быть. Конечно же, твоя мама сама все это сделала.

— Зачем? Почему? Она дрожала от холода.

— Это все горячка. Представь себе, что она проснулась… Она горела… поэтому она откинула одеяло… затем открыла окно и… возможно, даже залила огонь.

— Она говорила мне, что видела у себя в комнату чью-то фигуру… в сером балахоне… Кто-то пробрался к ней и смотрел на нее. Ей было страшно, Селия, очень страшно.

— Это был сон. Конечно же, ей это просто привиделось. Знаешь, есть такое состояние между сном и явью… А учитывая высокую температуру…

Ее доводы звучали убедительно. Ну зачем тете Марте пробираться к ней в комнату, открывать окно, а потом прятаться в классной комнате с тем, чтобы улучить момент и незаметно ускользнуть? С другой стороны, почему бы ей этого не сделать? Это привело бы к смерти моей мамы. Нет, это невозможно. Кто угодно скажет, что это вздор. Рассуждения Селии звучат намного логичнее.

А Селия продолжала говорить о маминой болезни. Она сыграла много ролей, она часто отождествляла себя со своими героинями. Мы обе это знали. Драма была у нее в крови, и она была склонна к эксцентричным поступкам и в обычном состоянии, не говоря уже о горячечном бреде. Вполне возможно, она это делала не впервые.

— Теперь я буду спать в ее комнате, — заявила я.

— Да, мы будем делать это по очереди, — поддержала Селия.

Я с благодарностью ей улыбнулась.

— Ты наш верный друг, Селия, — произнесла я.

— Нет, это я должна быть вам благодарна, — возразила она. — Я никогда не забуду, как ты поддержала меня в трудную минуту. Можешь не сомневаться, я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе и твоей маме.

Впрочем, она больше ничего не смогла сделать. В эту ночь мама сделала шаг к прощанию с жизнью. У нее развилась пневмония, а у ее и без того ослабленного организма уже не оставалось сил на борьбу. Несколько дней спустя она умерла. Ее прах погребли в отведенном для Ашингтонов уголке кладбища. Теперь она лежала рядом с Маргарет.

Без мамы дом опустел, и я затосковала. Я упрекала себя в том, что не всегда бывала терпелива и снисходительна с ней, грустила о прошлом и со страхом смотрела в будущее. Теперь я помнила только блестящую актрису, успешную и веселую.

«Перемены!» — размышляла я. Они подкрадываются незаметно, мало-помалу, а потом, не успеваешь заметить, как весь окружающий тебя мир уже совсем другой. Вокруг меня не осталось никого из тех, кто совсем недавно постоянно был рядом. Мег и Джанет прислали нам на Рождество открытку. Они писали, что их предприятие развивается вполне успешно. «Они хотят сказать, что прекрасно обходятся и без меня, — прокомментировала бы мама. — Бедняжка Мег! Я уверена, что она отчаянно тоскует по театру».

Я сомневалась, что еще получу от них хоть одно письмо. Меня охватило странное чувство полного одиночества. Больше всего я скучала по Тоби. Но я была молода, в ноябре мне должно было исполниться девятнадцать, и передо мной расстилалась вся жизнь.

Тетки сделали все, что требуется в подобных обстоятельствах, но даже не пытались делать вид, что скорбят по маме. Я была вынуждена признать, что тетя Марта и в самом деле походит на генерала, выигравшего одно сражение и готовящегося ко второму. Хотя, общаясь с ней, я неизменно находила свои подозрения чудовищными, а версию Селии гораздо более правдоподобной.

Мы с Селией часто вместе гуляли в лесу или отправлялись на верховые прогулки. Мы также ходили в церковь и занимались. Я старалась освоить арифметику исключительно ради нее, а не потому, что она меня хоть сколько-нибудь интересовала. Мне хотелось, чтобы Селия чувствовала себя полезной. Но даже ради нее мне не удавалось полюбить рукоделие. Мы познакомились с новым помощником священника Джоном Бонингтоном. Тетя Марта язвительно заметила, что девушки Кэннон «съедят его с потрохами». Мы украсили церковь к Пасхе и посетили трехчасовую службу в Страстную пятницу. Мы помогли организовать церковный праздник в понедельник после Пасхи, и Селия в который раз доказала свою абсолютную незаменимость.

Шло время, и мы все больше воспринимали ее как члена семьи. Тетя Марта только и делала, что рассказывала ей о славной истории рода Ашингтонов, пока Селия не стала разбираться в этом предмете не хуже самой тети Марты. Медленно, но верно, я начинала прозревать. Селия была очень податливой. Она блистала во всем, что доставляло тете Марте удовольствие, и она была достаточно молода, чтобы иметь детей. Неужели тетя Марта задумала подготовить моему отцу новую жену? Что за вздор! Вечно мне чудятся какие-то химеры!

Затем мне показалось, что Селия стала очень сдержанной и замкнутой.

— Мне здесь нечего делать, — как-то раз произнесла она, — моего образования недостаточно, чтобы продолжать тебя учить. Мне лучше уехать.

— И куда же ты поедешь? — спросила я.

— Найду другое место.

— Но мы хотим, чтобы ты жила с нами, Селия.

Она улыбнулась, польщенная, и не стала настаивать на отъезде.

Каждое воскресенье мы носили цветы на могилу мамы. Это была идея Селии.

Я получила еще одно письмо от отца:

«Ты обещала написать мне. Я очень жду твоего письма. Я знаю, что твоя мама не хотела, чтобы мы общались. Но она покинула этот мир, а близкие люди должны держаться друг друга. Я надеюсь, что очень скоро мы наконец-то встретимся. Быть может, я смогу приехать в Англию, или ты навестишь меня здесь. Это прекрасная страна, и она стала мне домом. На санскрите она называется Шри Ланка, что означает «благословенная земля», и она действительно благословенная. У меня есть плантация и очень приятный дом, окруженный хорошим садом. Ты же знаешь, что куда бы судьба ни занесла англичанина, он везде вырастит сад. Возможно, когда-нибудь я смогу его тебе показать. Сэйра, я жду твоего ответа.

Ральф Ашингтон

P.S. И еще ты должна познакомиться со своей сестрой Клитией. Ей тоже не терпится с тобой встретиться».

Мне так понравилось это письмо, что я немедленно на него ответила, и между нами завязалась переписка.

Я очень много узнала о Цейлоне. Я подолгу изучала его на карте. Это был небольшой остров неподалеку от берегов Индии, очертаниями напоминающий грушу. Я нашла место, где находилась плантация отца — между столицей, Коломбо, и Канди. Это была страна жаркого солнца и тропических ливней. По словам отца, осадков там выпадало втрое больше, чем в Лондоне. «Именно поэтому мы и выбрали это место, — писал он, — на пути двух муссонов. Дождь и солнце дарят нам чай».

Я все отчетливее представляла себе Цейлон.

«Вдоль побережья растут кокосовые пальмы, на склонах гор — каучуковые деревья, а выше — самая важная местная культура — чай. Он стал для Цейлона источником жизненной силы и процветания. Он дал людям работу, в которой они отчаянно нуждались после того, как какая-то болезнь уничтожила кофейные плантации. С чаем, разумеется, тоже не все просто, но, благодарение Господу, мы пока справляемся со всеми встающими перед нами проблемами. У нас есть и другие отрасли. Возьмем, к примеру, добычу жемчуга. В наших водах вылавливают самый прекрасный в мире жемчуг. Я не сомневаюсь в том, что тебе известно об ожерелье Ашингтонов. Тетки наверняка все тебе уже рассказали. Родина ожерелья — Цейлон. У нас также добывают одни из лучших в мире изумруды и сапфиры. Но благополучие страны все же зависит от Чая».

Либо отец любил писать письма, либо его приводила в восторг возможность наконец-то общаться с дочерью. Как бы то ни было, но из его писем передо мной вставала страна, о которой он писал с таким энтузиазмом. Я представляла себе прибрежные равнины, обрамленные пальмами пляжи, нагорье в центральной части острова, увенчанное внушающим благоговейный трепет Пиком Адама, на который с незапамятных времен совершали восхождения паломники, стремясь исполнить на вершине свои религиозные обряды.

«Именно этим горам должны молиться местные жители, потому что только им Цейлон обязан своим плодородием. С гор стекают ручьи, орошая равнины, а снабжают нас драгоценной влагой дожди. Все плодородные земли находятся в западной части острова, потому что мы расположены на пути сезонных дождей. Остальная часть страны, включающая низменности севера и востока Цейлона, принимает на себя весь удар безжалостного тропического солнца, в то время как мы прохлаждаемся под обильными дождями. Не правда ли, странный климат для такой маленькой страны, протянувшейся всего на двести семьдесят миль в длину и сто сорок в ширину? Как видишь, Цейлон меньше Англии. А впрочем, милое мое дитя, все это ты могла бы узнать из книжек по географии. Чего я на самом деле добиваюсь, это твоего приезда на Цейлон…»

Я узнала от него, что моя сестра Клития уже замужем и даже имеет трехлетнего сына. Поскольку она всего на год старше меня, значит, она вышла замуж совсем юной. Отец сообщил мне, что вышла она за его управляющего, Сета Блэндфорда. Малыша назвали в честь дедушки, Ральфом.

— Ты знаешь, — сообщила я Селии, — а я, оказывается, тетя. У меня дух захватывает от скорости, с которой я обрастаю родственниками.

Наступил май. Мы ехали по лесной тропинке, любуясь прекрасной весенней природой. Время от времени нам встречались целые поляны колокольчиков. Почки на деревьях набухли и уже готовы были распуститься, издалека доносился голос кукушки, напоминающий о том, что наступила весна.

— Сэйра, — внезапно заговорила Селия. — Я больше не могу здесь оставаться. Это неправильно. От меня нет никакого проку. Вчера я попыталась сказать об этом твоей тете, но она и слушать меня не стала.

— Прекрати. С какой стати тебе уезжать?

Она заколебалась, но потом ответила:

— Возможно, мне достанется по наследству немного денег. Сумма невелика, но мне этого хватит, чтобы жить ни в чем не нуждаясь.

— Это же замечательно! И когда это произойдет, ты, конечно же, сразу нас покинешь.

— Мне стыдно, что я использовала вас подобным образом. Когда мне нужна была крыша над головой…

— Какой вздор! Ты приехала сюда работать, и это всех устраивало. О Селия, нам будет тебя не хватать.

— Твоя тетя запретила мне даже затрагивать эту тему. Мне показалось, у нее есть на меня какие-то виды!

Я покосилась на Селию. Интересно, она думает о том же, что и я?

— Я не знаю людей, на которых у тети Марты нет видов, — ответила я. — Ее проблема заключается в том, что она уверена, будто разбирается во всем намного лучше других, даже в том, что ее вообще не касается.

Она со мной согласилась, и некоторое время мы ехали молча. Я пыталась представить себе, как изменится моя жизнь после ее отъезда. Быть может, мне стоит отправиться на Цейлон, в гости к отцу? Я чувствовала постоянную необходимость говорить о нем, и Селия внимательно слушала, пока я пересказывала ей содержание его писем.

Когда мы вернулись с прогулки, меня ожидало очередное письмо, и я тут же поднялась к себе, чтобы его прочитать.

Отца очень радовало то, что я так живо заинтересовалась плантацией. Но его сестры считали, что мне сперва следует окончить образование, а уже потом отправляться к нему.

«Они уговаривают меня приехать домой, — писал он. — Вполне возможно, что я так и сделаю. (От такой перспективы у меня даже дух захватило.) В этом нет ничего невозможного. Сет присмотрит за плантацией, да и Клинтон Шоу никогда не откажется помочь, случись в этом необходимость. Я рассказывал тебе о Клинтоне Шоу? (Нет, не рассказывал). Он владелец соседней плантации. Это маленькая страна, а плодородные земли сосредоточены в одной местности, поэтому мы стараемся использовать весь их потенциал. Клинтон — очень колоритная фигура. Кое-кто здесь даже называет его королем Канди. Именно благодаря таким людям, как он, экономика страны процветает. Разумеется, он решителен и беспощаден, и не все его любят, но мы с ним находим общий язык. Я и в самом деле подумываю ненадолго приехать домой. Домашние убеждают меня, что это необходимо… для моего здоровья. Но основной целью моей поездки будет встреча с дочерью. Ты, наверное, очень изменилась с тех пор, как тебе было два года!»

Я должна была поделиться с кем-то этой потрясающей новостью, и с кем, если не с Селией?

В доме ее не было, и я отправилась на розыски, которые в конце концов привели меня на кладбище. Селия на коленях стояла у маминой могилы.

Заметив меня, она удивленно приподняла брови. В одной руке она держала ножницы, а в другой ветку посаженного ею кустарника.

— Что это? — спросила я.

Глядя на меня своими непроницаемыми глазами, она ответила:

— Разве ты не знаешь? Похоже, ты совсем не разбираешься в растениях, Сэйра. Вот чему мне следовало тебя научить. Это розмарин.

— Вот розмарин, это для воспоминания[6], — процитировала я.

Селия улыбнулась.

— Поэзию ты знаешь куда лучше.

Она сунула ножницы в карман и встала, сжимая в руке срезанную ветку.

Мы вместе вернулись домой.

— Ты очень любила мою маму, — тихо сказала я.

— Я ее никогда не забуду, — кивнула она. — Она очень много для меня значила.

На следующее утро нас всех ожидал шок.

Селия не спустилась к завтраку. Впрочем, четко установленного времени для него у нас не существовало. Позавтракать можно было с половины восьмого до девяти. Слуги оставляли еду на буфете, и каждая из нас выбирала то, что хотела. Тетки обычно завтракали вместе в восемь часов. У нас с Селией вошло в привычку делать это на полчаса раньше. Я точно знала, что нарушить этот обычай могло только нечто экстраординарное. Я съела гренок, запила его чашкой кофе и поднялась к ней в комнату.

По ее аккуратно заправленной кровати сразу было ясно, что этой ночью в ней не спали. Я отворила дверцу шкафа. Пусто. Затем я заметила записки на столе. Одна из них была адресована мне, вторая — тете Марте.

Я вскрыла конверт.

«Милая Сэйра!

Я уезжаю. Я не прощаюсь с вами, так как знаю, что вы станете разубеждать меня, уговаривая остаться. Вы очень добры, но я не могу этого сделать. В трудную минуту вы протянули мне руку помощи, но теперь я твердо стою на ногах и должна вас покинуть. Я очень благодарна вам за понимание и снисходительность. Когда у меня появится постоянный адрес, я сразу вам его перешлю на тот случай, если вам захочется мне написать.

С любовью, Селия».

Я не верила своим глазам. Вот так взять и уехать! Но почему? Я знала: тетя Марта настаивала на том, что она должна остаться. Но даже тетя Марта не смогла бы заставить Селию остаться против ее желания. Правда, Селия была из той породы людей, которые не умеют отказывать людям, если их о чем-то очень просят. Ей было бы слишком трудно твердо сказать «нет», поэтому она и избрала такой способ.

Тетя Марта была потрясена. Я никогда не видела ее такой растерянной. Я окончательно убедилась в том, что она возлагала большие надежды на Селию в связи с возможным возвращением моего отца.

— Она даже не оставила адреса… — протянула тетя Мабель.

— Мы не можем с ней связаться… при всем нашем желании. А мне она казалась такой здравомыслящей девушкой! — сокрушенно кивнула тетя Марта.

Тетя Марта терпеть не могла, когда ее планы рушились. Впервые за все время знакомства с Селией она не на шутку на нее разозлилась.

— Тетя Марта, для нее это была работа… Она зарабатывала себе на жизнь, — вступилась я за Селию. — А когда она получила наследство, эта необходимость отпала.

— Мы обращались с ней как с членом семьи! Мы даже были готовы…

Я отвернулась, пытаясь скрыть улыбку. Так, значит, она и в самом деле собиралась женить моего отца на Селии! Ее изобретательность поистине не знает границ! Затем я вспомнила ту ночь в комнате мамы — распахнутое окно и залитый водой камин.

«Нет! — сказала я себе. — Этого не может быть!»

Это было очень странное лето. Я сильно скучала по Селии и все чаще оказывалась в обществе девушек Кэннон, неутомимых тружениц на благо церкви. Помощника священника еще не поймали в силки брака, но, по мнению тети Марты, его холостяцкие дни были сочтены, хотя она понятия не имела, как он собирается содержать жену.

Я привела тете Марте очевидный факт, мол это касается только его и избранной им мисс Кэннон.

— А малышка Эффи ничего, — задумчиво произнесла она, и я поняла, что Эффи вполне может занять место, освободившееся после бегства Селии. Ведь мой отец действительно собрался нанести нам визит.

Он написал, что приедет в октябре. К этому времени летний муссон, с которым было сопряжено очень много работ на плантации, подойдет к концу. Возможно, отца будет сопровождать его сосед, Клинтон Шоу, направляющийся по торговым делам в Лондон. Отец также собирался пройти медицинское обследование, рекомендованное ему доктором в Канди. Однако главным мотивом поездки была встреча со мной.

Жить в предвкушении этого события стало намного интереснее. Это помогло мне справиться с чувством потери сначала мамы, а затем Селии.

Меня очень забавляло внимание, которое тетки начали оказывать Эффи Кэннон. Ее то и дело приглашали к обеду или к чаю и рассказывали ей о Цейлоне и о плантации моего отца, как будто готовя к встрече с ним.

— Одно время мы выращивали кофе, — вещала тетя Марта, — но затем перешли на чай. Насколько я знаю, это прекрасная страна, и наш долг всеми силами способствовать ее процветанию. Ведь это одна из жемчужин британской короны, знаете ли.

Эффи слушала, демонстрируя подобающее случаю внимание, нисколько не догадываясь об истинных намерениях тети Марты. В канун праздника урожая она объявила о своей помолвке с помощником священника, окончательно истощив терпение бедной тети Марты.

— Глупая девчонка! — кипела она. — Не знаю, как они будут существовать на нищенское жалованье помощника священника?

— Лишь бы они это знали, тетя, — урезонивала я ее.

— Ты опять дерзишь, Сэйра. Развязность не красит девушку. Впрочем, ты всегда была такой… с самого начала. Когда твой отец приедет домой, мы начнем приглашать к себе гостей…

Я поняла, что она опять думает о жене для отца, и это навело меня на мысль о том, что рано или поздно я тоже стану объектом ее интриг и происков.

Порой я задавалась вопросом — каково это, всю свою жизнь прожить в Грейндже? Случись это со мной, стану ли я такой же, как мои тетки? Будут ли меня точно так же волновать вопросы соблюдения приличий, стану ли я совать нос в дела окружающих, пламенно переживать из-за такой ерунды, как ожерелье Ашингтонов?

«Нет, это невозможно! — отвечала я. — Я на все это неспособна».

В глубине души я верила в то, что, когда отец вернется на Цейлон, я уеду с ним.

Ночь в лесу

Отец должен был прибыть на «Звезде Бристоля». Это судно ожидали в Тилбери в первых числах ноября. Поскольку время его прибытия предсказать не представлялось возможным, он сообщил нам, что встречать его не надо, домой доберется на двуколке, всегда дежурившей на станции.

Мы знали, что с ним будет и его сосед, Клинтон Шоу, сопровождающий отца в этом путешествии. Ради него мистер Шоу решил приехать в Англию раньше, чем собирался. Доктор намекнул на то, что отцу может понадобиться помощь.

Постоянное упоминание доктора начинало меня тревожить, и я поделилась своим беспокойством с тетей Мартой.

— Он никогда особенно не заботился о своем здоровье, — ответила она. — Но люди меняются… и мне интересно, что за человек этот… Клинтон Шоу. Я наслышана о плантациях Шоу… но я привыкла считать его мошенником.

— Если бы они не были друзьями, они бы не путешествовали вместе, — заметила я.

— Я велела Эллен приготовить для них комнаты. Я сомневаюсь, что твой отец захочет поселиться в той же комнате, где он жил вместе с твоей мамой сразу после свадьбы. Я говорю о большой комнате с полукруглыми окнами. Ее всегда предоставляли молодоженам! Но я сказала Эллен, чтобы эту комнату она подготовила для Клинтона Шоу. Это одна из лучших комнат в доме… да он и остановится у нас всего-то на день-два. У него дела в Лондоне. А твой отец может занять либо соседнюю комнату, либо комнату этажом выше.

Тетки готовились встречать брата, и я видела, что они очень волнуются. Я знала, что тетя Марта не отпустит отца на Цейлон неженатым. Она только и делала, что составляла списки потенциальных гостей.

— Мы так давно никого к себе не приглашали, — причитала она. — Но всякому овощу свое время.

Под руководством экономки, миссис Лэмб, горничные занялись генеральной уборкой дома. Кроме того, тетя Марта заказала новые диванные подушки, а для одной из комнат даже новые шторы, сочтя старые портьеры слишком мрачными. Как-то раз я услышала, как она говорила тете Мабель о том, что у Мэрридэев две незамужние дочери.

— И один сын, — немного помолчав, многозначительно добавила она.

Я поняла, что после того, как она женит отца, настанет мой черед. Я не могла понять одного — как этой участи удалось избежать тете Мабель. Наверное, после того как Эдвард Сандертон переключился на Маргарет, тетя Марта решила прожить жизнь в блаженном одиночестве… для которого ей понадобилась компаньонка. Я представила себе решимость, с которой тетя Марта отваживала потенциальных претендентов на руку Мабель.

И наконец большой день настал. В воздухе висело напряжение, а я подбегала к окну всякий раз, когда мне чудился стук колес приближающегося экипажа. К пяти часам спустились сумерки, но отца еще не было. Тетя Марта распорядилась зажечь лампы в холле и фонари по обе стороны крыльца. Я места себе не находила, то спускаясь в холл, то опять поднимаясь в свою комнату.

— Ты вся как на иголках, — заметила тетя Марта, хотя я видела, что сама она тоже поддалась всеобщему волнению.

Из кухни струились аппетитные запахи, а старожилы дома делились с теми, кто помоложе, воспоминаниями о Ральфе Ашингтоне.

Часы пробили половину седьмого, когда к крыльцу наконец-то подкатила станционная бричка. Мы все сгрудились у двери — я, тетя Марта и тетя Мабель. Кое-кто из слуг бросился к окнам, остальные топтались в холле, за нашими спинами.

С бешено бьющимся сердцем я наблюдала за тем, как из экипажа вышел высокий мужчина в черной шляпе и черном пальто. Не оглядываясь на дом, он подал руку второму пассажиру, который с трудом начал спускаться по ступеням. Мой отец! Рядом со своим спутником он показался мне таким хрупким, что на меня нахлынула волна нежности, и я бросилась бежать с криком:

— Я Сэйра! Отец! Я Сэйра!

От волнения у меня даже колени подкашивались. Отец невероятно исхудал и лишь отдаленно напоминал свой собственный портрет на галерее.

Сопровождающий его мужчина прервал меня, заявив не допускающим возражения голосом:

— Его необходимо поскорее завести в дом. Сырость для него слишком опасна.

— Ральф!

Это был голос тети Марты.

— Я дома! — произнес отец. — Да, наконец-то я вернулся… Сэйра!

Все это время он не сводил с меня восторженного взгляда.

— Я сказал, что ему необходимо как можно скорее войти в дом! — надменно повторил его спутник.

Я ощутила укол раздражения. Кто он такой, чтобы указывать нам, что мы должны делать! На улице было совсем не холодно. Он отнял у нас право пригласить отца войти в родной дом!

Все же нам не оставалось ничего иного, кроме как войти.

Отец продолжал на меня смотреть.

— Сэйра! — повторил он. — Именно такой я тебя и представлял. О, простите, я совсем забыл… Это мистер Клинтон Шоу. Он любезно согласился отправиться в путешествие вместе со мной.

— Добро пожаловать в Ашингтон-Грейндж, произнесла тетя Марта. — Мы вас ожидали.

Он снял шляпу, обнаружив копну белокурых волос, тем более удивительных, что его кожа была очень темной.

— Благодарю вас, мисс Ашингтон, — с поклоном ответил он. — Я рад нашему знакомству.

Я заметила, что отец тяжело дышит.

— Должно быть, ты очень устал, — заговорила я. — Путешествие было долгим и утомительным. Ты замерз? Проходи к камину.

— Сэйра! Я хочу познакомить тебя с Клинтоном.

— Очень приятно, — кивнула я в сторону, не сводя глаз с отца.

— Мне тоже, — ответил Клинтон Шоу. — Я давно мечтал с вами познакомиться, мисс Сэйра.

Я подвела отца к пылающему камину.

— Он привык к совсем другому климату, — пояснил мистер Шоу. — Ему потребуется некоторое время для адаптации.

— Несомненно, несомненно, — вмешалась тетя Мабель. — Мы распорядились, чтобы миссис Лэмб разожгла камины в ваших комнатах.

— Старая добрая Лэмб! — улыбнулся отец. — Значит, она до сих пор здесь?

— Здесь мало что изменилось, Ральф, — сообщила ему тетя Марта.

Он застенчиво улыбнулся мне.

— Нам есть что сказать друг другу, правда, Сэйра?

— Конечно, отец! — с готовностью откликнулась я.

— Мистер Шоу, не угодно ли вам взглянуть на вашу комнату? — обратилась к спутнику отца тетя Марта.

Он кивнул и поблагодарил ее за гостеприимство.

— Но нам очень приятно принимать вас у себя, — возразила тетя Марта. — Сэйра, проводи мистера Шоу, а Мабель проводит Ральфа… хотя, я думаю, что он и сам нашел бы дорогу, верно, Ральф? Ты же не забыл свой старый дом?

— Я помню здесь все закоулки, Марта.

— Они, наверное, голодны? — опять вмешалась тетя Мабель.

— Еще как, — ответил за обоих мистер Шоу.

— Скоро подадут обед, — сообщила им тетя Марта.

Я пригласила Клинтона Шоу следовать за мной и начала подниматься наверх. Он зашагал следом.

— Ага, родственники, — прокомментировал он, оказавшись на галерее.

Внезапно он остановился и уставился на меня.

— Вы на них похожи, — заявил он.

— Это неудивительно, учитывая наше родство.

Он начал разглядывать портреты, и я из вежливости была вынуждена сделать то же самое.

— А вас где они поместили?

— Меня здесь нет. Я ведь сравнительно недавнее приобретение.

— Вы хотите сказать, недавно признанное приобретение.

— Вот именно.

— Я в курсе. Ваш отец мне очень доверяет. Но вы будете отлично смотреться даже на фоне всех этих блестящих дам.

— Вы очень добры.

— Это правда. Иначе я бы просто промолчал. Я не люблю лесть и прибегаю к ней, только когда это абсолютно необходимо.

Я пристально на него взглянула, и меня охватило странное чувство, что именно он заставил меня это сделать. Рост и сложение делали его весьма представительным мужчиной, а контраст между белокурыми волосами и темными глазами под полуопущенными веками и вовсе приковывал к нему взгляд. Я также отметила бронзовую от загара кожу, белые зубы и довольно чувственные губы. А впрочем, он с самого начала вызвал у меня антипатию тем, что принялся раздавать указания. Я никогда еще не видела мужчин, подобных ему. С другой стороны, а много ли я, вообще, видела мужчин? Я начала вспоминать. В Лондоне к нам приходили мамины поклонники. Еще был Эверард, образчик английского джентльмена. Тоби, представлявший ту же самую разновидность мужчин, хотя и несколько иной породы. Этот человек очень долго жил за границей, что делало его совершенно отличным от всех, кого я знала. Его присутствие меня почему-то смущало. Он сразу приковал к себе внимание всех присутствующих, что помешало мне сосредоточиться на отце, и это тоже не говорило в его пользу.

— Ага! — он остановился перед женским портретом. — Знаменитое ожерелье! Не правда ли, оно изумительно! Или вы не согласны?

— Разумеется, согласна, — пожала я плечами и сменила тему: — Возможно, вы захотите умыться и переодеться, прежде чем спуститесь к ужину.

Таким образом я пыталась напомнить ему, что нам пора продолжать путь.

Он кивнул, и мы поднялись на следующий этаж, где находилась моя комната. Комната, предназначенная для гостя, была тут же, в конце коридора. Я проводила его к ней.

— У вас прекрасный дом, — похвалил он.

— Здесь жили многие поколения Ашингтонов.

— Похвально, похвально!

— Это вы о доме или о семье?

— И о том, и о другом. Семье повезло располагать этим изумительным домом, и дом ее не подвел.

— А вот и ваша комната.

С этими словами я толкнула дверь.

— Очаровательно! — воскликнул он, и я вынуждена была с ним согласиться.

Отблески пламени из камина плясали на мебели и стенах, а на туалетном столике горела керосиновая лампа с изящным абажуром.

— У нас нет газового освещения, — сообщила я ему.

— Это было бы святотатством. Да я к нему и не привык. Дома я тоже пользуюсь лампами и свечами. У нас тоже нет газового освещения.

— В таком случае я не извиняюсь.

— Милая моя Сэйра, с какой стати вы должны извиняться?

Я сделала шаг назад и вскинула голову. Мне не понравилось, что он «забыл» о приставке «мисс».

Он тут же все понял. Было ясно, что он обладает острым умом и застать его врасплох почти невозможно.

— Простите мне мои провинциальные манеры, — поклонился он. — Дело в том, что ваш отец много рассказывал мне о вас, при этом всегда называя Сэйрой. Да я и не ожидал от него, что он станет всякий раз наделять вас этим внушительным титулом — мисс Ашингтон. А вы?

— От отца, разумеется, нет, что касается незнакомцев, то этикет требует именно этого.

— Я не могу считать вас незнакомкой. Пусть это послужит оправданием моей дерзости.

Я взялась за ручку двери.

— Если вам что-нибудь потребуется, возле кровати есть шнурок звонка. Скоро подадут обед.

— Отлично. Там и увидимся.

На его губах играла ленивая, почти оскорбительная улыбка. Я поспешила закрыть за собой дверь.

«Он мне не нравится», — твердо решила я, входя к себе в комнату. Очень жаль, что отцу пришлось привезти его с собой. Я уже хотела закрыть за собой дверь, как что-то заставило меня обернуться. Клинтон Шоу наблюдал за мной, стоя в дверях своей комнаты. Я громко захлопнула свою дверь. Затем поспешно зажгла лампу и подошла к зеркалу. Мое лицо было багровым от смущения.

— Нет! — вслух воскликнула я. — Он мне совершенно не нравится.

Спускаясь в столовую, я продолжала думать о Клинтоне Шоу.

Я запомнила все подробности этого обеда: синие чехлы на стульях, старинные гобелены на стенах, сверкание столового серебра, доставшегося Ашингтонам еще в эпоху королевы Анны, свечи в высоких канделябрах… Все это было мне знакомо, но в этот вечер выглядело совершенно иначе. Во главе стола восседала тетя Марта, по правую руку от которой усадили Клинтона Шоу. Отец сидел напротив сестры, с другого конца стола, а справа от него расположилась я. Поскольку вместе с тетей Мабель нас было всего пятеро, стол казался почти пустым.

Я полагала, что, учитывая столь узкий круг, обед подадут в зимней гостиной, но, судя по всему, тетя Марта сочла этот повод достойным более торжественной обстановки.

Отец выглядел немного лучше. Его щеки порозовели, а глаза заблестели. Несмотря на крайнюю худорбу, он был оживлен и весел. Видимо, его глубоко взволновало возвращение под родную крышу.

Он очень много говорил о прошлом, отмечая, что дом совершенно не изменился, и при этом не сводил с меня глаз. Потом разговор зашел о чайных плантациях, и к нему присоединился Клинтон Шоу. Они обсуждали посадку молодых растений, сбор урожая, борьбу с вредителями… В прошлом году на плантации напала щитовка, а годом раньше им угрожал хлебный клоп.

— Вот так мы и живем, мисс Ашингтон, — обернулся к тете Марте Клинтон Шоу. — С чаем все как в жизни. У нас есть наши маленькие радости и тревоги, хотя иногда возникает ощущение, что последних значительно больше.

Меня же в основном интересовал их быт. Еще мне не терпелось расспросить отца о сестре, хотя я понимала, что придется подождать, пока мы останемся наедине.

— У вас хорошая прислуга? — поинтересовалась тетя Мабель.

— С этим проблем нет, — отозвался отец. — Всегда находятся люди, стремящиеся иметь хороший и стабильный заработок.

Я видела, что он обожает свой остров. Он отлично знал его историю и отзывался о нем в самых лестных выражениях. Мне показалось, что он и меня пытается заставить его полюбить. «Видимо, он действительно рассчитывает забрать меня с собой», — думала я, жадно прислушиваясь к его хвалебным одам.

— Поэты называют Цейлон «жемчужиной в брови Индии», — говорил отец.

— Другие называют его жемчужиной, которую Господь уронил в море, — вмешался Клинтон Шоу. — Обратите внимание на частое упоминание жемчуга. Это очень выгодный бизнес, и он тоже на Цейлоне процветает.

— Клинтон — циник, — с улыбкой перебил его отец. — Существует легенда о том, что царь Соломон хотел украсить себя и царицу Савскую драгоценными камнями Шри Ланки, а именно так именовался в древности Цейлон. Вообще, его история изобилует легендами и суевериями. Я мог бы поведать вам о великих династиях и правителях древности…

— Нас больше интересует твоя жизнь, Ральф, — решительно возразила тетя Марта.

— Жизнь одного плантатора очень походит на жизнь другого, верно, Клинтон?

— К сожалению, дружище, я никак не могу с тобой согласиться. Твоя жизнь нисколько не напоминает мою. И поверьте мне, милые леди, это должно вас радовать.

— Что вы хотите этим сказать, мистер Шоу? — заинтересовалась тетя Мабель.

— Я хочу сказать, что ваш брат — образчик добропорядочности, в то время как я бесконечно далек от подобного определения.

— Вы, разумеется, шутите, — отрезала тетя Марта.

Я думала, что этот невозможный человек примется с ней спорить и в доказательство приведет нам факты своей беспутной жизни. Наверняка у него есть любовница из туземок. Или даже две. Я не сомневалась, что это вполне в его духе. Я догадалась об этом, исходя из того, как он смотрит на всех женщин… По крайней мере, я надеялась, что он так смотрит на всех женщин, а не только на меня. Это было бы уж чересчур оскорбительно. С каждой минутой я проникалась все более острой неприязнью к этому типу. Еще никогда и ничье присутствие не доставляло мне столько дискомфорта.

Моя сестра за обедом не упоминалась так же, как и первая жена отца. Должно быть, такие темы предназначались лишь для ушей членов семьи. Я твердо решила при первой возможности расспросить отца о сестре.

Итак, взамен отец предложил нам истории о правителях Канди, древней столицы Цейлона, обратившихся к Британии за помощью в борьбе с Голландией. И хотя поначалу Британия не спешила вмешиваться в конфликт и брать на себя новые обязательства, со временем все переменилось.

— Англия заняла лидирующее положение в мире, — рассказывал отец. — После победы в Трафальгарской битве мы превратились в империю. Революция обескровила Францию. Индия стала самым ярким бриллиантом в британской короне, а Ост-Индской компании понадобилась новая база. Голландцы почти не сопротивлялись, и англичане без особого труда вытеснили их с Цейлона. Правители Канди были жестоки и беспощадны, поэтому местное население с энтузиазмом встретило англичан, и Цейлон перешел под защиту имперского зонтика.

Он обернулся ко мне.

— Сэйра, я не сомневаюсь, что наш остров приведет тебя в восторг. А ты как думаешь, Клинтон?

— Я надеюсь стать свидетелем ее экстаза, — заявил тот.

Я сделала вид, что не услышала этой реплики, а отец продолжал:

— Представь себе прозрачные ручьи с густо поросшими бамбуком берегами… Эти ручьи, извиваясь, бегут через поля… Горы тоже прекрасны, Сэйра. Там даже есть места, остро напоминающие мне наш собственный озерный край. Ландшафты там меняются так же неожиданно, как и дома… Только там эти перемены намного радикальнее. Рисовые поля сменяются горными пиками, которые в свою очередь уступают место джунглям. А на северо-западе всегда сухо и не растет ничего, кроме низкорослого кустарника. Но все эти красоты стоит увидеть собственными глазами, описать их необыкновенно трудно.

После обеда мы перешли в зимнюю гостиную пить кофе, и я заметила, что отец засыпает на ходу.

Клинтон Шоу наклонился к моему уху и прошептал:

— Мне кажется, вашему отцу лучше пойти поспать. Он совсем измучен.

Тетя Марта услышала его и встала из-за стола.

— Надеюсь, вам будет удобно, — чопорно произнесла она.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.

Я знала, что уснуть мне все равно не удастся. Сбросив платье, я накинула халат, распустила волосы и начала их расчесывать.

Сидя перед зеркалом, я изучала свое отражение. У меня в комнате горела лишь одна лампа, зато на туалетном столике стояло две свечи.

Глядя на себя, я задавалась вопросом, не разочаровала ли отца наша встреча. И как меня находит Клинтон Шоу? Я вдруг поняла, что с момента нашей встречи у экипажа я пытаюсь о нем не думать, однако эти мысли настойчиво возвращаются. Видимо, дело было в нем. Наверняка он точно так же бесцеремонно вторгается туда, где его совершенно не ждут. Он слишком напорист, слитком самоуверен… и совершенно не похож на Эверарда или Тоби. Они всегда были так обходительны, что в их присутствии я чувствовала себя окруженной вниманием и заботой. В присутствии этого человека я испытывала необходимость постоянно быть начеку и держать оборону против его бьющей через край мужской агрессивности.

Он не скрывал того, что я его интересую. По крайней мере, можно было не сомневаться в том, что в противном случае он не стал бы утруждать себя и делать вид, будто я произвела на него впечатление. Но в течение вечера я неоднократно ловила обращенные на себя дерзкие взгляды. А когда я давала ему понять, что мне это неприятно, он сохранял невозмутимое спокойствие, не обращая на мое возмущение ни малейшего внимания.

Как ни странно, я отметила, что сегодня выгляжу особенно хорошо. Густые каштановые волосы не стали нисколько покладистее с тех пор, как Мег накручивала их на ночь на тряпки, рассчитывая получить к утру пружинистые локоны. Тем не менее, сегодня их упрямая прямота меня даже украшала. Мои глаза, которые не были ни серыми, ни зелеными, ни карими, а включали в себя понемногу от каждого из этих цветов и как следствие казались мне бесцветными, сияли и даже как будто позаимствовали у наброшенного на мои плечи халата голубизны. Единственной чертой, унаследованной мной от мамы, были густые и длинные ресницы. В остальном я была типичной Ашингтон и подобно им имела прямой и довольно длинный нос, к счастью, значительно уступающий носу тети Марты. Что касается ртов, то на портретах я рассмотрела две разновидности — поджатые губы, доставшиеся также и моим теткам, и чувственный рот, переданный мне отцом. Сегодня мои обычно бледные щеки покрывал легкий румянец, и именно этому я была обязана своей более чем обычно привлекательной внешностью.

Это волнение, вызванное приездом отца, решила я. Тем не менее я знала, что здесь кроется что-то еще.

Этот человек приехал сюда ненадолго, напомнила я себе. Он пробудет у нас несколько дней, после чего переедет в Лондон, где его так же, как и моего отца, ждут дела. Я пыталась понять, что общего может быть у отца с подобным типом. Его трудно было назвать идеальным компаньоном, хотя, конечно, их плантации находятся совсем рядом, что делает их близкими соседями.

Я продолжала методично расчесывать свои волосы, когда мое внимание привлек какой-то звук, донесшийся из коридора. Шаги. Они затихли у моей двери. Раздался стук.

Я встала.

— Кто там? — громко произнесла я.

Дверь отворилась.

— Вы позволите? — спросил Клинтон Шоу. — Мне нужно многое вам сказать.

Я почувствовала, что заливаюсь краской. Я крепко сжала ручку щетки для волос, как будто собралась отбиваться ею от непрошеного гостя.

— Здесь! Сейчас! — срывающимся голосом воскликнула я. — В моей спальне?

Он огляделся улыбаясь.

— Я и представить себе не могу другое место, где разговаривать было бы удобнее. Здесь нас точно никто не побеспокоит.

— Мистер Шоу… — начала я.

— Пожалуйста, называйте меня Клинтоном. Поскольку я называю вас Сэйрой, это выравняет наши отношения. Многие из моих друзей зовут меня Клинт. Странное имя, верно? Меня назвали в честь поместья, где некогда жили мои предки. В моей семье из поколения в поколение мальчиков называли Клинтонами. Или Клинт вам нравится больше?

— Если у меня есть выбор, я предпочитаю называть вас мистером Шоу.

— Я согласен и на это… пока. Лишь бы вы меня не прогоняли.

— Мистер Шоу, — вздохнув, произнесла я. — Вы, кажется, считаете себя очень остроумным и совершенно неотразимым…

— Интересно, с чего вы это взяли. Не иначе как это ваше собственное мнение.

— Я уверена: то, что вы хотите мне сказать, может быть озвучено завтра и в другом, более подходящем месте. Вы в нашем доме гость, и ваше появление в моей спальне совершенно неуместно… особенно без приглашения.

— Ах, как бы я хотел получить подобное приглашение, — с сожалением в голосе откликнулся он.

— Вы слишком самоуверенны, а ваше поведение кроме как оскорбительным назвать нельзя. Вы сами удалитесь или мне позвонить?

— Мне многое нужно вам рассказать, — повторил он. — Речь пойдет о вашем отце. Я всего лишь считал, что чем скорее вы все узнаете, тем лучше.

— Что с моим отцом?

— Вы позволите мне присесть? Так будет удобнее нам обоим.

Он не стал дожидаться моего ответа, а огляделся вокруг. Мне показалось, он сейчас усядется на кровать. Вместо этого он сделал несколько шагов в сторону окна и расположился в кресле.

Это меня возмутило, но я понимала, что ничего не могу с этим поделать. Мне не хотелось чрезмерно драматизировать ситуацию, в то же время я не понимала, как могу позволить ему остаться. Вот он сидит в кресле посередине моей спальни, в то время как срок нашего знакомства насчитывает всего несколько часов! Приказать ему покинуть комнату? Дернуть за шнурок звонка и попросить помощи слуг? Он язвительно поглядывал на меня, как будто читая мои мысли, доставлявшие ему немалое удовольствие.

Я ненавидела его за то, что он создал эту ситуацию. Интересно, что сказала бы тетя Марта, случись ей заглянуть ко мне? Скорее всего, она приказала бы ему немедленно покинуть наш дом, и это было бы только к лучшему.

Он сложил ладони и принялся изучать кончики своих пальцев. Вид у него при этом был необычайно набожный и одновременно насмешливый.

Я решила, что все же должна приказать ему убираться, но тут он заговорил:

— Я знаю, что вас очень беспокоит здоровье вашего отца. Об этом я и хотел с вами поговорить. Он очень болен.

Весь мой праведный гнев улетучился в одно мгновение, оставив вместо себя страх за близкого мне человека.

— Вы в этом… уверены? — выдавила я.

— Я разговаривал с нашим врачом. Именно он предложил ему съездить в Англию для обследования и лечения. Я не мог отпустить его одного.

Теперь он предстал передо мной в совершенно ином свете. И хоть я не сомневалась в правдивости его слов, я все же по-прежнему ему не доверяла.

— Вы поступили благородно, — нехотя признала я.

— Я давно уже собирался приехать по своим делам. Так что я тоже был заинтересован в этой поездке.

— Что с ним?

— Больные легкие. Я думал, вам следует об этом знать.

— Спасибо, что сообщили мне. Я должна буду обо всем рассказать теткам.

— А вот в этом я не уверен. Видите ли, ваш отец не знает, что с ним, и мне показалось, что с вами мне будет легче найти общий язык, чем с его сестрами. Поэтому я и ворвался к вам, презрев все условности. Он много мне о вас рассказывал… даже показывал ваши письма. Он ими очень гордился. Я рад, что вы нашли друг друга… хотя и не сразу.

— Что мы можем для него сделать?

— Скрасить последние месяцы, возможно, недели его жизни.

— Вы думаете, что я…

— Конечно, вы, кто же еще?

— Я сделаю все, от меня зависящее.

— Вот об этом я и хотел вас попросить.

— Спасибо.

Я встала, намекая на то, что он должен сделать то же самое, но он и не подумал подниматься. Он остался сидеть в кресле, глядя на меня каким-то оценивающим взглядом и улыбаясь. От его взгляда мне стало не по себе, а улыбка и вовсе меня встревожила, хотя я не понимала причины своей тревоги.

— Спокойной ночи, — произнесла я.

Он встал и подошел ко мне. Меня никто не смог бы назвать низкорослой. Но рядом с ним я почувствовала себя ничтожной карлицей. Похоже, именно этого эффекта он и добивался.

Я сделала шаг в сторону, как будто позволяя ему пройти мимо. Он сделал вид, что не заметил моего намека.

— Когда я вместе с вашим отцом отправлюсь на прием к специалисту, я хотел бы, чтобы вы поехали с нами, — произнес он. — Вы это сделаете? Мне кажется, так ему будет спокойнее.

— Конечно. Для своего отца я сделаю все, что понадобится.

— Спасибо.

Он положил руку мне на плечо, но я сделала шаг назад и рука соскользнула. У него на губах опять задрожала улыбка.

— Спокойной ночи, мистер Шоу, — повторила я. — И спасибо за все, что вы делаете для отца.

— Одновременно я помогаю себе, — улыбнулся он. — Мой бизнес для меня очень важен. Вообще-то, нам следовало бы приезжать в Лондон раз в три-четыре года. Но, отправляясь в эту поездку, я руководствовался и другими, еще более важными мотивами.

Он смотрел на меня, как будто ожидая вопроса о его мотивах. Я не доставила ему этого удовольствия.

— Я ищу жену, — произнес он, делая шаг ко мне.

Я почувствовала, как пресловутый румянец заливает мою шею и щеки.

— Неужели? — удалось небрежно бросить мне.

— О да, в жизни каждого мужчины наступает время, когда ему нужна жена, человек, который станет за ним ухаживать и выступит своего рода якорем. В той жизни, которую веду я, это еще более важно. К сожалению, выбор невест на Цейлоне невелик. Поэтому там сложилась традиция отправляться за женой на родину.

— Очень разумная традиция, — выдавила я и отвернулась. Поскольку он продолжал стоять, я добавила: — Желаю вам успеха в ваших поисках.

— О, проблем у меня не будет, — небрежно заверил меня он.

— Будем надеяться, что объект ваших поисков разделит ваше высокое мнение о собственной персоне, — парировала я.

Он улыбнулся, а я прошагала к двери и отворила ее.

Захлопнув за ним дверь, я поспешила повернуть ключ в замке.

Я вернулась к зеркалу и присела на стул. Так грустно мне не было с того дня, когда умерла мама. Отец тяжело болен… возможно, он вернулся, чтобы умереть… и с ним приехал этот человек… Мне казалось, что от него исходит какая-то угроза, и мне не удавалось отделаться от навязчивых мыслей о нем.

В последующие несколько недель я сама не понимала, что со мной происходит. Мне было ясно, что я не влюблена в Клинтона Шоу. Во всяком случае, раньше я представляла себе любовь совершенно иначе. Она всегда ассоциировалась у меня с нежностью, которой Эверард окружал маму, преданностью, демонстрируемой Тоби, цветами и украшениями, которыми осыпали маму ее многочисленные поклонники… Чувство же, которое я испытывала сейчас, было совершенно иным. Просто ему удалось каким-то образом внедриться во все мои мысли и переживания. Он захватил мой рассудок и не скрывал того, что намерен со временем завладеть и телом. Он отличался от всех, кого я знала. Когда он входил в комнату, атмосфера в ней менялась, и внимание всех присутствующих обращалось на него. Ему прощались выходки, которые были бы расценены как грубость у других людей. Это объяснялось силой его личности, хотя эта сила была совершенно иного свойства, чем та, которая некогда привлекала людей к моей маме и которая так трагично оставила ее перед смертью. Окружающих эта сила возмущала, но они ничего не могли с собой поделать и склоняли перед ней головы. Даже тетки попали под его влияние. В разговоре с ним тетя Марта только и делала, что одобрительно кивала, и я видела, что его возмутительные выходки и манеры ее только забавляют. Что касается тети Мабель, то она начала наряжаться в платья с оборками и кружевами. Миссис Лэмб выяснила, что он любит карри и всячески стремилась приготовить это блюдо, которым мы прежде не увлекались, по его вкусу. Слуги соперничали друг с другом за право исполнить его просьбу. Эллен хихикала и твердила:

— Вот это мужчина! Всем мужчинам мужчина!

Всем мужчинам мужчина! Это описание очень ему подходило. У него и в самом деле всех мужских качеств было с избытком: и его неописуемый эгоизм, и его несгибаемая решимость получить желаемое. Похоже, я была единственной, кто пытался сопротивляться его бьющей через край жизненной силе. Быть может, именно поэтому он и сосредоточил свое внимание на мне. Но нет, дело было не только в этом.

Меня очень тревожила полная зависимость отца от его спутника. Именно Клинтон Шоу принимал все решения, а мой отец кротко с ним соглашался. То, насколько тяжело он болен, стало ясно в первое же утро после его приезда. Яркий свет дня безжалостно продемонстрировал желтоватую бледность его лица, запавшие глаза и худобу на грани истощения.

В это первое утро Клинтон заявил, что отец должен отдыхать у себя в комнате, чтобы подготовиться к испытанию, ожидавшему его на следующий день, — встрече с доктором. Я все утро провела с отцом, а он разговаривал со мной лежа в постели.

Он рассказывал мне, что, когда я осталась одна, его охватило непреодолимое желание приехать и увидеться со мной и что прежде этому яростно противилась моя мама.

— Она возненавидела Цейлон, — говорил он. — К нему вообще никто не остается равнодушным — его либо обожают, либо ненавидят. А она любила мир театра, красивую жизнь, свет рампы и всеобщее обожание. Наш брак был обречен с самого начала. Мне не повезло в семейной жизни, Сэйра. Я надеюсь, что твоя семья окажется счастливой.

— Я об этом еще не думала, — призналась я. — Я тут почти ни с кем не вижусь.

— Ты должна приехать на Цейлон.

— Я тоже этого хочу.

Затем, как и за обедом, он заговорил о плантации. Мне показалось, он пытается меня в чем-то убедить, запечатлеть этот рассказ в моей памяти, заставить меня осознать важность этой плантации для моего благополучия. Он рассказал мне, что на плантации занято очень много людей. Она дает им средства к существованию. Если с чайными плантациями случится катастрофа, подобная той, которая постигла посадки кофе, многие семьи останутся ни с чем. Я, в свою очередь, расспрашивала отца о семье, о своей сестре.

— Клития — это удивительное создание, Сэйра. От ее красоты захватывает дух. Она миниатюрная и очень хрупкая, настоящий эльф. Сет Блэндфорд приехал работать на моей плантации, и они полюбили друг друга. Теперь у них есть очаровательный малыш… мой тезка. Жаль, что у меня нет его фотографии. Но ты ведь все равно туда поедешь. Ты вернешься со мной, если…

— Я должна вернуться с тобой, — твердо заявила я.

— Не знаю, сколько времени планирует провести здесь Клинтон. И я не знаю, что бы я без него делал. Сэйра, он ведь тебе нравится? — сжимая мне руку, встревоженно спросил отец.

— Я его совсем не знаю, — поколебавшись, ответила я. — Он производит впечатление сильного человека.

— Еще какого сильного. Такие люди и должны управлять плантациями. Местные жители его боятся. Кажется, они считают, что он обладает сверхъестественными способностями. О, в нем действительно есть что-то сверхъестественное. Я уверен, что рано или поздно он весь Цейлон приберет к рукам. Он будет очень богат, Сэйра. Он очень много мне помогал, и я надеюсь, что ты с ним подружишься.

— Мне он кажется слишком высокомерным, а его манеры оставляют желать лучшего.

— Он просто ведет себя непринужденно и естественно. От него зависят жизни очень многих людей, кроме того, на Цейлоне невозможно придерживаться строгих правил поведения, принятых в английском загородном поместье.

— И тем не менее… — начала я.

Отец только похлопал меня по руке.

Мне нравилось беседовать с ним, слушать рассказы о его первой жене, которую он очень любил. Она подарила ему очаровательную малышку Клитию и покинула этот мир. После этого он приехал в Англию, где его воображение поразила блестящая актриса, которая, к его собственному изумлению, согласилась выйти за него замуж. Однако этот брак был обречен на неудачу, и из пепла этой страсти родилась я.

В полдень мы спустились к ленчу в зимнюю гостиную. Нам подали суп и оленину. Накануне вечером эта оленина была горячим блюдом, а теперь ее подали холодную с картофелем в мундире. У отца совершенно не было аппетита, зато Клинтон Шоу жадно набросился на еду.

После еды он заявил, что до конца дня мой отец должен отдыхать, поскольку на следующий день он едет в Лондон. Он посмотрел на меня, напоминая мне о данном ему обещании сопровождать их.

— А сейчас мне хотелось бы прокатиться верхом по лесу, — закончил он, не сводя с меня глаз.

— Сэйра поедет с вами, — тут же откликнулась тетя Марта. — Она с удовольствием покажет вам лес. Она его очень любит, правда, Сэйра? Она обожает кататься в нем верхом или гулять пешком.

— Я обожаю тишину и уединение, — многозначительно ответила я.

— Что ж, насладимся тишиной и уединением вместе, — кивнул Клинтон Шоу.

Я не могла отказаться от прогулки, не поднимая шума и не привлекая к себе внимания. В конце концов, он был нашим гостем.

Вместе с отцом я поднялась в его комнату, сняла с него ботинки и помогла освободиться от сюртука. Когда он лег на кровать, я заметила, что он очень устал.

Отец не оспаривал этот факт, а лишь кивнул:

— Мне хорошо с тобой, Сэйра, — сказал он. — Я знал, что так и будет. И я больше никогда не хочу с тобой расставаться.

Я наклонилась и поцеловала его в лоб.

— Мы никогда не расстанемся, — заверила я его.

Спустившись к себе, я переоделась в амазонку. Она мне очень шла, поскольку плотно облегала фигуру, подчеркивая стройность. Впрочем, иногда моя фигура казалась мне чересчур стройной. Завязав волосы в узел, я спрятала их под серый котелок. Теперь я стала похожа на мальчика, хотя (и это доставило мне особое удовлетворение) и довольно симпатичного.

Я вынуждена была признаться самой себе, что думаю о предстоящей прогулке с волнением и удовольствием. Моя жизнь в последнее время была ужасно скучной, я чувствовала себя на задворках. Другим актерам достались главные роли, а меня удостоили только хора. С появлением Клинтона Шоу это незаметно изменилось. Я вышла на авансцену, и от собственного успеха у меня даже дух захватило.

Итак, мои чувства пребывали в полном смятении. Я была настороже, но ощущала, как мной овладевает какая-то бесшабашность. Я была не прочь сразиться с ним. Наверное, именно так чувствует себя генерал накануне битвы, когда ему точно неизвестны силы противника, но он подозревает, что они весьма внушительны.

Он ожидал меня в конюшне. При виде меня его темное лицо озарила улыбка.

— Как мило, что вы пришли. Я подозревал, что вы можете уклониться от прогулки со мной.

— Если бы я решила не ехать, я бы так и сказала, — отрезала я.

Он хотел помочь мне взобраться на лошадь.

— Вообще-то, я не нуждаюсь в помощи, — заметила я.

— Но галантный кавалер всегда предлагает даме помощь.

— Вы меня удивляете. Ни за что не подумала бы, что вы хотите прослыть галантным кавалером.

— После вчерашнего проступка я хотел реабилитироваться и произвести на вас хорошее впечатление, — сказал мне Клинтон, когда мы выехали из конюшни. — Я полностью согласен с вами в том, что вторжение в спальню девушки, с которой ты знаком всего лишь несколько часов, абсолютно недопустимо.

— Так, значит, вы все-таки это поняли. Неплохое начало.

— Видите ли, там, откуда я приехал, мы почти не имеем дела с благовоспитанными английскими мисс. Это приводит к огрубению нравов. Иногда мы встречаемся с английскими дамами — женами плантаторов и чиновников. У нас даже клубы есть — один в Канди, а второй в Коломбо, где мы время от времени вращаемся в хорошем обществе. Однако работа не позволяет нам бывать в городе часто. Кроме того, даже в городе наблюдается явный недостаток юных английских леди. Вот поэтому те из нас, кто нуждается в их обществе, вынуждены ехать в Англию, где означенных леди вполне достаточно.

— Учитывая, что вы находитесь в поиске, то вы относитесь к числу нуждающихся.

— Я подозреваю, что мой поиск близится к концу.

— Ого! А я-то думала, что он начался только вчера.

— Он мог начаться и значительно раньше. Видите ли, когда корабль покидает Коломбо, на его борту находится множество англичан, в том числе и дам, которые возвращаются на родину. Плавание в тропических широтах весьма приятное занятие… к тому же еще и романтичное.

— Понятно. Вы нашли себе жену по пути сюда.

— Точнее будет сказать, я нашел устраивающую меня кандидатуру.

— В таком случае позвольте вас поздравить. Я нисколько не сомневаюсь в том, что стоит ей узнать о своем фантастическом везении, она тут же упадет в обморок от благодарности.

— Это, разумеется, фигура речи, но, конечно же, она будет мне благодарна. В обморок? Вряд ли. Она не из тех, кто только и делает, что падает в обмороки. Но это и к лучшему. Думаю, постоянные обмороки мне быстро наскучили бы.

— Лучшее средство от обмороков — нашатырь. Я подарю вам пузырек этого чудодейственного лекарства в качестве свадебного подарка.

— Мне понадобится нечто большее… во всяком случае, от вас.

Тут я слегка пришпорила лошадь и ускакала вперед. Я почувствовала, что мне нужен краткий отдых от него самого и от его недомолвок и намеков.

Однако вскоре он опять был рядом со мной.

— Что вы делаете в этом древнем доме?

— Как «что я там делаю»? Я там живу.

— И как вы находите жизнь бок о бок с уважаемыми тетушками?

— Думаю, она ничем не отличается от жизни в других поместьях, разбросанных по всей стране. Любое поместье требует внимания. Тетя Марта отлично справляется со всеми делами. Кроме того, у нас есть управляющий и отличные работники из числа местных жителей. Еще в поселке имеется церковь, которая, как и все церкви, постоянно нуждается в ремонте. В задачу деревни входит содержание этой церкви.

— Все это мне близко и понятно. Я и сам вырос в точно таком же доме. У меня было три старших брата. Так что вряд ли вы можете рассказать мне что-то новое о жизни в английской глубинке.

— Мне кажется, вряд ли вам можно рассказать что-то новое о чем бы-то ни было… во всяком случае, вы так считаете. А значит, нет смысла вам вообще что-либо рассказывать.

— Существуют темы, в которых я разбираюсь довольно плохо, и, конечно же, мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь заполнил эти пробелы в моих познаниях. Возьмем к примеру вас. Конечно же, мне известно, кто вы такая. Я даже смутно помню вашу матушку. Я встретил ее, приехав к дяде в гости, на плантацию, которая позже досталась мне в наследство. Когда ваша матушка уехала, слуги очень много сплетничали на ее счет. Мне тогда было лет двенадцать. В этом возрасте дети, как правило, уже довольно осведомлены о происходящем вокруг.

— Мне кажется, что вы и родились таким… осведомленным.

— Не совсем, но я довольно быстро достиг этого состояния. Я подслушивал у замочных скважин, расспрашивал слуг…

— И тем самым демонстрировали весьма неприятные качества.

— А что еще мне оставалось?

Я промолчала, и он продолжил свой рассказ:

— Можете представить все эти сплетни. «А я вам говорила!» Это было лейтмотивом всех пересудов. Это говорили все, от секретаря клуба до последнего сборщика чая. Ваш отец был очень опечален ее отъездом и махнул рукой на плантацию. С чаем так нельзя. Ему повезло, что рядом с ним оказался мой дядя, а потом я. А впрочем, это дела давно минувших дней. Что толку их сейчас вспоминать? Мы должны думать о грядущем.

— Расскажите мне о его болезни.

— Да вы ведь и сами все видели. Там эту болезнь лечить не умеют. Поэтому он и приехал домой. Я не знаю, какой приговор вынесет ему врач, но в любом случае он будет тяжелым. Это я понял еще на Цейлоне, из разговора с нашим местным доктором.

— Поживем — увидим, — пробормотала я. — Спасибо, что проявили участие.

— Мы ведь соседи. Кроме того… — он пожал плечами и замолчал. Я ждала продолжения, но его не последовало.

Несколько минут мы просто молча ехали рядом. К этому времени мы уже довольно далеко углубились в чащу. Все вокруг было окутано туманом, придававшим лесу какой-то загадочный вид. Как будто пушистое облако опустилось на верхушки деревьев, в отсутствие листьев обретших странный и фантастический облик. Я всегда считала, что зимой деревья намного живописнее, чем летом. Загадочные очертания их крон порождали в моем воображении самые невероятные истории.

— Ах, как чудесно! — неожиданно произнес он. — Знаете ли, когда я изнываю от жары, а за окном ни на секунду не прекращается тропический ливень, я мечтаю об Англии. Хотя в основном мне грезится английская весна. Но сейчас мне кажется, что на свете нет ничего лучше верховой прогулки по осеннему лесу.

— Мне приятно это слышать.

— И еще нет никого, кого я предпочел бы видеть на вашем месте. Это вам тоже приятно слышать?

— Я скорее удивлена, чем обрадована.

— Бросьте, Сэйра. Вы напрашиваетесь на комплименты.

— Я удивлена тем, что вы опускаетесь до лести. Вы успели убедить меня, что это вам чуждо.

— Разумеется, чуждо. Поэтому я говорил искренне. Я очень рад, Сэйра, что вы именно такая, какая есть.

Мы выехали на хорошо знакомую мне просеку, и я пустила лошадь в легкий галоп. Он быстро меня догнал. У меня было перед ним преимущество: я хорошо знала этот лес и решила этим воспользоваться. Мне страстно захотелось оторваться от него. Как было бы забавно, если бы он заблудился! Я резко свернула на одну из тропинок, зная, что вскоре меня ожидает обширная вырубка, где мне предоставится возможность пустить лошадь в галоп.

Этот лес возник здесь во времена Вильгельма Завоевателя. Местами он сохранил свой первозданный облик, но кое-где его вырубили, и на вырубках, как грибы после дождя, выросли крошечные деревушки. Лес протянулся на пятьдесят миль, и, по мнению тети Марты, заблудиться в нем было «легче легкого». Когда я впервые приехала в Грейндж, она сразу же предупредила меня о необходимости быть настороже. С тех пор я хорошо изучила часть леса, прилегающую к нашему поместью, но знала, что, когда на него опускается туман, все вокруг преображается и становится незнакомым. Людям, плохо знающим местность, все деревья кажутся похожими друг на друга, и они начинают бродить кругами, сами того не замечая.

Если бы он заблудился, это послужило бы ему хорошим уроком в смирении гордыни.

Я поскакала быстрее. На пути лежала деревушка — лабиринт улочек и переулков. Я свернула в один из переулков. Впереди показалась опушка леса, густо поросшая раскидистыми елями, способными скрыть всадника. Я скользнула за деревья раньше, чем он показался из-за угла. Не успела я остановиться, как услышала топот копыт его лошади, проскакавшей мимо.

Я беззвучно расхохоталась.

— Ну что, Херувим, — обратилась я к коню, — кажется, нам удалось от него избавиться, как ты думаешь?

Выехав из леса, я направилась обратно.

Однако моя радость оказалась несколько преждевременной. Я могла бы и предположить, что обмануть его будет нелегко. Он быстро раскусил мою хитрость и повернул обратно. Я не успела спрятаться еще раз, потому что он уже оказался рядом.

— Мне всегда нравилось играть в прятки, — сообщил он.

— Я разглядывала ели, — пояснила я. — В этом году они особенно зеленые и блестящие. Мне кажется, это предвещает суровую зиму.

Он не ответил, но я поняла, что еще раз провести его мне не удастся.

Мы ехали через лес около часа, после чего я заметила, что нам следует поворачивать обратно. В это время года темнело рано, а туман означал, что сумерки спустятся раньше обычного.

Когда мы выехали к станции, от которой до нашего дома по прямой было всего-то около мили, я предложила сократить путь и кратчайшей дорогой вернуться домой.

— Стемнеет не раньше, чем через час, так что время у нас еще есть, — ответил Клинтон. — Давайте еще ненадолго углубимся в лес.

Мне было немного не по себе после неудавшейся попытки побега, стыдно за подобное обращение с гостем, и чтобы хоть немного искупить свою вину, я согласилась.

Проехав совсем немного, мы наткнулись на небольшую хижину, со всех сторон окруженную лесом. Выглядела она очаровательно.

— Кто здесь живет? — спросил Клинтон.

— Сейчас дом пустует, — ответила я. — Но он принадлежит нам. Мы сдаем его на лето отдыхающим. Он находится слишком далеко, чтобы пустить сюда кого-то из слуг. Тетки планируют опять сдавать его следующим летом.

— Он очень мил. Давайте его осмотрим.

Дикий виноград со всех сторон оплел стены этой хорошенькой хижины. Листья покраснели, и домишко смотрелся чрезвычайно живописно.

— Как здесь тихо! — прошептал Клинтон. — Вот послушайте!

Мы замерли, и я почувствовала, что меня опять охватывает волнение. Я наслаждалась нашей прогулкой. В то же время меня тревожило то, что я не имею ни малейшего представления о том, чего мне следует от него ожидать.

— Давайте посмотрим, быть может, здесь кто-то живет, — опять предложил он.

— Говорю вам, здесь никого нет. Я помню, как мне об этом говорила тетя Марта. Этот дом называется Попугаячья хижина. Когда-то очень давно у одного из жильцов был попугай. Хозяин попугая был старым моряком, и этот попугай выкрикивал очень странные слова, которые разносились по всему лесу.

Клинтон уже заглядывал в окно.

— Да, тут и в самом деле никого нет, — кивнул он и начал обходить дом. — Сэйра, — позвал он меня откуда-то из-за дома, — я нашел открытое окно и хочу залезть внутрь. Идите сюда.

К своему удивлению, я послушно направилась на зов, одновременно возмущаясь его безапелляционным тоном.

— Быть может, я отворю дверь изнутри, моя благовоспитанная юная леди, и тогда вы сможете соблюсти приличия, войдя в дом, как подобает порядочной девушке?

— Да, — кивнула я. — Откройте дверь.

— Ваше желание — закон! — насмешливо воскликнул он.

Я снова обошла дом, подойдя к входной двери, и через несколько мгновений уже оказалась внутри. Дом был очень мал: на первом этаже — две комнаты и крохотная кухонька, из которой лестница вела наверх, в единственную комнату, занимавшую весь второй этаж. Комната располагалась под двускатной крышей, поэтому потолок понижался по краям, где также были два небольших окошка в свинцовых переплетах.

— Мне кажется, морской волк был очень счастлив здесь со своим попугаем, — заметил Клинтон Шоу.

Я вдруг почувствовала, что не хочу оставаться с ним наедине и начала спускаться по лестнице. Хижина была чересчур уединенной, и я остро ощутила его близость.

— Осторожнее, — окликнул он. — Эти ступеньки бывают очень коварны.

Он подхватил меня под руку, и мое чувство неловкости усилилось. Коснувшись ногой нижней ступеньки, я поспешила высвободиться.

— Все-таки это достаточно надежная лестница, — заметила я. — Как бы то ни было, наверняка домик отремонтируют, прежде чем сдавать его следующим временным хозяевам.

— Само собой, — отозвался он. — Сэйра, мне здесь нравится. А вам? Настоящее приключение, вы не находите?

— Я бы не сказала. Приключение подразумевает какие-то волнующие события.

— А вас разве не волнуют мысли обо всем, что происходило в этих стенах? Сколько лет эта хижина стоит здесь, окруженная лесом? Лет двести, не меньше. — Он подошел поближе. — А теперь представьте себе, что здесь будет происходить.

— То же самое можно сказать о любом доме.

— Но в этом есть нечто особенное, я это чувствую. А вы?

— Нет.

— Это неправда. Я все вижу по вашим глазам. И я знаю, в чем тут дело. Мы с вами вместе осматриваем дом. Это должно что-то означать.

— Вздор. Для меня это означает только то, что мы с вами катались верхом, увидели пустующий дом и решили на него взглянуть.

Я развернулась и сделала шаг к двери.

— Одну секунду, — окликнул он меня. — Во дворе есть сарай. Я только взгляну на него и вернусь.

Он отодвинул засов на задней двери и зашагал к сараю. Там лежали поленья, очевидно, запасенные последним жильцом.

— Предусмотрительные люди, — заметил Клинтон Шоу. — Не хотели мерзнуть. А впрочем, тут очень уютно. Со всех сторон лес, ветру тут не разгуляться. Но сыро… определенно сыро…

Я расхохоталась.

— Уж не собираетесь ли вы снимать этот дом?

Он рассмеялся вместе со мной.

— Знаете ли, мне этот домишко чем-то очень приглянулся.

— Уже темнеет, — напомнила я. — Мне вдруг захотелось поскорее уехать отсюда. Внезапно хижина обрела зловещие очертания. Он стоял между мной и дверью, пристально глядя на меня. Я чуть было не поддалась панике.

И тут же упрекнула себя за глупость, потому что, когда я направилась к двери, он даже не попытался меня остановить. Я вышла из дома, а он закрыл задвижку изнутри и выбрался наружу так же, как и вошел, через окно.

— Мы оставляем все в точности так, как нашли, — отметил он.

— Быть может, стоило бы и окно закрыть.

— Щеколда сломалась, поэтому оно и было открыто. Кроме того, возможно, мне еще раз захочется взглянуть на это местечко. Кто знает?

— Я смотрю, эта хижина вас очаровала.

— У нее есть определенный потенциал. Да, мне тут понравилось… Хотя сад зарос, — продолжал рассуждать он.

Он как будто никуда не спешил и медленно зашагал вокруг дома. К нему примыкал небольшой садик, который отделяла от леса живая изгородь.

— Повсюду наперстянки, — заметил он. — Взгляните. — Остановившись, он сорвал пучок каких-то листьев. У этого растения такие прелестные цветы. Прелестные и смертельные. Вам известно, что наперстянку также называют «колокольчиками мертвеца»?

— Нет, я такого не слышала. Но я знаю, что она ядовита.

— Да, она неплохо послужила лекарям прошлого. Странно, не правда ли, что одно и то же растение дарит и отнимает жизнь. Хотя, моя милая Сэйра, думаю, вы не станете спорить с тем, что в жизни нет ничего абсолютно плохого… или абсолютно хорошего, если уж на то пошло. Взгляните вон на те тисы. Они растут здесь не одну сотню лет. И они прекрасны, вы не находите? И все же, я спрашиваю себя, сколько смертей на их совести? Вам известно, что их листья и семена содержат смертельный яд, токсин?

— Да вы, похоже, специально изучали яды и все, что с ними связано.

— Можно сказать и так. Когда я был маленьким, у меня был гувернер, страстно любивший растения. Ботаникой мы занимались больше, чем всеми остальными науками, вместе взятыми. От него я узнал, что самые прекрасные растения, как правило, и наиболее ядовиты. Возьмем, к примеру, дельфиниум. Что за прелестный цветок! Но его семена и листья способны убить. Они также содержат смертельный яд.

— Очень полезные сведения.

— Чрезвычайно. На Цейлоне, конечно же, имеются другие, не менее губительные растения. Там их, пожалуй, даже больше, чем здесь. Древние правители Канди умели готовить смертельные снадобья. Ядами пропитывали перчатки, обувь… другие предметы одежды. Небольшой укол кожи, и все, конец. Смею вас заверить, это необычайно увлекательная тема.

— Но эти знания не относятся к числу полезных, во всяком случае, если вы ведете добропорядочный образ жизни. Разве что…

Мы стояли в саду, и я остро ощущала окружающую нас тишину. Внезапно меня опять охватила тревога. Позже я истолковала ее как предчувствие.

Я содрогнулась, едва заметно, но он это заметил.

— Вы замерзли, — произнес он, и я поразилась, как изменился его голос. Он звучал почти нежно, и меня это глубоко тронуло. Я смотрела на него, как зачарованная.

— Поехали, — опять заговорил он. — Скоро стемнеет. Или вы хотите заблудиться в этом лесу?

— Со мной этого случиться не может, — возразила я. — Я отлично знаю дорогу.

— Как прекрасно всегда знать дорогу, — эхом отозвался он.

Он обнял меня одной рукой, а когда я отодвинулась, негромко рассмеялся.

Мы направились к лошадям, вскочили на них и поскакали домой.

На следующий день бричка доставила нас на станцию, а поезд — на вокзал Ливерпуль-стрит, где мы взяли кеб и отправились на Харли-стрит.

Мы с Клинтоном Шоу два часа ожидали в приемной. Я думала, что отец уже никогда не выйдет из кабинета. Мы почти не разговаривали. По крайней мере, он понимал, в каком я состоянии. Хотя, если быть честной, то следует признать, что он очень изменился и нисколько не напоминал дерзкого самоуверенного человека, мысли о котором мне никак не удавалось отогнать.

Наконец нас пригласили войти.

Отца в кабинете не было.

— Он лежит в соседней палате, — успокоил нас врач. — Осмотр совсем его измучил.

Врач был знаком с Клинтоном Шоу, по всей видимости, договорившемся об этом приеме. Он же представил меня как дочь пациента.

— Боюсь, что у меня для вас нерадостные новости, — заговорил врач. — Его легкие в ужасном состоянии. Ему осталось жить недель шесть… от силы два месяца.

У меня перехватило дыхание. Так, значит, я нашла отца только для того, чтобы тут же потерять его! От горя я не могла сказать ни слова.

Сидящий рядом со мной Клинтон Шоу взял меня за руку и крепко ее сжал. Впервые за время знакомства я была искренне рада его присутствию.

— Он нуждается в особом уходе, который невозможно обеспечить дома, — продолжал врач. — Поэтому я направляю его в собственную лечебницу, где он будет находиться под постоянным наблюдением. Вам следует иметь в виду, что надежды на улучшение почти нет. Но мы предпримем все, что будет в наших силах, кроме того, в последнее время были сделаны определенные открытия… Кто знает… И все же, мисс Ашингтон, вам следует смириться с тем, что мы мало чем можем ему помочь. Разве что облегчить его страдания и сделать его последние дни как можно менее мучительными.

Я склонила голову.

— Мы сможем его навещать?

— В любое время. Лечебница расположена неподалеку. Смею вас заверить, ему нигде не будет лучше, чем там. Он настроен философски. Думаю, он еще до визита сюда знал, что жить ему осталось недолго.

Я встала. Клинтон Шоу последовал за мной. Он взял меня под руку, и мы вошли к отцу.

Это оказалось легче, чем я ожидала. Скорее всего, это было как-то связано с Клинтоном Шоу. В его присутствии я была обязана продемонстрировать стойкость. Я не хотела, чтобы он видел всю глубину моего горя.

Отец улыбался. Да, он знает, что отсюда поедет в лечебницу. Мне даже показалось, что он ожидал подобного поворота событий.

— Я буду часто тебя навещать, — сказала я.

— Милая моя Сэйра, я буду счастлив тебя видеть.

Вскоре за ним прибыл экипаж. Мы поехали с ним и убедились в том, что его поселили в очень уютной комнате. Клинтон Шоу оставил нас вдвоем, и какое-то время мы беседовали, бодрясь изо всех сил. Он так заботился о моем настроении, что тревожиться о себе ему было просто некогда. Клинтон Шоу вернулся и принес отцу книги и газеты, за которыми он ходил, а потом подошло время попрощаться.

На обратном пути я молчала. Клинтон сидел напротив, сочувственно глядя на меня.

Мы уже подъезжали к вокзалу, когда он наклонился вперед и коснулся моей руки.

— Вы были бесподобны, — прошептал он.

Я почувствовала, что мои губы задрожали, и отвернулась.

Удивительно, как быстро человек может смириться с данностью и как быстро привыкает к переменам в ритме и образе жизни.

Теперь я часто (практически через день) навещала отца. Иногда со мной ездили тетки или Клинтон Шоу. Он теперь лишь изредка наведывался в Грейндж, хотя его комната по-прежнему находилась в полном его распоряжении, случись ему нас проведать. Он снял номер в одной из гостиниц Лондона. Несколько раз мы встречались после того, как я побывала у отца, и мы вместе возвращались в Грейндж.

Болезнь отца до глубины души потрясла теток. Очередное крушение планов тетя Марта вообще восприняла как личное оскорбление, хотя оставалось неясным, кто именно его нанес.

Она мечтала о званых обедах и пышных балах, на которые собиралась приглашать всех соседей с дочерьми брачного возраста. Теперь ее планы рухнули. Моя мать очень своевременно умерла, расчистив дорогу для нового брака. Но затем Селия повела себя самым непредсказуемым образом, исчезнув с нашего горизонта. Она написала нам из отеля в Саутгемптоне и сообщила, что вместе со своей кузиной уезжает на неопределенное время за границу. Она также пообещала связаться с нами сразу по возвращении. По ее мнению, мы слишком крепко сдружились, чтобы разойтись как в море корабли. Все же она очень разочаровала тетю Марту. И вот наконец отец дома… в ее полной и безраздельной власти. Поскольку Селия капитулировала, Марта твердо решила подыскать ему другую невесту. И что же! Он взял и заболел, да так серьезно, что даже тете Марте было ясно, что о свадьбе не может быть и речи, уже не говоря о зачатии сына, жене которого предстояло бы носить ожерелье Ашингтонов. Все это напоминало мне историю о доме, который построил Джек, и мне было бы невероятно смешно, если бы не было так грустно.

Мои планы, так же как и планы тети Марты, провалились. Как только я узнала, что отец приезжает домой, я твердо решила, что он заберет меня с собой на Цейлон. Теперь все шло к тому, что он уже никогда туда не вернется.

Меня охватило такое уныние, что ни о чем другом, кроме как о надвигающемся на нас ужасном событии, я и думать не могла.

Если бы не Клинтон Шоу, я погрузилась бы в пучину несчастья, но, как ни странно, острая антипатия к нему не позволяла мне окончательно утратить интерес к жизни. Когда наш словесный спарринг заканчивался моей победой, я против собственной воли испытывала душевный подъем. Он помогал мне справиться с отчаянием, охватывавшим меня при виде медленного угасания отца.

Я часто ездила в Лондон одна, хотя тетя Марта и считала это верхом неприличия. Впрочем, поездка по железной дороге была совсем короткой, а на станции меня всегда ожидал экипаж. Тем не менее она бывала очень довольна, когда меня сопровождал Клинтон Шоу.

— Он друг твоего отца, а значит, имеет полное право быть твоим спутником, — твердила она.

Я спрашивала себя, осталась бы она при своем мнении, если бы получше узнала этого человека.

Когда бы он ни представал передо мной, я всякий раз напускала на себя недовольный вид. Я даже себе не признавалась в том, что когда он так и не появлялся, я испытывала легкое разочарование. Но я понимала, что он видит меня насквозь и что его мне обмануть не удается.

Итак, мое повествование подходит к роковому дню, навсегда изменившему мою жизнь. Наступил декабрь. В том году снег выпал очень рано. Все вокруг предрекали суровую зиму. Миссис Лэмб обращала наше внимание на обилие ягод на кустах. По ее мнению, природа таким образом стремилась обеспечить птиц кормом на долгие зимние месяцы.

Обув высокие ботинки и надев котиковую шубку с меховой муфтой и шапкой ей под стать, я спустилась вниз. В жарко натопленном холле я столкнулась с тетей Мабель.

— На твоем месте я сегодня уехала бы из Лондона пораньше, — заметила она. — Марта вообще считает, что тебе не следует туда ездить, пока погода не улучшится.

— Не волнуйтесь за меня, — быстро ответила я. — Если я не появлюсь, отец огорчится. Сейчас снега нет, а завтра и вовсе наступит оттепель. Вот увидите.

Я поспешила уехать, чтобы избежать препирательств еще и с тетей Мартой.

В Лондоне погода, как всегда, была лучше. Тротуары были очищены от снега, а на дорогах эта проблема решилась сама собой благодаря оживленному движению.

Отец в этот день выглядел значительно лучше, и это зародило в моей душе надежду. Возможно, врач ошибся относительно тяжести болезни. К тому же он сам признал, что, возможно, еще найдут средство, способное ее излечить.

Увидев меня, отец просиял. Он опасался, что погода не позволит мне приехать, но я заверила его (слегка покривив душой), что в Эпли дела не так уж и плохи.

— Деревья защищают станцию от ветра, — кивнул он.

Вскоре в лечебнице появился и Клинтон Шоу.

— Я решил проводить вас сегодня домой, — заявил он. — Мне так будет спокойнее. Я вообще не понимаю, как ваши тетушки выпустили вас сегодня.

— Тетя Мабель пыталась мне помешать. А от тети Марты я и вовсе сбежала.

— Мудрая тактика. Сегодня нас ждет бурная ночь. Радуйтесь, что о вас есть кому позаботиться.

— На станции меня будет ждать экипаж.

— Если он туда доедет.

— Что вы хотите этим сказать?

— Да так, ничего… Только то, что к вечеру погода испортится окончательно.

Из-за непогоды поезд отправился с опозданием. За окном было темно и валил густой снег. Стало ясно, что домой мы попадем очень поздно. «Тетки, наверное, будут волноваться, — подумала я. — Хотя они решат, что я осталась ночевать в лечебнице».

— Настоящая метель, — заметил Клинтон Шоу.

Он сохранял полное спокойствие. Более того, на его губах мне почудилась довольная улыбка.

Через полчаса поезд внезапно остановился.

— Наверное, снег завалил пути, — прокомментировал мой спутник.

Он опустил окно, намереваясь выглянуть наружу, но в вагон вместе с ветром ворвался снег, поэтому он поспешно захлопнул окно и вернулся на свое место.

— Мы приедем очень поздно, — заметил он. — Что скажут тетушки?

— Тетя Мабель первым делом заявит: «А я тебе говорила!» Она и в самом деле отговаривала меня от сегодняшней поездки. А вообще, они, скорее всего, решат, что я осталась на ночь в лечебнице.

— Будучи здравомыслящими дамами, они примут неизбежное.

— Думаю, так и будет.

— Какое счастье, что я решил вас проводить.

— Рискну предположить, что я и сама справилась бы. В конце концов, нам все равно не остается ничего другого, кроме как сидеть и ждать. Когда мы доберемся до станции, нас будет ждать экипаж… во сколько бы это ни произошло. Так что все будет хорошо.

— И все же вы не станете отрицать, что в такой вечер приятнее иметь спутника.

Он улыбался так загадочно, что еще немного, и я поверила бы, что это он организовал снегопад. Мое воображение пустилось вскачь. Считается, что ведьмы способны поднимать на море шторм. Что, если он колдун, способный вызвать снежную бурю? Но зачем ему это понадобилось? Хотя он и в самом деле похож на колдуна.

Он пристально за мной наблюдал. Мне показалось, он пытается прочитать мои мысли. Он заговорил о Цейлоне, о тропиках и о том, как это здорово — быть застигнутым в пути метелью. Он увезет с собой воспоминания об этом приключении. Я поинтересовалась, когда он собирается покинуть Англию.

— Когда покончу с делами, — прозвучал ответ.

— Вы собираетесь сыграть свадьбу здесь?

— О да, я уеду отсюда с женой.

— А она готова покинуть Англию?

— Ей не терпится это сделать.

— Вы думаете, она легко адаптируется к жизни на Цейлоне?

— Конечно. С ней буду я.

— Это, несомненно, компенсирует грусть по дому.

— Я рад, что вы так считаете.

— Вы часто с ней видитесь?

Он самодовольно улыбнулся и кивнул.

— Она живет в Лондоне?

— Она часто там бывает.

— Вы меня с ней познакомите?

Он опять кивнул. Поезд дернулся.

— Поехали, — произнес Клинтон.

Было уже что-то около девяти часов, когда поезд остановился на нашей станции. Снег к этому времени уже прекратился. На платформе мы увидели носильщика, Джека Уолла. Он с удивлением смотрел на нас.

— Как, мисс Ашингтон! — воскликнул он. — А вас сегодня не ожидали.

— Не ожидали?

— Нет. Поезда не ходят. Ваш единственный и последний на сегодня. Я иду домой. Слава Богу, что мне недалеко.

— Экипаж…

— Он не смог сюда доехать, мисс. Дороги завалены. Кучер приходил пешком справиться насчет поездов. Я сказал ему, что большинство поездов отменены, и он решил, что вы останетесь ночевать в лечебнице. В такую погоду хороший хозяин даже собаку на улицу не выгонит.

Тут я действительно обрадовалась тому, что рядом со мной стоит Клинтон Шоу.

— Что же нам делать? — спросила я.

— Пойдемте пешком, — предложил он. — До поместья не так уж и далеко.

— А другого выхода и нет, мисс, — подтвердил носильщик. — Я ухожу. Если бы не этот поезд, я уже давно был бы дома. Его сейчас поставят на запасной путь… пока погода не прояснится.

— Пойдемте, — потянул меня за рукав Клинтон Шоу. — Нам лучше поспешить.

Мы пожелали Джеку Уоллу спокойной ночи и зашагали прочь.

— Будьте осторожны! — крикнул он нам вслед. — Подмораживает, да и сугробы очень глубокие.

Клинтон взял меня под руку.

— Давайте пойдем короткой дорогой через лес, — предложил он. — Это будет проще. Мы будем защищены от ветра, да и сугробы там пониже. Хорошо, что я прихватил трость. В такую погоду она совсем не помешает.

Трость была длинной и довольно толстой. Рукоятку опоясывало серебряное кольцо. Клинтон довольно часто пользовался ею во время пеших прогулок.

Морозный воздух бодрил, а расстилавшийся перед нами пейзаж был прекрасен. Из-за несущихся по небу тяжелых снеговых туч время от времени выглядывал полумесяц, озаряя бледным светом заснеженный лес. Не успели мы дойти до леса, как снег пошел с новой силой.

Котиковая шуба надежно защищала меня от ветра, а рукам в муфте было тепло и уютно. Клинтон Шоу крепко держал меня под руку, и мы медленно пробирались по заметенной снегом тропинке.

Несмотря на редкие порывы ветра, в лесу было тихо. Тишина и белизна, изредка озаряемые лунным светом, казались зловещими.

Передо мной предстал совсем незнакомый лес. Таким я его еще никогда не видела. Мы поступили разумно, избрав этот путь, потому что были не только надежно защищены от пронизывающего ветра, но и избавлены от необходимости сражаться с сугробами.

Впрочем, снега хватало и здесь, и наше продвижение было мучительно медленным. Мне казалось, мы никогда не дойдем до дома.

Внезапно Клинтон остановился и замер.

— Где мы?! — оглядевшись вокруг, воскликнул он.

Я тоже огляделась и поняла, что ответа на его вопрос у меня нет. Я и представить себе не могла, что смогу заблудиться в примыкающем к поместью лесу. Я хотела взглянуть на часы, чтобы понять, сколько времени мы шли, но часы были приколоты к лифу платья, и добраться до них было очень непросто. Я беспомощно смотрела по сторонам и молчала.

— Я ничего не узнаю, — пожаловалась я. — Но Грейндж должен быть уже близко.

— Пойдемте сюда, — указал куда-то Клинтон. — Кажется, деревья начинают редеть.

Я споткнулась, и он подхватил меня, на мгновение крепко прижав к груди.

— Я благодарю Господа, — произнес он, — за то, что решил поехать сегодня с вами. Что бы вы без меня сейчас делали?

— Я пошла бы домой одна. Или послала бы Джека Уолла сообщить о моем приезде.

— Я не сомневаюсь в том, что вы что-нибудь придумали бы. И все же я рад. А вон там, кажется, Грейндж.

Это определенно был не Грейндж. Но место показалось мне смутно знакомым. Между деревьев вела тропинка. Пройдя по ней, мы вышли на поляну и увидели запорошенную снегом Попугаячью хижину.

Клинтон Шоу издал торжествующий возглас.

— По крайней мере, теперь мы знаем, где находимся! — воскликнул он.

— Да, мы очень далеко от поместья.

— Думаю, нам лучше остаться здесь.

— Остаться здесь?!

— Да, чтобы отдохнуть. Собраться с мыслями и силами. Оказывается, мы все это время ходили кругами. Вы понимаете, что сейчас мы дальше от поместья, чем были, когда вошли в лес? По крайней мере, мы отдохнем и обогреемся. Я влезу внутрь через окно.

Я понимала, что он предлагает вполне разумное решение, но в морозном воздухе как будто звенело предостережение. Я знала, что если войду сейчас в Попугаячью хижину, моя жизнь изменится. Судьба толкала меня под локоть, побуждая принять решение.

«Что за глупости! — упрекнула я себя. — Что может со мной случиться, если я здесь отдохну?» Я замерзла и устала… гораздо сильнее, чем предполагала.

Он распахнул дверь и втащил меня внутрь. Решение было принято за меня. Он с грохотом захлопнул дверь и отряхнулся.

— Здесь немного теплее. Ну и прогулочка! Вы в порядке? Он приложил ладонь к моей щеке. — Да вы застыли! Вот что я сейчас сделаю. В сарае есть поленья, и мы немедленно растопим камин.

— Камин? Но мы должны немного отдохнуть и идти дальше. Нам нельзя задерживаться надолго. Иначе мы придем домой ночью.

— Моя милая Сэйра, — откликнулся он. — Вы отдаете себе отчет в том, что снаружи бушует метель? Вы отдаете себе отчет, что нам не удалось найти дорогу через лес? Мы шли и шли, но с нас довольно. Нам повезло, и мы нашли убежище. Надо быть безумцами, чтобы отвергнуть этот подарок судьбы. Если мы покинем хижину и отправимся дальше, то окончательно заблудимся. Нам придется остановиться и отдохнуть. Нас заметет снегом, и мы замерзнем. Есть один трогательный рассказ. Он называется «Детишки в лесу». Напомните мне о нем, когда у нас будет больше времени. Я вам его расскажу. А теперь камин! Вы только представьте себе, как это будет чудесно! Вы не забыли, что в сарае есть дрова? Кто знает, может, там и свечи найдутся. Я схожу, посмотрю.

Вслед за ним я направилась к сараю. Дрова по-прежнему были там.

— Взгляните! — воскликнул он. — Боги на нашей стороне. Здесь есть фонарь. А в нем свеча. Он извлек из кармана коробок спичек и зажег фонарь.

— Вот так лучше. Смотрите — сундук. Интересно, что в нем. Эврика! Тут пледы! Несколько пледов. Моя дорогая Сэйра, вот это приключение. Нет, не трогайте их. Вы их намочите. Давайте вначале разведем огонь в камине и немного обсохнем.

Он занес дрова в дом, и я поразилась тому, как быстро в камине запылал огонь. Его волнение передалось мне. Я наслаждалась, наблюдая за тем, как пляшут за старинной каминной решеткой языки пламени. По мере того как я согревалась, я начинала понимать, насколько на самом деле устала. Теперь я уже больше не сомневалась в том, что пытаться разыскать Грейндж было бы непростительной глупостью. Мы нуждались в отдыхе.

Мы сели на пол у камина. Он сидел совсем близко, и я видела, как блестят его глаза и как сквозь его бронзовую кожу пробивается румянец.

Сняв шерстяные варежки, я протянула к огню руки. Он сделал то же самое. Его руки были большими и сильными. Сразу чувствовалось, что они принадлежат решительному и на многое способному человеку.

— Когда мы немного подсохнем, мы возьмем пледы, — пообещал он. — Интересно, сколько их там.

— Почему их там оставили? Они не могли не отсыреть.

— Не обязательно. Сундук показался мне довольно прочным, и внутри было сухо. Возможно, он не пропускает влагу.

В сундуке оказалось четыре плотно свернутых шерстяных пледа. Мы занесли их в дом.

— Они сухие, — объявил он. — Снимайте шубу и ботинки, вы промокли насквозь.

Я повиновалась и завернулась в один из пледов. Насчет ботинок он не ошибся. После такой долгой прогулки по заснеженному лесу они были совершенно мокрые.

Я сняла чулки, потому что они тоже промокли. Он снял пальто и ботинки и теперь сидел рядом со мной.

— Мы похожи на двух индейцев, — засмеялся он. — Наверное, именно так они чувствовали себя, сидя у костра. Вы проголодались?

— Нет, — покачала я головой. — Есть мне совершенно не хочется. Я сегодня плотно пообедала, а потом мы с отцом пили чай с фруктовыми пирожными.

— Отлично. Потому что еды у меня нет совсем. Но кое-что у меня все-таки есть.

Он потянулся к лежавшей на полу трости. Я с интересом наблюдала за тем, как он откручивает набалдашник. Оказалось, что он выглядит как маленькая чашка. Шоу наклонил над чашкой трость, и из нее потекла золотистого цвета жидкость.

— Это поможет вам согреться, — сказал он.

— Что это?

— Виски. Эта трость внутри полая. Она не раз выручала меня в экстренных ситуациях.

— Спасибо, но я не пью виски.

— Сейчас оно вам необходимо. Если не принять меры предосторожности, вы можете заболеть. Вам необходимо как можно скорее согреться.

Я взяла чашку и сделала глоток. Напиток обжег мне горло. Клинтон пристально смотрел на меня.

— Вот и хорошо, — произнес он. — Теперь вам будет лучше.

Я закашлялась.

— Печет, — пожаловалась я.

— Ничего. Выпейте еще. В этот сосуд входит всего один глоток.

— Спасибо, но мне не хочется.

— Бросьте, Сэйра. Смотрите на это как на лекарство. — Он наполнил чашку и протянул ее мне. — Вы должны согреться. Лучше бы, конечно, принять горячую ванну и забраться в теплую постель. Но боюсь, что Попугаячья хижина не может предложить вам подобные блага. Ну и пусть. Зато у нас есть виски, а это ненамного хуже.

Я, как загипнотизированная, приняла из его рук чашку, поскольку и в самом деле чувствовала, как по моему телу разливается тепло. Я перемерзла, и ощущение тепла было необыкновенно приятным. Я выпила вторую чашку.

Он улыбался мне. Я смотрела, как он пьет виски, одну чашку за другой.

— Вот так лучше, — хмыкнул он. — Вам ведь лучше, Сэйра?

— Я чувствую себя как-то странно.

— Ну еще бы, — ласково произнес он. — Мы с вами провели необыкновенный вечер. А ведь это только начало.

— Как?! — воскликнула я.

Мой голос звучал странно и доносился до меня как будто издалека. Внутренний голос говорил мне, что теперь, когда я согрелась, мне следует опять отправляться в путь. Я встала. Комната вокруг меня закачалась и поплыла. На какое-то мгновение мне показалось, что я сейчас упаду. Но он уже был рядом. Он подхватил меня и прижал к себе. Он весело рассмеялся.

— Это виски, — пробормотала я.

Он еще крепче прижал меня к себе, моя голова запрокинулась назад, а его губы нашли мой рот. Я и не подозревала, что люди могут так целоваться. Я попыталась вырваться, но мне это не удалось. Я замерла, и это, похоже, ему понравилось.

— Это все виски, — опять прошептала я.

— Нет, — ответил он. — Это любовь.

Я плохо помню, что происходило потом. Лишь много позже, когда я начала понимать себя лучше, я нашла объяснение тому, что чувствовала в тот вечер. Тогда мне показалось, что я давно знала, что между нами должно произойти нечто подобное, и я хотела, чтобы это произошло. Все последующие недели мне было очень стыдно. Я отказывалась размышлять над случившимся и верила только в то, во что хотела верить.

Все это больше всего походило на сон. Я впервые в жизни попробовала виски и тут же ощутила его эффект. Я чувствовала, что наблюдаю за происходящим со стороны и что я не имею никакого отношения к этой девушке, которую на моих глазах соблазняет мужчина.

Он был очень искусен. Он умело задействовал все мои чувства. Он мастерски выбрал момент, и даже природа оказалась на его стороне. Когда он сказал, что это любовь, я пробормотала что-то насчет девушки, на которой он собирается жениться. Я услышала его смех, и этот смех каким-то образом меня возбудил.

— Эта девушка здесь, со мной, — ответил он. — Ее зовут мисс Сэйра Ашингтон. Я решил, что она должна быть моей, как только впервые ее увидел.

Я поняла, что совсем себя не знаю. Быть может, я просто отказывалась видеть очевидное?

Он расстелил пледы на полу, а из одного скатал импровизированную подушку.

— Несмотря на огонь в камине, здесь все равно очень холодно, — пояснил он. — Тебе известно, что ничто не может согреть лучше, чем тепло, исходящее от человеческого тела?

Моя шубка сохла на полу у камина.

— Когда она высохнет, я тебя ею укрою, — пояснил он. — Мы с ней не позволим тебе замерзнуть.

— Мы должны идти, — повторяла я.

Мой голос по-прежнему доносился до меня издалека. Он поднял меня и уложил на пледы. Мне было страшно, но в то же время мною овладело безумное возбуждение. Мое сердце колотилось, грозя выскочить из груди. Он встал возле меня на колени и начал целовать мой лоб, глаза, шею… Я ощутила его руки на своем теле, и вот он уже лежит рядом, лаская меня, что-то нашептывая… И я сделала удивительное открытие — я не хочу, чтобы он останавливался. Разумеется, он в совершенстве владел искусством любви. В придачу к этому он еще и знал меня куда лучше, чем я сама себя знала. Мне казалось, я сплю и вижу сон. Ну конечно, это сон. Это не может происходить со мной наяву.

— Мне надо идти, — пробормотала я, но даже не попыталась сопротивляться.

— Сэйра, моя любовь, — шептал он. — Разве ты не знала? Это все было предопределено заранее.

Я проснулась. Я замерзла, и все мое тело как будто занемело. Я лежала на полу, укрытая шубой. И тут ко мне пришло осознание того, что с этого момента моя жизнь пойдет по совершенно иному руслу.

Я села. Он на коленях стоял у камина, пытаясь извлечь огонь из тлеющих углей.

— Что тут было?! — воскликнула я.

— Райское наслаждение! — улыбнулся он. — Это было настоящее блаженство.

— Мы провели здесь… всю ночь?

— Уже восемь часов.

— Восемь… утра?

— Снег идет до сих пор. Но теперь мы найдем дорогу в Грейндж. Днем это будет нетрудно.

Я закрыла лицо руками. В моей памяти теснились смутные воспоминания. Он подошел, встал рядом со мной на колени и оттянул мои руки от лица. Он поцеловал меня.

— Теперь ты уже не скажешь, что ненавидишь меня, — прошептал он.

— Я не знаю. Я и представить себе не могу, что…

— В том, что здесь произошло, не было ничего неестественного. Рано или поздно это должно было случиться. Не беспокойся. Я обо всем договорюсь, и мы очень скоро поженимся. Я заберу тебя с собой на Цейлон. Я с самого начала решил, что я это сделаю.

— Я выйду замуж за вас?

— А что тебя удивляет? Я надеюсь, у тебя нет дурной привычки проводить с мужчинами ночь, а после небрежно махать им ручкой?

— Вы… вы все это подстроили!

— О да, я договорился с небесными силами. Я сообщил им, что мне необходимо соблазнить девушку. Пожалуйста, нашлите на нас снежную бурю, молился я, а потом предоставьте нам убежище в лесной чаще.

— Будь вы джентльменом, вы бы ни за что не воспользовались этой ситуацией.

— Но тебе отлично известно, что я не джентльмен. Я пройдоха, который научился использовать подворачивающиеся возможности.

— Я думаю, правильнее всего будет просто забыть о случившемся.

— Это невозможно. Ты уже не девственница, Сэйра. Ты перестала ею быть в этой самой хижине. Кроме того, не забывай о том, что у этой ночи могут быть… последствия.

— Это какой-то кошмар!

— Ночью ты считала иначе.

— Вы напоили меня виски, чтобы одурманить мой мозг.

— Зато оно пробудило твое тело. И ты узнала, что ты вовсе не зажатая и запуганная девушка, которой привыкла себя считать. Теперь ты знаешь, что жизнь дана не только для того, чтобы собирать средства на церковную крышу. И поверь мне — ты не создана для блаженного одиночества. Твой румянец и твоя красота не должны увянуть в этой пустыне.

— Я и не подозревала, что вы в душе поэт.

— Теперь ты и об этом знаешь.

Внезапно он подхватил меня на руки и поцеловал в губы. Этот долгий и страстный поцелуй опять необъяснимым образом меня взволновал.

— Послушай, Сэйра, я хочу на тебе жениться. Прошлая ночь была лишь началом. Я застал тебя врасплох, ты забыла о своем остром язычке и была сама собой. Мороз, блуждания по лесу, виски… Все это помогло обнаружить тот факт, что ты создана для любви. А я буду твоим наставником в этом чудеснейшем из искусств. Вот мой план. Мы сейчас же отправимся в Грейндж и расскажем им обо всем, что с нами произошло, опуская, разумеется, некоторые интимные подробности, которые не касаются никого, кроме нас. Твои тетушки, конечно же, будут огорчены и растеряны. Как же — юная девушка провела ночь с мужчиной в уединенной хижине посреди леса! Но я дам им понять, что я человек чести. Прямо я этого говорить не буду, потому что это было бы неделикатно, да и не совсем честно. У меня, разумеется, не было шпаги, которую я мог бы положить между нами, поэтому был вынужден обойтись вот этой тростью. Я не стану упоминать, что она содержала нектар богов, который согрел нас обоих и помог тебе раскрепоститься и выявить свою истинную сущность. Ничего не бойся. Положись на меня. Через несколько дней я предстану перед тетушками и попрошу у них твоей руки.

— Прекратите. Это не смешно. Вы меня не на шутку разозлили.

— Милая моя, ты утратила девственность, а теперь тебе грозит еще и утрата самообладания. Так не годится. Тебе следует смириться с ситуацией. Не забывай, что ты меня не оттолкнула. Если бы ты и в самом деле была той девушкой, которую сейчас из себя строишь, ты бы выбежала полуодетая в ночь и снег. Но ты не сделала ничего подобного. Ты позволила мне соблазнить тебя, и я не заметил, чтобы мое общество было тебе неприятно. Брось, Сэйра, будь сама собой. Это так естественно — любить и быть любимой. Мы будем очень счастливы вместе. Давай, одевайся. Твоя шуба и ботинки уже высохли. Пошли скорее.

Он раскидал носком ботинка догорающие поленья.

— Мы же не хотим, чтобы домишко сгорел дотла, что скажешь? — обернулся он ко мне. — Попугаячья хижина. Я до конца своих дней буду помнить о ней и о проведенной в ней ночи. Ты готова? Дай-ка я на тебя взгляну. Ты даже выглядишь иначе. Ты стала еще прелестнее, а в твоих глазах затаилась загадка. Думаю, нам придется подождать около трех недель. Кажется, столько должно пройти после оглашения в церкви наших намерений.

Я не ответила, а он распахнул передо мной дверь хижины, и мы вышли в заснеженное морозное утро.

Мне казалось, что мне снится сон, от которого мне вскоре предстоит очнуться.

Мы вернулись в Грейндж только к полудню. Тетя Мабель появилась в холле как раз в тот момент, когда мы входили в дом.

— Ах, Сэйра! — воскликнула она. — Ты все-таки осталась на ночь в лечебнице! Мы так и поняли. Разумеется, это было самое разумное решение.

Несколько мгновений я колебалась. Соблазн позволить ей пребывать в своем заблуждении был велик. Это избавило бы меня от необходимости что-то объяснять и оправдываться. Но затем я вспомнила, что нас видел на станции Джек Уолл. Что если он скажет об этом теткам?

— Нет, — покачала я головой, — мы приехали вчера вечером.

Клинтон пришел мне на выручку.

— Транспорта на станции не оказалось, и нам пришлось идти пешком. Мы заблудились в лесу, но, к счастью, нашли убежище, приютившее нас до утра, когда мы смогли продолжить путь.

На лице тети Мабель отразилось изумление, смешанное с потрясением. Ее племянница нашла убежище… на всю ночь… с мужчиной?! Я почувствовала, что краска заливает мое лицо. А ведь тетя Мабель возмущена непристойностью ситуации, даже не догадываясь о степени ее чудовищности.

Тут появилась и тетя Марта.

— Они пришли, — зачем-то сообщила ей тетя Мабель и затем уже добавила: — Они приехали вчера вечером.

— Вчера вечером… Но где же?

— Как это мило с вашей стороны, мисс Ашингтон, что вы так за нас волнуетесь, — вмешался Клинтон. — Поезд прибыл очень поздно. Он только и делал, что останавливался по пути следования из-за снежных заносов. Мы попытались добраться до дома, но нам пришлось сражаться с метелью, и когда мы набрели на хижину в лесу, то воспользовались этой возможностью укрыться от непогоды.

Все-таки он знал, как надо разговаривать с женщинами. Даже тетя Марта не могла устоять перед его обаянием.

— Но все уже позади, — продолжал он. — И можете не сомневаться, мисс Ашингтон, что я сделал все, что было в моих силах, чтобы позаботиться о вашей племяннице.

Тетя Марта посчитала первым делом решить самые насущные проблемы.

— Вам необходимо поесть чего-нибудь горячего, — заявила она. — На кухне есть жаркое. Мабель, будь добра, попроси миссис Лэмб как можно скорее подать его нам. Я уверена, что вам хочется переодеться во что-нибудь сухое. Спускайтесь в столовую через десять минут. А потом вам лучше отдохнуть.

— Именно это нам и надо! — воскликнул Клинтон, восхищенно глядя на тетю Марту.

Я вздохнула с облегчением, покинув их общество. Переодевшись в теплое шерстяное платье, я спустилась вниз. Клинтон уже сидел за столом. Я сказала себе, что слишком расстроена для того, чтобы принимать пищу, но, к своему удивлению, обнаружила, что необыкновенно проголодалась. Клинтон, похоже, опять прочитал мои мысли, и они его немало позабавили.

После еды мы разошлись по своим комнатам. Служанка принесла горячую воду, я помылась, завернулась в теплый халат и легла на кровать.

Тетя Марта не заставила себя ждать чересчур долго.

Небо опять заволокли темные снеговые тучи, и я порадовалась тому, что в комнате царил полумрак. Тем не менее я отвернулась от окна, опасаясь, что она заметит во мне какую-то перемену.

Она плюхнулась в кресло.

— Это все так неприлично, — заговорила она. — Я предпочла бы, чтобы слуги решили, что ты переночевала у отца и вернулась утренним поездом.

— На станции мы столкнулись с Джеком Уоллом, — сообщила ей я.

— Это катастрофа! — всполошилась она. — Теперь пойдут разговоры.

— Тетя Марта, мы пошли домой, но заблудились в лесу. Что нам оставалось делать?

— Люди будут сплетничать, — повторила она.

— Ну и пусть! — раздраженно бросила я.

— Не будь так глупа. Ну почему все мои планы идут прахом? Я надеялась, что ты выйдешь замуж и будешь жить здесь, в этом самом доме. Я даже написала своей близкой подруге. Она живет на севере Англии, и у нее трое сыновей. Очаровательные молодые люди. Это очень приличная семья, хотя в последнее время им приходится нелегко. Я надеялась, что ты приглянешься одному из этих джентльменов и найдешь его общество приятным. Вы бы поженились, и, возможно, мы убедили бы его взять фамилию Ашингтон. Если бы у тебя родился сын…

Я почувствовала, что еще немного, и у меня начнется истерика.

— О Боже, тетя Марта! — воскликнула я. — Замолчите! Замолчите немедленно! Я не собираюсь выходить замуж за этого вашего молодого человека. Я сама решу, за кого мне выходить замуж, если я вообще захочу это сделать.

— Что с тобой, Сэйра? Это на тебя не похоже. Ты ведь нам кое-чем обязана, ты не забыла? Разве мы не приняли тебя в свой дом? Что бы с тобой было, если бы мы этого не сделали? Но, возможно, сейчас не самый подходящий момент для таких разговоров. Как бы то ни было, сплетен и слухов нам не избежать. Люди начнут говорить, что вы заблудились преднамеренно. От подобных разговоров твоя репутация может очень пострадать.

— Тетя Марта, все так, вы меня приняли. Я думала, вы это сделали потому, что я ваша племянница, потому что мое место здесь. Я не знала, что мне предъявят счет и мне придется расплачиваться за полученные благодеяния.

— Это слишком вульгарно, и я больше не желаю об этом говорить. — Тетя Марта с достоинством поднялась. — Похоже, здравый смысл тебя покинул. Ты не понимаешь, что Джек Уолл начнет распускать сплетни. Слуги узнают, в котором часу ты вернулась, и расскажут об этом другим слугам. Можешь не сомневаться, еще до конца недели вся округа узнает о том, что ты провела ночь с мужчиной.

— По крайней мере, у них появится свежая тема для пересудов, а то им последнее время и поговорить не о чем.

— Твои шансы на замужество это не повысит.

— Тетя Марта, — я приподнялась на локте и пристально посмотрела ей в глаза. — Мне все равно. Понимаете? Все равно!

— Мы поговорим позже. Сейчас ты в истерическом состоянии. Все же я не верю, что ты не осознаешь важности того, что произошло.

Она прошествовала к двери, а я откинулась на подушку и попыталась посмеяться над условностями общества, в котором вынуждена обитать. Пусть лучше девушка погибнет в мороз и метель, чем укроется от всех этих напастей в обществе мужчины. Но если начистоту, я отсутствовала всю ночь. И я позволила этому мужчине себя соблазнить. Единственным, что меня оправдывало, было виски, которым он меня напоил и к которому я была совершенно непривычна. Нет, никаких оправданий нет и быть не может. Моя репутация запятнана.

Я продолжала думать о том, что произошло. Передо мной проплывали смутные воспоминания, которые я предпочла бы забыть.

Он изменил меня. Он заставил меня посмотреть в лицо самой себе. Я его ненавидела, но в то же время какая-то часть меня хотела быть с ним, хотела заниматься с ним любовью. И именно ненависть делала мое желание почти нестерпимым.

Мне следовало знать, что он своего все равно добьется. Я восхищалась и возмущалась его настойчивостью одновременно.

Он очень долго беседовал с тетей Мартой, о чем я узнала позже. Он испросил ее согласия на частную беседу, а оставшись с ней наедине, заявил:

— Сэйра молода и наивна. Она не понимает всей важности случившегося. Дорогая мисс Ашингтон, вы мудрая женщина, и вы наверняка понимаете, как глубоко я сожалею о том, что мы очутились в этой ситуации. Поверьте мне, мисс Ашингтон, в этом нет нашей вины. Если бы мы попытались в такую метель продолжать искать дорогу к поместью, это могло означать верную смерть для нас обоих. По счастливой случайности мы набрели на хижину и были вынуждены укрыться в ней от стихии. О, я понимаю вашу тревогу и должен признаться в том, что со времени моего приезда в Англию я успел всем сердцем полюбить вашу племянницу и мечтаю взять ее в жены. Такой здравомыслящей леди, как вы, это решение может показаться чересчур поспешным, но не забывайте, что я жил рядом с вашим братом, я читал письма, которые писала ему Сэйра, и мне казалось, я знаю ее еще прежде, чем впервые увидел. Я знаю, мисс Ашингтон, что вы меня понимаете.

Она важно кивала. Двое умудренных опытом людей решали, как исправить столь неожиданную и нежелательную ситуацию.

— Позволяете ли вы мне попросить у Сэйры ее руки? — обратился он к тете.

— Поверь мне, моя дорогая, она весьма охотно дала мне свое позволение, — впоследствии рассказывал он. — Затем принялась объяснять мне, какая славная и древняя фамилия Ашингтон. Она надеялась, что это произведет на меня неизгладимое впечатление, и я соглашусь нарушить закон, предписывающий жене брать фамилию мужа, и поступить наоборот. Я сделал вид, что задумался над этим предложением. Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что вы лжете так искусно, что это говорит о богатой практике в искусстве обмана.

— Если я чего-то хочу, я пускаю в ход все средства. Я не останавливаюсь ни перед чем.

— Вы безжалостны.

— Возможно, ты права. А теперь я хочу воспользоваться полученным у тети Марты позволением, встать на колено и спросить тебя, станешь ли ты моей женой.

— Не утруждайте себя, — фыркнула я.

Он нежно мне улыбнулся. И хотя я знала, что эта улыбка не может быть искренней, она помимо моей воли меня тронула.

Снег шел целую неделю, а потом наступила оттепель. Клинтон был в Лондоне уже несколько дней, но плохая погода не позволяла мне навещать отца.

— Нам хватит и прошлого раза, — угрюмо заявила тетя Марта.

По тому, как украдкой поглядывают на меня слуги, я знала, что они напропалую обсуждают мое приключение. Сестры Кэннон были избыточно приветливы, но ни словом не обмолвились о том, что им что-то известно. Мне нестерпимо хотелось утереть им всем нос, и я вдруг поняла, что провести всю жизнь в этой атмосфере ханжества и условностей было бы невыносимо скучно. Со временем я бы превратилась в точную копию своих теток. Но ведь у них никогда не было такого приключения, как у меня. А с чего я, собственно, это взяла? Что, если тетя Марта и ее возлюбленный, который позднее решил жениться на ее сестре…

Я точно знала, что меня ожидает, останься я здесь. Мне представят трех джентльменов брачного возраста из прекрасной семьи, переживающей временные финансовые затруднения… настолько серьезные затруднения, что один из них согласится жениться на мне и взять фамилию Ашингтон, и это позволило бы мне родить сына с этой фамилией.

Это все так смехотворно, так глупо и так невозможно!

Мой отец умирал. Мои мечты о жизни вместе с ним испарились. Но появилась альтернатива, настолько волнующая, что при одной мысли о ней сердце выпрыгивало у меня из груди.

Мне его не хватало. Дни без него казались длинными и пустыми. Когда он ночевал в доме, я запирала дверь своей спальни, опасаясь вторжения. Но он не предпринял ни единой попытки, и я подметила, что у него в глазах проскакивают насмешливые искорки. Я чувствовала, что он давно обнаружил во мне нечто, о чем я сама не имела ни малейшего понятия. Вынудив меня к близости, он познакомил меня с самой собой.

Я высматривала его, ждала его…

В глубине души я понимала, куда меня несет течение жизни. Неужели я соглашусь выйти замуж за человека, которого не люблю? Неужели возможно испытывать всепоглощающее физическое влечение к человеку сомнительной репутации, к беспринципному человеку, привыкшему добиваться цели любыми средствами? Я не сомневалась в том, что у него было множество любовниц.

Как только сошел снег, я отправилась проведать отца. Он очень по мне скучал, а я увидела, что он заметно сдал. После долгой разлуки его слабость бросалась в глаза.

Он сказал, что его навещал Клинтон. Он говорил с ним о своих чувствах ко мне.

— Я так счастлив, Сэйра. Он уверен в том, что ты тоже его любишь. Он сказал, что ты дала ему это понять.

Я промолчала, но внутри у меня все кипело. Как он посмел!

— Милая моя Сэйра, — продолжал отец, — я умру спокойно, если буду знать, что вы с Клинтоном поженитесь.

— Ты хотел бы видеть его своим зятем?

— Он силен. И умен. С тех пор как к нему отошла чайная плантация семьи Шоу, он сделал ее лучшей на Цейлоне. Когда у меня возникли трудности, он очень мне помог. Мне повезло с соседом. Я многим ему обязан. Я часто спрашивал себя, почему он не женится. Мне казалось, что ему просто не нравятся англичанки. Хотя женщины находят его привлекательным, да и он к ним неравнодушен. Тем не менее я догадывался, что он едет в Англию, рассчитывая найти здесь себе жену.

— Это кажется мне чересчур прагматичным, отец.

— О, конечно же, жену выбирают иначе, чем дом или костюм. Он просто надеялся, что с кем-нибудь познакомится. Я очень много рассказывал ему о тебе. Я даже показывал некоторые твои письма. Однажды он сказал мне: «Мне нравится Сэйра. Мне не терпится с ней познакомиться». Он влюбился в тебя задолго до вашей встречи. Сэйра, у тебя очень привлекательная и довольно необычная внешность. Я был бы искренне рад вашему союзу. Я ведь всегда чувствовал себя виноватым перед тобой. Маленькой ты была очень забавной. А потом твоя мать увезла тебя в Англию, и наше общение прервалось. И я был просто счастлив вновь тебя увидеть.

— Ты выздоровеешь, — твердо заявила я, — и я отвезу тебя назад, на Цейлон. Я буду ухаживать за тобой, и мне некогда будет и думать о замужестве…

Он покачал головой.

— Факты — вещь упрямая, Сэйра. Давай смотреть им в лицо. Я никогда не вернусь на Цейлон. Но ты должна туда поехать… с Клинтоном.

Клинтон тоже приехал в лечебницу. Он собирался на пару дней в Грейндж и радовался возможности уединиться в загородном поместье после утомительных встреч с торговыми агентами.

— Думаю, они так же невыносимы, как и всегда, — вздохнул отец.

— Хуже. Они стремятся заграбастать себе всю прибыль от продажи чая.

Когда мы вошли в купе и остались наедине, он сел рядом со мной и обнял меня за плечи.

— Я скучал по тебе, — произнес он. — Может, когда приедем в Грейндж, объявим о нашей помолвке?

Я не ответила. Это было совершенно невозможно, потому что он прижал меня к себе и покрыл мое лицо поцелуями, лишив меня дара речи.

— Это будет чудесно, — наконец вымолвил он. — Это я тебе обещаю, к тому же совершенно легально… Ты только представь себе!

— Я еще не дала вам своего согласия.

— Значит, дашь… сегодня вечером.

— Брак должен заключаться по любви.

— А что ты понимаешь под словом «любовь»?

— Мне кажется, это понятие не нуждается в определении.

— Любовь, — задумчиво произнес он. — Самое заманчивое, что есть в жизни. Мы любим телом… и любим душой, и это называется любовью нечестивой и любовью священной. Любовь моего тела ты уже познала, милая Сэйра. Моя душа — это загадка, которую ты будешь познавать постепенно. Нет ничего увлекательнее путешествия, в котором нас на каждом шагу ожидают открытия… Разве что любовь, такая, какую познали мы с тобой.

— Вы воспользовались необычной ситуацией.

— Это закон, Сэйра. Всегда стремись использовать необычную ситуацию. Что ты выберешь для себя — увлекательную жизнь со мной, путешествие в волнующую неизвестность… или предсказуемую жизнь здесь? Всем трем мисс Кэннон наверняка хотелось бы, чтобы ты осталась. Уж они найдут тебе применение. Я не сомневаюсь, что церковная крыша от этого только выиграет. Возможно, ты даже выйдешь замуж. Только тебе придется всю жизнь хранить в секрете то, что самую незабываемую ночь своей жизни ты провела в Попугаячьей хижине с единственным в мире мужчиной, которого ты могла бы любить.

— Я не желаю слушать этот бред.

— А я скажу тете Марте, что мы собираемся пожениться, и сегодня же попрошу преподобного Кэннона сделать в церкви соответствующее объявление.

Я не ответила. Отодвинувшись от него подальше, я сцепила на коленях руки. Я дрожала от волнения, и мне казалось, что даже колеса вагона выстукивают: собираемся пожениться, собираемся пожениться… да, да, собираемся пожениться.

И я подумала: я это сделаю. Да, я это сделаю. Я знаю, что это неправильно, но я выйду за него замуж.

Мне показалось, что с плеч тети Марты свалился тяжелый груз. Тетя Мабель вздохнула с облегчением. По ее мнению, это было единственным правильным решением, а тетя Марта тешила себя надеждой на то, что Клинтон согласится сменить фамилию. Еще до конца года у нас родится сын, а значит, тетки успеют увидеть жену этого самого сына, и ее портрет в фамильных жемчугах пополнит собрание на галерее. И тогда тетки смогут сказать Nunc dimittis[7] и упокоиться с миром. Они игнорировали тот факт, что у старшей дочери моего отца, Клитии, тоже есть сын. Но поскольку он не носил фамилию Ашингтон, тетя Марта отказывалась рассматривать это как препятствие.

Я задумалась над этим легендарным наследством. Я напрочь о нем забыла и не задала отцу ни одного вопроса о фамильном ожерелье. Я полагала, что поскольку портрет мамы был написан на Цейлоне, то там находится и ожерелье.

Услышав о нашей помолвке, приход также вздохнул с облегчением. Довольно деликатная проблема ночи, проведенной мной в лесу, была исчерпана ко всеобщему удовлетворению. Моей подружкой на свадьбе предстояло стать Эффи Кэннон, которая сама собиралась в скором будущем под венец. Доктор должен был передать меня жениху. Мы решили, что церемония бракосочетания будет совсем простой, и все же по мере приближения рокового дня меня все чаще охватывали тревожные предчувствия. Иногда я спрашивала себя, в своем ли я уме. Мне казалось, что мои чувства ведут непримиримую борьбу со здравым смыслом. В ночь накануне свадьбы мне стало по-настоящему страшно.

«Что ты о нем знаешь?» — спрашивала я себя. Ответ был — почти ничего. Тогда почему? Почему?

Я знала только то, что он пробудил во мне страсть, затмившую все остальное. Но я ощущала ее, только когда он был рядом. Когда его не было, я переставала себя понимать. Замуж из-за одной ночи в хижине! Впрочем, она кое-чему меня научила, а именно — если он уедет на Цейлон без меня, я до конца жизни буду терзаться сожалениями. Неужели я хочу остаться и превратиться в подобие сестер Кэннон? Возможно, я унаследовала предрассудки своих теток и в глубине души считала, будто из-за того, что произошло между нами в Попугаячьей хижине, он имеет на меня какие-то права? Но он тоже внушал мне эту мысль. Это было частью его игры.

И вот настал день моей свадьбы. Даже стоя у алтаря, я слышала внутренний голос, который предостерегал меня от этого непоправимого шага.

— Согласна ли ты взять в мужья этого человека? — спросил преподобный Питер Кэннон.

Я хотела крикнуть: «Нет! Это ошибка. Выпустите меня отсюда, я хочу подумать!»

И тем не менее я ни за что на свете не остановила бы церемонию.

Мы расписались в журнале, а затем под руку прошли по проходу, и я видела обращенные к нам лица. Вся округа собралась в церкви на мое венчание. Слуги сидели в конце, недалеко от дверей. Я заметила миссис Лэмб, а рядом с ней Эллен, и мне казалось, я слышу, как они перешептываются: «А что ей оставалось делать после того, что случилось?..»

Где-то на задворках моего сознания крутилась та же мысль: А что мне оставалось делать?

За венчанием последовал прием в Грейндже. Его оплатил Клинтон.

— Вы и так слишком добры к нам, — заявил он тете Марте. — Позвольте мне самому все организовать.

Тетя Марта пыталась протестовать, ссылаясь на то, что прием всегда являлся обязанностью родственников невесты.

— Я уверен, что такая мудрая леди, как вы, выше подобных предрассудков, — ответил он.

Она не стала спорить, и лишь уже знакомое мне подрагивание уголков губ указывало на то, как приятен был ей этот комплимент.

Когда гости разъехались, мы с Клинтоном отправились прогуляться в лесу. Я молчала, а он был немногословен. Он очень переменился и был со мной нежен и ласков. Он заверил меня в том, что я никогда не пожалею, что вышла за него замуж. Он говорил так убежденно, что на какое-то время я ему поверила.

Затем мы вернулись в Грейндж. Тетя Марта выделила нам комнату, высокопарно именовавшуюся «покоями молодоженов». На протяжении двухсот лет невесты и женихи Ашингтонов проводили здесь свою брачную ночь.

Я вспомнила, что слышала об этих покоях от мамы. «Это огромная и мрачная комната, — говорила она. — И в ней обитают привидения. Скорее всего, это невесты, которых вынудили выйти замуж. Там даже существует легенда о невесте, выпрыгнувшей из окна в тот момент, когда в дверях появился ее супруг».

Клинтон закрыл дверь и обернулся ко мне. Подхватив на руки, он понес меня к постели.

— Тут тебе будет удобнее, моя любовь, чем на жестком полу Попугаячьей хижины.

— Уверена, что тебе тоже.

— В ту ночь Попугаячья хижина стала для меня раем.

— Думаю, что ты не впервые вкушал райское наслаждение подобного рода.

Приблизив свое лицо к моему, он рассмеялся.

— Милая Сэйра, уж не собираешься ли ты меня ревновать?

— Я? Тебя? Ни за что!

— Отлично. Ревнивые женщины — это так обременительно.

— Думаю, это касается и мужчин.

Он поцеловал меня.

— Не вздумай измениться, Сэйра. Я хочу, чтобы ты всю жизнь хлестала меня своим язычком. Мне никогда не надоест этот восхитительный коктейль из любви и ненависти.

Он начал расстегивать мое платье.

— Я сама, — отстранилась я.

— Тогда поспеши, иначе мне придется прийти на помощь.

Я не могла сопротивляться своим чувствам…

Позже, лежа в его объятиях, я слушала признания в любви и заверения в том, что ему никогда и ни с кем не было так хорошо, как со мной. Мне подумалось, что негоже жениху в брачную ночь сравнивать свою невесту с другими женщинами. Но я промолчала. Я согласилась с этим сравнением. Я приняла его. Когда мы были вместе, я забывала обо всем на свете.

Мне почти удалось убедить себя в том, что я его люблю.

На следующий день мы поехали к отцу. Он был в восторге от того, что мы поженились.

— Теперь я буду спокоен, Сэйра, — сказал он.

— А что тебя тревожило раньше?

— Я же понимаю, как тебе живется с тетушками, Сэйра. Разве это жизнь для молодой девушки? Клинтон заберет тебя на Цейлон. Как жаль, что я не смогу поехать с вами!

Мы выпили шампанского. Я опасалась, что это может ему повредить, но когда сестра заверила меня в том, что это не так, я опечалилась, поскольку поняла, что это означает. Отцу уже ничто не могло ни повредить, ни помочь.

Мы долго сидели у его постели и беседовали, а потом вернулись в Грейндж.

На следующий день мы отправились кататься верхом, и Клинтону захотелось еще раз взглянуть на Попугаячью хижину.

Мы привязали лошадей, и Клинтон опять влез в окно и открыл мне дверь. Когда я переступила порог, он подхватил меня на руки и закружил по комнате.

— Милая, милая Попугаячья хижина! — воскликнул он. — Это была незабываемая ночь, правда, Сэйра?

— Она, несомненно, изменила наши жизни.

— Ты думаешь, что если бы не она, то ты ни за что не согласилась бы выйти за меня замуж? Она сыграла роль поцелуя, которым принц одарил спящую красавицу. Ты не забыла, что он пробудил ее к жизни? В сказках много символов, знаешь ли.

— Ты обещал рассказать мне историю под названием «Детишки в лесу». Мне кажется, что твои литературные пристрастия несколько инфантильны.

— У меня очень разнообразные пристрастия, — ответил он. — И это касается всех сторон жизни без исключения. — Он подошел к камину. — Уголья все еще тут. Тебе не приходило в голову, что нам необыкновенно повезло? Дрова, свечи, фонарь, одеяла… — Он расхохотался. — Ты выглядишь растерянной, милая. Не правда ли, в ту ночь мы были любимцами богов?

— Обстоятельства и в самом деле сложились благоприятно.

— Есть такая поговорка «На бога надейся, а сам не плошай». Думаю, это касается и бога удачи.

— На что ты намекаешь?

— Ты же сама говорила, что я находчив. Я всегда использую подворачивающиеся возможности. Интересно, отдаешь ли ты себе отчет в степени моей находчивости. Дело в том, что я возможности не просто использую — я их создаю. Не вижу смысла полагаться на судьбу. Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе.

— Любишь ты разговаривать какими-то притчами, — усмехнулась я. — Не мог же ты организовать снегопад. Я уверена, что это выходит далеко за пределы даже твоих возможностей.

— Нет, снег пошел сам по себе, — засмеялся он. — Вот это ночка выдалась! В тот день погода с самого утра не заладилась, а к вечеру ухудшилась еще больше. И еще я с первого взгляда влюбился в Попугаячью хижину. И подумал: а мы с тобой могли бы весьма недурно провести здесь время.

Я не верила своим ушам.

— Я хочу, чтобы ты поняла, что тебе достался необычайно изобретательный и находчивый муж. Помнишь, когда мы впервые сюда приехали, на лес опустился густой туман? И мне тогда подумалось, что было бы совершенно несложно в этом лесу заблудиться. Ты и я, мы бродили бы кругами, взявшись за руки… Вот мы подходим к Попугаячьей хижине. Мы устали. Мы решаем немного передохнуть. Однако внутри темно и холодно. Но в сарае есть дрова и… о чудо из чудес!.. теплые пледы. Теперь ты понимаешь, какие романтические идеи крутились у меня в мозгу с самого начала?

— Отлично понимаю. Но дрова в сарае уже были.

— Да, и они навели меня на мысль.

— Пледы, фонарь?

— Заботливо запасенные мною на всякий непредвиденный случай.

— Но как ты мог предвидеть непредвиденное?

— Ничего я не предвидел. Все мои приготовления могли оказаться совершенно напрасными. Это первый урок на пути к успеху. Ты сам создаешь себе возможности, а когда наступает удобный момент… если, конечно, он наступает… ты его не упускаешь. Имей в виду, зачастую этот момент так и не наступает. В данном случае шансов на успех у меня было крайне мало. И вдруг… благословенный снегопад… твой приезд в Лондон… отсутствие экипажа на станции. Как видишь, это редкая удача. И она доказала, что Бог помогает тем, кто сам себе помогает.

— Так ты это все… подстроил!

— Могу только сказать, что лично я не заблудился. Милая Сэйра, пойми, что я по тебе истосковался. Я знал, что эта язвительная оболочка скрывает страстную молодую женщину, женщину, которая жаждет любить и быть любимой. Я видел свой долг в том, чтобы доказать тебе самой, что ты вовсе не такова, какой привыкла себя считать. Я был обязан спасти тебя от участи, постигшей тетушек или сестер Кэннон… О, это замечательные женщины, но ведь ты, Сэйра, совершенно другая! Ты создана для любви, и ты это знаешь. И когда боги смилостивились надо мной и ниспослали мне снег, когда поезд опоздал, когда экипаж не прибыл… все, что мне оставалось, это исполнить свою роль. Я изучил дорогу к хижине так, что мог найти ее с завязанными глазами. Вот видишь, Сэйра, я обвел тебя вокруг пальца в твоем собственном лесу. Вот какой я человек.

— Ты — исчадие ада! — воскликнула я.

— Признайся, что именно за это ты меня и полюбила.

Я промолчала. Я думала о проделанной им подготовке… принесенных сюда одеялах… фонаре и спичках. И не удержалась, расхохоталась вместе с ним.

— Этот лес мне сразу показался зачарованным, — продолжал он. — С наступлением темноты деревья принимают причудливые очертания. Тут обитают древние боги — Один, Тор и вся остальная компания. Ты чувствуешь их присутствие? Они помогают предприимчивым искателям приключений. Они помогают тем, кто смел и любит риск.

— В таком случае они, вне всякого сомнения, на твоей стороне.

— И как ты находишь мою небольшую инсценировку?

— Я тебе уже сказала, что я об этом думаю. Ты — чудовище. Но ты сыграл свою роль безупречно. Мне и в голову не пришло…

— Если бы пришло, моя игра была бы сорвана. А я слишком серьезный игрок, чтобы допустить подобное фиаско.

— Я спрашиваю себя, насколько ты хорош как актер, и кто передо мной предстанет, когда ты не будешь играть и станешь самим собой.

— Эта загадка не позволит тебе скучать на протяжении ближайших нескольких лет.

— Откуда я буду знать, когда тебе можно доверять?

Он нежно меня поцеловал.

— Твое сердце тебе подскажет, — шепнул он.

Я резко от него отстранилась.

— Когда ты романтичен и сентиментален, я знаю, что ты играешь.

— Не будь в этом так уверена, Сэйра. Ты меня совсем не знаешь.

Он рассмеялся и отвернулся. Открыв заднюю дверь, он зашагал к сараю.

— Куда ты? — окликнула я.

— За пледами.

— Нет! — воскликнула я.

Но он их все равно принес. Он расстелил их на полу и сжал меня в объятиях.

На протяжении последующих недель я каждый день навещала отца. Было ясно, что конец близок. У меня не оставалось времени думать ни о себе, ни о своем будущем. Клинтон сказал, что мы не можем покинуть Англию, пока в отце теплится жизнь. После его смерти он намеревался немедленно вернуться на Цейлон.

Наступил февраль, и из-под земли начали появляться крокусы — фиолетовые, белые и золотистые. Они как будто спешили сообщить, что хотя зима еще не сдала права, весна уже в пути. Возле пруда распустились желтые цветки мать-и-мачехи и фиолетовые стрелки белокопытника. В защищенных от ветра местах зацвел чистотел, бузина выбросила первые молодые побеги, а орешник — Желтую бахрому, которую мы привыкли называть бараньими хвостами. Величественные дубы в лесу еще спали, впрочем, я знала, что пройдет несколько недель, прежде чем они начнут оживать. Я прислушивалась к брачным играм чибисов. Звуки, издаваемые различными птицами, меня научила различать Селия. Сейчас до меня доносились сиплые заунывные крики… чьи вы… чьи вы… Да, так это и звучало. Не слишком веселая свадебная песня.

Весну принято называть воротами года. Эта весна стала для меня воротами в новую жизнь. Но пока мои мысли были постоянно прикованы к отцу. Я знала, что скоро его не станет, и тогда-то и начнется моя новая жизнь.

Цейлон! Страна, о которой я была так наслышана. Я мечтала о Цейлоне, не догадываясь, что в путешествии туда меня будет сопровождать супруг.

Отец тихо и мирно скончался в начале марта. Его тело перевезли в родовое поместье, чтобы он упокоился рядом со своими предками. День похорон был холодный и ветреный, но очень солнечный. Это были традиционные похороны. Глядя на медленно опускаемый в могилу гроб, я думала о лежащей неподалеку маме и о трагедии их жизни, о несовместимости их характеров. И все же я любила их обоих. Я пыталась представить себе, какой была бы моя жизнь, если бы они жили вместе, как самая обычная семейная пара. После трогательной церемонии все, кто провожал отца в последний путь, вернулись в дом, где им предложили угощение — бутерброды с ветчиной и херес.

Странная штука — жизнь, продолжала размышлять я. Жизненный путь моих родителей был бурным и нелегким. Что судьба уготовила мне? Что ожидает меня в будущем?

Клинтон все время был рядом. Он не выпускал моей руки, даже когда мы возвращались в Грейндж.

Угощение подавали в холле. Когда в толпе гостей я вдруг увидела Тоби, то решила, что у меня галлюцинация. Он стоял передо мной и выглядел несколько старше, чем тогда, когда я в последний раз видела его в Лондоне. И тем не менее это действительно был он. Меня охватила безумная радость.

— Тоби! — закричала я.

Он взял меня за руки.

— Сэйра… ты стала совсем взрослой!

— Прошло так много времени.

— Как я рад тебя видеть. Я искал вас на Дентон-сквер. Никто не знал, куда вы исчезли. Тогда я поехал к Тому Меллору. Он сказал, что твоя мама оставила сцену и переехала к родственникам мужа. В газете я увидел объявление о смерти твоего отца и тут же примчался сюда. Я встретил твою тетю и сообщил ей, что я твой старинный друг. Она пригласила меня в дом…

От волнения у меня подкашивались колени. Мне хотелось прижаться к нему и заплакать. Мне так ясно вспомнилось «Кафе Ройял»… наш сговор против мамы, которую мы оба боготворили.

— Что ты делаешь в Англии?

— Я здесь уже месяц. Скоро мне предстоит возвращаться в Дели.

— Тебе там нравится?

Он кивнул.

— Но я так рад, что опять в Англии.

Я вспомнила о Клинтоне, вернувшемся на родину в поисках жены, и поинтересовалась:

— Ты женат?

— Нет.

— Пора бы.

— Похоже, что я все делаю с запозданием, — как бы извиняясь, произнес он.

Я улыбнулась. Мне было так приятно снова его видеть. В Тоби не было ни капли высокомерия. На это я обратила особое внимание. Подсознательно я сравнивала его с Клинтоном.

— Когда ты возвращаешься?

— Я рассчитывал провести здесь два месяца. Но я мог бы задержаться еще немного.

Его темно-синие глаза заблестели.

— Я много о тебе думал, — продолжал он. — Мне очень хотелось знать, как ты живешь. Я был потрясен, узнав о смерти твоей мамы.

— Значит, ты уже знаешь…

— Да, я услышал об этом от одного друга. Мы беседовали о театре, и кто-то упомянул Айрини Раштон. Он также сказал, что после скандальной истории с Херрингфордом она ушла со сцены, уехала из Лондона и умерла. Это меня шокировало, и я очень волновался о тебе.

— Как видишь, я жила у своих теток.

— Ты… здесь… в этом древнем поместье… Мне это кажется очень странным. Я приехал вчера вечером и остановился в гостинице «Лесничие». Ты ее знаешь?

— Да, — кивнула я.

— Я поживу в ней какое-то время. Теперь, когда я тебя нашел, нам нужно о многом поговорить.

— Да, Тоби, со времени нашей последней встречи и впрямь утекло очень много воды. А несколько недель назад я вышла замуж.

Потрясение, отразившееся на его лице, стало для меня полной неожиданностью. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами и молчал. Я его отлично понимала, потому что и сама чувствовала нечто подобное.

— Все произошло очень быстро, — заспешила я. — Отец вернулся с Цейлона. С ним приехал его сосед, Клинтон Шоу. Мы с Клинтоном скоро уезжаем на Цейлон…

«Зачем я все это говорю? — спрашивала я себя. — Что я вообще натворила? Тоби приехал. Он меня нашел, а я уже замужем за Клинтоном Шоу!»

— Что ж, — выговорил наконец Тоби, — я желаю тебе счастья. Когда… ты едешь на Цейлон?

— Очень скоро. Если бы не отец, мы бы уехали раньше. Он долго болел. Мы знали, что он умирает.

Несчастное выражение, не сходившее с лица Тоби, меня угнетало.

— Я хотел бы встретиться с тобой… прежде чем уехать от сюда, — произнес наконец он. — Может быть, ты расскажешь мне о том, как ты жила все это время.

— Завтра, — ответила я. — Мы пойдем погулять в лес.

Я знала, что на следующий день Клинтон рано утром уедет в Лондон. Он уже начал подготовку к отъезду.

Позже, в этот же день, к нам приехал наш стряпчий. Он привез завещание отца. Мы все — тетки, я и Клинтон — собрались в библиотеке.

Завещание оказалось очень простым. Он упоминал своего управляющего и нескольких рабочих, но основными наследниками были я и моя сестра Клития. Ожерелье Ашингтонов досталось Клитии, которая должна была передать его жене своего сына. Он также оставил ей свой дом на Цейлоне и кое-какие ценные бумаги, но сама плантация отходила ко мне.

Я перевела взгляд на теток. Лицо тети Марты порозовело, что указывало на сдерживаемую ярость. Но чего она ожидала? Традиция требовала, чтобы ожерелье наследовал сын. Но если сына нет, то разве не естественно, что им временно будет владеть старшая дочь? У нее сын есть, а, значит, со временем жемчуга станет носить его жена.

Меня слишком потрясло известие о собственном наследстве, чтобы сосредоточиваться на том, что отец оставил Клитии.

Моя собственная плантация!

Клинтон пристально за мной наблюдал. Его взгляд потеплел, а глаза светились.

Клинтона такое завещание устраивало. Он был полон планов.

— Мы сможем объединить плантации, — говорил он, — и управлять ими как одной большой плантацией.

— Как нелепо, что мне досталась плантация, а я не имею ни малейшего представления о выращивании чая, — качала я головой.

— Моя дорогая, у тебя есть муж, который знает об этом все.

Он был необычайно доволен таким оборотом дел. Я же испытывала только растерянность и тоску по отцу. Хотя меня беспокоило еще одно чувство, о котором я старалась не думать. Оно было вызвано появлением Тоби и эмоциями, которые всколыхнула в моей душе встреча с ним. Увидев его, я живо вспомнила радость, которую испытывала всякий раз, когда он переступал порог нашего дома, либо мы занимались так называемыми уроками или совершали вылазки в город.

«Почему он вернулся именно сейчас?» — спрашивала я себя.

Будущее меня манило и тревожило одновременно.

Мы вошли в лес. Тоби был очень сдержан. Я еще никогда не видела его в таком настроении.

— Расскажи мне о себе, Сэйра. Расскажи мне все-все.

И я рассказала ему об Эверарде, обо всем, что случилось с нами, о том, как маме не удавалось получить работу, как Мег в конце концов позволила уговорить себя уехать к сестре и как нам не оставалось ничего другого, кроме как переехать в Грейндж.

— Она ненавидела этот дом, Тоби. Все это было так грустно. Мне кажется, я смогла понять маму, только когда ее не стало. Тетки нашли для меня гувернантку. Ее звали Селия Хансен. Она уехала сразу же после смерти мамы. Ей досталось небольшое наследство, и они с кузиной отправились за границу. С тех пор я ее не видела, хотя раньше были очень близки.

Беседовать с Тоби было легко. Я рассказала ему о том, как умерла мама, и о той страшной ночи, когда мы обнаружили, что окна ее комнаты распахнуты настежь, по комнате гуляет зимний ветер, а сама она мечется в горячечном бреду. Это был грустный конец блестящей актрисы.

— Она была такая красивая, — прошептал Тоби.

— Ты ее обожал. Но ты очень отличался от всех остальных… Ты был согласен восхищаться ею издалека и всячески помогать ей… Например, заботясь об образовании ее растяпы-дочери.

— Забота о тебе доставляла мне огромное наслаждение, — очень серьезно произнес он. — Разве ты забыла, как нам было интересно вдвоем?

Мы начали перебирать смешные эпизоды, вспоминать наши шутки и смех.

— Это было счастливое время, — вздохнул он. — Я не понимал, как много для меня все это значило, пока не уехал.

— Как твой бизнес, Тоби?

— Ты знаешь, неплохо. Похоже, я вошел во вкус. Отец приятно удивлен.

— Полагаю, что ты тоже.

— Я никогда не думал, что из меня получится делец.

— Наверное, было очень приятно осознать, что у тебя имеются скрытые резервы и способности.

— О да, — рассмеялся он.

— И ты приехал в Англию впервые после отъезда в Индию?

— Видишь ли, это очень неблизкий путь. Кроме того, я не мог бросить дела.

— И ты приехал сюда… как делают все мужчины?.. Чтобы подыскать себе жену?

Это был очень неуместный вопрос, и я поняла это, как только он сорвался у меня с губ. На его лице опять появилось уже знакомое мне горестное выражение, и внезапно он произнес, как будто застигнутый врасплох:

— Сэйра, ну почему ты была еще такой маленькой, когда я уезжал?

Я молчала. Эти слова сказали мне так много, хотя я должна была догадаться обо всем значительно раньше.

Некоторое время мы шли молча. Я вдыхала ароматы леса — смешанный запах сырой земли, мха и хвои — и знала, что они всегда будут напоминать мне об этой прогулке. В траве начинали появляться анемоны. Селия называла их вестниками ласточек.

— Ночью в цветах спят феи, — рассказывала она. — Вот почему они закрывают лепестки. Феям так уютнее.

Какие странные представления в наше прагматичное время!

— Ты мне ни разу не написал, Тоби, — вдруг произнесла я.

— Вообще-то я не люблю писать письма. Но тебе я писал. И не получил ни одного ответа.

— Должно быть, ты писал на Дентон-сквер.

Он кивнул.

— Ты счастлива? — спросил он.

Я заколебалась.

— Конечно… А что? — наконец ответила я.

— Он выглядит очень… благородно, — произнес он.

— Думаю, это правильное определение. У него плантация рядом с плантацией отца… которая теперь принадлежит мне.

— Должно быть, тебе было здесь тоскливо… после веселой жизни на Дентон-сквер.

Мы пересекли тропинку, которая вела к Попугаячьей хижине. Я не хотела ее видеть сейчас и повела Тоби вокруг. Я думала о том, что в подобных обстоятельствах он повел бы себя совершенно иначе. Благородство, рыцарство, полное отсутствие эгоизма… Тоби это все было присуще.

— Нам пора возвращаться, — вздохнула я.

Он не стал спорить, и мы повернули назад.

— Мы будем жить недалеко друг от друга, — сказал он, когда вдали завиднелся Грейндж. — Я буду в Индии. Ты будешь на Цейлоне.

— Это совсем близко. Если смотреть на карту.

— Будь счастлива, Сэйра.

— Я попытаюсь. И ты тоже, Тоби.

Он не стал заходить в дом. Он взял меня за руку и несколько секунд не выпускал. Потом два раза повторил мое имя. Меня охватил гнев на судьбу и я воскликнула:

— Зачем ты ждал так долго?! Почему не приехал раньше? Я думала, ты любишь маму. Я же была совсем ребенком.

— Я любил тебя, — ответил Тоби. — Я понял это. Я любил тебя… и тогда, и потом. До свидания, Сэйра.

Он прижал мои пальцы к губам.

Я боролась со страстным желанием сказать ему, что мне страшно, что я не люблю человека, за которого вышла замуж. Он просто пробудил во мне страсть, которой я не смогла сопротивляться.

«Я не люблю его! — хотелось крикнуть мне. — Я люблю тебя, Тоби. Тебя!» Теперь я это знаю. Став его женой, я поняла это еще отчетливее. Мне нужна нежность и ласка, а не это безумное влечение, охватывающее меня рядом с ним.

Похоже, Тоби все понял.

— Мы будем рядом, — повторил он. — Если я тебе понадоблюсь… В любое время…

Я поднялась наверх и закрылась у себя в комнате. «Тоби, о Тоби, почему ты не приехал раньше?» — твердила я.