Уроки во грехе

Глава 8 Магнус

Лужайку перед академией «Сион» огласили голоса сразу восьмидесяти девочек. Воодушевленный витающей в воздухе энергией, я стоял в проеме двери.

Белые рубашки и клетчатые юбки разделились на четыре группы, каждая из которых представляла свою параллель классов. Каждую группу из двадцати студентов сопровождал свой учитель, который должен был препроводить их до церкви, путь до которой занимал несколько минут.

Я бросил взгляд на часы – и минута в минуту группки девочек зашевелились и пошли к воротам. Клетчатые юбки колыхались, вертелись, крутились и подскакивали, все в движении. Бесконечный поток энергии, кипящий в подростках.

Поток зеленых клетчатых юбок устремился сквозь ворота, но на территории осталась одна из групп.

Я сверился с часами – семь пятьдесят.

Последняя группа не двигалась.

– Отец Исаак? – я посмотрел на него. – Почему вы задерживаетесь?

Пожилой священник поправил очки на переносице и прищурился, глядя на экран своего телефона.

– Одной не хватает.

– Кого? – оглядывая лица собравшихся, я подошел к нему.

Старший класс.

И еще до того, как он произнес имя, я уже знал, кого не хватает.

– Тинсли Константин, – он поднял на меня взгляд. – Пойду за ней.

Отец Исаак был великолепным учителем музыки, очень внимательным и добрым. Девочки его обожали.

Тинсли съела бы его на завтрак.

– Подождите здесь. Я сам разберусь, – я повернулся к стоявшей сбоку от меня ученице. – Кэрри, пойдем со мной.

Я шел так быстро, что десятиминутный путь занял ровно вдвое меньше. Чтобы за мной поспеть, Кэрри перешла на бег.

– Ты видела мисс Константин сегодня утром? – я выбежал на лестничную площадку и помчался через две ступени вверх.

– Да, – выдохнула Кэрри. – Когда мы выходили из комнат, она уже проснулась. Вернулась, наверное.

Я поглядел через плечо, отметив, как колышутся на бегу ее груди и как капля пота собирается у нее между бровей.

– Тебе нужно добавить тридцать минут кардиотренировок в ежедневное расписание.

– Но у меня плотный график в этом году.

– Значит, вставай пораньше.

– Да, отец, – зарделась она.

Девочка была выдающейся певицей в церковном хоре. И очень интеллектуальной. Трудолюбивой. Ее мать была первой афроамериканкой, ставшей сенатором Нью-Гемпшира, а отец – генеральным прокурором штата. Влиятельная политическая семья, под которую до сих пор копали мои люди в поисках коррупции.

Кэрри почти всегда вела себя хорошо, но она не умела выбирать друзей. Проводила слишком много времени с Невадой Хильдебранд, наследницей международной фармацевтической корпорации. Невада была необузданной и отчаянно жаждала внимания. Готов поспорить, что уже через месяц отстраню ее от занятий.

Дойдя до спальни Тинсли, я постучал и встал спиной к двери. На случай, если она вздумает выйти из комнаты голой.

Но она не вышла вовсе.

– Открывай, – стоя спиной к двери, я кивнул Кэрри.

Послушавшись, он открыла и прошла в комнату. Ее шаги замерли.

– Ну ты и вляпалась, – прошептала она.

Я поморщился.

– Она в потребном виде?

– Ну как сказать…

– В униформе?

– Да?

Почему-то «да» прозвучало как вопрос.

Повернувшись, я увидел, что Тинсли сидит на постели и сует в рот горсти печенья. Прижав коробку к груди, она поднесла еще одну горсть ко рту.

– Еще одно печенье, и твое наказание увеличится вдвое, – я строго посмотрел на нее.

Она посмотрела на меня в ответ и положила печенье в рот. Крошки посыпались на незаправленную рубашку и собрались в складках юбки. Юбки, которая едва прикрывала ей бедра.

– Вставай и пойдем в коридор, – я сложил руки за спиной и расставил ноги.

Оценив мою позу, она медленно встала.

Иисусе. Она срезала почти весь подол, и теперь ткань юбки едва выглядывала из-под незаправленной рубашки.

Вместо того чтобы спрятать содеянное, она отвела руку с коробкой в сторону и встала в позу:

– Зацените прикид.

– Прикид?

– Старичье, – фыркнула она. – Наряд. Зацените наряд.

Кэрри подавилась смехом, но тут же взяла себя в руки.

– Я отдал тебе приказ, и с каждым новым непослушанием ты ухудшаешь свое наказание.

– Вы не смешной. – Тинсли прижала коробку к груди, заправив в рот еще одну порцию печенья. И вышла в коридор.

– Кэрри, возьми ножницы на столе и приходи к нам. – Я протянул руку к Тинсли. – Давай еду сюда.

Она выпятила губы и отступила назад, еще крепче прижимая коробку.

– Я со вчерашнего ланча ничего не ела.

– Католики постятся как минимум час перед Евхаристией.

– Понятия не имею, что это значит, но… Тьфу. Слава богу, я не католик. – Глядя на мою протянутую руку, она сжевала еще одно печенье.

Подсчитывая в уме ее проступки, я стоял, не сводя с нее взгляд.

Ее дыхание участилось, и она медленно протянула коробку мне. Я взялся за коробку и потянул, и еще секунду она не отпускала, словно проверяя меня на прочность.

Кэрри встала подле меня. Я взял ножницы и отдал ей печенья.

– Протягивай руку, – сказал я Тинсли.

– Ни за что! – она округлила глаза.

– Наказания множатся. – Мой голос был спокоен, а лицо бесстрастно. – Каждый проступок влечет за собой последствия. Для тебя этот день будет ой каким долгим.

– Я не позволю отрезать себе пальцы. Это что за школа такая?

Я посмотрел на ее длинные, с жемчужным отливом волосы.

– Только не волосы! – она отчаянно захрипела и протянула мне руку. – Если пустите мне кровь, я вас засужу.

– Другую руку.

Она зарычала и протянула мне другую руку.

Я в мгновение ока разрезал тонкий бриллиантовый браслет и поймал его на лету.

– Нет! – у нее отвисла челюсть. – Это подарок моего брата! Бриллиантовый браслет за три тысячи долларов!

– Теперь он не стоит ничего. Прямо как твоя униформа. – Я швырнул браслет в стоящую в ее комнате мусорную корзину и протянул Кэрри ножницы. – Из какой спальни ты украла еду и ножницы?

Тинсли пялилась на свое запястье, а глаза ее горели яростью.

– Мое терпение бесконечно, мисс Константин. Но в эту минуту… – я посмотрел на часы, – двадцать один человек опоздает на мессу из-за вашего эгоизма.

Я ожидал, что она поднимет бунт, но она зашла слишком далеко, и знала об этом.

– Крайняя комната справа, – она показала за спину.

– Верни украденное, – попросил я Кэрри. – Быстро.

Она бросилась туда, а я наклонился к Тинсли, почти касаясь губами кожи за ее ухом. Она пахла лимоном и ванилью. И украденным печеньем.

– Я знаю, чего ты добиваешься, но у тебя ничего не выйдет, – я вдыхал ее оцепенение, ее беспомощный страх. – Дорогая мамочка заплатила немалую сумму за то, чтобы оставить тебя здесь. Так что ты застряла в моей компании на весь год.

– Лучший способ меня мотивировать – это сказать, что я не смогу, – она повернулась ко мне, касаясь дыханием моих губ. – Избавьте нас обоих от неприятностей и верните меня домой.

Ее губы были слишком близко. Я почти чувствовал сладость, манящий грех, ожидающий меня на расстоянии пары сантиметров. Достаточно было просто немного дернуться.

Наши взгляды встретились, и в этой непереносимой близости я ощутил, как мои зубы впиваются в ее пухлые губы. Я уже чувствовал вкус ее крови, слышал ее стон и причинял ей сладкую боль.

Звук шагов вырвал меня из задумчивости.

Кэрри спешила к нам. Я распрямился, а Тинсли выдохнула.

– Кэрри, – я говорил мягким спокойным голосом. – Объясни Тинсли, почему католики постятся перед мессой.

– Потому что физический голод помогает сосредоточиться и пробуждает в нас голод по любви Божией.

– Спасибо. Можешь идти. Скажи отцу Исааку, чтобы шел к церкви. Мы с Тинсли вас догоним.

– Ладно. – Смущенно мне улыбнувшись, она пошла обратно к лестнице. – Рада снова вас видеть, отец Магнус. Я очень хотела посещать ваш продвинутый класс математического анали…

– Месса началась две минуты назад.

– Точно. – Развернувшись, она поспешила вниз.

Опершись спиной о дверной косяк, Тинсли проскользнула пальцами между пуговицами в районе груди.

– И что вы со мной сделаете?

– Потом узнаешь. Будет неприятно, но не думай об этом.

– Вы о чем? – Ее пальцы дрогнули, и она опустила руку.

Отложенное наказание производит самый лучший эффект. Нетерпение, незнание сами по себе являются наказанием. Но они и близко не стояли к тому, что ждет ее в полдень.

Я заглянул в ее комнату и убедился, что в шкафу висят еще четыре униформы.

– У тебя шестьдесят секунд, чтобы переодеться и подойти ко мне на лестничную площадку. – Я пошел к лестнице.

– А по пути будут острые предметы? – спросила она мне в спину. – Чтобы я могла на них броситься.

– Пятьдесят секунд. – Я подошел к лестничной площадке и прислонился к стене, впитывая прохладу кирпичной кладки.

Мои мысли пытались свернуть в опасное русло. За пятьдесят секунд горячее вожделение охватило меня целиком.

Мои реакции на эту девушку не имели никакого смысла. В этом чертенке не было ничего привлекательного.

Но при этой мысли я понял, что лгу. Тинсли Константин была несравненно красива, с какой стороны ни посмотри, непредсказуема и остра на язык. Она бросала мне вызов, шокировала меня и путала мне все карты. Она была еще ребенком.

Хотя ей уже восемнадцать. Технически она уже взрослая.

А это значило, что Кэролайн уже не имела над ней родительской власти. Тинсли могла покинуть академию «Сион», дать каждому парню в штате Мэн, и ее мать ни черта не могла бы с этим сделать. Кроме как лишить ее денег. Кэролайн могла и лишила бы Тинсли трастового фонда, финансовой поддержки и крыши над головой.

Возможно, за исключение из академии мать вряд ли бы от нее отреклась, но риск был велик.

Я не хотел прикладывать к этому руку. Тинсли была студенткой, и в мои обязанности входило обучать ее и заставить соблюдать дисциплину. А все остальное было злоупотреблением властью.

Услышав звук ее шагов, я понял, что забыл засечь время. Прошло шестьдесят секунд? Пять минут? Мы и так опоздали. Идти на мессу было бессмысленно, только если из желания преподать ей урок.

Она не имела права манипулировать правилами. Я мог это делать куда лучше, чем она.

Когда она вышла на лестничную площадку, я осмотрел ее униформу. Рубашка заправлена, пуговицы застегнуты от самого горла. Гольфы по колено плотно натянуты, а лоферы подобраны по цвету. Зимой девочки носили кардиганы, но сейчас в нем не было необходимости.

– На колени. – Я обошел ее по кругу, подмечая, как напряглись ее плечи.

Она хотела что-то возразить, но послушалась моего приказа.

– Юбка касается пола, как и предписано, – я поднял палец. – Встань.

Ее глаза наполнились яростью. Сила ее эмоций застала меня врасплох. Было в ней нечто большее, чем нежелание подчиниться правилам.

– Сними груз с души, – я скрестил руки. – Но будь аккуратнее в выборе слов.

– Ладно. Что ж… То, что вы сказали насчет юбки. Это так… – она раздраженно хмыкнула, – патриархально.

– Продолжай.

– Не нужно так давить. В смысле, вы же могли видеть, что юбка нужной длины, и не обязательно было заставлять меня вставать на колени. Это устаревший акт публичного унижения в мире, которым правят мужчины. Будь я мальчиком, мне не пришлось бы вставать на колени. Мне даже не пришлось бы носить юбку. Это фигн… – она перевела дыхание и понизила голос. – Это морально устаревшая сексистская практика, и я очень надеюсь, что она больше не будет применяться. В интересах всех студенток.

Опустив руки, пораженный, я уставился на нее. За девять лет, что я управлял школой, ни одна из студенток не приводила столь веских доводов.

– Ты права.

– Да?

– Да, Тинсли. Ты высказала свое мнение уверенно, уважительно и убедительно. Ты убедила меня, что случается довольно редко. Я прослежу, чтобы эту практику перестали применять все преподаватели «Сиона».

– Вот так просто?

– Вот так просто, – я слегка наклонил голову. – Я впечатлен.

– Спасибо.

– Но это не значит, что унижение и стыд не будут использоваться как элементы наказания.

– О… – она свела брови. – Возможно, у меня найдутся аргументы и на этот счет.

Сомневаюсь.

– Можешь попробовать. Но в другой раз.

Я вывел ее из здания и уже через десять минут мы стояли перед арочным входом в церковь. Изнутри доносился хор голосов, возвещая окончание чтения Священного Писания. Половина службы уже прошла.

Взявшись за ручку двери, я потянул, но остановился, глядя на свою подопечную.

– Ты когда-нибудь была в церкви?

– Один раз на асура-йоге в доме, где жили известные ведьмы.

– Ладно, – я медленно выдохнул. – Но это не церковь.

– А казалось, что церковь. Там были звезды и кресты. Правда, перевернутые, – она пожала плечами.

– Твоя задача на сегодня – смотреть и впитывать. Повторяй за мной, вставай на колени, когда я встаю, и поднимайся, когда я поднимаюсь.

Я сопроводил ее внутрь и заметил за кафедрой отца Кристиано, который читал Писание. Ученики обоих кампусов сидели на передних рядах. На одной стороне девочки, на другой мальчики.

Опустив руки в чашу со святой водой, я совершил крестное знамение. А потом, чтобы избежать переполоха, я тихо проскользнул вместе с Тинсли на задний ряд. Нас никто не заметил, по крайней мере сначала.

Пока Кристиано читал проповедь, один из старших мальчиков, сидящий через несколько рядов впереди, посмотрел на нас через плечо. Но потом он повернулся к нам всем телом, воззрившись на Тинсли.

Этот мелкий говнюк в открытую глазел на нее и подтолкнул локтем своего товарища. Через пару секунд к нам повернулся весь ряд и уставился на Тинсли.

Я строго посмотрел на них, но никому не было дела. Они были словно заворожены принцессой семьи Константин. Возможно, они узнали ее из новостей. Но я понял, что тут было нечто большее. Она была прекраснее всех, кого парни когда-либо видели.

Краем глаза я заметил, что она посылает им воздушный поцелуй.

Некоторые из них «поймали» его. И никто не слушал проповедь.

Я наклонился к ней и шепнул ей в ухо:

– Это мое единственное предупреждение. Еще раз так сделаешь, накажу тебя еще больше.

– Ремнем или стеком? – прошептала она.

– Заткнись и слушай.

Через пять минут она уснула, а ее голова безвольно повисла под неестественным углом.

Я взял молитвенник с книжной полки и шлепнул его ей на колени.

Она подскочила, руки ее взметнулись, и она ударила меня в грудь.

– Простите, – едва слышно произнесла она.

Но через пару минут опять уснула.

Так все и продолжилось. Совсем немного времени она бодрствовала, вздыхала, когда надо было встать на колени, а потом подняться, и испытывала мое терпение. Она все делала не так.

Но она научится. К концу дня она поймет, что такое трудный урок жизни.