Увидеть звёзды

Марианна непрерывно источала злобу. Олицетворение застывшей ярости. Такого накала ненависти, порожденной отчаянием, помнится, не случалось даже после гибели Харви. Полное ощущение, будто в доме появилась бомба с часовым механизмом. Даже когда она тихо и мирно передвигалась по квартире, мне мерещилось, что раздается тиканье. Какое счастье, что в доме был Гэрт, иначе на любое мое слово она бы взрывалась, но, если честно, уж лучше бы бедная моя девочка не сдерживала себя. А то ведь совершенно окаменела от горя: ледяное спокойствие, порою казалось, что она вообще не живая. Но под внешней безучастностью таился мощный поток эмоций, скованных до поры до времени холодом — вспомните замерзший водопад.

Она теперь часто сидела на нашем балкончике, слушала пение птиц. Иногда подставляла лицо летнему солнцу. Она попросила Гэрта поставить там столик, я купила еще несколько подвесных кормушек и зернышки всякие. Марианна сказала, что еще нужны сушеные мучные черви. Я подумала, что она окончательно рехнулась. Ни сама она, ни я понятия не имели, где взять этих червяков. Как всегда, выручил Гэрт, нашел в Интернете магазины «Все для сада», где продается и этот корм.

Марианна усаживалась за маленький кованый столик, клала на столешницу раскрытую руку с горсткой этих самых червей. И терпеливо ждала, когда прилетит кто-нибудь поживиться. Иногда, спустя час, а то и больше, подлетала какая-нибудь бесстрашная птичка. Я часто наблюдала за сестрой сквозь балконную дверь, однажды явился дрозд, начал деловито обследовать горстку червей, которую Марианна насыпала на стол, рядом со своей рукой. Марианна склонила голову набок, тоже совсем по-птичьи, казалось, они с дроздом внимательно друг друга слушают. Гость склевал угощение, рассыпанное на столешнице, и улетел. Марианна даже не пошевелилась. Он почти тут же вернулся, поискал червячков на столе, не обнаружив, запрыгнул на ладонь. Сначала долго крутил головкой во все стороны, потом быстренько склевал то, что лежало на ладони, и снова улетел.

Марианна сидела спиной ко мне, и лица ее я не видела. Так хотелось к ней подойти, но я не решалась. Может, она ждала, что дрозд опять вернется? И вдруг я заметила, что плечи ее содрогаются, слегка поднимаясь и опускаясь, в такт беззвучным рыданиям, догадалась я.

Она не знала, что я рядом, и я ничем не выдала своего присутствия. Почему? Наверное, сработала женская чуткость или сестринская. Я как бы охраняла Марианну, без ее ведома, радуясь, что она наконец смогла расплакаться. Став невольной свидетельницей этого приступа горького отчаяния, я в какой-то момент услышала тихий клекот и решила, что вернулся дрозд, разлакомился. Я тихонько приблизилась к приоткрытой двери.

Эти странные звуки издавала Марианна. Она пыталась выговорить имя своего возлюбленного, снова и снова, но это плохо получалось из-за сотрясавших ее рыданий:

— К-кейр… К-к-кейр…

Зажав рукой рот, я на цыпочках отошла от балкона и выбежала из комнаты, чтобы не вторгнуться в ее горе своим собственным плачем.

Кейр взял меня за руку и повел в сад.

— Я подумал, тебе стоит попробовать покормить дрозда с ладони. Как тебе такая идея?

— Замечательная! А он захочет?

— Да, почему бы нет? Но тут нужно действовать тонко, иначе не получится. Сзади тебя скамейка. Сядь на самый край, рядом с подлокотником. Теперь дай мне руку.

Он что-то насыпал мне на ладонь.

— Зернышки?

— А я-то надеялся, что ты не спросишь. Прости, но это мучные черви. Не бойся, сушеные. Дрозды их обожают. Пока сожми ладонь. А я сяду рядышком, обниму тебя и положу руку на подлокотник, а ты свою клади сверху. Надо сделать вид, что мы один человек. Ну как? Тебе удобно? Ждать, возможно, придется долго, но ничего, день сегодня теплый. Теперь раскрой ладонь, осторожнее. Держи ее ровно и не шевелись.

Над моим ухом раздался прерывистый свист, и я подскочила от неожиданности.

— Уже тут? — прошептала я, почти не разжимая губ.

— Нет, это я. Сказал ему, что кушать подано. Он тут, недалеко, — добавил Кейр, тоже понизив голос, — изучает нас, чувствует какой-то подвох. Все, замерли…

Кейр умолк. Я не шевелилась, чувствуя спиной, как поднимается и опадает его грудная клетка, но рука его, голова, плечо словно окаменели. Примерно через минуту Кейр выдохнул мне в ухо:

— Сейчас на моих пальцах. Смотрит на твои… Постарайся не вздрогнуть, когда он на них перескочит.

Я почувствовала прикосновение чего-то невесомого, будто пальцы легонечко царапнули, и снова. А потом что-то остренькое стало тыкаться в ладонь. Клевал он не больно, но все равно был легкий страх перед незнакомым ощущением. Возникло инстинктивное желание отдернуть руку, но я приказала себе не двигаться. Дрозд клевал с моей ладони секунд тридцать, и, по-моему, я все это время не дышала. Потом он упорхнул. Всколыхнулся воздух, всколыхнулись недоклеванные червячки на моей ладони.

Когда дрозд улетел, я откинулась назад, в объятия своего живого кресла. Сидела, онемев от восторга, потом у меня вырвалось:

— Он же ничего не весит!

— В среднем восемнадцать граммов. Очень легкий скелет. Это понятно, иначе бы не смог летать. Ты никогда не держала на руке птицу?

— Никогда. Даже волнистого попугайчика. Мама была против животных в доме. Считала, что от них много грязи.

— Надо же, он вернулся, смотрит на тебя, не шевелись.

И я не шевелилась, и время замерло и сжалось, обретя предельную наполненность в ту секунду, которой мне никогда не забыть. Я сама согласна была навеки замереть, обратившись в холодный камень, ради тогдашнего мгновения: дыхание Кейра у самого моего уха, запах его кожи у моих ноздрей, рука его, прильнувшая к моей, и невесомый дрозд, танцующий на моей ладони.

В Эдинбурге, когда мы прощались, стоя на том самом крыльце, где когда-то встретились, Кейр спросил:

— Ты знаешь гэльскую молитву благословения?

— Нет, такой не знаю. Наверное, это молитва про всякие пути-дороги?

— Про них.

Взяв мою руку, он процитировал:

Я почувствовала, как к моей ладони прижались его губы. А потом он ушел.

Результаты клеточного исследования пришли на следующий день после гибели Кейра. У моего будущего ребенка не обнаружили никаких отклонений. Кто бы мог подумать!

Живот все сильнее выпячивался, талия исчезала. Тяжело стало наклоняться, неловко было сидеть, гораздо проще стоять или ходить. Не обращать внимания на ребенка, обитавшего во мне, уже не получалось. Стоило лечь, и малыш тут же начинал толкаться.

Физически я чувствовала себя неплохо, но душевное состояние было отвратительным.

Ночи были ужасны: стоило забыться сном, и будто оживали воспоминания о взрыве «Пайпер Альфа» и о наших с Кейром минутах близости. Я просыпалась в немыслимую рань совершенно разбитая. В долгие часы бодрствования я приняла, возможно, самое глупое решение в своей жизни, но теперь уже необратимо окончательное, будто высеченное на каменных скрижалях. (Хотя в моей ситуации уместнее было бы сказать: начертанное огненными буквами.) Ничто и никто не могли теперь переубедить меня, пусть бы только попробовали.

К счастью, Луиза противиться не будет.

— Лу, ты занята? Можно отвлечь тебя на минутку?

— Конечно. Я просто тупо глазею на экран. Заходи, садись. Как себя чувствуешь?

— Я тут опять думала, как мне жить, что будет с моим ребенком… и вот что надумала. Это в корне изменит наши планы.

— Да? — Голос сестры дрогнул от тайной надежды, но она ничего не сказала, ждала продолжения.

Усевшись в кресло, стоявшее рядом со столом, я произнесла заранее заготовленную речь:

— Вот что. Я решила не отдавать ребенка. Но если ты вдруг передумаешь, не станешь мне помогать, ничего страшного, сама справлюсь. Я понимаю, теперь у тебя есть Гэрт, и надо будет что-то решать с жильем. Мне в любом случае придется переехать. Ты, наверное, могла бы купить мне небольшую квартирку или снять на какое-то время. И если можно, из тех денег, которые дадут за фильм, оплатить приходящую… Это бы здорово облегчило мне жизнь. Но я хочу, чтоб ты знала. Все теперь изменилось, изменилась и я. Ничто и никто теперь не заставит меня отдать моего малыша. Ни за что.

Я перевела дух и стала ждать ответа. Чуть погодя раздался знакомый шорох бумажных платочков. Луиза долго сморкалась и наконец заговорила:

— Марианна, даже не знаю, что сказать… я так рада! И чтобы никаких мне «сама справлюсь»! Только вместе! Уедем из этой тесной квартиры и… расправим крылья!

Присев на подлокотник кресла, она обняла меня и счастливо рассмеялась. А я, на удивление твердым голосом, сказала:

— Когда-то у меня отняли Харви. Сейчас у меня отняли Кейра. И будь я проклята, если по собственной воле лишусь и ребенка. Он будет со мной. Сын Кейра останется со мной.

— Вот и замечательно, дорогая!

— Хочу назвать его Джеймсом. Джеймс Стюарт.

— Чудесно! Джеймс Стюарт… Королевское имя. В честь брата Марии Стюарт?

— Нет. В честь актера. Он сыграл одного чудака, которому привиделся однажды огромный, шести футов, кролик по имени Харви. Кейр купил тебе диск с этим фильмом, разве не помнишь?

— А-ах да! Джимми Стюарт! Ну конечно! Так будет даже лучше! Значит, Джеймс Стюарт Фрэйзер? Или Джеймс Стюарт Харви? И то и то звучит превосходно.

— Харви. Пусть у ребенка будет отцовская фамилия. Но если еще и Кейр… Нет, этого я не вынесу.

— Ну и не нужно, хватит фамилии. Я же понимаю. — Она снова стиснула меня в объятиях. — Я сейчас в таком состоянии… не выразишь словами! Вообще-то я начала присматривать новое жилье. Подумала, надо бы завести большой сад, ведь ты так любишь деревья и птиц. А теперь нужно будет вплотную этим заняться. Когда у тебя будет настроение, — торопливо добавила она. — Я понимаю, что пока не время думать о подобных вещах. Но когда ты сочтешь нужным, сразу начнем действовать. Мне не терпится сообщить Гэрту! Вот это новость! Можешь на него рассчитывать, названый дядюшка будет обожать племянника.

— Я рассчитываю на вас обоих. Это здорово, что не только я буду рада этому ребенку.

— Погоди, у нас получится отличная семья! Не хуже, чем в сериале «Уолтоны». Сплошное умиление, до тошноты.

— Лу, ты такая заботливая. Спасибо тебе. Я знаю, будет непросто, но я должна справиться.

— Обязательно справишься, солнышко. Перед настойчивостью и целеустремленностью падут любые преграды. Ты будешь прекрасной матерью, точно тебе говорю.

Я встала с кресла, потерла занемевшую спину.

— Это даже хорошо, что я слепая. Никогда не узнаю, как он похож на своего отца.

— Ну не скажи. Я полагаю, однажды ты это услышишь.

— Это ведь еще нескоро. Возможно, никогда не услышу. Мой сын не будет жить на Скае, откуда у него возьмется отцовский акцент?

— А ты хотела бы, чтобы он рос на Скае?

— Никогда об этом не задумывалась. А Кейр наверняка хотел бы. Он при всякой возможности мчался туда. Уверена, сердце Кейра всегда оставалось на острове, несмотря на бесконечные странствия. Он однажды сказал мне, что сразу начинает скучать, как только позади остается мост, соединяющий Скай с большой землей. Может быть, Кейр и сейчас там, на Скае? Его душа. По крайней мере, мне нравится так думать…

Луиза решила отметить обнадеживающие результаты исследования походом в детский магазин. Я противилась, но все же поддалась уговорам и пошла вместе с ней. Только предупредила, что купим лишь самое необходимое. На двадцати неделях выкидышей обычно не случается, но зачем испытывать судьбу? Луиза предложила компромисс: отправиться просто «на разведку». Мы обследовали детские секции в «Мазеркэр», «Маркс энд Спенсер», «Бутс энд Дженнерс», щупали, мяли, ахали, Луиза даже вскрикивала от восторга. Она дала мне потрогать ползунки, распашонки, спальные костюмчики, подробно все описала. Не цвета, а фасоны, фактуру ткани.

— До чего прелестный комплект! Чепчик, как у эльфа, чувствуешь, какой малюсенький? И рукавички со съемным откидным верхом. Как умно придумано! А эти ползунки с рисунком из мишек, прелесть… Почему таких вещичек не шьют для взрослых, а? Зимой так уютно было бы сидеть в этом за компьютером.

Представив, как Лу в ползунках и в младенческом чепчике восседает за компьютером, я захихикала. Меня распирало от хохота, но я чувствовала, что вот-вот расплачусь, такая вдруг навалилась усталость. Но мы продолжили поход, продолжали щупать и мять одеяльца, пледы, махровые простынки для купания, симпатичные игрушки. Марианна положила на мою ладонь крошечные пинетки.

— Совсем кукольные! — изумилась я.

— Ничего удивительного. На младенческую ножку. Только более плотные и теплые. Теперь пойдем в отдел, где гели для купания и кремы.

Подведя меня к витрине, отвинтила крышечку какого-то флакона и сунула мне под нос.

— Понюхай, как чудесно пахнет! Детский лосьон. Купим потом целую коробку. — Она открыла что-то еще и тоже дала мне понюхать. — Пена для ванны. А вот вещь так вещь. Эту штуковину помещают на дно пластиковой ванночки, вот, потрогай. На нее кладут ребенка, и он оказывается в сидячем положении. То есть не нужно будет поддерживать головку, ты сама сможешь помыть ему волосы. Если они будут. Большинство рождается без волос.

— А какой у детей цвет волос? Или он разный, как у взрослых?

— Да, разный. А глаза у всех новорожденных одинаковые, голубые. Настоящий цвет проявляется позже.

— Ты заметила, что у Кейра глаза были разного цвета?

— Правда? А какого? Он тебе говорил?

— Один голубой, другой зеленый.

— Поразительно! — воскликнула Лу и как-то потерянно умолкла.

Я поняла, что смутила ее, и разозлилась на себя. Испортила человеку настроение, а ведь мы так старались отвлечься от случившегося, хотя бы на время. Но наконец сестра снова подала голос, и он был веселым:

— Сколько теперь всего напридумывали для мамочек. Хотя бы это приспособление для ванны. Можно не беспокоиться, что вода попадет в личико ребенку, можно самой, без всякой помощи, его помыть.

— Ты в этом уверена?

— Абсолютно! Между прочим, ты далеко не первая незрячая мама, лапонька. Мы с Гэртом полазали в Интернете и обнаружили, что теперь существует много разных обществ поддержки женщин с самыми разными физическими проблемами, и среди них очень много матерей-одиночек. Мы не стали рассказывать тебе об этом, ты же собралась отдавать ребенка. Но мне захотелось изучить обстановку, мало ли, вдруг бы ты передумала.

— Ты ведь все равно на это надеялась, да?

— Все равно. Никогда не верила, что ты решишься отдать собственное дитя, не верила, что бы ты ни говорила.

— Ты действительно считаешь, что мы справимся?

Лу обвила рукой мою почти исчезнувшую талию:

— Обязательно. И даже больше тебе скажу: наконец заживем настоящей жизнью!

Я убрала в шкаф детские одежки и подумала, что сейчас самое время переложить те немногие вещи, которые напоминали мне про Кейра. Разумеется, расставаться с ними я не собиралась, но хотела убрать подальше, чтобы не терзаться, случайно на них наткнувшись. Хорошо отработанный трюк. Не впервой мне было припрятывать напоминания о смерти.

Я вытащила из плеера диск Раутаваары и убрала его в футляр, на котором была наклейка с брайлевской надписью. Я сунула его в полку с дисками, между Рахманиновым и Равелем, где ему предстояло покоиться долго-долго, может быть даже вечно.

Открытка, которую Кейр прислал Луизе со Ская. Недели две назад она нашла ее у себя в столе и спросила, не хочу ли я ее забрать. Сказала, что там изображены горы Куиллин, а я сказала, давай буду демонстрировать знакомым, что побывала на Скае. Луиза наверняка поняла, что знакомые тут ни при чем, и молча сунула ее мне в руку.

Еще была кассета с северным сиянием, только на ней сохранился голос Кейра, потому что вторую его «звуковую открытку» я выкинула в корзину, а первую у меня украли вместе с сумкой. Едва ли я когда-нибудь рискну ее поставить; даже когда Кейр был жив, я не могла слушать эту запись без слез. Но я обязана была сохранить ее, драгоценную памятку для моего сына. Единственное живое свидетельство того, каким замечательным человеком был его отец. И кассету, и Луизину открытку я убрала в деревянную шкатулку, где хранились наговоренные на пленку письма Харви.

Еще оставался шарф. Кашемировый шарфик, который я тогда украла на Скае, а потом тайком снова повесила на прежнее место. Понадеялась, что Кейр не заметил пропажу, но Луиза справедливо как-то сказала, что этот человек замечает все.

Я сложила его, запихала в полиэтиленовый пакет и убрала в гардероб, на полку с вещами, которые никогда не ношу. Совершенно вдруг обессилев, рухнула на кровать, и тут назойливо затренькал телефон. Я ждала, что подойдет Луиза, потом вспомнила, что она в парикмахерской. Встав с кровати, я потащилась в гостиную, надеясь, что перестанут звонить. Не перестали. Я сняла трубку.

— Алло.

— Марианна?

Я швырнула трубку на рычажок, меня трясло, я не могла сойти с места, хотя хотела тут же убежать. Ясно было одно: у меня начались галлюцинации, то есть я схожу с ума. Это из-за гормонов. Ложные голоса. Вот что делает с нами горе, проклятые нервы…

Телефон зазвонил снова, я подскочила от ужаса. И долго не снимала трубку, потом решилась, но говорить ничего не стала.

— Марианна? Это я, Кейр, — послышалось из трубки.

Я задохнулась от рыдания, потом зажала рот рукой, чтобы не закричать, голос продолжал:

— Прости, я тебя напугал. Наверное, сообщили, что я погиб. Но я живой. Правда… Хотел тебя успокоить. Подумал, что ты наслушалась новостей. Вероятно, в Шотландии это сейчас главное происшествие… Марианна, алло!

— Кейр?!

— Я.

— Ты жив?!

— Жив.

— И где ты?

— Пока в Казахстане. Завтра лечу домой. Жду, когда мне сделают новый паспорт.

— Кейр, мы думали, что ты погиб!

— Да, я понял. Я и сам иногда так думал. Но это долгая история.

— Погоди… ведь был взрыв… как же тебе удалось спастись?

— Я предвидел, что взрыв неминуем. О-о, только не подумай, что я про то… Я просто сразу просек: ситуация опасная. Почувствовал запах вытекающего из канистр топлива. Или бензиновые пары скопились в трюме, кто знает, но положение было критическим. Я пробовал поговорить с этими ребятами, но у них не тот английский, чтобы понять что-то про подтекающие канистры. Объяснить на пальцах я тоже ничего не мог, поскольку у меня были связаны руки. Ну и мотался по корме, а как только завели мотор, перевалился за борт, подумал, лучше уж утонуть, чем разлететься на мелкие кусочки. Когда всплывал, заметил в воде перевернутую шлюпку, она была единственной на нашей ржавой посудине, под нее и вынырнул.

— Ты спрятался под шлюпку?

— Да. Очень неплохое в тот момент местечко. Под ней было некоторое количество воздуха, она защищала от горящего мазута — а его разнесло ветром — и от горящих же кусочков катера. Потому я под шлюпкой и обосновался. И все ломал голову, как же мне со связанными руками удержаться на плаву. Поэтому мы с лодкой просто плыли по течению. Вероятно, время от времени я отключался. Но когда начинал тонуть, тут же приходил в себя.

— Тебя кто-то нашел?

— Случайно. Я услышал мотор рыбачьей лодки, высунулся из-под шлюпки и начал во всю глотку орать. Старый рыбак подцепил меня багром и втащил в свою лодку. Видимо, он ловил осетров, судя по тому, что бортовые огни были выключены, а их ловить запрещено. Мы не успели друг другу представиться, я сразу вырубился, такая вот незадача. А когда очухался, увидел, что руки мои по-прежнему связаны. Мой спаситель с помощью жестов пояснил, что развяжет меня, если я отдам ему часы. Короче, мы приплыли в какую-то захолустную деревеньку, к нему домой, там я вместе с его семейством поел рыбы. Пиршество получилось даже веселым, поскольку единственным языком общения был язык мимики и жеста. Но потом, позже, все было не так уж весело.

— А что случилось?

— Понимаешь, меня ожидали крупные неприятности, ведь при мне не было никаких документов. Похитители забрали все наши бумаги, заодно и деньги, и телефоны. Поэтому пришлось разыскивать местного полицейского, уговаривать его, чтобы смилостивился и помог, давать ему взятку, так тут принято.

— Взятку полицейскому?!

— Да, представь, у них это неизбежная процедура. Старые советские обычаи, оказывается, весьма живучи. Потому я и прихватывал с собой всегда доллары, в непромокаемом пакетике, в ботинке прятал.

— Он отвез тебя в Посольство Великобритании?

— Отвез, как же! Засадил в камеру и держал там, пока не выманил все доллары. И лишь после этого разрешил мне позвонить. Только тогда я узнал, что уже три дня меня нет в живых, стало быть, предстояло воскреснуть, как Господу нашему всемилостивейшему. Еще один день и мое кольцо с печаткой ушли на то, чтобы связаться с чиновником, которому полагалось мной заняться и выдать необходимые контактные телефоны. В общем, я исхитрился выжить и собираюсь отбыть домой. Как это ни прискорбно, Казахстан произвел на меня не самое лучшее впечатление… Я смогу тебя увидеть? Когда приеду?

Во мне нежно дрогнул ребенок, я инстинктивно прижала руку к животу.

— Погоди, Кейр, дай опомниться… я ведь была уверена, что ты погиб.

— Ну да. Прости. Ты не представляешь, какой скандал мне устроила сестра. Известие о моей смерти чуть не довело ее до выкидыша, так она переживала.

— Как она сейчас?

— К счастью, обошлось. Нормально себя чувствует, и ребенок тоже. Может, запишешь ее телефон? Я остановлюсь у нее. Какое-то время точно пробуду. Но, как только смогу, отправлюсь на Скай. Когда именно, не знаю.

Он умолк, видимо, ждал, что я попрошу продиктовать телефон сестры. Не дождавшись, продолжил:

— Я знаю, мы давно не встречались… но мне очень хочется тебя увидеть. Я много о тебе думал.

Он снова умолк, и разговор наш застопорился. Тишину нарушила я:

— Мне нужно подумать, Кейр… о многом подумать… Я счастлива, что ты жив, камень с души свалился. Но, знаешь, с апреля прошло столько времени, столько воды утекло…

— Это точно. Никаких обязательств — так мы постановили. Стало быть, никакого давления. До свидания, Марианна.

— Кейр, не вешай трубку!

— Тут ждут, когда я освобожу телефон.

— Я только хотела сказать… Ты очень-очень мне дорог, теперь я это поняла… но… но лучше нам не встречаться.

— В твоей жизни кто-то появился?

— Нет!.. Хотя… в принципе… можно сказать, что появился… Его зовут Джеймс.

Кейр долго молчал, так долго, что я подумала: прервалась связь. Потом снова раздался его голос, на этот раз даже веселый:

— Понятно. Спасибо за откровенность, браво. Береги себя. Этому Джеймсу повезло. — И он повесил трубку.

Я даже не успела сказать «до свидания».

Не поймите меня превратно. Я люблю свою сестру больше всех на свете. Я ее обожаю и искренне уважаю, я даже перед ней преклоняюсь, но иногда — крайне редко — мне хочется ее побить. И сейчас мне очень этого хотелось.

Обычно я стараюсь не унывать, и ведь действительно все складывалось не так уж плохо. Кейр вернулся живым и невредимым; Марианна была здорова, и ребенок, как нам сообщили, тоже; скоро я должна была стать тетей; меня полюбили в Голливуде (вернее, моих кровожадных персонажей); у меня появилась надежная опора в лице Гэрта, и дома, и на работе: я всегда могла выплакаться на его худеньком плече, когда становилось совсем невмоготу.

Жизнь и так тебя забаловала, наверное, скажете вы. У меня в тот момент было все, о чем я могла мечтать. Но я хотела большего. Для Марианны. Я прекрасно понимала ее метания и сомнения. И принимала все аргументы в пользу расставания, весьма убедительные и разумные. Однако было в цепочке этих замечательных доводов одно «слабое звено». Вернее, два. Она любит Кейра. И Кейр — я была в этом убеждена — любит ее.

Душа моя изболелась за обоих, но как помочь им, я не знала. Чтобы отвлечься от невеселых дум, усердно листала каталоги загородной недвижимости и накупила немыслимое количество книжек. По истории восемнадцатого века, про знаменитых персон той эпохи; справочники для садоводов; пособия для молодых мам-, детские книжки. Гэрт надомной посмеивался, говорил, что Джеймс еще очень нескоро сможет сам прочесть «Остров Сокровищ» Стивенсона, советовал поискать книжку-раскладушку со всем набором морских пиратов и их плавсредств. Я пропускала его шпильки мимо ушей, заявляла, что хочу завести нормальную библиотеку с полками до самого потолка, что мне надоело натыкаться на шаткие стопки книг, сложенных на полу у меня в кабинете.

О том, что библиотека лишь малая часть моих грандиозных планов, я ни ему, ни Марианне не говорила. Я мечтала об огороде и чтобы он действительно был огорожен стенами, я мечтала о фруктовом саде. А если при нашем новом доме не окажется сада, я обязательно его заведу.

Свой сад. Для Джеймса. Для Марианны. Для меня.

Для нашей маленькой семьи.

С Гэртом я предстоящий переезд не обсуждала, но он, наверное, и так знал, что перемена жилья неотвратима. Нам и втроем тесновато в теперешней квартирке, а поселить там еще и новорожденного ребенка со всей «параферналией», то есть с коляской, кроваткой и прочим… нонсенс. Сам Гэрт никуда не переезжал, по-прежнему жил в крошечной студии, в печально известном районе, прославившемся благодаря детективам Рэнкина. Я бы ни за что не решилась ходить там по темноте. Пусть Гэрт сколько угодно твердит, что бояться нечего. Там повсюду висят рекламные плакаты со словами: «Вы попали в мир Иэна Рэнкина», а изобретательные наркоманы теперь за деньги дают автографы туристам и позируют перед фотоаппаратами.

Мы с Гэртом никогда не говорили о наших отношениях (я однажды попыталась завести разговор, Гэрт лишь рассмеялся и выдал такую фразочку: «Все путем, пока путь свободный»). Нам было хорошо в постели, мы никогда не ссорились, поэтому я не терзала себя сакраментальным «а что же дальше?». Пока не терзала. Но теперь, когда Марианна решила оставить ребенка, я должна была подумать о будущем. Марианна правильно сказала: теперь все изменилось.

Гэрт тоже, видимо, это понимал. Он пригласил меня на ланч и предупредил, что заплатит сам. Это означало, что он собрался вести меня в кофейню «Старбакс». Поскольку я настроилась на обстоятельную задушевную беседу, то надеялась, что мы пойдем в более спокойное место. Признаться, даже растерялась, потом подумала, что вряд ли он выбрал «Старбакс», чтобы проще было на меня воздействовать. Была уверена, что разговор пойдет о деньгах, моих, его, или насчет голливудских гонораров. Мы заказали еду и в ожидании потягивали джин. И вдруг Гэрт заявил:

— Я решил завязать с диссертацией.

— Как же так? Почему?

— Осточертело. И потом, какой смысл? Преподавателем я быть не хочу, а на что еще нужна степень? На меня насела моя руководительница, где, говорит, план работы, а мне нечего было ей показать, если честно. Сказал, что в последнее время был занят по горло. Непредвиденные всякие форс-мажоры. Дети… Похитители… Киношники. В общем, суровая действительность заела, тут не до научных изысканий.

— Боюсь, что действительность будет по-прежнему сурова, точнее, более сурова.

— И не говори, никакого просвета. Руководительница велела хорошенько подумать о будущем, а я сказал, что уже подумал. И еще сказал, что думы о будущем здорово мешают настоящему, реальной жизни.

— Ох, как это верно! Ну и что же ты собираешься делать?

— С удовольствием бы поработал с твоим сайтом и твоим помощником, если ты, конечно, согласна. Еще можно на неполный день наняться в эту кофейню. Баристой.

— Барристером? Но ты же не юрист.

— Не барристер, а ба-ри-ста. Нужно научиться варить кофе, пятьдесят семь рецептов, а потом с чарующей улыбкой подавать его клиентам. Этих денег хватит на оплату квартиры, гм… почти хватит. Зато голова свободна, можно поразмышлять в свое удовольствие о чем угодно.

Официант принес первое блюдо, и Гэрт с аппетитом принялся за еду. Я с вожделением посмотрела на корзинку с булочками, но проявила выдержку: отодвинула ее подальше, к Гэрту. После чего высказалась:

— Не знаю, сколько ты платишь за свою кошмарную конуру, но в любом случае это грабеж среди бела дня.

— Не преувеличивай. Вот мои дорогие соседи действительно промышляют грабежом среди бела дня.

— Я серьезно, Гэрт, там невозможно жить. Всякий раз, когда мы продаемся, я боюсь, что больше тебя не увижу. Мне страшно открывать газету «Скотсмен»… вдруг там написано о твоей преждевременной кончине вследствие насильственных действий?

— Бесконечно тронут, но ты зря так дергаешься. У меня и украсть нечего, это очевидно любому грабителю.

— Но ведь нас тогда ограбили!

— Это исключительно твоя заслуга. Кто же разгуливает в дорогих украшениях по темным безлюдным улицам?

— Лучше не напоминай! Мне до сих пор снятся кошмары с этим типом! Поэтому и хочется уехать отсюда, и поэтому тоже.

— А еще из-за будущего племянника?

— Да. Понятно, что нам с Марианной понадобится более просторное жилище. И еще мы хотим сад. Большой. Чтобы там можно было устроить грядки для овощей. Было бы очень неплохо, как ты думаешь?

— И что же, покинешь Старый Рики?

— Да. Это же глупо — вбухать миллион в эдинбургский дом на шесть спален и крохотный садик, а потом трястись ночью от страха в ожидании налетчиков. Всегда считала, что жить не смогу без городского шума, без деловых встреч, без светских сплетен, наконец. Но сейчас, представь, вдруг захотелось стать затворницей.

Гэрт с глубокомысленным видом кивнул и потянулся за очередной булочкой.

— А знаешь, для твоих писательских амбиций переезд может оказаться на пользу, если ты настроишься на серьезную книгу. В городе много отвлекающих факторов.

— Полно. И тут я чересчур доступна. Фанаты знают, где меня можно найти. Среди них есть очаровательные люди, но попадаются и не совсем адекватные. Да что мы все обо мне? О ребенке надо думать.

— И куда вы нацелились двинуть?

— Понятия не имею. Пока Кейр не воскрес из мертвых, я нацеливалась двинуть на западное побережье. К примеру, что-то в районе Вестер-Росс. Там довольно мягкий климат и дома гораздо дешевле, чем в Эдинбурге. Можно купить что-то действительно стоящее. Но теперь, когда на сцене снова появился Кейр… хотя на самом деле он с нее ушел… не думаю, что Марианна согласится туда отправиться. Оттуда ведь всего ничего до Ская. А нам ведь что важно: климат помягче и место спокойное. Чтобы не волноваться за ребенка.

— Как бы то ни было, твоим сайтом я смогу заниматься и здесь. Езжай куда хочешь, а я всегда к твоим услугам.

Я выразительно на него посмотрела:

— Целиком?

Он вскинул светлые, с рыжиной, брови и снова расхохотался:

— Пока не знаю, какой тут у них рабочий график, но будут же и выходные, можно на пару дней куда-нибудь смотаться. Если вас не занесет на Шетландские острова, то мы сможем и дальше… радовать друг друга.

— А тебя это устроит?

— Меня — да. Если, конечно, это устроит тебя.

— О да, конечно. Хотя, — добавила я, поближе к нему наклонившись, — по-моему, тебе тоже было бы лучше отсюда уехать. С нами. Обещаю хорошую зарплату, если ты будешь заниматься сайтом, письмами и помогать Марианне с ребенком. Няня ей ни к чему, просто нужно иногда ее подстраховать. Зрячему человеку. Мне кажется, в нашей ситуации няня опасна, Марианна потеряет уверенность в себе, в том, что она сможет стать хорошей матерью. А если мы с тобой будем, как говорится, на подхвате, это же совсем другое, это вроде как действуем всей семьей.

Гэрт перестал жевать и замер, ни слова не говоря. Я гоняла по тарелке кусочки салата, есть расхотелось.

— Ты только не думай, что речь идет о жестких рамках, от и до. У тебя будет собственная комната, будет масса свободного времени, которым ты, разумеется, будешь распоряжаться по своему усмотрению. Хотя… если у тебя появятся другие женщины, наши отношения станут исключительно деловыми. Ты сможешь в любой момент уехать, правда, хорошо бы знать о твоих планах примерно за месяц, нужно время, чтобы найти кого-то в помощь Марианне.

— Так ты хочешь, чтобы я у вас поселился?

— Да. Ты ведь знаешь, мне приходится иногда уезжать по рабочим делам, сама Марианна прекрасно обходится одна, но пойми, ребенок… Мне было бы спокойнее, если бы с ней кто-то был. И хорошо бы, этот человек умел водить машину.

Официант собрал пустые тарелки, когда он отошел подальше, я продолжила:

— Я понимаю, тебе надо как следует все обдумать. Скажешь, что тебе мое предложение не подходит, никаких обид. Или что я тебе не подхожу. Мне пятьдесят один год, и у меня неплохие мозги, хотя это и не очень заметно. Мне было очень хорошо с тобой, и, естественно, хотелось бы продлить это счастье. Но если бы я больше думала о будущем, о твоем будущем, то самое время было бы сказать: оставь меня, живи своей молодой жизнью, найди себе ровесницу.

Глотнув минеральной воды, Гэрт посмотрел мне в глаза:

— Знаешь, не уверен, что у меня впереди такое уж большое будущее. В том смысле, что в наше время бессмысленно что-то загадывать и расписывать все по годам. Давай взглянем на жизнь философски: я могу умереть через неделю. И ты тоже. От ножа грабителя. От сердечного приступа. От бомбы террориста. Вспомни Кейра, ведь парень едва не отдал концы! Поэтому предпочитаю наслаждаться настоящим. Живи мгновением, говорят буддисты. Так что если ты — и, разумеется, Марианна — не против, то я скажу начальству «Старбакса», чтобы поискали другого баристу.

Я так обрадовалась, что тут же намазала маслом булочку и мгновенно ее уничтожила, даже этого не заметив. Пока официант ставил тарелки для основного блюда, Гэрт попросил:

— Принесите, пожалуйста, бутылочку шампанского. Самого лучшего.

Он снова посмотрел мне в глаза:

— За мой счет. Я настаиваю.

Он откинулся на спинку стула и счастливо улыбнулся:

— Всегда об этом мечтал! Заказать шампанское вот так, экспромтом! Надо отметить знаменательный момент. Я считаю, пока у нас не было поводов так шиковать, можно было обойтись коктейлем «Бакс-физ», там больше сока, чем шампанского. Да, пока поводов для «Боллинджера» как-то не случалось.

— Я так надеюсь, что нас ждут приятные перемены. Все же голливудский заказ. Кто знает, какие двери могут перед нами открыться?

Прибыл официант с шампанским, наполнил бокалы. Подняв бокал, Гэрт, весь сияя, произнес:

— За Марианну и за малыша!

Схватив свое шампанское, я продолжила тост:

— За поля и луга! За большой загородный дом!

— С огромным садом.

— И с огородиком!

— И за нас.

— Да, и за нас. Спасибо тебе, Гэрт. За все. Ты неисправимый чудак, это ясно, но еще ты — чистое золото.

Лето утомило Марианну, она изнемогала. Все меньше гуляла, стала больше спать. Она смирилась. Человеку постороннему, не знавшему про ее недавние бунтарские выходки, Марианна показалась бы безмятежно-спокойной. Смирилась или действительно успокоилась, кто ж ее разберет? Она оживлялась, только когда что-то касалось младенца. Каталоги с домами листала скорее из вежливости, хотя известие о том, что в новой недвижимости и среди новой мебели поселится Гэрт, ее обрадовало. Она тоже считала: хорошо, когда в доме есть мужчина. И сад — штука полезная, но почему-то деревья ее не интересовали, только цветы и овощи. Я ей все про лес, про яблони, а она молчок. Гэрт, вот кто догадался, в чем дело. И я сменила пластинку.

Марианна бродила по комнатам в легких восточных туниках, безмолвствующая как привидение. Мы сделали с ней несколько заходов в магазин для будущих мам, но Марианна ото всего воротила нос. Ничего не видя, однако, точно определяла, что ей не так: слишком коротко, слишком молодежный фасон, слишком много синтетики. А безразмерные футболки и тренировочные штанишки, прямо скажем, не для нее. Только хлопок и лен и ничего облегающего, твердила она. И однажды мы набрели на индийский магазинчик со свободными туниками и кафтанами. Действительно идеальный вариант для ее уже быстро менявшейся фигуры.

Теперь, к середине срока, она просто расцвела. Густые волосы блестели, безупречная ее кожа слегка посмуглела. Конечно, сестра покруглела, но полнота очень ей шла. В своей соломенной шляпе и в длинном ситцевом балахоне, перехваченном пояском под попышневшей грудью, она похожа на героинь Джейн Остин. По-моему, она выглядела изумительно, и я часто ловила себя на мысли: «Вот бы ее увидел сейчас Кейр».

Пролетел июнь, настал июль, месяц ежегодного паломничества Марианны в Абердин, к мемориалу жертв на «Пайпер Альфа». Думала, она не поедет, все-таки уже большой живот. Но сестра моя верна себе, она не собиралась себя щадить. Поэтому я заказала номер и завтрак там, где мы всегда останавливались. И шестого июля, утром, препроводила ее в парк Хейзелхед. В парке мы идем к розарию, посаженному в память погибших нефтяников. И Марианна тоже вспоминает погибших, своего мужа и его товарищей. Обычно в этот день утро бывает (как по заказу) солнечным и воздух наполнен ароматом роз. Но все мысли Марианны сосредоточены в эти минуты на смерти, как и мысли многих в Абердине.

Это уже привычный ритуал, я приезжаю сюда каждый год начиная с девяносто первого года, когда памятник открыли. Мемориальный розарий представляет собой площадку, состоящую из отдельных квадратов. В середине широкая брусчатая дорожка, по которой можно пройти к расположенному в центре его Мемориалу. Это я и проделала, как всегда. Нащупав гладкую гранитную плиту, ту, на которой увековечено имя моего мужа (наверное, золотыми буквами), нашла строки. Я точно знаю, где эта строка. Каждая строка состоит из имени и числа, обозначающего возраст. Мои пальцы обводят знакомые высеченные слова и цифры:

Чем старше становлюсь, тем острее чувствую, насколько они все были молоды. В Абердине, как только речь заходит о «Пайпер Альфа», тут же раздается: «Такие молодые». Да, почти все. Некоторым было едва за двадцать. Женщины, пережившие это, даже те, у кого не погибли близкие, до сих пор не могут удержаться от слез, вспоминая. И я рада, что они плачут. Значит, погибшие не забыты.

Мемориал не корежат всякие недоумки, не пачкают надписями. Абердинцы этим очень горды, считают это еще одним подтверждением истинности людской любви и скорби. В душе города останется шрам от этой раны, во всяком случае, до тех пор, пока будут живы очевидцы трагедии, произошедшей в ночь на 6 июля 1988 года.

Я пробежалась пальцами по соседним строчкам, читая имена других. Или просто их погладила, не читая? Ведь за все эти годы я успела запомнить тех, кто оказался в списке поблизости от Харви. Подняв руку над головой, я могла дотянуться до ботинка одного из нефтяников, одного из троих, их столько на постаменте. Это тоже уже стало ритуалом — коснуться носка бронзового ботинка. Конечно, хорошо бы обследовать весь памятник, пропустить через сердце то, что выражено в этих трех фигурах. Но приходилось довольствоваться изучением ботинка. И, прикоснувшись к холодной бронзе, я всякий раз вспоминаю Билла Баррона, который позировал скульпторше. Это один из тех, кому удалось спастись. И еще я думаю в этот момент вот о чем: становится ли с годами чувство вины перед погибшими (он-то выжил!) менее тяжким?

Подумав про бремя вины, я вспомнила Кейра. Я старалась вообще изгнать его из памяти, но именно в этот момент малыш решил повернуться. Я замерла, одной рукой опершись на гранитный постамент, другую прижав к животу, подождала, когда сын угомонится. Обошла со всех сторон памятник, потом вернулась вспять. Остановилась понюхать розы, их тут было целое море, благоухали во всю мощь. Осторожно провела рукой по одной розочке, и лепестки ее посыпались на землю сквозь мои пальцы. Лепестки со второго цветка я сумела удержать, сложив ковшиком ладонь. Достала из сумки конверт, вытряхнула туда лепестки. Высушу и положу в широкий бокал, несколько таких уже выстроились на полке у меня в комнате. Тоже многолетний ритуал.

Я двигалась по брусчатой дорожке назад, в сторону входа. Резко свернув налево, пошла по травке, нащупала тростью скамейку. На всякий случай тихонько спросила: «Тут свободно?» Никто не ответил, и я села, сложив трость. Я знала, что впереди передо мной памятник. Я не слышала, чтобы кто-то еще входил в парк. А старушка, про которую говорила Луиза, вероятно, уже удалилась. По-моему, я минутой раньше слышала ее шаги и постукивание палочки о брусчатку, значит, теперь я тут по идее была одна.

Сидя в парке, ощущаешь, что ты на открытом пространстве и в то же время как бы в огромной комнате. Потому что со всех четырех сторон стены живые изгороди. В изгородях копошатся птицы, шуршат от ветра листья, падают с веток капли, если прошел дождик. Комната без крыши, под открытым небом, поэтому над головой тоже разные звуки, в основном стрекот вертолетов, который жены нефтяников не могут слышать без содрогания. В то утро вертолеты, слава богу, не летали, из глубин зеленого лабиринта доносились только крики павлинов и звенящие счастливые голоса детей.

Я привычно прижала ладонь к животу, мне всегда казалось, что так я успокаиваю сына. И только сидя тут на скамейке, я поняла, что этим жестом я успокаиваю себя. Чтобы еще раз ощутить, что я не одна. Теперь совершенно исчезло чувство одиночества. Даже когда ребенок не шевелился, я ежесекундно помнила о его существовании. А как не помнить, если он заставил меня медленнее двигаться и так преобразил мое тело? Честно говоря, я не узнавала себя в этой погрузневшей и покруглевшей особе. Я продолжала пухнуть и, если натыкалась рукой на выпятившийся живот или на пышные груди, впадала в изумление. Даже ступни стали больше, так мне казалось. Оттого что ребенок всегда был со мной, меня не оставляло чувство, будто он постоянно смотрит на меня изнутри. Поэтому я почти сразу распознала, что смотрят на меня не только изнутри, но и снаружи. Да, я ощущала, что в парке есть кто-то еще и этот кто-то за мной наблюдает. Вдруг накатило прошлое: померещилось, что этот кто-то — Харви, он тут, в парке. Вот такое наваждение, хотя я точно знала, что ничего подобного быть не может. Харви либо задохнулся от дыма, либо сгорел, либо его разорвало при взрыве. Вполне вероятно, что произошло и первое, и второе, и третье. Даже тела тогда не нашли. Муж мой остался в Северном море, и тут в парке — ничего от Харви, только имя, высеченное на граните.

Я замерла, прислушиваясь, но ничто не выдавало присутствия кого-то еще. Однако за мной точно наблюдали. Я нажала на кнопку часов, они сообщили мне время. Луиза должна была вернуться через полчаса, а скоро тут наверняка появятся какие-нибудь люди. Но пока ведь их нет… Обозвав себя мнительной идиоткой, я откинулась на спинку скамьи, подставила лицо солнцу и вдохнула аромат роз.

Наверное, в этот момент я подспудно вспомнила о Кейре. Иначе почему я почувствовала запах боярышника? Ни в самом парке, ни снаружи его не было. Да и вообще боярышник давно отцвел, в конце мая. Гоня прочь это непонятное дежавю (ничего себе, теперь уже меня обманывало собственное обоняние!), я пыталась прогнать мысли о Кейре. Я пришла сюда скорбеть о погибшем муже, тут не место для воспоминаний о бывшем любовнике. Но мысли не желали подчиняться, категорически. А когда в кустах за моей спиной, откуда-то сверху, раздалось пение дрозда, на меня, будто тяжкая ноша, навалилось отчаяние. Чувство потери, обделенности было острым, как самая настоящая боль. Я сдержала слезы и глубоко вздохнула. И опять повеяло цветущим боярышником… Встав со скамейки, я нажала на кнопку, складная трость «выстрелила», сделавшись нормальной длины. Прочь из этого розового сада, который сводит меня с ума! Надо позвонить Луизе, пусть ждет меня у ворот, снаружи.

Я отошла от скамейки, но была совершенно уверена, что мой соглядатай идет следом. Я резко развернулась и стала яростно ощупывать тростью брусчатку, а сама вслушивалась… Никого. И вдруг голос. Его голос:

— Так это мой? Или Джимми?

— Кейр?

— Представь себе.

Лучше не двигаться, стоять на месте, подумала я, тогда, может быть, ноги меня удержат, не брякнусь без чувств. Через силу выпрямившись, я заявила, с вымученной гордостью:

— Твой.

— Ты уверена?

— Абсолютно. В течение последних трех лет в постель я укладывалась только с одним мужчиной… с тобой.

— Бедняга Джим. Чем он тебя прогневил?

— Что ты тут делаешь?

— Хотел тебя увидеть. Я знал, что ты тут будешь. Что сегодня — наверняка.

— Но я ведь ясно дала понять, что не хочу тебя видеть.

— Ты и не видишь.

— И давно ты тут?

— С самого открытия.

— Значит, ты видел, как я пришла? И шпионил за мной все это время?

— Не шпионил. Ждал. Не хотел тебе мешать. Ведь ты приехала, чтобы почтить память Харви.

— Не только Харви. Всех погибших. Я каждый год сюда приезжаю.

— Я тоже стараюсь, но не всегда удается.

— А для меня это уже ритуал. Обязательно в этот день быть тут. Найти на постаменте строчку с именем Харви и имена других. И еще цифры — их возраст.

— Совсем молодые ребята.

— Ты знал кого-нибудь?

— Да. Некоторых знал… Марианна, почему ты не сказала мне про ребенка?

— Потому что собиралась от него избавиться. Это же была досадная… оплошность. И потом, я думала, что все равно случится выкидыш. Или тесты покажут серьезные отклонения в развитии, и мне скажут, что лучше прервать беременность. Вот по всем этим соображениям и не сказала.

— А тебе не пришло в голову, что я имел право хотя бы знать?

— Нет, не пришло. Луиза действительно так считала, а я — нет. Хотела сказать, когда мы во второй раз приехали на Скай. Сообщить, что я в положении и намерена сделать аборт. Но ты мне заявил, что собираешься в Казахстан. И мы тогда же выяснили, что ты свободен, я свободна. Никаких обязательств друг перед другом. Разумеется, я ничего не стала говорить.

— Но ребенка оставила.

— Как видишь, да. Может быть, сядем на скамейку, ты не возражаешь? Непростое утро выпало мне сегодня.

Мне было страшно: вот сейчас он до меня дотронется, подхватит под руку, поведет к скамейке… Нет, зря боялась. Сама пошла назад, сама нашла скамейку, тростью, села на край. Кейр сел рядом, но так, чтобы не прикасаться. Я продолжила:

— Я не смогла. Не смогла загубить собственного ребенка. Решила, если все-таки смогу выносить, потом отдам другим.

— Значит, собралась отдавать чужим?

— Нет уже. Никому не отдам.

— Почему это вдруг?

— Потому что ты погиб. Ты умер, Кейр. И я подумала, что буду последней дурой и тварью, если, потеряв тебя, добровольно лишусь еще и твоего ребенка.

— Так вот почему ты не захотела со мной встретиться? Из-за ребенка?

— Да. И еще потому, что мы в принципе уже определились: у наших отношений нет будущего. Ты сказал, что предпочитаешь не думать о будущем.

— Так и сказал?

— Да, именно так.

— Идиотство.

— Не волнуйся. Я знала, что ты имел в виду. Но после твоих слов сложно было что-то объяснять, признаваться.

— Прости меня, Марианна.

— Не впадай в раскаяние. Луиза и Гэрт замечательно обо мне заботились. Луиза вне себя от восторга. Радуется больше, чем я сама, если честно.

— Ничего удивительного.

— Ну вот, теперь ты знаешь. И наверное, захочешь как-то поддержать своего отпрыска. Действительно, было бы неплохо, чтобы отец каким-то образом присутствовал в его жизни. Уверена, мы сможем найти разумное решение. Что касается материальной поддержки, на это я не рассчитываю, да и не хочу ничего у тебя брать. У Луизы есть возможность полностью нас обеспечивать, к тому же ей это будет только в радость. Ну и как, ты бы хотел поддержать каким-то образом ребенка?

После долгого молчания Кейр сказал:

— Нет, поддержать не хочу.

— Вот и отлично. Так будет даже проще.

— Я хочу на тебе жениться. Чтобы мы стали одной семьей.

Я была ошеломлена, настолько, что перехватило дыхание. Судорожно вздохнув, я выпалила:

— Так я и знала!

— Что — знала?

— Потому ничего и не сказала!

— О чем ты, черт возьми, говоришь?

— Я знала, что ты поведешь себя благородно! Предложишь руку и сердце, дашь ребенку свою фамилию — все эти романтические штучки, безупречный герой!

— Какие штучки? Какой герой? Я правда хочу быть с тобой! Господи Иисусе, Марианна. Сама подумай. На данный момент я безработный, перспективы в этом смысле далеко не радужные, денег на счету почти нет. Неужели я стал бы сажать себе на шею слепую жену и, насколько мне известно, слепого ребенка, если бы не любил тебя всем сердцем.

— Что-что?

— Ты же слышала.

Снова разразился трелью дрозд, очень громкой. Я стала нащупывать в сумке платок и сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.

— Ребенок не будет слепым, — уведомила я.

— Откуда ты знаешь?

— Наверняка, конечно, сказать нельзя. Но вероятность мала, очень. Он может родиться слепым, если ты носитель врожденного амавроза Лебера, но это в среднем бывает у одного человека из двухсот. У вас ведь в семье не было слепых?

— У нас другая проблема, много чересчур зорких.

— Прости, я сказала без всякой задней мысли.

— Черт, как же мне тебя убедить? Думаю, в данной ситуации набор доводов не очень велик.

Я услышала, как он поднялся на ноги, и потом раздался какой-то непонятный звук, то ли стук, то ли шорох.

— Марианна, будь моей женой, прошу тебя.

— Кейр, ты что, ты на коленях?

— Так точно.

— Это же нелепо. Вставай!

— А ты будешь моей женой, Марианна? Ты позволишь мне быть отцом нашего ребенка?

— Встань сейчас же! Меня романтическими жестами не проймешь. Я все равно ничего этого не вижу.

— Но зато слышишь. Выходи за меня.

— Нет.

— Но почему, черт возьми?

— Потому что это будет брак по обстоятельствам. Потому что я слепая и жду ребенка и ты чувствуешь себя обязанным на мне жениться.

— Ничего подобного! Я приехал сюда, чтобы попросить тебя выйти за меня.

— Не нужно врать.

— Я не знал, что ты ждешь ребенка. Заявился сюда, в парк Хейзелхед, в надежде, что встречу тебя. Нет, я точно знал, что ты приедешь. Хотел прямо здесь, рядом с памятником, посвященным памяти твоего мужа, попросить тебя оказать мне честь — стать моей женой.

— Я не верю тебе.

— «Что вы так боязливы, маловерные?»[30] Впрочем, ты вообще не веришь, даже самую малость. Дай мне руку. Левую.

Я протянула ему руку и почувствовала, как по безымянному пальцу скользнуло кольцо.

— С опалом. Он здорово подходит к твоим глазам. Дымчато-голубой с золотистыми искрами в глубине. Изумительный камень. Учти: кольцо твое, чтобы ты ни решила. Но я надеялся, что ты примешь его в качестве обручального.

Проведя пальцем по гладкому ободку, я пробормотала:

— В самый раз.

— Ну да. Луиза измерила твое кольцо и сказала, какой размер.

— Так она сказала тебе, что я в положении?

— Нет! Господи Иисусе, неужели беременность столь ужасающе воздействует на клетки мозга? Если Луиза все же надеялась, что я женюсь на тебе, ты думаешь, она стала бы заранее выкладывать такой секрет?

Я услышала, как он поднялся с земли и как слегка задрожала скамейка, когда он снова уселся.

— Ты хоть понимаешь, что большинство парней сразу бы сбежали, не оставив адреса?

— Лу знает, что ты не такой.

— Может, и знает. Однако предпочла не искушать судьбу. Она не сказала мне.

— Но… теперь ты, наверное, уже передумал. Понимаешь, одно дело — слепая жена…

— … и сварливая к тому же.

— Но еще и ребенок в придачу…

— Это не просто ребенок. Это мой ребенок.

— Но где мы будем жить? И где ты будешь работать?

— Это все мелочи! Выходи за меня.

— Тебе вовсе не обязательно на мне жениться. Ты можешь быть с нами и так, без всяких формальностей.

— Миссис Фрэйзер, вы предлагаете мне жить во грехе?

— Да, предлагаю. А что, у тебя есть возражения?

Он присвистнул сквозь зубы:

— Думаю, они найдутся у моей бабушки. Особенно если мы будем так вольничать на Скае. Если до нее дойдут слухи, что Кейр Харви завел себе сожительницу, старушка умрет от стыда. И это будет на моей совести.

— У тебя есть бабушка? На Скае?

— Есть. Ей девяносто четыре, но она вполне еще бодрая. Даже очень. Но не любит компании, а то бы я тебя с ней познакомил.

— Тебе совсем не обязательно докладывать ей, что ты живешь во грехе.

— С падшей женщиной. С падшей англичанкой… Все равно дознается. Она хоть и сидит теперь дома, у нее отличная шпионская сеть. И мне не поздоровится, черт возьми. Это уж точно.

— Значит, мы должны пожениться, чтобы не расстраивать твою старушку?

— Думаю, лучше не рисковать. Если бы не бабушка, я бы, конечно, с радостью воспользовался твоим великодушием.

Последовало долгое молчание, я услышала, как в парк вошли какие-то люди. Они двигались по брусчатой дорожке к Мемориалу, разговаривали почти шепотом. Когда шорох их шагов утих, я сказала:

— Я выйду за тебя, но при одном условии.

— И каково оно?

— На церемонию ты должен прийти в костюме горца, в килте.

— Но ты ведь не сможешь меня увидеть!

— Зато Луиза сможет. Она будет в абсолютном восторге от такого зрелища: ты в шотландском национальном костюме. И твоя бабушка тоже обрадуется, так мне почему-то кажется.

— Значит, если я исполню этот твой сумасбродный каприз, ты скажешь «да»?

— Если ты настаиваешь.

— Да, настаиваю. И еще: я очень хочу тебя поцеловать. Как ты думаешь, призрак Харви не станет возражать?

Я провела пальцами по его лицу, которое так хорошо знала и так любила.

— Может, и станет. Только я теперь живу настоящим, а не прошлым.

Я погладила висок и короткие гладкие волосы, потом, обхватив ладонью шею, наклонила его лицо и поцеловала. Кейр обнял меня, и я снова почувствовала себя совсем маленькой. Так крепко обнял, что я испугалась за малыша. Я положила голову Кейру на грудь, чувствуя, как волосы на затылке слегка вздымаются от его дыхания. Я сказала:

— Я не смогу делать все, что обычно делают зрячие мамы, но я не так беспомощна, как тебе, вероятно, кажется. Но когда малыш начнет ходить… тогда, конечно, возникнут сложности.

— Это понятно. Тут нужно действовать сообща.

— И все же есть опасность выкидыша. Я слишком старая. И возможны какие-то отклонения. Правда, мне провели тесты, кучу, всё вроде в норме, но мало ли… абсолютно всё врачи проверить не могут.

— Марианна, когда ты вошла в парк, я сразу увидел, что ты с животом. И вполне мог ретироваться. Но я здесь, я хочу, чтобы ты была моей женой, и в радости и в горе. И еще я хочу — очень хочу — быть отцом. Можно мне его потрогать?

— Конечно.

Кейр положил мне на живот свою огромную ладонь, и я почувствовала сквозь платье тепло его кожи.

— Уже шевелится? — с благоговением спросил он.

— О господи, еще как! Ведь уже почти шесть месяцев. Крутится все время… Вот! Чувствуешь?

Кейр ничего не ответил. Придвинувшись поближе, я почувствовала, как поднялась и опала его грудная клетка — от глубокого вздоха. Я положила свою руку поверх его руки:

— Но одну вещь я точно знаю про нашего ребенка.

— Что-то не так?

— Да нет. Просто я знаю, что это мальчик. Если все пройдет хорошо, то у тебя будет сын. Я решила назвать его Джеймсом.

Он громко рассмеялся, страшно довольный, а в этот момент малыш снова ударил меня ножкой. Я села прямо и закрыла рот Кейра ладонью:

— Ты действительно любишь меня? Всем сердцем и душой?

— Да. И всей своей плотью и кровью. Я не говорил такого ни одной женщине.

— Ты сказал, что я сварливая.

— Чрезвычайно! Ты всегда найдешь повод повоевать. Если я не вмешаюсь, ты замучишь бедное создание.

— Сына.

— Сынулю… Джеймс отличное имя. Так звали моего деда. Бабушке понравится.

— Ну, просто груз с души свалился. Она придет на свадебную церемонию, как ты думаешь?

— Только если эту церемонию устроить прямо у ее порога.

— А что, неплохая мысль! Мы ведь с тобой именно у порога и познакомились. Но если мы поженимся прямо сейчас, тебе от бабули здорово достанется. Она сразу поймет, что я на шестом месяце.

— Тогда съездим к ней через семь месяцев после бракосочетания и скажем, что у тебя родился семимесячный ребенок.

— Не шути. Учитывая твои габариты, может, так все и получится.

— Джимми нас не подведет. Он ведь отпрыск отличной породы. Родитель его в огне не горит, в воде не тонет, от бомбы не взрывается. Очень живучий экземпляр. A-а, сюда идет моя будущая свояченица. Боже, она сияет от счастья!

— Радуется за нас с тобой.

— За нас и за себя… За всех троих. Нет, за четверых.

— А кто четвертый?

— Крошка Джимми. Как ты думаешь, он доволен?

— О да. Даже перекувырнулся от радости. Чувствуешь?