В сетях любви

Глава 12

Лидия была ошеломлена, и ошеломление ее возникло так быстро, как парус раздувается на ветру. Она уперлась ладонями ему в грудь и отстранилась.

— Черт побери, что вы делаете? — От шока ее дыхание стало частым и неглубоким.

— Одну минуту. — Он продолжал держать ее так же крепко. — Шестьдесят секунд. — Его губы были так близко, что она буквально ощущала вкус произнесенных им слов. — Больше мы об этом не вспомним. Все останется по-прежнему.

Разве такое возможно? Разве могут мужчина и женщина отдаться страсти, пусть и на шестьдесят секунд, а потом разойтись как ни в чем не бывало? По-прежнему ничего уже не будет.

Может, пусть? Его ладонь, лежавшая у нее на затылке — он, вероятно, стоял в темноте и готовился, раз на нем нет перчаток, — поддерживала ее голову ласково, без нажима, а это означало, что он не станет подчинять ее своей воле.

Она губами, щеками чувствовала его теплое дыхание. До нее донесся слабый аромат гвоздики — наверняка от его зубного порошка. Он почистил зубы, прежде чем отправляться в клуб. Возможно, он уже тогда все продумал.

Вот бы прикоснуться языком к этим чистым, идеальным зубам с запахом гвоздики.

Господь всемогущий. Трудно поверить, что запах зубного порошка может побудить женщину поцеловать мужчину. Она, наверное, не в своем уме. Опьянела от своего успеха за игорным столом, совсем голову потеряла. Вернее, от их успеха. В одиночку у нее ничего бы не получилось.

Она провела руками по его груди и опустила их ему на талию. Он лишь вздрогнул. В ожидании ее ответа.

— Шестьдесят секунд. — Она повела рукой, и ридикюль соскользнул с запястья на пол. — Считайте.

Он быстро преодолел расстояние, разделявшее их губы, на этот раз не так поспешно. Она ощутила отросшую щетину, и от этого у нее по коже побежали мурашки. Он целовал ее медленно и умело, овевая ее ароматом лавровишневой воды.

Им сразу стало ясно, что, имея в распоряжении шестьдесят секунд, медлить нельзя. Она обхватила его за шею — жаль, что у нее не было времени снять перчатки, тогда она почувствовала бы под ладонью его коротко стриженные волосы! — решительно скользнула языком в его рот и провела им по его зубам.

Он издал горловой звук. Наверное, не привык иметь дело с решительными женщинами. Но ясно, что ему понравилась эта решительность. В следующее мгновение его руки оказались на ее груди и пробрались под верхнее платье.

Да. Именно это ему и следовало бы сделать. Правильно, что его руки узнают контуры ее тела. Она чувствовала себя мягкой глиной под его ладонями, или теплым воском, или чем-то еще, что он мог бы формировать по своему желанию. Лидия только сейчас заметила, что он привалил ее к стене. Она расслабилась и отдалась наслаждению, которое дарили ей его прикосновения.

Шестьдесят секунд прошло? Ну и пусть. Она нашла крючки, скреплявшие верхнее платье, и расстегнула их, чтобы запустить туда его руки.

Какие же у него большие руки, да еще и ловкие. Левая заскользила от ее бедра к талии, собирая шелк, и остановилась на ее груди. Его дыхание участилось. Он разгладил ткань, чтобы его руки от ее сосков отделял только один тонкий слой, тончайший из всех возможных барьеров.

Хвала небесам — она отправится в ад за такое богохульство, хотя там ей уже давно зарезервировано место, — так что хвала небесам, что она сделала вырез у нижней сорочки таким же глубоким, как у корсета, и не надела нижнюю юбку. Потому что сейчас она поняла, зачем когда-то изобрели такую ткань, как шелковый трикотаж. Его палец медленно скользил по ее соску, сладостная пытка становилась вдвое мучительнее от того, что гладкая ткань мешала ей в полной мере ощутить это прикосновение, и от того, что он языком ласкал ее губы, повторяя движения пальца по соску.

Она выгнулась ему навстречу, а он вдруг оторвался от нее. Она почувствовала, что он наблюдает за ней, хотя в темноте ничего видеть не мог. Его правая рука легла на ее левую грудь, и на нее нахлынул восторг… почти благоговейный. Это было прикосновение мужчины, который долгое время не касался женщины. Или прикосновение мужчины, который заглянул смерти в лицо и принял решение больше никогда не воспринимать земные радости как должное.

Последнее предположение скорее всего правда. Вероятно, он именно так смотрит на жизнь. Она поразмышляет над этим позже.

— Сделай языком, — попросила она, и от сильного желания ее голос прозвучал хрипло, как раз так, чтобы разрушить иллюзии достопочтенного джентльмена.

Но нет, ему понравилось. Он пробормотал что-то неразборчивое, потом бархатно рассмеялся, и его рот оказался там, где она хотела его чувствовать. Теперь больше ничего не имело значения.

Она приподнялась на цыпочках и выгнулась еще сильнее, чтобы облегчить ему задачу и чтобы ничто ему не мешало. А еще потому что он ласкал ее через шелк. Его язык двигал ткань, и от этого ощущения становились еще острее. Одной рукой он прижал к стене ее плечи, а другой крепко держал за талию, чтобы она не могла увернуться от изощренной пытки, которой он мучил ее.

Он не останавливался. Если бы он сейчас вошел в нее — а ведь именно так поступил бы любой нормальный мужчина, — она мгновенно кончила бы, и тогда уж точно они уложились бы в шестьдесят секунд.

Она обняла его и надавила пальцами именно на те мышцы, которые должны работать, когда мужчина после настоятельных уговоров входит в женщину.

Он ответил на это укусом, чем вызвал в ней волну непередаваемого наслаждения, которая едва не свалила ее с ног. Отлично. Она знает, как вести такие диалоги. Она просунула руку между ними, ниже его живота, и стала ласкать его. О Господи! Он сказал правду.

Естественно, правду. Она, в сущности, и не сомневалась в этом. Но принимать рассказы на веру — это одно.

А рукой ощутить живое доказательство — это совершенно другое.

Она сжала пальцы. Ткань брюк и тело разделял подол сорочки и тонкое нижнее белье. Он с шумом втянул в себя воздух, и ради этого ему пришлось выпустить сосок. Она почувствовала, как напряглись его руки, все его тело, хотя их разделяло крохотное расстояние.

— Стой. — От этого коротенького слова, произнесенного хриплым голосом, ее сердце затрепыхалось, как куропатка, которую испугали выстрелом. Он вспомнил даму из Кэмден-Тауна.

Она не могла этого допустить.

— Зачем? — Она не остановилась и только сильнее вжала руку в его плоть. — Я чувствую, что ты полностью готов.

— Нет. Я не… — У него перехватило дыхание — это она просунула руку чуть глубже ему между ног. Что бы он ни говорил, но ему понравилось.

Она нащупала первую пуговицу на его брюках и расстегнула ее. Она даст ему то, что он хочет. И заставит его забыть обо всем. Они оба совершат преступление и отбросят прочь свои понятия о добропорядочности и долге, чтобы удовлетворить свое одномоментное желание, а потом они вместе…

— Нет. — Может, в его голосе и слышалась мольба, но ее крепко стиснутое запястье свидетельствовало о том, что это приказ. Он каким-то нервным движением оттолкнулся от стены, как будто вырывался из шелковой паутины, в которую она, как паук, заманила его. — Хватит.

Она сникла. Ее тело, лишенное его ласк, охватила мучительная боль. Что это с ней? Месяц назад у нее хватило бы благопристойности устыдиться, что она приняла его сестру за даму, за которой он ухаживает. А сегодня ей на все плевать. Она хочет одного: обладать им, и всем дамам Кэмден-Тауна не остановить ее.

Это под силу только ему.

— Простите. — Его голос дрогнул. Он привалился к стене рядом с ней, причем, судя по дыханию, уперся лбом в обклеенную обоями поверхность. — Простите, Лидия, — повторил он. — Я хотел не этого.

В ней вспыхнула крохотная искорка сожаления, однако она не дала ей разгореться. Это было не в ее характере. Развращенность пропитала ее насквозь, бесконечная похоть опалила каждый нерв, а та пустота, где у женщины должно быть пылкое сердце, до верха наполнилась обжигающими углями гнева.

«Я хотел не этого», — сказал он.

Как же, она сама держала в руке доказательство обратного.

— Я вижу. — Голос мисс Слотер был холоден как лед. — Примите мои поздравления. Значит, вы ловко притворялись.

Неужели она решила, что ему нужна помощь в том, чтобы почувствовать себя жалким?

— Вы же знаете, что я имел в виду совсем другое. Я уже признался, что хочу вас. Я просто… — К черту, зачем стараться, она все равно не поймет. — Я хочу, чтобы все было по-другому. Я не хочу быть тем, кто кидается на чужую женщину и овладевает ею в коридоре игорного клуба.

— Надеюсь, вы простите меня за то, что я по ошибке приняла вас именно за такого. — А теперь к ледяному холоду примешалась горечь. — И те ваши ласки, когда вы держали во рту мой сосок, подействовали на меня опьяняюще.

Опьяняюще — это не совсем точное определение. Правильнее было бы сказать: поразили, ошеломили, очаровали, возбудили. Пока он жив, он будет помнить, как она выгнулась навстречу ему, точно зная, чего хочет, и бесстыдно требуя этого.

Проклятие! Почему он не смог? Почему он не смог взять то, что она желала отдать, и отдать то, что она желала взять, позволить наслаждению захватить их?

Потому что он сказал ей, что не будет этого делать.

«Я не хочу, чтобы вы видели во мне очередного похотливого самца, желающего попользоваться вами», — сказал он, и она поверила ему. А ее доверие, черт бы его побрал, кое-что да значит, и она должна быть уверена, что он понимает это. Он нащупал пуговицу, которую она расстегнула, и застегнул ее.

— Это полностью моя вина. Я начал не с того и совершил ужасную ошибку, позволив этому продолжаться. Мои действия запятнали нас обоих.

— Не в вашей власти запятнать мое имя.

Будь он проклят. Ее гнев только сильнее возбудил его, вызвал у него желание стиснуть ее в объятиях и вылепить из ее ярости всепоглощающую страсть.

— Вы правы, Лидия. — А вместо этого он вынужден успокаивать ее. — Простите.

— Вы уже это говорили. И сказали, что мы больше не будем говорить об этом. Я предполагала, что вы человек слова.

Вырвавшийся у него горький смех напомнил кашель — ему не удалось сдержать его.

— Боюсь, это величайшая ошибка с вашей стороны.

— Я прекращаю обсуждение. — Послышалось шуршание — вероятно, она застегивала верхнее платье. — Я иду за своим манто.

— Подождите. — Он в темноте нашел ее руку. — Вам нельзя. Вы не можете… — Господи, какая же мука! — Из-за меня вы не в самом лучшем виде, чтобы появляться на людях. Я сам принесу манто.

Она вырвала руку из его пальцев.

— Поверьте мне, мистер Блэкшир, я оказывалась и в худших ситуациях, так что мокрое пятно на платье вокруг соска меня не волнует. — Снова шорох, потом звон монет: она наклонилась, чтобы поднять ридикюль. — Приберегите свои приступы совестливости для более серьезных ошибок.

Ее слова пронзили его, как стрела. Конечно, она не знает. У нее не было возможности узнать. Но в какой-то момент она показалась ему воплощением его бесконечных угрызений совести. Ведь и правда, на его совести столько непоправимых ошибок, что ей впору оттираться от той грязи, которая прилипла к ней в тех местах, где ее касались его руки.

Он этого не сказал. А Лидия вообще не ждала от него каких-либо комментариев. Решительный стук ее каблучков возвестил о том, что она пошла прочь, и Уилл успел увидеть только ее силуэт, когда она достигла освещенного главного коридора и повернула налево.

Он заранее выждал оговоренные десять минут и прошел к месту встречи в квартале от клуба. Там он подождал еще десять минут, потом еще пять, прежде чем понял, что она не придет. Она решила ехать в Сомерстаун в одиночестве, а его оставила здесь.

Идиотка. Слабоумная. Недалекая. Безмозглая. Уже почти сутки после того разговора она пыталась найти правильную характеристику женщине, которая, струсив, так беспечно отмахнулась от выпавшего ей в жизни исключительного шанса. Ничтожество. Кретинка. Тупица.

— Черт побери, Лидия. — Эдвард лежал рядом, и она видела, как поднимается и опускается его грудная клетка. — Клянусь, ты сведешь меня в могилу.

Господи, как жаль, что она не может свести в могилу себя. Занятие проституцией способно разрушить душу женщины, но вот тело, несмотря на все ее усилия, продолжает здравствовать и даже испытывать голод и боль. А еще оно способно толкать ее на безмерные глупости.

Она коснулась руки Эдварда. Его кожа была влажной. Она вымотала его до крайности, и не раз во время близости она представляла на его месте другого. Он стал ее епитимью, ее наказанием за то, что вчера она плакала всю дорогу домой с той минуты, как села в кеб.

Ах, если бы он не целовал ее! Если бы он не ласкал ее и просто отступил на шаг и спросил, сколько, по ее мнению, денег они выиграли! И если бы она не согласилась на эти шестьдесят секунд! Сказала бы: «Лучше не будем».

Она бы ехала домой в другом настроении, радостном и приподнятом, как после выпитого на голодный желудок бокала шампанского, а потом с явным удовольствием вспоминала бы прошедший вечер. Она чувствовала бы себя полной жизни, а сейчас у нее внутри пустота. Да еще их сотрудничество оказалось под угрозой.

— Некоторые мужчины берут к себе в постель двух женщин. — Эдвард все не умолкал. — Но ты, клянусь, одна стоишь двоих.

— Ты льстишь мне. — Ее голос был безжизненным.

Пустота — это то, что она заслуживает.

Чего она достигла за последние два года. Практически ничего. Продавала себя мужчинам и научилась презирать их. Навлекала на себя погибель — сифилис, тюремное заключение, скатывание на самое дно, но так и не столкнулась ни с чем, что было бы серьезнее гадостей со стороны лишенных воображения подруг по ремеслу.

Она стремилась переделать себя, но потерпела поражение и не смогла даже избавиться от той глупой, бесполезной себя, которая плакала в кебе, когда мужчина отказался овладеть ею.

— А знаешь, мне пришлось пригласить того парня, Блэкшира, на свою вечеринку. Того, который воевал при Ватерлоо. — Голос Эдварда выдернул ее из размышлений и вернул в кровать. — Твоя подружка Элайза настояла. Подозреваю, она затеяла какую-то шалость.

Он поднял над собой руки и принялся изучать свои ногти.

— Вечерника была бы неинтересной без таких проказ, правда?

— Не соглашусь. Зря она попросила тебя об этом. Она ощутила тяжесть в желудке, как будто его наполнили свинцом. — Уверена, лорду Рэндаллу это не понравится.

— Насколько нам известно, Рэндалл затевает какую-то свою интрижку. Как бы то ни было, она настаивала. Правда, теперь джентльменов стало на три или четыре человека больше, чем дам. Придется прихватить нескольких жриц любви, чтобы было поровну.

Только этого ей не хватало. Было бы здорово, если бы ей на целую неделю удалось притвориться больной и избежать этой вечеринки. Хорошо еще, что ей не надо брать туда Джейн. Девочка получит неделю отпуска и навестит родственников. Ей ни к чему видеть ту грязь, что неизбежно сопутствует подобным мероприятиям.

Она натянула простыню до самого подбородка. Вряд ли Уилл поедет. Он не общается ни с кем из их круга, кроме виконта. Что ему делать целую неделю в Эссексе в обществе людей, которые ему абсолютно безразличны? Причем людей, не заслуживающих уважения. Запятнавших себя постыдными связями и скандалами. Именно таких, каким он не хочет быть.

Он не поедет. Не должен ехать. Потому что у нее, хоть она и прошла через множество испытаний, не хватит сил провести семь дней под одной крышей с мистером Блэкширом.

Уилл оторвал взгляд от пригласительной карточки и отшвырнул ее на стол. Она подлетела к краю и свалилась на пол.

Замечательно. Он поднял с пола карточку — это язвительное напоминание о том, что он все испортил, и положил ее на письмо от Хокинса, того самого основателя трастового фонда. Еще одна насмешка. Надобность в его услугах отпадет, если мисс Слотер никогда не выиграет свои две тысячи. Да и ему не понадобится придумывать какой-то забытый вклад, который якобы сделал Джордж Толбот. Потому что без участия в фирме Фуллера у него не будет дохода, из которого можно было бы выплачивать содержание миссис Толбот.

Он вдруг резко встал из-за стола и зашагал взад-вперед по комнате. В этом тесном холостяцком жилище не спрятаться от своих ошибок. Нигде не спрятаться. В три шага он дошел до стены, привалился к ней и взъерошил волосы. За окном, где была не весна, а лишь пародия на нее, завывал холодный ветер.

Вчера в «Бошане» ее не было. Он специально пошел туда, чтобы… чтобы что? Еще раз сказать «простите» в надежде, что она смягчится и примет его извинения? Притвориться, будто ничего не случилось, и спросить, когда они снова пойдут в клуб? Увести ее в укромный уголок и, отбросив прочь все условности, закончить то, что они начали?

Ее там не было все равно. Прошло уже пять апрельских дней, а у него до полной суммы не хватает около тысячи. Надо сказать Фуллеру, чтобы он искал другого инвестора.

Но Уилл еще немного подождет. Возможно, она найдет в себе силы умерить свою обиду на него, чтобы они могли продолжить свою совместную деятельность. Он должен надеяться, что ею будет двигать не гнев, а присущая ей безжалостная решимость.

— Я сделала это ради тебя, глупышка, — проговорила Элайза. Она обмахивалась веером, распространяя вокруг себя аромат жасмина. — И еще немножко для джентльмена. С самого начала было ясно, что он заинтересован. Когда еще ему представится такой шанс?

— Жаль, что ты не столь добра ко мне, чтобы сначала спросить, хочу ли я этого. — Лидия тоже понизила голос и прикрылась веером. Эдвард и лорд Рэндалл от души хохотали над пьесой, в частности над занудливой пожилой дамой, повторяющей слово, которое обозначало не то, что она имела в виду. В зале стоял гвалт, так как зрители бурно реагировали на действие, и мужчины, увлеченные спектаклем, за все время ни разу не оглянулись на дам. Лидия же продолжала настороженно следить за ними. — Шанс ему не представится никогда. У него нет денег на то, чтобы содержать любовницу. А мистер Роанок выделяет мне щедрое содержание.

— Ха. И за это таскает тебя в библиотеку. — Элайза небрежно взмахнула веером. — В последнее время, когда ты оказываешься в «Бошане», ты пропадаешь почти на час. — Она склонилась к ней, и ее обдало запахом жасмина. — Капитан Ватерлоо переживает. Я видела его лицо, когда он наблюдал за мистером Роаноком, который уводил тебя из бального зала.

— Никуда он меня не таскает. — А у капитала Ватерлоо есть все основания для переживаний. Если бы он не поцеловал ее, если бы он не обнял ее сначала, а потом не дал волю своей совестливости, на следующий же день они спокойно отправились бы в очередной клуб. Но он все это сделал, и в результате она не осмеливается смотреть на него, не говоря уже о том, чтобы остаться с ним в одном помещении и заговорить. — Я сама с радостью иду за своим покровителем, когда у него появляется желание.

— Только вот мне кажется, что ты радовалась бы сильнее, если бы могла сбежать наверх поиграть в карты. Как бы то ни было, я все равно не понимаю, почему ты так горячо возражаешь против присутствия джентльмена в Чизуэлле? Тебя же никто не заставляет идти к нему на тайное свидание.

Это правда. Какая ей разница, приедет он туда или нет. Надо объяснить, почему она возражает, а для этого придумать какую-нибудь причину, такую, в которую поверит Элайза.

Слишком поздно. Элайза уже заметила ее колебания и повернулась к ней.

— Черт бы тебя побрал, Лидия. У тебя действительно есть серьезные возражения. Что он натворил?

— Ничего. — Еще один быстрый взгляд на джентльменов. — Ради Бога, говори потише. Просто наша дружба закончилась, вот и все.

— Вы поссорились? — Многозначительный кивок в сторону джентльменов. — А когда вы успели поссориться? Я начинаю подозревать, что все зашло гораздо дальше, чем мы предполагали.

— Все это не имеет значения. Я сомневаюсь, что он приедет на вечеринку. К тому же это меня не волнует. — Каждая следующая фраза обличала ее сильнее, чем предыдущая, поэтому она стиснула зубы и устремила взгляд на сцену, где занудливая дама развлекала зрителей подменой слова «аллигатор» на «аллегорию».

Элайза может сколько угодно плести свои интриги. Даже если джентльмен объявится в Чизуэлле, он все равно не согласится, чтобы его, как марионетку, дергали за ниточки. Но это уже не важно, потому что он не приедет.

— Естественно, ты поедешь. — Каткарт принялся с ожесточением резать жареного гуся. — С кем же я там буду разговаривать? Ведь мне там и пообщаться будет не с кем.

— Со своей женой, осмелюсь напомнить. — Уилл сделал большой глоток эля. Только всего эля в мире не хватит, чтобы помочь ему забыть об ошибках.

— С леди Каткарт? Ты, наверное, шутишь. Я и помыслить не могу о том, чтобы пустить ее в то общество. — Виконт положил к себе на тарелку кусок нежного мяса. — Ешь. Иначе совсем впадешь в уныние.

Впадет в уныние? А сейчас он еще не впал?

Прошло восемь дней с того момента, как Уилл поцеловал мисс Слотер. За это время он уже в четвертый раз пришел в «Бошан», но ему так и не удалось обменяться с нею взглядами. Его надежды на осуществление их плана высохли, как мельничный пруд в августовскую жару.

Но хуже было то, что он скучал по ней. Скучал по ее колкостям, шуткам и даже по вкусу ее губ, хотя у него был всего один шанс распробовать его. По ощущению ее тела под ладонями, такому гибкому и податливому.

Нет, ведь это не самое плохое, да? Самое плохое — это то, что они вынуждены отказаться от своего плана.

Эль затуманил его мозг.

— Что ты будешь делать в Лондоне, когда все разъедутся? — Каткарт подложил к гусю картошки и фасоли и теперь наслаждался едой. — Будешь сидеть в своей комнате и пить вместо обеда?

Слова виконта звучали разумно, во всяком случае, в тот момент. Уилл отставил эль, взял нож и вилку.

— В Эссексе будет возможность выиграть денег. Там будут все понтеры-завсегдатаи, и я слышал, что в доме есть бильярдная с двумя столами.

— Я уже целую вечность не играл в бильярд.

— Тогда я дам тебе фору в шесть очков. — Виконт потянулся к блюду, подцепил ложкой несколько картофелин и положил их на тарелку Уиллу. — Ведь ты еще не ездил в моей новой карете, да? Она идеально подрессорена. Самый подходящий экипаж для путешествия в сорок миль.

Он издал нечленораздельный звук и положил в рот кусочек гуся. Может, получится отбить хоть один из аргументов Каткарта? Трудно, тем более когда мозг затуманен элем.

Уилл пожевал и проглотил. Надо все обдумать. Он не будет пить весь вечер и хорошенько поест, и через два-три часа к нему вернется способность размышлять здраво. Вот тогда он и поищет ответ на свой вопрос.