Венера для Милосского

Глава 9

Матвей Милосский

Ну, вообще-то я не телегу на Ведьмеру катать приехал в больничку. Цветы купил, как полный придурок. Дурацкие ромашки, хотя розы хотел. Но в магазинах этого чертова города розы были только бордовые. Траурные. Ей совсем не подходящие. Хотя, ей и ромашки то так-себе. Этой ведьме чертополох был бы идеальным подношением. А потом увидел, как в кабинет входит чертов горбоносый хмырь с букетом и пакетом подарочным в руке. И слетел с катушек. Точнее, с катушек я слетел раньше, когда согласился пить коньяк с бешеной венерологшей. А сейчас я просто бросил мерзкие белые гадательные цветы в урну, не понимая, что меня так сжирает изнутри, и снова стал собой. Какого хера я вообще делаю в этой богадельне? Меня ждет контракт, после которого я вольным соколом вернусь домой, к привычной жизни, к силиконовой постельной грелке Динке, к роскошной ресторанной жратве, к чертовому одиночеству в компании «друзей», которые испарятся сразу, случись со мной что-то неприятное. Но это мой мир, я сам его таким создал, потому что мне не нужны привязанности и вообще, мне не нужен никто.

– Эй, а ну постой, – слышу я дрожащий голос чертовой бабы, который бьет меня в спину так, что дух вышибает.

– Эй? Это ты мне? На эй, зовут лошадей, вообще-то, – ухмыляясь поворачиваюсь к источнику звука. Она о вправду что ли на метле летает? Стоит прямо напротив меня, мечет глазами молнии, задрав голову. Мелкий боевой воробей. – Слушай, а ты правда своего жениха любишь?

– Я не очень то и ошиблась, значит. Ты то конь. И тебя не касается моя любовь к суженому, – шипит Венера, сжав крошечные кулачки. Ноздри раздувает, так, что вот-вот они у нее лопнут от злости. Зря я остановился. Надо было не оглядываясь уносить ноги.

– Это точно. Но. Позволю себе заметить, что так не просят прощения у любимых. Кстати, розы он тебе принес поганые. Протокольные розы.

– Духи тоже фаршмак, – хмыкает это исчадье. – Кстати, меня уволили, благодаря твоей телеге. Можешь радоваться, великий и ужасный «ах такой человек». Ты же приехал сюда. Чтобы меня унизить? У тебя отлично вышло.

– Я приехал сюда, чтобы… – замолкаю на полуслове. А что сказать? Что я приехал, чтобы посмотреть на придурка, который изменил самой невообразимой на свете бабе? И что ромашки дешманские приволок, как додик дискотечный, которые теперь валяются в мусорке все измятые. Что я должен был ей сказать? Что я чуть не скончался от восторга, когда она уделала своего любимого? Что? Я сам не знаю даже.

– Ты знаешь мой тебе посыл. Иди ты на хер, – она молча разворачивается, а я смотрю ей вслед и думаю, что торт из Парижу и астры, скорее всего отправятся следом за чертовыми ромашками. А я снова отвалю годовой бюджет какого-нибудь мелкого африканского государства, своему психологу и навсегда забуду как страшный сон эти два дня и ночь. Но сначала… Финальный аккорд, потом подписание контракта. И сразу же домой. Сразу. Даже не заезжая в отель. Пусть пришлют мои вещи почтой, курьером. Да пусть подавятся в конце концов барахлом.

В кабинет «жениха» я вхожу без стука. Как и привык, в любые двери. Черт, ну что она нашла в нем? Что вообще у баб в голове? И имя то какое у красавца, Вазген Арменакович.

– Простите, господин Милосский, за безобразную сцену, – поднимается он из кресла, глядя на меня красными слезящимися глазами. – Я приму самые строгие меры в отношении этой…

– Уволишь ее, зарою живьем, – морщусь я. – Жених, мля.

– Не собирался, вообщето. Но…Я то жених. А вы кто? – кривится придурок. У меня в голове начинают рваться петарды ярости, ослепляя искрами. – Что, не все можно за деньги купить? Венерка не дала, поэтому ты пришел ей вольную подписывать? Огонь она у меня, скажи, скажи? Иди дала? Отомстила мне, шлюшка…

Искры превращаются в огненные шары. Черт, да какое мне дело до этих людей? Посторонних, ненужных мне докторишек. Такие пачками жрут с моей руки, и подобострастно заглядывают в глаза. И этот хлюст ведь еще вчера по холуйски кланялся в пояс за небольшую сумму, которую я ему сунул в карман халата. А теперь что? Взыграла кровь горячая у горца?

А у меня взыграло что? Детство в жопе? Ретивое? Что-то проснулось в моей пустой душе, и это страшно пугает. Мне не нужны эмоции, я не хочу…

Рука действует отдельно от разума. Хрустят костяшки, врезаясь в скулу поганца «жениха». Боль в кулаке отрезвляет. Да уж, шкафы падают громко. День у Вазгенки то не задался.

– Ты меня услышал. Я проверю. Уяснил? Уволишь Венеру, оторву тебе то, чем ты изменяешь невесте.

– Сука, – хрипит уважаемый врач. – Она ведь все равно за меня выйдет замуж.

– Совет да любовь, – хмыкаю я. – Венере привет, приглашения не присылайте. Не люблю сельские свадьбы.

В машине холодно. Или это меня трясет от нервного напряжения. Еще немного, и я скину морок. Мотор урчит как сытый кот. Она выйдет за него замуж, конечно выйдет. Горячий кавказский парень, и баба с шилом в заду – прекрасная пара. Гремучая смесь. Он будет гулять от нее направо и налево, она родит одного ребенка, будет рваться между ним и своей омерзительной работой и тихо ненавидеть любимого мужа. Это их жизнь. И мне нет места в этой чертовой схеме. Зуд возвращается с новой силой. Такой, что кажется, я сдеру с себя кожу. Ничего, завтра я пойду к своему врачу. Завтра.

Паркую машину у ресторана, в котором назначил встречу, хотя продавец настаивал на подписании договора в директорском кабинете завода-банкрота. Завода, который я ненавижу. Поклялся себе не переступать его порога. И держу обещание.

Меня ждут, судя по напряженным лицам продавца и его юриста, с огромным нетерпением.

– У меня мало времени, – не здороваясь валюсь на стул. Рестораном харчевню назвать можно с большой натяжкой.

– Это вы опоздали, – морщится человек, разоривший родное предприятие до состояния фола. Смотрит на меня потухшим взглядом. Мне его не жалко. Мне никого не жалко. Пустой, как барабан. Давно, наверное, с рождения. Меня тоже никто и никогда не жалел. – Точность – вежливость королей.

– Я бог, могу позволить себе чуть больше, – хмыкаю, подняв руку, для того, чтобы подозвать официанта. Кофе я сегодня так и не выпил, и сейчас готов отдать гребаный завод за чашку эспрессо. – Мне можно. В конце концов эта сделка нужна вам больше, чем мне.

Телефон в кармане звякает. Сообщение. «Торт и цветы доставлены в гостиницу. Еще распоряжения?»

Чертовы торт и астры. Гребаный день. Когда он уже закончится? Точно, когда я оставлю табличку с перечеркнутым названием этой дыры в зеркале заднего вида.

– Что будет с работниками? – мнет пальцами салфетку бедолага. Они все вот такие, мамкины бизнесмены. Не имеющие стальных яиц, не умеющие быть жесткими.

– Все попадут под сокращение в самое ближайшее время, – равнодушно дергаю плечом. Чашка кофе передо мной исходит ароматным паром. Официантка очень расторопная, но посуда в жральне просто атас.

– Это же люди. У них семьи.

– В первую очередь – это лишние, не нужные мне затраты. Вы продаете завод для чего? Наверняка, чтобы отправить сына учиться куда-то в забугорщину, домик купить хотите и жить на дивиденды. Сумма сделки даже завышена. Вы не думаете о семьях рабочих, хотя сами довели предприятие до состояния трупа. Так почему я должен думать о тех, кого не знаю? Это бизнес. И в нем нет места жалости и сантиментам. Давайте уже подпишем бумаги. Мое время стоит очень дорого.

– Что будет с заводом?

– Это мое дело. Хотя… Я его просто распродам по частям.

– Но это градообразующее предприятие.

– Которое работает в убыток уже два года.

– Я не уверен, что сделка будет, – поднимается со стула идиот. Ого, мне становится даже интересно. – Этот завод еще мой дед поднимал. Отец на нем работал. Я…

– Вы его развалили. Ну, тогда я просто заберу эту груду кирпичей, как неустойку. Вы же понимаете, что ваш юрист, – киваю на сидящего с обморочным видом адвоката, промокающего салфеткой лысину, – просто обгадит свои дешевые штаны, если ему придется общаться с моими?

– Слушайте, вы же родились здесь. Неужели ничего святого нет в вас? Это люди, люди, которые не смогут существовать… Это же семья, моя семьяю.

– Отчего же? Отчество например. Оно мне дано в честь бога вина и веселья. А семью я не завожу. Знаете почему? Потому что не уверен, что смогу дать им то, что нужно. Я не могу. А вы и не задумываетесь над тем, что творите.

– Любить нельзя по плану, – кривит губы директор завода. Почти бывший. Но все еще не принимающий этого факта. – И семью не заводят. Ее создают. Простите, господин Милосский. Но сделки не выйдет. Я не могу позволить людям лишиться целой жизни, только потому, что вас кто-то превратил в болванку человека.

– Я буду тут до завтра, – сука, что я творю? Это ведь не из-за этого дурака. Я знаю кто в этом виноват. Какого хера я вообще ведусь на эту фанаберию безумную? Почему я не порвал этого нахального козла в тряпки? Говорю спокойно, делая глоток кофе похожего на гудрон, а в душе бушует тайфун. Я должен сейчас втоптать в грязь, чертова идиота. И я бы сделал это еще сегодня утром. А сейчас… Сейчас мне просто… лень? – Потом вы не получите ни копейки за эти кирпичи.

– Зато я, по крайней мере человеком останусь.

– Да. Человеком, с голым хреном. Но, да, вы будете со своей семьей в равном положении, человек. Только жизнью это можно ли будет назвать?

– Можно, Милосский. Нельзя жизнью назвать бездушное существование.

Он уходит. Вместе с прихвостнем своим колхозным. Откидываюсь на спинку стула. Кофе остыл, превратился в жижу. Но я глотаю его не чувствуя вкуса. Он ведь прав? Да, нет. Ну на фиг.

Часы показывают четыре часа вечера. Достаю телефон.

– Лида, мне нужен один адрес. Срочно.

– Сколько у меня есть времени? – деловито откликается секретарша.

– Десять минут, – выдыхаю я. За это время я успею добраться до гостиницы.

– Торт доставлен, из Парижа успели. А астры… Не сезон. Я заказала каллы.

Я идиот. И чертова пустота внутри меня странно вибрирует, с самого утра. Мерзкое зудящее чувство, похожее на проклятую экзему, сжирающую меня. И это оно помешало мне дожать продавца.

– Что-то еще? – щебечет Лидия.

– Я не подписал договор, впервые в жизни. Представляешь? Сообщи совету.

– Готовим поглощение?

– Готовь. И каллы, что за мерзкое название? Красивые? А не шипастые? И торт, в нем нет острых крамельных украшений? Это важно.

– Простите, не понимаю.

– Не важно, – бурчу я, сбрасываю разговор. Черт, что я творю?