Венера и воин

Глава 5 Волосы Пилы

До Пилы с трудом дошло, где она находится. Друзилла обмахивала ее опахалом. Пила лежала в своей комнате на постели. Она смотрела на голые стены и пыталась припомнить, что же произошло.

– Именем богов, ты жива! – Тяжелый вздох Друзиллы шел от всего сердца. – Вероятно, это от волнения, – пробормотала она. – Такого Рим еще не видел. Я понимаю, что для тебя было ужасным видеть, что твой соотечественник умирает подобным образом.

– О чем ты вообще говоришь? – прервала ее Пила. Друзилла сочувственно посмотрела на нее.

– Ты ничего не помнишь?

Пила покачала головой.

– У меня в голове все смешалось. Я видела кровь, железо и волка…

– Бедняжка, у тебя в голове и правда все смешалось. Возьми, выпей теплого вина, оно пробудит у тебя сознание.

Пила поднесла кубок к губам и ощутила приятное тепло напитка. Медленно она легла снова и закрыла глаза.

– Зрители бушевали и вопили, когда Клаудиус…

– Клаудиус?

– Да, гладиатор Клаудиус. Зрители бушевали и вопили, когда он, словно безумный, искромсал германца. При этом Клаудиус из Капуи блестяще владеет фехтовальным искусством, он может драться обеими руками, знаешь ли? Он отличный тактик и до этого всегда оставался победителем, но на этот раз было не так… Что с тобой?

Пила со стоном поднесла руки к голове. Постепенно возвращалось воспоминание, жестокое воспоминание в живых картинах. Она видела, как Клаудиус дерется против громадного германца, видела, как он отступает, лишь отражая удары.

– Нет!!!

Она вскочила и уставилась в пустоту.

– Да успокойся же!

Друзилла снова уложила Пилу в постель.

– Хочешь еще вина?

На лбу Пилы выступил пот. Значит, это было правдой. Эта борьба происходила в действительности. А Клаудиус? Он мертв? Она медленно направила свой взгляд на Друзиллу, лицо которой казалось всерьез озабоченным.

– Со стороны Валериуса было ошибкой взять тебя на игры. Кто бы мог подумать, что ты тут же упадешь в обморок!

– Я упала в обморок?

– Да, когда Клаудиус победил германца.

– Клаудиус победил? Он остался жив?

– Ну, я тебе скажу… В него внезапно как будто вселился дикий зверь. Такое иногда видишь, когда устраивают игры с дикими зверями. Медведи борются против львов, а пантеры – против быков…

– Друзилла, пощади, избавь меня от этих ужасных подробностей. Что с Клаудиусом?

– Не правда ли, он тебе тоже нравится? Все девушки и женщины им просто увлечены, такой безумно храбрый гладиатор, такой силач.

Друзилла мечтательно закатила глаза, потом вздохнула.

– Ну да, он может выбирать женщин по своему вкусу. Меня никто не выберет, но вообразить это можно. Он разрубил этого германца на куски и даже не заметил, что тот уже мертвый. Внезапно он как бы очнулся от своего безумия. И вот он стоит, совсем растерянный, поднимает меч в качестве приветствия и падает. Вот так просто. Как будто дерево, пораженное ударом молнии. Так тихо еще никогда не бывало на переполненной арене.

– Он упал?

– Я же тебе говорю. Ты меня совсем не слушаешь. Такого я еще никогда в жизни не видела, и весь Рим тоже. Даже Валериус выскочил из своей ложи. Потом Клаудиуса полили холодной водой. И Лентулус очень беспокоился о нем.

– А где Клаудиус сейчас?

– Понятия не имею. Вероятно, в своей казарме, рядом с цирком. Лентулус снова поставит его на ноги.

– Я могу это, – прошептала Пила в ужасе. – Именем Одина я могу вызывать духов преисподней.

– Какую чепуху ты несешь, Пила. Ты и в самом деле не в себе. Полежи, отдохни, я принесу тебе потом капустного сока, он поможет прояснить твой разум.

Друзилла, качая головой, поднялась и покинула комнату. Что только наехало на смелую и обычно такую сильную Пилу? Не только же то, что она волновались из-за Клаудиуса. Когда Валериус вернулся назад и свою ложу, он обнаружил, что Пила без движения лежит в углу. Рабы вынуждены были отнести ее домой, потому что она никак не могла очнуться от обморока.

Валериус был более чем доволен исходом игр. Это были самые роскошные и дорогостоящие игры, которые когда-либо устраивались в Риме, и они еще надолго останутся в памяти народа. К тому же странный финал дал пищу многодневным разговорам и стал поводом к самым диким корыстным умыслам и сплетням.

То, что нежная Пила упала при этом в обморок, показалось ему абсолютно понятным. По своему великодушию он не стал порицать любимую рабыню и даже позвал лекаря, чтобы тот осмотрел Пилу. Эскулап установил, что причиной обморока было сильное волнение, пережитое девушкой, а в остальном здоровье у рабыни удивительно крепкое.

Валериус успокоился и поручил дальнейшую заботу Друзилле. Не то Ромелия. В ней росло раздражение против Пилы. Она хотела оставаться в центре внимания во время игр, которые полностью оплатил ее супруг. Она была светской дамой, она должна была показывать себя и наслаждаться тем, что народ восхищался ею. Для этого все средства казались ей хороши, и в обычных условиях никто ей в этом не препятствовал. Ромелия могла позволить себе расточительную роскошь в одежде и украшениях. У нее были самые дорогие и самые экзотические ароматные воды и мази, коренья и цветы, и, благодаря тщательному уходу и обильной косметике, красота ее, казалось, не поддавалась времени.

Она интенсивно готовилась к играм, ее не пугали ни цены, ни собственные труды, и тут вдруг Валериус запрещает ей отрезать волосы у Пилы, из которых мог получиться роскошный парик. Со злостью Ромелия вспоминала послеобеденное время в саду, когда Валериус напрочь запретил ей дотрагиваться до Пилы. Однако ее ненависть была направлена не против Валериуса, а против Пилы. Что только сделала эта коварная рабыня, чтобы Валериус внезапно так привязался к ней?! Она не была его подругой в постели, Ромелия это знала точно. Ей не подобало контролировать, с кем ее супруг делит постель, ее это и не интересовало, пока мир в доме не был нарушен. У Валериуса было четверо прекрасных детей, он гордился ими и трогательно о них заботился. Он лишь изредка делил постель с Ромелией, и ей было на руку то, что он оставляет ее в покое. Она точно знала от рабов, кто в данный момент забирается к Валериусу под одеяло.

В большинстве случаев это были хорошо оплачиваемые амикас, или греческие гетеры, которых он приглашал. Время от времени он посещал лупанарий высшей категории, чтобы получить удовольствие от меретриц, продажных женщин. Все это служило для того, чтобы рассеяться, отвлечься, поддержать равновесие и здоровье.

Однако с Пилой, похоже, все обстояло по-другому.

Из верных источников Ромелия узнала, что Пила еще никогда не принадлежала ни одному мужчине и Валериус также держался от нее в стороне. Тем не менее он купил ей красивые платья и украшения, баловал ее, как наложницу, и поручал ей лишь легкие работы. Ока наслаждалась определенной свободой, хотя не умела ни читать, ни писать, не играла ни на одном музыкальном инструменте и не была способна декламировать вслух стихи.

Пила не могла поддерживать остроумную беседу и не умела танцевать. Она вообще ничего не умела – только стояла рядом, пялилась на все своими странными глазами и была в состоянии лишь подать тарелку или налить вино. И такую кормили в ее доме!

Ромелия сжала кулаки. Больше всего ее задевало то, что она не могла надеть на игры светлый парик. Конечно, Флавия сидела, как на троне, в своей семейной ложе и позволяла всем любоваться на свои светлые волосы. Ромелия не могла заставить себя пригласить Флавию в свою ложу, настолько ее съедала зависть.

Зачем только этой никчемной рабыне такие волосы? Она даже не может смотреть на кровь и вместо того, чтобы приветствовать героически сражавшегося гладиатора, бухается в обморок, и ее приходится, как патрицианку, нести домой рабам, потому что так приказал Валериус. За десять лет ее брака, в течение которых Ромелия исправно вела дом сенатора, подобного никогда не происходило.

Ромелия беспокойно забегала взад и вперед по своим комнатам. Если бы Пила была, по меньшей мере, предоставлена ей в услужение и стала бы ее личной рабыней, то она могла бы ей отомстить, однако Валериус следил за тем, чтобы она не могла добраться до Пилы. Это если Валериус был дома, а если его не будет?..

Ромелия схватила прут из орехового дерева и несколько раз испытующе взмахнула им. Внутренне она кипела от гнева, и ее гнев должен был наконец вырваться наружу.

– Пила! Где Пила? – закричала она, и рабы ее испуганно сбежались.

– Она лежит в своей комнате, госпожа, она еще очень больна, она не в себе, – ответила Друзилла.

– Что? Больна? Она ленива. Она хочет валяться в постели, подобно шлюхе, но это у меня не пройдет. Я покажу ей, что значит меня разгневать.

Быстрыми шагами Ромелия заторопилась по коридорам к помещениям, где жили рабы. За ней в отчаянии следовала по пятам испуганная Друзилла.

– Госпожа, я прошу тебя, побей меня, но не Пилу, она ничего не сделала.

– Именно потому, что ничего не сделала, она и получит трепку, а откармливать у меня в доме можно только свиней и гусей.

Разъяренная госпожа с силой рванула дверь комнаты и увидела Пилу на постели.

– Вот она, разлеглась, ленивое отродье, а ну вставай – и за работу!

Она схватила Пилу за волосы и вытащила ее из постели. Пила рухнула на твердый каменный пол комнаты. Обороняясь, она закрыла руками голову. С силой, которую нельзя было предполагать в изящной Ромелии, та ударила прутом по руке Пилы. Тут же на ее светлой коже показались красные полосы. При четвертом ударе потекла кровь.

Вероятно, она и дальше продолжала бы избивать Пилу, если бы раб не доложил ей о визите Флавии.

– Что ей нужно здесь? – спросила она с видимым безразличием и бросила прут в угол. С глубоким презрением Ромелия посмотрела на лежавшую на полу Пилу.

– Приведи в порядок свою одежду и свои волосы и будь готова прислуживать гостям. Я приму Флавию, и ты должна присутствовать при этом.

Пила все еще лежала на полу, ожидая дальнейших ударов. Руки у нее горели огнем. Но еще сильнее была боль от унижения, которое ей пришлось испытать от этой жестокой, суровой женщины, возненавидевшей свою рабыню.

Друзилла присела рядом с ней.

– Давай, поднимайся, мы все должны терпеть такое. Боль пройдет.

Пила подняла лицо, и, к удивлению Друзиллы, в нем была лишь холодность. Ледяная решимость.

– Она мне еще заплатит за это, эта римская ведьма, я ей еще переломаю все кости в ее тощем теле. Так же верно, как меня зовут Зигрун, я отплачу ей за весь позор моего рабства.

– Пила, не навлекай на себя несчастье. Молчи! Молчи! Одни эти слова могут означать для тебя ужасную смерть. Ты видела несчастных рабов на крестах, они подняли руку против своего господина и должны были умереть на кресте, как умирают жалкие преступники. Или же их бросают на арену на съедение диким зверям. Не позволяй ей такого триумфа.

В лице Пилы не шевельнулся ни один мускул, однако в ее голове мысли лихорадочно сменяли одна другую. Она должна отомстить Ромелии, так повелевает ей честь германцев! Месть была законным средством смыть позор, даже если она не смогла бы отомстить так, как это делают на ее родине. Там Ромелия умерла бы мучительной смертью, ее утопили бы в болоте или повесили на священном дубе. Принеся в жертву ее жизнь, можно было бы милостиво настроить к себе богов и демонов.

Но зачем Пиле эти таинственные силы? Если она может вселить душу волка или медведя в человека, почему бы ей не наслать духа в тело Ромелии, духа, который сделает ее безумной или же причинит ей болезнь.

Она посмотрела на прут, который Ромелия бросила на пол. Этот прут касался рук Ромелии, он принадлежал ей. Пила взяла его и на вытянутых руках приподняла над головой.

– Ромелия, ты – та, которая считается первой женщиной в этом доме, я проклинаю тебя. То, чего ты желаешь больше всего, обернется твоей гибелью. То, чего ты больше всего хочешь, отдалится от тебя дальше всего. Черная тень упадет на твою душу и будет следовать за тобой, где бы ты ни была. Она будет давить на тебя, как кошмар, ночью и пугать тебя, как злой дух, днем. Ты никогда не найдешь в своей душе мира, ты всегда будешь беспокоиться и волноваться. Вот проклятие, вот приговор, я ломаю над тобой прут.

С легким щелчком прут сломался. Пила позволила ему упасть и с высоко поднятой головой покинула комнату.

У Друзиллы душа ушла в пятки – она слышала все слова Пилы. Внезапно эта девушка показалась ей зловещей. От нее исходило странное волшебство, холодное дуновение, мистический свет. Не действовали ли здесь сильные германские боги и духи? Поговаривали о прорицательницах, жрицах, которые заклинали лесных духов. Не была ли Пила одной из этих зловещих мудрых женщин, не была ли она волшебницей, как странные друиды у кельтов?

Она быстренько прибрала разломанный прут и поспешила за Пилой в бассейн для рабов.

Пила сидела у бассейна и обмывала свои раны. Ничто не напоминало о странных событиях в ее комнате.

Друзилла осторожно приблизилась к ней.

– Позволь мне помочь заплести твои волосы, – предложила она.

Пила взглянула на нее и благодарно улыбнулась.

– Тебе снова хорошо, Пила?

– Никогда не было лучше, может быть, мне удастся смыть пятна крови с зеленого платья. Валериусу не понравится, если его подарок будет так запачкан.

Друзилла с шумом выдохнула воздух.

– Ну у тебя и нервы! Ты едва избежала смертного приговора и еще думаешь о пятнах на платье.

Ромелия приняла Флавию в своих личных покоях. Так как визит не был официальным, как в день рождения или в один из крупных римских праздников, сорить деньгами бессмысленно. Однако покои Ромелии были достаточно роскошными, чтобы прием внушал уважение знатным посетителям.

На Флавии была одежда в крупных складках. Она опустилась на кушетку и улыбнулась Ромелии. На счастье Ромелии, на гостье сегодня не оказалось ее светлого парика, а кудрявые коротко остриженные волосы были забраны под филигранную серебряную сетку для волос. Ромелия должна была втайне признать, что Флавия понимает, как одеться, чтобы произвести эффект. Однако новая сетка для волос не была причиной посещения Флавии, хотя она, конечно, часто поворачивалась так, чтобы Ромелия могла восхититься сверканием и блеском нитей сетки, подобных паутине.

Ромелия заметила порозовевшее лицо подруги – видимо, она была очень взволнована. Глаза у нее горели от сдерживаемого напряжения.

– Итак, дорогая Ромелия, игры, которые организовал твой супруг, действительно были несравненными. О них будут говорить и через сто лет. В Риме в настоящее время нет другой темы для бесед. А что ты скажешь о Клаудиусе, разве он не подобен богам? Он, должно быть, любимец бога войны Марса. Кто иначе мог придать ему такую невероятную силу? Представляешь, он лежит в казармах при цирке и за ним ухаживает Лентулус, а женщины стоят в очереди, чтобы предложить ему лекарство.

Глаза Ромелии округлились.

– О Клаудиусе столько говорят?

– А о ком же еще? Он герой Рима, гигант арены. Ах, этот мужчина чудесен! – Флавия восторженно подняла руки.

Ромелия уставилась на нее. Затем она презрительно скривила губы.

– Не преувеличиваешь ли ты слегка? Ведь он всего лишь гладиатор, он посвящен смерти.

– Конечно, это так, но в этом-то и вся пикантность. Любовь и смерть так близки друг к другу. Гладиаторы не знают, сколько им осталось жить, и, может быть, поэтому становятся совсем особенными любовниками: ненасытными, грандиозными, просто божественными.

Ромелия слушала с открытым ртом, пока Флавия произносила слова как в экстазе. Глупо было так удивляться, она быстро спохватилась и кисло улыбнулась.

– Что ты знаешь о его искусстве в любви? Что говорят об этом?

Флавия хихикнула и обмахнулась тонким надушенным платком.

– Я не могу тебе этого сказать, это слишком интимно.

– Так, так. – Ромелия притворилась, что ее это не интересует. Затем она громко хлопнула в ладоши. Друзилла, Пила и еще один раб поторопились войти.

– Принесите вина… побольше… и свежие фрукты, – приказала хозяйка.

Рабы поторопились уйти, чтобы выполнить все в точности и быстро, и Ромелия снова удобно откинулась на мягкой кушетке.

– Народ болтает многое, и разве можно верить сплетням меретриц?

– О, я узнала это не от меретриц, с такими женщинами я не общаюсь. – Она снова хихикнула.

Ромелия нервно сглотнула и сжала челюсти.

– Меня бы удивило, если бы ты так низко пала, – резко ответила она.

Пила и Друзилла принесли воду и вино. Ромелия сделала отрицательный жест рукой, когда Пила собиралась смешать вино с водой.

Она надеялась, что неразбавленное вино быстро развяжет язык Флавии.

Флавия сделала глоток, довольно облизнулась и посмотрела на Ромелию из-под полуприкрытых ресниц.

– Я предпочитаю сама убедиться в том, о чем так много говорят.

Одним движением Ромелия выпрямилась.

– Ты же не хочешь мне сказать, что ты…

Флавия кивнула и снова хихикнула.

– Вот именно! Я пригласила Клаудиуса.

– Я думаю, что дела у него идут не очень хорошо, если…

– Еще как хорошо, он должен тайно выбираться из казарм, чтобы его не поймали толпы поклонниц, осаждающих здание. Я дала ему вино и лекарство из чудесных растений, пробуждающее к жизни, а потом я ему подарила волшебный амулет, который он сейчас носит на теле.

– Ах, так, а как же обстоит дело с его любовными качествами?

– Ах, это. Когда мой супруг удалился, я увела Клаудиуса на маленькую прогулку в парк, и там, за клумбой роз, мы скользнули в траву…

– И? – Глаза у Ромелии расширились.

– И там я лично проверила его качества.

– И?

– Реальность превосходит все мыслимые сплетни.

Фыркнув, Ромелия снова улеглась на кушетку.

Сначала она презрительно скривила рот. Чтобы такая приличная женщина, как Флавия, валялась с гладиатором под кустом роз?! Ну и сюрприз! С оттенком осуждения, высокомерно она отозвалась:

– Это не пристало женщине твоего положения.

Флавия громко рассмеялась.

– В каком прошлом ты живешь, Ромелия? Гладиаторы в высоком фаворе у женщин нашего положения. Считается чрезвычайным шиком, если тебя соблазнит один из этих бойцов. Ах, это так волнует! Действительно, пахнет потом, кровью и смертью!

Ромелия сморщила нос.

– Они так воняют?

– Нет, в переносном смысле, конечно. Но только представь себе, руки, которые так безжалостно убивают, – гладят твое тело.

Ромелия подавила дрожь.

– Но это же гладиатор.

– Ты ничего не знаешь о жене Александра Перселиуса? Она позволила гладиатору похитить себя.

– Позволила похитить? – переспросила Ромелия, растерявшись.

– Да, это сейчас в моде. Только представь себе, ты бежишь с таким могучим парнем, день и ночь ты находишься рядом с ним. О, как романтично! Ты постоянно в опасности. Гладиатору грозит смерть, женщине – изгнание.

– Ну и что она получит от этого? – Ромелия все еще не понимала, что в этом может быть такого возбуждающего.

– Ах, ну это же напряжение нервов, это приключение, и все время ты в его власти. – Она качнулась, как от страстного ужаса. – Я думаю, я позволила бы Клаудиусу похитить меня.

– Но тогда тебе пришлось бы жить в бедности, в нищете. Я не знаю ни одного гладиатора, который был бы достаточно богат, чтобы предложить тебе такую жизнь, какую ты ведешь рядом с Барбиллусом.

– О, я не убежала бы просто так. Конечно бы, я захватила с собой свои драгоценности и деньги, ну и, когда тебе все это надоест, ты всегда можешь вернуться и сказать, что гладиатор похитил тебя ради денег.

– И это покажется убедительным?

– С Александром это сработало. Он, правда, здорово поколотил свою жену, но, в конце концов, ради сохранения семьи принял ее обратно.

– Ну и ну! – Теперь Ромелия действительно удивилась. И все это она слышит из уст целомудренной Флавии? Какая же фальшивая змея!

Пила и Друзилла отошли к дверям и остались стоять там, ожидая следующих приказаний. Они стояли, внешне не выказывая никаких эмоций, однако Пила слышала каждое слово, которым обменивались женщины. Клаудиус остался жив, дела у него явно шли хорошо, потому что он снова посещал дам и мог их осчастливить. Пила знала что мужчины в Риме пользовались сексуальной свободой и что если они проводили какое-то время с женщинами, то никаких обязательств по отношению к ним они не чувствовали. Кроме того, она была рабыней, в то время как за ним явно ухаживали женщины самого высокого ранга. Пила не могла надеяться, что она еще раз когда-нибудь встретит Клаудиуса.

Флавия и Ромелия еще немного поболтали, потом распрощались. Флавия чувствовала облегчение, что разделила с кем-то свой сладостный секрет, а еще от того, что заставила Ромелию позавидовать. Две резкие складки по сторонам рта Ромелии показали Флавии, что супруге сенатора не хватает не денег или роскоши, а сексуальной насыщенности, от которой розовеет кожа, кипит кровь, и сердце начинает быстрее биться. Мысли, словно дикие лошади на лугу, метались в голове Ромелии. Клаудиус! Он красивый, сильный, доблестный и смелый мужчина. Его мускулы, должно быть, на ощупь как железо. Она закрыла глаза. Она видела Клаудиуса в его блестящей парадной форме, когда он гордо стоял на колеснице и приветствовал ряды зрителей. Если бы он в этом блестящем снаряжении прижался к ее обнаженному телу… Она вздрогнула. Чувство, вероятно, было бы неописуемым, и она протянула бы руку под его фартук и схватила бы его… меч. Он, вероятно, такой же твердый, как сталь.

Она снова открыла глаза.

– Пила! Друзилла! Уберите посуду! Целиус, беги к цирку Фламиниуса и позови Лентулуса. Я жду его завтра утром после того, как сенатор покинет дом.

Целиус, раб, поклонился и исчез.

Что замышляла Ромелия? Ее слова глубоко обеспокоили Пилу.

На следующий день явился с визитом Лентулус. Валериус уже ушел из дома – на форуме ему предстояло принять приветствия рисского народа.

Ромелия не церемонилась. Она велела позвать Лентулуса в перистиль.

Пила спряталась позади одной из колонн на проходе. Еще никогда она умышленно не подслушивала, однако на этот раз внутренний голос словно предупредил ее. Что общего могло быть у Ромелии с таким мясником, как Лентулус? Имело ли это отношение к тому, о чем вчера так охотно рассказывала Флавия? В таком случае речь пойдет о Клаудиусе.

Пиле казалось немыслимым, что Ромелия могла думать о любовном приключении с Клаудиусом. Если мужчины-римляне были свободны в своих сексуальных связях, то это ни в коем случае не относилось к замужним женщинам, особенно если они принадлежали к высшим слоям общества. Значит, в голове у Ромелии могла быть только подлость, и эту подлость она хотела подстроить Клаудиусу.

Пила судорожно размышляла, не вызнала ли Ромелия о тонких нитях, возникших между Пилой и Клаудиусом. Никто их вместе не видел, никому Пила не сказала ни словечка. То, что Клаудиус мог кому-то разболтать о случайной встрече с рабыней, было еще более невероятным. Или же Ромелия все-таки заподозрила что-то после случая на арене, но для этого ей нужно было понять мышление германцев, а это был не тот случай. Что же она замышляла?

К сожалению, Ромелия вышла в сад вместе с Лентулусом и отвела его к дальнему фонтану так, что Пила не могла услышать ни слова из того, о чем они говорили, вернее сказать, говорила Ромелия, пока Лентулус молча слушал. Несколько раз он покачал головой, однако потом кивнул. Ромелия вытащила из-под своей столы мешочек, полный монет. Он был толстым и, похоже, тяжелым, в нем, видимо, было много сестерциев. Лентулус взял мешочек, несколько раз кивнул и распростился с Ромелией многозначительным поклоном. Она не ответила на его прощальный поклон, а только молча презрительно смотрела на неотесанного верзилу.

Пиле все это показалось странным. Было ли это пожертвованием для фехтовальной школы в Капуе? Могло ли это быть наградой за особенно взволновавший всех последний поединок? Или же она подкупала подручного для совершения преступления? Пила знала, что Ромелия не жалеет денег, когда речь идет об удовлетворении ее личных прихотей, даже самых дорогостоящих. Но в отношении других она была до крайности скупа.

Лишь изредка она делала подарки, но никогда – рабам или посторонним.

Пила быстро проскользнула в дом, чтобы ее не обнаружили. Едва она вошла в кухню, как позади нее раздался резкий голос Ромелии.

– Пила! Немедленно ко мне!

Ромелия осталась довольна своим разговором с Лентулусом. Искусно, подобно политику, она спланировала свою игру, никто не смог бы поймать ее, и меньше всех Валериус.

Теперь ей не хватало только одного – светлого парика. Так как Валериуса не было дома, и, вероятно, он до самого вечера останется на форуме, никто ей не помешает.

Теперь она наконец-то доберется до светлых волос, из-за которых ей в последнее время пришлось столько пережить. На этот раз Валериус не придет к Пиле на помощь, а когда он вернется домой, будет уже поздно.

Ромелия вошла в дом и позвала Пилу. Не ожидая ее появления, она заторопилась в свои личные покои, села перед туалетным столиком и взяла в руку полированное медное зеркальце. Внимательно посмотрела на свое лицо и темные волосы. Кожа у нее была светлой, благодаря мази из окиси свинца, которой она ежедневно пользовалась и которая теперь проявила свое действие. Но если она стояла рядом с Пилой, то чувствовала себя темной, как подгоревшая курица. Волосы у нее были черными, будто перья ворона, и завивались в локоны, которые приходилось приглаживать при помощи шпилек, лент и обручей. Глаза у нее светились, как полированные агаты. Собственно говоря, она могла бы назвать себя красивой, если бы ее идеалом не были белая кожа, светлые волосы и голубые глаза. Как раз так и выглядела Пила. Охотнее всего Ромелия выколола бы девушке глаза и содрала бы с нее кожу. Но какой бы ей был от этого толк? Зато она может воспользоваться ее волосами. Это было бы для нее маленьким удовлетворением.

Вошла Пила и остановилась у дверей. Ромелия заставила ее подождать некоторое время, пока смотрелась в зеркало.

– Подойди ко мне! – приказала она и указала пальцем на пол перед собой.

Пила послушно подошла.

– Встань на колени!

Девушка чуть помедлила перед тем, как опуститься перед Ромелией на пол.

– Твои волосы стали красивыми. Друзилла отлично за ними поухаживала, – сказала Ромелия и потрогала косу у Пилы.

Пила молчала, но все в ней напряглось. Она не ожидала ничего хорошего, зная, что Ромелия позвала ее в свои покои не для того, чтобы ей льстить.

– Думаю, так хорошо, – продолжила Ромелия, обращаясь к самой себе. Она повернулась к туалетному столику и взяла в руку нож для бритья. Это был дорогой нож из острой бронзы, с рукояткой из слоновой кости. Ромелия использовала его, чтобы подбривать себе брови и удалять волосы с тела. Она схватила рабыню за косу и приставила к ней нож.

Пила подняла руки.

– Госпожа, что ты делаешь? – воскликнула она.

– Ты же видишь, глупая гусыня, я отрезаю твои волосы, зачем они тебе? Мне они понадобятся для парика. А теперь тихо. Я должна отрезать их аккуратно.

Она взмахнула ножом перед лицом девушки.

Сильным движением Пила выбила у Ромелии нож из руки. Тот высоко взлетел в воздухе и упал на пол. Лицо Ромелии стало пурпурно-красным.

– Ты осмеливаешься… – прошипела она по-змеиному, и ее маленькие, но сильные руки вцепились в шею Пилы.

Девушка вскочила и оттолкнула хозяйку от себя. Скамейка, на которой сидела Ромелия, перевернулась, а вместе с нею и кричащая Ромелия. В несколько шагов Пила выскочила в коридор и угодила прямо в руки Валериуса.

– Что здесь случилось? – строго спросил он.

Несчастная бросилась сенатору в ноги.

– Извини меня, господин, извини. Я подняла руку против госпожи.

Валериус нахмурил брови.

– Так? Тебе это не подобает, рабыня. Она все же госпожа дома, и ты должна слушаться ее.

– Я знаю это, господин, у меня и в голове не было отказываться служить ей, но на этот раз она хотела отрезать у меня волосы. Господин, для меня это наказание подобное смерти! Помилуй!

– Ах, снова то же самое. – Валериус приподнял брови. – Мне не нравится, когда ты, словно червяк, ползаешь по земле. Ты – красивая и гордая. Я знаю, что ты не выступила бы против своих господ. Твои волосы – настоящее украшение, и я понимаю, что ты не хочешь расставаться с ними. Однако, в конце концов, ты моя собственность, и я могу делать с тобой все, что я захочу. То же самое относится и к госпоже.

– Господин, я знаю это. Требуй от меня все, чего ты хочешь, я сделаю это, только оставь мне мои волосы. Ты однажды спросил меня о моих богах. Это другие боги, чем ваши в Риме, и германские нравы не такие, как римские. По нашим обычаям, волос лишают только преступниц.

– В самом деле? Это интересно.

Валериус стащил с себя тогу и бросил ее на руки рабу.

– Принеси мне вина и оставь наедине с Пилой. Я думаю, что услышу сегодня нечто поучительное.

Он опустился на ложе и взял кубок с вином. Это был ценный серебряный бокал. На его безупречно отполированной поверхности отражалось холеное лицо патриция.

– Здесь один мир, а там – другой мир, – проворчал он, глядя на свое отражение. – Все думают, что в том мире все точно такое же, как в этом, но это не так. – Он поднял глаза. – Садись у моих ног, прекрасная Пила, и расскажи мне об обычаях своего народа. Как эти обычаи связаны с твоими волосами?

Пила присела перед ложем и не поднимала глаз на Валериуса. Она сделала то, на что не осмеливался ни один раб под угрозой самого сурового наказания. Было рискованно умолять Валериуса о помощи. Но он был ее единственной надеждой.

– У моего народа все женщины носят длинные волосы, это знак честной женщины, которая уважает нравы и обычаи, и это украшение свободной женщины. Ведь я… была свободной.

Пила остановилась.

– Продолжай! – потребовал Валериус.

– Нарушение верности в браке, запрещенная любовь, нарушение законов племени – вот причины, чтобы осудить женщину. В присутствии ее родственников ей отрезают волосы. Женщина без волос – осужденная преступница. Потом с нее срывают платье. Ее выгоняют из дома и ударами прутьев гонят через всю деревню. К этой женщине не проявляют милости, и смерть для нее является искуплением.

– Как ее убивают? – тихо спросил Валериус.

– Ей завязывают глаза и привязывают к ее телу камень. Ее или душат прутом, или забивают камнями, или закалывают ножами. Некоторых живыми топят в болоте, потом поверх набрасывают хворост, и в ее тело вколачивают кол, чтобы душа не вернулась к людям снова.

Валериус сморщил нос.

– Какие архаические обычаи, – промолвил он, качая головой. – Вы, германки, так целомудренны, потому что боитесь подобной кары?

– Нет, господин. Племя может выжить только тогда, когда все придерживаются традиций.

– Жизнь в диких лесах сурова, не так ли?

Пила молча кивнула.

– Странная родина, окруженная лесами и топкими болотами. Своеобразные обычаи. Зловещие.

Валериус задумчиво посмотрел на нее.

– Если я правильно понял твой рассказ, ты почувствовала бы себя как осужденная преступница, если бы у тебя отрезали волосы.

– Да, господин, именно так.

– Однако ты не совершила никакого преступления. Ты не замужем, поэтому ты не можешь быть неверна мужу, ты не влюблена, ты все еще девственница, и ты не нарушила никаких обычаев, не так ли?

– Да, господин.

Валериус рассмеялся:

– Щекотливая ситуация. По твоим германским законам все верно, однако ты в Риме, ты больше не свободна, ты рабыня, ты принадлежишь своему господину, и он может делать с тобой все, что захочет. Ты должна была послушаться Ромелию, потому что она твоя госпожа, но ты подняла против нее руку. Этим ты нарушила римский закон. В Риме за это также полагаются наказания, и они другие, чем у вас, германцев, но все же… итак, ты можешь выбирать: тебя или пригвоздят к кресту, и ты умрешь мучительной и медленной смертью, или бросят на арену диким зверям, тогда дело закончится быстрее. Да, вероятно, ты смогла бы бороться, как амазонка, с мечом, и у тебя был бы шанс победить в борьбе.

Лицо Пилы стало пепельным, она покорно опустила голову.

– Ты прав, господин, один мир не такой, как другой, и тем не менее они равнозначны.

Валериус приподнял брови.

– Мудро сказано, Пила. Я полагаю, ты понимаешь кое-что в философии, хотя никогда не посещала школу. Это мне нравится, поэтому я предлагаю тебе сейчас маленькую сделку. Это – сделка, ничего больше. Ты знаешь, что завтра у меня состоится большое пиршество, как заключительный акт игр. Это будет роскошный праздник, ожидается много гостей, благородных мужчин из Рима, сенаторов, консулов, а также богатых купцов. Их должны хорошо принять и развлечь, будет конвивиум с музыкой, танцами, пением, чтением стихов и остроумными разговорами. Будут предложены редкие кушанья и тонкие вина. На столах будет только серебряная и изысканная стеклянная посуда. Короче, это будет праздник, соответствующий моему положению в городе. Однако нас должны радовать не только цветы и ароматы, музыканты и танцоры, рабы тоже должны радовать глаз. Ты словно создана для этого. Поэтому ты будешь завтра присутствовать на этом празднике прямо в зале для пиршеств и в перистиле. Ты будешь обслуживать гостей, радуя их своим видом. Об этом я поговорю с Ромелией и попрошу ее отказаться от своего намерения отрезать тебе волосы.

Пила снова бросилась к его ногам.

– Я благодарю тебя, господин. Благодарю тебя за твою доброту и мудрость.

Валериус скривил губы.

– Я сейчас настроен милостиво, – сказал он. – Народ ликует при виде меня. Я охотно выказываю милость, и я не только выгляжу таким, я и в самом деле такой.

Довольный собой, он пригладил свою одежду.

– Посмотри на меня, Пила, ты существо из другого мира. Однако ты сказала, что они равнозначны, оба эти мира, поэтому и там ты красивая девушка, и здесь ты красивая девушка. Там ты должна была бороться, чтобы выжить, здесь ты делаешь то же самое. Однако я думаю, что борьба тебе предстоит нелегкая. Я дарю тебе твои волосы и твою честь. Ты даришь мне свое тело и свое целомудрие. Это – сделка. Не принято, чтобы сенатор заключал сделку с рабыней, сенаторы вообще не заключают сделок, так что это – маленький обмен подарками. Конечно, ты можешь также выбирать: умереть на кресте или на арене. Ты свободна в своем выборе.

Пила дрожала от еле сдерживаемого напряжения, которое побуждало ее схватить изящный нож для фруктов и вонзить его в сердце сенатора. Потом она будет с поднятой головой смотреть в глаза любому дикому зверю на арене.

Она сжала кулаки перед лицом и боролась против кипевшей в ней ярости, но она увидела два темно-голубых глаза на красивом лице цвета светлой бронзы, которые смотрели на нее. Она видела кровавый песок, меч, и дрожь от сдерживаемой ярости превратилась в сильное сердцебиение. Она подняла голову и посмотрела на Валериуса. Потом улыбнулась.

– Я не разочарую тебя завтра, господин, – пообещала Пила.

Валериус довольно кивнул.

– Где твое зеленое платье, которое я велел тебе сшить? – спросил он. – Ты должна будешь завтра надеть его.

– Извини, господин, но оно постирано, потому что на нем была кровь.

– От этого? – Он указал на красные полосы на руках Пилы.

Пила в знак подтверждения опустила глаза.

– Чтобы мое эстетическое чувство еще больше не пострадало, – Валериус, покачав головой, посмотрел на следы от побоев, – намажься мазью из окиси свинца и цинка, это уменьшит воспаление и боль. Я велю сшить тебе новое платье, голубое, как море, оно лучше подойдет к твоим глазам, и оно должно быть очень коротким, чтобы я лучше видел твои прекрасные ноги.

Он поднялся и позвал раба. Тот должен был позаботиться о портном, который немедленно сошьет новую одежду для Пилы. Валериус полез в свой мешочек с деньгами.

– Вероятно, эта серебряная застежка подойдет больше, чем золотая, – сказал он и протянул ее Пиле.

Она снова упала ниц, но Валериус кивком поднял девушку.

– Расскажи всем людям, как я милостив, мне это приятнее, чем то, что ты бросаешься к моим ногам.

Не взглянув больше на Пилу, он покинул комнату. Раб повел Пилу, чтобы портной снял с нее мерку.

Валериус размашистыми шагами торопился в покои Ромелии, куда она удалилась тотчас после появления своего супруга. Не постучав, он распахнул дверь. Ромелия нахмурила лоб. Даже супругу не позволялось без объявления входить в ее покои.

По опасному блеску в его глазах она поняла, что он сильно разгневан. Мгновенно она изменила выражение лица и приветливо улыбнулась.

– Почему так стремительно, Валериус?

– Замолчи, ты, фальшивая змея, – ответил он в ярости. – Я возмущен выходкой с Пилой.

– Почему ты так волнуешься из-за рабыни? – Ромелия пожала плечами.

– Я волнуюсь не из-за рабыни, а из-за тебя.

– Ах, я могу делать с рабыней все, что захочу. Она подняла против меня руку. Я велю распять ее на кресте.

– Ничего ты не сделаешь! – гневно воскликнул он.

– Позволь, Валериус. Если рабы будут поднимать руку на своих господ, к чему это сможет привести?

Валериус опустился на скамейку и глубоко вздохнул. Предстояло тяжелое объяснение.

– То, что Пила подняла против тебя руку, – это одна история, и только в моей власти наказать ее за это, но об этом речь не сейчас.

– Почему? – надула губы Ромелия. – Почему?

– Из-за твоего непослушания мне. Я запретил тебе отрезать волосы у Пилы. Разве это было сказано недостаточно ясно? Ты осмеливаешься противиться моим словам? К сожалению, я не могу бросить тебя на съедение львам, как бы я этого ни хотел.

У Ромелии пресеклось дыхание.

– Замолчи! – Валериус прервал ее до того, как она смогла возразить. – Я возмущен тем, что ты всерьез не воспринимаешь меня, пытаешься обойти мои указания, хочешь обмануть меня и откладываешь свои действия на то время, когда я нахожусь на форуме или в курии. Весь Рим лежит у моих ног, только моя собственная жена делает из меня дурака.

– Поверь мне, в мои намерения не входило унизить тебя каким-либо образом. Я не знала, что эта рабыня так много для тебя значит.

– Она не значит для меня ничего, она радует мой глаз и льстит моему эстетическому чувству, как алебастровая лампа или мраморная статуя. Более ничего. Ты всегда меня неправильно понимала, драгоценная Ромелия.

Валериус понизил голос.

– Я знаю, что ты используешь Пилу для единоборства со мной. Я предупреждаю тебя, не заходи слишком далеко. У Пилы останутся ее волосы, и завтра она будет присутствовать на конвивиуме. Это мое последнее слово. А сейчас пошевеливайся и позаботься о приготовлениях к празднику, как тебе подобает.

Он отвернулся и покинул комнату. В лице Ромелии не дрогнул ни один мускул. Она долго смотрела на дверь, в которой исчез Валериус. Затем уголки ее рта дрогнули и на губах появилась презрительная улыбка.