Венера и воин

Глава 7 Виа Апиа

Благодаря старательным рукам домашних рабов все следы вчерашнего празднества быстро исчезли и вилла блестела во всем своем великолепии. Последние гости распрощались поздно утром после того, как они проспались от похмелья где-нибудь в перистиле. В эти беспокойные времена было принято отправляться домой при свете дня. Ночь могла приготовить в узких и не освещенных переулках некоторые неприятные сюрпризы.

Ромелия приказала отполировать серебряную посуду и после этого упаковать ее в коробки и сундуки. Предстоял большой переезд в имение вблизи Помпеи. Ромелия ни в коем случае не хотела отказаться от привычной роскоши. Валериус упрекал ее за это.

– Мы должны, как и в последние годы, поехать с повозкой, это быстрее и менее опасно. Для чего тебе нужна серебряная посуда в сельской местности? Мы не будем устраивать там празднества, по крайней мере не летом.

– Я не откажусь от нее и в деревне, – коротко возразила Ромелия. – Или пусть люди думают, что мы бедны?

– Я прошу тебя, все люди нас знают. Наоборот, неразумно привлекать к себе разбойников на дорогах.

– Разбойников на дорогах? А для чего у нас телохранители? Я беру с собой тридцать рабов. Многие из них сильны, как солдаты. Кто осмелится напасть на нас?

– Делай, что хочешь, – проворчал Валериус, – только мне неохота ночевать в палатке.

– Выдержишь, – ответила Ромелия. – В имении ты сможешь отдохнуть от тягот путешествия.

– Я надеюсь. Я посещу свои владения, виноградники, рощи из олив, огороды, поля с зерновыми. Я буду сочинять стихи, музицировать, наблюдать за птицами, слушать море…

В то время как Валериус продолжал мечтать о спокойном летнем отдыхе, Ромелия снова задействовала всех рабов.

Надо было многое обдумать и организовать. Она хотела взять с собой не только серебро, различные предметы мебели, но и свой обширный гардероб, драгоценности и некоторые украшения, а также большой запас провианта и палатки.

Конечно, вдоль Виа Аппиа, по которой они хотели ехать, хватало гостиниц. Однако в большинстве случаев они были простыми, роскоши в них не было, а часто не было и хорошей кухни. Ромелия опасалась насекомых, чужих постелей, чужих людей и всякого рода продажных женщин, которые предлагали себя путешественникам.

Поэтому поезд, который она собрала, был более похож на военный, направляемый на завоевание чужой страны. Ей не хватало только боевых слонов.

В разгаре изнурительных приготовлений к переезду к ним прибежала Эмилия, рабыня Флавии. Волосы у нее были распущены, глаза заплаканы.

– Моя госпожа велит сообщить тебе, что почтенный Барбилус умер сегодня утром, – сказала она, сильно всхлипывая. – Наш дом погрузился в глубокий траур. Плакальщицы уже прибыли.

Единственной реакцией Ромелии на новость было то, что у нее немного дрогнула бровь. Валериус, напротив, выказал полное понимание.

– Передай своей госпоже наши искренние соболезнования в связи со смертью ее супруга. Разумеется, сегодня к заходу солнца мы нанесем ей визит.

– Только не думай, что я из-за этого прерву подготовку к переезду, – встряла Ромелия.

Валериус строго посмотрел на нее.

– Разумеется, ты это сделаешь и мы примем участие в траурном шествии, пока оно не окончится.

– Ни в коем случае. – Ромелия топнула ногой. – Я хочу в Помпеи.

– Что из того, если ты прибудешь туда на одну или две недели позже?

– Барбилус уже давно болел, для него это – избавление. Да, и ты думаешь, Флавия в самом деле горюет о нем?

Валериус гневно взглянул на нее.

– Ты говоришь языком змеи.

– Неужели ты думаешь, что ей нравился этот старый мешок с костями? Она молодая и жаждет жизни.

– По меньшей мере, она почтительная супруга, в отличие от тебя. Она не вступала в перепалки со своим мужем.

– Зачем мне печалиться о старике, который уже отжил свою жизнь? Кроме того, я могу приветствовать его, когда я по Виа Аппиа проеду мимо колумбария. Разве это не достаточный знак внимания для мертвеца?

– Обо мне ты тоже так думаешь? – Валериус осторожно наблюдал за нею.

– Ты не должен сравнивать Флавию со мной, – возмутилась Ромелия.

– Вот именно, – ответил он двусмысленно.

Когда солнце склонилось к горизонту, Валериус надел свою тогу, а Ромелия – столу длиной до пят, перевязанную на талии поясом. Поверх нее она накинула на себя паллу, которая одновременно прикрывала ее волосы. Сопровождавшие ее рабы были также одеты скромно в связи с трауром.

Пила несла корзину с маслом, цветами и венками, Друзилла – хлеб, вино и фрукты.

– Все это для жертвоприношения, чтобы умершего хорошо приняли на том свете, – объяснила Друзилла.

Пила молчала. Это был первый случай смерти с тех пор, как девушка жила в Риме. Она уже видела построенные мертвым каменные дома, часто стоящие вдоль улиц, и эти дома были украшены каменными рельефами, изображавшими сцены из их жизни или из мифологии. Она не могла этого понять, потому что дух мертвого, так или иначе, летает в воздухе и не может быть привязан ни к одному дому. Однако, как и многое в Риме, этот ритуал был чуждым, не похожим на тот, что совершали по усопшим на ее родине. Поэтому Пила принимала это за данность, особенно не раздумывая.

Флавия, закутанная в покрывало и явно заплаканная, сидела в атриуме и принимала соболезнования гостей. Пахло благовониями, крики и плач приглашенных плакальщиц долетали из покоя с мертвым.

Валериус взял руку Флавии.

– Смерть – только вечный сон, переход в иную жизнь.

Флавия всхлипнула, потом храбро кивнула.

– Я почитал и уважал твоего мужа Барбилуса, он был великим политиком. А также очень остроумным человеком. У меня есть несколько его чудесных стихотворений, которые я буду хранить в его честь.

Он взял лампу с маслом и вино и отправился в покой к мертвому. Друзилла и Пила ждали в отдалении в атриуме. Ромелия протянула Флавии несколько цветов.

– Позволь нам вместе принести жертву за мертвого, – только и сказала она.

Флавия наклонила голову. Затем обе понесли жертвенные дары в покой с мертвым.

Пилу испугали причитания плакальщиц. Друзилла тоже выглядела немного оробевшей.

– Кто знает, может быть, его душа все еще летает здесь, в доме, и наблюдает, все ли делают как положено, – прошептала Друзилла.

– А если нет?

– Тогда она улетела, душа.

Пила кивнула.

– Я это знаю. Есть тайные заклинания, которые мешают душе вернуться.

Друзилла посмотрела на нее с ужасом.

– Ты знаешь такие заклинания?

– Нет, я думаю, нет. Во всяком случае, я еще не пыталась их произносить. Хотя…

– Именем всех богов, не суйся не в свое дело. Рассказывают такие ужасные истории о духах, которых волшебством навсегда завлекли в подземный мир. Барбилус, конечно же, еще при жизни позаботился о том, чтобы избежать пасти Цербера[3] и получить там светлое местечко, где он сможет продолжать жизнь с шутками и танцами.

– А такое бывает?

– Конечно, если еще при жизни защитишься от злых духов подземного мира. Кроме того, он получит с собой все, что ему будет там нужно для его благополучия: одежду, украшения, еду, напитки, ароматические воды и мебель.

– Мебель?

– Ну да, он ведь захочет и посидеть, и полежать…

– Флавия очень печальна, – заметила Пила. – Она любила Барбилуса?

– Конечно, хотя это и не является самым важным в браке. Самое важное – послушание.

Пила удивленно посмотрела на Друзиллу.

– Ты думаешь, что достаточно, если жена только послушна? Не лучше ли, если она любит своего мужа, и он тоже любит ее?

– Не знаю, лучше ли это. У меня ведь нет опыта. Я так долго в слугах у Ромелии, что думаю, послушание важнее. Его-то Ромелии и не хватает.

– Да, и то, что она когда-нибудь кого-то любила, в этом я тоже сомневаюсь.

Друзилла усмехнулась.

– Она любит себя. Она вышла замуж за Валериуса только потому, что он мог предложить ей роскошную жизнь. Ромелия была достаточно красива, чтобы вскружить ему голову. Теофилус, учитель греческого, однажды сказал, что любовь – это колючка в теле, которая причиняет боль при каждом движении, и будет хорошо, если тебе удастся ее извлечь. Но это вряд ли возможно.

– Ах! – Пила смутилась. – Ты считаешь, что любовь это что-то плохое?

– Именно так. – Друзилла снова усмехнулась и пожала плечами.

– Я по-другому воспринимаю любовь, – прошептала Пила. – Как нечто чудесное, прекрасное.

– А ты была хоть раз влюблена? – Глаза у Друзиллы округлились.

– Я уже была невестой. Вскоре должна была состояться свадьба, когда римские солдаты… ну, да остальное ты знаешь.

– А ты по-настоящему любила своего жениха? Какой он был?

– О да. Хелфгурд – чудесный мужчина, высокий, сильный, мужественный, и он меня любил.

– Неужели среди вас, диких германцев, такое возможно?

– Друзилла! Каждый, у кого есть сердце, способен любить, нужно только встретить того, кто разбудит это сердце.

– Ай, это опять что-то из области твоих странных заклинаний, не так ли? А мне было бы лучше, если бы у меня был муж, богатый, уважаемый, кто мог бы обеспечить мне хорошую жизнь.

– Что же тогда отличает тебя от Ромелии? – захотела узнать Пила.

– О, да все подряд. Прежде всего я никогда не найду такого мужчину, я ведь всего лишь Друзилла, рабыня.

– К счастью. Иначе я тогда осталась бы совсем одна и у меня не было бы никого, кто мне помог бы.

Друзилла бросила на Пилу косой взгляд.

– Если тебе вообще можно помочь.

Валериус и Ромелия вернулись из комнаты, где лежал мертвый Барбилус. Ромелия выражала нетерпение и сердилась, Валериус был тих и погружен в задумчивость. Пока их несли домой в носилках, Друзилла и Пила следовали за ними с пустыми корзинками. И каждый из четверых думал о своем.

На следующее утро вилла уже в самую рань стала похожа на встревоженный улей. Нагружали вьючных животных, рабы носили коробки и сундуки. Ромелия ехала в своих носилках, обе ее дочери, Ливия и Валерия, также. Греческие няньки бежали рядом с носилками и следили за тем, чтобы девочки чего-нибудь не натворили и не выпали из носилок.

Валериус скакал на прекрасной лошади, а рядом – его сын Северус. Титусу также, причем впервые, разрешили ехать на пони. Он был очень горд и уже за час до отъезда уселся на лошадь. Северус привесил к поясу деревянный меч и надеялся встретиться с целой бандой разбойников, которых он собирался мужественно обратить в бегство. Отъезд замедлился из-за появления Флавии. Она выглядела очень огорченной, под глазами у нее залегли темные полукружья. Всю прошлую ночь она провела, бодрствуя у ложа мертвого Барбилуса.

– Ромелия, ты не хочешь принять участие в погребении? – спросила она бесцветным голосом, когда увидела процессию рабов.

– Сожалею, Флавия, но ты ведь не могла ожидать от меня всерьез, что из-за смерти твоего мужа я отложу переезд, который запланировала еще несколько недель назад. Знаешь, я сейчас раздумываю над тем, действительно ли ты подходишь по рангу к нам в знакомые. Ты теперь вдова, и тебе следует проводить дни в печали и воздержании. А у меня стиль жизни совсем другой. Мне требуется спутница для посещения театральных представлений, игр или бани. Она вместе со мной наслаждалась бы жизнью, а не печалилась день и ночь. На меня твое общество нагонит тоску. Прощай, Флавия. Пила выведет тебя отсюда.

Пила сглотнула. Бедную Флавию вышвыривали вон. Все же она должна была послушаться. Она, следуя на почтительном отдалении, проводила Флавию к воротам. У выхода Флавия обернулась.

– То, что у нее нет сердца, я знала всегда, – произнесла она тихо, – и то, что она высокомерна, я тоже знала. Вот именно из-за этого она и свернет однажды себе шею.

Пила уставилась на нее. Не были ли проклятием слова Флавии о Ромелии? Если это так, то уже две женщины прокляли Ромелию. Пила была уверена, что Ромелию, с ее характером, может ожидать жестокая судьба.

Наконец, процессия тронулась. Она произвела в Риме сенсацию, словно была атрибутом римского празднества. Народ сбегался, чтобы посмотреть на семью сенатора и его богатое хозяйство. Ромелия снова откинула занавеси своих носилок, чтобы позволить народу полюбоваться собой.

У нее давно уже не было повода дать собой повосхищаться в этом городе всех городов. В Риме становилось все более душно, и была самая пора отправиться в поместье. Отдыху после последних напряженных дней больше всех радовался Валериус.

Процессия медленно спускалась с Палатинского холма. Они специально сделали маленький обход вокруг цирка Максимуса, чтобы ими надивились вволю. Потом все оказались уже на Виа Аппиа. Пройдя через Аппиевы ворота, они наконец покинули город.

Пила чувствовала себя примерно так же, как лошадь, которую после долгой зимы в первый раз снова вывели из конюшни, и она вдыхает в себя соблазнительный аромат свежего воздуха. Она смотрела на сельскую местность и обсаженные пиниями улицы, которые, подобно паутине, устремлялись к единому центру – к Риму.

Они двигались по сельской местности на юг. У Пилы не было ни малейшего представления, как далеко им ехать до поместья Валериуса. Друзилла говорила о трех днях, если ехать на повозке. Однако на этот раз Ромелия настояла на том, чтобы путешествовать в носилках. Она не желала ехать в некомфортабельной тяжелой повозке с четырьмя колесами, в которой можно было также ночевать, и ей не хотелось, чтобы ее трясло на выложенных булыжниками дорогах. Это означало, что она будет в дороге по меньшей мере неделю.

Перед ними простиралась прямая, как шнур, вымощенная громадными камнями дорога. По этой дороге римские легионы могли быстро и без промедления маршировать на юг, чтобы завоевывать новые земли и подавлять восстания в странах, уже покоренных. Гражданские путешественники также охотно использовали эту удобную дорогу, чтобы быстрее добраться до желанной цели.

По дороге им встречались крестьяне с продуктами и животными, торговцы с экзотическими товарами. Все они стремились в Рим. В кипящий энергией город, который лежал в центре паутины улиц и, казалось, был ненасытным.

Позади них возвышались горы Альбании, которые снабжали Рим водой. Пила оглянулась. Время, когда она почти ежедневно думала о побеге, уже прошло. Мысль о бегстве снова мелькнула в ее голове, но она уже достаточно узнала о римском обществе, чтобы понять, что убегать не имело смысла. Жизнь римлян была прекрасно организованна. Город был снабжен полицейскими и пожарными участками, и вдоль всей Виа Аппиа через регулярные промежутки имелись станции для смены лошадей, гостиницы, сторожевые башни, таможни и храмы. Сельская местность, принадлежащая Риму, также кишела людьми, и не только одними римлянами. Тут собрались, казалось, люди со всего света, некоторые добровольно, многие как пленники и рабы, иные по нужде, чтобы им досталась бесплатная еда для бедняков.

Вечером в первый день путешествия они остановились в стороне от дороги, вблизи сторожевого поста. Рабы раскинули палатки. Большая часть ценного хозяйственного инвентаря была уложена в них. Три палатки были поставлены для Валериуса, детей и Ромелии. Рабы поместились под открытым небом на простых матрасах. Кухню тоже устроили на воздухе. Тяжелую печь для приготовления пищи сгрузили с телеги, которую везли ослы.

Ромелия и во время путешествия не хотела обходиться без роскоши и удобств, в то время как Валериус считал важным, чтобы дети – имелись в виду его сыновья – научились выдержке и умели переносить суровые условия жизни.

Пила больше не удивлялась суете, которую подняла Ромелия во время подготовки лагеря на ночь. После того как Аурус проследил за приготовлением блюд для семьи, Пила, Друзилла и Целиус сервировали стол. В палатке были расставлены столы и кушетки, чтобы прием пищи проходил в привычных комфортных условиях.

Друзилла жаловалась.

– Что мне приходится еще выдерживать в моем возрасте! – печалилась она. – Такие пробежки уже не для меня. Только посмотри, у меня изранены все ноги.

– Тогда ты должна смазать их свиным жиром. У меня к этому привычка, мы с нашими повозками тоже далеко ездили в поисках плодородной земли.

Пила опустила голову. Тогда. Как же давно это было! Живет ли еще племя в долине между серыми горами, или же они отправились дальше? Искал ли ее Хелфгурд?

Друзилла заметила перемену в настроении Пилы.

– Ты тоскуешь по дому? – спросила она тихо. Пила покачала головой.

– Я больше не знаю, где мой дом. Я была маленьким ребенком, когда мы двинулись в путь от большого моря. А потом я жила с моей матерью в повозке. Отец и братья скакали рядом. Мы ехали и ехали по диким тропам, вдоль рек, через долины. Это было трудное время. Мы голодали, страдали от холода, сражались с племенами, которые жили в тех, областях, по которым мы ехали, они считали нас захватчиками.

– Тогда ты должна радоваться тому, что можешь жить здесь. Здесь нет ни холода, ни зимы, и мы не голодаем. Какой бы Ромелия ни была, я все-таки никогда не голодала.

Она шлепнула себя по круглой ягодице, и Пила рассмеялась.

– Я тоскую по отцу и матери, по последнему брату, который у меня остался, и по Хелфгурду, который хотел на мне жениться.

– Твоя тоска очень тебя мучает? – спросила Друзилла сочувственно.

– Нет, не очень. Я не могу больше вспомнить лица Хелфгурда, все как бы расплылось, как будто я оказалась в другом времени, в другой стране, в другом мире.

Действительно, Пила уже некоторое время замечала, что воспоминания о Кимберии, племени и Хелфгурде поблекли. Зато перед ее глазами постоянно было другое лицо, лицо цвета бронзы с темно-голубыми глазами и густыми каштановыми волосами.

Она провела рукой по глазам.

Нет, это лицо она тоже должна забыть после того, что произошло на пиршестве у Валериуса. Она до сих пор все еще не понимала, что же там произошло. Из рассказов Друзиллы она знала, что это была расточительная оргия, но она в полной мере не понимала значения этого слова. Она боялась, что Валериус, приказавший ей присутствовать там, безжалостно обесчестит ее. И так было бы, если бы на помощь не пришел Клаудиус. Клаудиус! Она не могла его понять. Когда он вырвал ее из рук Валериуса, предполагалось, что Пила будет покорна ему, но он, однако, не воспользовался ее покорностью. Он, казалось, был даже смущен тем, что Пила лежала рядом, пока эта гетера… Она вздрогнула одновременно от желания и ужаса, когда подумала об этом. Что за странный мир!

Клаудиус… Почему она должна постоянно думать о нем? Он был знаменит, известен, желанен. Простая рабыня не могла интересовать его. Как много римлянок мечтало о нем, и как много женщин покупали его, или он покупал женщин. Он был римлянин, проклятый римлянин, и он не стоил того, чтобы Пила страдала, вспоминая о нем.

После того как Ромелия удалилась в свою палатку, а няньки посвятили себя сыновьям и дочерям сенатора, чтобы подготовить их к ночи, рабы сели у железной печи и стали жевать свою простую еду – пшеничную кашу и овощи. Однако пища эта была питательной, и после еды все почувствовали навалившуюся усталость.

Валериус разминал ноги во время прогулки. Он увидел среди рабов Пилу.

– Пила, поднимись, – приказал он ей.

Девушка испуганно поднялась.

– Да, господин.

– Я бы охотно немного погулял с тобой.

Сердце у Пилы забилось, она забеспокоилась. Валериус не забыл, что она обязана ему полным послушанием. В ушах ее зашумела кровь. Нет, здесь, в этой стране, под теплым солнцем для нее не будет мира. Только не для нее.

Валериус пошел рядом с Пилой, положив руку ей на плечо. Он смотрел в ясное небо, покрытое звездами.

– Как ты думаешь, Пила, из чего состоят звезды? Из золота? Из огня? Греческие ученые даже утверждают, что они солнца, как наше солнце, только чрезвычайно далекие от нас.

– Я не знаю, господин. Из огня, конечно, нет, хотя некоторые звезды горят ярким пламенем. Они холодные, холодные, как золото.

– О, да у тебя хорошее мнение о золоте, как мне кажется. – Валериус рассмеялся.

– Золото – металл, как железо или медь, а металл холодный.

– Тут ты права, а у меня сердце согревается при виде золота.

Пила молчала. Валериус остановился и схватил ее за плечи обеими руками.

– Об этом ты, конечно, не имеешь понятия. Но что согревает твое сердце? Ты всегда такая спокойная и серьезная. Я никогда не видел, чтобы ты безудержно или весело смеялась. Ты нехорошо чувствуешь себя у нас?

Пила уставилась на него.

– Ты спрашиваешь рабыню, хорошо ли она себя чувствует?

Валериус опустил руки и вздохнул.

– Странно, не правда ли? Вероятно, я действительно поглупел. Но я хотел бы, чтобы тебе было хорошо, чтобы ты радовалась. Я подарил тебе красивые платья, украшения, разве ты не радуешься им?

– Конечно, господин, они для меня нечто особенное, я никогда не носила таких чудесных платьев из тонких тканей и таких драгоценных украшений. Я очень ценю то, как хорошо ты со мной обращаешься.

– Да, но ты делаешь это явно на германский лад, а германцев ни в коем случае не назовешь людьми с открытыми сердцами. Может быть, я сделал что-то не так?

– Господин, мне жаль, если я разгневала тебя.

– Ты сказала, что будешь принадлежать только одному мужчине. Этот дерзкий гладиатор воспользовался моментом.

Он рассмеялся.

– Но я держу мое слово, я не трону тебя, у меня нет в этом интереса. Я хотел быть или первым, или я отказываюсь вообще.

Пила вздрогнула.

– Господин, я благодарю тебя за твое понимание. Валериус, видимо, полагал, что она соединилась с Клаудиусом. Будет лучше не разубеждать его.

– Ах, Пила, если бы только ты не была рабыней, я бы поставил тебя на мраморном цоколе в моем перистиле, чтобы каждый день смотреть на тебя и радоваться. Внезапно он остановился. – Это идея. Я велю изваять тебя из мрамора. В Помпеях есть отличный скульптор, у него там мастерская, ты будешь ему позировать для статуи в человеческий рост.

– Но, господин, я ведь только твоя рабыня, – Пила внезапно почувствовала, как краска бросилась ей в лицо.

– Ну и что? Никто этого не заметит, потому что скульптура будет обнаженной, как греческие изображения богинь. Ты прекрасна, только одно это берется в расчет.

– Я благодарю тебя за честь, господин, – пробормотала явно смущенная Пила.

Валериус улыбнулся.

– Ты радуешь мое эстетическое чувство, ты окупила свою стоимость, а теперь иди и ложись спать, чтобы к утру ты была отдохнувшей.

Пила легла рядом с Друзиллой на матрас.

– Какие планы у господина в отношении тебя? – Друзилле очень хотелось знать это. – Ты должна снова быть в его распоряжении?

– Я не была в его распоряжении, Друзилла. Ни сейчас и до этого тоже нет. Я полагаю, он не желает меня, по крайней мере, я нужна ему не для этого.

– Нет. – Друзилла не могла этого сообразить. – Разве Валериус слепой?

– Совсем наоборот, он хочет иметь меня в виде мраморной статуи, может быть, потому, что меня зовут Пила.

Друзилла натянула на плечи шерстяное одеяло.

– Обезумел, – пробормотала она, засыпая. – Эта германка заставляет мужчин терять разум.

На следующее утро Ромелия рано разбудила рабов. После короткого завтрака все должно было снова быть упаковано и распределено по повозкам и навьюченным животным. Все делалось без сучка, без задоринки, все явно привыкли к своей работе, и все шло как по маслу. Только Пиле не находилось дела, и Друзилла посылала ее то туда, то сюда, занимая поручениями, чтобы Ромелия не обратила на нее внимания. Если рабы хлопотали, как муравьи, у хозяйки нареканий не было.

И они продолжили свое путешествие. Виа Аппиа прямым шнуром уходила вдаль. Все, что мешало дороге, было убрано в сторону. Римляне, казалось, не знали обходных путей. Никаких отклонений, никаких изгибов. Дорога должна была быть прямой.

В последующие несколько дней путешественникам встречалось много людей, двигавшихся по Виа Аппиа, ничего особенного не происходило, и Пила снова погрузилась в раздумья. Она думала о том вечере и словах Валериуса. Ей было сложно следовать за ходом его мыслей. Валериусу она доверяла, тем не менее постоянно была настороже, хотя до сих пор он всегда выполнял то, что обещал. Пилу успокаивало, что хозяин больше не проявлял к ней физического интереса. Он хотел смотреть на девушку, радоваться ее красоте, ничего больше. Пила не находила в этом ничего предосудительного. Воспоминание о том, что он хотел видеть изваянным из мрамора ее тело, даже развеселило ее.

Ромелии она, напротив, должна была остерегаться. Даже дружелюбие с ее стороны нужно было встречать с опаской.

Она была капризна и непредсказуема, ее не останавливало то, что она сделает другого несчастным, если только это принесет ей выгоду. То, что она могла проявлять бессердечие также и к людям своего круга, Пила уже видела, когда Ромелия бесцеремонно выставила свою соседку Флавию за ворота. Потом ею владели другие мысли. Она подумала о Клаудиусе и почувствовала странную вяжущую боль в груди. С момента пиршества она его больше не видела, и отъезд из Рима дался ей тяжело. Хотя ей это и не подобало, она бы с удовольствием побеседовала с ним, охотно посидела бы рядом, как тогда, в парке, на маленькой каменной скамье позади храма. Она чувствовала, что он не суровый и безжалостный воин и что его грубая оболочка – лишь результат воспитания в школе Лентулуса. Под этой оболочкой билось живое сердце, способное понять, что в жизни есть нечто другое, более стоящее, чем ценой своей жизни вызывать ликование толпы на арене.

Однако она не знала, увидит ли когда-нибудь Клаудиуса снова. Рим остался далеко позади. Никогда снова она не ступит ногой в амфитеатр. Бессмысленная бойня была ей глубоко противна, но еще более ужасным она находила наслаждение римлян подобной жестокостью. Может быть, Клаудиуса уже нет в живых, если ему встретился более опасный противник.

Друзилла дышала хрипло, как усталая лошадь. Долгое путешествие пешком измучило ее. И никто о ней не беспокоился. К рабам никогда не проявляли внимания, и Друзилла не была фавориткой, как Пила, которой все-таки позволялись маленькие вольности.

– Обопрись на меня, – предложила ей Пила и поддержала Друзиллу. Та бросила тоскливый взгляд на гостиницы, стоявшие вдоль дороги. По дороге встречалось много домов, и хозяева расхваливали свои услуги, не закрывая рта.

– Ромелия говорит, что гостиницы опасны, – заметила Пила.

– Это верно, всегда поговаривают о том, что путешественников грабят, но я полагаю, что только богатых.

– А почему над входом некоторых гостиниц висит каменный фаллос? В Риме я тоже видела подобное, однако это были не лупанарии.

– О, с ними здесь нет ничего общего. Знаешь ли, это просто знак, обеспечивающий плодородие почвы, рождение детей, благосостояние. Это только потому, что из фаллоса выходит семя, а плодородие жизненно необходимо. Подумай только, если бы не были плодородны поля, плодовиты свиньи и куры, то это означало бы для нас верную смерть. А если бы женщины не были плодовиты, то человечество вымерло бы. Кому вы, германцы, молитесь в подобных случаях?

– Нертус. Это богиня земли, мы приносим ей жертвы. И она велит зерну на полях расти.

– Женщина? В Риме тоже такая есть. Эта богиня пришла из Египта. Ее зовут Исида. В Помпеях есть ее маленький храм, который сначала посещали только египетские рабы. Но теперь туда ходят и многие римлянки. Такое не повредит.

– Мы молимся не только Нертус. Последние колосья жертвуем Одину, а Фрей и Тор требуют свою дань в конце зимы. Большей частью это жертвы животными, молоком и сыром. Только в последние годы боги не слышали нас.

– Может быть, ваши боги не очень сильны, или вы их разгневали? С неземными силами нельзя портить отношения. Посмотри, повсюду у нас храмы, где можно помолиться, и много богов чужеземных, они прибыли из покоренных стран. Они все обогащают нас, потому что приносят с собой свою божественную силу.

– О, да, богов много, я это видела. Однако я не умею им молиться, даже не знаю, как с ними обращаться.

– Может быть, тебе стоит помолиться Исиде? Она, кажется, похожа на твою богиню земли.

– Да, может быть, но что она мне принесет? Плодородие? – Пила громко рассмеялась. Ей нужна была богиня, которая даст ей крылья. Тогда можно было бы подняться в небо и улететь отсюда. Однако такой богини не было.

Тем временем они были в пути уже шесть дней. Валериус со дня на день становился все более недовольным. Эта поездка уже давным-давно могла бы завершиться. Он тосковал по отдыху. Только его сыновья находили это путешествие настоящим приключением и, сопровождаемые своим отцом и несколькими рабами, оживляли медленный марш экскурсиями по окрестностям.

Ромелия ничего не имела против медленного передвижения – у нее было много возможностей показать себя многочисленным проезжавшим как благородную даму. На Виа Аппиа хватало богатых образованных путешественников, выказывавших ей почтение.

– Последнюю ночь нашего путешествия нам следует переночевать в гостинице, – сказал Валериус.

– Ни в коем случае, – возразила Ромелия, – в такие лачуги я не войду.

– Будь разумной, мы больше не в провинции, дорогая. Квинтилиус сообщил мне о нескольких восстаниях осков.

– Наступит время, когда мы сделаем эту область римской провинцией. Зачем нам вымаливать у осков каждый кусочек земли? Для чего в Риме сидит сенат?

Валериус сердито замолчал. Нехорошо было уже то, что Ромелия постоянно настаивала на своем в хозяйственных делах, но вмешиваться в политику ей и вовсе не подобало.

Валериус не имел ничего против образованных женщин. Он гордился тем, что Ромелия умна и начитанна и умеет обращаться с цифрами. Это было важно для ведения огромного хозяйства в имении. Но ее самоуправство и не знающий удержу язык пятнали его репутацию.

– Мы расположимся в «Слоне», это хорошая гостиница, чистая и приличная. Одну ночь ты вполне выдержишь. Если бы ты не настояла на носилках, то мы бы поехали в экипаже, и тогда у нас было бы на три ночевки меньше.

Он выразился достаточно ясно, и теперь настала очередь Ромелии рассерженно замолчать.

Вечером они добрались до гостиницы «У красного слона», она располагалась в половине дня путь от Капуи. Нельзя было не заметить большую вывеску с красным слоном, висевшую над дверьми. Когда хозяин увидел, что роскошная процессия останавливается перед его гостиницей, он выбежал на улицу и кинулся с глубокими поклонами к Валериусу.

– Добро пожаловать, высокий господин, вступи в мое скромное жилище, которое, однако, сможет предложить тебе все, что придется по нраву твоему благородному вкусу. У нас есть хорошая еда, чистые комнаты, свежая вода, вино от самого бога Вулкана и, конечно же, девушки, египтянки и сирийки, и мальчики из Греции. Я могу выполнить любое твое желание, благородный господин.

Валериус движением руки заставил его замолчать.

– Постель для меня, моей жены и моих детей. Багаж также должен быть в доме. Все остальные останутся на улице.

– Как тебе будет угодно, высокий господин, – раболепно поклонился хозяин, и его жена заторопилась на кухню, чтобы приготовить кушанья.

Рабы позаботились о лошадях, а Валериус вместе с семьей зашел в гостиницу. Ромелия наблюдала за тем, как укладывают багаж. Друзилла проверила состояние спальни, предназначавшейся Ромелии.

– Именем Юпитера, она не подходит такой благородной даме, как супруга сенатора, – заворчала она. – Комната маленькая и совсем голая, в ней лишь кровать.

Хозяин с сожалением пожал плечами.

– Она ведь будет в ней только спать, ночью глаза закрыты, поэтому безразлично, как выглядят стены. Однако посмотри, постель мягкая и чистая.

Друзилла скривила губы. Ромелия взбесится. Она бы предпочла переночевать в палатке. И действительно, глаза у Ромелии зло сверкнули, когда она увидела кровать.

– Убрать ее отсюда, – приказала госпожа. – Рабы пусть принесут мою походную кровать. Она гораздо удобнее этого топчана, и я буду уверена, что в ней нет пи блох, ни тараканов.

Она вышла, чтобы вместе с семьей поужинать в гостинице. Она кивнула Пиле, чтобы та прислуживала, а Друзилла должна была оборудовать комнату на ночь.

Хозяйка выложила все, что только было на кухне, на длинный стол. Гости должны были сидеть на стульях с плетеными сиденьями, что Ромелия нашла страшно неудобным, однако она была поражена тем, что может предложить кухня в маленькой гостинице. Перед ней возвышались жареные колбасы, тушеная свинина, жаркое из телятины, улитки, птица, различные овощи, рыба, сирийские сливы, яблоки с Крита и красное, как рубин, вино в высоком кувшине. Для рабов подали соленую рыбу, свинину, пельмени, белый хлеб и оливковое масло. Они тоже получили вино, смешанное с водой. Так велел Валериус.

Хозяин велел играть музыкантам, и они приятно развлекли гостей во время обеда. Настроение у Валериуса заметно улучшилось. Он довольно откинулся на своем стуле и погладил себя по животу.

– Насытившийся становится довольным, а довольный – ленивым. – Он рассмеялся и зевнул, затем поднялся. Он кивнул нянькам, чтобы они позаботились о его сыновьях и дочерях – от усталости уже слипались глаза, но мальчики все равно сопротивлялись.

– Отец, я хочу и эту ночь спать на улице, – воскликнул Титус.

– Сегодня нет, герой, – проворчал Валериус. – Сегодня ночью мы все останемся под этой крышей, а следующей ночью мы будем уже в нашем поместье, там у тебя снова начнутся приключения, я обещаю тебе катание на лодке по морскому заливу и ловлю рыбы.

Он похлопал своего младшего сына по плечу и гордо посмотрел ему вслед, пока тот по лестнице поднимался в свою комнату.

На улице послышался шум. Ромелия сердито сдвинула брови.

– Не беспокойтесь, благородная госпожа, – успокоил ее хозяин. – Это лишь гладиаторы. Они раскинулись лагерем в оливковой роще. Они возвращаются назад в Капую.

– Имеются в виду те, которые из них остались в живых, – пошутила она и снова протянула руку к богато накрытому столу.

У Пилы, которая стояла у стены, чтобы прислуживать при надобности госпоже, замерло дыхание. Если гладиаторы возвращаются в Капую, то с ними должен быть и Клаудиус.

Девушка искала возможность покинуть гостиницу. Под предлогом, что ей нужно в уборную, она выскользнула из дома.

Смеркалось, и гладиаторы уже разбили свой немудреный лагерь. Хозяин вынес им еду, и они сидели вокруг костра, разговаривали и ели. Пила подняла маленький камешек и, прицелившись, бросила его в Клаудиуса. Он невольно поднял глаза. Когда он увидел Пилу, та жестом дала ему понять, чтобы он действовал незаметно, и он понимающе кивнул. Медленно поднявшись, будто собирается прилечь после обеда, он сказал несколько слов Лентулусу и удалился.

Под старым развесистым деревом они упали в объятия друг друга.

– Пила, это чудо, что ты здесь. Я думал, что никогда больше тебя не увижу.

– Я тоже не надеялась на это. Валериус едет в Помпеи, там у него летняя резиденция. Мы в дороге уже пять дней и продвигаемся медленно, потому что Ромелия тащит с собой все хозяйство.

– А мы скачем назад, в Капую, следующие бои будут в Помпеях. Может быть, Валериус посетит их и я смогу снова тебя увидеть.

Пила опустила глаза. Мысль об играх заставила ее содрогнуться от ужаса. Нет, никогда снова она не посетит игры, даже если Валериус велит выпороть ее плетью.

– Мы не увидимся снова, Клаудиус.

Он растерянно посмотрел на нее.

– Ты меня не терпишь? Я тебе совсем не нравлюсь?

Пила взяла его руку и погладила ее. Руки у него были сильные.

– Да нет же, ты мне нравишься. Нет, причина в другом, я не желаю твоего тела или твоей красоты, я желаю того, о чем не знаю точно, есть ли оно у тебя.

– О, если ты имеешь в виду деньги, то они у меня есть. К сожалению, не так много, чтобы выкупить тебя…

– Нет, нет, я не это имею в виду. Я вижу, ты меня не понимаешь. Для меня это уже ответ. Я должна снова вернуться в дом, иначе мое долгое отсутствие бросится в глаза.

Клаудиус крепко держал ее.

– Не уходи, Пила, время нашего расставания еще не настало, я чувствую это.

– Так не получится, Клаудиус. Я должна спать перед комнатой Ромелии.

– Тогда приходи ночью, когда все спят. Выскользни в полночь, мы встретимся у этого старого дерева.

Он притянул ее к себе и нашел ее губы. На этот раз Пила позволила ему поцеловать себя. Как будто горячее вино разлилось по ее телу. Однако это было опасно, слишком опасно.

– Я попытаюсь, – ответила девушка уклончиво.

Он разжал объятия, и Пила заторопилась в гостиницу, пред око хозяйки.

Задумчиво Клаудиус посмотрел ей вслед – любимая говорила загадками. Ее оракулы были темными и таинственными, как леса ее германской родины. Она была красивой, эта светловолосая девушка, от одного ее вида у него кружилась голова, но было и нечто другое, привлекавшее Клаудиуса, чему он не находил названия, чего не испытывал никогда раньше. Женщины лежали у его ног, он мог завоевать любую, какую хотел. Но так же быстро терял интерес к ним. Среди них были красивые девушки, достойные того, чтобы провести с ними более, чем одну ночь. Однако ни одной не удалось затронуть его сердце.

Клаудиус замер. Его сердце! Конечно, в этом смысл ее странных слов. Другие женщины хотели его прекрасное жесткое тело гладиатора, мускулистое, испытанное в боях, его не знавшие усталости чресла, его мужественность. Пиле нужны его сердце, его душа, его чувства! Клаудиус подавленно прислонился к корявому стволу старого дерева. Странная слабость охватила его ноги, вот то, о чем предупреждали мудрые поэты и мыслители, вот то, о чем Лентулус говорил, что это страшнее смерти. Любовь!..

Едва волоча ноги и опустив плечи, Клаудиус вернулся к костру и присел несколько в стороне. Задумчиво он ковырялся палкой в земле, начертал слово «Пила».

– Эй, Клаудиус, ты случайно не заболел? Ты выглядишь совсем плохо, – забеспокоился Лентулус.

– Нет, ничего, – ответил Клаудиус. – Наверное, устал за последние дни.

Лентулус ухмыльнулся. Он с удовольствием подумал о празднествах у Валериуса, которыми насладился в полную меру. Не часто бывало, чтобы гладиаторы, даже если они были и знамениты, приглашались на подобные празднества, особенно если их устраивал сенатор.

– Снова такого долго не повторится, – сказал Лентулус с легким огорчением.

Клаудиус приготовил себе постель и улегся на нее. Спать он, однако, не мог, совсем наоборот, сна у него не было ни в одном глазу: он чувствовал, что нечто в его жизни изменилось, причем кардинально. Он не знал только, хорошо ли это.

Пила подождала, пока все заснули. Она приготовила себе постель вместе с Друзиллой перед комнатой госпожи. Гостиница была маленькой и не очень комфортабельной, но зато чистой. Так как Валериус настоял на том, чтобы весь багаж расположили под крышей, стало совсем тесно. Рабы должны были спать на улице. Впервые Пила пожелала спать с другими рабами, хотя под открытым небом ночевать было не так удобно. Однако Ромелия приказала им спать на двух матрасах перед своей комнатой.

Друзилла сразу же испуганно пробудилась, как только Пила поднялась.

– Что случилось? – прошептала она.

– Ничего, мне нужно в уборную.

– Снова так быстро?

– Гм, думаю, что оливковое масло было слишком прогорклым.

– Я этого не заметила.

– Спи. У меня болит живот…

У Пилы действительно болел живот, когда она тихо скользила в темноте. Он болел от страха и давящего чувства, что это, возможно, ее последняя встреча с Клаудиусом.

Она осторожно продвигалась вперед, пока добралась до старого дерева. Прижавшись к стволу так, чтобы даже случайный взгляд не смог обнаружить ее в темноте, она стала ждать, затаив дыхание.

Внезапно чья-то рука схватила ее, и она испуганно вздрогнула.

– Тсс!

Клаудиус притянул ее к себе.

– О, Клаудиус, нам нельзя делать то, что мы сейчас делаем. Я боюсь, что если Ромелия узнает об этом, то пощады мне не будет.

– Она ничего не заметит. Я хотел бы еще раз сжать тебя в своих объятиях и еще раз поцеловать твои губы. О, Пила, я тосковал по тебе.

Она осторожно выскользнула из его объятий.

– Ты можешь иметь столько девушек, сколько захочешь, и даже богатые патрицианки дарят тебе свою милость. Почему ты подвергаешь себя опасности из-за рабыни?

– Ты еще спрашиваешь? Пила, я думал о твоих словах. Сначала я их и в самом деле не понял.

Он опустил глаза, жаль, что этого Пила все равно не могла увидеть в темноте.

– Ты потребовала от меня того, чего не требовала от меня еще ни одна женщина. Я… я должен был сначала переварить эту мысль. Для меня ново выказывать свои чувства.

– Ты уже выказал свои чувства. Вспомни празднество, когда для тебя было бы легче легкого овладеть мной. Так наверняка поступил бы Валериус, но ты этого не сделал. Ты даже подверг себя опасности, обратившись к нему с вызовом. Почему ты это сделал?

– Я сам не знаю. Я… я, ах, Пила, у меня в голове все смешалось.

– Неужели это действительно так плохо – выражать свои чувства?

– Для меня – да. Мне нельзя иметь никаких чувств. С тех пор, как я помню себя, мне внушали, что я должен быть суровым и мужественным, безжалостным и презирающим смерть. И боги видят, я такой и есть, иначе я не был бы одним из лучших гладиаторов в Риме.

– Да, ты такой и есть. А все же ты уже отклонился в сторону, пощадил меня, не стал принуждать меня спать с тобой. Почему?

– Я хотел бы, если бы ты сама была согласна. Ты должна сделать это добровольно, – ответил он.

– Добровольно это делают, если любят. Все остальное – ложь.

– Ты меня любишь?

Пила не ответила. Она не знала, ей самой было не ясно, что она испытывает к Клаудиусу. Когда он находился вдали, она с нежностью и заботой вспоминала о нем, когда он был близко, она боялась совершить какую-либо глупость. Ей хотелось броситься в его объятия и забыть весь мир вокруг себя. Но какой-то внутренний голос предостерегал ее и велел избегать его, быть от него как можно дальше. Какое будущее могло быть у их любви?

– Итак, нет. – Голос Клаудиуса был полон горечи.

Пила схватила его за руки. Прикосновение заставило ее пошатнуться, так что Клаудиус должен был ее поддержать.

– Я думаю, любви требуется время, чтобы созреть. Она не приходит за одну ночь.

– Лентулус говорит, что любовь хуже чумы, она смущает дух, заставляет сердце биться, и мы из-за нее совершаем такое, чего в здравом уме никогда не сделали бы.

Пила подумала о своем заклинании во время его поединка на арене. Никогда в жизни она не попросила бы помощи богов и духов для римлянина, особенно против своего соотечественника. Тем не менее она это сделала.

– Лентулус прав. Я тоже совершила такую глупость.

– Пила! – Он взволнованно положил ее руки себе на грудь. – Пила, это значит, что ты меня…

– Это значит только, что я совершила глупость. Я полагаю, что будет лучше для нас обоих, если мы сейчас расстанемся.

– Нет, Пила, нет! Тсс, кто-то идет.

Он заключил Пилу в объятия и прижал к стволу дерева. Своим телом он защищал ее от всех любопытных взглядов. Кто-то, сонно сопя, прошел мимо них к уборной. Внезапно он почувствовал гордость и счастье, представил себе, что защищает Пилу от бед в этом мире, что он ее крепость, ее страж, обеспечивает ей безопасность. Он хотел быть для нее тем, кем является муж для своей жены. Его дыхание коснулось ее волос, и он прижал свое лицо к ним. Проклятая судьба, почему она так безжалостна! Она никогда не сможет стать его женой, она рабыня, а он жалкий гладиатор, подобный рабу. Клаудиус почувствовал, как руки Пилы скользнули по его бедрам. Он ощутил ее несравненно гибкое тело, с мягкими формами – такими нежными, как все ее существо. Он тихо застонал.

– Я хотел бы никогда не отпускать тебя снова, – выдохнул он.

– Я тоже не хотела бы расставаться с тобой, но я не вижу будущего для нашей любви.

– Но мы живем здесь и сейчас. Важно, что мы любим друг друга.

Клаудиус крепче прижал девушку к себе.

– Если бы только это, но плохие знаки бросают тень на нашу любовь.

– Откуда ты знаешь? Разве ты можешь видеть будущее?

– О нет, и я даже не знаю, хорошо ли это – предвидеть будущее. Некоторые мудрые женщины из моего народа умеют это, но для этого им требуются жертвы. Нет, Клаудиус, я видела кое-что, и я думаю, что это может повредить тебе. Ромелия вызывала к себе Лентулуса.

– Лентулуса! Он об этом не сказал мне ни словечка. Пила кивнула.

– А зачем? Поэтому-то я и думаю, что Ромелия замыслила что-то плохое против тебя. Я только не знаю, что именно. Она уговаривала Лентулуса, казалось, он не был согласен с тем, чего Ромелия хотела или требовала. Потом она дала ему денег, много денег. Он внезапно кивнул, взял деньги и быстро покинул виллу.

Клаудиус задумался.

– Это и в самом деле странно. Прежде всего то, что Лентулус не сказал мне ни словечка. Если бы дело шло о каком-то заказе, то он бы давно меня посвятил во все подробности. Однако что же Ромелия может иметь против меня? Я ее едва знаю.

– Я тоже этого не могу понять, но я знаю Ромелию, она безжалостна и жестока. Пожалуйста, Клаудиус, поберегись.

Он нашел ее губы.

– Ты боишься за меня?

– Да, – прошептала она, – никто не сможет тебе помочь, она ведь жена Валериуса.

Потом она закрыла глаза и отдалась его поцелуям, в которых было столько страсти и нежности, что девушка готова была расплакаться.

Клаудиус обнимал Пилу и с удивлением заметил, что руки у него дрожат.