Венера. Переплетая обрывки жизни

Вода медленно смывала с меня лишние напоминания о вчерашних событиях. Я подставила лицо каплям, надеясь, что они облегчат мои внутренние жалобные стенания. Слезы закончились ближе к утру, теперь осталась саднящая безысходность. Мне придется смириться со всем, что я имею. Смириться, чтобы не сделать еще хуже. Пока мама здесь, пока есть угроза огорчить её. Потом можно будет не притворяться.

Прошло очень много времени, прежде чем я все же вышла из душа, разочарованная тем, что никакого облегчения он мне не принес. Кое — как подсушила волосы полотенцем, насколько это было возможно, оделась и вызвала такси, с трудом отыскав мобильный.

У первого же салона я попросила высадить меня. Когда объяснила парикмахеру, что я от него хочу, он «завис» на несколько секунд.

— Вы хотите отрезать волосы, чтобы продать их? — предположил он.

— Нет. Просто хочу сделать короткую стрижку.

Ошалелый взгляд несколько раз прошелся по всей длине, а рукой он подбрасывал их с концов, резюмируя:

— Тяжелые.

Я устало взглянула на него через зеркало, давая понять, что не хочу говорить о своем решении.

Через 40 минут я выглядела совершенно иначе с модельной стрижкой и укладкой. Отстриженные волосы аккуратной косой лежали на стойке, и, когда я, расплатившись, выходила, мне предложили их забрать с собой. Я отрицательно покачала головой и сказала, что это ни к чему.

На улице я несколько минут стояла неподвижно, будто в прострации, не зная, что делать дальше. И это состояние не покинет меня ещё очень долгое время…

Так вышло, что день рождения тикин Мэри стал моим «выходом в свет». Этот знаменательный день скрутил мои внутренности морским узлом, дав ответ на вопрос, в кого же Феликс уродился таким ублюдком.

Прошло очень мало времени — всего лишь две недели после свадьбы — а мне вновь пришлось встретиться с вереницей надменных и изучающе — презрительных взглядов. Только теперь не было никаких шансов ускользнуть от назойливых вопросов. Если бы не Роза, которая всерьез опасалась за мое психическое состояние, периодически поддерживая мой оголенный локоть, я еще в самом начале вечера потеряла бы сознание.

— Из тебя будто остатки жизни высосали! Где твои волосы? Где твоя мышечная масса?! — подруга была в ужасе, увидев меня спустя неделю после свадьбы.

А спустя ещё одну неделю состояние усугубилось. Платье, которые она мне одолжила, чтобы я выглядела хоть как — то по — божески среди всей этой вычурной роскоши, болталось на мне так безобразно, что за километр явно читалось моё несоответствие ни модной тряпке, ни обстановке в целом.

Пока мы отсеивались от одной группы гостей к другой, я отчетливо представила себя мелкой рыбёшкой, которой чудом удаётся лавировать между скопищами акул.

— Да, она преподавала в студии танцев…

— Нет, она не успела окончить университет по семейным обстоятельствам…

— Да, я познакомила их с Феликсом…

— Безумие, правда? Я его тоже раньше таким не видела. Он впервые влюблён.

— Что вы, она просто мучается от аллергии, поэтому так исхудала. Это сезонное. Скоро пройдёт…

Пока я изображала из себя инфузорию — туфельку, Роза отвечала на многочисленные вопросы, а мне оставалось слабо улыбаться и кивать.

Ну, начнем с того, что это была не студия танцев, а обычное помещение, которое арендовала не я одна. В университет я никогда не поступала по тем же семейным обстоятельствам. Единственная правда среди вороха лжи — Роза действительно была причиной нашего с Феликсом проклятого знакомства.

Итак, полвечера пройдено, а среди гостей все так же висит неотвеченный вопрос: что за семейные обстоятельства вынудили меня «бросить» образование и как это связано с отсутствием отца и брата на свадьбе?

— Жаль, что твоя мать так быстро уехала. Почему она не осталась подольше?

Фальшивый вежливый тон дамы уж никак не вязался с ядовитым выражением лица. Как мне объяснила Роза, это лицо принадлежит матушке Наны, которая свирепее остальных не может простить мне «куш», предназначенный судьбой её доченьке, во что она свято верила последние 20 лет.

— Дорогая, ну что ты. Не смущай девочку. Ты же знаешь, что её матери нужно ухаживать за неуравновешенным мужем. Зачем лишний раз напоминать об этой трагедии?

Я развернулась к ответившей за меня свекрови. В эту секунду я её возненавидела настолько сильно, что была уверена — не прощу до самой смерти. Не прощу этого пренебрежения, этой злобы, презрения и бездушия к родному отцу. Никто и никогда не смел говорить о нем в таком тоне. Никто. Никогда.

— Пусть состояние моего отца не тревожит ваши светлые головы. Извините.

Высвободив руку из крепкой хватки Розы, которая от такой бестактности потеряла дар речи, я покинула помещение, стиснув зубы. Мне понадобилось несколько минут, чтобы добраться до своей комнаты на верхнем этаже, не замечая заинтересованные лица гостей.

Мой отец не сумасшедший! Мой отец не неуравновешенный! Мой отец не псих!

Кто дал ей это право?! Как она могла быть такой жестокой по отношению к больному человеку?!

Теперь можно было без анализа ДНК увериться в родство тикин Мэри и Феликса. Исчадие ада и породившая его нечисть…

Приступы становились настолько частыми, что мы не успевали прийти в себя. Я плакала сутками напролёт, не понимая, во что превратился мой отец. Самое ужасное — я его очень боялась. Мы прожили в таком режиме несколько месяцев. Последней каплей стал день, когда папа попытался убить маму…

Я зашла домой после школы и увидела, как Вардан трясущимися руками заставляет маму выпить успокоительное. На полу по всему коридору до самой кухни валялись осколки разбитой вдребезги посуды.

Дядя Артак ходил из угла в угол с понурым видом. Арут сидел на стуле, опустив голову. Никто не заметил, что я вернулась.

— Я так больше не могу… — я не узнала голос собственной матери, криком раненного зверя наполнивший все пространство вокруг. — Либо он меня добьёт, либо я его сама убью ради своих детей!

Никто ей не ответил. На моём затылке зашевелились волосы от её нечеловеческих рыданий, заставивших на миг прервать свой монолог.

— Артак! Ему нужна помощь! Невозможно скрывать это и дальше!

Снова нет ответа. Только мамин плач.

Спустя минуту дядя произнёс фразу, которая заставила меня упасть на колени и закричать от боли.

— Я связался с другом, про которого говорил. Его жена заведует психуш…заведует больницей… В общем, в любой момент санитары приедут по моему звонку.

Когда он договорил, у меня случилась истерика, и только в тот момент, когда я на полу билась кулаками о свои колени, семья заметила моё присутствие. Пока они пытались привести меня в чувство, я хваталась за руки дяди Артака и умоляла не делать этого.

— Мой папа не псих! — голос срывался на визг. — Мой папа не псих!

Боль, сострадание, мука, раскаяние — у всех в глазах была одна и та же гамма чувства. Казалось, я была одна против целого мира, пытавшегося отнять у меня любимого отца.

Когда силы иссякли, я позволила Вардану увести меня в свою комнату и уложить в постель.

— Где он? — хрипло остановила брата, который собирался уйти.

Он повернулся ко мне, и у него в глазах стояли слёзы.

— Венера… Папа сбежал… Он пытался задушить маму. Я успел в последнюю секунду. Понимаешь? Папа болен, Венера. Ты не маленькая, должна принять это. Ему нужна помощь.

— Ты врёшь. Папа не мог такого сделать. — Бесстрастно ответила я, не обращая внимания на эти скользкие щупальца неимоверного страха, медленно прокрадывающиеся к сознанию. — Он её просто ударил. А ты преувеличиваешь.

Вардан покачал головой. Его губы задрожали. А потом по щекам хлынули слёзы.

— Венера! — прошипел он, будто заклиная. — Папа болен!

И потом, будто стыдясь, что проявил слабость при мне, вылетел из комнаты, оставив меня цепенеть от осознания неизбежного.

Я ни разу не была у него в больнице за прошедший месяц. И даже не знала, правильно ли называю учреждение, в котором он находится. Лечебница? Психушка? Я пребывала в таком состоянии, что, казалось, скоро и мне понадобится надлежащая помощь. Я просто не могла принять реальность до конца.

Однажды мама оставила на столе папку с документами. Заведующая, та самая знакомая, посоветовала без промедления собирать нужные справки для оформления инвалидности. На одном из листов я прочла полное название — краевая клиническая специализированная психиатрическая больница. На другом листе я прочла диагноз — параноидная шизофрения.

Глаза были прикованы к выведенным неровным почерком словам, которые явно были написаны в спешке. Интересно, сколько таких диагнозов они выписывают за день? Задумываются ли о том, что практически ставят крест на жизни человека? Думают ли они о самом человеке, в принципе?

Инвалид. Шизофреник. Мой отец. Попытаться принять эту действительность в 14 лет очень сложно. Попытаться принять её безболезненно — абсолютно невозможно. До этого момента мне казалось, что за прошедшие недели я выплакала все слёзы. Но когда эти строки, словно заевшая аудиозапись, ворвались в голову и безустанно стали крутиться на протяжении долгих минут, я снова не выдержала.

Мама нашла меня на полу со скомканными листами в руках, ловящую ртом воздух в промежутках между надрывными всхлипами. Ей пришлось позвонить Вардану, потому что я никак не поддавалась и уже практически теряла сознание от таких потуг. Я среди нас всех оказалась самой слабой и не смогла достойно принять тот факт, что мой отец болен.

Я не ходила в школу, отказывалась нормально есть и сняла с себя социальную функцию — не общалась ни с кем, кто приходил нас проведать. Меня не покидало чувство, будто все жалеют мою семью. Они уже знают, что произошло. А как же иначе, если до того, как папу поместили в больницу, он успел своим поведением посеять сомнение у окружающих в своей адекватности? Друзья, знакомые, а чаще всего — безобидные продавцы в магазинах или других местах становились жертвами его нападок. Он накидывался на них, неся какой — то непостижимый бред, источник которого никто не мог понять. Иногда в разговоре с родственниками папа озвучивал такие небылицы и настолько искаженные факты из прошлого, что каждый присутствующий молча смотрел на него, не зная, что ответить. А теперь, когда стало известно, что он болен, всем вполне ясно, почему их любимый дядя, брат, друг вел себя так неестественно.

Мой отец — шизофреник.

Сначала я задавала банальный вопрос в пустоту: почему мы? Затем я обращалась куда — то наверх: за что ему это? Ведь он так добр, всегда помогал окружающим, так любил эту жизнь, был энергичным и оптимистичным. Ну а когда стадия мучительного самобичевания немного прошла, я стала изучать литературу касаемо этого недуга. Разобраться в медицинских терминах несколько сложно, когда ты далек от этой сферы. Но я четко уяснила для себя, что теперь главное — течение болезни и её развитие. Нам придется поддерживать его на препаратах, а несколько раз в год его будут госпитализировать для целого курса, который при идеальном исходе спасёт от обострений.

Когда отец вернулся домой…нет, не так — когда его вернули домой, в сознании возникло чудовищное сравнение — овощ. Неделями он просто спал, ел и принимал лекарства. Его присутствие в доме никак не ощущалось. Мама запретила лезть к нему, пока этот «реабилитационный» период не подойдёт к концу. И это было ужасно. У тебя есть отец, но его как бы и нет. Ты была любимицей, папиной дочкой, а теперь за стенкой будто поселился незнакомец.

И я ненавидела себя за эти мысли. За эгоизм, за желание вернуть прежнего отца и неспособность принять его таким теперь…

18

На улице смеркалось, когда я поднялась к себе в палату, желая стряхнуть бремя мыслей и забыться сном. Эта долгодневная борьба внутри отнимала очень много сил наряду с общим упадком самого организма. Мои соседки уткнулись в свои телефоны, — на этот раз все, как ни странно, были практически ровесницами, но отсутствие возрастного барьера не способствовало общению, у каждой были свои интересы, которые не пересекались с чьими — то еще.

Честно сказать, я тоже не стала вникать, с кем нахожусь в комнате вот уже четвертый день. Дело не в том, что я была асоциальна или пыталась следовать их примеру. В моей голове крутилось слишком много противоречащих друг другу вопросов и ответов, они не давали мне покоя, поэтому, даже говорить с сидящими рядом не было и малейшего желания.

В прошлый раз было легче. Окружение из взрослых женщин относилось ко мне как к дочери, вспомнить хотя бы Марину с её душераздирающей историей и добрыми советами, которые на миг всколыхнули мою душу. Но тогда я всё еще верила, что ненавижу Феликса. И не отступала от решения винить его во всех своих бедах.

Все изменилось. Теперь я осознала, насколько сильно обманывала себя, тщилась найти эпицентр боли, его причину, где — то за рамками собственной личности. Я теряюсь перед своим будущим, страшусь выбора, который должна сделать…

— Посмотри на меня, — Роза достаточно крепко обхватила своей миниатюрной ладошкой мой подбородок, заставляя взглянуть ей в глаза. — Он тебе не враг, Венера. Его глаза горят желанием быть рядом, а ты уже давно простила. Прими этот факт окончательно.

Утреннее солнце играло в её черных локонах, создавая некий нимб. Подруга навещала меня каждый день, но сегодня приехала почему — то утром. Теперь понимаю, что она хотела до начала процедур, которые отнимали энергию к вечеру, очередной раз надавить на меня.

— Венера, я умоляю тебя. Я больше не хочу видеть ни тебя в таком состоянии, ни Феликса в бешенстве от бессилия.

Я продолжала молчать, мягко высвободившись от её хватки и немного подавшись назад. Через несколько минут Роза устало вздохнула, понимая, что от меня не добьется внятных ответов. Затем встала, поцеловала меня и ушла, оставив в ворохе сомнений, приправленных ароматом её сладкого парфюма.

И весь мой день отяготился чувством вины перед ней и всеми остальными.

Я вновь обвела глазами своих соседок, затем отвернулась к стене и закрыла глаза. На сегодня хватит терзаний.

Через несколько минут завибрировал мобильный, лежавший рядом со мной. Подумав, что Роза пожелала мне спокойной ночи, я в полудреме не стала отвечать. Но через минуту он завибрировал вновь, и это вызвало моё любопытство.

Внутри все обожгло, когда я прочла имя отправителя.

Феликс.

«Спустись. Я жду тебя на улице».

Следующее сообщение:

«Я договорился, не волнуйся».

Я вскочила и прямо в больничных тапках помчалась вниз. Позже я сотни раз удивлялась этому порыву, но на тот момент я летела к нему, желая этого больше всего…

— Венера…

Он стоял у самого входа, докуривая сигарету. Пока Феликс тушил её о небольшой мусорный бак, я пыталась восстановить дыхание. Через долю секунды меня обвили его крепкие руки, прижимая к мерно бьющемуся мужскому сердцу. Не знаю, что со мной произошло, но мои ладони медленно поднялись и легли ему на спину.

Эта секунда поставила точку во всех моих сомнениях.

Я приникла к плечу Феликса с ещё большим отчаянием, будто боясь, что все это растворится в сумерках, он уйдет, а меня ничего уже не спасет, и выпалила шепотом то, что билось в голове:

— Я хочу ребенка, я очень хочу ребенка!

19

Чтобы как — то сгладить ситуацию, произошедшую в день рождения тикин Мэри, дядя Дживан через пару дней пригласил меня на ужин у себя дома в семейной обстановке. Думаю, это Роза постаралась, чтобы он узнал о случившемся. В этот вечер меня ждало очень много сюрпризов…

— Скоро придёт Феликс, Венер.

Моя рука, нарезавшая хлеб, остановилась после этих слов.

— Я думала, хотя бы здесь мне дадут возможность отдохнуть от матери с сыном, — искренне призналась я, не скрывая своей злобы.

— Я знаю, о чем ты думаешь, но это не моя идея, — Роза виновато пожала плечами, — папа настоял. Сказал, что нас всех ждёт серьёзный разговор. Да и потом, знаешь, это хорошо, что Феликс сегодня приедет. Есть кое — что, что я хотела бы вам всем вместе сказать.

Я была так расстроена новостью о скором приходе своего мучителя, что не обратила должного внимания на её последние слова.

Спустя полчаса, когда стол уже был накрыт, господин прокурор появился в дверном проёме, вновь вызывая у меня ощущение, будто комната уменьшилась в размерах. Я сразу же от греха подальше уселась между Розой и Рипсиме.

С ними он был совершенно другим. Все старались сохранять дружескую атмосферу, а мы с Феликсом попросту не общались. Никто из присутствующих явно не заслуживал испорченного настроения, поэтому я изо всех сил делала вид, что расслаблена. Но это невозможно, когда в двух метрах сидит он…

Сначала все интересовались друг у друга обыденными вещами — у кого как дела, какие новости, а затем Роза вдруг встала и со смущенной улыбкой сообщила всем присутствующим, что нас ждёт пополнение.

Боже мой, реакция всей семьи вызвала у меня такую бурю внутри, я была так растрогана моментом… Сколько радости было в глазах каждого… Дядя Дживан был в таком восторге… Феликс улыбался… Я случайно взглянула ему в глаза, когда он обнимал сестру. И снова задалась вопросом, как у их отца получилось воспитать детей настолько дружными и любящими? Это же просто невероятно, если учесть, что Феликс жил с матерью…

— Рипсиме и Мариам, а вам не надо разве готовиться к завтрашним урокам? — в какой — то момент строго объявила тётя Эльза, взглядом вынуждая обеих покинуть десертный стол после съеденных кусков торта.

Я не подозревала, что муж с женой, общаясь на языке тайных сигналов, выпроводили младших дочерей, чтобы начать свой разговор.

— Откровенно говоря, я надеялся на приятный вечер в кругу семьи, но не ожидал, что он станет для меня таким памятным, — дядя Дживан взглянул на Розу с бесконечной любовью, — однако же, дорогие мои, я хотел бы обсудить с вами и не очень приятные, но нужные вещи… И хочу, чтобы этот разговор остался в стенах этой комнаты. Главным образом, Феликс, дело касается тебя. Ты практически два месяца избегаешь общения со мной, а ведь тебе до сих пор неизвестно, на ком ты женат.

Взгляд Феликса был красноречивее любых слов, которые он мог бы обо мне сказать… Как считал он сам — как раз ему — то лучше всех и известно, на ком он женат. Я застыла.

— Ты помнишь Гаспара? Моего давнего друга, которого мы не видели уже лет десять?

Меньше всего я ожидала услышать что — либо о своём отце. Мы впятером какое — то время сидели молча, Роза сжимала мою руку. Они с тётей Эльзой знали историю моей семьи. Дядя Дживан, как выяснилось в день свадьбы подруги, тоже был в курсе. Оставался только Феликс. И он тоже уже был осведомлён, что мой отец болен шизофренией, и что брат не смог присутствовать на нашем фарсе именно по этой причине. И для меня было странным, что за те три недели совместной жизни он ни разу не уколол меня этим. Хотя, я и видела — то его только раза два.

Но как же я была удивлена, увидев лицо Феликса в эту секунду. Он просто остолбенел, когда услышал имя моего отца.

— Только не говори, что она дочь Гаспара, — словно отрицая действительность, произнёс господин прокурор.

— Ты меня удивляешь, сын. Работаешь в органах, а о своей жене ничего узнать так и не смог? — саркастически ответил ему Дживан Сарксисович, недовольно глядя на сына.

— Не хотел, — коротко ответил тот, словно отрезал, чем и напомнил всем присутствующим очередной раз, что никогда меня за человека не считал, чтобы ещё и напрягаться и узнавать обо мне что — то.

Я стиснула зубы и с осуждением уставилась на дядю Дживана. Зачем моё присутствие? На эти душераздирающие темы поговорил бы с сыном наедине. Он же знает наше отношение друг к другу, знает, как мне больно слышать обо всём этом, да ещё и при Феликсе, которому я меньше всего хочу открывать своё прошлое.

— Когда он обанкротился, его психическое состояние было подорвано. Это стало ударом для нас всех. Но, естественно, семья пострадала в первую очередь. Им пришлось продать то, что осталось, чтобы содержать его на дорогих препаратах и попытаться вернуть в норму. К сожалению, не вышло… Человек сам не захотел выйти из этого, — он повернулся ко мне с виноватым взглядом, — прости, дочка, что я вновь заставляю тебя это всё вспомнить. Прошу тебя понять, что я желаю своим детям — а ты мне действительно дочь — только лучшего. Поэтому, считаю, что обязан рассказать Феликсу немного о тебе. У него сложилось искажённое мнение. Если не вмешаться в ваши отношения, вы продолжите друг друга винить во всех бедах… Да, мой сын поступил очень глупо, позволив алкоголю затуманить свой мозг…

— Папа! — одёрнул Феликс отца. — Не надо оправдываться за мои поступки! Я сделал это, потому что она…

— Помолчи.

Феликса прервали настолько властно, что он от досады сжал челюсть. Никогда бы не подумала, что такой зверь в состоянии повиноваться кому — то. Он даже сейчас, зная, что действительно виноват, что его осуждают находящиеся здесь близкие, не хочет признать долю своей вины и ответственности.

Я же просто цепенела от всего происходящего. Мне казалось, что я нахожусь на суде, а Дживан Саркисович — мой адвокат, который произносит завершающую речь защиты. А Феликс, что ни говори, четко занял свою нишу обвинителя. И если бы не рука Розы, крепко сжимающая мою, я бы, скорее всего, уже выскочила из этой комнаты, не желая видеть, как источнику моих бед ведают о самом сокровенном.

— Итак, мой сын поступил очень глупо. И никто из нас до сих пор не может поверить в то, что он способен на такую жестокость… Однако, прошлого не исправить. Но! Можно попытаться исправить ваше совместное будущее, сделав определенные выводы. Сегодня я вызвал вас на конструктивный диалог, потому как не хочу, чтобы вы тратили свою молодость на ненависть.

Мужчина взял бокал коньяка и отпил глоток, напомнив мне этим кадры из фильма «Крёстный отец». Он был похож, скорее, на актёра Сергея Газарова, но его жесты были такими благородно — манящими, что походили на повадки Марлона Брандо. Все присутствующие молча его слушали, ибо в этой семье дядя Дживан был неоспоримым авторитетом.

— Вот ты даже не попытался узнать о Венере ничего, а я за пару часов после звонка твоему деду уже был в курсе того, на какой девушке хочу женить своего сына.

О Боже! Куда же я попала, черт возьми? Что за криминальные хроники? Они серьёзно сейчас собираются обсуждать мою жизнь? Я холодела всё больше и больше…

— После школы она не стала поступать в университет. У её матери была возможность принять помощь родственников и дать образование своим детям. Я уверен, она только об этом и мечтала. Вот только дети оказались слишком гордыми. Сначала старший бросил университет и пошёл работать, а затем и младшая после окончания школы стала зарабатывать деньги, танцуя в престижной студии. Всё сводилось к деньгам, потому что на тот момент ещё была надежда вернуть Гаспара к нормальной жизни за счёт хороших лекарств. Кому — то нужно было за ним ухаживать — это делала жена, а вот дети взяли на себя роль кормильцев. И никто из них не захотел принимать чью — либо помощь. Я прекрасно знаю это, потому что не раз говорил с Артаком на данную тему. Даже родного дядю они не слушали в этом вопросе.

— Пожалуйста, хватит… — я прикрыла ладонью лицо, вот — вот готовая заплакать.

Я не хочу, чтобы Феликс знал мою историю. Это моя жизнь, я не жалею о том, как поступила! Но и обсуждать и осуждать её никому прав не давала.

— Подожди, Венера. Сегодня я выскажу всё, что хотел. Феликс, твоя жена оказалась очень пробивной, знаешь? Спустя какое — то время она поняла, что своя студия принесёт ей больше средств, чем работа на другого человека. Дальше — аренда помещения, набор групп, процветание её маленького начинания благодаря тому, что была хорошим преподавателем и профессионалом своего дела.

Несмотря на то, что моя голова была опущена, я кожей чувствовала, какое выражение приняло лицо Феликса при этих словах. Потихоньку волна омерзения к нему стала нарастать внутри меня с новой силой.

— Потом её отцу стало хуже. Пришлось увезти его в Москву. Им посоветовали одну клинику, где берутся за такие случаи. А ты прекрасно понимаешь, какие нужны деньги… Её брат Вардан работает практически сутки напролёт в двух местах. Прекрасный, кстати, парень. Достойный сын своего отца.

Я не контролировала беззвучный поток слёз при воспоминании об этих минутах. Очень больно, прямо невыносимо слушать о себе и своей семье от третьего лица.

— И дочь тоже, — продолжил дядя Дживан, пока Роза пересела ко мне и обняла, — она втайне от всех стала выступать на публике. Я очень уважаю это решение. Тобой руководило желание помочь семье теми способами, которые доступны тебе. Мы же все люди, с каждым может случиться нечто такое, что вынудит поступиться кое — какими принципами. Был только один вопрос, который меня мучил — как же такую красавицу оставили здесь одну?

— Наверняка её семья переживала за неё каждую секунду. У меня трое дочерей, и я прекрасно знаю, что может чувствовать мать, — вмешалась впервые тётя Эльза, заботливо вкладывая в мою ладонь стакан воды.

Я отпила и попыталась успокоиться. Совсем не хотелось стать объектом чьей — либо жалости.

Дядя Дживан тяжело вздохнул.

— Само собой, я уверен, что они переживали. Наверное, это даже хорошо, что ни брат, ни мать не знают о твоём дополнительном способе заработка. Я очень много думал об этом и попытался представить Розу на твоём месте.

Боковым зрением я заметила, как Феликс дёрнулся при этих словах. Для него это была просто пощечина. Человек, утверждавший, что я и волосинки его сестры не стою, вдруг слышит, как его собственный отец проводит между нами параллели…

— Я бы хорошенько отхлестал её за своенравность… Был бы против такого положения дел.

Я понурила голову. Ничего другого я и не ждала. Каждый может осудить меня. Всем претит мой образ жизни. Я и сама не была в восторге от всего этого, поэтому ничего не могла сказать в своё оправдание. Происходящее становилось просто невыносимым…

— Но, Венера, клянусь тебе, я бы гордился её духом. Не каждая дочь ради своего отца осмелится влезть в такое. Разве я не прав? — наступила пауза, вроде тех, что предшествуют буре. — И вот теперь ты, Феликс, вот объясни мне, что за черт тебя дернул проявить спящие гены своей матери именно по отношению к этой девочке? Ты же взрослый и сильный мужчина, состоявшаяся личность, почему твоё сознание проигнорировало эти факты?..

Ну, знаете ли, с меня хватит… Пулей вылетев из гостиной, где — уверена, дядя Дживан продолжал поучать своего сына, я закрылась всё в той же комнате Розы и злобно уставилась в потолок, ненароком вспоминая нашу роковую встречу с Феликсом. Не было больше слёз, только искреннее жгучее чувство ненависти. Вершитель моей судьбы. Из — за него я теперь связана по рукам и ногам обстоятельствами. И вынуждена молча сносить ядовитые укусы его матери. А сегодня ещё дядя Дживан решил вдруг провести психоанализ моей личности, чтобы доказать своему сыну, что я достойный уважения человек. Ха! Как жаль, что ему не особо ведома другая сторона душонки сына. Он же насквозь пропитан этим пороком всевластия. Слишком наивно предполагать, что его мнение обо мне изменится после пары фраз. Ведь Феликс действительно всё мог бы узнать сам, если бы захотел! Вот именно! С самого начала его целью была моя гордость. «Я хочу, чтобы ты пришла и сказала «Возьми меня», разве не это он мне сказал после отказа? Даже сама мысль о том, что какое — то смертное недостойное создание может не пасть ниц перед ним, была для него абсурдной. Как же я ненавижу его, матерь Божья. Как же я хочу, чтобы ему всё вернулось в утроенном размере. Чтобы он пережил все те минуты унижения, боли и безысходности, что перенесла я по его вине… Хотя, что это изменит? Я уже не стану прежней. И никогда не забуду ничего. А его боль меня не осчастливит.

Я поражаюсь тому, сколько во мне жестокости он пробудил. В такие минуты я забываю обо всём…

— Венер, Феликс тебя ждёт внизу в машине, — тихо отворила дверь Роза, как — то смущенно и виновато глядя на меня. — Тяжелый был вечер. Но, может, теперь всё изменится?

— Роза, скажи своему отцу, что с этим чудовищем я никуда не поеду. Вызовите мне такси, я вас умоляю. Я не вынесу его общества наедине, — твердо произнесла я, встав с кровати.

Подруга понимающе вздохнула и снова удалилась. А я не спешила выходить. Не особо — то я и рвалась в тот дом.

Спустя какое — то время мне сообщили, что внизу уже ожидает такси. Я со всеми попрощалась, стараясь не подавать виду, как была задета сегодня. Провожал меня дядя Дживан. Я неловко молчала. У самой машины он взял меня за локоть и осторожно повернул к себе.

— Прости меня, если тебя обидел. Я не могу позволить, чтобы вы оба страдали. Венера, я тебя уверяю, Феликсу тоже несладко. Он даже сам себе пока не может признаться, как ошибался. Разве я тебе враг? Разве стал бы я так настойчиво связывать твою жизнь с тем, в ком не был бы уверен? Рано или поздно путем проб и ошибок вы придёте к пониманию и прощению. А пока нашей целью было заткнуть общество, чтоб не навести туч на репутации обеих наших семей. Ты очень сильная девочка, всё у вас — точнее, у нас — наладится.

Он по — отечески приобнял меня. Жаль, что я не верила его словам. Никогда не быть мне рядом с Феликсом понимающей и прощающей.

Дядя Дживан расплатился с водителем и открыл мне дверь. Прежде чем сесть, я всё же не сдержалась и напомнила ему:

— Вы же не забыли, что за мной право уйти, когда я посчитаю нужным? Пусть я этого не сделаю в ближайшие месяцы, а, может, и годы… Но, простите, ваш сын для меня со временем не станет лучше. Это как добровольно сдаться в руки человека, который уже пробовал тебя убить. Простите ещё раз.

20

Когда я узнала, точнее — почувствовала, что беременна, внутри меня воцарилось умиротворение. Долгое время я никому не сообщала об этом, пытаясь сама хотя бы немного понять, что же изменилось. Я прислушивалась к своим ощущениям, терялась, испытывала панику, страх, даже некое сожаление и досаду, что позволила себе зайти так далеко… Но в один прекрасный момент всё вокруг для меня перестало иметь значение. Кроме этого чуда. Банально, но…во мне будто цвели пышные цветы, и я всем нутром чувствовала раскрытие каждого лепестка. Я прощала. Я оставляла позади каждую слезинку. Я хотела только мира. Хотела иметь возможность родить здорового малыша. И меня не волновало, как я буду его воспитывать — с его отцом или без.

Феликс… Всё странно. Не могу знать, есть ли на этой планете хотя бы ещё одна такая же пара, которая познала моменты истинной близости, но при этом практически не общалась по сей день?

Я — то ведь тоже хороша. Не так много времени прошло с тех пор, как я клялась в том, что никогда не смогу простить, понять, принять. И что же? Перед страхом остаться бесплодной, продолжать бессмысленную одинокую жизнь в ненависти и обиде на всех и вся, быть просто ненужной…я вдруг на миг остановилась и сложила своё оружие — эту самую ненависть, ставшую панцирем. А Феликс благородно принял мою капитуляцию и дал мне то, чего я хотела.

Почти полгода прошло с того момента, как я в одних тапочках выбежала к нему, ища защиты, ища опоры, надежды на то, что всё будет хорошо. Мне пришлось очень многое перебороть в себе, чтобы позволить нашей близости случиться. Ещё до выписки во мне наконец — то созрело тяжелое решение. Я должна была быть твердо уверенной в том, чего хочу, а для этого было необходимо переступить через самую мою большую рану. Я решилась — поехала в Москву, чтобы увидеть отца.

Солеными от слез губами я целовала его лицо — родные черты, которые ни капли не изменились. Много часов подряд я сидела на подлокотнике кресла, в котором он полулежал, и крепко обнимала его, продолжая время от времени прикасаться к щекам, векам, вискам. Нас разделяли годы. Десятилетия. Пространство. Жизнь. Он больше ничего не понимал, никого не узнавал, ничего не желал. Моего отца уже не было. Это был футляр без содержания. И, пожалуй, это самое дикое сравнение, которое пришло мне в голову.

— Ему пора ложиться, — мама настоятельно приподняла меня за плечи, отводя в сторону, чтобы помочь ему встать.

Я бесшумно вышла, чтобы не мешать.

— Он даже не постарел, мама. Он такой же, как в тот день, когда я его видела последний раз, — тихо прошептала я, когда она вошла в кухню.

— Для него время остановилось, дочка. В нём время остановилось.

— Это очень страшно, — я вновь не сдержалась и зарыдала, закусив губу.

Мама села напротив и взяла меня за руку, и слова её стали для меня истинным утешением:

— Послушай меня внимательно. Ты не виновата в том, что с ним случилось. Я не виновата. Вардан не виноват. Но в отличие от тебя мы покорились этому решению жизни. Мы приняли это положение. А ты всё продолжаешь искать виноватых, ты живёшь в этой боли. И никак, моя девочка, не хочешь понять, что ничего не изменить. Он был прекрасным отцом. Так пусть в твоей памяти останутся только эти живые мгновения. Я не говорю — забудь. Я прошу не вспоминать всё то, что было после. Гаспар дал нам столько счастья, он так сильно любил тебя, что ты обязана хотя бы попытаться быть и в дальнейшем счастливой.

— Как мне покориться этому, мама?

— Так же, как и мы с твоим братом. Не ищи справедливости. Живи теперь ради своей семьи — мужа, будущих детей. У тебя ведь был хороший пример перед глазами.

— А вы? Как же я там…

Мама так заразительно рассмеялась, что я недоуменно уставилась на неё заплаканными глазами.

— Глупая, несколько часов на самолёте — и мы увидимся. Жизнь кипит, продолжает бить ключом. Ты такая молодая, у тебя есть возможность устроить всё красиво и счастливо. Я уже столько лет твержу это тебе и твоему брату! Поверь, для нас с твоим отцом это высшее благословление — знать, что дети нашли достойную пару. У твоего брата, кажется, кто — то появился, знаешь? Ты не замечала, как горят его глаза в последнее время? Я уже и не думала, что доживу до этого дня…

Мы практически до самого прихода Вардана говорили о том и о сём, а я вдруг открыла для себя, что ощущение счастья, испытанное в детские годы, — это действительно состояние души, которое я могу воскресить. Поразительно, но, кажется, у моих родных всё было замечательно. Они не страдали, как мне виделось раньше. Они не были мучениками, которые принесли себя в жертву на алтарь жизни. Мама с любовью и прежней заботой ухаживала за отцом, читала ему, рассказывала новости от родственников. Она обращалась с ним как с полноценным дееспособным человеком, и меня восхитило это. Брат действительно возвращался домой оживленным, глаза его горели блеском влюбленности, он постоянно с кем — то переписывался и разговаривал, но нам не раскрывался пока. Я облегченно вздохнула, поняв, что он дал себе шанс любить и быть любимым. Ведь он так этого достоин…

Если бы я действительно тогда уехала… Если бы дядя Дживан позволил мне прилететь в то утро, всего этого не было бы. Я стала бы новым бременем, я была так сломлена, что своим состоянием явно не принесла бы ничего хорошего. А сейчас? Как же наивно было с моей стороны полагать, что я в любой момент могу уйти от Феликса и вернуться к семье. Я всегда считала себя предателем, который настолько труслив, что оставил родных людей одних нести этот крест. А оказалось, что придуманный невидимый крест несу я одна. Окутав себя нитями страдания, всевозможных обид и ненависти, я внушила своему сознанию, что недостойна ничего хорошего. И что закономерный исход моего существования — это отъезд к отцу, за которым я должна ухаживать. И вот тебе открытие. Он во мне не нуждается. Он не крест. Не бремя. Он не требует от меня подвигов. Всё, самобичеванию пришел конец.

Непостижимым образом для меня открылась новая дверь в настоящую жизнь, где я должна была решить — быть или не быть…

Я возвращалась в свой дом, в свой ад, в свою обитель — не знаю. Но возвращалась с чувством полной уверенности в том, что тоже имею право на счастье.

Счастье для меня — иметь то маленькое существо, комочек счастья, которому я с лихвой могу дать ту любовь, что копилась во мне столько времени…

Но, как это бывает, не всегда твои желания и представления совпадают с желаниями окружающих.

На подсознательном уровне о своей беременности я долгое время никому не сообщала из страха перед свекровью. Эта женщина ненавидела меня пуще прежнего. Стоило ей почуять, что лёд в моих отношениях с Феликсом тронулся — она превратилась в истинную кобру, жалившую меня теперь по любому случаю.

Тот хрупкий мир, что воцарился межу мной и мужем, вот — вот готов был рухнуть из — за её козней, ведь мы и так пока ещё не понимали, что будем делать дальше, кто мы друг другу, как простим прошлое?

Я терпела ровно до того момента, пока не убедилась в том, что жду ребенка. Почти два месяца я отгоняла от себя эту мысль, ссылаясь на свой нестабильный цикл, потому что никаких других перемен кроме задержки у меня не наблюдалось. Но как бывает, наверное, у многих, в определенный миг внутри каким — то необыкновенным ключом бьет радостную тревогу всё естество. А потом это подтверждается тестом и улыбчивым гинекологом. Казалось, Михран Альбертович был рад больше меня самой, и всё приговаривал, что мы с Феликсом молодцы, и всё теперь в моем организме наладится. Взяв с него обещание, что никому не сообщит эту новость, я отправилась к Розе и вдоволь наигралась с Анушик, хотя ей тоже ничего не сказала. Мне нужно было время, чтобы полностью осознать эту мысль. Понять, как двигаться дальше в сложившейся ситуации.

Спустя почти три недели я решила рассказать Феликсу. В этот день он вернулся домой позднее обычного, и это не сильно удивляло. Род его деятельности был таков, что и на том спасибо. Я знала, что Феликс безумно предан своей работе, это было для него призванием. Но я по сей день не знала, что конкретно творится в его жизни за стенами нашей спальни. Мы ведь действительности практически не общались. Мы будто пока были стеснены обстоятельствами прошлого, и никто из нас до конца не был уверен в том, как ко всему относится другой.

Подождав, пока он примет душ и в своем обыкновении выйдет в одном только полотенце на бедрах, позволяя мне очередной раз рассмотреть татуировку на лопатке, я сидела на краешке кровати. Эта татуировка… Она меня пугает и завораживает одновременно. Удивительно то, что почти за два года совместной жизни я увидела её только в ночь нашей первой близости. Может быть, потому что раньше попросту не позволяла себе на него смотреть. Королевская кобра в броске. Туловище её тянулось спиралью по его плечу вплоть до локтя, на котором заканчивалось острым кончиком хвоста. Она была такой правдоподобной с озлобленным глазами и этими двумя смертоносными маленькими кинжалами в пасти, что на слабонервных, коей я и являлась, могла произвести неизгладимое впечатление. Вместе с тем эта кобра была так изящна и прекрасна каждой выведенной рукой мастера деталью, что дух захватывало, когда рассматривал её поближе.

И вот, я в очередной раз пыталась оторвать взгляд от этого зрелища, вспоминая, что нас ждет серьезный разговор.

— Феликс, — начала я осторожно, поднимаясь с кровати, — у меня для тебя кое — что есть.

Надо было видеть выражение его лица. Никогда я не делала ему подарков. И это было естественно для меня. Раньше. В отличие от него, который с недавних пор преподносил мне самые различные по стоимости и значению ювелирные украшения, в чем я совершенно не нуждалась, благополучно складывая их в шкатулку.

С волнением и замиранием я вручила ему небольшую квадратную коробочку. Она была по классике жанра заполнена, но не лепестками роз, а различной мишурой, сверху которой лежал свернутый и обвязанный лентой снимок. С интересом и оживлением Феликс развязал кусок атласа и уставился на черно — белое изображение. Потом поднял на меня вопросительный взгляд. Я предполагала, что Феликс явно не из тех мужчин, которые могут разобраться в снимке с УЗИ.

— Там внутри… — только и смогла вымолвить.

Он опустил пальцы в мишуру и покопался пару секунд, выудив простую детскую соску. Я затаила дыхание. Феликс быстро — быстро переводил глаза со снимка на соску, наверное, раз десять. А потом вдруг усмехнулся радостно, неуверенно спросив:

— Правда?

— Да.

Величайшее упоение, этот дикий восторг, безграничное счастье на его лице…они меня лишили дара речи. Я поняла, что не смогу ему сегодня сказать, что хочу на время уединиться в своей квартире, дабы сохранить нервную систему на расстоянии от его матери. Просто не могла испортить этот момент.

Скажу потом, решила я. И позволила ему неуклюже, но впервые по — настоящему обнять себя…

21

Смешно было предполагать, что отношение Феликса ко мне изменится после семейного разноса, устроенного ему дядей Дживаном. Хотя я потом часто вспоминала это удивление во взгляде: «Только не говори, что она дочь Гаспара». Его Величество прокурор явно не мог поверить, что такое недостойное существо в моем лице уродилось от нормальных людей. И уж тем более людей им уважаемых и, возможно, даже любимых.

В том, что Феликс трепетно относился к моему отцу, как ни странно, сомнений не возникло. Опять же, его любили и уважали очень многие в этом городе. Имя он себе заработал честное. Но другой вопрос — как все они были связаны. Мне об этом никто не рассказывал. Не посчитали необходимым вводить в курс дела. И дядя Артак, бывший на нашей свадьбе, тоже ни словом не обмолвился, когда поднимал тосты.

Не сказать, что мне это было важно. Я для себя в тот вечер лишний раз убедилась в том, что я в глазах Феликса — нечто низкосортное. Я просто каждый божий день просыпалась в ненавистной мне спальне и давала себе обещание, что скоро всё закончится. Надо просто подождать. Может, год. Может, меньше. Эта пытка была оправдана спокойствием родных.

Кое — как мне удавалось выживать эти три месяца. Феликс меня не беспокоил после фееричной брачной ночи, но в грубой форме потребовал, чтобы о наших истинных отношениях никто не знал. Даже его дражайшая матушка.

О, это был отдельный пункт в графе уровней моего личного ада. Ей доставляло удовольствие издеваться надо мной. Ком вопросов в ней рос, но она никогда не опускалась, так сказать, до меня — не спрашивала ни о чем, не пыталась узнать, что же такого между мной и её сыном произошло, способное довести аж до свадьбы. Я думаю, тикин Мэри на подсознательном уровне чувствовала, что Феликс меня презирает. Хотя, надо отдать ему должное — в наши истинные отношения его мать действительно посвящена не была. Для окружающих мы были обычной парой, делили спальню, иногда вместе вынужденно завтракали или ужинали, чтобы пустить пыль в глаза гостящим друзьям, родственникам, приятелям.

И я, и Феликс люто веровали в то, что наше совместное существование — это временное явление.

Любимым занятием моей свекрови было чтение мне лекций в обществе своих подруг по поводу и без. Зная, как мне неловко находиться в их компании, она все же настаивала, чтобы я присоединялась к ним, когда они собирались по какому — либо радостному событию — новая машина, поездка в Италию, бриллиантовое колье… Пренебрежительные взгляды, высокомерие, снобизм — я испытала на себе все оттенки настроения светских львиц… Стискивала зубы и молчала…

Спасали меня только отлучки к Розе или же её приезды ко мне. Она понимала, насколько сложно выносить такую атмосферу, поэтому каждую свободную минуту проводила со мной. Именно с ней я делила свои переживания и потрясения…

Только я привыкла к тому, что Феликс держится со мной крайне холодно, не интересуется моей скромной персоной и практически забыл о моем существовании — вдруг его натура вновь дала о себе знать. Как обычно, я лежала на диване у окна, когда ночью он ворвался в спальню, волоча ноги. Комнату мгновенно заполнил запах сигаретного дыма, смешанного с алкоголем. Несколько шагов, разделявших нас — и сильные руки подняли меня, чтобы затем опрокинуть на кровать.

— Ты должна спать здесь! Ясно тебе? Как ни крути, это твое супружеское ложе…

Я съежилась от страха, отчетливо вспомнив ночь свадьбы и боясь, что на этот раз дело всё же будет доведено им до конца. В полумраке он мне казался ещё более ужасающим.

— Испугалась? — усмехнулся он, наблюдая, как я позорно отползаю подальше. — Правильно. Разве я могу вызвать в тебе какие — то другие чувства?

В сторону полетели брюки, пока в моё сознание пытался проникнуть смысл сказанных им слов. Феликс тяжело дышал, и по мере того, как его дыхание становилось ближе, уровень тревоги внутри дорос до максимума. Что делать? Куда бежать? Разве за стенами этой спальни я найду спасение?

В темноте послышался глухой стук, и последовавший за ним поток нецензурных выражений дал мне понять, что Феликс довольно сильно ударился. Через пару мгновений помещение озарил яркий свет, от которого мне пришлось зажмуриться. Я продолжала всё так же съежившись сидеть на самом краешке громадной кровати и молить все высшие силы, чтобы он попросту лег спать.

Но господин прокурор явно не разделял моего пессимистического настроя — кажется, он, напротив, хотел продолжения банкета, с которого явился. Когда я приоткрыла глаза, Феликс уже взбирался на постель, пытаясь справиться с пуговицами, которые никак не поддавались, и, в конечном итоге, он бросил это дело.

— Моя радость! — вдруг воскликнул он и хмыкнул. — Весь день ждала мужа… Танцульки свои бросила. Как же публика этого города обойдется без твоих услуг?

Затем Феликс схватил меня за запястье и одним мощным рывком подтянул к себе.

— Скажи, Багира, — мой бывший псевдоним он протянул особенно смачно, — ты скучаешь по своей бл*дской жизни?

Я на миг была выпущена из его рук, но уже в следующую секунду мой подбородок больно сжали костяшки пальцев, вынуждающих подчиниться этому мучителю и смотреть прямо в глаза.

— Ах, пардон! Ты же у нас святая невинность. Практически Сонечка Мармеладова! У тебя же, мать твою, других способов заработать не было! — он фыркнул, издав булькающие звуки, — а, может, и не хотелось искать других способов!

Феликс отшвырнул меня так же молниеносно, как и минутой ранее притянул к себе. Он посмотрел на меня каким — то стеклянным взглядом, будто куда — то в пространство.

— А ты действительно на него похожа… Как же так… Ты — и его дочь? Не верю… Его дочь бы не стала опускаться до торговли своим телом!

Очередной раз меня выставили проституткой и недостойной дочерью. Если до этой реплики я молчала, понимая, что передо мной недееспособный человек, то теперь здравый смысл отошел на второй план.

— Почему тебя так волнует то, чем я занималась? Разве имеет значение моё существование? Нет! Оставь меня в покое! Я уйду из вашей жизни спустя время, как и обещала! Ты, чертово чудовище, почему ты никак не понимаешь, что мне и так больно?!

— Больно… — тупо повторили его губы практически бездвижно. — Чудовище․..

— Да, чудовище… — прорвало меня спустя три месяца молчания, — если бы не ты!.. Я ведь жила нормальной размеренной жизнью!

— Интересно, и как же к такой жизни отнесся бы твой отец? — ехидно вставил Феликс.

Я подалась вперед и, совершенно забыв о страхе и о том, что он в разы сильнее и опаснее меня, пригрозила ему пальцем у самого носа:

— Не смей! Хватит! Я больше не позволю! Тебе никогда не понять! Да ты и не должен меня понимать! Но ты и не имеешь права осуждать! Это моя жизнь! Это мой выбор!

И опять Феликс притянул меня к себе, но в этот раз…склонился лбом к моему лбу и устало вздохнул. Я уже перестала соображать, что происходит. Не понимала логику его действий.

— Венера… У тебя должна была быть другая жизнь. Нам не надо было встречаться…

Пожалуй, впервые за всё время я с ним была согласна.

— Оставь меня в покое, Феликс, — прошептала я. — Дай мне возможность уйти потом хотя бы с толикой мира в душе.

— Не могу…не могу, Венера. Не могу оставить. Разве ты мне хоть каплю мира оставила, что теперь его от меня же и требуешь? — иронично протянул Феликс. — Как же так?

— Именно поэтому ты вот который уже раз пытаешься меня изнасиловать? — спустя минуту общего молчания резонно заметила я, попытавшись отстраниться и положить конец его философской дилемме.

— Ты меня так ненавидишь?

Опять какие — то странные вопросы.

— Ненавижу, Феликс. Ненавижу! — я произнесла это искренне, с чувством, толком и расстановкой.

Господин прокурор покорно кивнул и отвернулся. Затем встал, достаточно быстро для пьяного человека отыскал свои брюки и, на ходу натягивая их, поплелся к двери.

— Я сам себя ненавижу. И тебя ненавижу…за то, что со мной сотворила. Жизнь свою…всё это ненавижу…

Он продолжал что — то бормотать и после того, как вышел из комнаты, но слов я уже не могла расслышать.

Феликс удалился. Но оставил после себя стойкий аромат разочарования. Аромат, который давно стал моим фаворитом.

22

Определенно точно могу сказать, что свекровь чуяла перемену в наших с Феликсом отношениях. Мне казалось, сообщи я ей о том, что она скоро станет бабушкой, её удар бы хватил прямо на месте. Она, пожалуй, была единственным человеком, который больше моего хотел, чтобы этому браку пришел закономерный скоропостижный конец. По крайней мере, до определенного момента я железно была уверена в своем уходе, о чем ей неоднократно и говорила. А теперь, когда её интуиция ей подсказывала, что имеют место быть грандиозные метаморфозы, скверный характер этой дамы начал проявляться в новой и даже усиленной форме. Тикин Мэри прекрасно знала мои слабые стороны, чем и добивала мою психику. Я пыталась не реагировать, честное слово. Но страх навредить малышу своими переживаниями всё же помог мне набраться сил и сообщить Феликсу о своём решении уединиться.

Он был удивлен. Думаю, даже зол. Кажется, господин прокурор до конца не поверил моим объяснениям.

— Раз ты решила… Я не стану тебя удерживать.

Это всё, что он мне сказал. А когда Феликс ушёл, я собрала небольшую сумку с самыми необходимыми вещами и, сообщив свекрови, что на некоторое время переселяюсь к себе, отправилась на такси в своё бывшее пристанище. Всю дорогу вспоминала эту искреннюю радость в её глазах. Соглашусь, что мы никогда не были близки, но скоро вот уже 2 года, как жили под одной крышей. Разве нельзя было найти общий язык? Да, я тоже не пыталась идти ей навстречу, не была особо мила или обходительна. Но в своё оправдание могу лишь сказать, что она с самого начала придерживалась тактики ранить меня больнее, поскольку никак не могла простить, что в жизни сына появилась женщина, которую выбрал он сам, и которую наша мадам ни капли не одобряла…

Что ж, только время покажет, что станет с нами, когда новость о пополнении дойдет и до неё.

Довольно не плохо и спокойно я прожила целую неделю. Феликс мне не звонил, я тоже его не беспокоила, вспоминая наш последний разговор. Пожалуй, мне было неловко. У нас, можно сказать, только начало всё налаживаться, и тут такой подвох с моей стороны… Конечно, он зол. Конечно, до конца Феликс мне не доверяет. И, конечно, я не собираюсь его ни в чем убеждать.

Ребенок — это то чудо, о котором я думала ровно с того момента, как полтора года назад услышала прогноз о бесплодии. Столько времени я отгоняла от себя мысль о том, что могу родить от Феликса… И вот я решилась… Я беременна. И уж теперь — то я точно не позволю чему — то внешнему нанести мне вред.

К этой гармонии внутри я шла достаточно долго, чтобы сейчас осознать, насколько дорога мне моя жизнь…

Звонок в дверь застал меня врасплох, я никого не ждала, Роза должна была приехать только завтра. Поднявшись и ощутив привычное головокружение, я глубоко вдохнула и выдохнула, а затем направилась открывать.

— Ты похудела.

Размашистым шагом Феликс прошел в квартиру, окинув меня мимолетным взглядом, который, однако, не помешал ему поставить некий диагноз. Какое — то время я тупо смотрела ему вслед и прислушивалась к тому, как шуршат пакеты, из которых он доставал содержимое в кухне. И зачем только потратился? Я ведь ничего не могу есть.

Я вернулась в гостиную и присела на диван, дожидаясь его. Какое — то приятное напряжение стремительно распространялось в воздухе, заставляя меня отвлечься от своего плачевного состояния.

Феликс принес с собой тарелку с многочисленными сладостями, которые поставил на край журнального столика ближе ко мне. Я большим усилием воли сдержала гримасу отвращения и попыталась отогнать новую волну тошноты.

— Знаю, ты просила пока оставить тебя в покое, — начал он, достав пачку сигарет из кармана вместе с зажигалкой и смотря куда — то в сторону, — но я не могу находиться в стороне. Уверен, тебе нужна помощь — хоть самая незначительная помощь по дому, даже покупка продуктов.

— На самом деле, все хорошо, Феликс. Мне ничего особенного не нужно. Я же не больная.

И тут его взгляд остановился на мне, непозволительно легко и быстро овладев моим сознанием, заставляя съежиться от предупреждения, горящего в нем.

— Ты давно смотрелась в зеркало? Я думал, беременные должны полнеть, а ты за каких — то дней десять превратилась в подобие человека. Я надеюсь, ты не специально отказываешься от еды, боясь за фигуру?

От такого абсурдного предположения стало чертовски обидно. Настолько, что меня хватило лишь на короткое «нет», после чего вновь ударивший в ноздри запах пирожных сделал свое дело — я вскочила, прикрывая ладонью рот, и побежала в туалет. Только и успела, что упасть на колени перед унитазом в ту секунду, как мой желудок охватил болезненный спазм. Я забыла обо всем, кроме давящей боли, скручивающей все тело, а каждая новая судорога спирала дыхание все мощнее и мощнее. И, когда в какой — то миг одна мужская ладонь бережно коснулась моего лба, поддерживая голову, а вторая, на которую молниеносно были накручены мои растрепавшиеся волосы, освободила от необходимости стряхивать их с лица, я вздрогнула от неожиданности. Нет, нет, нет! Он не должен меня видеть в такой момент! Не должен смотреть на это неприятное зрелище…

Мало мне было физических страданий, к ним теперь присоединились и эти невеселые мысли. Возможно, как раз это и повлияло на то, что я чуть не потеряла сознание от последующих сокращений, с силой которых прежние не сравнятся. И если бы не Феликс, я бы точно не смогла удерживать обмякшее тело. Когда все стихло, он помог мне подняться и отвёл в ванную. Пока я умывалась, он продолжал меня аккуратно придерживать за плечи. После, я захотела вернуться в туалет, чтобы прибрать за собой, но этот мужчина, удивляющий все больше и больше, мягко оттолкнул меня, сказав, что сам займется всем. Так мы и вернулись в гостиную — в обнимку, оба удрученные, но, как мне кажется, мой муж был еще и напуган. Я — то успела привыкнуть к выкрутасам токсикоза, а вот он…

Я присела, а Феликс, взяв сигареты со стола, направился к окну.

— Каждый день так? — голос его был обманчиво спокойным.

— Да.

— И давно?

— Около трех недель.

Выпустив клубок дыма в створку, он резко развернул голову ко мне.

— То есть, мы все еще были под одной крышей, а ты молча страдала, Венера?

— Я не страдала, — устало отмахнулась я, с опаской поглядывая на злополучные сладости.

Затем подалась вперед и отодвинула тарелку на противоположный край. Заметив мое непроизвольное движение, Феликс сузил глаза и тщательнее стал наблюдать за моими действиями. Неужели, не верит, что это не каприз, а необходимость? Разве я похожа на человека, готового навредить собственному ребенку в погоне за фигурой?

Когда сигарета была докурена, он закрыл окно и молча отнес тарелку в кухню, отчего я вздохнула с облегчением, хотя все еще чувствовала рвотный позыв. Было огромное желание лечь и поспать, но я сдерживалась, чтобы не вызвать еще больше переживаний с его стороны.

Если честно, я была рада видеть Феликса. Несмотря на наш последний разговор, его присутствие вселяло какое — то необъяснимое спокойствие. Жаль только, что так не может быть всегда…

— Сколько времени ты ничего не ешь? — раздался глубокий голос из коридора, после чего в помещение вошел и его обладатель.

На какой — то миг я залюбовалась им. Кипенно — белая рубашка будто преобразила его, придав смуглому лицу нотки какой — то экзотичности. Хотя, разве этого мужчину возможно преобразить еще больше? По — моему, предел совершенству все же есть…

Поймав себя на этой мысли, я сначала нахмурилась, но мне показалось достаточно честным списать всё на гормональный фон.

— Венера? — вновь позвал Феликс. — Всё в порядке?

Только сейчас я поняла, что не ответила на его вопрос.

— Я ем. Апельсины и куриную грудку. От всего остального меня тошнит. Я так выгляжу из — за слабости, а вовсе не потому, что добровольно отказываюсь от еды, Феликс.

С каждым последующим словом было все труднее сдержать зевоту, так хотелось подремать. Я смотрела куда — то в сторону его плеча, пытаясь сконцентрироваться, но веки сами собой опустились. Сознание истерило по поводу того, как бесцеремонно ведет себя мой организм, но я ничего не могла поделать. Как бы неловко мне ни было перед ним, я действительно не в силах повлиять на эту естественную перестройку.

В следующее мгновение я оказалась в плену мужских рук, которые с осторожностью подхватили меня и понесли в спальню. Возможно, при других обстоятельствах я и стала бы противиться, но не сейчас…

— Как хорошо от тебя пахнет… — вдохнула я его свежий запах, смешанный с нотками сигаретного дыма.

Поразительно, но тошнота стала отступать. Мне нравился этот аромат, он успокаивал все внутри, и даже отголоски сигаретного дыма в нынешней ситуации влияли положительно на мою обонятельную систему, что вызывало целый шквал вопросов…

— Твой запах успокаивает меня, дышать легче, — призналась я, когда Феликс опускал меня на кровать.

Бессознательно потянувшись к нему и обхватив руками сильную шею, я приложила голову к его груди. Этот приступ щемящей нежности я ничем, кроме как беременностью, объяснить не смогу…

— Скоро всё пройдет… — объясняла я с закрытыми глазами, практически провалившись в темноту, но испытывая непреодолимое желание успокоить его. — Меня предупредили, что такое состояние вполне естественно до 9–10 недель. Потом всё станет лучше. Надеюсь, что энергия вернется ко мне. Осталось подождать пару недель.

Я что — то еще бормотала, а он молча слушал и не шевелился. Когда его ладонь стала поглаживать мой затылок, а левая рука крепче прижала к себе, я улыбнулась. Так тепло, уютно и безопасно. Его объятия дарили чувство защищенности. Странно, правда? Те же руки, которые несли в себе боль, разрушения и мои личные муки. Руки, которые сейчас облегчали мое существование. Как жажду их прикосновений сейчас и как дичилась их раньше…

Мерный стук его сердца убаюкивал не хуже колыбельной. Не помню момент, когда я перестала говорить, уснув с блаженно приподнятыми уголками губ.

Феликс приходил почти каждый день. В таком режиме прошла еще неделя. Состояние моё пока не улучшалось, но его присутствие действительно облегчало моё существование. Я поражалась тому, насколько он заботлив. После его ухода могла часами сидеть и смотреть в одну точку, размышляя о том, что он другой человек. Внутри всё кипело от досады, и я каждый раз сдерживалась, чтобы не задать ему прямой вопрос: «Черт возьми, если ты можешь быть таким, почему же был так жесток со мной?».

Возможность эта выпала одной памятной ночью спустя еще неделю. Это был самый фееричный день на моей памяти — так плохо мне ещё никогда не становилось. Когда Феликс вечером после работы увидел меня, ужас застыл в его глазах. Я даже говорить не могла, так ослабла.

— Это как — то слишком, Венера. Я хочу, чтобы завтра ты сходила к Аветисову, — беспрекословно произнес он, в очередной раз став свидетелем того, как меня вывернуло наизнанку.

Потом Феликс просто подхватил меня и отнес на кровать, где я была бережно уложена. В этот момент единственное, чего я хотела, это чтобы он лег рядом и обнял, как в тот первый день несколько недель назад. Он отошел к окну и закурил, а я наблюдала за ним и, расслабившись, провалилась в сон.

Когда я проснулась, первое, что почувствовала — это умиротворенность и чувство безопасности. Он здесь — ликовала я. Феликс действительно остался со мной, я была прижата к его груди и слышала мерный стук сердца в темноте. Совсем не шевелилась, чтобы не будить его, хотя мне было интересно, который уже час и сколько времени мы так лежали.

— Как себя чувствуешь?

Я в удивлении вскинула голову и только сейчас поняла, что Феликс бодрствовал всё это время. Как — то странно защемило в груди от этого простого факта.

— Уже хорошо. Тебе не надо домой? — осторожно поинтересовалась я.

— Мне надо, чтобы ты утром пошла к врачу. Я тебя отвезу сам, а после уже займусь своими делами.

— Хорошо.

Впервые мне было приятно подчиняться ему. О, Венера, поздравляю, это уже диагноз.

— Феликс? — я не сдержалась, решив задать мучавший меня всё это время вопрос. — Что будет дальше?

Некоторое время мы молчали. Каждый обдумывал свои предположения по этому поводу. С наступлением ночи все эти страхи усиливаются и кажутся такими реальными…

— Дальше, Венера, ты родишь здорового ребенка. Вернешься в мой дом. Попытаемся наладить ваше общение с мамой. Попытаемся жить.

«Мой дом» — как чертовски правильно. Потому что это только его дом, я там никто. И не стану кем — то. Дом, в который я ступила жертвой, где пережила худшие свои дни. Дом, у которого есть хозяйка — единственная и неповторимая. И эта хозяйка меня не примет.

— А если я не хочу туда возвращаться? Если я хочу сохранить за собой это право самой решать, как распоряжаться своей жизнью? — взбунтовалась я.

— Что ты имеешь в виду? — заметно напрягся Феликс.

И хоть я его и не видела, продолжая лежать в своем исходном положении, была уверена, что он прищурил глаза в этом своем фирменном стиле — предупреждая собеседнике о том, что тот ступил на опасный путь.

— Я имею в виду, что мы даже не знаем друг друга, Феликс. Как ты себе представляешь наше существование? Иногда мне страшно от одной мысли о том, что я стану матерью. Потому что я сама лично понятия не имею, что делать в этой ситуации.

— И что же ты хочешь узнать обо мне? Я, как мне кажется, тебя хорошо знаю.

— Очень за тебя рада, — заворчала я, что было довольно глупо, потому что я продолжала прижиматься к нему.

И Феликс рассмеялся. Феликс. Рассмеялся. Я никогда не слышала его смех. Да, видела улыбку, но смех никогда не слышала. Это как — то странно. Но…вместе с тем мне было до мурашек приятно чувствовать этот обволакивающий низкий звук.

— Ну, давай, что же ты хочешь узнать? — вновь спросил он.

Недолго думая, я выпалила:

— О твоей работе, например.

— О работе? — от удивления Феликс даже немного приподнялся и взглянул мне в лицо. — Ты хочешь узнать о моей работе?

Мне тоже пришлось приподняться, и теперь наши лица были напротив. Сегодня в мягком свете уличных фонарей Феликс выглядел немного иначе. Он казался мне уязвимым и уставшим. Отягощенным обстоятельствами жизни. И главным образом — мной. Глаза, которые раньше мне казалась черными углями, опаляющими нутро, теперь выглядели как обсидиан — загадочный горный хрусталь, который под разными углами дает часто разные оттенки.

— Да, Феликс. Хочу узнать, чем ты занимаешься.

Уголки его губ приподнялись в мимолетной улыбке, после чего он вновь откинулся на спинку кровати и притянул к себе.

— В общем — то, не думаю, что это интересно девушкам. Дело в том, что моя работа сплошь окутана гадкими происшествиями, которые в свою очередь приправлены интригами, взятками, угрозами и постоянным напряжением. Структура в прокуратуре довольно запутана. В принципе, моя должностные обязанности состоят из надзорно — следственной деятельности, после которой я представляю сторону обвинения в суде.

— Ты всегда уверен, что подсудимый виновен?

— В том — то и дело, что нет. Вопреки тому мнению, что у тебя сложилось обо мне, я действительно ненавижу преступность и безнаказанность по блату. Когда я учился, четко поставил себе цель — хочу защищать людей. Поэтому мне часто приходится лезть в следственный процесс, когда я чувствую подвох. Многие пытаются тебя запутать и увести в сторону от истинного положения дел.

— Это как?

— Очень просто. Иногда это делается преднамеренно, если у сотрудника свой интерес, а иногда случается в силу безалаберности. Например, несколько дней назад мне пришлось вызвать гинеколога прямо к следователям в отдел. Была информация, что проститутки проносят наркотики в клубы без помех. Следователь утверждал, что они все чисты. На допросе ничего выявлено не было. Им просто полагалось отсидеть свои 15 суток, но я был уверен, что представительницы древнейшей профессии что — то утаивают, уж слишком тихо сидели. Обычно, когда еще в самом начале своей карьеры сталкивался с ними, они были довольно агрессивными и развязными, свободно оскорбляли всех и не боялись ничего.

— Что — то я потеряла нить, — озадаченно перебила я, — причем здесь гинеколог?

— Гинеколог, скажем, выудил пакетики с интересным содержимым непосредственно из рабочей зоны каждой.

Мои брови поползли вверх.

— Теперь им будет предъявлено обвинение по 228 статье УК РФ.

— И сколько им дадут?

— Зависит от того, как они будут сотрудничать со следствием.

— Хм…пожалуй, я действительно не готова слушать о подробностях твоей работы, — призналась с тяжким вздохом, уж слишком впечатлил меня рассказ.

— Всё, что тебе нужно знать — я пытаюсь по мере возможности спасти людей. И закроем эту тему.

— Каково это — спасать чужие жизни…и губить свою собственную?

О боже, я произнесла это раньше, чем успела подумать о последствиях.

— То есть?

Я вновь вздохнула. Как — то обреченно и нехотя пытаясь объяснить:

— То, что ты благородный и принципиальный, стоящий на страже закона человек, который в то же время превратил и мою, и свою жизнь в нечто…сложное. Ты практически погубил себя в день свадьбы Розы. Разве нет? Разве это справедливо, что ты так относился ко мне? Я уже долгое время пытаюсь понять, почему ты был так жесток? Ведь, по сути, нигде больше и ни с кем я тебя таким не видела.

По мере того, как я задавала шквал вопросов, Феликс отстранялся от меня и выпрямлялся всё больше. Я с опаской взглянула на него. Эта тема всё равно должна была быть затронута. Иначе мы не смогли бы доверять друг другу до конца.

— Раз уж ты начала этот разговор… — он твердо смотрел мне в глаза. — Я прошу прощения. Я сделал много такого, о чем сожалею. Хочу, чтобы ты знала, мне тоже пришлось несладко. Я обвинитель по жизни и по профессии, я всегда хочу докопаться до сути вещей. Ты не дала мне такой возможности. Я мужчина, получивший отказ. От девушки, которую считал эскортом. И с каждым разом наша игра меня затягивала. Я понял…я действительно с самого начала понял, что с тобой будет трудно, но мне это нравилось. Я хотел сломить твою волю, потому что не привык, чтобы меня отвергали. Ты была интересна…и в то же время я боялся. Я намеренно не наводил о тебе справки. Я боялся, Венера, что ты глубже моих представлений о тебе. Я боялся, что найду нечто такое, что заставит меня жалеть о своих словах и поступках, о причиненной тебе боли.

Он немного помолчал. А я, затаив дыхание, ждала его откровений. Меня поразило, насколько легко и искренне он извинился. Я не думала, что когда — либо дождусь от него таких слов. Это подкупает.

— Я жаждал обладать женщиной, которой я не нравился. Я был уязвлен. Со мной такого никогда не было. Впервые та, что меня действительно заинтересовала, не выказывала ни капли интереса ко мне. Ты, знаешь ли, раскрыла во мне латентные комплексы. И мне захотелось сломать и уничтожить тебя. Я не думал, что всё зайдет так далеко. Вообще — то, я нейтрально отношусь к алкоголю. Но в тот вечер и все последующие, когда ты видела меня пьяным, все начиналось с твоего образа. Я представлял тебя танцующей перед мужчинами. И знал, что каждый из них хочет с тобой сделать. Зверь внутри рвал и метал. Мысль схватить тебя в охапку и закрыть подальше от похотливых глаз уже не казалась мне бредовой. Я гадал, почему ты это делаешь. Ты не была такой, как другие танцовщицы, ты скрывалась. И я определенно точно нашел твое слабое место. Эта крайность — заниматься танцем на публике и быть такой скрытной, загадочной, недоступной — она меня бесила. Вот тебе и идея с мальчишником. Я был уверен, что ты набиваешь себе цену. Я тебя ненавидел и одновременно желал больше всего. И если сначала я хотел, чтобы ты пришла сама, под конец мне было плевать на всё. Если бы не отец, я боюсь, что довел бы начатое до конца…

Я содрогнулась, вспомнив эти минуты. Господи, смогу ли я когда — нибудь забыть? Смогу ли я искренне простить это? Любое воспоминание отдаётся болью.

— Я не знал, что ты из себя представляешь, да и не хотел знать — как уже сказал, я боялся, что ты окажешься глубже. Когда нас поженили, я тебя ненавидел настолько сильно, что не мог находиться даже в метре. Мне пришлось напиться на свадьбе, чтобы не придушить тебя при гостях. Но и ты не особо старалась опровергнуть мнение о себе. И это самое глупое, что я когда — либо видел в своей жизни. Ты поступила жестоко. Позволила мне наделать кучу ошибок и причинить столько тебе столько мучений. А когда я узнал, что это всё незаслуженно…мне снесло голову. Венера, клянусь тебе всеми моими сестрами, я тебя и пальцем не тронул бы, знай, кто ты, кто твой отец… Ты, моя дорогая, своим поведением обрекла мою скверную душу на терзания, отчего все самое плохое в моем характере вылезло наружу. Я думал, мы разойдемся через месяц. Думал, выкину тебя из своей жизни и заставлю жалеть о том, что очаровала моего отца. А тут — на тебе. Всё с точностью, да наоборот.

— Феликс, я никогда не хотела вызвать в тебе интерес. Я хотела молча делать свою работу. Мне нужны были деньги, — вставила я немного обиженно, остро реагируя на события прошлого.

— Теперь я это знаю, Венера, — заверил он и осторожно взял мою ладонь в свою в знак примирения.

Я опустила голову и посмотрела на наши сплетенные руки. До этого момента мне казалось, что я отпустила всё ради малыша, простила всех и вся, но теперь понимаю, что врала себе. Надо будет работать и работать над собой, чтобы сказать прошлому полноценное «прощай».

— Мне тоже следует извиниться. Прости, что с самого начала не послала тебя к черту так, как ты того заслуживал. Сначала дело было в гордости, а потом уже было поздно. Я испугалась. И ненавидела себя за эту трусость. Было легче обвинять только тебя…найти того, на кого можно свалить свои собственные ошибки. Прости.

Феликс медленно притянул меня к себе очередной раз за это время. Мы вновь лежали практически в обнимку. Нам понадобилось больше 2 лет, чтобы спокойно поговорить и понять друг друга. Вот так жестокая абсурдность.

— Венера, давай мы забудем о прошлом хотя бы на какое — то время. Я знаю, что ты до сих пор меня не простила. Но у нас есть веская причина дать друг другу шанс. И, быть может, когда — нибудь мы поймем корни этой химической привязанности друг к другу.

Да, ты прав, хотела я сказать ему, но вместо этого прикрыла глаза и попыталась найти в себе какие — то ответы. Мне следовало поблагодарить его за всё, что он для меня сделал в течение этих последних месяцев. За то, что не отверг меня. Это же так важно. Его признания сегодня позволили взглянуть на нашу историю под другим ракурсом. Это не значит, что моя боль стала меньше. Но теперь я хотя бы могла понять логику его действий. Ну, откуда, черт возьми, я могла разбираться в мужской психологии? Откуда могла знать, что чистосердечное признание в самом начале помогло бы избежать всего этого?.. Да и потом, кто его знает — что правильно, а что нет? Может, этот путь был нам необходим…

Обязательно скажу ему спасибо… А еще нам следует дать друг другу обещание быть терпимее… Возможно, мы нуждаемся оба в прощении…и любви?.. Я подумаю об этом потом…

Мне вдруг так захотелось спать… Да и Феликс рядом, от него так хорошо пахнет, так легко дышится…

Когда я проснулась, подушка рядом со мной была холодной. Стало неприятно, внутри появилось какое — то странное ощущение обманутых надежд. Мне казалось, что после ночного разговора между нами что — то прояснилось, и мы впервые позавтракаем вместе… Но его не было. Настроение было безвозвратно испорчено. Умом я понимала, что он ушел на работу, но для меня это не было основанием. Хотелось другого исхода. В конце концов, он говорил, что отвезет меня к врачу.

И хоть с настроением было плохо, зато моё самочувствие меня удивило. Я ни разу не содрогнулась от приступов тошноты. И даже поела мороженое. Прокручивая слова Феликса, я в течение дня ловила себя на мысли, что мне безумно приятно его отношение ко мне…

А потом мне сообщили, что у моей свекрови ночью был инсульт…

23

— Как уже однажды сказал — ты спишь исключительно в этой комнате. И никто не должен знать о том, как мы поженились в действительности. И, Венера, навсегда забудь о своих танцах. И ещё… Жаль, что ты обрезала свои волосы из — за меня.

После той непонятной ночи, когда он вновь пришел пьяный, прошло несколько дней. И как — то утром, надевая свой рабочий пиджак, господин прокурор решил мне вновь напомнить, «что» я такое и как себя должна вести.

— Посмотрим, что из этого всего выйдет.

Звучало достаточно зловеще.

А когда он ушел, я вздохнула с облегчением.

Естественно, что я даже и не думала возобновить танцы, по крайней мере, до тех самых пор, когда мы разойдемся. Быть с ним в одном помещении — тяжкое испытание, но я подчинилась этому требованию. И хоть на том спасибо — он больше не пытался приставать ко мне в дальнейшем. Какое — то время я жила вполне размеренно. Свекровь несколько раз намекнула мне, что неплохо бы сменить гардероб, но, как говорится, я притворялась «шлангом» и отказывалась. Мне от них ничего не нужно. Даже еда и крыша над головой — это уже слишком. А если ещё и деньги на меня начнут тратить…

Я свою жизнь оставила течению. Часами, даже днями могла сидеть в комнате, если мне не нужно было к Розе. Мир мой ограничивался телефоном и книгами, которые мне давала подруга. В этом доме, я даже не знала, есть ли библиотека? И не была уверена, смогу ли найти спальню своей свекрови при надобности. Я старалась не делать ни одного лишнего движения. А когда Феликс приходил домой ночевать, всегда прикидывалась спящей на том же диване, подальше от кровати. Я никогда не расслаблялась. В напряжении ждала нападения. Часто даже не засыпала, прислушиваясь к его дыханию. Лишь когда он покидал помещение, я могла легко дышать. Завтракать старалась одна. Впрочем, как и обедать, и ужинать. Персонал в доме (язык не поворачивался назвать их «обслугой») был ко мне приветливее, чем хозяева. Я как — то раз застенчиво попыталась объяснить, что люблю поглощать пищу в одиночестве. И после этого, если я не спускалась к трапезе, они без всяких напоминаний приносили мне еду на подносах. Даже в течение дня интересовались, не нужно ли мне чего.

Тикин Мэри не работала. Насколько знаю, ни одного дня в своей жизни. Шикарную жизнь ей обеспечивало семейное финансовое состояние. Её отец, дед Феликса, уже давно завещал свои богатства внуку, который в свою очередь бразды правления передал матери. У них были весомые вклады в различных сферах, которые приносили огромную прибыль ежемесячно, это мне Роза рассказала. А еще она сказала, что мадам после развода не взяла у мужа ни копейки. Даже подарки не принимала от него. Хотя с сыном разрешала обходиться так, как дяде Дживану угодно. При условии, что он будет жить исключительно с ней. Подруга поведала мне немало историй из своего детства. И с таким трепетом говорила о брате, что становилось невыносимо.

Ну как — то не получалось у меня представить Феликса добрым и любящим. Мне казалось, что при любой возможности он должен был пытаться скормить Розу крокодилам. А потом и Мариам. А потом и Рипсиме. Но нет, все его обожали…

Жизнь протекала обыденно. По мере того, как рос животик Розы, мы стали видеться реже и реже в силу её новых привычек — поспать, понежиться в кровати и посмотреть драмы в обнимку с ящиками сладостей. Она часто звала меня в гости, но я слишком стеснялась Арама, чтобы позволять себе такое удовольствие.

Да и потом, спустя какое — то время со мной стало происходить нечто странное. Сначала пропал аппетит, потом я заметила, что очень быстро устаю. Мне становилось холодно даже в теплой комнате. Я была уверена, что это связано с нестабильным циклом. Всё отгоняла от себя мысли о том, что может случиться что — то серьёзное. Ох, как же я ошибалась…

Очередные месячные затянулись сначала на десять дней, потом прошли три недели, а потом еще пару недель. Паника накрыла меня с головой, но я не решалась кому — либо сообщать об этом. Сама сходила в поликлинику к разным врачам, от которых услышала один и тот же диагноз — гипоталамическая дисфункция.

Мне выписывали препараты, железо, витамины, уговаривали согласиться на госпитализацию, но я отказывалась. Покупала на свои сбережения всё нужное из аптеки, молилась, чтобы это всё прошло. А иногда ведь действительно всё прекращалось на целый день. Это давало мне надежду, которая жестко обманывала мои ожидания на следующее утро.

Почти полтора месяца… Эта цифра приводила меня в ужас. Но я успокаивала себя тем, что в общем смысле неплохо себя чувствую. Только руки трясутся, и есть не хочется, а ещё резко темнеет перед глазами время от времени.

Это могло бы продолжаться еще долго, если бы я чуть не упала в обморок прямо при Феликсе и его матери. Даже тикин Мэри была в растерянности.

— Ты случайно не беременна? — как — то с подозрением поинтересовалась она.

— Нет…у меня, наоборот, как бы…долго всё это длится, — пролепетала я, когда мы были уже вдвоем.

— Ничего не понимаю. В общем, я запишу тебя к нашему гинекологу. Не хватало ещё, чтобы ты чем — то заразила моего сына.

О, Боже, чем и как?! У меня не было сил возразить ей. В эту секунду я отчетливо осознавала, как ненавижу их обоих. За всё, что со мной было, есть и будет ещё происходить долгое время…

24

Вся семья переживала за мою свекровь. Тетя Эльза, несмотря на то, что они никогда близки не были, постоянно находилась в больнице рядом с Феликсом и его дедушкой и бабушкой. Это была постоянная четверка, а остальные посетители сменялись каждые полчаса — час. Мне муж запретил там появляться, поэтому я на иголках звонила и расспрашивала о состоянии тикин Мэри несколько раз на дню. Около пяти дней её продержали в реанимации, а потом две недели она пролежала в палате. Сначала врачи давали неутешительные прогнозы, но перед выпиской обнадежили, сказав, что у неё достаточно сильный организм.

Мне объяснили, что у свекрови произошел ишемический инсульт с последующей парализацией правой стороны. Она теперь не в состоянии сама себя обслуживать, и это повергло меня в леденящий ужас. Дело в том, что я никогда ей не желала зла. Я искренне переживала всё это время и сочувствовала Феликсу.

Когда её привезли домой, я хотела переехать, чтобы помочь, чем могу, но опять же, Феликс настоял, чтобы я заботилась о себе, и уверил меня, что нанял хорошую сиделку. Сначала было немного обидно, я же действительно хотела как лучше. Но потом поняла, что он прав. С учетом моей чувствительности, я могла бы легко впечатлиться и впасть в депрессию. Я уже проходила такое с отцом.

И всё же, я не была готова к тому, какой она теперь стала. Тикин Мэри поместили в коляску. Дома её перемещали с помощью неё. Она совершенно не разговаривала, рабочая левая сторона помогала с трудом пережевывать пищу, которую для неё готовили. Эта красивая статная женщина словно постарела на добрые лет двадцать. После того, как я первый раз её увидела, мне пришлось долгое время приходить в себя. Феликс, увидевший моё состояние, убедился в правильности своего решения держать меня как можно дальше от любых потрясений. Признаюсь честно, я ему была за это благодарна…

Примерно спустя месяц, когда уже стало холодать, я решила забрать несколько теплых вещей, что у меня были в том доме. Чтобы не беспокоить мужа, не стала заранее говорить о том, что собираюсь в гости к свекрови. Была вероятность, что я не застану их дома, потому что в течение дня было необходимо доставлять её на процедуры. Она до сих пор проходила физиотерапию и эрготерапию. Феликс говорил, что видит небольшие изменения, но свекровь ещё не разговаривала и не двигалась.

Когда я вошла в дом, там царила полная тишина. Я отправилась в кухню и поздоровалась со всеми работниками, которые тепло встретили меня. Там же и узнала, что свекровь дома и находится в гостиной вместе со своей сиделкой.

Я сразу же направилась туда и бесшумно вошла в помещение. Не могу сказать, что мед. работница сделала это намеренно, но меня это очень разозлило. Перед глазами предстала следующая картина: тикин Мэри, сидевшую ко мне боком, кормили с ложки какой — то кашей и отвлеклись на телефон, вследствие чего практически «заехали» ей в глаз прибором. Я, правда, не могу объяснить, что мной двигало, но я незамедлительно сообщила женщине, что она здесь больше не работает.

— Я сама буду ухаживать за ней.

Феликс был ошарашен, когда застал меня в их доме укладывающей свекровь в постель. Я уже успела написать примерный график, которому нужно придерживаться, узнала, во сколько отвозить на процедуры, чем кормить и во сколько укладывать. Мне помогли работники дома, одна бы я не справилась с ней. Самым сложным был момент с купанием перед сном. Естественно, меня это смущало. И не только меня. Уверена, что и свекровь была смущена этим, но, к счастью, в этой ситуации она попросту не могла мне возразить.

— Венера, ты в своем уме? — зашипел на меня Феликс, когда мы вышли из спальни свекрови.

— Если честно, я в этом не уверена, — призналась я, — Феликс, поверь мне, я не причиню ей вреда. Я хочу помочь.

Я рассказала ему об увиденном днем, о своей вспышке гнева и поспешном решении. Могу предположить, что материнский инстинкт затуманил моё сознание.

— Я найму другую сиделку, вот и всё. Ты не будешь ухаживать за ней. Это даже не обсуждается, — отрезал он и уставился на меня, сжав челюсть.

— Послушай, — я коснулась его плеча ладонью. — Дай мне попробовать, я искренне хочу это сделать. Если пойму, что не тяну, слишком тяжело, сразу же признаюсь в этом. Разве посторонние люди будут относиться к ней лучше меня?

Мне показалось, что Феликс немного смягчился. Это очень радовало.

— Ты не сможешь профессионально оказывать ей помощь, — возразил он, но уже не так категорично.

— Я быстро научусь. Я уже знаю весь график. Позволь мне. Пожалуйста.

Мольба в моем голосе заставила его смягчиться.

— Венера, ты в положении. Зачем тебе это? — устало спросил он, сдаваясь.

Я могла только пожать плечами и, повинуясь порыву, прижаться к нему, зная, что Феликс уже дал своё беззвучное согласие.

Как она на меня смотрела… Боже мой… Мне так был знаком этот взгляд затравленного зверя, ждущего подвох. Именно этой реакции меня когда — то научил её сын.

Полтора месяца я молча ухаживала за ней, подстраиваясь под её режим. Мне было довольно не просто, но я очень старалась. Мучало меня только то, что особых улучшений заметно не было. Она всё так же не разговаривала и не двигалась сама.

Шел пятый месяц моей беременности, но засчет теплых и просторных вещей, что я носила, мой небольшой живот был совершенно незаметен. И я как — то не спешила сообщать тикин Мэри, что она станет бабушкой. Мало ли, может, это ухудшит её состояние?

Сначала Феликс скептически относился к моей затее, но спустя пару недель, когда от меня не последовало жалоб, признал, что, возможно, оно и к лучшему. Ведь теперь мы жили под одной крышей, ко всему прочему. Я была у него перед глазами, он мог видеть, что я в порядке. И плюс мне было приятно засыпать в его объятиях, чувствуя защиту.

За окном шел первый снег, в доме стояла тишина. Было раннее утро, я помогала свекрови завтракать. Когда мы закончили, я осторожно вытерла ей рот и убрала тарелки подальше.

— Давайте я вас тепло одену, и мы немного погуляем под снегом? Так красиво на улице. — Я с энтузиазмом взглянула на падающие хлопья.

— Оставь моего сына. Ты не сделаешь его счастливым.

Я остолбенела, услышав её голос. В полном ступоре я неосознанно приоткрыла рот и уставилась на неё.

— Я не желаю тебе ничего плохого. Я хочу, чтобы мой сын был счастлив. А с тех пор, как ты появилась в нашей жизни, он изменился в худшую сторону.

— И как давно вы можете говорить? — подозрительно спросила, пытаясь прийти в себя.

Естественно, она не ответила. Тикин Мэри хоть и говорила несвойственно медленно, но слова выговаривала четко. Дикция и прежний характер на месте!

— Рада, что вам лучше, — искренне произнесла я, — и мне жаль вас огорчать, но, как бы раньше я ни мечтала уйти от вашего сына, сейчас это невозможно. Я беременна. Уже пятый месяц подходит к концу. Мы с Феликсом дали друг другу шанс. Как к этому относиться — ваше право. Но не просите меня его оставить.

Мне показалось, что её глаза зажглись светом. И чтобы дать ей возможность переварить новость, я взяла поднос и покинула помещение на добрых полчаса.

Нам давали хорошие прогнозы, свекровь шла на поправку, уже двигала кистью правой руки и выглядела намного лучше. Она меня не просила об этом, но каждое утро после ванных процедур я наносила ей макияж, чтобы женщина чувствовала себя как раньше. Возражений с её стороны не было.

Мы с ней не обсуждали ни моё положение, ни наше совместное будущее. В основном только бытовые вопросы — если ей что — то нужно было, она просила меня об этом. Теперь я читала ей различные произведения классики, дольше гуляла на свежем воздухе и чувствовала себя счастливее. И не только я. Но и Феликс. По тому, как он на меня смотрел, я чувствовала беззвучную благодарность.

Я теперь была уверена, что всё у нас налаживается по — настоящему.

Она скончалась ночью в середине декабря. Остановилось сердце. Врач сказал, что это не редкость, когда после очевидных улучшений вдруг настает летальный исход. Я находилась в шоке. Именно я обнаружила её утром, по своему обыкновению зайдя помочь встать с постели.

Мне было невыносимо плохо, но Феликсу — в миллионы раз хуже. Он держался, но мне хватало одного взгляда в его сторону, чтобы на физическом уровне ощутить эту боль.

Дома постоянно сновали люди. На панихиду пришла целая толпа. Даже моя мама прилетела. Она очень помогла мне морально, без неё я вряд ли бы смогла достойно пройти через всё это.

Мы проводили последних посетителей, и я поднялась в спальню, где уже давно бездвижно лежал Феликс. От одного взгляда на его лицо у меня перехватило дыхание. Горло сковало уже давно знакомым спазмом, так похожим на тяжелый и неспособный вырваться наружу крик отчаяния. Подойти к нему и крепко обнять, погладить по щеке, утешить, подобрать сотни слов, в которых чувствовалась бы моя нежность, моя искренность и готовность быть ему опорой… Вот чего мне хотелось. Но вместо этого я как — то неуверенно подняла руку вверх и спустя секунду безвольно опустила её.

Я вышла из комнаты, чтобы дать ему побыть одному, не зная, что в этом случае правильно — уйти или остаться. Но из двух зол я была обязана выбрать наименьшее. Феликс — мужчина, а мужчины не терпят, когда ты ощущаешь их слабость.

Роза убирала чашки со стола, когда я вошла в кухню, кусая губы от волнения.

— Ты не осталась? — удивилась она.

Подняв на неё глаза, я попыталась выдать что — то в свое оправдание, но у меня не вышло. Я беззвучно открыла и закрыла рот, после чего слабо помотала головой из стороны в сторону. Слезы, будто десятки невидимых канатов, душили горло, и мне с трудом удавалось их сдерживать. Не хотелось, чтобы подруга переживала ещё и за меня.

Помещение наполнилось тяжелым вздохом безвыходности. Никто из нас не мог понять, как правильнее поступить в этой ситуации.

— Венер, всё же, лучше тебе пойти к нему.

— Я тоже этого хочу, но мне страшно, что я сделаю что — то не так, — призналась я.

— Если ты сделаешь что — то не так, он тебе точно об этом скажет. Иди.

И Роза подтолкнула меня к двери, а я покорно поднялась в спальню и вновь осторожно открыла дверь. Чтобы не передумать, быстро подошла к кровати и подсела к Феликсу. Затем попыталась обнять его. И снова открыла рот, чтобы что — то сказать, но вместо этого вдруг разрыдалась. Я плакала горько, с надрывами и спазмами, сожалея и сочувствуя его горю. Он же крепче прижимал меня к себе. Мы очень долго лежали вот так — я плакала, а Феликс гладил меня по голове. И будто мои слезы — это его боль. Будто через меня выходит его эмоциональная зажатость, неспособность проявить слабость. Он же мужчина. Мне казалось, я вбираю в себя его страдания, которые выходят через эту жидкость.

Я очень долго не могла успокоиться. Мы не произнесли ни звука. Я плакала. Он гладил меня по голове и прижимал к себе. Никто не смог заснуть этой ночью. Я представляла себя на его месте, и от этого мои терзания казались невыносимыми. Многим позже, когда слезы все же иссякли, я взяла его ладонь в руки и поднесла к губам. Мне так хотелось хоть как — то помочь ему… Но потеря матери — это невосполнимая утрата.

Похороны прошли спокойно, несмотря на сильный снегопад. Как — то странно он прекратился сразу же, как только тело предали земле. Люди постояли еще минут десять, а потом стали расходиться.

Феликс и дядя Дживан остались вдвоем и долго стояли, о чем — то беседуя. А потом ушел и свекор.

Я все это время сидела в машине неподалеку и, открыв дверь, наблюдала за мужем.

— Поедем, пусть он побудет один.

Мама протянула руку, помогая мне встать, чтобы пересесть к уезжающим дяде Дживану и Розе.

— Нет, — твердо отказала я, смотря в спину Феликсу. — Он не может остаться один, будто его все покинули. Уходите, а я побуду.

Не дожидаясь ответа, я зашагала к нему настолько быстро, насколько мне это позволял мой живот и отяжелевшие ноги.

Он стоял у холмика, осыпанного дорогими цветами и внимательно смотрел на фотографию матери у креста, словно видел впервые. Я бесшумно подошла к нему и сжала руку своей ладошкой. Феликс от неожиданности вскинул голову и взглянул на меня. Я лишь приподняла уголки губ, как бы извиняясь, что потревожила, но в то же время моя хватка стала сильнее, свидетельствуя, что я его не оставлю.

Феликс кивнул и снова повернулся к фотографии. Я последовала его примеру. В очередной раз, вглядываясь в черты этой женщины, я отметила, насколько она величественна. Красива, немного надменна, но так прекрасна, окутанная аурой роскоши. Феликс очень похож на нее.

Мы стояли долго. Все это время я не переставала держать его руку. И как бы тяжело мне ни было находиться в одном положении, я не бросила бы его ни за что.

— Дети не должны расти в нездоровой обстановке, Венера, — вдруг проговорил он, — дети не должны взрослеть раньше времени по вине родителей.

Я обернулась и уставилась на его профиль, пытаясь понять, почему он заговорил об этом сейчас.

— Я бы все отдал, чтобы снова почувствовать себя ребенком рядом с ней. Счастливым ребенком…

Мои глаза наполнились влагой при его последней фразе. Когда Феликс был счастливым ребенком? Мне кажется, что счастливым он никогда не был. Любимым — да. Но не счастливым. Обстановка и отношения между родителями просто не позволили ему ощутить вкус детства в полной мере, как, например, было у нас с Варданом до определенного времени.

— Венера… — его голос дрогнул. — Я пойму, если ты захочешь уйти и жить иначе.

Первая слеза одиноко покатилась по щеке. Во мне боролись два разных чувства — это и сочувствие, и ликование одновременно. Я закусила губу, чтобы не улыбнуться. Не улыбнуться от четкого осознания того, что мое место — рядом с ним. Что я давно уже оставила эту мысль об уходе.

Свободной рукой утерев слезы, я вернула голову в исходное положение, посмотрев на свекровь с каким — то новым светлым чувством благодарности. После чего твердо произнесла:

— Мы воспитаем нашего ребенка в любви, Феликс. У него будет детство, которого не было у тебя, и родители, которые успели понять и принять свои ошибки до его рождения.

Я почувствовала, как теперь его ладонь сжимает крепче мою руку. Этого было достаточно.

Спустя ещё какое — то время он развернул меня к себе и прижал к сердцу.

Мы стали единым целым. Две блуждавшие в одиночестве души, натерпевшиеся от жизни, наконец — то обрели друг друга.

И теперь я перестала переплетать какие — то обрывки. Я жила только мгновениями нашего общего «настоящего». Настоящего, построенного на прощении.

Конец