Ветер и море

Глава 14

Щупальца тумана, которые поднимались над густой зеленью, окружавшей бухту, украсили оба стоявших на якорях корабля прозрачными каплями росы.

Команды обоих судов продолжали трудиться сутки напролет, невзирая на удушливую жару и палящее солнце. Люди латали и штопали порванные паруса, вырезали новые рангоуты из деревьев, обильно росших вдоль берега, и как могли чинили поручни и переборки тем, что было под рукой. Работы, на которые Шо первоначально отвел четыре дня, по-видимому, укладывались в три, и это весьма радовало его. По мере успешного завершения ремонта Шо решил, что разумно ограничить использование фонарей и освещение кают. Он не хотел без необходимости идти на риск, ведь проходящее мимо судно могло заметить луч света там, где его быть не должно. Днем мачты и снасти скрывались в высоких деревьях, но по ночам береговая линия служила черным бархатным фоном, и даже свет от курительной трубки мог выдать присутствие людей.

Поэтому всю ночь огромные медные фонари на палубе должны были оставаться холодными и темными, на оснастке не было никаких огней, ни малейший луч света не пробивался сквозь плотные парусиновые занавески, закрывавшие пробоины в бортах и вентиляционные люки. Шумное полуночное веселье не должно было выходить за пределы нижних палуб, и людям было приказано для попоек, карточных игр и свиданий использовать пустой грузовой отсек – если у них еще оставались силы для подобных развлечений.

Кортни стояла на узком балкончике, который тянулся вдоль стены капитанской каюты. Он был сделан скорее для украшения, чем для практического использования, но узкий выступ давал ей возможность дышать свежим воздухом и в то же время оставаться в одиночестве. На балконе было гораздо холоднее, чем в каюте, где вдобавок ко всему окна были занавешены плотными парусиновыми полотнищами.

Небрежно опершись локтями о дубовый поручень и подперев ладонями подбородок, она задумчиво наблюдала, как в небе таял последний серебристо-розовый луч. Днем водоросли, которые, извиваясь, поднимались с песчаного дна, скрывали глубину воды в заливе, составлявшую три или даже больше фатомов – около двадцати футов, в сумерках вода становилась волнистым листом серебра, а в этот час была чернильно-черной, абсолютно спокойной, гладкой. Кортни с удовольствием осталась бы на балконе на всю ночь, чтобы избавиться от необходимости терпеть то, что снова приведет ее к поражению.

Гаррет Шо, Миранда Гоулд, Дэви Донн и Кортни накануне вечером вместе обедали в офицерской кают-компании, и это был настоящий кошмар.

Дэви Донн сердито смотрел на нее во время всего обеда. Он был не согласен с решением Шо позволить ей наравне с ними решать, как обращаться с пленными американцами. Кортни потребовала натянуть брезент, чтобы укрыть раненых от палящего солнца, – Донн считал, что они должны вариться в собственных страданиях. Она попросила, чтобы американскому доктору обеспечили доступ к перевязочным материалам и хирургическим инструментам, – Донн заявил, что у нее размягчение мозгов, что пленных следует оставить зализывать свои раны и мучиться от боли. Она распорядилась, чтобы раненым принесли мясной бульон, свежие фрукты и ведра с водой для питья и умывания, – Донн плюнул в ведра и с отвращением перевернул первую же супницу. Он категорически отказался от приглашения Шо присоединиться к их группе за вечерней трапезой, и потребовались строгий приказ и скрытая угроза, чтобы заставить его подчиниться.

Гаррет Шо вопреки обыкновению не выглядел встрепанным. Он оделся с особой тщательностью и, прибыв в кают-компанию в темно-синей парчовой куртке и белых нанковых бриджах, выглядел как король пиратов, которым всегда стремился быть. Однако рубашка на мощных плечах, накрахмаленная и безупречно отглаженная, как-то не соответствовала красно-коричневому загару и черной гриве волос и почему-то придавала ему шаловливый, порочный облик. Кортни не могла припомнить, чтобы когда-нибудь видела его таким.

От его парадного вида ее собственная простая одежда казалась намеренным оскорблением. Кортни забыла, что Шо любил выставлять напоказ свое положение и богатство и, следуя морским обычаям, устраивать по вечерам официальные обеды. Нет, нельзя сказать, что она забыла об этом, просто в данной ситуации считала их неуместными. Но он окинул надменным взором своих «приближенных», покосился на ее потрепанные парусиновые брюки и ту же простую батистовую рубашку, в которых ее перевезли с «Орла». Даже Донн удосужился надеть чистый жилет и рубашку и, как заподозрила Кортни, потратил целый кусок мыла на свое лицо и руки.

Настроение Кортни и вовсе испортилось, когда в облаке серебристо-желтого атласа в кают-компанию впорхнула Миранда. Ее длинные черные волосы были собраны в корону блестящих локонов, которые, слегка подрагивая, ловили и отражали свет свечей. У платья практически не было лифа, и лишь небольшой кусочек атласа плотно обтягивал большую грудь. Мужчины, широко раскрыв глаза и боясь вздохнуть, с нескрываемым интересом наблюдали за ней, стараясь понять, сможет ли ткань удержать ее груди в таком неустойчивом положении. Они ловили каждое ее слово и вскакивали с мест всякий раз, когда нужно было наполнить ее бокал вином. А дерзкие, обольстительные янтарные глаза без особых усилий умели заставить Гаррета смотреть в них и в неловкой тишине надолго удерживали его взгляд. А когда Миранда говорила, ее искусно модулированные звуки голоса служили только для того, чтобы односложные ответы Кортни звучали еще грубее – скорее от ревности, чем от раздражения.

Ревность!

Это слово пробудило в памяти Кортни воспоминание о разговоре, который днем состоялся у нее с Гарретом, когда он пытался оправдать поведение Миранды на борту «Орла».

– Поймите, Корт, вы не должны ничего иметь против нее. Она не такая, как вы или я. И она к тому же не умеет скрывать то, чем наградила ее природа.

– Ее интересуют только удовольствия, Гаррет. Она не пролила ни слезинки и даже не задумалась о судьбе других. И вы не видели ее на берегу. Вы не видели, как она намеренно выставляла напоказ свою «несчастную» судьбу, чтобы заслужить внимание капитана.

– Лучше капитан, чем несколько дюжин похотливых матросов. – По лицу Шо начала расплываться улыбка. – И откуда вы можете знать, что она не собиралась помочь своим пленным товарищам? Откуда вы знаете, что она делала и чего не делала?

– Я знаю Миранду.

– Да, вы знаете ее, как может знать дочь любовницу своего отца. И я хочу открыть вам глаза – в вашей изящной фигурке больше ревности к ней, чем могло бы уместиться в дюжине алчущих мужчин.

– Ревность?!

– Да, ревность. – Улыбка его стала еще шире, и синие глаза окинули пристальным взглядом парусиновые брюки и бесформенную рубашку. – Вас возмущала каждая минута, проведенная ею с вашим отцом, и вы завидуете каждому горячему взгляду, который бросают на нее мужчины. И не пытайтесь возражать мне, Корт Фарроу, или я прямо здесь положу вас на колено и отшлепаю.

У Кортни вспыхнули щеки, а гнев сдавил горло, не позволив ей возразить. Она действительно возмущалась каждой минутой, которую Миранда проводила с Дунканом Фарроу, но не из ревности – она слишком долго подавляла в себе собственную женственность, чтобы завидовать женственности в ком-то другом. Но что ее и правда возмущало, так это то, что двуличность Миранды в один миг ослепила Дункана; впрочем, то же самое происходило с любым мужчиной. Приспущенная блузка, взмах ресниц, затаенное дыхание, показная беспомощность – и, как правило, суровый, подозрительный человек вроде Дункана Фарроу или Гаррета Шо переставал замечать, что она гораздо более жестока, цинична и хладнокровна в своих интригах, чем может быть любой из окружающих ее мужчин.

Дункан был нужен Миранде исключительно ради преимуществ, полагающихся его любовнице. И судя по всему, теперь она упорно охотилась за Гарретом, чтобы получить те же привилегии.

Последний раз набрав в легкие вечернего воздуха, Кортни убрала локти с поручня и вернулась в каюту. Прежде чем зажечь свечу на столе, она тщательно закрыла дверь и поправила парусиновые занавески.

Закрытый сундук с одеждой, который Гаррет прислал ей и на который сейчас упал свет свечи, казалось, лукаво манил Кортни, как манит улыбка на лице палача. Она упорно сопротивлялась, гоня прочь воспоминания, которые иногда наваливались на нее и ей начинало казаться, что они ее задушат. Воспоминания о другом времени, о времени более приятном, когда наряды, кружева, шелковые ленты и атлас были самыми важными предметами в жизни маленькой девочки. Воспоминания принадлежали Кортни де Вильер Фарроу, но теперь в ее душе не было для них места. Однако и Гаррет, и Миранда, и даже Адриан Баллантайн заставляли ее снова и снова ощущать боль воспоминаний.

Адриан Баллантайн... Кортни не хотела думать о той ночи, которая перевернула ее мир. Нет смысла отрицать, что он изменил ее, и она до сих пор продолжала меняться с каждым новым часом, с каждым изменением настроения. Из-за него она чувствовала себя беззащитной там, где прежде чувствовала сильной и уверенной. Из-за него она обнаружила в себе нежность. Она то сердилась, то вдруг начинала грустить, и ее часто одолевало болезненное напряжение, у которого не было названия и которое ничем нельзя было облегчить.

Быть может, ей стоит сразиться с Мирандой за Гаррета? Возможно, ей не следует отказываться от предложенного им покровительства, невзирая на цену, которую придется за это заплатить? Он красивый, мужественный, а одинокие ночи можно проводить и гораздо хуже.

Гаррет Шо... Адриан Баллантайн...

В объятиях янки Кортни получила удовольствие, но, конечно, она могла бы найти его и с Гарретом. Ведь это касается только плоти, не важно, кому принадлежит плоть... или важно?

Налив себе в кубок красного вина, Кортни встала перед высоким зеркалом на подвижной раме. В ее лице не было ничего уродливого или грубого: длинные загнутые ресницы, изящно слепленные скулы, миндалевидные глаза, которые при желании могли бы (Кортни была уверена в этом) соблазнять, прямой нос, а губы, которые она всегда считала самыми обычными, были, когда вгляделась в них, мягкими и полными, что стало более заметным, когда она смочила их кончиком языка. Это был тот самый рот, который удерживал взгляд американского лейтенанта гораздо дольше, чем ей казалось возможным – или необходимым. И она отчетливо вспомнила приятные ощущения, когда его язык знакомился с ее языком, набрасывался на него, прижимался к нему и в конце концов заставил ее капитулировать.

Кортни почувствовала жар на щеках, и ее взгляд скользнул ниже, туда, где ее груди касались ткани блузки. Они были совсем не такими пышными и роскошными, как у Миранды, но именно они привлекли внимание Баллантайна. Он гладил и гладил вздувшиеся холмики, ласкал их и руками, и губами, и языком до тех пор, пока она не утонула в потоке ослепляющего блаженства. А затем, когда ее бедра расположились между ее бедрами и тепло его тела оказалось тем, что она давно ждала и хотела...

Кортни резко отвернулась от зеркала и тремя большими глотками осушила кубок до дна.

Это просто глупо все время думать о Баллантайне – глупо и опасно. Гаррет выполнил ее просьбу: сохранил жизнь лейтенанту и терпел ее общение с ранеными пленниками на палубе, – но он был неглупым человеком и к тому же подозрительным. Если какое-нибудь слово или поступок вызовет у него хоть малейшее подозрение в том, почему она хочет спасти Баллантайна, или если ему хоть на мгновение придет в голову мысль, что янки уже получил то, чего он сам так упорно добивался все эти годы, – дыба покажется ему легкой смертью.

Снова наполнив кубок, Кортни присела на корточки возле окованного медью морского сундука из черного дерева и нерешительно протянула руку к блестящей металлической петле. Подняв ее, она медленно открыла крышку, словно то, что притаилось внутри, могло выскочить и проглотить ее. Однако ничего не случилось, и только ее изумленный взгляд старался впитать в себя разнообразие ярких шелков и кружев, которые рвались наружу из битком набитого сундука. Платья из муслина, шелка и батиста просились в ее любопытные руки, тут лежали стопки кружевных и льняных блузок, шелковых сорочек и богато расшитых фантастических нарядов, подобных которым она никогда еще не видела; от всего этого у нее перехватило дыхание. Кортни обнаружила на дне маленькую шкатулку из слоновой кости с экзотическими духами и косметикой, блестящие рулоны парчи и атласа, дюжину пар шелковых чулок, таких тонких, что она могла разглядеть сквозь них свою руку.

И вдруг она увидела белое платье из тонкого муслина и осторожно вынула его из сундука. С маленьким лифом и короткими пышными рукавами, оно выглядело таким воздушным и нежным, таким необычным, таким женственным... Кортни провела тканью по щеке, улыбнулась, зарылась носом в пышные складки и глубоко вдохнула сладкий запах сандалового дерева.

Конечно, там были и другие платья, а не только это! Кортни не раз видела юбки из яркой блестящей тафты, пышные многослойные нижние юбки и упругие кринолины из китового уса; эти наряды попадали к ним с захваченных торговых судов. На Змеином острове женщины не придерживались определенного стиля или фасона одежды, не следовали определенному направлению моды, ни одно общество не диктовало им, что следует носить, а что нет, и все же когда на смену нижним юбкам и одежде из хлопка и плотного громоздкого бархата пришли платья из легкого как пух газа и тонкого шелка, женщины с удовольствием переключились на них. Если Кортни было неловко в цыганской одежде, то как она будет чувствовать себя теперь в наряде принцессы? И как она будет выглядеть?

Кортни прикусила нижнюю губку и вдруг поняла, что смотрит на свое отражение в зеркале, прикрепленном к внутренней стороне крышки сундука.

Как он это сказал? «...Вы одеваетесь в мужскую одежду и носите мужскую стрижку... недокормленный, невоспитанный пиратский мальчишка...»

Она снова налила в кубок вино и с жадностью выпила его. Зеркало продолжало притягивать ее взгляд, и она, отставив в сторону кубок, внимательно всмотрелась в зеркало сундука, чтобы оценить свой вид. Рука потянулась к голове и развязала обрывок бечевки, которым были стянуты в хвост ее волосы. Золотисто-каштановые завитки тотчас же разлетелись во все стороны и смешались с теми, которые уже выбились раньше, и Кортни не смогла сдержать тяжелого вздоха. На один короткий миг ей захотелось иметь густые блестящие волосы до талии, рассыпающиеся по плечам во всей своей красе – как у Миранды. Почему-то у Кортни волосы всегда выглядели неприлично неряшливыми/как будто она только что встала с постели и сейчас снова ляжет спать. Хмуро глядя на свое отражение, Кортни расчесала пальцами взъерошенные завитушки.

«Ты выглядишь на десять лет моложе...»

Твердо решив улучшить свою внешность, Кортни извлекла из сундука щетку с серебряной ручкой и принялась яростно расчесывать волосы. После многочисленных экспериментов с набором шпилек и лент, которые она нашла в шкатулке с косметикой, ей наконец удалось собрать вместе большинство завитков и соорудить пышную корону на макушке. Результат оказался весьма впечатляющим, и она, слегка отклонившись назад, откровенно восхищалась своим видом и, поворачивая голову так и этак, любовалась изящным изгибом шеи и небольшими красивыми мочками ушей.

– Невоспитанная и недокормленная – несомненно, – пробормотала Кортни и потянулась к графину с вином.

Подготовившись к следующему шагу, она принялась перебирать тонкое мягкое нижнее белье – или то, что, по ее мнению, было нижним бельем. Ей попались трусы, их она знала, и странная небольшая принадлежность туалета, похожая на пояс с длинными полосками, которая, как она подозревала, использовалась для того, чтобы поддерживать шелковые чулки. Кортни достала длинную прозрачную сорочку из светлого шелка с двумя тонкими бретельками из ленточек кремового цвета и после бесплодных поисков чего-нибудь, напоминающего корсет или грацию, поняла, что сорочка – это все, что будет между ее кожей и платьем.

Платье из тонкого белого муслина было с высокой талией и опасно низко вырезанным декольте. А над зеленой атласной лентой, которая отделяла юбку от лифа, оставалось не больше двух-трех дюймов ткани. Но что еще хуже, как обнаружила Кортни, надев платье, лиф был скроен так, что приподнимал ее грудь, одновременно придавая ей смущающую пышность. Она тянула и расправляла муслин, но ей никак не удавалось подтянуть его вверх, чтобы хоть немного прикрыть оголенное тело.

Снова яростно прикусив губу, Кортни осмелилась сделать шаг вперед к высокому зеркалу, чтобы оценить конечный результат. Первой ее реакцией было изумление. Она открыла рот и подняла руки, чтобы прикрыть свою наготу, затем медленно опустила руки и встретила взгляд дерзких, искрящихся изумрудных глаз, смотревших на нее из зеркала, и разглядела бледно-розовый румянец на обожженном солнцем лице и в довершение ко всему – робкую, дрожащую улыбку, которая постепенно становилась все увереннее.

Перед ней было лицо из медальона – лицо красивой молодой женщины, которая не была ни худой, ни неуклюжей и совсем не походила на мальчишку. Она была хрупкой и изящной и полностью соответствовала стилю и покрою платья. Небольшое изменение – Кортни слегка спустила пышно присборенные рукава, чтобы прикрыть рану на верхней части руки, – и гладкие кремовые плечи оголились еще больше, лиф натянулся, и грудь стала еще сильнее притягивать взгляд – не вульгарно или бесстыдно, а так, что Кортни гордо вскинула голову и уверенно улыбнулась как истинная французская аристократка.

В первый раз она не стала пытаться подавить нахлынувшие воспоминания – воспоминания о ярко освещенных бальных залах, о высоких белых париках и шелестящих парчовых вечерних платьях. Давно забытая мелодия менуэта неясно зазвучала в голове, и Кортни закрыла глаза, чтобы лучше видеть кружащиеся пары, которые раскланивались и расходились под музыку. Она была над ними и смотрела через перила балкона; ее детские глаза были широко раскрыты и ослеплены разноцветной радугой, огнями тысячи свечей, отражавшимися в хрустальных подвесках подсвечников. Она услышала смех и звон бокалов с шампанским, увидела свою мать, такую прекрасную, такую элегантную, окруженную морем красивых улыбающихся лиц. Подняв голову вверх, мать искала огромные изумрудные глаза, с жадностью смотревшие на нее, улыбалась и прикладывала к губам тонкие белые пальцы тайным, полным любви жестом. «Когда-нибудь, – казалось, говорила она, – когда-нибудь ты тоже все об этом узнаешь».

Звук шагов в коридоре вернул Кортни в настоящее, и она открыла глаза. Ее взгляд метнулся к верхнему углу зеркала, к лицу, появившемуся над ее плечом, и к паре дымчато-серых глаз, которые с изумлением встретили ее взгляд.

Кортни повернулась и оказалась лицом к лицу с Адрианом Баллантайном. Ни один из них не сдвинулся с места и не заговорил, и только в его глазах отразилось глубочайшее удивление, когда он увидел ее платье, ее прическу и полумесяцами выглядывающую из лифа грудь.

– Ч-что вы здесь делаете? – наконец удалось выговорить ей. – Как вам удалось пройти мимо охраны?

– Я не проходил, – тихо ответил он. – Меня проводили сюда под дулом мушкета.

Заглянув за его широкое плечо, Кортни увидела стоявшего на пороге открытой двери Гарри Питта, корабельного эконома. Это был невысокий лысеющий мужчина с пергаментной кожей и улыбкой, наводившей на мысль об отбеленном черепе; его глаза чуть не вылезли из складок, напоминавших кожу на лапах ворона, пока он водил взглядом вверх и вниз, вглядываясь в встревоженное лицо Кортни. В свете свечи, стоявшей позади нее, ее белое платье казалось легкой дымкой, и эта дымка вызывающе обволакивала все выпуклости ее тела, слегка намечая тонкую талию. Волосы Кортни поглощали золотистый свет, и его блики, падая на щеки и шею, создавали мягкую светящуюся ауру вокруг ее лица.

Мужчины молча смотрели на нее, и Кортни с трудом поборола желание спрятаться от их взглядов.

– Зачем вы привели сюда заключенного? – резко спросила она.

– А-а? Вы же сами приказали, разве нет?

– Конечно, нет.

– Ну-у, – взгляд Питта блуждал по темной впадине между ее грудей, – мне сказали, что вы хотите, чтобы эту собаку привели к вам в каюту и чтобы он занялся грязной работой. Если у вас нет для него работы, я отведу его обратно к остальным.

Кортни взглянула на Баллантайна. Интуиция подсказывала ей, что нужно отправить его обратно. Она намеренно весь день не посылала за ним, главным образом потому, что старалась не допустить возникновения бурных эмоций, которые уже опять начинали оказывать воздействие на ее кровь. Но ей необходимо было выяснить, правда ли он ее слабость и будет ли снова так странно действовать на нее. Она обязательно должна избавиться от наваждения – должна победить его.

– Благодарю вас, мистер Питт, – сухо кивнула Кортни. – По правде говоря, мне пригодится умение янки обращаться с пемзой и ведром. Можете оставить его здесь.

– Мне остаться и следить, чтобы он работал прилежно?

– Думаю, я сама вполне способна проследить, чтобы он как следует выполнял свою работу. – Она подошла к письменному столу и достала из верхнего ящика длинноствольный револьвер. – Вы можете заниматься своими делами и вернетесь за ним перед обедом.

– Перед обедом... да-а.

– Мистер Питт!

– Да? – Он отвел взгляд слезящихся глаз от ее груди.

– В будущем, прежде чем войти ко мне, постучите в дверь. – Она подняла револьвер и как бы нечаянно навела его на эконома.

Завуалированная угроза была продемонстрирована с улыбкой, но у Питта мгновенно вытянулось лицо. Он взглянул на оружие, потом в зеленые непроницаемые глаза Кортни и попятился к двери.

– Не нужно так волноваться, – проворчал он. – Вашему отцу это не понравилось бы.

– Моего отца здесь нет, и именно поэтому есть револьвер. Возможно, вам захочется рассказать об этом остальным?

Питт мрачно пробормотал какую-то непристойность и исчез в темном коридоре, а Кортни в облаке белого муслина подошла к двери, мгновение сердито смотрела ему вслед, а потом закрыла дверь на задвижку.

Баллантайн не шевелился и молча провожал Кортни взглядом, но как только она повернулась к нему, быстро отвел глаза.

– Трудности с вашими людьми? – спросил он.

– Ничего такого, с чем я не могу справиться.

Мимолетная улыбка коснулась его губ, хотя в остальном выражение лица не изменилось. Но гордость Кортни была задета, и она, подняв тяжелый револьвер, прицелилась в грудь Баллантайна.

– Я не побоюсь воспользоваться им, Янки. Не провоцируйте меня.

Серые глаза встретили ее взгляд, и улыбка стала откровенно насмешливой.

– Учтите, я очень меткий стрелок.

– Не сомневаюсь.

– Мне что, надо это доказать? Если вы замышляете совершить какую-нибудь глупость, то лучше я застрелю вас прямо сейчас и покончу с этим.

– Господи, что я могу замышлять? У вас есть оружие, вы можете закричать, и тогда к вам ворвется дюжина вооруженных людей. И даже если предположить, что мне удастся сдавить руками ваше прелестное горло, то куда мне после этого деться?

Утонченное высокомерие его тона взбесило Кортни. Она не могла подобрать достойного ответа и просто смотрела на Баллантайна, крепко сжимая револьвер. Свою порванную рубашку Баллантайн сменил на другую – из грубой ткани, и от этой новой одежды мускулы у него на руках и на груди выглядели еще более мощными. Раны Адриана, похоже, быстро заживали; повязка на голове пока еще оставалась чистой, но она только частично виднелась под свободно падавшими прядями золотистых волос. Долгие часы пребывания на солнце не причинили ему никакого вреда; его лицо просто потемнело до красновато-коричневого цвета, который только подчеркивал его волчий оскал. Глаза у Баллантайна были холодными и надменными, как и тогда, когда власть находилась в его руках, и Кортни была уверена, что видит, как в них блестит насмешка – насмешка над пиратской девушкой, изображающей из себя леди! Стремясь справиться с яростью, она сделала глубокий вдох и мгновенно пожалела об этом. Лиф платья не растянулся при ее вдохе, а только еще сильнее приподнял грудь – и это не осталось не замеченным Баллантайном.

– Идите к жаровне, – грубо скомандовала она, стволом револьвера указав направление. – Воздух становится сырым, а потому разведите огонь, пока я буду одеваться к обеду.

– Я подозреваю, что где-то к этому платью есть еще что-нибудь. – Его губы скривились в улыбке.

– К жаровне! – процедила Кортни сквозь стиснутые зубы.

Подойдя к маленькой железной печке в углу каюты, Баллантайн встал на колено и с шумом начал забрасывать уголь из жестяного ведра в черную топку.

У Кортни рука устала держать оружие, и она опустила его, опасаясь, что может выстрелить. Во рту у нее пересохло, ладони стали холодными и влажными, она не могла удержаться и смотрела на мышцы, вздувавшиеся на спине и плечах Баллантайна, когда он разводил огонь. Как могло случиться, что он выглядит совершенно здоровым и невредимым после двух дней, проведенных на палубе – в аду, куда она его отправила? Он был со своими людьми, верно, и со своим дражайшим другом доктором, но большинство раненых становились жертвами лихорадки или дизентерии, да еще плюс к этому удушающая жара, мухи, вонь и страдания... Ему хотя бы ради приличия следовало выглядеть бледным и измученным.

Баллантайн выпрямился, и Кортни, утратившая бдительность, вздрогнула от неожиданности.

– Что-нибудь еще, мисс Фарроу? – спросил он с покорным видом.

– Можете наполнить вином мой бокал, – распорядилась она, указывая на графин и кубок, и почувствовала, как кровь прилила к щекам. – И перестаньте глазеть на меня.

– А я глазею? Простите, должно быть, жара на палубе подействовала на мои манеры. Но между прочим, любой женщине, выбравшей себе подобное платье, следует ожидать любопытных взглядов со стороны мужчин.

– Вряд ли можно сказать, что вы просто смотрите.

– Вряд ли можно сказать, что вы то, что я ожидал увидеть, – отпарировал Баллантайн.

– Ожидали увидеть невоспитанного пиратского мальчишку?

– Я так называл вас? – Он снова усмехнулся.

– Несколько раз.

– В таком случае должен сказать, – его взгляд неторопливо скользил по ее телу, – вы очень хорошо умеете притворяться.

Кортни покраснела еще гуще. Зачем он это делает? Где его язвительность, его презрение? Она могла бы ответить на такое обращение, и с легкостью, но не знала, как реагировать на угодливость или, что еще хуже, на лесть.

Отойдя от двери, она прошла за массивный письменный стол и, демонстративно положив оружие так, чтобы можно было легко его взять, села в глубокое мягкое кожаное кресло и нетерпеливо забарабанила пальцами по подлокотнику.

– Мое вино?

Обойдя кучу разбросанной одежды, которую она вытащила из сундука, Адриан взял графин и до краев наполнил кубок кроваво-красным бордо.

– Поставьте его на стол, – бросила Кортни, – а потом можете... можете снова уложить все эти вещи в сундук.

Адриан поставил кубок на стол и посмотрел на груду причудливых нарядов, валявшихся у его ног. С нескрываемым изумлением он поднял вещицу из прозрачного шелка, очень напоминавшую сорочку, которая была на Кортни под муслиновым платьем.

– Оставьте сундук. – Кортни испуганно вскочила и выхватила вещицу из рук Баллантайна. – Я сделаю это сама.

– Мне было бы очень приятно...

– Я сказала – оставьте!

Пожав плечами, он смотрел, как Кортни, снова опустившись в кресло, взяла кубок. Она сделала глоток, но сухость в горле не прошла, и она выпила все вино. Не очень твердой рукой Кортни поставила кубок на стол и, взглянув на Баллантайна, заметила у него на губах улыбку.

– Это довольно крепкое вино, если у вас нет к нему привычки, – произнес он, когда Кортни потребовала снова наполнить бокал.

– Едва ли вы тот, кто может давать советы относительно напитков. И кто сказал, что я к нему не привыкла?

– Действительно, кто? – пробормотал он и посмотрел на поднос с серебряными кубками. – К тому же молодой леди не следует пить в одиночку.

Кортни с изумлением смотрела, как он бесцеремонно налил себе вина, прежде чем снова наполнить ее кубок. В ее глазах вспыхнул огонь, а пальцы заплясали на рукоятке револьвера.

– Янки, вы когда-нибудь задумывались, что было бы, если бы мы сражались на одной стороне? Положим, мой отец сражался бы против паши, а не за него, и, положим, мы встретились бы как союзники. Тогда вы тоже не захотели бы принимать меня всерьез?

– Я очень серьезно отношусь к вам, Ирландка.

– Нет. – Кортни покачала головой. – Нет, Янки. Это неправда. Вы относитесь ко мне серьезно только тогда, когда можете что-то из этого извлечь. Например, на борту вашего корабля, когда вы понимали, что только я одна стою между Сигремом и вечностью. Или вчера, когда вы думали, что можете сыграть на моем сочувствии. Обморок был очень правдоподобным. Вы заслуживаете аплодисментов. – Кортни с удовольствием отметила, что в его глазах сверкнул гнев. – Возможно, вы даже рассчитывали, что я помогу вам убежать? Это так, Янки? Скажите честно, вы думали, что одна ночь в постели, одно пьяное изнасилование превратят меня в безумно влюбленную девушку?

– Не думаю, что вы мне поверите, – спокойно ответил Баллантайн, – если я скажу, что, так же как и вы, сожалею о случившемся в ту ночь или что это не имеет никакого отношения к тому, как я отношусь к вам.

– А как вы относитесь ко мне, Янки? – Она лукаво взглянула на него поверх наклоненного кубка. – Я знаю, что мое тело доставило вам удовольствие, хотя вы говорили, что ничего не помните. Или, быть может, оно слишком понравилось вам? Разве ваша Дебора не радовала вас таким же способом?

– Моя невеста не имеет к этому никакого отношения. – Адриан стиснул челюсти.

– Нет? Это означает, что вы не собираетесь рассказать ей обо мне? О том, как вы пали со своего высокого пьедестала добродетели? Как это вы сказали? – Она задумчиво сжала губы, не обращая внимания на блеск его глаз. – А-а, да. Кажется, вы сказали, что понадобилось бы очарование самого сатаны, чтобы заставить вас нарушить свое обязательство перед прекрасной Деборой. Такое извинение вы преподнесете ей? Скажете, что вас соблазнил сатана?

– Сатанинский ром, так будет вернее, – язвительно ответил Адриан. – Но я не припомню, чтобы упоминал при вас имя Деборы.

– Вы также заявляли, что не помните, как разорвали мою одежду и как затащили в свою постель. – Кортни с хриплым смехом откинулась в кресле; вино пело в ее крови, поддерживая ее храбрость. – Или вы будете утверждать, что это я изнасиловала вас?

У Адриана в висках застучала кровь, и когда Кортни протянула руку к графину, его взгляд непроизвольно потянулся к открывшейся под муслином коже. Из-под платья выглянул не такой уж маленький кусочек розового тела и остался на виду, но Кортни пребывала в блаженном неведении. Воспоминание об этом нежном теле оставило в памяти Баллантайна отпечаток, который не могло стереть никакое количество рома. Адриан вспомнил теплоту этого тела, которое было податливым и мягким. Кортни жадно тянулась к его губам – несмотря на все обвинения в его адрес. Несмотря на то, во что она хотела заставить его поверить!

Он приказал себе сконцентрироваться на ее руках и смотреть только на то, как она наливает вино. Господи, сколько нужно времени, чтобы наполнить два кубка?

– Давайте, Янки, пейте... – держа в руке наполненный кубок, Кортни снова откинулась на спинку кресла, – если у вас нет причины снова опасаться за свою порядочность.

Стараясь обуздать гнев, Адриан взял свой бокал и поднес к губам. Кортни сделала то же самое, и их взгляды встретились над краями серебряных кубков.

«Что ж, – размышляла она, – не так уж трудно вывести его из равновесия. Достаточно одного укола, и он совершает ошибки, как любой другой человек. Он для меня не опасен, он не обладает загадочной властью надо мной. Если кто-то чувствует опасность, так это он. Ах, как сладка победа, когда знаешь, что он понимает эту опасность!»

– Второе падение с величественного пьедестала добродетели... – провокационно пробормотала она. – будет трудно найти объяснение, не так ли, Янки? Даже вынужденное падение будет губительным для человека ваших непоколебимых принципов.

Адриан заметно напрягся, когда она встала и, обойдя вокруг стола, остановилась перед ним на расстоянии вытянутой руки. Она беззастенчиво разглядывала его застывшее тело, и Адриан, хотел он того или нет, не смог отвести взгляд от ее лица, не смог удержать свои чувства и не ответить на острый аромат ее кожи. Мыло и горячая вода совершили чудо, и теперь она казалась ему сказкой, явившейся из какой-то другой, далекой жизни, и от того, что Кортни, судя по всему, даже не сознавала этого, у него по телу пробежала дрожь.

А кроме того, в ее глазах появилось что-то новое и волнующее. Адриан пожалел, что не может разодрать рану на виске, – боль помогла бы прочистить мозги и вернуть разум. Взгляд Кортни играл с его телом, дразнил, затягивал в сияющий зеленый водоворот и будоражил инстинкты – им больше нельзя было доверять.

«Воспользуйся своим шансом, – говорили они ему. – Спасайся! Вырвись! Не попадись снова в одну из ее ловушек. Думай о доме, думай о Деборе, думай о Морском Волке... думай о чем угодно!»

Кортни поставила кубок на стол и замерла неподвижно; презрение, которое она чувствовала в Баллантайне, заманивало ее на опасную почву. Ее кожу обжег жар его глаз, смотревших на нее, сердце колотилось в груди, и она догадалась, что Адриан бросает ей вызов, дразнит ее, насмехается над ней.

Она подняла руки и с нарочитой нежностью положила их ему на грудь. От этого движения у нее по спине пробежал холодок, и Кортни затаила дыхание, не уверенная, действительно ли ощутила под пальцами легкий трепет. Ремень, удерживавший полы рубашки Адриана, был достаточно свободным, и раздвинуть грубую ткань оказалось легким делом. Запустив руку в густые заросли медных волос, она провела ею по упругой груди, твердые мускулы которой обожгли ее пальцы. Потом добралась до сосков; твердые и ждущие, они вовсе не соответствовали неестественно окаменевшему надменному подбородку.

Ее исследование распространилось вверх, к крепкой шее; пальцы задержались в ямке у ключицы, а затем двинулись по изгибам мускулистых плеч. Кортни подняла взгляд к скульптурно высеченному подбородку, и ее сердце, обезумев, пропустило несколько ударов. Губы Баллантайна были сжаты в тонкую линию, а на щеке судорожно подергивалась мышца, увлекая ее взгляд еще выше... И даже если бы его руки в этот момент не вцепились ей в плечи, она громко вскрикнула бы от изумления, увидев откровенную ярость, светившуюся в его взгляде. Как луч света, отражающийся от лезвия меча, этот взгляд вонзился в нее, проткнул, пригвоздил так, что она не смогла бы пошевелиться, даже если бы ее конечности имели способность или желание это сделать.

Не успела Кортни перевести дыхание, как ее руки были заломлены за спину, а она сама оказалась безжалостно прижата к твердой мужской груди.

– Так вы этого хотите? – прорычал Баллантайн, наклоняясь к ней.

Кортни крутилась и вырывалась, но он не отказался от своего намерения. Его губы, коснувшись мягкого изгиба шеи, обожгли ей кожу. От такого натиска чувства у Кортни смешались, но ей все же удалось выдернуть руку, широко замахнуться и нанести в высокомерную челюсть звучный удар за несколько секунд до того, как его рот прижался к ее губам. Прошипев проклятие, Баллантайн снова прижал ее кисти к пояснице и с такой жестокостью рванул их вверх, что Кортни, вскрикнув, испуганно взглянула на него.

Ее дрожащие губы приоткрылись, глаза расширились и потемнели, а затем неожиданно затянулись пеленой слез. Плотно прижимая Кортни к себе, Адриан чувствовал, как ее груди упираются ему в грудь, чувствовал дрожь в ее руках и ногах, и отчаянно старался не обращать на это внимания, однако его тело отреагировало так бурно и мощно, что этого нельзя было не заметить.

Гнев так же быстро остыл, как и вспыхнул, и Адриан снова выругался, на этот раз приглушенно. Кем была эта женщина, этот полу-ребенок? Как получалось, что она в одну минуту доводила его до слепой ярости, а в следующую зажигала в нем огонь желания?

Его ладони скользнули вверх по рукам Кортни и сошлись на шее. Большими пальцами он провел по ее щекам, смахивая маленькие бриллианты слез, которых она поклялась никогда больше ему не показывать. Коснувшись губами блестящих ручейков, Адриан сдвинулся ниже, заглушив вздох, который слабо пытался остановить его, и завладел испуганными, трепещущими губами.

Отчаянное рыдание Кортни превратилось в глухой стон, она всем телом прильнула к Адриану, прижимаясь грудью к его открытой, поросшей волосами груди. Кортни устремилась в его объятия, чтобы начать войну – нежность против жестокости, страсть против надменности, – и почувствовала, как напряглось его тело, ощутила силу его рук, крепко сомкнувшихся вокруг нее. Ее пальцы вонзились в упругие мускулы плеч, губы раскрылись под его губами, а язык затеял с его языком неистовый танец любви. Грубая щетина на небритом подбородке Адриана царапала ей кожу, и дрожь пронизывала ее тело; в груди Адриана что-то громко стучало – настолько громко, что Кортни слышала и ощущала этот стук.

Запустив пальцы ей в волосы, Адриан вытаскивал шпильки и бросал их на пол. Он до боли запрокинул Кортни голову, и его рот проложил обжигающую дорожку поцелуев вниз по изгибу ее шеи. Лиф платья, едва прикрывающий грудь, лишился своей поддержки и выпустил наружу, к жадным пальцам и требовательному рту, темно-розовые соски. Язык Адриана по очереди касался и обводил каждую болезненно припухшую верхушку; губы, сделав круг по сливочно-белому мягкому телу, снова и снова возвращались к поднявшимся пикам, окружали их и ласкали, пока слезы вновь не потекли по щекам Кортни. У нее подкосились колени, но Адриан не сделал попытки поддержать ее и не дать соскользнуть на пол. Он опустился на колени рядом с ней, не отрывая жаждущего рта от ее тела, и, как одержимый, продолжал наслаждаться щедро открывшимися для него прелестями.

Тихие стоны Кортни побудили его руки к решительным действиям, и после нескольких торопливых движений муслиновое платье, шелковая сорочка, чулки и трусы унеслись в темноту, словно сдутые ветром облака. Грубая щетина сместилась ниже, на гладкий плоский живот, и Кортни смущенно ощутила, как горячий язык оставляет на своем пути круговые узоры, а почувствовав, как настойчивые пальцы поглаживают ее между бедер, стала извиваться, задыхаясь от предвкушения. Двойная атака захлестнула ее разум острым физическим желанием, таким сильным, таким непреодолимым, что оно напугало ее.

Адриан это почувствовал. Раздвинув ей ноги, он крепко держал ее, а его губы решительно продолжали спускаться вниз дюйм за дюймом. У Кортни остановилось дыхание, когда она поняла, куда ведет эта дорожка, и она попыталась вывернуться, помешать ему. Но руки Адриана крепко удерживали ее бедра, и первое ошеломляющее нападение его языка было встречено стоном – стоном, который исходил откуда-то из самых мрачных глубин подсознания. Кортни начала молотить Адриана руками, но теплый влажный язык беспощадно исследовал и опустошал ее. Волны удовольствия, становясь все горячее и сильнее, превратились в жгучие приливы исступленного восторга, который лишил ее легкие воздуха и прогнал из головы все мысли о скромности. Ее губы приоткрылись, глаза заблестели, лоб покрылся испариной, ногти оставили дюжины крошечных отметин на бронзовых плечах.

Адриан оторвал губы от ее тела, но хриплый стон разочарования заставил его снова склониться над Кортни. Его грудь блестела от пота, мускулы заметно вздулись, и руки, едва касаясь ее кожи, скользнули вверх к атласно-гладкой груди, а затем снова вниз, к мягким волоскам внизу живота. Темно-зеленые глаза не отрываясь смотрели в его глаза, а нижнюю губу Кортни зажала между зубами. Она чувствовала его ярость и его страсть, видела мучительное желание, горевшее в его глазах. Она слегка уперлась кулаками ему в плечи, и ее пальцы непроизвольно сжались еще сильнее, когда она почувствовала его умелые движения. Мольба дрожала у нее в горле, но Кортни понимала, что должна не дать ей вырваться... но как... как?

Сквозь туман несказанного удовольствия она увидела, как Адриан замер, чтобы сбросить с себя одежду, увидела собственные руки, с безумством обреченного уничтожающие барьеры, которые разделяли их тела. Адриан снова наклонился, и перед ней предстало его тело – в свете свечи это была величественная статуя, изумительно прекрасная в своей готовности.

Лес медных волос коснулся груди Кортни, отправив ее тело в огонь, она закрыла глаза, и ее губы отправились на отчаянные поиски его губ.

– Нет, – шепнул Адриан и снова, запустив пальцы в ее волосы, откинул ей голову и заставил посмотреть ему в глаза. – Нет, пока я не услышу, как вы скажете это.

– Скажу – что? – в замешательстве прохрипела Кортни. – Я не пони...

– В ту ночь я вас не насиловал, верно? – Сжав пальцы, он оборвал ее возражение. – Вы брали то, что я вам предлагал, так же добровольно, с таким же желанием, как я брал то, что мне нужно было от вас. Я хочу услышать, как вы это говорите, Ирландка. Скажите, что вы хотели меня тогда и хотите сейчас.

– Н-нет. Нет...

– Да! – прошипел в бешенстве Адриан и резко вошел в ее тело.

В порыве восторга Кортни вскинула руки и обхватила его широкие плечи. Его рот перешел в наступление на ее самолюбие, его язык ласкал ее, требуя больше, чем, по ее представлениям, она могла бы дать. А внизу вытягивающаяся, напирающая плоть проникала все глубже, двигалась все быстрее. Его страсть разгоралась и с необузданным неистовством выплескивалась в нее. И не было способа погасить желание в теле Адриана или помешать Кортни с откровенным бесстыдством встречать каждый бурный прилив наслаждения.

– Скажите это! – приказал Адриан, тяжело дыша. Он просунул руки под ягодицы Кортни, но не спешил поднять ее себе навстречу, а ждал, пока желание внутри ее не превратилось в лихорадочное крещендо.

– Да! – тихо крикнула она. – Да... о да, я... хотела вас. Я... хочу вас!

Их уста сомкнулись, его руки направляли ее; обхватив Адриана длинными ногами, Кортни вскрикивала, когда он наполнял ее, и быстрое движение тел одновременно подняло их, вознесло на вершину и унесло вверх порывом исступленного восторга. Ни единое нервное окончание не избежало бешеного огня безудержной страсти. Кортни была затоплена, подавлена и разбита на куски ужасным открытием: то, на что она отвечала, была не просто плоть, а вполне конкретный мужчина.

А потом они лежали в полном изнеможении, сплетясь телами и тяжело дыша. Их кожа была скользкой от пота, пульс у обоих бешено стучал, тела прижимались друг к другу, словно ни одно не хотело отодвинуться первым. У Кортни было ощущение, что они оба, должно быть, сплавились от жара завершающих мгновений. Крепко держа Адриана, она провела руками по гладким мышцам его спины и с наслаждением почувствовала слабое движение его тела, когда он в последний раз едва ощутимо содрогнулся.

Ее сердце раздувалось от гордости, она знала, что дала столько же, сколько получила, знала, что Адриану так же не хотелось покидать мягкую гавань, как ей не хотелось его выпускать.

Запечатлев последний нежный поцелуй на влажных завитках возле уха Кортни, Адриан осторожно приподнялся. Он лег рядом с ней и, не говоря ни слова, решительно притянул ее к себе. Она не сопротивлялась – и от этого он помрачнел.

Он до сих пор не верил, что мог так себя вести. Его люди страдали и умирали в невообразимых мучениях, их ожидало неопределенное будущее в цепях и рабстве. Он должен был подчиниться первому побуждению и сжать руками это нежное горло, а не ласкать. Ему следовало выхватить у нее револьвер и использовать его так, как Сиг-рем использовал запал и бочонок с порохом, когда решил вырваться на свободу. Но Адриан не сделал ни того ни другого. Вместо того чтобы застрелить Кортни, он сдался ее губам и телу, и в эту минуту он изменил своему долгу и чести – изменил всем обязательствам перед людьми, перед семьей, перед страной. Вместо того чтобы защищать своих людей, он заставил дикое, непокорное животное сделать признание, причинившее ему одну только боль.

И что он получил в награду за эту победу? Ничего, кроме нескольких мгновений восхитительного забвения. Что изменилось, когда он получил от нее признание в том, что она хотела его? Что ему осталось бы, смирись он с ее отказом? Ничего. Ничего такого, чего холодный разум не мог бы стереть через мгновение.

Голова Кортни покоилась в изгибе локтя Адриана, а рука лежала у него на груди, как будто это было ее законное место. Кортни слышала, как громко стучит его сердце в клетке мускулов, она почти слышала, как его мозг перебирает мысли, которые, несомненно, должны были быть эхом ее собственных. Ее бросало то в жар, то в холод. Она то густо краснела, то вдруг становилась совсем бледной. При одном повороте мыслей у нее возникала потребность заговорить, но в следующую минуту она чувствовала себя абсолютно беспомощной перед ним. Что она могла сказать? Что впервые в жизни почувствовала себя женщиной? Что хотела чувствовать себя женщиной со всеми женскими слабостями, с женской потребностью зависеть от сильного и уверенного в себе мужчины?

Как она могла сказать это, если знала, что он думал – что он должен был думать – о женщине, толкнувшей его на поступок, которого он всеми силами старался избежать. Так ведут себя проститутки. Так ведут себя женщины, подобные Миранде Гоулд, с такими мужчинами, как Дункан Фарроу, не задумываясь о своем вероломстве. И все же, несмотря на бурную страсть, которую Баллантайн разбудил в ней, Кортни не чувствовала себя проституткой. Ей было тепло и уютно в объятиях Адриана. Она чувствовала, что он защитит ее от опасностей.

Осторожно освободившись из его рук, Кортни в ужасе оглядела каюту. Муслин и шелк, бриджи и чулки, гребни и шпильки были разбросаны по всему полу, как будто по каюте пронесся шторм.

В панике Кортни подняла шелковую сорочку и, прикрыв ею наготу, стала подбирать остальную свою одежду. Внезапно показавшаяся смешной и легкомысленной, эта одежда как будто насмехалась над ней, причем гораздо язвительнее, чем холодные серые глаза, следившие за каждым ее движением.

– Вам лучше одеться, Янки, – пробормотала Кортни, старательно отвернувшись в сторону. – Охранник может вернуться в любой момент.

– Кортни...

– Вы слышали, что я сказала? – Она сердито повернулась к нему. – Вы хоть представляете себе, что может произойти – с нами обоими, – если нас застанут в таком виде?

Адриан протянул к ней руку, но Кортни отскочила и поспешно начала засовывать в сундук платье и белье. Ее беспокоила медлительность Баллантайна и совсем не волновала нарядная одежда, и она пришла в негодование оттого, что он неподвижно замер и хмуро смотрел на парусиновые брюки и рубашку, которые она снова достала из сундука.

– Он, вероятно, успел рассказать всем на корабле, как вы были одеты к обеду, – тихо произнес Адриан.

– Что?

– Охранник, – пояснил Баллантайн. – Увидев вас, он был почти так же поражен, как и я. Шо, несомненно, ожидает, что сегодня вечером с ним будет обедать изысканная красавица.

– Плевать мне на то, чего он ожидает, – заявила она с напускной храбростью.

– И тем не менее, если он такой человек, каким мне кажется... – Встав, Адриан застегнул бриджи. – Вы только дадите ему повод задуматься над тем, отчего изменились ваши планы.

Побледнев, Кортни бросила взгляд на запертую дверь, потом оглянулась на открытый сундук, доверху набитый шелком и муслином, и слезинки задрожали на ее ресницах.

– Я не могу, – прошептала она, взглянув на Баллантайна огромными испуганными зелеными глазами.

– Вы сможете, – мягко ответил он, с трудом поборов желание снова заключить ее в объятия. У него сжалось горло, и он наклонился над сундуком. – Я даже помогу вам, хотя будь я проклят, если понимаю, зачем мне это делать. Если я не смог удержать свои руки, то и никто не сможет.

Кортни в испуге смотрела на него, но Адриан упорно отказывался замечать страх в ее глазах. Он поднял ей руки и через голову надел на нее шелковую сорочку, которая едва прикрывала розовые бугорки груди и обрисовывала их форму, как вода обтекает гладкие камни.

Скользящее белье опустилось как занавес на его обычное представление о Кортни. Боже правый, как он мог когда-то считать ее невзрачной и непривлекательной? При свете свечи ее кожа поблескивала, как густые сливки, ее волосы светились, как золотые нити, глаза искрились, а лицо сияло все ярче с каждым мгновением. А ее тело – ноги, длинные и стройные, тонкая талия, которую можно обхватить двумя руками, и груди, наполнявшие его ладони и своей сладостью манившие его рот? Какой мужчина не нашел бы ее неотразимой? Она не достанется Шо.

– Кортни...

– Вы уже второй раз называете меня так, – перебила она тонким, дрожащим голосом.

– Но это же ваше имя, разве нет?

– Да, но я не думаю, что вы можете так бесцеремонно его употреблять.

– Только что, – вздохнул он, – мы провели почти час, занимаясь тем, чем обычно занимаются люди, которые называют друг друга по именам. Так какая уж тут церемонность?

– Я... – Силы изменили Кортни, и она в смятении опустила голову. – Просто я не думаю... – У нее сорвался голос, и она сделала еще одну попытку: – То, что произошло, было ошибкой. Вы сами понимаете – это была ошибка.

– Ошибка или нет, но это произошло.

– Но... это ничего не меняет. Это не может ничего изменить.

– Да. – Глубоко вздохнув, Адриан приподнял пальцем подбородок Кортни. – Это ничего не меняет. Но быть может, благодаря этому будет легче вынести все то, что случится с нами в ближайшие дни.

Покраснев, Кортни молча смотрела ему в глаза. Адриану стало не по себе, и он нарушил тишину:

– А теперь заканчивайте одеваться, а я уберу ваши вещи. – Он мягко улыбнулся и погладил ее по щеке. – И убедитесь, что эта штука там, где ей надлежит быть.

«Штукой» была тонкая кружевная полоска, которую он вытащил из груды белья на полу.

– Что это? – смущенно спросила Кортни.

– Мне кажется, ее называют подкладкой, моя очаровательная невинность. Ее место... там, – он взглядом указал на выпуклость груди, – чтобы удерживать кое-что на месте.

Кортни отчаянно покраснела и резко отвернулась к зеркалу. Конечно, подкладка все меняла. С ней Кортни не чувствовала себя раздетой и больше не боялась, что ее грудь выпадет из лифа муслинового платья, если она наклонится вперед. Наконец завершив туалет, она снова расчесала волосы щеткой и решила повторить то, что ей раньше удалось сделать с помощью шпилек и лент, но ее руки растерянно замерли. Она придвинулась к зеркалу и кончиками пальцев осторожно обвела контур губ.

– Заметно, что их целовали. – Адриан остановился позади нее. – К сожалению, последние два дня у меня не было возможности побриться.

Взгляд Кортни задержался на покрасневшей, раздраженной коже щек и шеи, и после недолгого раздумья она порылась в сундуке и отыскала маленькую шкатулку из слоновой кости. Тонкий слой белой пудры приглушил красноту, и она, захлопнув крышку, снова повернулась к Баллантайну.

– Лучше, – признал он, а затем нахмурился: – Но чего-то не хватает.

– Мой медальон! – воскликнула она и вскинула руку к голой шее.

Еще секунда – и Кортни нашла и его, и кусок зеленой ленты, чтобы заменить порвавшийся кожаный ремешок. Она начала завязывать ленту вокруг шеи, но пальцы Адриана взяли на себя эту задачу, и он в зеркале встретился с ней взглядом.

Когда узел был завязан, Адриан, не справившись с собой, положил руки на оголенные гладкие плечи Кортни и поцеловал ее в затылок. Он почувствовал, как она затрепетала, и увидел, что ее щеки покраснели еще сильнее, а глаза зажмурились от удовольствия.

– Лучше отпереть дверь, пока не вернулся ваш друг, – посоветовал Баллантайн. – Он, по-видимому, из тех, кому больше по душе просто выломать дверь, чем утруждать себя стуком.

Кортни последовала его совету, и как раз вовремя. Едва она успела отойти от двери, как снаружи в коридоре раздались громкие шаги, а вслед за ними поток ругани и тяжелый удар в дверь, который следовало расценивать как стук и от которого дверь распахнулась.

– Ну как, дорогая? – Гарри Питт отрыгнул приветствие и выковырял из зубов остатки еды. – Он без возражений выполнил свою работу?

– Все хорошо, – холодно ответила Кортни. – Капитан уже обедает?

– Да, он ждет вас. Я сказал, что ему приготовлен приятный сюрприз. Просто замечательный. – Взгляд прищурившихся бесцветных глаз пробежал по муслиновому платью, и Кортни молча поблагодарила Баллантайна за то, что он заставил ее надеть платье.

– Теперь можете отвести пленного к остальным.

– Хотите, чтобы завтра его снова привели?

От этой фразы Питта у Кортни к щекам прилила кровь, и она еще больше смутилась, взглянув на Адриана. Он тоже уловил двойной смысл этих слов, и в его серых глазах заплясали огоньки.

– Если будет нужно, я пошлю за ним, – с запинкой ответила Кортни и с достоинством, какое только могла изобразить, вышла из каюты и торопливо зашагала по темному коридору к офицерской кают-компании.