Ветер середины ноября

- Где комод? – громко повторила мать. Судя по всему, он для нее был каким-то мрачным символом, семейным тотемом, который при любых обстоятельствах должен оставаться в родных стенах.

- Комод... Ах, комод! Ммм... Он в хороших руках. Да, именно так – в хороших руках! Чудный дедулька в шляпе-канотье сказал, что это именно то, что он искал.

Мать недовольно пожевала губами. На обиженном лице лежал отпечаток терзавшего ее сомнения – в своем ли я уме. Она проворчала: «Делай, как знаешь...» и ушла, громко хлопнув дверью, выразив тем самым свое недовольство.

Меня всегда удивляло это ее выражение: делай, как знаешь. Господи, если бы я знала КАК! То, что я вчера считала правильным и незыблемым, сегодня становилось сомнительным и жидким, как растаявший пломбир. Я плутала по собственной жизни, будто загулявший студент по чужому городу. Но все же не очень прибыльную продажу комода я записала в дела стОящие. От монстров нужно избавляться...

...

В разгар ремонта нагрянул бывший. Он скептически осмотрел отодранные от стен обои, пол, усеянный стружкой и кусками штукатурки, меня в джинсовом потрепанном комбинезоне и ярко-красной надетой козырьком назад бейсболке, ухмыльнулся и протянул шуршащий целлофаном и бумажными лентами букет.

- Здравствуй... Ремонт затеяла? Дело хорошее. Позвонила бы – приехал, помог.

Я взяла букет и кинула его на засыпанный строительным сором подоконник.

- Спасибо.

Он осторожно прошелся по комнате, стараясь не запачкать одежду и стильные новенькие туфли.

- Возводишь очередную Башню? Учти, когда она рухнет, твои строители перестанут понимать друг друга... Хаос, неразбериха...

Знакомый сюжетец, не находишь?

- Ты зачем пришел?

Он поднял вверх руки:

- Ну-ну-ну... Не заводись. Я с мирными намерениями. Без змей и скорпионов. Чаем угостишь?

- У меня электричества нет. Могу предложить яблоко.

Бывший засмеялся:

- Яблоко... Символично. – Он закрыл глаза и процитировал сам себя. – Прохладное яблоко взял он из теплой руки. Многие после писали о нем стихи. О нем и о яблоке.

- Бедняжка, - съязвила я.

- Ой, - он улыбнулся. – Узнаю мою девочку. Говорят, стрессы стимулируют выработку огромного количества защитных веществ. После всех твоих перипетий ты должно быть в броне.

- Так зачем ты все-таки явился? – Пустая болтовня с бывшим начала меня утомлять. Да и дел было невпроворот. Однако обидное «явился» его ничуть не задело.

- Я долго думал. И решил тебя простить.

- За что?

- Ну как... За ту поездку. За измену. В общем...

Я улыбнулась:

- Я не о том. За какие такие заслуги ты решился меня простить? И что за этим твоим прощением должно последовать?

Он сумрачно посмотрел на меня. Я знаю, что ему претят всяческие выяснения отношений. От всех «как» и «почему» ему взвыть хочется. Но, видимо, он настроился решительно:

- Не за заслуги... Мы хорошая пара. Нельзя же несколько лет серьезных отношений выкинуть псу под хвост...

Начал он хорошо, но закончил паршиво:

- Из-за какой-то девки.

Я прикусила губу и отвернулась к окну. На подоконнике лежал, поразительно не вписываясь в обстановку, большой букет. Я повернулась к бывшему и устало сказала:

- Понимаешь, мы с тобой как твой букет и моя квартира. Ты – яркий, пафосный, манящий. И я - обрывки газет столетней давности, пустота и неизвестность...

Надеюсь, он понял, что я хотела сказать.

...

Я люблю свечи. Поздним вечером сижу посреди своего разоренного жилища на куче какого-то строительного мусора, ем яблоко и, прищурившись, смотрю на дрожащий золотой огонек. Он ласков и совсем не опасен. Ангел, танцующий на кончике иглы. С ним мне не одиноко и совсем не страшно в пустой квартире. Между мной и танцующим ангелом стоит телефон. Я хочу протянуть руку и набрать Ее номер. Просто чтобы удостоверится, что с Ней все в порядке. Просто чтобы услышать Ее «алло» или «пошла ты к черту». Просто чтобы сказать ей «это я».

Но у меня есть как минимум три причины не делать этого:

Во-первых, уже слишком поздно, Она спит.

Во-вторых, уже слишком поздно, Она спит не со мной.

В-третьих, уже слишком поздно, Она давно вычеркнула меня из списка тех людей, которым позволено так поздно названивать и радоваться, услышав Ее сонный хрипловатый голос.

А еще у меня ремонт и новая жизнь, в которой я найду себя, в которой нет места безумным страстям и ревущему пламени – лишь ласковые танцующие золотые ангелы.

Я отодвигаю ногой телефон за границу очерченного свечкой круга. Я доедаю яблоко и кидаю огрызок в темный дверной проем. Хочется выпить, выругаться, заорать так, чтобы соседи проснулись. Я беру неровный кусок обоев, огрызок карандаша и начинаю быстро писать. Я пишу: Лейла. До тех пор, пока не гаснет свеча. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла. Лейла.

Лейла. Лейла. Лейла...

Думаете, помогло? Черта с два!

Похожая на кляксу ночь густо падает откуда-то сверху, прижимает меня к полу. Я лежу на спине, руки раскинуты, в лопатку впивается что-то острое, но пошевелиться нет сил – сидит на мне сверху темнота, ладони холодные на плечи мне положила, бедра мои костлявыми коленями сдавила. Я закрываю глаза и стараюсь думать о хорошем. Это всё Юся. Он как-то сказал мне:

- Думай, пожалуйста, о хорошем.

О хорошем... Я плюю на устав новой жизни, основной принцип коего не думать о Ней. Все равно никто не узнает, а с собой я как-нибудь договорюсь. Я представляю, что не ночь навалилась на меня сверху – сидит на мне Лейла, прижимает весом своим к прохладному полу. И так сладостно становится от тяжести Ее, от пальцев нервных тонких в мои плечи впивающихся, от встречных движений бедер Ее. Я чувствую Ее запах, золотистые локоны ложатся мне на лицо, когда Она целует меня. Центр тяжести смещается – Она сбоку, на моей щеке Ее дыхание, Ее рука пробирается сквозь все препоны и преграды и ловит меня... У меня перехватывает дыхание, и сквозь стиснутые зубы прорывается то ли стон, то ли плач.

Я хочу прижаться к Ней так, чтобы почувствовать всю, увидеть Ее на ощупь, нарисовать на вкус... Я шепчу: «Лейла» и боюсь открыть глаза и увидеть темную пустоту.

...

- Юся, приезжай на новоселье! Моя квартира наконец-то готова к приему дорогих гостей!

Юся задумался. У него большая любовь. А в условиях большой любви очень трудно найти время на осмотр чьей-то квартиры. Пусть даже после великого ремонта. Пусть даже квартира принадлежит не абы кому – очень близкому человеку. Большая любовь ревнует ко времени вне нее. Юся осторожно осведомился:

- Ты не обидишься, если я заеду ненадолго? На часок?

Я не обижусь. Я рада за него. Я, правда, рада, что его взгляд на меня из слегка влюбленного превратился в стабильно дружеский. Юся походил по квартире, оценил старинное кресло-качалку, на которое я ухлопала уйму денег, остановился около напольных часов с боем и уставился на стрелки – вляпавшись в большую любовь, начинаешь следить за минутами и везде натыкаешься на циферблаты. - Юсь, ты мне пообещал часок. Еще сорок пять минут. Прости, конечно, но факты говорят сами за себя.

Он еще раз взглянул на часы и кивнул:

- Да-да...

- Ну, расскажи.

Юся смущенно улыбнулся. Ее зовут Марина, она прекрасна, нежна и хладнокровна. Именно так – хладнокровна. Она как вороненая сталь. Опасна и тяжела. Юся поцеловал ее запястье и был счастлив безмерно. Я, шутя, уточнила левое или правое, он серьезно объяснил, что правое.

- Под моими губами бился ее пульс, а у меня кружилась голова. Понимаешь? С ней я чувствую себя мальчишкой. Краснею, как дурак. Боюсь ляпнуть какую-нибудь глупость...

Я слушала его и завидовала до слез. Шутила, стараясь не выдать себя. Юся! Ну почему именно ты?! Не сосед по площадке, не подруга, не симпатичный кареглазый мальчик из группы маркетинга, а ты, мой серьезный, рассудительный, разумный Юся сорвался в эту пропасть? А в том, что уже сорвался, я была уверенна на сто процентов – выдавали его беспорядочные жесты-взмахи и пепел на волосах – он посыпал им голову, заранее предчувствуя-предвкушая разлуку с той, чей пульс собирал своими губами. Юся стоял на пороге жуткого открытия: сколько бы времени он ни провел с ней, его будет ничтожно мало и беспредельно много. Он начал отсчитывать время уже сейчас, еще не осознавая этого. В нем включился невидимый секундомер, и замелькали на слюдистом табло быстрые циферки – пошел отсчет. Не важно пять минут или двадцать лет – все закончится, когда мигнет последний раз и погаснет зеленоватый дисплей. Обнимет ласково серое непрозрачное безвременье, и эти пять минут, двадцать лет или двадцать один день превратятся в один короткий миг твоей жизни, самый важный, который, в общем-то, и есть вся твоя жизнь...

И, несмотря ни на что, я отчаянно завидовала ему – один раз испытанное чувство пьянящего полета заламывало высокие цены, но, Боже, оно стоило того!

И не мог быть на месте Юси красивый мальчик из группы маркетинга – нет в его карих глазах этой решимости: камнем рухнуть, если придется, или взлететь, ломая-выворачивая крылья. Ровная не каменистая дорога приведет кареглазого симпатягу к ажурному замку, в котором играют на флейтах и пьют сладкое вино, поднимая тосты за любовь. И девушки или юноши в его постели будут нежны и терпеливы, заменимы и забываемы... И никогда не скажет он о них: вороненая сталь.

Юсин взгляд в тысячный раз коснулся циферблата напольных часов. Я улыбнулась и похлопала Юсю по руке:

- Иди уже...

Он для приличия помялся полминуты, сказал что-то о хорошем ремонте и, пробормотав смущенное «извини», ушел. Может быть, дежурить под ее окнами в надежде увидеть будто вырезанный из черной бумаги силуэт на фоне ярко-желтого квадрата.

...

Мне не помог ремонт и новая жизнь, кодекс которой я умудрилась нарушить не один раз. Изменились декорации, но здание старого театра, дощатый пол видавшей виды сцены, вытертый бархат портьер и кресла в зрительном зале остались прежними. Я могла бы переехать в другой город, в другую страну, сто раз поменять работу, гражданство, фамилию, выйти замуж или сделать пластику груди – все это ровным счетом никак не отразилось бы на молекулярном составе вдыхаемого мной воздуха. В нем витал запах фальши – ароматы чьих-то духов, цветов, пота, хлопка, льна и шелка, привкус страсти и страха, сквознячок цинизма, сигаретный и сигарный дым, пряные букеты изысканных вин и полынная горечь травяных настоев.

...

Ее голос был в изломах и линиях – японская игрушка-оригами.

...В последний момент, когда в трубке после нескольких длинных гудков раздался щелчок, меня парализовало от ужаса, что Полина обманула – дала первый пришедший на ум номер. Она презирала меня и вполне могла пойти на такое. Но, услышав спокойное «алло», я забыла о Полине.

- Лейла... – сказала я.

Трубка окаменела. Потом я услышала вздох – будто ветер коснулся степного ковыля.

- Это ты, - безучастно сказала Она.

«Ты нужна мне! Я без тебя не умею жить... Я ищу тебя в лицах, руках и звуках. Ведь ты - единственная линия ладоней моих...».

- Да, - ответила я.

- Ты хочешь мне что-то сказать?

«Только то, что я люблю тебя. Все остальное – бред, мираж, бессмыслица...»

- Все что с нами было... Это неправильно. Не так.

Ее голос с хрустом ломается, обозначая еще одним изгибом колючее крыло бумажного птеродактиля. Журавликов такими голосами не создают...

- С нами было? С нами? Детка, что-то было с тобой. Правильно, неправильно... Ты создаешь миры, ты их разрушаешь, мой маленький неопытный демиург. Позвони, когда сотворишь идеальный мир. А до тех пор тренируйся на ком-то другом. На Полине к примеру.

«При чем тут Полина?! Я люблю тебя!!! Ты стихия моя. В имени твоем моя суть».

Она ждет еще минуту, но мне нечего сказать – во мне много слов, но я не вижу нужных. Во мне раздражение, обида, злость – это не те чувства, с которыми признаются в любви. Во мне сарказм и холодная мятная насмешка. Я с силой отбрасываю от себя трубку – боюсь, что скажу что-то ужасное, что оттолкнет Ее от меня навсегда. Закрываю глаза, прижимаю к ушам ладони, стискиваю зубы – всё, я сам по себе существующий вид, отвалите все от меня, оставьте меня в покое!!! Я мысленно прокручиваю наш коротенький диалог: «Позвони, когда сотворишь идеальный мир...».

И тут я нахожу слова. Я хватаю трубку – стучат горошинами гудки, судорожно набираю номер, но Она больше не подходит к телефону. Лейла! Я знаю, что сказать: «Без тебя любой из моих миров никогда не станет идеальным».

Часть 4

Эй, кто-нибудь! Дайте на время пособие для начинающих демиургов! Я творец идеального мира для любимой женщины. Там должны быть апельсиновые деревья, белоснежные песчаные дорожки, алые розы, хрустальные озера. Там должны быть я и Она.

Бред какой-то.

Она не подходит к телефону. Иногда трубку берет Ее муж, иногда сын: «Нет, вы знаете, в данный момент ее нет дома. Передать что-нибудь?».

«Нет, спасибо, я перезвоню».

По номеру телефона я узнала Ее адрес – город (совсем недалеко от моего), улица, дом, квартира. Я могу в любой момент поехать на вокзал, прыгнуть в электричку (отправление каждые сорок минут) и через два часа сидеть на скамейке у Ее подъезда. Или, если хватит решимости, давить на кнопку дверного звонка.

Но в моем кармане нет подходящего стеклянного шара, из тех, что волшебники дарят послушным детям. Потрясешь его – и падает пушистый мягкий снег на маленькую уютную избушку со светящимся оконцем...

...

До Нового года еще полтора месяца, а прилавки магазинов, ларьки и лотки уличных торговцев вовсю пестрят елочными игрушками. У одного такого лотка я остановилась, увидев разного размера и содержания те самые пресловутые стеклянные шарики, которые дарят волшебники послушным детям. Шариками торговала толстая громкоголосая тетка в перевязанном крест-накрест пуховом платке. Тетка зябко переминалась на месте, сторожко цепляла взглядом черных глаз-бусин шедший мимо народ и зычно переговаривалась с сухонькой бабулькой, продающей шерстяные носки:

- Слышь, Андревна, у тя в носках шерсть-то, небось, нечистая? Разойдутся через неделю, и поминай, как звали!

Она раскатисто захохотала, заглушая робкие попытки Андревны защитить качество реализуемой продукции.

- Так, девушка, положьте-ка взад! – это уже мне. Я взяла один из шаров посмотреть поближе.

- Да я просто посмотреть...

Тетка забыла про старушку с носками и переключилась на меня:

- Взад, я говорю, положь! Ходят тут, товар руками трогают...

Бабуля с носками шершаво захихикала, будто оберточную бумагу смяла.

- Че лапаешь-то? Ты или бери, или мимо иди! – тетка уставилась на меня своими блестящими бусинами.

Я послушно положила шар на место. Эта тетка почему-то вдруг оказалась сильнее со своим рыночным хамством и этим панибратским тыканьем. На какой-то параллельной социальной лестнице в границах ее ареала она была на порядок выше меня в этой своей деловитой базарной хамоватости. А я, уже отходя от прилавка, подумала о том, что у этой грубой женщины наверняка есть какая-то своя правда жизни, и эта ее правда гораздо фундаментальнее и прочней зыбких очертаний моего мира. Примитивный список ее ценностей простой и четкий, как десять заповедей.

Я оглянулась – еще раз посмотреть на нее, она же, цепко ухватив мой взгляд, крикнула мне вслед:

- Ты чего конкретного ищешь? Так у меня сортимент широкий! Иди-ка сюда.

И опять я, будто под гипнозом ее басовитого голоса и колючего взгляда блестящих черных глаз послушно повернулась и подошла к лотку.

- Што ищешь-то? – благодушно поинтересовалась она, не переставая прощупывать взглядом толпу.

- Шар. Там должны быть апельсиновые деревья, белоснежные песчаные дорожки, алые розы, хрустальные озера.

Торговка воровато огляделась с видом бывалого фарцовщика, перегнулась через свой лоток и быстрым полушепотом сообщила:

- Есть. Дома у меня есть. Завтра вечером загляни. Вот адрес.

Я рта не успела раскрыть – она сунула мне в руку бумажку с адресом и, выпрямившись, заголосила:

- Игрушки новогодние, сувениры, дождик! Игрушки новогодние, сувениры, дождик!

Жила она в каком-то промышленном районе. Темным вечером я, чертыхаясь и утопая в грязи, с трудом нашла нужный дом. Фонари не горели, двор скудно подсвечивался желтыми квадратами окон и тонким серпиком молодого месяца. Что я тут делаю?!

Торговка открыла не сразу – судя по шорохам, доносившимся из-за обитой дерматином двери, она пристально разглядывала меня в дверной глазок. Через несколько минут раздался щелчок замка.

- А, ты что ли, - поприветствовала меня тетка.

- Здравствуйте, - я смело шагнула в прихожую. Меня накрыло плотной густой волной хорошо настоявшихся звуков и запахов – будто кто-то открыл перед моим носом кастрюлю с только что сваренным борщом. Где-то кричали дети, бубнил телевизор, слышался затяжной старческий кашель.

- Стой тут, - приказала торговка и ушла, оставив меня в неосвещенной прихожей. ЧТО Я ТУТ ДЕЛАЮ?! В безвоздушном коридорном пространстве под странную мелодию из ползущих со всех сторон звуков лезла мне в голову всякая жуть: картинки немощеных улочек средневековых городов и многолюдных рыночных площадей.

- Ежики зеленые, - донеслось откуда-то из-под ног. Я испуганно отпрыгнула в сторону.

- Кхе-кхе, - источник звука находился где-то под вешалкой, на которой беспорядочно громоздилась груда бесформенной одежды. Когда глаза привыкли к полумраку прихожей, я разглядела какую-то лежанку. Голос принадлежал выглядывающей из-под тряпья голове. Кому принадлежала голова – установить было довольно затруднительно. Я попятилась к двери, решив, что с меня, пожалуй, достаточно. Но тут в прихожую вышла тетка. Она прикрикнула на голову, которая тут же скрылась под тряпьем, и протянула мне большой стеклянный шар.

- Пятьсот, - деловито сообщила она.

В темноте прихожей невозможно было разглядеть содержимое шара, и я попросила включить свет.

- Лампочки нету, - хмуро пояснила торговка и недовольно кинула, - че там рассматривать-то: цветы, апельсины, дорожки энти... Я, слышь, покупателя-то не обманываю. Деньги давай, мне тут с тобой некогда лясы точить.

- Ежики зеленые, - глухо подтвердила голова.

Дома я достала добытый шар и, рассмотрев его со всех сторон, молча кинула в корзину.

Фантастический темно-фиолетовый пейзаж навевал мысли о неземных цивилизациях. Застывшая зеленая капля то ли лужи, то ли небольшого пруда. С неба падали какие-то синие хлопья... И еще – там не было апельсинов!

...

Юся научил меня бережно относиться к словам.

- Что-то ты не больно разговорчива, - сказала подруга, - ты изменилась и, надо сказать, не в лучшую сторону. Куда ты себя спрятала? Эй!

Она потрясла меня за плечи, думая наверно, что бывшая я выпаду откуда-нибудь, будто завалявшаяся в кармане монетка. Я улыбнулась. Не все люди достойны Слова. Очень мало людей достойны Слова. Моего Слова. Не шелухи, оскверняющей мои уста и слух ничего не подозревающего собеседника. Слова яркого, чистого, возникшего из переклички жаворонков в синеве над ржаным полем, из шума прибоя на рассвете, из детского смеха. Мне нечего было ей сказать. Я старательно избегала сора, а жемчуг хранила для Лейлы.

- Да, кстати, твой бывший все мне рассказал, - подруга прищурилась и пристально посмотрела на меня. – Всё.

Стало противно. Она будто обвиняла меня в чем-то – укор в голосе, насмешливая жалость в глазах, прямая осанка и вскинутый подбородок человека уверенного в своих подозрениях. Она резко подалась вперед. А меня на секунду оглушило ее запахом. Так пахнут знающие себе цену женщины. Так пахла Лейла. Морем, дорогим табаком, ванилью, ветром, жасмином, мятой, чистотой. Вплетался туда тонкий аромат французского парфюма и теплый запах нагретого солнцем камня.

- Ну и как это – с женщиной?

Я пожала плечом:

- Нежно. Чувственно. Органично.

Ее интересовал секс, а меня убивала любовь. Как странно – самое светлое чувство в мире порождало во мне сплошной негатив. Сделало меня отстраненной от всех. Я не смеялась над анекдотами, видя в них несусветную глупость и пошлость. По той же причине не вызывали слез романтические фильмы и книги. Лиргерои были скучны и пресны. А извечные женские сплетни из серии «кто с кем трахался» нагоняли сон.

Подруга задумчиво посмотрела на меня и вдруг предложила:

- Приходи в субботу ко мне. Тебе развеяться надо. Напьемся, в конце концов! Будет парочка интересных человеков. Она принялась перечислять «человеков», которые украсят своим присутствием party под названием Субботний бум. Признаться, мне было абсолютно наплевать на список гостей, да и на подругу тоже. Но отказываться было неудобно.

...

Субботний бум мало чем отличался от обычной квартирной попойки. Подруга познакомила меня с «Архитектором с большой буквы», с «Виолончелистом с мировым именем», с «Художником-модернистом» и с прочими представителями так называемой богемы.

- Кто вы? – спрашивали меня, - чем занимаетесь?

- Я беглец. Я учусь жить чужими страстями, не справившись со страстью своей. Я тень чьей-то тени. Но во мне не найдут долгожданной прохлады пересекающие пустыню караваны. Мной много дней растрачено впустую – уйма безликих календарных квадратиков без номера и названия.

Они не слышали меня. У каждого из них на одежде было много карманов, из которых они доставали стеклянные шарики остроумных правдивых историй. Архитектор с большой буквы с нетерпением поглядывал на Виолончелиста с мировым именем, который уж очень затянул занимательную историю о гастролях в Греции. У Архитектора с Грецией тоже было связано немало воспоминаний, которыми ему хотелось поделиться. Он ерзал на стуле и нервно улыбался, боясь пропустить то самое мгновение, когда Виолончелист закончит свое соло.

- А вы знаете, что многочисленные острова Греции были созданы Богом в последний день сотворения? Он бросил в воду горсть разноцветных камушков, - дождался своей очереди Архитектор.

Мое внимание привлек человек, ворующий привычки. Он молча наблюдал за присутствующими и у каждого изымал нечто, принадлежащее только ему. Через пару часов у него было с десяток чужих привычек:

он стряхивал пепел, как Архитектор, держа сигарету большим и указательным пальцами, средним аккуратно постукивая по ней; у Виолончелиста позаимствовал чуть приподнятую бровь и скептическое «Да?» при общении с незнакомыми;

Модернист постоянно ставил рюмку в центр салфетки, закрывая донышком рисованный тюльпан – и рюмка вора оказалась точно в центре; дама в накинутой на плечи шали лишилась права единоличного использования подрагивающих уголков губ при попытке взять высоту закрученного вопроса;

хозяйка дома так же не осталась без внимания – незнакомец взял у нее манеру теребить мочку уха во время разговора.

Какое-то время меня занимал вопрос, что же он мог перенять у меня. Я внимательно наблюдала за ним, стараясь не пропустить ни единого движения. Но вскоре занятие это мне наскучило – не было у вора моих привычек. Уж я-то узнала бы себя наверняка.

После, когда я рассказала подруге о странном незнакомце, она подняла меня на смех:

- Какая чушь! Он – Писатель. – Она сказала именно так «Писатель» - с большой буквы. – Он просто наблюдает за людьми и делает какие-то свои выводы. Запоминает характеры, нравы, ну и привычки конечно тоже. Профессия обязывает.

Но я почему-то представила себе дом Писателя, забитый сундуками с украденными привычками. Вечерами он, как старик Кощей, чахнет над ними, перебирает, сортирует, любовно раскладывает и осторожно примеряет...

- Да, кстати, у меня нет привычки теребить ухо во время разговора, - сказала подруга, пряча руку в карман...

Минуты пробивали в Субботнем буме сквозные дыры, в которые утекали голоса и табачный дым. Подруга раскатисто хохотала над шутками какого-то Пока неизвестного, но очень перспективного.

- Любой мир, существующий во мне, намного целесообразней происходящего вокруг меня, - негромко сказала я своим мыслям.

Подруга, подумав, что это шутка снова звонко рассмеялась. Криво улыбнулся Архитектор – он положил руку подруге на колено и выжидал положенное время. Она не возражала, и Архитектор, придвинувшись ближе, жарко и быстро зашептал ей в шею.

- Вот уж не думал, что встречу вас здесь. – Рядом со мной сел невысокий поджарый мужчина в черных джинсах и белом вязаном свитере. Его взгляд уже тронула зрелость, но внешне мало кто мог дать ему больше тридцати пяти. Наша встреча не была судьбоносной или жизненно необходимой. Она просто состоялась. Мы постепенно двигались друг другу навстречу. Из пунктов А и С в пункт В, как в задачке по арифметике. С разной скоростью, с разными целями, с разными остановками по пути следования. И вот однажды его день совпал с днем моим и накрыл меня своей тенью.

- Мы знакомы? – Я знала его, но не хотела сознаваться в этом. Меня ничуть не удивило его присутствие на Субботнем буме – у подруги тьма тьмущая всяких разных знакомых. Почему бы и ему не оказаться в их числе? Я не верю в случайности и совпадения, вполне возможно он намерено пришел сюда.

- Давайте погуляем? На улице чудный предзимний вечер. Снега еще нет, но в воздухе слышен такой легкий звон, знаете, от первого морозца, - он рассказывал про погоду так, будто приглашал меня в театр на хороший спектакль, который я не видела никогда, а он – десятки раз.

Я огляделась – Архитектор вполне уверенно обнимал подругу за талию, угощал ее оливками и заглядывал в глубокий вырез блузки. Художник-модернист в полной задумчивости разглядывал цветок нарисованный на бумажной салфетке. Виолончелист курил, стряхивая пепел в пустую тарелку.

Наш уход остался незамеченным – слишком пьян и весел был вечер. Этот вечер жил своей жизнью, подчиняя ее течению всех присутствующих. А у них не было ни желания, ни сил выбраться из странного водоворота.

Мы шли в звенящем воздухе, и звуки наших шагов взлетали вверх, как маленькие быстрые ракеты.

Он молчал – ждал от меня вопроса.

- Зачем вы нашли меня? – я угадала направление разговора – он чуть улыбнулся и развел руками.

- У вас есть время выслушать меня?

Я кивнула. У меня есть время. Сколько угодно времени. Сколько вам угодно, мой господин?

Мы разговаривали всю ночь. На улице, в кофейне, у меня дома. На рассвете, вымотанная этим длинным тягостным разговором, я уснула в кресле. А он укрыл меня пледом, выключил свет и ушел, неслышно притворив за собой дверь...

...

- Алло! Алло! Ну, ты, подруга, даешь! Ты куда вчера пропала?

Я посмотрела на часы – почти полдень. После ночи проведенной в кресле жутко ломило спину. Я попыталась выпрямиться и сморщилась от боли.

- Алло!

- Ну не кричи ты так. Привет, - вступать в диалог с подругой желания не было, но она на такие мелочи обычно внимания не обращала, а посему намеки были бесполезны.

- Тебя не учили прощаться перед уходом?

- Прости, ты была слишком занята общением с Архитектором, да и остальным было как-то не до меня.

- Надеюсь, у тебя хватило ума такси вызвать?

Я зевнула:

- Нет, не хватило. Меня проводил мужчина в белом свитере из твоей компании.

Подруга на секунду задумалась, затем уточнила:

- В белом свитере?

- Ага.

- В белом свитере... А звать-то его как?

- А никак. Его не звали. Он сам пришел. За мной.

Подруга хмыкнула:

- Новый хахаль что ли?

- Типа того.

- Ой, темнишь ты что-то, дорогая. Впрочем, в последнее время с тобой это часто случается.

- Ну да. Ладно, пока.

Я положила трубку и посмотрела на предмет, лежащий рядом с телефоном. Его оставил мужчина в белом свитере.

Часть 5

Я встретил Ее, когда моя юность, пресытившись доступной красотой, жаждала благородства и невинности. Раздвинутые ножки моих подруг не вызывали более священного трепета. Рты, тщательно очерченные яркой помадой, не манили к поцелуям. Это была передозировка женскими прелестями. И в этот переломный момент, когда я размышлял, какая же карьера лучше – финансиста или военного, появилась Она. Королева в плену дешевых ситцевых одежд. Милая студенточка филфака, боготворившая Шекспира и Бродского. Ах, эти бесподобные глаза! Я влюбился, как подросток. Весь мир остался где-то в стороне. Оттуда доносились обрывки фраз, и прилетали хлопья смеха, там звонили колокола, и пиликала скрипка, там жили люди, не познавшие любви. Так думал я.

Знаете этот миф о половинках? Я нашел Ее. Нашел свою половинку. Нашел себя, свою жизнь, смысл в ней. Нашел ручей в лесу и ромашковый луг. Нашел небо и землю. Обрел вселенную. Но оказалось это лишь половинка половинки. Она никогда не принадлежала мне целиком. Она вышла за меня замуж, родила мне сына, но и это не сделало Ее полностью моей. Она не растворялась во мне, как я в Ней. Какая-то часть Ее была ощутимо чужой и незнакомой. Будто запертая комната в большом доме – нет ключей, и взламывать глупо – пространство там, за дверью принадлежит не тебе. Покрывается пылью рояль, кренятся со временем свечи в тяжелых серебряных подсвечниках, выцветают обои... Но всё там, в этом неизведанном тобой мире терпеливо ждет кого-то другого. Третьего.

В этом почти невидимом, но все же ощутимом, как пыльца в воздухе, ожидании прошло семнадцать лет. Я никуда не отпускал Ее одну. Глупо, правда? Казалось, что тот – третий тут же улучит минуту и ворвется в ту самую запертую комнату. Впрочем, так и случилось...

То лето было непривычно сухим и пыльным. Ветер с Балтики не приносил прохладу – лишь вязкую душную влажность. Ночью простыни липли к телу, а в распахнутое настежь окно втекали лишь ленивые звуки улицы. Они слегка раскачивали занавески на окнах и, затихая, оседали на стенах и полу.

Все жили в ожидании грозы, но тучи проходили мимо, оставляя на обращенных к небу лицах тень какого-то тревожного предчувствия. Старуха-соседка, что смотрит сериалы и новости в мебельном магазине, потому что ей самой телевизор не купить, а детки не очень-то хотят раскошеливаться, сказала:

- Нехорошее лето. Беды будут.

Вытерла рот ладонью и, ткнув пальцем в сторону кустов смородины, подытожила:

- Ягода не родится. Жди беды.

И ушла в мебельный магазин за очередной порцией свежих новостей.

Тем странным летом Она поехала в Крым. Одна. Какая-то натянутость в отношениях, неприятности на работе, суматошность и усталость – мне нужен был отдых и одиночество. Она уехала в Крым, сын – на Байкал, а я, запершись дома, читал Кафку и слушал Вивальди.

Идиот!

Вернулась Она осенью. Задумчивая и какая-то опустошенная. Она рассказала мне все. Но еще раньше я с удивительной четкостью осознал, что появился он – тот самый третий, которого в последнее время ожидало всё в Ней.

- Я полюбила другого человека, - сказала Она, и мир под моими ногами дрогнул, - женщину.

- Женщину? – я рассмеялся. А что я мог сделать в тот момент? – Дорогая, никогда не замечал в тебе склонности к гомосексуальным отношениям.

Шутка, сарказм, насмешка – оборонительные шипы, о которые обязан уколоться соперник. Особенно в том случае, когда ждет откровенности на откровенность, когда его сердце открыто и беззащитно в этой своей наивной открытости. Она слегка наклонила голову и исподлобья посмотрела на меня. Этот новый рисунок лег на наши отношения безобразной карикатурой – никогда раньше Она не смотрела так. Удивление в Ее взгляде сменилось болью, боль – жестким холодным блеском. Я закрыл глаза, не в силах вынести этот чужой взгляд, глухо извинился:

- Прости. Я... Все это так неожиданно...

Я налил Ей кофе, себе коньяка и попросил рассказать все, как есть.

Девушка. Ее возлюбленная. Я старался держать себя в руках, смотрел Ей в глаза, успокаивал сам себя: «Тверже. Ты – мужчина. Не тряпка. Держись, осел!». Но пришлось поставить бокал на стол – дрожали пальцы.

Она назвала Ее Лейла. Придумала для моей жены какое-то непонятное имя, будто ярлык наклеила, а та легко согласилась с этим ярким восточным лейблом. Боже... Я не узнавал Ее. То, что я долгие годы принимал лишь за запертую комнату, оказалось сутью Ее. Я – понимаете, я! – отвоевав себе малую толику Ее души, почувствовал себя властителем Вселенной и оказался запертым в тесной темной комнате, навсегда лишенный Ее мира, бушующего снаружи...

- Ты бессилен, я люблю ее.

Да, силы покидают меня. Моя душа отправится за тобой, куда бы ты ни пошла. Ведь она принадлежит тебе. Она просочится, будто легкий аромат, через покровы мои, час за часом делая меня слабее и тише.

Но та, которая могла царить и властвовать в этом мире безраздельно, ушла. Исчезла. Испарилась. Оставив мне мизерный шанс вернуть любимую женщину.

Два с лишним года я пытался покорить ту вершину, на которой не был никогда. Безрезультатно. С течением времени Она становилась всё дальше. Прозрачнее и тоньше становилась ниточка некогда соединявшая нас. Но я не терял надежды. Все-таки у нас семья. Сын, удивительно похожий на Нее. И серым комочком гнездился во мне страх, что та, другая, осознав свою ошибку, появится на пороге нашего дома. На пороге моего краха.

Давно, когда я был счастлив, субботними вечерами, длинными и светлыми, как накрученная на палец прядь Ее волос, мы устраивали посиделки. Я готовил ужин, покупал бутылку хорошего вина, накрывал на стол, выключал электричество и зажигал свечи. Банально, не правда ли? Но пропадали все штампы, когда входила Она... В белом платье, волосы по плечам расплавленным золотом, мягкая полуулыбка и тысяча и одна ночь во взгляде. Мы не занимались ничем особенным: пили вино, шутили, слушали музыку, читали по очереди вслух, зимой выискивали созвездия, а летом в дымке белых ночей Она гадала по моим рукам и находила там себя. После Ее возвращения субботние вечера постепенно становились вязкими и глухими, словно вата, в которой тонули слова, а выражения лиц не менялись подобно гипсовым маскам. А потом и вовсе пропали. В нашей неделе не было суббот. После пятницы наступало воскресенье, с ним приходило похмелье и равнодушная усталость.

Наконец я дождался своей бури, которая принесла мне покой. Эта неопределенная болтанка последних месяцев настолько вымотала меня, что я жаждал развязки. Как читатель плохого детектива я догадался, что всех убил адвокат, но все же надеялся на какой-то авторский фортель в конце. Но, увы и ах...

Телефонный звонок однажды вечером между пятницей и воскресеньем. Безучастный голос жены:

- Это ты...

А после Она стала прежней. Почти. Хочешь, я буду любить тебя? Она смеялась и находила себя в линиях ладоней моих. Вернулись робкие субботние вечера. Она вроде бы стала моей. Но выдавал Ее задумчивый взгляд, задерживающийся порой на черной матовой пластмассе телефона.

Она старательно возводила шаткий карточный домик якобы прежнего мира, но хитро щурились короли и прикрывались веерами дамы, видящие изнанку происходящего. Один легкий щелчок – и полетит к чертям зыбкая постройка, порскнут в разные стороны и упадут рубашками вверх никому ненужные карты.

А я... Я радовался появившимся в начале серого дождливого ноября солнечным денькам. Знаешь, что зима возьмет свое, но все равно глупо надеешься, что завтра будет солнце, а столбик термометра вопреки всем прогнозам двинется вверх.

Какое-то время мы жили в этом странном, искусственно поддерживаемом мире. Будто два врача-реаниматора, мы пытались вдохнуть жизнь в тело, которое покинула душа. Душа нашего мира находилась где-то далеко. Наверно там, где находят приют души всех погибших миров. Надеюсь, она попала в рай...

Я плакал во сне, просыпался с мокрым от слез лицом. Что мне снилось?

...Милая студенточка филфака:

- Лилии? Это мне? Боже, какая красотища!

- Я люблю тебя, дорогая...

Она не слышит. Спрятала лицо в белоснежном облаке букета, шепчет что-то, целует шелковистые лепестки.

- Я люблю тебя!

Она смеется, смотрит куда-то мимо меня, а в глазах столько света, что, кажется, можно ослепнуть, встретившись с ней взглядом. Я оглядываюсь – позади какие-то люди. Лица размыты, силуэты смазаны. Кому Она улыбается? На кого смотрит ТАК? Где-то поет Челентано, звенит дверной колокольчик. Я поворачиваюсь к Ней, но передо мной пустота... Я пытаюсь выкрикнуть, выкинуть из себя Ее имя, но не помню его. И срывается тихим стоном с губ:

- Лейла...

Мне казалось, что я сошел с ума. Возможно, так оно и есть.

Как я попал на Субботний бум? Черт его знает. Позвонил товарищ, сказал - интересная компания, а мне надо было сбежать из дома. Я стал бояться субботних вечеров с их неизменными попытками придать окружающей фальши более четкие очертания, сделать краски насыщенней, а контуры уверенней.

Я поехал. В городе зашел в сувенирный магазинчик, купил хозяйке небольшой презент. Но я забыл о презентах, правилах приличия и прочих мелочах – войдя в комнату, я сразу же увидел ее. Женщину, которая разбила наш мир. Я не мог ошибиться. Стальной взгляд равнодушных ко всему на свете серых глаз, тонкие хрупкие пальцы, помнящие тепло кожи моей жены, белая ниточка шрама, пересекающая ладонь.

- Вот уж не думал, что встречу вас здесь...

- Мы знакомы? – спросила она просто так, ибо узнала меня так же, как я узнал ее.

Я не помню, о чем мы говорили. Кажется, я пригласил ее погулять. Мы долго бродили по холодным безлюдным улицам. Наши шаги отчетливо звенели в морозном воздухе. Я украдкой разглядывал ее – тонкая бледность узкого лица, падающая на глаза челка, очень худые запястья, едва заметный шрам на подбородке. Она нервно прикусывала нижнюю губу. Волновалась? Возможно. Она не смотрела на меня. Я был ей неинтересен. Не нужен. Нелепый персонаж, вписанный кем-то в ее пьесу. Но в любом случае персонажу отводилась определенная роль и реплики, прописанные в сценарии.

- Зачем вы нашли меня? – она, наконец, посмотрела в мою сторону – взгляд скользнул по пуговицам пальто, задержался на подбородке и остановился точно на моих зрачках.

- У вас есть время выслушать меня?

Она кивнула и снова стала смотреть под ноги – на хрустящий под подошвами мерзлый песок.

- Я хочу предложить вам сделку.

И тут она неожиданно рассмеялась. Я несколько растерялся – странность этой женщины затягивала меня в какую-то туманность, где я не мог точно определить, что правильно, что нет. Она погладила меня по плечу:

- Простите. Позвольте вопрос – а людские отношения могут складываться вне экономических понятий? Судя по всему – нет. Ну что ж, ваши условия? Диктуйте, монсеньор!

Мы остановились в свете уличного фонаря, который своеобразно подретушировал окружающий пейзаж и нас в нем. Ее смех, совершенно сбивший меня с толку, мелкими бисеринками рассыпался вокруг нас и заискрился в неверном фонарном свете. Я закурил, собирая в кучу разбежавшиеся во все стороны мысли.

- Ну? – теперь уже она внимательно и серьезно смотрела мне в глаза.

Неожиданно для себя я спросил:

- Ну что ты можешь ей дать?

Этот резкий скачок на «ты» перевел нашу беседу в несколько другую плоскость. В рыжем пятне искусственного света, казалось, остановилось время – колючие маленькие снежинки, не падая, висели в морозном воздухе, образуя между нами некое подобие звездной карты: точно мне в лоб целился безжалостный стрелец; жаркое дыхание злых гончих псов опаляло щеки; перебирала дева цвета белого серебра струны невидимой лиры...

- Дева цвета белого серебра? – она слегка приподняла бровь. Я не заметил, что произнес это вслух, - Да, вы правы. Цвета белого серебра....

Она вдруг озорно по-детски улыбнулась:

- А какого вы цвета, монсеньор?

- Почему вы называете меня монсеньором?

- Кто научил вас не отвечать на вопросы? – спросила она, не заметив, что мой первоначальный вопрос так и остался без ответа. Она тряхнула головой, откидывая назад челку. Снежинки, напуганные этим резким движением, которое так поразительно не вписывалось в тускло-рыжее безвременье, брызнули в стороны. Я невольно залюбовался ей.

- Так какого вы цвета?

- Цвета... – в ее глазах вспыхивали и таяли звезды. Эта женщина любит мою жену. Мало того! Притяжение между ними настолько велико, что меня выкидывает какая-то невидимая, но очень могущественная сила с этого отрезка ИХ пространства. Я нервно взъерошил волосы – есть у меня такая дурная привычка – и задал еще один вопрос, надеясь на ответ и одновременно очень боясь его. Проще было кружить вокруг да около этаким безвольным мотыльком, но крылышки наливались усталостью, и тянуло к земле.

- Зачем она вам?

Она удивленно вскинула на меня взгляд, затем отвела его и почти неслышно прошептала:

- Я без нее не умею жить

Я усмехнулся:

- Детка...

- Я не могу без нее, понимаете? – вдруг с жаром перебила она меня, - Она мой воздух. Заканчивается искусственный кислород воспоминаний. Мне нечем дышать. Мне нечем больше обманывать себя. Я перепробовала все. Вы верите мне?! ВСЕ. Каждая минута моего дня кричит о том, что в этой самой несчастной минуте нет Ее! У меня были другие женщины. Жалкая попытка заменить Ее кем-то... Ее невозможно заменить.

Да. В этом она была права. Эта тонкая девочка со взглядом, обращенным в прошлое пророчила будущее мне. Нет, это уже было моим настоящим. Мы с ней стояли на одной линии, в свете одного фонаря, но насколько громадная пропасть разделяла нас! Мне предстояло уйти, а ей остаться. Остаться с той, что так небрежно смешала наши жизни... Она дрожала.

- Я знаю здесь недалеко неплохую кофейню. Не откажетесь от чашечки горячего кофе?

Она молча кивнула, и мы, наконец, вышли из очерченного фонарным светом безвременья, и попали в реальный мир, в котором утомленную душу вполне можно было подбодрить благами цивилизации...

Мы зашли в теплый полумрак уютного кафе, сели за столик. Я принес кофе и пирожные. Она благодарно посмотрела на меня и легко улыбнулась. Значит, не все так плохо – раз ей еще удаются такие вот легкие мерцающие улыбки. Я попытался в ответ растянуть губы, но рот замерз, и по всей вероятности улыбка вышла кривоватой. Во всяком случае, она отвернулась и стала смотреть в окно.

- Вы любите Ее? – спросила она, внимательно разглядывая пустую улицу.

- Да, – зачем срываться в эпитеты и сравнения, когда и так все понятно.

Она кивнула:

- Наверно вы ненавидите меня.

Наверно...

- В том, что произошло, что происходит сейчас лишь часть вашей вины. Кто-то закрутил все так, что вы встретились. Какой черт понес вас в то лето на море?! – резко выкрикнул я.

Она вздрогнула, опустила плечи, сжалась вся как-то. Я испугался, что она заплачет. Мне в тот момент только слез не хватало. Но она не заплакала. Посмотрела на меня горько:

- Если бы вы знали, как часто задавала я себе этот вопрос... Конечно не тогда на юге. После, – она задумчиво усмехнулась, - Мы купались в море в чистой-чистой воде, я видела Ее всю. Всю до пальцев ног. До родинки на щиколотке. Такая прозрачная была вода. Я могла дотронуться до Нее. Я слушала Ее смех. Видела обращенные ко мне глаза. И я была счастлива. Так счастлива, что в какой-то момент подумалось: «Мне сейчас не жалко умереть»... Сегодня я часто это вспоминаю. И, знаете, в той мысли был какой-то толк. Человек, теряющий подобное, ломается легко, словно соломинка.

- А вы жестоки, - заметил я, - вы рассказываете мне о том, как любили мою женщину.

Она приподняла бровь:

- Вы сами вызвались на этот разговор. Нет? Кинули мне перчатку, - она снова легко улыбнулась.

От этой ее порхающей улыбки мне выть хотелось. Я всегда надеялся, что она не такая. Что мои шансы не столь низки, как кажется... Может быть, я рассчитывал увидеть вторую Полину. (Давняя знакомая моей жены, которая бывала в нашем доме довольно часто и, как мне кажется, была тайно влюблена в нее. Впрочем, возможно у меня паранойя... И во взгляде Полины не было ничего такого, что мне чудилось). Но, нет... Женщина, сидевшая передо мной, была амазонкой. Вороненая сталь. Беда моя. Будь мужчиной – говорили ее глаза. Я верил им и старался соответствовать. Улыбка ее сводила с ума, а взгляд обещал падение в пропасть...

- Перчатку? Я не вызывал вас на дуэль... Дуэли – удел мужчин, - я старательно играл роль, предписанную мне обществом. Не мог же я, как невротик, забиться в истерике: «Отдай Ее мне!!!». Она пила кофе, а я в очередной раз поразился хрупкости ее рук. С какой легкостью эти тонкие прозрачные руки разбили, казалось бы, нерушимый монолит моей жизни. Нашей жизни...

- Вы говорили о какой-то сделке? – она поставила пустую чашку на блюдце и достала сигареты.

- О сделке? Да... Позвольте, я провожу вас домой. Вы устали.

- Да, конечно. Мой мимолетный галантный кавалер.

... И снова шли мы по пустынным улицам. Мерцали в темноте холодные безучастные воды Невы. Город спал и видел теплые летние сны. Мы шли молча. Она ждала, а я думал. Думал о той женщине, которой зримо не было с нами, но чье присутствие ощущалось так явственно, так реально, что казалось – поверни голову, и вот она – прямая, строгая, невероятно красивая и безумно желанная. Мы миновали темную арку, узкий мощеный дворик и остановились у подъезда.

- Так что о сделке?

- О сделке... Послушайте, - у меня разбегались мысли, - я... Наверно это неправильно...

Она внимательно смотрела на меня. На мои жалкие потуги быть мужчиной. А я чувствовал себя малолетним мальчишкой, у которого хулиганы отобрали воздушного змея и развлекались с ним на вершине зеленого холма. Я не мог ничего сделать... «Ты бессилен. Я люблю ее».

- Давайте поднимемся ко мне. На улице холодно. И закончим, наконец, этот тягостный разговор.

Я послушно зашел за ней в подъезд, поднялся по лестнице. Она открыла дверь в квартиру и пригласила меня войти. Внутри было тепло и пахло чем-то новым. Наверно здесь недавно был ремонт.

Мы прошли в комнату, она показала рукой на диван, сама привычно села в большое кресло-качалку, откинулась на спинку и, чуть покачиваясь, стала смотреть на меня из-под опущенных ресниц. Ну что, монсеньор? – говорил этот взгляд, - вы так и будете молча сидеть, искать и не находить подходящие слова? Зачем вы здесь?

Я разозлился на себя, на ее взгляд, на эту квартиру, которая ждала, всегда ждала вместе с ней мою жену; на напольные часы, безучастно дробящие пространство на минуты... Разозлился и заговорил.

Я говорил долго и жарко. Она молча слушала, не двигаясь, не перебивая меня. Легко и равномерно раскачиваясь в старом кресле. А я словно читал молитву, обращенную ко вселенной, ко всему миру, к женщине, сидевшей передо мной в кресле-качалке. Я видел в ней силу и склонность к роковой любви. В большинстве своем люди не очень-то стремятся прыгать в пропасть. Некоторые рискованно ходят по краю, осторожно поглядывая вниз, но свойственное им чувство самосохранения не дает сделать шаг, один-единственный шаг вперед – в пустоту, в ревущий навстречу ветер, в неизвестность. Остальным ближе блестящие елочные шарики своих стандартных мирков, в которых вся жизнь проста и понятна, словно нарисованная карандашом линия. Она не превратится никогда в ленту Мебиуса, и слава Богу.

- Мы с вами падаем. Поздравляю, - я даже пытался шутить, но она не улыбнулась. – Послушайте, я знаю... Я вижу, что вы любите ее. Более того, я, как это ни печально, знаю, что она любит вас. Я, в общем-то, проиграл. И готов уйти. Да мне больше ничего не остается... Но знайте, я просто отойду в сторону, но никогда не уйду навсегда. Я буду где-то рядом. И буду ждать ошибки. Вашей ошибки. А потом я верну Ее себе. Слышите?! Я верну Ее. Как и субботние вечера. Наши вечера...

Она перестала раскачиваться и, закрыв лицо руками, глухо сказала:

- Господи, как я от вас устала... Как я устала от себя. И от того, что мой мир не нарисованная карандашом линия...

Больше мы не разговаривали. Я стоял у окна и смотрел, как в город вплывает промозглый ноябрьский рассвет. Она, не двигаясь, сидела в кресле.

- Ну вот и все. Утро, – я повернулся. Она спала.

Я накрыл ее большим клетчатым пледом, который нашел в шкафу. Надев пальто, я сунул руку в карман и наткнулся на лежащий там предмет. Забытый презент для хозяйки Субботнего бума... Я развернул яркую бумажную упаковку, встряхнул подарок и несколько секунд смотрел, как осыпаются на белую дорожку лепестки цветущих апельсиновых деревьев, укрывая, словно снегом, алые розы и легко ложась на хрустальную гладь маленького пруда...

Я тихо вернулся в комнату, положил шар на столик около телефона и ушел, неслышно притворив за собой дверь.

...

- Боль и горечь в твоих глазах. Ты любишь Ее?

- Я без Нее не умею жить...

...

Сухопарый мужчина в черном пальто, белом вязаном свитере сидел на скамье в парке и смотрел в небо, нависшее над ним по-осеннему прозрачным флером.

- .... и ушел, неслышно притворив за собой дверь... Вот... Спасибо, что выслушали меня. Наверно мне пора...

Мужчина поднялся, взъерошил волосы и неспешно побрел по поддернутой первым ледком тропинке.

Седой старик долго смотрел ему вслед, улыбаясь каким-то своим мыслям. Затем достал из кармана цветной глянцевый квадратик, пробежал глазами по синей надписи на обороте снимка, перевернул, и ни к кому не обращаясь, а может, говоря со светловолосой женщиной на фото, прошептал:

- Лилит... Рано люди забыли о тебе... Рано... Сколько еще сердец? Сколько душ?

Он положил фотографию на край скамьи и ее тут же унес ветер, бережно прижимая к невидимой груди. Старик сложил перед собой сухие ладони, похожие на два древних пергамента. Сложил письменами внутрь, чтоб никто не смог прочитать их...

А питерский ветер середины ноября неожиданно отчетливо пах морем, знойным песком золотистых пляжей, нагретым камнем и высушенными ребристыми ракушками.

Часть 6

...Если отпить вина из ее бокала,

Вы заболеете ее любовью,

И долго еще целуя женщин,

Вы будете чувствовать

На их губах едва уловимый

Аромат ее дыхания и печали....

Елизавета Величутина

- Не включай свет.

- Но я ничего не вижу...

- А разве нужно что-то видеть? Чувствуй...

- Я хочу видеть тебя. Я так соскучилась.

Она не ответила. Ее пальцы скользнули по моей щеке, я дернулась, как от удара. Она стояла рядом и у меня кружилась голова от Ее запаха. От желания. Она положила руки мне на плечи и... да! ворвалась языком в мой рот, словно победитель в павший город. И несся к царю стольник с сеунчем, что город взят... И праздник был...

... и приятная тяжесть тела Ее...

... и влага на пальцах моих...

... и снова и снова как море...

... и встречные движения бедер Ее...

Я назвала Ее Лейла.

Я отпила из Ее бокала.

Я прыгнула ради Нее в пропасть.

The End.